Я никогда не знал своего родного дяди по папиной линии и поэтому когда узнал о его кончине, то кроме как переживаний относительно его похорон и продажи своей квартиры, в которой он проживал последние двадцать четыре года, у меня ничего не возникло. Так случилось, сразу после смерти папы объявился его родной брат, приехавший в Волгодонск из Пермского края, откуда папа и был родом. Как он нашел наше родовое гнездо в небольшом Волгодонске и через соседей узнал адрес проживания мамы, которую вместе с другими близкими давно переехали в Москву, история умалчивает. Но выяснилось, что дядя инвалид и жить ему было негде и не с кем, и поэтому мама тогда приезжала из Москвы в Волгодонск, чтобы прописать его в нашей квартире и нанять сиделку, которую мы оплачивали все эти годы, и которая сообщила о его смерти. Меня сей факт всегда очень удивлял и мне думается, что однажды я все-таки напишу об этом пьесу. Как сорокапятилетняя женщина, двадцать четыре года просидела с незнакомцем, которого даже папа видел только в раннем детстве.
Мы уехали из родного города через несколько месяцев после смерти отца, мне тогда было пятнадцать лет, и после этого я был в нем всего лишь однажды, когда нужно было оформить кое-какие документы на квартиру, которую мы решили не продавать. Мне предстояло поехать в Волгодонск, похоронить брата папы, поблагодарить сиделку за двадцатичетырехлетнюю работу, прибрать квартиру, выставить на продажу, закрыть ее и уехать. Маме уже было почти семьдесят лет, жила она на даче возле Серпухова, и, о ее участии в этом печальном событии речи быть не могло, да и не было смысла. Сентябрь в этом году выдался довольно-таки холодным и, несмотря на то, что Волгодонск это достаточно южный город, по приезде в него я не снял московской куртки и сразу же на автовокзале, (здание с великолепными часами в виде мирного атома, которое сразу вернуло меня в дальнее детство), я купил зонтик. Мне было немного за сорок, и когда я сел в такси и поехал в сторону родного дома, то пытался сосчитать в голове, сколько лет я не был тут. Получилось, что двадцать четыре года, не считая двухдневный приезд лет двадцать назад для оформления документов на квартиру. Я был возбужден возвращением в детство и, несмотря на то, что ехал я на похороны, мне было как-то уютно и хорошо, узнавая старые улочки родного, тихого и такого близкого к сердцу города.
Таксист, мужчина в кожаном берете и свитере а-ля Хемингуэй, закурил сигарету и предложил мне.
- Не курите?
- Нет, спасибо.
(Я курил только иногда в каких-нибудь исключительных случаях)
- Не против?
Не знаю, зачем он это спросил, потому что он уже прикурил сигарету.
- Не против, - сказал я, смотря по сторонам и с трепетом в сердце узнавал знакомые памятники и переулки.
- Из Москвы?
- Ага, - подтвердил я, смотря то вправо, то влево, как бы отыскивая знакомых.
- Как там Москва?
- Да нормально, Москва как Москва.
- На отдых?
- На похороны, - сказал я так обычно и повседневно, как само собой разумеющееся, что мне самому стало не по себе от этой интонации.
- Соболезную.
- Спасибо.
Мы приехали к моему дому, моему девятиэтажному плиточному дому бежевого цвета, в котором и прошло мое детство, формирование моих ценностей, моя юность и первые ее мечты, мое взросление и разочарование в нем. Квартира была на пятом этаже. Эти пять этажей длиною в целую жизнь стали для меня неким осенним марафоном, (лифтом я никогда не пользовался) с этапами пути, на первом этаже которого были дерзкая молодость с плодами театрального творчества и большой духовной и плотской любви, на втором обретение семьи и своего как бы призвания, (призвания литературного конечно же), на третьем я оставил где-то возле лифта свою жену и несколько сумок с прогнившими разочарованиями и пустыми бутылками от алкоголя, на четвертом я ничего не оставил, а лишь забрал одну очаровательную особу вместе с собачкой, а на пятом…
На свой родной пятый этаж я пришел без всего этого, но с укрепившимся убеждением, что я состоялся и в профессии и в личной жизни и во всем том, что можно назвать успехом.
Похороны прошли очень быстро и без каких-либо накладок. Гроб не открывали, на похоронах была сиделка, которой совсем недавно исполнилось семьдесят лет, выглядела она при этом хорошо, очень даже хорошо, но в ее взгляде было что-то таинственное, загадочное, было полное ощущение, что она что-то знает такое, о чем никогда и никому не скажет. Впрочем, меня это не очень сильно волновало. Был соответственно я и двое мужчин пожилого возраста, которые держались особняком и иногда искоса посматривали на меня. Кто это был, я так и не узнал, да и особо не стремился к этому. Лишь когда опускали гроб в землю, сиделка подошла ко мне и как-то спокойно сказала,
- Двадцать четыре года мы молчали.
- То есть как?
