… мы – сумма всех мгновений нашей жизни: все, что есть мы, заключено в них, и ни избежать, ни скрыть этого мы не можем. Томас Вулф «Взгляни на дом свой, ангел»
Скажите, вы никогда не чувствовали, как на нас накатывается огромное колесо? Откуда-то из глубин космоса надвигается на нас нечто неведомое, и мы вдруг начинаем мыслить иначе, совершенно по-другому…
Никогда не поверю в случайность того, что два правителя России, Ленин и Керенский, оказались родом из одного и того же заштатного Симбирска, из одной и той же гимназии, в один и тот же отрезок времени. Там же, в правительстве, был и третий их однокашник – Александр Наумов. Именно он оставил подробные воспоминания о школьных годах Владимира Ульянова. И был он, не больше не меньше, министром земледелия и членом Государственного совета в 1915 – 1916 годах.
Не слишком ли много совпадений? Одновременно три человека из ординарной cимбирской гимназии призваны были руководить Россией начала ХХ века! Это не может быть простой случайностью. Значит, колесо Провидения, двигаясь во времени и пространстве по неведомой нам траектории, прошло через крохотный волжский городок и вознесло наверх самых мыслящих его обитателей, предоставив им вершить нашими судьбами…
Или, вот, скажем, 7-го марта 1876 года почтенный шотландский профессор Элишиа Грей подает в Нью-Йорке заявку на патент изобретенного им телефонного аппарата. Заявка отклонена, ибо другой американский изобретатель, Александр Белл, подал заявку на то же устройство на два часа раньше. На два часа! Дотошные историки выяснили, что Белл не сам придумал свой аппарат: он воспользовался макетом итальянца Алессандро Меуччи, у которого просто не было на тот момент денег на уплату патентной пошлины.
Пусть историки разбираются с тем, кто из них троих был первым. Нас интересует феномен времени и пространства: опять в одно и то же время, в одном и том же месте, происходит полное совпадение мыслей и идей наиболее развитой части граждан. Полагаю, это оно, Провидение, решило подарить нам новое средство общения, избрав для этого Нью-Йорк, столицу изобретателей того времени. Вот о чем я постоянно думаю, беря в руки свой небольшой по размерам всесильный смартфон.
Вернемся в наши времена.
С чего вдруг полгода тому назад мне пришла в голову мысль написать рассказ о репрессированных у нас в годы войны немцах? Согласитесь, не самая популярная тема.
Отчего молодая девушка из Омска Ярослава Пулинович пишет в 2015-м году пьесу про изломанную судьбу тех же людей? Что ей те немцы?
Почему вдруг пару лет спустя один из лучших питерских театров – Театр им. Ленсовета, - ставит именно эту пьесу? В нашем-то блокадном городе? Про немцев? Вот уж, воистину, что он Гекубе, что ему Гекуба? Но ведь поставил…
Пьеса называется «Земля Эльзы». Я перескажу ее вкратце. У старухи умирает муж. Нелюбимый муж. Который в юности взял ее, высланную в Сибирь немку с Поволжья, силой и женился на ней по залету. За которого она пошла от безысходности, от беспаспортности, из ветхого вагончика в добротный сибирский дом. Дом, который теперь весь стал ее. А еще старуха на старости лет втюрилась в соседа-пенсионера, отставного военного. И что тут началось! Мы видим, как ополчилась на старуху семья пенсионера: чего только пожилая немка ни выслушивает: тут и «фашистка», и «Крымнаш», и все остальное. Мы видим, как предает старуху дочь: она не прощает матери ни ее немецкого происхождения, ни корявой длинной немецкой девичьей фамилии, ни презрения к нелюбимому мужу. Кончается эта история трагично: инфарктом и смертью соседа-пенсионера.
К чему я это все? А к тому, что Провидение опять довлеет над нами своим информационным полем, призывая к чему-то очень важному. Я думаю, что немцы здесь – это только средство. Провидение требует от нас большего: оно требует от нас совести.
