Марс, Дельта Меринера
Трасса А4 – Нуэво-Веракрус, Семиреченск, Маячный
Утро 31 декабря 2331 года
Трасса появилась не вчера, но её постоянно перестраивают, расширяют, ремонтируют. Здесь куча городов, которые были основаны в одном месте, переехали в другое а развиваются в третьем. Здесь сплошная стройплощадка и ограничения скорости скачут от 120 до 270 километров в час включительно.
Кармазина везёт Марвин – таксист-негр, который как раз специализируется на дальних междугородних заказах. В основном он возит от людей от космопорта или к космопорту, а это заказ так, приятное исключение. Для Марвина трасса более чем понятна, и он держит три сотни на скоростомере без малейшего напряжения. Тем более камер нет, и полиция появится не раньше первого ДТП. Кармазину этот водитель удобен тем, что с ним возможно билингвальное, то бишь двуязычное общение.
- Марвин, как тебе у мексиканцев?
- Cool dishes, cosine I mean. We are aliens for each other. And you? (Кухня классная, а так мы чужаки друг другу. Тебе?)
- Мне, говоришь? Знаешь, есть границы, которые мало что значит. Люди из Страсбурга пересекают Рейн, кушают колбасок, вспоминают уроки немецкого и возвращаются обратно. Чтобы пересечь Одер нужно настроение. Настроение и понимание – ты попадаешь из одного мира в совершенно другой.
Марвин возит Гришу не в первый раз. Они уже много говорили, и единственное, что сказал таксист о себе, что когда-то он работал в Техасе. Не уточнил когда. Изредка заезжая, например, к Навахо или в Новый Орлеан. И для него Мексика – совсем другой мир. Конечно он учил в школе мексиканский испанский, потом «успешно» его забыл, но дело не в языковом барьере.
Как говорят очевидцы – индейская культура проникает всё сильнее, и сегодняшнюю Мексику абсолютно невозможно назвать ни европейской страной, ни постколониальной, ни даже испытывающей американское влияние. Праздники мёртвых, хрустальные черепа – мексиканский быт наполнен мистикой до краёв, и даже больше. Традиционная индейская накидка проделала путь, как и когда-то другие национальные костюмы, путь от забытого, до вновь актуального и даже модного. В Нуэво-Веракрус для местных модниц перешивают индейские шляпы на противодождевой манер, и как говорят там, когда говорят по-английски – dead can dance again! И да, у них другое отношение к смерти – им её высмеивать можно, гостю же пытаться шутить на эту тему крайне нежелательно. Здесь, в прохладной дождливой погоде действительно существует кусочек другой культуры. Марвин назвал Нуэво–Веракрус – The Spicy City, что можно перевести как пряненький город. Гриша сказал бы по-другому – остренький. Там всё в порядке с острым перцем чили, и незнакомое блюдо сначала лучше чуть-чуть попробовать. Аппетитно выглядящую пиццу можно хряпнуть как следует, потом думать что вот-вот и начнёшь дышать как настоящий огнедышащий дракон. Нуэво-Веракрус оставляет после себя приятное послевкусие тепла и хорошего настроения, оно держится даже сейчас, когда они едут черед холодный туман, а мокрый снег то прекращается, то начинает идёт снова.
Конечно сейчас на Марсе не зима. Тем более, что пояс обитаемости довольно узкий, и как таковых времён года люди на этих широтах почти не замечают. И где зима, кстати, к северу или к югу от экватора? Здесь говорят лишь о похолоданиях или потеплениях, в этом плане околоэкваториальные области словно живут вне времени. Вот туман немного разошёлся, и они видят солнце. Оно жёлтое, маленькое, и смотреть на него можно почти бесконечно даже в полдень. Врачи, правда, не рекомендуют, мало того, что не рекомендуют – они не будут лечить по страховке повреждения глаз, если пациент наплевал на их рекомендации.
Когда-то дорога, по которой они едут станет магистралью. Сейчас она как…нет, с лоскутным одеялом подобное не сравнить. Информационный щит, только же запущенный в тестовую эксплуатацию – один из образцов того, к чему они придут когда-то. Такие щиты будут через каждые сколько-то там положено километров, как и этот они будут отображать температуру (сейчас 3 градуса тепла) силу и направление ветра (в данный момент дует северо-западный ветер 5-7 метров в секунду с порывами до десяти), расстояния до ключевых пунктов маршрута и всё то, что хочет сказать оператор дороги, вроде дорожной обстановки, возможных путей объезда, и.т.д. и.т.п.