- За двадцать четыре года мы не проронили ни слова.
- Вы шутите? Как такое возможно?
- Он всегда смотрел телевизор и разгадывал кроссворды. Он не любил всякие разговоры. О чем либо. Не любил. Я привыкла к этому и тоже стала молчать.
- Ну, о чем-то же вы иногда говорили?
- Да, один раз он сказал, что омлет с помидорами я готовлю хуже, чем его жена. Впрочем, он был прав. Я совершенно не умею готовить очень простые блюда.
Она перекрестилась, я тоже. Начался небольшой дождь, и мы потихоньку пошли в сторону выхода. Я шел и думал о том, что сейчас мы похоронили брата моего папы, родного казалось-бы человека, а в душе было почему-то пусто и меня это пугало. Не было ни чувства вины, ни сожалений о том, что я не узнал его при жизни, вообще ничего не было, и я с этим не мог ничего поделать. (Смерть папы я переживаю до сих пор, хотя после его ухода прошло очень много лет).
Мы с Лидией Никитичной, так звали сиделку, доехали на такси до нашей квартиры. В квартире все давно было совсем по-другому. От детства и юности ни осталось и следа. Немного помянув дядю, мы стали заниматься документами на квартиру и вещами, которые следовало бы большинство выкинуть, а что-то оставить ей, той женщине, которая двадцать четыре года молча готовила ему еду и меняла памперсы, выслушивая при этом абсолютную тишину (возможно, это и было благодарностью за ее труды). Перебирая разные вещи, мы что-то откладывали на выброс, а что-то в дар Лидии Никитичны. Мне лично хотелось бы избавиться абсолютно от всего, что было в квартире и в таком виде выставить ее на продажу.
- Знаете что, забирайте все, я оплачу расходы на грузовое такси.
- Хорошо, тут еще какие-то его документы, - она достала коробочку с разными фотографиями, на которых я никого не знал и его всякими документами, старыми сломанными наручными часами, какими-то значками пропитанными пылью. Я чихнул. Она стала что-то перебирать там и зачитывать вслух. И вдруг она взяла в руки конверт, который лежал в этой же, пожелтевшей от времени коробочке, и, сдунув с него слой пыли, прочитала вслух мое имя и фамилию. Я вздрогнул.
- Это вам? – спросила она как-то настороженно и подозрительно.
Я растерялся и пожал плечами.
- Мне…
- Здесь по-английски вроде.
Поправив очки, она медленно прочитала
- Аргентина. Это точно вам?
- Какая еще Аргентина? Вряд ли…
Она протянула мне конверт. Он не был вскрыт, письмо было в нем. Я боялся, что он развалится в моих руках от дряхлости, но на конверте четко была видна печать почты Аргентины, города Буэнос-Айреса и мое имя, фамилия и адрес этой квартиры. Лидия Никитична с любопытством смотрела на меня и явно ждала моих комментариев, но я не знал что сказать, потому что не понимал что за конверт, адресованный мне, лежал в моих руках.
- Там написано от кого? - спросила она.
- Да, сейчас.
Я стал читать от кого письмо. Было написано по-испански, что письмо из Буэнос-Айреса, далее указана была улица, дом, квартира и имя Maria Manuel. Какое-то мгновение я находился как призрак в Лондонском тумане, растворяясь во Вселенной ничего не понимая, и тут как большой перочинный нож мне вонзили в спину по самую рукоятку. Мне стало не по себе, и я стал учащенно дышать.
- Что случилось? От кого письмо то? Как оно оказалось в его документах?
- Письмо для меня…
Все что мог я выдавить из себя.
Уладив все документы на квартиру, и выставив ее на продажу в местном агентстве недвижимости и распрощавшись с Лидией Никитичной, я засобирался в Москву. В общей сложности я пробыл в Волгодонске четыре дня и все это время я ночевал в гостинице, потому что в родной квартире была совсем чужая энергетика, и это так ясно ощущалось, что мне временами становилось не по себе. А теперь к самому главному. То, что разделило мою жизнь до и после. Наполнило ее новым смыслом и в то же самое время это «то» забрало этот смысл и выкинуло в какой-нибудь океан и судя по всему, Атлантический. Было полное ощущение, что кто-то вонзил в меня иглу времени, и теперь каждый стук моего сердца наполнялся чем-то непостижимым и в то же время прекрасным и чудесным и навсегда ушедшим от меня. Письмо из Аргентины.
Конверт я распечатал и прочитал уже в гостинице, в тот самый престранный вечер в моей жизни, который на машине времени перекинул меня на двадцать четыре года назад. В середине девяностых годов прошлого столетия, по центральному телевидению шел самый популярный телевизионный сериал про Аргентинских школьников и назывался он что-то вроде «Чудесные годы» где в около ста сериях были показаны приключения одноклассников одной школы Буэнос-Айреса или его пригорода. Приходя из школы, я старался не пропускать ни одной серии этого, как теперь думаю, очень не хитрого сериала и внимательно следил за происходящими событиями Аргентинских восьмиклассников. Серия за серией увлекала меня все больше и больше, и уносило по ту сторону экрана не только в положенное время по телепрограмме, но и в часы глубокого сна, когда многие персонажи, став мне как-бы друзьями, приходили со своими школьными и юношескими проблемами в мир моего взросления и понимания этой жизни.