Видно, дошли мы до той самой черты, дальше которой жить как раньше нельзя, не выйдет. И грядет то время, когда все наши поступки Провидение будет оценивать именно с этой точки зрения – по совести они совершены или нет…
И если уж говорить о совести, расскажу я вам про одну женщину. Женщину–совесть, женщину–мать. Это актриса Ирина Андреевна Балай.
Лет ей немало, в юности она дружила с Довлатовым. Она из того самого послевоенного поколения шестидесятников, которое… Много теплых слов надо бы сказать об этом поколении. Им не пришлось повоевать с винтовкой в руках, зато пришлось побороться за свои идеалы, а было это очень не просто. И, в отличие от нас, они свои идеалы не предали. Это я к вопросу о совести… Ладно, хватит отступлений!
… Вот я сижу в зрительном зале и злюсь. Ох, как давно это было, больше четверти века тому назад! Спектакль мне не нравится, и я ругаю себя – зачем пошел. Пьеса тяжелая, про афганскую войну, по «Цинковым мальчикам» Светланы Алексиевич. По сцене ходят молодые ребята в солдатской форме, рассказывают, что там с ними в Афгане было… А я им не верю, зрелище не захватывает, не берет за душу. Нет на сцене той настоящей правды, зал это чувствует и слегка шелестит: кто-то рассматривает программку, кто-то шепчет на ухо комплименты своей соседке…
А потом мальчики ушли, осталась на сцене одна колченогая табуретка. Вышла немолодая женщина в потертом пальто, мать погибшего мальчика-солдата, опустилась на эту табуретку и стала тихим голосом рассказывать о своем сыне. И зал затих. Почему? А кто его знает! Просто все почувствовали, что перед ними не актриса, нет, а живая несчастная мать выплескивает свое горе со сцены. К концу ее монолога в зале стояла такая звенящая тишина, что было слышно, как ползет у кого-то по щеке слеза. А комок в горле был у всех… Как это у нее получается…
…К тому времени были мы с ней немного знакомы, встречались в одной компании. Небольшого роста, мягкая, уютная женщина. Прекрасная собеседница с тонким ненавязчивым юмором. Очень доброжелательная. Еще я заметил, что у нее весьма острый глаз. Людей видит сразу и насквозь, что говорит о незаурядном уме. Но ум этот крайне тактичный, себя не выдает и не выпячивает… Вот тогда она и пригласила нас на этот спектакль. Кто же мог знать, что эта женщина обладает такой властью над людьми…
Потом уже я узнал, что Светлана Алексиевич прислала ей за эту роль благодарственное письмо. Больше никому, только ей.
Знаете, я сейчас понял, что рассказом об одной женщине мне не обойтись. Мир так широк, так ярок, стольких людей он сталкивает между собой… Расскажу-ка я вам еще про женщину–солнце и загадочную женщину–сфинкса. И про себя заодно.
… Начало девяностых, вот я стою в аэропорту, встречаю своего американского поставщика. У кого в то время не было своей фирмы и своего иностранного партнера? Вот и у меня они тоже были. Помню, как я уговаривал толковых ребят идти ко мне работать: «своя фирма, свой офис, свои поставки». Господи, какими наивными мы тогда были…
… Стеклянные двери раскрываются, выпуская высокого худого блондина в красивых очках. Он толкает перед собой невиданный чемодан на колесиках, оглядывается в поисках знакомого лица. Это он, мой заокеанский партнер, Алекс Розенфелд. Лет десять тому назад был он простым питерским инженером, а теперь – солидный бизнесмен, поставляет в Россию компьютерную технику. И у меня с ним бизнес, вот так!
Мы подходим к моей машине, и Алекс удивленно восклицает:
– О, Саша, у тебя Би-Эм-Дабл-Ю!