- Ещё 278 кэмэ.
- You are about Semirechensk? Place of seven rivers, right? (Ты о Семиреченске? Семиреченск – место семи рек, да?)
- Не, Марвин, нифига оно не так. Место семи рек будет…Семиречье наверно. Во всяком случае давай вспомним Междуречье, которое Месопотамия. Область между реками. А тут. Я вот как думаю? Может быть Семиреческое – село, оно среднего рода. Семиреченский – посёлок или комбинат какой-нибудь. В любом случае Семиреченск, что-то мужского рода… Марвин, так глубоко я не копал. Помнишь наш разговор позавчера? Как мне быть дальше то? Ещё месяцок дуракаваляния и пробовать пройти психологический тест ещё раз.
- No! You can’t live like that, man! (Какой там?! Не, чувак, так дальше жить нельзя!)
Марвин очень сильно тянет своё «мэн». У него как то так получается – «мэ-ан». Очень артистично, у негров много что получается артистично. Даром что ли, что именно они заложили все краеугольные камни в джазе, который популярен и сегодня, как вечерняя музыка. И конечно же живые выступления джазовых трио, негритянских или японских. Как говорят, такие концерты способны заново разжечь отношения между супругами после 15, 20, 25-ти и больше лет брака.
Сейчас хлынул дождь, на дороге появилась полицейская машина, перестраивающаяся из правого в левый ряд, чтобы никто даже не думал лихачить. Если считать что такой холодный дождь должен охлаждать горячие головы или просто спустить с небес на землю, то Кармазин как раз может подумать, что именно Марвин вложил в свою реплику. Мол, жить так больше нельзя.
В 39 лет жить можно совсем по-другому. Жениться 10-12 лет назад, перетирать этот вопрос с друзьями за пивом в том духе, что жена может и не идеальная, но она своя, родная. Ведь в фотоальбоме наверняка будут фотки периода когда никто не думал «и как мы будем дальше»… Много что держит супругов вместе, особенно когда им кажется, мол они «переросли» друг друга. И это тоже интересно! Такие сценки играют драматические кружки, старательно изображая «химию» между Ним и Ей. Например когда всё уже прибодало, но порознь будет ещё хуже…
Ничего такого у Гриши нет. Вахтовики отработав контракт расстаются с временными коллегами с радостным визгом - в этом плане не у только у Кармазина нет никаких друзей. Есть Арвин правда, прилетевший к ним сюда за тысячу с хреном световых лет. Он ездит на работу в Нуэво-Веракрус через Меринер-Сити – пересаживается на тамошнем вокзале, заодно наблюдает за разными людьми вокруг. И его уже уважают, уважение он заработал меньше чем за два месяца. Уважают коллеги, в этом Гриша не сомневается вообще, уважает Палийчук. Недели три назад она заявила, что в ноябре в её дом точно заселился один достойный член общества. Так она высказала комплимент Арвину и, разумеется, сделала небольшой выпад в гришин адрес. Кармазин делал всё по заветам Арвина – искал новые впечатления, мотался по планете, но по меркам Палийчук подобное не более чем дураковаляние.
Арвин, кстати, пытался, парировать. Парировал он в том духе, что экспериментальная наука – штука нужная, а без людей вроде Кармазина, выполняющих может быть не самую творческую, но нужную работу такая наука будет невозможной. Она не упустила возможность сказать последнее слово, мол не знает она, что такое экспериментальная наука, зато знает, что такое совесть. И снова сделала комплимент Арвину (ведь того привёл сюда зов совести) и выпад в сторону Кармазина, у которого совесть, кажется, уснула. Через пару дней после того разговора и Арвин и Гриша оказались в Меринер-сити, они вместе ужинали в каком-то традиционном американском ресторане, ели ничуть не менее традиционную запечённую индейку, а Кармазин сказал Арвину, что Палийчук как дятел – привыкла из поколения в поколение бить в одно и то же место. Или перенимать одни и те же ценности из поколения в поколения. Арвин тогда нич-чего не понял, потому что дятлов он не видел, и до того момента, как увидит живого дятла, он категорически отказывался понимать и принимать во внимание сказанное Гришей.
- Here you are, men. Just a hundred miles more and you are home. (Чувак, ты почти дома. Осталась какая-то сотня миль).
