оследние три ночи (а по нынешним погодам охоты выходить из дому до девяти вечера или, тем паче, садиться за руль раскалённого солнцем автомобиля нету вовсе) случаются какие-то потрясающей силы впечатления; видно, перенесённая инфекция даёт себя знать. Этот миг, когда замирают тело и душа, разум умолкает и, кажется, стоишь в самом средоточье безграничной (хотя всё же ограниченной,) Вселенной и само Время течёт сквозь тебя, секунда за секундой, с каждым ударом сердца обращаясь в Вечность.
Что-то много заглавных букв сегодня в тексте, видно, приближается осень.
Клиника на задворках Водного стадиона, куда я поехал лечить зубы, зажата между новыми домами и какими-то совсем древними, ветхими пятиэтажками едва ли не довоенной постройки (даром что рядом ещё горбатится какими-то подъемными агрегатами и ангарами неопознанный комбинат за бетонным забором). Приехав заранее, я пошёл размять ноги и нарезал пять-шесть кругов по кварталу; бывший дом отдыха, завлекающий в кружки и секции по старинке - объявлениями на доске, рядом с которой молодежь по вечерней прохладе не то пьет пиво, не то употребляет что-там-нынче-употребляют, прекрасно освещённый сквер с действующим фонтаном (скучнен до невозможности), автобусный круг, рядом стоят, отдыхая, несколько такси.
Я подошёл к пятиэтажкам, чтобы обогнуть их, вошёл во двор. Сильнейший сладкий запах окутал меня сразу же; волна воспоминаний поднялась из глубины и, закружив, умчала куда-то в прошлое.
Моя тётка, умершая от рака сравнительно недавно, скрутила и подмяла под себя слабовольного и, как представляется, талантливого сотрудника дипломатического ведомства; сына не менее свирепой и деспотичной учительницы биологии, моей бабки. В тётке было много дикого, белоглазого, дремуче-угорского; откуда была она родом, я запамятовал. Она была красива и высока ростом, длиннорука и длинногнога, до самой старости обладала выдающеёся гривой чуть вьющихся волос; её жизненная сила била через край. Короче говоря, у её плешивого мужа не было шансов не спиться окончательно и безповоротно. Среди её увлечений было и цветоводство; на совместно культивирумом участке, который был куплен в год моего рождения, она занималась преимущественно цветником. Занималась с увлечением и не без успеха: розы, лилии, пионы, ирисы и принесённые из лесу дикоросы вроде ландышей под её руками принимались буйно разрастаться, выбираться за пределы клумб и цвели всё лето на пролёт. Среди прочих цветов была и коллекция сортовых, каких-то невообразимо дефицитных флоксов, которые она посадила на теневой стороне вдоль забора. Розовые, белые, пятнистые расцветали все одновременно и наполняли своим сильным, густым ароматом едва ли не весь участок, привлекая шмелей, пчёл и бабчек.
Изобильный, ухоженый цветник во дворе старого дома на окраине города издавал, - да, тот самый медовый сладкий запах флоксов, который я вдыхал, когда торопливо надевая кепку (солнце голову напечёт!) и прыгал со старого замшелого крыльца, сверкая голыми локтями и коленками, к друзьям - М.С и С.Х. - с которыми проводил всё лето, - гоняя на велосипедах, общипывая горох и незрелую молочную кукурузу на колхозных полях, бегая от злющих петухов и познавая окружающий мир сотнями, если тысячами способов. Запах этот не поменялся за десятилетия, и, видно, не изменится и через сотню лет...
На следующий день я проходил маршрутом, который облюбовал для себя в последний год, кварталами между Вятской и Полтавской, где тоже много старых домов середины прошлого столетия, где дворы просторны, а улицы относительно пусты, - лишь гудит вдалеке ТТК. Дымка пожаров, затянувшая город последние дни, к вечеру сгустилась и запах гари усилился, и самым сильным впечатлением стала проглянувшая вдруг, сквозь копоть и стремительно редеющую от жара листву, звезда. Светоч, что появляется на небосклоне в последние дни августа, - Юпитер, понзил лучами удушливую мглу, сияя с каким-то, как представлялось, несгибаемым упорством даже тогда, когда остальные источники света не могли справиться с гарью пожара и сумраком.
Пожелтевший и потускневший луч все же пробивался, давая знать, что звезды исчезли с неба не все.
Вчера же, в совсем другой стороне, в части города, что куда богаче новостройками, где так много молодых семей, колясок, электроскутеров и велосепедистов даже после полуночи, я остановился, настигнутый внезапно, конечно же, песней цикады в кроне опаленного августовским жаром дерева. Что мне добавить о её песне, песне одиночества, мужества и отваги перед лицом неизбежного, звучащей в темноте последних летних ночей?
Лучше обратиться к классикам:
В стректоньи цикады
Нет намёка на то,
Что умрёт она скоро.
Басё, перевод В. Мендрина