Я даже не сразу понимаю, что так он обозвал мою гордость, мою новенькую БМВ. Новенькую, конечно, в том смысле, что я владею этим блестящим чудом уже пару месяцев. На самом деле лет–то ей много, и куплена она на авторынке за такие деньги, которые сейчас кажутся совсем смешными. Зато это настоящая «бомба», прямо как в фильмах, которые гоняют в видеосалонах по всему городу.
Скажите, у кого не было в те годы своей потрепанной иномарки! И как же мы ими тогда гордились!
Я отвожу Алекса в «Асторию» по заснеженному городу. По дороге мы обсуждаем дела, новости… Через пару дней мы опять встречаемся у него в номере, пьем коньяк, говорим о деле. Партнер доволен, продажи наши вроде идут… Я уже собираюсь уходить, как вдруг Алекс произносит, слегка смутившись:
¬– Саша, ты знаешь, я тут познакомился с одной девушкой… Она поет в кабаре…
Тема знакомая, думаю я про себя. Решил мужик поразвлечься в деловой поездке.
– Нет, не подумай, - отвечает моим мыслям Алекс. – ничего такого… Просто она изумительная актриса. Каждую свою песню она не просто поет, она ее играет, она ею живет!
Я смутно припоминаю, что в ленинградской юности Алекс увлекался джазом, дружил с самим Эдиком Гараняном. Что такое настоящая эстрада, он знает… Может, действительно…
– Я буду спонсором ее нового диска, - продолжает Алекс. – И сегодня ночью у нас первая запись. Хочешь с нами пойти?
У меня послезавтра компьютерный конкурс. Мои ребята, все в сигаретном дыму, сейчас в офисе, обсуждают, какую систему мы представим на суд жюри, пробуют одно, другое. Мое место сейчас там, с ними. Но ведь есть еще весь завтрашний день…
– Конечно, хочу, – отвечаю я Алексу.
– Тогда наливай еще, она скоро придет, – говорит Алекс.
Я не успеваю допить свой коньяк, как в номер влетает это… чудное создание! Она не просто симпатична, она красива! Невысокая, миниатюрная, стройная, она настолько энергична, что в окружающем ее воздухе проскакивают искры. Ее светло-коричневые глаза искрятся неподдельным интересом, а с живого умного лица не сходит задорная улыбка. Женщина–солнце!
– Наталья Сорокина, – представляется она. – Можно просто Наташа.
Господи, такое чудо еще и поет! Я начинаю понимать Алекса.
– Нужно заскочить за композитором и ехать в студию, – ставит задачу Наташа, кося на меня взглядом. Разве такой девушке можно отказать? Мы оставляем Алекса в номере, у него еще другие встречи, а сами едем за композитором.
В районе Парка Победы мы подъезжаем к обычной убитой новостройке.
– Звонка у него нет, – объясняет Наташа. – Телефона тоже. Нужно кинуть снежком вот в это окно на втором этаже, а потом покричать.
– Алексей! Вишня! – несколько раз кричит она, и я понимаю, что голос у нее точно есть, красивый, выразительный и низкий.
Заспанное лицо показывается в окне. Минут через десять какой-то полноватый молодой человек подходит к машине. Дешевая курточка, волосы даже не до плеч, а до самого пояса. Это и есть композитор?
Я вспоминаю, как меня учили знающие люди: «Если видишь человека в первый раз, смотри на его обувь. Потом на его часы». Вот, например, Алекс всем этим критериям соответствует, а этот…
Мы забираем Алекса в «Астории» и мчим на Васильевский, на Кадетскую линию. Уже темно, желтые фонари зажглись, мохнатые хлопья снега летят на лобовое стекло. Оказывается, здесь, в военном училище, находится одна из лучших в городе студий. Что ж, за окном 90-е годы, каждый зарабатывает как может, военные тоже не отстают… А студия и вправду отличная, сама Пьеха записывает здесь свои диски. И пишут звук, оказывается, только ночью, чтобы шумы от транспорта не накладывались на запись. Вот так.