- Да-да-да.
Марвин любит милю. Миля большая, старая и родная. Можно сказать традиционная и привычная, как запечённая индейка или блинчики с кленовым сиропом. Сейчас начнётся Восточный Обход. Десятиполосная дорога на которой монтируют мачты для второго яруса движения, пройдёт восточнее Семиреченска. Восточнее тех пределов, которых когда-то может коснуться город. Марвин смотрит на навигатор и думает, что он хочет больше? Поскорее закончить работу или же насладиться дорогой с одним большим левым поворотом, где можно ехать едва ли не под тысячу без риска оказаться в полицейском обезьяннике….
***
Семиреченск, Железнодорожный район
Как когда-то Химки, Семиреченск вырос из железнодорожной станции. Был проложен бесстыковой путь, и совсем давно здесь был просто о.п. «Семиреченский», то есть остановочный пункт на пути следования электрички. Сегодня Железнодорожный район – центральный, хотя никакой железной дороги нет, рельсы и шпалы заменили магнитотрассой с полвека тому назад. Марвин высадил Гришу у границ пешеходной зоны, заодно высказал пожелание самолично отвести Кармазина в космпорт, если тот на что-то решится. Решится на перемены в своей жизни. Пешеходная зона в городе совсем небольшая. Даже меньше чем в Норильске, она почти такая же, как в Кудымкаре, население которого меньше Семиреченска раз в тридцать. Минут пять, и Гриша уже дома.
- Здрасьте, Зоряна Мирославовна.
- Доброго дня.
Со стороны Палийчук занимает довольно неприметное место, но кресло она подобрала себе воистину великолепное. Может же позволить. Удобное, по осанке, оно совершенно не портит её великолепную фигуру. Сама же Палийчук, едва поднявшая голову, выглядит почти как античная статуя. Такие же классические черты лица, столь же нерезкие движения, если предположить что статуе немного захотелось подвигаться.
Она не говорит «Доброе утро». Когда-то её речь оказалась на развилке, 14-16 века в истории Восточной Европы туманны и в чём то стремительны. Кармазину приходит в голову холодное туманное декабрьское утро в конце 1930-х, где-нибудь в американской глуши. Пристанционный посёлок, железнодорожная стрелка и какой-нибудь экспресс «Манхэттен лимитед», проходящий эту стрелку со скоростью 200-220 километров в час. Поезд ведёт одурённо мощный паровоз, который легко выдаёт больше шести тысяч лошадей. Ему не положено идти больше ста миль в час, у него тарельчатые клапаны деформируются, но так сказал завод. А менеджеры решили иначе, они поджали расписание до невиданной среднепутевой скорости больше чем в 90 километров в час, и поезд имеет свойство опаздывать. Задержался с отправкой или со стоянкой на промежуточной станции, но чтобы прибыть во время мчит как угорелый. Что такое 160 километров в час для такого локомотива? Он 230 будет в лёгкую гнать. Можно гнать и больше, скажем 250, но боязно, а крушение поезда с кучей солидных дам и господ моментально отправит репутацию компании под откос. И вот такой посёлок на три с половиной дома и поезд как пуля прошёл стрелку. В 1400-х, 1500-х годах так оно и было - туманно, сонно, а потом бах и стотысячная армия турецкого султана уже собирает осадные орудия у стен Константинополя.
Родная речь Палийчук оказалась примерно на такой же развилке. С одной стороны оказалось «утро», с другой «ранок». «Доброго ранку» - эдакое её тайное знание, хотя Гриша, имея с ней немного другие отношения, наверняка захотел бы порассуждать на тему того, что ранок и спозаранку – слова возможно даже однокоренные. И что же именно там получилось, на развилке времён? Нет, один принц на белом коне в жизни Палийчук уже был, второго она не планирует, и любые доверительные разговоры между ней и жильцами она не позволит. Она ответит на вопросы о городе, вызовет такси, но между ней и собеседником всегда будет холод, потому что тот единственный и неповторимый навечно скован холодом могилы.
Как и полагается дому, отстроенному будто в 1920-х, вызов лифта сопровождается солидным таким «дзынь». Латунная кнопка, точная механика, Кармазину иногда кажется что здесь он накануне Великой Депрессии или в первые недели её начала, когда эхо грандиозного биржевого краха дотянулось ещё не до всех. А может быть он в ревущих двадцатых. Или вообще на «Титанике» в первый час после его столкновения с айсбергом. Всё ещё нетронуто, всё блестит, невиданная роскошь ещё не погрузилась в холодные атлантические воды.