И однажды случилось неожиданное и прекрасное несчастье, чудесная трагедия и я влюбился в одну их главных героинь этого фильма по имени Maria Manuel. Да, да, пусть это покажется сейчас смешно, ведь многие мальчишки влюблялись в киногероинь, а девчонки в кинозвезд, но я влюбился тогда по-настоящему, я влюбился в первый раз в жизни. Это не значит, что с моими реальными одноклассниками у меня что-то не ладилось, и я был белой вороной. Возможно даже наоборот, меня любили и уважали в классе хотя бы за то, что я писал пьесы и рассказы про наш класс и про каждого в отдельности, но все же, мне казалось, что я про них ничего не знал, а про моих сверстников из далекого Буэнос-Айреса я знал все. Я знал наизусть все песни из этого сериала, и сердце мое начинало биться учащеннее, когда в начале каждой серии пела Мария. Никто, ни один человек тогда не знал о моей любви, лишь иногда в школе я мог как-бы невзначай заговорить с одноклассниками о молодежных сериалах и поинтересоваться, кто что смотрит, но как выяснилось, никто из них не смотрел «Чудесные годы».
У нас дома тогда висела политическая карта мира, и я смотрел на то расстояние, которое разделяло меня с Марией, и понимал, что никогда и никак ее я не увижу и продолжал тихо любить все сильнее и сильнее. Она почти каждый вечер смотрела на меня с голубого телеэкрана то с грустной улыбкой, то невероятным и таким ставшим родным смехом, то просто молчала, а на переднем плане, выясняли свои отношения ее партнеры по сериалу.
Однажды я проснулся ночью счастливым от того, что она пришла ко мне в сон и нежно улыбаясь, сказала большое спасибо за любовь, которая невозможна и спасибо за мои такие искренние и светлые чувства. Сказала и поцеловала меня, слегка коснувшись краешка губ. Больше уснуть я не смог. Так продолжалось бы еще долго, пока мне в голову не пришла одна дерзкая и даже, наверное, наглая мысль. Написать ей письмо. Понимая, что это почти невозможно. Да нет, не почти, просто невозможно. Но я написал. Дело в том, что после каждой серии шли титры, и их раньше как сейчас не прерывали рекламой, и можно было за несколько секунд рассмотреть адрес киностудии в Буэнос-Айресе, на которой и снимался этот сериал. Что я и сделал благополучно в течение трех дней, по три секунды записывал адрес телестудии вместе с индексом. На испанском языке, конечно же. И вот купив в книжном магазине русско-испанский словарь, я в один волнительный, самый волнительный вечер моей юности, стал писать письмо в Аргентину. Письмо для Maria Manuel. Сейчас я, конечно, не вспомню точно, о чем писал тогда ей, помню лишь, что это были самые настоящие и самые глубокие слова любви, той любви, которая, наверное, только раз бывает в жизни.
Помню хорошо, что вложил в конверт свою фотографию, на которой мне уже исполнилось четырнадцать лет и скоро исполнится пятнадцать и семена садовой розы, которые можно посадить в любой горшочек на балконе или где-нибудь у себя на даче. Почта у нас была прямо во дворе дома и, перекрестив конверт, я бросил его в большой, железный, почтовый ящик синего цвета с Аргентинским адресом и для актрисы Maria Manuel. И началось болезненное ожидание ответа, который как мне казалось, конечно же, никогда не придет.
Шли дни, недели, месяцы и я летел со школы домой, чтобы в случае письма, опередить родителей и первым его увидеть в нашем почтовом ящике, но кроме «Вечернего Волгодонска» там ничего не было. Больше двух месяцев я ждал и жил этим ожиданием, а потом, просто перестал ждать. Никто так и не узнал об этой истории, которая раной отпечаталась на моем сердце и вскоре очень быстро забылась, как и все то, что вызывало одновременно трепет и боль, отчаяние и счастье. После того как умер папа, мы практически сразу переехали в Москву. Он уходил тяжело, и нам всем хотелось сменить все и начать жизнь с чистого листа, чтобы дальше можно было бы иногда, но просто так радоваться жизни.