… В студии нас пятеро: где-то далеко звукооператор, его не видно, только голос его гремит на всю студию. Он включает фонограмму, и «вишневая» музыка заполняет все пространство. Под эту музыку Наташа будет петь песню «Я ставлю на зеро».
Потом начинается работа. Я, забившись в угол, смотрю на этот спектакль. Я вижу, как этот волосатый мальчуган, Алексей Вишня, умело руководит всем процессом. Как он, оказывается, подвижен, как он может двигаться в такт своей очень непростой музыке, как чувствует все ее нюансы. Я слышу, как поет Наташа своим сказочным голосом, поет без устали раз, другой, четвертый, пятый… Как они все вместе, стремясь к полному совершенству, выкладываются до конца, и я им завидую, честное слово завидую тому, что люди могут работать вот так!
В четыре часа утра я развожу их всех, обессиленных, по домам, а потом сам зачем-то еду домой. Через пару часов мне снова выезжать обратно в офис. Опаздывать на работу нельзя.
День пролетает мгновенно в обычных делах и заботах. Только к вечеру мы спохватываемся: а как же конкурс? Может, ну его к черту!
– Нет! – категорично заявляет Максим. – Я как менеджер требую, чтобы мы не просто участвовали, но и получили какой-нибудь диплом. Или ищите заказчиков сами.
В офисе тихо, все ушли по домам, остались только самые–самые. Тишина. Каждый молча сидит за своим компьютером. Каждый внимательно вглядывается в свой монитор, по которому на бешеной скорости несутся гоночные автомобили. Новая компьютерная игра, от нее не оторваться. Но это только видимость, параллельно игре идет обмен идеями по локальной сети. Руки лежат на клавиатуре, управляя гоночным болидом, но голова… Чем быстрее несется машина, тем активнее голова думает о деле.
Что толку предъявлять на конкурс обычную компьютерную систему? Ею никого не удивишь… Кому-то приходит в голову отличная мысль: нужно создать систему прямо под условия конкурса. Завтра строгое жюри заберет к себе наши системы и будет их тестировать. Значит…
– Значит, надо создать такого монстра, у которого весь тест будет крутиться в оперативной памяти, не выгружаясь на диск, – медленно цедит сквозь зубы Максим. – Миша, ты достанешь материнскую плату с немереным числом слотов под оперативную память? Например, такую?
На Мишин монитор отправляется ссылка, перебивая его гоночный заезд. Миша, импульсивный и подвижный, схватив телефон и сигареты, выскакивает из комнаты.
Хладнокровный невозмутимый Максим молча продолжает играть.
– Не найдет Мишка этой платы, – печально заявляет он. – Она совсем свежая, никто ее, наверное, В Россию еще не привозил.
Дверь распахивается, врывается Миша. – Нашел! – сообщает он нам, на секунду отрываясь от телефона. – Да, беру, – кричит он в трубку. – Нет, не завтра, мне нужно сейчас.
Он переключает телефон на громкую связь, и мы слышим негодующий ответ:
– Миша, ты обалдел? Кто отпустит тебе товар поздним вечером? Все склады закрыты, приезжай завтра с утра.
Он плохо знает Мишу. Миша из той породы людей, которым легче дать, чем отказать. Пока Миша, не выпуская изо рта сигареты, яростно спорит насчет платы, начинает звонить рабочий телефон. Кому, интересно, мы вдруг понадобились в такое время? Офис давно закрыт.
Серьезный и рассудительный Григорий опрометью кидается к трубке. Он долго–долго что-то объясняет по телефону своим тихим голосом. В ответ на мой немой вопрос Максим отвечает:
– Это Гришина жена. Она хочет, чтобы Гриша был дома. У них сын в десятом классе, и у него не идет математика. Она хочет, чтобы Гриша решал с ним школьные задачи.