Лифт приехал, в нём механические конечно же механические, а не сенсорные кнопки. Кармазин нажимает на кнопку XXIII, которая должна отвезти его на последний, 23-й этаж. Арвин сразу при вселении поставил вопрос – он хочет чем выше, чем лучше. Коль скоро Палийчук считает его более чем достойным членом общества, она в лепёшку разбилась, но поселила его на последнем этаже, чтобы тот смог обозревать окрестности со стометровой высоты. Арвин пригласил Кармазина встретить «новый солнечный год». Что-то написал кроме этого, потом затёр написанное, словом, решил, что сказать в лицо лучше, чем Грише читать его письмо с органического экрана.
До этого момента Кармазин никогда не был в квартире Арвина, а выглядит та КРАЙНЕ необычно. Кровати в ней уже нет. Есть в меру смятый матрас, лежащий прямо на обогреваемом полу, и толстая одеялка. Это что получается, резную кровать ручной работы надо было собрать? Во всяком случае вынести. Всё это дело Палийчук организовала абсолютно незаметно для других жильцов. Холодильника, кстати, тоже нет. Он же такая дура, не иголка в стоге сена… Словом удивительно как их далеко не консьержка может услужить тому, кого искренне уважает.
В квартире Арвина простор, сам он лежит завернувшись в матрас и в одеялку, греется, наверное. В зале появилась оригинальная стеклянная башня, в которой явно лежит жратва. Неужели вот он, его настоящий холодильник? Наверняка – башня чем-то напоминает висячие сады Семирамиды, от неё прям таки исходят потоки холода, поднимающиеся к потолку.
- Григорий? Вы уже здесь?
- Уже здесь. Мне подойти попозже?
- Не стоит. Сон не даст мне большего облегчения.
Арвин может завернуть такие речевые обороты, что Гриша с полчаса будет думать, что же тот хотел сказать. Пока Кармазин думал, в их квартиру зашла сама (!!!) Палийчук. Она сняла туфли, занесла низкий японский столик, вместе с ним несколько эмалированных тарелок и чашек. Достала несколько упаковок с едой из вроде-бы-как холодильника, разложила еду по тарелкам, налила кое-что в чашки, надела свои туфельки и ушла. Зрелище, наверное, столь же впечатляющее, если бы, скажем, Елена Троянская явилась бы собственной персоной, накрыла стол для двоих, раскланялась и ушла. Гриша натурально чувствовал себя пришибленным, только после её ухода он начал понимать, что произошло.
В нос Кармазину ударил целый букет острых запахов. Ощущение вроде такое, что вокруг него разложили пиалы с дюжиной разных фруктовых уксусов и теперь он всё это вдыхает. Состояние лёгкого офигения немного ушло как только он увидел, что в глубокой тарелке что-то медленно но всё-таки плавает.
- Оно живое, да?
- Вы правы, Григорий. Коллеги хотели сделать мне сюрприз, заказали мне почти элитарную пищу с планеты Нассам. Вы присоединитесь ко мне?
- Присоединюсь. С чего начинать?
- Давайте просто выпьем. Тосты и пожелания не обязательны.
Арвин потянулся к чашке, со странноватой жидкостью. Такой, в которой словно смешали кровь и настоящую серую краску. Они до конца не смешались, в чашке есть островки тёмно-красного и серого. Объединённый цвет не получился.
- Григорий, вы пьете настоящую шарабу, дурман, если хотите упрощённый перевод. То, что в чашке уберёт переживания и заниженную самооценку. Прошу простить, если я излишне многословен.
- Да чё уж там. Арвин, вы же должны понимать, что у любой, как вы сказали, заниженной самооценки должны быть причины?
- Да, я понимаю. Григорий, поделитесь со мной. Я привык видеть человеческие переживания как биохимические реакции, и наоборот не привык воспринимать ваши переживания в чистом, не отфильтрованном виде. Расскажите всё, что считаете нужным…
***
Земля, Архипелаг Свальбард (Шпицберген)
ВМБ ООН «Свальбард», Пункт Базирования «Пирамида, Бар «На Волне»
31 декабря 2013 года, 18 лет тому назад
Их, с позволения сказать бармена, зовут Самира. Она азиатка, точнее говоря, узбечка, и она умудрилась убить в себе всю свою недюжинную женскую привлекательность. Многого же не надо – одеть бесформенные джинсы, такой же бесформенный растянутый джемпер. Потом перестать ухаживать за кожей, сделать максимально уродскую причёску. Мичмана уже успели постебаться – перед началом её рабочего дня они уже устраивали на её рабочем месте растяжки «Наш полюс недоступности» и «Не подходи – убью!».
