21 мая 1864 года в абазинском ауле Кбаада (нынешняя Красная Поляна, включённая в черту Большого Сочи) великий князь Михаил Николаевич принял парад четырёх отрядов Кавказской армии. Этот военный парад считается официальным окончанием многолетней Кавказской войны. Кто-то вздохнул тогда с облегчением, кто-то — нет. Десятки тысяч горцев Западного Кавказа эмигрировали, а честней сказать — были депортированы в Турцию. Так покинули родные очаги 43 тысяч абадзехов, 45 тысяч натухайцев, 75 тысяч убыхов (давших имя городу Сочи) и 168 тысяч шапсугов. С формальной точки зрения, у западных горцев была альтернатива, но по-любому они должны были покинуть свои аулы. Вот что писал об этом Василий Иванович Немирович-Данченко («Под горячим солнцем», СПБ, изд. П. П. Сойкина, 1903 год):
«Война с кавказскими горцами кончилась. Последний акт этой трагической эпопеи доиграли, занавес был опущен. (…) А настоящая трагедия только и начиналась с этого момента. Русские не могли оставить горцев в их орлиных гнёздах. На старых местах, с вершин своих гор, притаясь за утёсами и скалами, они всегда висели бы над Кавказом грозовыми тучами. Никакая мирная жизнь не могла бы развиться внизу: какие нивы поднялись бы, какие сады расцвели бы в ущельях, в долинах, под зоркими взглядами жадного на добычу хищника, сторожившего их повсюду в сырой мгле глубоких балок, за каждым камнем на горном скате, за каждой излучиной окрестных теснин? Что оставалось делать нам? Мы и предложили старым и непримиримым врагам или идти в долины и селиться между русскими, между казаками, между переселенцами, болгарами и молдаванами, — или бросить всё, что нельзя унести с собою, и убраться в Турцию, настойчиво зазывавшую их к себе, в Турцию к султану, обещавшему им великие и богатые милости…»
***
Если внимательно вчитаться в эти строки (исторически абсолютно достоверные сами по себе), то можно почувствовать некую душевную раздвоенность автора. «Что оставалось делать НАМ?» — задаёт он риторический вопрос. Здесь Немирович строит фразу от имени Российской империи, которой служили его отец и другие казацкие предки. И в то же время он сочувствует депортируемым горцам. Кроме того, он резко расходится с утвердившейся в 1835 году этнополитической установкой, по которой (с подачи Владимира Броневского) казаки официально причислялись к русской нации.
«селиться между русскими, между казаками, между переселенцами, болгарами и молдаванами» — пишет Немирович-Данченко.
Стоит вспомнить, что на Волжском этапе своего Большого путешествия 1876 года Немирович познакомился с «сумрачным донцом» из Усть-Медведицкого или Хопёрского округа. Уже тогда этот казак предчувствовал трагические последствия начинавшегося засилья иного-роднего элемента на землях Присуда. В книге «У голубого моря» (СПБ, изд. П. П. Сойкина, 1902 год) Немирович увековечил его слова:
«Плохо нам жить стало. (…) Теперь казачеству смертный час приходит. Русским мы сдали земли за бесценок! (…) И торговля вся ушла в русские руки…»
Прошли годы, десятилетия… 19 июня 1917 г. Немирович-Данченко присутствовал на заседании Войскового Круга в Новочеркасске, когда уже пошатнулась Российской империя, и когда Войсковым Атаманом Всего Великого Войска Донского избран был — «по праву древней обыкновенности» — генерал-от-кавалерии Алексей Максимович Каледин, герой Луцкого прорыва. Приветствуя его избрание, Немирович сказал тогда с трибуны Круга:
— Нигде, ни в одном парламенте мира, не видал я такой дисциплины, такого порядка, такого отношения к делу, такой выдержки. Я потрясён тем, что видел! Не знал я, что подобное существует на моей родине! Буду жив — опишу всё в назидание потомству.
А время было куда более суровое, чем 40 лет назад. Над донскими станицами уже довлела агрессивная и сплочённая масса чужаков. Каледин предложил политическую формулу ПАРИТЕТА. Но 80, а то и 90% иного-роднего элемента (чуждые дисциплины и сознательного отношения к делу) оказались неспособны к конструктивному диалогу…
***
Вернёмся, однако же, в 1876 год.
В новелле «Аджарское лето Василия Немировича-Данченко» я упомянул, как в ходе своего Большого путешествия Немирович остановился в аджарском ауле, на тогда ещё турецкой территории, в доме давнего дезертира из Отдельного Кавказского корпуса. Это был уроженец Зарайского уезда. Солдат Николай, которого все здесь величали "солдат Иван". Он формально перешёл в ислам и пустил здесь корни... В день их знакомства, ближе к вечеру, когда «огни в саклях пропадали одни за другими», в доме "солдата Ивана" появился ещё один гость. Немирович-Данченко посвятил ему главу «Старый враг» («Под горячим солнцем», 1903 год). Это был седобородый шапсуг Сеид-Магома, рождённый на берегу реки Псекупсе, ушедший вместе с семьёй в Турцию, а теперь решивший (решившийся!) вернуться на Кавказ.
Трое мужчин «разменялись приветствиями». На лице Сеид-Магомы Немирович заметил несколько сабельных шрамов — казачьих или драгунских (отличившегося в Кавказской войне Нижегородского драгунского полка). "Солдат Иван" заговорил с шапсугом по-турецки. Затем обратился к Немировичу:
— Спрашивает: проезжал ли ты ихними местами, на реке Псекупсе был ли?.. Не видал ли аула ихнего?