Пока Максим все это объясняет, в комнату с грохотом врывается Миша и, глядя на Григория, кричит: – Все, уговорил. Поехали!
Наш офисный водитель давно уже пьет пиво дома у телевизора. Колеса есть только у меня и у Гриши.
¬– Оставь Гришу в покое, – говорю я. – Поехали.
Пока мы едем, я предлагаю: – Давай отпустим Гришу домой. Без него справимся.
– Нет, – мстительно отвечает Михаил. – Его жена хочет, чтобы у них в холодильнике всегда были и масло, и сыр, и колбаса, причем копченая; так пусть потерпит, пока муж работает.
Через час мы вваливаемся в офис, в руках у нас вся в импортных наклейках коробка с нужным чудом.
Володя, наш технический гений, двухметровый медведь с гривой нечесаных волос, бережно берет у нас плату и исчезает на сборке. Нам остается только ждать. Рев моторов, визг тормозов – это одновременно на всех компьютерах запускается компьютерная игра.
Еще через час со сборки появляется Володя мрачнее тучи. Он вываливает на стол кучу модулей памяти.
– Эта дешевка никогда не будет работать без сбоев, – твердо заявляет он. С ним никто не спорит, свое дело он знает отлично. – Везите мне хорошую память, самую дорогую, у которой не завалены фронты.
Он смотрит на часы, скоро полночь. Мы смотрим друг на друга.
– Везите, везите, я подожду, – ворчит Володя и исчезает на сборке. Ночью он все равно не спит, ночами он пишет стихи. Неплохие, кстати, стихи…
Теперь все глаза смотрят на Мишу. Тот изрекает что-то нецензурное и исчезает в коридоре вместе с сигаретами и телефоном.
История повторяется. Через полтора часа Миша с Григорием привозят нужную память. К трем часам ночи со сборки выползает довольный Володя.
– Система готова, я поставил ее на тест, он будет крутиться до утра. Все, можно по домам.
Метро давно закрыто, все опять смотрят на нас с Гришей. Мы вздыхаем и идем развозить по домам всю команду.
В пятом часу утра я несусь домой по пустому городу; меня тормозит пост ГАИ.
– Здравствуйте, товарищ лётчик, – приветствует меня инспектор. – Пройдемте в машину.
– Почему летчик? – робко вопрошаю я.
– Ну как же, летите на скорости сто двадцать километров в час! Куда летите?
Я вздыхаю, и рассказываю ему про наш компьютерный конкурс. Про то, как мы все это замутили. Как мучились и искали. Как переворошили весь город и сотворили свое чудо-юдо. Которое завтра утром нужно представить на конкурс. Рассказываю, и чувствую, что ему все это действительно интересно!
Вот за что я люблю наших питерских гаишников, так это за то, что они всегда люди…
– Ладно, – произносит, глядя на меня, инспектор. – У нас тут тоже ожидается мероприятие… Внесите небольшой взнос в фонд поддержки сотрудников ГАИ, и можете ехать дальше.
И, отдавая мне документы, добавляет: – Осторожно езжайте. У нас впереди по трассе еще два экипажа стоят.
Я спокойно доезжаю до дома. Вторая бессонная ночь подходит к концу.
Утром, при сдаче системы на конкурс, выясняется, что мы забыли присвоить ей имя. Конкурс анонимный, жюри не должно знать, какая фирма представила ту или иную модель.
– Назовем ее «Бешеный Билл», – раскатисто смеется Миша. «Это ты у нас Бешеный Билл», - ворчит Максим; мы оставляем это название и едем домой отсыпаться.
На следующий день оглашение итогов конкурса.
Зачитывают результаты тестирования и названия моделей. «Бешеный Билл» - первый.
– Так нельзя, – кипятится представитель очень крупной фирмы. Крупной, но, похоже, проигравшей. – Их модель не серийная, она собрана специально под этот конкурс!