Кому-то может показаться, что Самира – девушка крайне недалёкая, примерно как Эллочка-Людоедка из старинного романа. Может показаться потому, что ей заданы уже все (абсолютно все) вопросы, и на все уже получены ответы. А раз так, то она произносит весьма ограниченный набор реплик. Новичков она приветствует с «теплотой» местных ледников, точнее фразой «Есть светлое и тёмное пиво. Что налить?». Конечно ей задавали и нестандартные вопросы – например, «А если я пиво не хочу? Что-то просто попить есть?». Самира невозмутимо отвечает, что есть минеральная вода и лимонад с хинином, потому что такие вопросы ей задали тоже, причём не одну сотню раз. Ей задавали и более прозаические вопросы, почему она такая злая. Самира заводилась и неизменно отвечала одно и то же – «Хочу убедиться, что все парни сплошные кобели!!!». Такое богатство словарного запаса Эллочке-людоедке было несвойственно, и сейчас Самиру стараются не доводить. Ведь все знают грубую прозу жизни.
Здесь, на Свальбарде объявлено военное положение, и все вольнонаёмные получают не только приличное жалование, у них и пенсионные права возникают буквально через два года после трудоустройства. Два года работы и дальше 15 процентов от денежного довольствия всю оставшуюся жизнь. И с каждым годом здесь пенсия всё больше. Говоря иначе, Самира тут может подзадержаться убеждаясь, что все парни якобы думают только членом, попутно зарабатывая гарантированный пожизненный доход. Год, два, и Самира может стать убеждённой, в меру обеспеченной мужененавистницей, ведь здесь, в стопроцентно маскулиной среде она «чудо-юдо баба». Срочники задавали ей и чуть более нестандартные вопросы. Вроде, "как сделать так, чтобы я не остался в твоей памяти кобелём?". Недолго думая, Самира отвечала, мол не доё… Короче говоря, не приставай, и даже не пытайся. Есть же такие, домашние семейные мальчики – они отслужат своё, тихо подойдут к ней и пожелают всяческого счастья и удачи. А она сделает вид, что ничего не слышала и не видела. Такие выбиваются из образа кобелей, но таких мало, так что никаких встречных пожеланий можно не ждать. Самира ведь как, она традиционалистка, рассчитывала что после двух, ну максимум трёх лет «проверки на совместимость» ей сделают предложение, а дальше будет всё как у всех. «Любимая жена» и «любимый муж» контактной книге и прочие простые радости в непростой жизни. А получилось так, что «тест драйв» затянулся, а её парень, «успешный человек», нашёл себе девчонку моложе и свежее.
Кармазин и его сосед по столику всё про Самиру слышали. Они в некотором роде такие же тридиционалисты, рассчитывают, что когда-то их бармен всё-таки сможет вернуться к нормальной жизни. Пропишется у кого-то в телефоне как «любимая» и всё у неё будет как полагается. И никаких вопросов они ей задавать не будут.
Сосед Гриши по столику – Саша Аристов, старшина первой статьи. Мудрости фермерского сына Аристова хватило, чтобы не гнобить Кармазина, а Гриша догадался, что шпынять мечтающего о продолжении работы на льняной ферме – не лучшее дело. Их отношения нормальные ровно настолько, насколько могут быть между двумя взрослыми парнями, которых разделяет одно звание и два года службы. Аристова призвали весной позапрошлого года, значит на вольные хлеба его отпустят в апреле, максимум в мае. Кармазин не так давно закончил пятимесячные курсы помощника оператора пусковой установки, и ему не могли не дать внеочередное звание старшины второй статьи.
Аристов – вологодский, Сашка думал, что это он северянин. У него дома есть белые ночи, так сказать, облегчённая версия полярного дня. Но описание настоящей полярной ночи показалось ему дикостью. Чёрное небо, морозы, пронизывающие ветра от которых не спасают закрытые с трёх с половиной сторон остановки общественного транспорта. Когда Кармазин познакомился с Сашкой четыре месяца назад, тот сразу спросил – откуда? Пару часов разговоров и Аристов практически заявил, что Норильск – тяжелое слово. Тяжкое.