— Разные встречались, не припомнишь разом…
— Расскажи, как у них там, я ему передам!
— Живёт ли кто в наших аулах? — перевёл "солдат Иван" вопрос шапсуга.
— Пусты… Переселенцы ютятся у берега — вершины безлюдны!
— А наши сакли?
— Развалились… Цепкая зелень сплошь покрыла их руины. В них гнездятся совы, да дикий зверь ищет убежища в пустых мечетях.
— А сады? Сады, где мы росли, где каждое дерево взлелеяно нами?
— Заглохли… Вековые черешни уже порублены на дрова. Топор и до сих пор звенит в их привольной и ароматной чаще. Цветы или затоптаны, или погибли. Одичавшие лозы убили айвовые деревья… и только изредка сквозь дикую поросль серебристые цветы миндальных деревьев льют по ветру своё тонкое благоухание.
— А наши могилы?..
На глазах Сеид-Магомы навернулись слёзы… Немирович продолжил свой печальный рассказ:
— Молчат мёртвые аулы. Остатки шапсугов обитают по Большой и Малой Лабе, по Кубани и другим «поселенным рекам»…
Сеид-Магома заплакал. Потом сказал:
— Да, это было неизбежно!.. Кысмет — судба! А всё душа болит!
Лицо шапсуга вскоре приобрело прежнюю суровость, он шёпотом прочёл молитву. Потом спросил:
— А КАК живут наши? Те, кому дали место по Лабе и Кубани?
— Да в общем неплохо. Хозяйствами обзавелись, торгуют…
— И слышать странно, и верить трудно! Волки овцами стали!...
— Ты назад пробираешься, на Кавказ?
— Да. Может быть, царь смилуется… Хочу посмотреть старое место, умереть у себя…
И вот тут Немирович вспомнил, «что во многих аулах случалось находить трупы стариков. Одинокие путешественники встречали их в развалинах сакель. (…) Они приходили взглянуть на старое пепелище. Тайком пробирались они на запретные места, проводили несколько дней в дорогих им руинах и умирали среди мёртвого безлюдья оставленного аула!..» Немировичу уже не хотелось продолжать беседу через переводчика… Но из вежливости он спросил:
— А у турок разве дурно?
Лицо Сеид-Магомы перекосило! Голос его задрожал, «но не от слабости, а от злобы»:
— Турки! Русские — честные враги. Турок — шакал, вырывающий мертвеца из могилы. Мы пришли сюда потому, что нас звали, иначе мы лучше бы до одного погибли в войне с вами, войне священной — Газавате! Они нам обещали и приют, и счастье… И обманули, обманули во всём! Или нас селили на пустых и бесплодных местах, или брали на службу и не платили ничего! И в том, и в другом случае, нас грабили! Всё, что мы привезли сюда, всё, что оставалось у нас, отнято ими… Всё, до последнего кинжала! Они отнимали у нас дочерей, силой отнимали! Были местности, где нас резали как баранов. Нам обещали землю, устроенные дома — мы пришли на песчаные степи, где не из чего было и шалаша поставить. Вместо ласкового друга — мы встретили злого торгаша. Из нас тянули жилы. Когда нас брали на работы, мы должны были делать то, что не под силу и мощному волу. У них нет Бога, у турок… У них лесть на языке и змеиное жало в сердце. Мы просили о помощи — и за просьбы нас кидали в тюрьмы, убивали как волков! Наши жёны у них в гаремах, дети умирали на наших глазах с голоду, и эти единоверцы не помогли им. Из красивых мальчиков наших нарочно евнухов делали!.. На одном переходе мы легли, голодные, усталые. Утром проснулись — ни лошадей, ни скота, ни имущества нашего нет. Кто же обокрал нас? Те, кто должен был покровительствовать — стража, данная нам для сопровождения нас по дороге, для безопасности нашей! У меня был брат — на родине, у нас, его пять аулов слушались; большим человеком считался. На моих глазах у него паша отнял жену и детей, а самого бросил в тюрьму, где он и умер… А где мои дочери, где моя семья? Спроси у ветра, что шумит над их могилами, спроси у шакала, что вырывает из земли их тела. Турки, между которыми нас поселяли, принимали нас не как друзья и единоверцы, а как воры, которые завлекают путника в засаду и, успокоив его льстивыми словами, убивают сонного и безоружного. В одной ихней деревне нас поселили десять семейств — только один день наши и выжили, на другой день к утру все оказались прирезанными!
Сеид-Магома замолк. Потух его взгляд, только что пылавший лютой ненавистью. И "солдат Иван" сказал Немировичу:
— Рядом тут тоже моя сакля… Там тебе и горницу я покажу… Дай Бог сна и лёгкого воздуха!
***
32-летний Немирович-Данченко плыл на пароходе вверх по Дунаю. И завидев на правом берегу турецких аскеров, он вспоминал рассказ Сеид-Магомы… И потом, в Южной Сербии, он тоже воскрешал в памяти энергичную речь старого шапсуга, переводимую "солдатом Иваном" — жуткие подробности последнего акта трагической эпопеи. Когда разглядывал турецких аскеров через прицел.
* * *
Эта новелла впервые была напечатана, под названием «Встреча с шапсугом», в книге А. В. Дзиковицкого «Казаки и горцы Северного Кавказа» (Екатеринбург, Ridero, 2021)
Новелла «Казак и шапсуг» включена в книгу: Кирилл Козубский «Шелест страниц (из наследия Василия Немировича-Данченко)» (Кимры, 2023)