«Ни одно из условий конкурса не нарушено» – отвечает неподкупное жюри. – «Первое место по производительности – «Бешеный Билл».
Мы получаем заветный диплом, будет еще о нас статья в компьютерном журнале…
Короче, мы молодцы, мы победители! Инженеры мы, наконец, или нет!
… Однажды звонит Наташа, приглашает на свой концерт. Я уже понимаю, как это важно для артиста – сольный концерт в Доме Актера. Чужих там не бывает, только свои. Билеты на эти концерты не продают. Зато коллеги-артисты, импресарио, директора театров и концертных площадок придирчиво оценивают представляемый продукт. Это у них так же, как у нас – наш компьютерный конкурс. Даже просто попасть на эту сцену – уже успех. Потому что отбирает и допускает до концертов грозная и загадочная Нелли Бродская, серый кардинал Дома Актера, его художественный руководитель. А уж в ее опыте, вкусе и знаниях не сомневается никто!
В день концерта раздается настойчивый телефонный звонок. В трубке взволнованный Наташин голос:
– Саша, выручай! Мой водитель сломался, до концерта три часа! Можешь забрать меня со всеми моими нарядами и забросить в Дом Актера?
Конечно, могу. А иначе зачем тогда нужны друзья? Я раскладываю сиденья своего семиместного «Каравана», и моя машина до отказа наполняется ворохом цветных платьев, накидок, шалей, горжеток и боа. Мы несемся на всех парах в Дом Актера, на Невский, где нас ждут и запускают со служебного входа.
Какая-то худенькая неброская женщина в огромных очках встречает нас, помогает справиться с нашими нарядами, укоряет: прибежали, мол, в последнюю минуту. Мы и сами на взводе, еле переводим дух, но она нас успокаивает, ободряет, бежит вместе с нами в гримерку.
– Ну вот, все в порядке, – насмешливо улыбается она. Ее серьезное еврейское личико становится от улыбки таким забавным, таким доброжелательным, что нам сразу становится хорошо и спокойно.
– Ладно, я пошла в зал, – она машет нам на прощание рукой и исчезает.
– Это кто? – спрашиваю я Наташу.
– Как это кто? Нелли Аркадьевна. Бродская. Самая тут главная.
Я озадаченно гляжу ей вслед: вот загадка сфинкса, грозная строгая львица оказывается милейшим существом…
А тем временем начинается концерт. Первое отделение – русские песни и романсы. За роялем – сам Михаил Аптекман. Наталья – в строгом длинном платье, серьезная, собранная. Ее низкий голос заполняет весь зал, все зачарованно глядят на сцену… Второе отделение – цыганские романсы, и тут уж Наташа дает себе волю: ее природный юмор, все ее озорное хулиганство сейчас на сцене. И, чтобы добить нас окончательно, – третье отделение, французский шансон. Каждая ее песня – это чья-то прожитая жизнь, со своими радостями и горестями, и сейчас эта жизнь проходит перед нами на сцене… Успех ошеломительный, невероятный! Зал полон, что бывает здесь не всегда, и весь зал един в своем восторге и благодарности.
… А потом мы долго сидим в тесной гримерке и говорим, говорим, говорим, говорим… Цветы, шампанское, немного фруктов – вот и все наши скромные дары волхвов в награду за такой труд. Все остальное останется в памяти и в сердце, останется навсегда… Прибегает Нелли Аркадьевна, включается в наш разговор, и мы беседуем совсем уже по душам. Когда она смотрит на тебя своими прекрасными глазами за стеклами строгих черных очков, ты чувствуешь, что тебя, твою душу, понимают и чувствуют до предела, до самого дна, а это, как известно, самое главное на этом проклятом свете…
… А через неделю выходит номер «Делового Петербурга» со статьей о нашей фирме, о том, как известный банк выбрал нас своим поставщиком за надежность и качество наших систем… Кто же знал тогда, что на следующий год в августе разразится кризис, будет дефолт, и этот банк лопнет одним из первых? Что нам придется начинать все заново и годами терпеливо вновь, по крупинкам, по соломинкам, собирать свой муравейник? И сколько еще таких кризисов будет ждать нас впереди!
