Туман, лежавший в тени, тихо тявкнул и переложил хвост на другой бок.
Иван Сергеевич внимательно посмотрел на него, потом на калитку своей дачи.
К дому неспеша шёл его старый друг – Максим Николаевич. Он жил на соседней улице и был частым гостем хозяина и его семьи.
– Предатель! – сказал Иван Туману, – Не встал! Не встретил! Так к друзьям не относятся, даже если ты стар. Всё в этой жизни меняется – и законы и нравы.
Он встал и пошёл навстречу гостю.
– Сдурело солнце! – сказал, протягивая руку.
– Солнце ладно… Я сдурел! – сказал Максим, легонько тряхнув пакет.
Пройдя под крышу беседки сели. Потрепал Тумана по загривку.
– Да-а-а! Старость неизбежна, как и смерть.
…Вань, ты пакет разбери, а я пробегусь по огороду и теплицам, авось, что-нито найду на стол, на закуску, пока ноги носят! …Сдурела жара!
Вернувшись, поставил на стол тарелку, вытащил из пакета две металлические фляжки, одну подвинул к Ивану: – Грузинский! Там знают, что надо организму в такую жару.
Помнится, полгода назад ты мне сказал: – Поговорим через полгода. Почти неделя прошла, как прошли эти полгода... Пока шёл к тебе думал: – А о чём «поговорим»? Всё ясно как день.
Пригубив фляжку, он смотрел на Ивана.
Тот, держа свою открытой в руке, молчал.
– Вот и именно! – Иван, опять пригубив тоже, поставил фляжку на стол. – Такое ощущение, что едешь в поезде, и он вдруг делает резкий поворот. Вагоны встают на одно колесо. Пассажиров, которые ничего не понимают, часть вжимает в кресла, часть вылетает через окна на насыпь. Часть орёт в восторге то ли от страха, то ли от того, что «надо что-то делать». Часть затихла, съежилась.
В окна ещё видно то, к чему этот поезд всегда с трудом пробивался. Теперь те цели оказываются в стороне и поезд едет мимо их.
Да-а-а!
…Мы сидим, молчим, потому, как говорить на эту тему нам не хочется.
…Потому как мы с тобой знали всегда, что чем-то подобным эта заискивающая поза и по-собачьи взгляд в лицо Европы, закончится. Даже Туман отказывается мотать хвостом, демонстрируя восторг по поводу и без повода.
…Так ли?
…У Кольки Мазуревича внук с друзьями добровольно пошёл в армию. Сказал: – «Пусть учат в живых оставаться. Буду жив – и другую науку выучу.
Родители хай устроили, а Колька молчит. Но чувствуется, что Кольке перед своим отцом за внука не стыдно.
Вот тебе и расслоение… Простокваши на сметану и голубоватую жидкость. Обрат называется, вроде.
И всё-то это за одну нашу жизнь.
…Вот я и подумал: – А стоит ли нам с тобой говорить о том, за что люди идут в бой, гибнут?!..
Пришёл к выводу: не стоит!.. А говорить о… А об других говорить… Да пошли они в… Румынию в Попеску… Или, хотят пусть идут в передницу, хотят – в задницу… Пусть, пусть идут и идут, и идут… Куда хотят – пусть туда и идут
…Так ли?
…Помнишь в нашем детстве окромя конфет «горошек» и «подушечки» других не было.
Ничего! Выросли. Выучились. Награды Родины имеем. Детей нарожали, вырастили, внуков. Пока за них не стыдно. Есть и балбесы. Жизнь выправит. Но ведь не стыдно перед людьми-то, ходим в глаза людям смотрим.
И всё? Маловато!
… Полгода прошло. А что скажешь?
Друзья пригубили фляжки, помолчали.
Максим посмотрел на фляжку, потом на Ивана: – В начале 70-х я был в Сухуми.
…Взял цветы и пошёл к могилке Надежды Курченко – погибшей стюардессе «Аэрофлота» в 1970. Кстати Надежда – и фамилия украинская и родилась в селе Новополтава, правда, в Алтайском крае.
…Пришёл. Ни оградки, ни какой-либо ухоженности. Рядом ходит большая черная длинноногая свинья. Почесала спину о постамент. К ней подошла другая – поменьше. Посмотрел я на свои цветы и подумал: – Сожрут! Свиньи они и есть свиньи.
Постоял, извинился за всех перед Надеждой. Ушёл и цветы унёс.
С того дня нет для меня Грузии. Коньяк есть, а страны нет.
И прах Надежды родители потом забрали из Грузии.
Вот ведь как бывает!
…Вот смотрю я в лица Надежды Курченко и Дарьи Дугиной.
Сестрёнки! Встретишь на улице – сёстры.
Почему все наши девки красавицы?!..
…Но… не встретишь уже!
…Красавицы и родные всем нам.
Ещё одной страны для меня не стало.
Может быть, для кого-то и есть, для меня – нет их. На карте есть, а в сознании – нет!
А нет страны – значит, там живёт не народ. Люди?
Разве люди убивают своих детей?
…Вот бросится на человека толпа хомячков! Будут кусать, рвать и грызть его. Что сделает человек? Схватит табуретку, перевернёт её и станет «печати» той табуреткой им на головы ставить.
А сам потом к врачу. Расскажет, как было. А врач? Врач пропишет ему уколы против бешенства. И будет прав! Поскольку диагноз поставит правильный. Угроза! Бешенство!..
Нет ни имени, не названия, ничего – бешеные. Инфицированные. Фашисты!
И рулит всей этой толпой недоделышей с автоматами кучка бешеных хомячков.
И вся это толпа, как под звуки дудочки, хоть в огонь, хоть в воду! На собственную смерть, на смерть своих детей и своих родителей.
…Бешеные хомячки!
Все эти, которых мы же поставили «из Грязи в князи» – обычные инфицированные хомячки. А инфицированный хомячок – уже не хомячок! Он уже символ болезни! Признак её.
Мужчины замолкли. Сидели, каждый думая о своём.
– Пошли дурака за пузырем, дурак и принесёт пузырь. Один! – Максим перевернул пустую фляжку.
– Принесёт один, а второй спрячет! – Иван потянулся к пакету и откуда-то из его нутра достал плоскую бутылочку. – Продолжим или начнём? – он, улыбаясь, глянул на «флакон».
– Пожалуй, начнём! Мастерство не пропить!
– Эт-т-т-т точно! Влетит нам…
– Влетит! …Завтра! Давай, оставим её на потом? А?
– Давай! Отметим освобождение Города-героя – Одессы?
– Давай! Кстати, она первый Город-герой в СССР.
«Есть город, который я вижу во сне. О, если б вы знали, как дорог. У Чёрного моря явившийся мне в цветущих акациях…» – замурлыкали мужики, явно стараясь подражать Утёсову.
Туман с удивлением поднял голову, с подозрением вглядываясь в «певцов».