И вот прошло двадцать четыре года, я давно работал старшим научным сотрудником в Литературном музее Москвы и журналистом в союзе московских писателей. За это время вышло много моих научных трудов, а также девять книг моих повестей, пьес и рассказов, купить которые можно было в любом крупном книжном издательстве или на моих лекциях в музее по хорошей цене. Когда ставили в различных театрах страны спектакли по моим пьесам, я иногда выезжал на премьеры и заключал договора на авторские права и прочее. Был однажды женат, и потом моя личная жизнь была под большим кодовым замков, ключ, от которого вместе с кодом хранился только у меня и никто не знал о ней. Скажем так, мне жилось спокойно, счастливо и самодостаточно. Как мне казалось. И вот с письмом из Аргентины, которое вероятно всего пришло месяца через два после нашего переезда в Москву двадцать четыре года назад, я ехал в гостиницу переночевать еще одну ночь и собирался утром уехать домой в столицу, где меня ждала семья и работа.
Уже в номере гостиницы я положил конверт на стол и долго смотрел на него. Все эти годы исчезли в один миг, растворились в небытие и я вернулся в свои неполные пятнадцать, а точнее четырнадцать лет и мои глаза на мгновение увлажнились. Я боялся открывать его. Не знаю почему. Боялся того, что затаившийся вулкан первой и самой настоящей любви лишь на какие-то смехотворные годы затаился, чтобы однажды взорваться и уничтожить все живое, что еще было в моем сердце от недавних историй самой обычной любви. Ведь все-таки она получила от меня письмо, тогда, в далеком 1996 году. Она, юная звезда аргентинского кино, девочка, которую любили миллионы мальчишек и в которую влюбился странный мальчик из далекой России, написала ответ. Это было невероятное чувство, описать которое невозможно никакими словами, наверное, такое чувство бывает только раз в жизни, когда через годы, через всю жизнь, держишь в руках конверт, наполненный невероятной любовью и моими слезами, которые в тот вечер впервые текли, не останавливаясь, все то время, пока я сначала держал конверт, а потом все-таки его распечатал.
Был уютный вечер за окном, приятная прохлада ворвалась в окно, когда я его открыл, и несколько мотыльков грелись возле настольной лампы зеленого цвета. Из конверта выпали несколько фотографий Maria Manuel и само письмо и кстати вопреки моим ожиданиям, оно не было пожелтевшим от времени в отличии от самого конверта и от него не пахло чем-то старым, если бы я не знал про даты, которые разделяли меня с этим конвертом, то я подумал бы, что оно было написано на прошлой неделе. Из фотографий смотрела на меня юная красавица, которой сейчас должно было быть лет столько, сколько и мне и улыбалась она так красиво и кокетливо, что мне поскорее захотелось прочитать письмо и узнать, что она мне написала двадцать четыре года назад. Я открыл в телефоне интернет переводчик, настроил на испанский язык и конечно неточным переводом вот что у меня получилось.
ПИСЬМО
Здравствуй дорогой, Алеша! Мне безумно (очень) приятно (не точный перевод в этом месте) получить от тебя письмо и цветы, которые я уже посадила в своем доме и садовая роза мой любимый цветок! Это мое первое письмо из далекой России (Мне много пишут писем, но все они из Аргентины) а от этого оно самое ценное и я очень много раз его перечитывала перед сном и каждый раз поэтому, благодаря тебе, мне снились очень красивые сны наполненные чем-то чудесным и прекрасным. ( Я мало сплю сейчас из-за многочисленных съемок и выступлений на эстраде) Ты мне очень понравился (нравишься) на фотографии. Ты стал моей маленькой тайной. Таких слов любви мне никто и никогда не говорил и я уверена, что однажды, через много лет ты станешь писателем, а я буду твоя главная поклонница и первая читательница! А теперь о самом главном! Совсем скоро, а именно в сентябре, мы будем впервые с нашим танцевальном (и театральным) коллективом на гастролях в Москве! В «Олимпийском» будут проходить дни культуры Аргентины в России с 26 сентября по 3 октября, и мы сможем встретиться, и ты мне расскажешь о России. Жить мы будем в гостинице «Космос». Билеты на одно из наших выступлений я конечно тебе сделаю! Прилетим мы утром 24 сентября, и я предлагаю ровно в 19 00 по вашему (Московскому) времени, встретиться в холле на первом этаже гостиницы. Я буду в красном платье, и ты меня, надеюсь, сразу узнаешь! Maria Manuel.
P. S. Мария (далее красным фломастером и красной краской нарисовано сердечко) Алеша. До встречи.
18 июля 1996 год.
Подпись.
Вот такое письмо.
Я схватился за голову и пытался взять себя в руки. Потом еще раз взял письмо и еще раз взял фотографию и закурил сигарету прямо в номере. Получалось по датам, что письмо, скорее всего, пришло через месяц после нашего отъезда в Москву и в сентябре 1996 года, после девятого класса школы в Волгодонске, я уже пошел учиться на первый курс Московского колледжа культуры. А значит, спокойно мог 24 сентября с ней встретиться, тогда, двадцать четыре года назад. Я не могу описать то, что со мной произошло в тот вечер в гостинице, которая носила имя родного города. Все потеряло смысл. Вообще все, чем я жил и чего добился за эти двадцать четыре года. Они просто в минуту обесценились и канули в лету. Как будто кто-то собрал все эти годы, и все мои написанные книги, все мои успехи и неудачи на всех работах, да и все мое окружение вместе со всей моей личной жизнью, личной, гражданской, общественной, публичной жизнью, и этот кто-то все это вместе со всем, что было еще у меня, выбросил в мусоропровод. Господи, если бы вернуться в то лето 1996 года и дождаться письма из Аргентины… Всего лишь месяц пробыть еще в Волгодонске, то и жизнь моя случилась бы другой, по-другому, все было бы по-другому если бы тогда я встретился с Maria Manuel.