Ну а пока у нас праздник, статья – это еще одна победа, и это надо отпраздновать! Как нельзя кстати, Ирина Андреевна приглашает нас вечером на свою премьеру, она в одной из главных ролей.
В окошке администратора мы получаем контрамарку – заветный квадратик белого картона с нашей фамилией и номерами мест. В руках у нас цветы, как и положено на премьере.
Гаснет свет, начинается представление, и я еще раз удивляюсь: куда подевалась наша скромная, милая, обаятельная приятельница? На сцене высокая и статная дама с уложенными в прическу локонами, неприятная и властная, от которой разит холодом. Такой я ее ни разу еще не видел.
После спектакля мы ждем ее у служебного входа, надо же отметить премьеру. Появляется знакомая Ирина Андреевна, добрая, улыбчивая, небольшая, чуть полноватая… Как они, актеры, так умеют?
– Едем в Дом Актера, в ресторан, – говорит она. – Я вас проведу.
На вахте Дома Актера она снова преображается. За секунду став на полметра выше, она вдруг приобретает ахматовское величие и стать.
– Здравствуйте, Ирина Андреевна, – подобострастно здоровается с ней вахтер.
– Эти со мной, ¬– властно отвечает она, кивая в ответ.
Нас пропускают, мы шествуем по коридору, Ирина Андреевна впереди, мы, ее свита, чуть сзади. Издали, нам навстречу, осторожно пробирается вдоль стеночки какая-то незаметная женщина в очках. Она подходит ближе, и мы узнаем ее, это же Нелли Аркадьевна! Мы радостно бросаемся к ней с приветствиями, а она – мимо нас – бросается на шею Ирине Андреевне:
– Ирочка, родная, как давно я тебя не видела! Почему не звонишь, не заходишь?
Много позже я пойму, что в актерском цеху есть свои старейшины, и Ирина Андреевна одна из них: она знает всех, и ее все знают, и внимательно прислушиваются к ее мнению. И вообще, она далеко не так проста, как кажется: например, сам Петр Фоменко может позвонить ей из Москвы посреди ночи и полтора часа по телефону обсуждать свой новый спектакль…
– У меня премьера сегодня, вот идем с друзьями отмечать, – отвечает своим чудным голосом Ирина Андреевна, и Нелли Аркадьевна переводит на нас свои строгие глаза:
– Ребята, а вы кто? – Она извинительно смотрит на нас снизу вверх. – Что-то я вас не припоминаю…
Знаете, что такое мудрость? Это понимание своего места на этой земле. В этом волшебном мире Дома Актера мы – только зрители, и наше место в безликой темноте зрительного зала. Мы здесь никто. А они, хозяева этого Дома, – творцы, это их безжалостно высвечивают на сцене яркие лампы софитов, это у них все чувства напоказ, это для нас они раз за разом проживают на сцене свою роль, свою судьбу, свою жизнь.
А потом мы уходим из зрительного зала, возвращаемся назад в этот колючий и холодный мир, заряженные их умением чувствовать и бороться, надеяться и побеждать…
… А жизнь идет дальше, точнее, летит, и мы едва успеваем за нею вслед. У Ирины Андреевны, у Натальи – новые выступления, премьеры, спектакли. В нашем компьютерном мире тоже все меняется так быстро, что нужно без устали бежать, чтобы не топтаться на месте.