- Гришка, вот ща погуляем, а послезавтра у нас учебный поход. Помнишь?
- Помню.
- Думаешь?
- На*уй надо? Всё будет так, как будет. Иначе не будет никак. Соглы?
- Ну-у…соглы.
За пять месяцев Кармазин изменился. Раньше он почти не матерился, если уж что-то из его рта вылетало, все сразу понимали – Кармазин ща рванёт и кому-то может в морду настучать. Слово «соглы» не говорят коренные северные народы. Наверняка также не говорят ни башкиры, ни татары, ни казахи, ни ногайцы. Гриша сам в своей собственной голове породил это слово «соглы» в знак того, что здесь он якобы стал человеком диким.
Не будет у них никакой гулянки и никого нового года у них не будет тоже. Звук боевой тревоги кажется, рождает сама земля, или безмолвствовавший до того момента актёр японского театра но. Начинается с глубокого «У-у-у», оно растёт, достигает своего пика и медленно опадает. И снова начинается как глубокое «У-у-у»… Их боевая тревога полностью копирует звук воздушной тревоги и звучит также как в последний раз та звучала чуть меньше трёх веков назад. Звучит пронзительно, грозно, но здесь нет маленьких детей, которые сначала плакали от нее, а потом привыкали настолько, что не обращали на неё ни малейшего внимания.
Всё у них отменяется, потому что их поход начинается прямо сейчас. Сотни людей уже бегут по снегу, но они бегут не в панике, а бегут занять свои боевые посты. Кармазин и Аристов бегут к своему крейсеру. Он не имеет собственного имени, только бортовой номер – C-051. Крейсерам уже давали громкие названия, потом эти крейсера топили и у людей возникали разные аллегории. Их корабль с бортовым номером C-051 – лучшее напоминание, что каждый поход может стать последним.
- А ну быстрее, лодыри!!! П*здельники сраные, трезвеем-просыпаемся быстро!!!
На весь пирс орёт старпом, капитан второго ранга публично демонстрирует всем, что он умеет не только сидеть в удобном кресле и пить дефицитный кофе. Его фамилию не знают и знать не хотят – почти весь экипаж называет его сука-старпом. Или чуть иначе – а пусть слоники побегают, что очень красноречиво характеризует его сучность. Мысленно плюнув на него, все, ранее спущенные на берег уже взбегают по трапу. Свальбард не может позволить себе именные трапы для каждого судна. Два корабля из трёх в море, чтобы внезапная атака на архипелаг не похоронила весь флот целиком, и прибывшие на стоянку корабли просто занимают, как их называют, «гостевые причалы».
Кармазин и Аристов уже на корабле, они спустились до их палубы C и бегут к своей пусковой установке. Со стороны пусковая установка выглядит как труба, протянувшаяся по диагонали от ватерлинии. Но самое интересное внутри. Ещё две ракеты с отсоединёнными до поры, до времени взрывателями. И, конечно же, маленький мозговой центр, которым командует старший лейтенант.
- Шестая труба – все на месте.
- Молодцы, шестая труба.
Их лейтенант так придумал называть всё – шестая труба вместо «пусковой установки F». Все в пилотках, сидят с красным, боевым освещением и ждут еле заметного гула, когда турбина заставит движитель вращаться, они отдадут швартовы и начнут набирать ход.
- Лейтенант, не знаете, куда пойдём?
- Не знаю. Вариантов ровно два. Пуэрто-Исабела или Порт-Стенли. Какой прок от гаданья на кофейной гуще?
Кармазин исповедует такой же принцип – какой прок от гадания на кофейной гуще. Командир корабля уже получил приказ идти на юг, через всю Атлантику, или через Севморпуть, затем через половину Тихого океана. Всё будет так, как будет, и никак иначе.
***
Северная Атлантика
Два часа спустя.
Крейсер уже давно набрал полный ход, 50 узлов, и наверху сейчас всё как добротный ураган. Прошло время, как раз пора понять, что люди не могут находиться в состоянии перманентной экзальтации. Час назад начались позевушки, разговоры ни о чём, всё то, что кадровые офицеры называют разброд и шатания. Справедливости ради, для разброда и шатаний есть все объективные причины, ведь они не только ничего не делают, но и, по сути дела, почти ни на что не способны. Весь надводный Флот ООН существует непонятно для чего.