Конечно, в эпоху цифрового мира, сегодня такая история просто была бы невозможной, но я не нашел ее ни в одной социальной сети и лишь в одном поисковике была информация о ней, что она перестала сниматься в кино уже давно и занимается в Буэнос-Айресе танцами и вокалом и что ей сейчас 42 года. Одну фотографию в интернете ее нынешней я все-таки нашел и конечно сразу ее узнал. Хоть и прошло столько лет, она оставалась по-прежнему невероятно красивой и стройной, а ее загадочный взгляд, кокетливая и такая нежная улыбка стала еще привлекательнее и чудеснее. Я сохранил ее к себе в телефон. Больше о ней я ничего не знал кроме того адреса, откуда пришло письмо двадцать четыре года назад.
В Москву я вернулся совершенно другим человеком и иронии судьбы, судьбы, вернулся я 24 сентября. В тот самый день, в который двадцать четыре года назад, в гостинице «Космос» на ВДНХ, в 19 00, меня ждала та, которую однажды я полюбил как полюбил Владимир Высоцкий французскую актрису Марину Влади, увидев ее также на экране в фильме по рассказу Александра Куприна «Олеся» - «Колдунья». Я поехал на ВДНХ в «Космос», чтобы постоять в холле гостиницы, где когда-то меня ждала юная звезда из Буэнос-Айреса.
Холл «Космоса» оказался довольно просторным и таким еще советским, но в очень хорошем виде. Прямо от входа стояли различные туристы в очереди к администраторам и оформлялись на проживание. На ресепшене было несколько молодых людей, девушек и парней в специальной и фирменной одежде гостиницы, над ними висели пять больших часов, на которых можно было узнать время Пекина, Нью-Йорка, Парижа, Берлина и Москвы. По правую и левую стороны были различные рестораны и кафе, а лестницы ведущие на второй этаж, приглашали на выставку работ различных художников. В дальнем левом и правом углу находились лифты, которые увозили и привозили гостей столицы на разные этажи, вплоть до 25 этажа. «Космос» была построена в 1979 году для приема гостей, которые ожидались в Москве на Играх ХХII Олимпиады.
Я сел за свободный столик ближайшего кафе и заказав себе кофе, с волнением смотрел по сторонам. У меня было полное ощущение, что сейчас, невообразимым чудом меня перебросит в этот же день и в это же время, в 1996 год и выйдет юная девочка в красном платье, с кокетливой улыбкой, невероятно красивыми глазами и я, четырнадцатилетний паренек крепко обниму ее и поцелую прямо в шею, а она, как тогда, во сне, поцелует меня в краешек губ… И я стану действительно счастливым и совсем другим Алексеем, которого не узнал бы никто из моих теперешних друзей и товарищей по работе, которых и вовсе бы просто не случилось в моей жизни, и я пошел бы совершенно по другому пути.
Возле меня остановился мужчина, лет тридцати, в парадном костюме, в руках у него была табличка – «Международный форум птицеводов «Бройлер и Яйцо». Я улыбнулся. К нему стали подходить различные приглашенные гости в костюмах и официальных одеждах и что-то горячо обсуждать. С другой стороны из лифта вышли китайцы с китайским флажком у ведущего целой группы китайцев и направились к выходу, жизнь шла своим чередом, а на часах Нью-Йорка показывало почти 12 часов дня и, следовательно, Москвы 19 00. То самое время, в которое Maria Manuel пришла в этот холл, двадцать четыре года назад, чтобы познакомиться с тем, кем она мне и напророчила в своем письме, московским писателем и членом союза.
Ровно в 19 00, как только я оглянулся на часы ресепшена и повернулся обратно к столику, чтобы сделать еще один глоток своего американо, холодный ужас охватил меня на мгновение. Напротив меня, откуда не возьмись, сидел и читал газету седовласый мужчина, лет шестидесяти пяти, ну максимум семидесяти, в каком-то старомодном английском костюме клетчатого цвета и пенсне. Что примечательно, газета его была то ли на английском, то ли еще на каком языке, я сразу не успел рассмотреть. Он не был сильно худым, но и склонным к полноте его тоже было трудно назвать.
Он достал из кармана золотые часы на цепочке, на которых был изображен какой-то военный, я не успел внимательно рассмотреть и легким движением, с каким-то особенным шармом открыл их. Я так и не понял, откуда и когда он мог появиться, ведь я отвернулся на какие-то доли секунд.
