На старости я сызнова живу.
Минувшее проходит предо мною,
Волнуяся, как море-окиян.
А. С. Пушкин.
Сегодня мне опять приснился Генка, Гена Быстров. И не случайно. Вспоминания о нём сопровождают меня всю жизнь, хотя продолжалась наша дружба совсем недолго, каких-то полтора года. Мы были сл;шателями МВИРТУ (Минского высшего инженерного радиотехнического училища, ныне белорусская военная академия), и наши кровати в казарме стояли рядом, а между ними общая тумбочка. Для армии это очень важно – общая тумбочка, в которой находятся личные вещи. На первом курсе я учился в другой группе, и мы были знакомы издалека, шапочное знакомство. А на втором курсе меня перевели в перв;ю группу. Так и оказалась у нас общая тумбочка. Мы сошлись как-то сразу, без раскачки. Это даже странно, т.к., на первый взгляд, очень отличались. Я был чуть выше среднего роста, крепкий, спортивный, а Гена маленький, худенький, болезненный. Я – брюнет, а у него волосы цвета соломы и чуть рыжеватые ресницы. Я был жуткий книгочей и увлекался спортом, а у Гены никаких постоянных пристрастий не было. Но вот проскочила сразу между нами какая-то искра, и мы оба это почувствовали. Таких доверительных отношений, как с ним, у меня больше ни с кем не было. Нам было интересно друг с другом о чём бы мы ни говорили. Генка вообще был лёгок в общении, улыбчив, мог показаться даже легкомысленным, хотя на самом деле был человеком очень глубоким, честным и скромным. Мы понятия не имели, что его отец зам. начальника нашего училища по технической части. Я об этом узнал совершенно случайно, когда был у него дома. Он не только не пользовался никакими привилегиями, но, наоборот, когда попался на одной из самоволок (нас было много, но попался только Генка), то тут же загремел на губу. (гауптвахту). Правда, начальник курса, зная наши товарищеские отношения, поручил именно мне сопровождать его в комендатуру ( а затем, после отсидки, – обратно) и сообщить об аресте его маме. Так что мы сначала поехали к нему домой, рассказали всё маме, пообедали, а уже после этого поехали на губ;. Нам всегда было хорошо вместе. Помню, когда мы впервые приехали к нему домой, он смущённо говорит: «Хочешь, я спою? Ты только не смейся». Никто на курсе не знал, что Генка играет и поёт. Комната залита солнцем. Гена достаёт аккордеон и поёт: « Для тебя пою я песню эту, для тебя душа моя согрета, для тебя я самый лучший друг на свете» и т.д. Закончил петь и спрашивает смущённо: «Ну как? Ты толь;о на курсе не рассказывай».
И вот однажды лежу я в санчасти с какой-то лёгкой простудой, что-то читаю. Вдруг влетает возбуждённый Генка и рассказывает о разоблачении на съезде партии культа личности Сталина. Современному человеку даже невозможно представить эффект от этого сообщения в то время, т.к. такой культ сегодня есть возможно только в Северной Корее. Для абсолютного большинства населения Союза Сталин был богом, недосягаемым идеалом. Этот удар заставил всех людей переосмыслить прошлое страны. Начались споры, дискуссии. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что мы с Геной по-разному смотрели на всё происходящее и роль в этом Сталина и Хрущёва. После нескольких дней горячих споров мы разругались в пух и прах и перестали даже разговаривать. Сегодня, из моего далека я вижу, что, как в том анекдоте, мы оба были правы и одновременно неправы. Генка, пожалуй, был ближе к истине. Мы старались не встречаться, а при случайных встречах отводили глаза. Я очень тяжело переживал этот разрыв, не раз хотел пойти на мировую, но самолюбие не позволяло этого сделать. Думаю, с ним происходило то же самое. Только в последний день, когда мы повидали училище после окончания, мы разыскали друг друга, обнялись и произнесли одну и ту же фразу: «Я был неправ». И было при этом такое тяжёлое чувство, которое на словах не передать.
Мы разлетелись в разные края и потеряли друг друга. Я попал на север, в Северодвинск. Тяжёлая служба без она и отдыха, семья, дети… И всё-таки изредка я вспоминал Генку: вот бы встретиться, поговорить. Каждый год, бывая на полигонах, я встречался с одним-двумя однокашниками, от которых и черпал информацию «кто и где». О Быстрове долго ничего не знал, но в конце концов получил информацию, что он служит Генштабе. Высоко забрался. А лет через 15 после окончания училища мы неожиданно встретились на полигоне. Это было воистину чудо, т.к. нас, однокашников, собралось (первый и единственный раз) человек десять – большая группа из Главного штаба и Быстров из Генштаба. Наверно, там были и ещё, но я говорю только об однокашниках. Когда я прибыл, они свою работу уже закончили и наутро улетали в Москву. Встреча была очень радостная. Разумеется, с возлияниями. А потом мы с Генкой уединились и полночи разговаривали, расспрашивали, рассказывали… Он внешне почти не изменился, был всё такой же худенький, почти без седины. Через несколько часов он улетел, и больше мы никогда не встречались. Жизненная текучка, повседневность закрутила. Через несколько лет до меня дошло известие, что Гена Быстров умер от инфаркта. Меня оно ошеломило: ведь он был ещё совсем молодым. Правда, со здоровьем у него всегда было неважно. С тех пор прошло много лет, но Гену я периодически вспоминаю, иногда даже мысленно советуюсь с ним. Иногда он приходит мне во сне с открытой, доброжелательной улыбкой.
К чему это я? Кому интересны и я, и Гена? А к тому, что к концу жизни начинаешь осознавать, именно ОСОЗНАВАТЬ некоторые прописные истины, известные тебе чуть ли не с детства, они перестают быть абстрактными. Ты как бы открываешь их для себя впервые. И одна из этих истин – дружба. Настоящий друг – это, как и настоящая любовь, редкое везение. Встретить родственную душу - настоящее счастье. В молодости мы довольно легкомысленны и не умеем ценить дружбу. Способны рассориться из-за ерунды, которая в данный момент нам кажется важной. Как мы рассорились из-за политики. И только по прошествии времени осознаём, что потеряли. Надо уметь ценить и беречь дружбу.