Вот так переворачивать часы
песочные своею птичьей лапкой
могла лишь ты. И ты могла украдкой
коситься сизым глазом на весы,
уравновесившие противостоянье –
звенящий день и трепетную ночь,
(соединившиеся в сумерках точь-в-точь,
как с небом море – в нить размежеванья),
на пляс огня в камине изразцовом,
на розу-недотрогу в хрустале.
Лишь только звёзды углями в золе
прожгут прорехи в куполе свинцовом,
уж ты торопишься заставить ночи гамму
звучать в транскрипции потерянных миров,
и превращать в рубины комаров,
и трансформировать в рояль дверную раму.
Лишь ты – себе на проживанье – в силах
просить у Бога выспренних ночей,
цикадами озвученных. Ключей
от тайны у него ты не просила.
И не к чему. Все двери для тебя
отсутствовали в силу свода правил
твоей игры. И кто б ещё представил
как вырастать из недр небытия,
взлетать, парить, превозмогать пределы
и облачаться в тысячи причин
быть тайной. Воздух таинством горчил
и гладил ускользающее тело.
И время мерным жестом высекало
на обороте твоей жизни имена
для перевоплощений, и луна
над новой тайною неспешно иссякала.