- 19 00. – сказал он глядя на часы, потом на меня абсолютно спокойным голосом.
- Да, спасибо, вероятно мои немного отстают, и поэтому я посмотрел на часы ресепшена.
- Иногда для того, чтобы увидеть точное время, достаточно поднять взгляд или опустить его у самого края.
Я не понял, что означала эта его фраза, и поэтому просто глупо улыбнулся и сделал глоток кофе.
- Новость читали в завтрашней газете?
- В какой простите?
- В завтрашней!
Он показал на газете завтрашнее число.
- Простите, но нет. Не имею такой возможности, покупать завтрашние газеты.
- Я сейчас работаю писателем в русском представительстве крупного английского издания и поэтому иногда, не всегда конечно, могу читать завтрашние газеты.
- Любопытно.
- Да, очень. Вы будете еще кофе?
- Да, спасибо, я закажу себе сам.
- Не стоит беспокоиться.
Он мягко улыбнулся, и это сразу расположило к себе.
- Девушка, здравствуйте - обратился он к официантке, - будьте добры два кофе, вы какой предпочитаете?
- Американо.
- Два американо.
- Так вот, в завтрашней газете есть любопытная новость, достойная моего и вашего внимания.
Он развернул газету и начал читать.
- 2 июля в 1955 году, пропеллерный самолет DC-4 вылетел из Нью-Йорка и направился в Майами, следуя по маршруту 914. На его борту было четыре члена экипажа и до 60 пассажиров. Первые минуты в воздухе прошли нормально. Но где-то через 30 минут полета, произошло что-то необъяснимое, и борт таинственным образом исчез с радаров. Диспетчеры потеряли связь с пилотами DC-4. Самолет, который должен был 2 июля в 9:55 приземлиться во Флориде, будто испарился. Сразу появилась версия о том, что воздушное судно потерпело крушение. Но выглядела она маловероятно, так как борт находился в исправном состоянии. Может ошибка пилотов привела к трагедии? Спасатели развернули масштабную поисковую спасательную операцию. Они тщательно осмотрели все предполагаемые места крушения самолета, но следов борта не обнаружили. Поисковая операция длилась около 18 месяцев. После чего американские власти пришли к выводу, что самолет упал в океан. Поэтому его обломков не удалось найти. Поиски прекратились. Родственникам пассажиров и членов экипажа борта DC-4 авиакомпания выплатила денежные компенсации. Постепенно об этом инциденте все стали забывать. Но в 1992 году растворившийся в небе самолет снова напомнил о себе.
Официантка, совсем юная девушка принесла нам кофе и приветливо улыбнулась.
- Спасибо большое, - сказал он и повернулся ко мне.
- Вам интересно, что было дальше?
- Да, конечно!
Он продолжил читать:
- Но в 1992 году растворившийся в небе самолет напомнил о себе. 21 мая 1992 года был обычным рабочим днем. Служащие венесуэльского аэропорта в Каракасе занимались привычными делами. Вдруг на радарах дежурный диспетчер по имени Хуан Де Ла Корте заметил самолет устаревшей модели, нарушивший воздушное пространство страны. Он сразу же решил связаться по рации с пилотами неизвестного борта. Слова, которые диспетчер услышал в ответ, повергли в шок всех сотрудников аэропорта. Голос летчика был взволнован. Он доложил, что следует согласно утвержденному рейсу 914, у него в салоне 57 человек, а также 4 члена команды. Пилот тут же задал вопрос «Где мы?». После этого в диспетчерской застыла тишина. Многие из служащих аэропорта знали историю об исчезнувшем борте, хотя с тех пор прошло уже 37 лет. Они не могли поверить своим глазам, но отдали приказ подготовить посадочную полосу. Самолет вскоре приземлился, как при обычной штатной ситуации.
Он отложил газету и сделал глоток кофе.
- Как вам?
- Очень интересно. Я бы сказал невероятно. Это может какая-то легенда?
- Я про кофе.
- А да, простите, кофе великолепен.
- Тогда я дочитаю эту новость.
Он снова взял газету и продолжил. Официантка, как мне показалось, на мгновение приостановилась возле нашего столика и немного подслушала то, о чем читал мой случайный собеседник.