Все мы стали старше, умнее. Обзавелись наградами, титулами… Заслуженная артистка России Ирина Балай… «Мисс Романс», «Белая цыганка» Наталья Сорокина…
Одно, пожалуй, нас объединяет: за каждым крохотным успехом – тяжелый, невидимый глазу муравьиный труд и железное упорство. И каждый раз задаешь себе вопрос: а стоил ли тот небольшой успех таких жертв. И нет никогда на него ответа, только дальнейшая жизнь это покажет…
Если бы я писал рассказ, можно было бы и поставить здесь точку. Но я пишу жизнь, а в жизни бывают не только радости, бывает и горе.
Есть у Ирины Андреевны сын, серьезный и замкнутый в себе молодой человек, любитель классической литературы и джаза. Неизлечимо больной. Мы дружим с актрисой целую вечность, и привыкли к ее стоическим ответам на наши дежурные вопросы о сыне: «Спасибо, ничего. Лечимся. Выписались из больницы. Гуляем. Живем». Мы-то знаем, что она живет и держится на этом свете только ради сына.
Однако на этот раз ответы становятся угрожающими: «Очень плохо. Надежды нет. Вопрос времени. Только молиться».
И вот мы, атеисты и безбожники, начинаем везти ей отовсюду иконы. На каждой из них Святой Пантелеймон – молодой человек с ларцом, полным лекарств. Мы-то сами не верим в эти цветные дощечки, но верит в них Ирина Андреевна, вот мы ей их и везем.
Везем из Луги, из Казанской церкви, приодетой ради Троицы в зеленый березовый наряд. Везем из Городца, где ярко-желтая церковь Успения Божьей Матери стоит на холме над озером. Везем из Пскова, из Свято-Троицкого Собора. Из Новгорода, из великого Собора Святой Софии. Из греческой Керкиры, что на острове Корфу, из Храма Святого Спиридона, украшенного изнутри так пышно и красиво, что глазам больно смотреть… Откуда только ни везем…
Только все это не помогает. Сын Ирины Андреевны умирает у нее на руках. И спустя полгода мы слышим страшные слова: «Все. Ухожу из театра. Нет больше сил».
Проходит время. Сегодня я иду на тот самый спектакль «Земля Эльзы» и вижу в театральной программке знакомые слова «Ирина Балай». Нет, не в главной роли. У нескладной высокой немки есть в деревне соседки, такие же старухи как она. Кто-то из них ее осуждает, кто-то, наоборот, поддерживает… Одну из таких соседок и играет Ирина Андреевна. Оказывается, и маленькую роль можно сыграть так, что она запомнится, а спектакль в целом станет еще живее. Я опять вижу знакомую озорную улыбку, слышу чудные интонации знакомого голоса, и на сердце становится тепло.
Die Zeit ist das bester Artz*, как говорят те же немцы…
Я знаю, все мы когда–то уйдем. Уйдем в ту страну, откуда нет возврата. Где над полем после дождя стоит радуга, воздух напоен грозой, а по зеленой траве бродят белые кони.
Только ей, Ирине Андреевне, этого не дано. У нее будет все по-другому.
В юности она снималась с Кириллом Лавровым в веселой оперетте. Фильм был цветной, один из первых, и ни опыта, ни оснащения у киношников еще не было. Им понадобился зеленый фон внизу кадра. Недолго думая, они засыпали весь пол мелко нарезанным зеленым луком. Так и танцевали артисты несколько дублей на подстилке из этого рассыпанного пахучего злака…
Вот и на том свете вечно кружиться ей в веселом танце, взметая вокруг себя пляшущие зеленые вихри… Нам – луг, ей – лук, такая судьба…
Август 2022г.
________________
*) Die Zeit ist das bester Artz -- Время – лучший лекарь (нем.)
Из интернета:
1. Кирилл Лавров, Ирина Балай Дуэт Пашки и Людмилы из оперетты "Ножи" 1957г.
2. Наталья Сорокина «Я ставлю на зеро».
https://polittechno.livejournal.com/820090.html
3. Статья про Н.А. Бродскую.
https://ptj.spb.ru/blog/nelka-nelechka-nelli-arkadevna/