Со стороны тяжёлый ракетный крейсер выглядит грозно. Съёмочная группа может упиваться водоизмещением в 80-100 тысяч тонн на каждого, показывать крупным планом пусковые трубы. И тем создавать у своей аудитории ощущение защищённости. Абсолютно ложное ощущение защищённости. Ракета может пробить на расстояние в 100-120 миллионов километров, достать там цель, и непросвещенная публика будет едва ли не ссаться от восторга. Просвещённая же публика знает – один космический линкор выпустит с десяток дронов, по которым отстреляются земляне и всё – всю систему обороны можно расстрелять с почтенного расстояния, наведя ракеты по уже известным фиксированным координатам. Космический линкор весит миллиарды тонн, у него прочный корпус толщиной метров двадцать и их якобы грозные ракеты ему ни черта не сделают, разве что только пощекочут. Тревоги, срочные выходы в море – не более чем спектакль, демонстрирующий будто ООН действенно реагирует на угрозу.
Нет, на угрозу реагируют другие, а погрязшая в процедурках и бюрократии ООН боится называть войну словом война. Их противник, Империя Ракнай не будет разбираться, кто «легитимен», а кто «так называемый», «сепаратист» или «полевой командир незаконных вооружённых формирований». Имперцы сломают действенное сопротивление первым, и убьют беззащитных потом. Для двойной дивизии – шестнадцати линкоров вся земная возня именно возня. Имперские сатрапы уржутся от смеха узная какой ерундой занимается наземное командование ООН, как суды дают штрафы тем, кто «навязывают неоправданное чувство тревоги и страха». Просто сидели бы и хлопали в ладошки, видя, как люди разобщены, и занимаются откровенной ерундой.
Общество, земляне, раскололись. Одни с удовольствием смотрят пропагандистские репортажи, где якобы грозные корабли бороздят просторы мирового океана. Якобы готовые отразить ну прям любое вторжение. Такое можно посмотреть и беззаботно жрать/бухать/трахаться дальше. Нужное подчеркнуть. И есть те, кто понимают – Империя уничтожит человечество не разбираясь в политических тонкостях, а значит империи нужно вставлять все возможные палки в колёса и большинство разговоров должно быть именно об этом.
А команду крейсера ждёт безюмно увлекательный недельный переход. Изматывающие вахты, когда люди тихонько будут делиться друг с другом настоящими новостями. Насколько далеко от Земли разбили очередную имперскую эскадру, как вообще идёт война. Война идёт хреново – она чем-то напоминает схватку двух измотанных профессиональных боксёров в те времена, когда бокс был разрешён. Уже не первый раунд, половина ринга в крови, и бой представляет собой редкие жестокие выпады, которые заканчиваются рассечённой бровью или сломанным носом. Или даже сломанной челюстью. За туманом пропаганды непонятно, кто действительно измотан, а кто так, делает вид, что устал, а по сути полон сил.
***
Марс, Семиреченск
Наши дни
Гриша выпил пару бокалов пойла, которое пьёт Арвин. Випилось всё лёгко, а сейчас Кармазин резко понял – он просто не сможет встать. Тело его практически не слушается, кроме головы и кистей рук, которые ещё способны донести кружку до рта. Вот это да…
- Арвин, вы понимаете, что по сути мы не сделали ничего? Вообще ничего! Покойный муж этой…как её…
- Госпожи Палийчук.
- Ага, точно. Вот он сделал в сто раз больше, чем весь Свальбард за все военные годы. Мы ведь что – жрали, изображали бурную деятельность и обсуждали карьерный рост. Чтобы такое отмочить, чтобы получить внеочередное звание. Как лучше пустить пыль в глаза…
Кармазин сидит и думает – выпил то он уже довольно таки дохрена. При этом нет сушняка. Башка не болит, не хочется ни спать, ни пи-пи, он может ещё сидеть и вещать. Исповедоваться тому, кто занимался делом.
- Григорий, я благодарю вас за откровенность. Я, как мне показалось, понял вас, но мои контраргументы ещё не готовы. Но если вы готовы поверить моему партизанскому опыту – тот, что умело пускает пыль в глаза по своему полезен. Полезен, как создающий мнимое благополучие, в которое поверят уставшие и отчаявшиеся.