- Диспетчеры, немного успокоившись, снова связались с пилотами загадочного борта. Они сообщили, что самолет сел в Каракасе, видимо отклонившись от курса. По рации раздался голос одного из летчиков: «Что это, черт побери?». Такую реакцию у пилотов вызвал реактивный самолет, стоявший на площадке рядом с ними. Похоже, что ранее они ничего подобного не видели. Дата приземления, 21 мая 1992 года, их удивила еще больше. По рации отчетливо можно было услышать, как летчики стали еще больше нервничать и чаще дышать. Диспетчеры попробовали успокоить экипаж борта, поздравив с удачной посадкой и сказав, что к ним уже подъезжает наемная бригада. Но паника в кабине самолета лишь усилилась. Пилоты утверждали, что по плану они должны приземлиться в Майами 2 июля 1955 года. Летчики поверить не могли в то, что провели в воздухе 37 лет. Увидев приближающихся к самолету людей, один из пилотов открыл свое окно и стал размахивать какими-то бумагами. Своими жестами он пытался показать, чтобы к борту никто не приближался. Очевидцы успели разглядеть пассажиров чартерного борта, которые выглядывали в иллюминаторы. По их лицам было видно, что они не понимают происходящего и сильно напуганы. Пока пилот размахивал документами, из них вылетел календарь за 1955 год, который позже был найден на взлетной полосе служащими аэропорта. Его приобщили к делу об исчезнувшем борте в качестве вещественного доказательства. Другой пилот сообщил по рации, что готовится к взлету. Буквально через пару минут судно поднялось в небо и исчезло. Больше его никто не видел.
Он отложил газету, открыл крышку своих золотых часов на цепочке, внимательно посмотрел на время, сделал еще один глоток кофе и обратился ко мне.
- Верите ли вы что в завтрашней газете написана абсолютная правда?
- Вы знаете, я бы мечтал сейчас попасть на такой рейс.
- Вам необходимо в Каракас или Майами?
- Нет, мне необходимо в Буэнос-Айрес, но только двадцать четыре года назад.
Он пристально и внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
- Как бы вам объяснить, продолжил я уже более эмоционально, - или наоборот! Я бы сейчас остался сидеть здесь, на этом же самом месте, но только двадцать четыре года назад. Понимаете? В это же самое время! Такое возможно?
Он снова ничего не сказал, но по всему его виду было понятно, что он знает некую истину и сейчас не хочет мне о ней рассказать.
- Как вас зовут?
Он сделал еще один глоток кофе, поставил чашку на стол и позвал официантку, но сейчас он обратился к ней по имени.
- Машенька, счет, пожалуйста.
Затем он обратился снова ко мне:
- Называть вы можете меня мистер Адамс, впрочем, сейчас это не имеет никакого значения.
Подошла официантка по имени Маша и только сейчас я узнал в ней ЕЕ. Это было какое-то сумасшествие. В моих глазах стало немного все расплываться, но я узнал ее, это была она Maria Manuel. Все что я успел запомнить, растворяясь во всепоглощающем тумане, это то, что она сказала мне,
- Напиши мне письмо.
Я очнулся в какой-то неизвестной мне комнате, когда лучи раннего осеннего солнца щекотали мое обнаженное тело. Я обернулся в испуге по сторонам, и слава Богу, в комнате кроме меня никого не было, потом я дошел до душевой кабины и внимательно осмотрел ее и всю комнату, смутно вспоминая вчерашний вечер. Я был в номере гостиницы, и, судя по всему это был «Космос». Подойдя к окну и открыв его, я окончательно в этом убедился, увидев памятник Шарлю де Голлю, музей Космонавтики и Останкинскую телебашню. Примерно я был в номере на пятом или шестом этаже. Я смутно пытался вспомнить вчерашний вечер и чем закончился разговор с неизвестным, но так ничего и не припомнил. Когда я принял душ, оделся и спустился к холлу чтобы выпить кофе в том самом кафе, оно оказалось закрытым. Я подошел к охраннику и уже хотел спросить про кафе, как он, улыбаясь, спросил у меня, -
- Ну что, живой?
- Я вас не понимаю.
- Ну, после вчерашнего?
- Чего вчерашнего?
- Ну, я вас тащил до номера. Не помните?
Мне стало невероятно стыдно, я ничего не помнил.
- Расскажите, что случилось, просто я приехал с похорон…
- Вы вчера пришли в гостиницу к семи вечера и были уже, мягко говоря, не трезвы, потом оплатили себе номер и заказали бутылку виски в нашем ресторане, - он показал на то самое место, где я вчера сидел.
- Я был один за столом?
- Во всяком случае, когда вы упали из-за стола, тащил я вас один.
- Вы знаете всех работников этого ресторана?
- Да, а что?
- Официантка Маша, работает у вас тут?
- Официантка Маша? Нет, такую не припомню, а что?
- Нет, ничего.
Я пожал ему руку и в ладонь положил пятитысячную купюру.
- Спасибо вам!
- Это вам спасибо, - сказал я и вышел из «Космоса».
Было приятное прохладное осеннее утро, и желтые листья нежно шуршали у подножия Шарля де Голля. Постояв немного у его памятника и думая о чем-то очень дальнем, я вспомнил слова Maria Manuel, сказанные мне в забытье, и вскоре отправился домой чтобы написать ей рукописное письмо и отправить по тому адресу, который и был указан в ее письме ко мне и вместе с письмом, отправить в Аргентину все то доброе, настоящее, чистое, вечное, что еще было во мне и навсегда освободиться от этой истории.
Несколько дней я собирался с мыслями и готовился к написанию заветного и самого главного письма в своей жизни.
Однажды дома, когда я остался один и впустив осеннюю свежесть в свою комнату открыв форточку, сел за свой письменный стол. Я положил перед собой фотографии Maria Manuel и, сделав глоток крепкого кофе, принялся писать письмо в Аргентину. Я тогда думал, что это займет минут пятнадцать, двадцать, а закончил я его писать лишь к утру, сославшись родным на очень важную научную работу и закрывшись в своем кабинете, путешествовал во времени и все больше и больше возвращался в свою юность, когда я полюбил самую прекрасную девушку из Латинской Америки. В письме я подробно написал причину своего отсутствия двадцать четыре года назад в «Космосе» и почему не написал ответ тогда, когда она его ждала от меня, как я, каждый день, с волнением заглядывая в свой почтовый ящик. Написал, что совершенно случайно ее письмо оказалось в моих руках через столько лет, и оно только лишь подтвердило мои самые искренние и чистые чувства к этой волшебной девушке. Что совершенно неожиданным выяснилось для меня, что все что было за эти долгие годы, оказалось совершенно бесмысленным и все обесценилось в один миг, в ту самую минуту, когда я получил письмо из Аргентины. В то же время, я не без гордости написал, что стал тем, кем она и предполагала, писателем, и что в интернете достаточно информации о моей биографии и ссылок на мои электронные и печатные книги и что все, что было и есть в моей личной жизни было достойно и красиво.
В голове моей звучали различные латинские мелодии и песни в ее исполнении. Слова мои как мне показалось, превращались в ноты и мой текст любви, адресованный ей, на глазах становился музыкальной партитурой для лучшего мирового спектакля о первой, невероятной и такой чистой любви, случившейся однажды дождливым вечером перед телевизором. Я распечатал, как мне казалось, свои лучшие фотографии себя за разные годы и на каждой подписал тот год, в который они были сделаны. На столе лежали семена садовой розы, такие же, которые я, двадцать четыре года назад я ей выслал, и они у нее проросли в цветы лучшей любви на свете.
Потом я распечатал этот свой рассказ «Письмо из Аргентины» уже переведенный на испанский язык и аккуратно вложил вместе с письмом и розами в конверт. Я сказал, что этот рассказ закончить сможет только она и что если она это сделает, то я буду самым счастливым писателем на земле. В письме несколько раз я написал свою электронную почту и ссылки на социальные сети, чтобы ей было намного проще, в случае если она увидит и прочтет это письмо, написать мне ответ. В почтовом железном ящике синего цвета, в главном почтамте на Мясницкой, мое письмо упало на дно моей детской мечты и ждало свой час, чтобы отправиться в долгое и увлекательное путешествие на другой материк нашей планеты. Обратный адрес, на всякий случай, я оставил абонентский ящик Главпочтампа до востребования. Моя электронная почта и мой телефон привязаны к услугам Почты России.
Прошло больше года после этой захватывающей и интересной истории и, окунувшись в работу в литературном музее и союзе московских писателей, я стал потихоньку забывать всю эту невероятную и нелепую мистерию, которая нашла свое потаенное место в моем сердце и сознании и осталась в нем навсегда. Я снова читал одни и те же лекции по культуре и искусству, которые становились все больше популярными у юношества и молодежи, и писал самые обычные, среднестатистические пьесы и сценарии для театра, кино и телевидения. Дома меня ждала семья и работа над научными текстами для высших учебных заведений переподготовки кадров и возможность побыть одному, со своими мыслями и идеями относительно чего угодно, гуляя с нашей собачкой породы Корги, которую однажды, от нехватки фантазии всей нашей семьи мы так и назвали – Корги.
Однажды, в сырое ноябрьское утро, я как обычно проверял свою электронную почту и увидел только что пришедшее уведомление от Почты России на мое имя. На главном почтамте на Мясницкой улице пришла бандероль из Аргентины, которую следует забрать в течение одного месяца, в противном случае бандероль вернется отправителю назад. Не посмотрев и не прочитав другие письма, я резко закрыл крышку ноутбука и уже стоял с паспортом в зале получения посылок и бандеролей на главной почте страны на Мясницкой. Семь потов с меня сошло, пока я дождался своего номера электронной очереди и вот в руках небольшая, достаточно легкая бандероль со штемпелями и печатями из Буэнос-Айреса. Я отошел немного в сторону и нервно стал ее распечатывать, стараясь не привлекать к себе особого внимания. Там была книга. Глянцевая книга в твердом переплете голубого цвета с флагами наших стран, на которой было написано название большими буквами по-испански:
CARTAS DE AMOR
Внизу под названием небольшими буквами:
Cartas de Argentina y Rusia
Еще ниже было написано издательство и год:
Libro editorial Buenos Aires. Argentina 2021 ano.
А сверху написаны авторы книги, на которой стояла мое имя и фамилия и имя и фамилия
Maria Manuel.
К О Н Е Ц.
14 июля 2021 года.
Москва.