Идея рождается спонтанно, случайно, в общем чате, когда угар и накур достигают апогея, а время переваливает за полночь. Персонажей они уже обсудили, очередное интервью актеров обсосали, но расходиться еще не хочется.
«Сегодня же Хэллоуин! – пишет Горящий Ежик. – Нужно что-то делать!»
«Например?» – скептически интересуется КК.
«Вызывать хтонь?» – предлагает Sims_msm.
«Сегодня Хэллоуин, вся хтонь сама по улицам ходит и без вызовов!» – не соглашается Аня.
«Тогда гадать на суженых!» – предлагает Sims_msm.
«Это на Крещение делают. Или на Андрея», – корректирует Хтоническая Хроника.
«Или на Варвару, нам в универе говорили», – уточняет Аня.
«А разве сегодня уже не вчера?» – резонно спрашивает КК.
«Вчера уже сегодня?» – уточняет Хтоническая Хроника.
«Вчера в это время было уже сегодня», – вставляет свои пять копеек Аня.
Чат опять взрывается хохочущими картинками. Одна из них, с волком, забавная настолько, что Аня не выдерживает, срывается, смеется так, что на глазах выступают слезы, а горло начинает першить.
«Я знаю отличный обряд на привлечение мужика, – пишет МэйДэй. – Делаем?»
«А мы какого-то конкретного мужика привлекать будем?» – спрашивает Аня.
«У нас чат для накура и творчества, – отвечает Горящий Ежик. – Поэтому предлагаю привлекать конкретных фандомных мужиков».
«Точно, – тут же встревает в разговор Холли Молли. – Этой ночью все вызываем фандомных мужиков, а завтра сравним результат».
«Это как вызов Кровавой Мэри?» – уточняет Хтоническая Хроника.
«Только лучше!» – соглашается Sims_msm.
«Отлично!», «Прекрасно!», «Договорились!» – реплики в чате всплывают одна за другой.
«Только чур не притворяться! Все делать честно и серьезно!» – пишет МэйДэй.
«Давай сюда свой рецепт приворота!» – предлагает Аня.
Чат опять взрывается шутливыми смайлами и гифками.
«Приготовь своего мужика правильно!» – пишет Холли Молли.
«Рецепт мужика без смс и регистрации», – соглашается КК.
«Облизывать, но не кусать», – говорит МэйДэй.
«Кусать, но не кушать», – исправляет Холли Молли.
Sims_msm грузит картинку. От увиденного у Ани начинают гореть щеки и уши, внизу живота становится жарко и влажно.
«Такого я бы облизала за милую душу!» – пишет КК.
«Где-то облизать, где-то укусить, а где-то и пососать!» – предлагает Хтоническая Хроника.
Чат опять взрывается смайлами и гифками и солеными комментариями, от которых Ане становится плохорошо.
Когда обсуждение заканчивается и все расходятся спать, возбуждение от разговора еще долго бродит в крови. Аня ворочается с боку на бок, дважды перекладывает подушку, в конце концов, сдается и идет на кухню – попить воды.
Аня открывает шкаф, тянется за чашкой.
– Ты спать сегодня собираешься? То хохочешь, то топаешь, то посудой гремишь! – мамин голос звучит за спиной внезапно и зло. От неожиданности Аня вздрагивает, ахает, дергает рукой – и роняет стоявшее на полке блюдце. То летит на кафельный пол, разлетается на осколки.
– Молодец, – вздыхает мама.
Блюдце, как назло, ее любимое, привезенное в подарок дорогим когда-то человеком. Аня знает об этом – как и о просьбе не трогать эту вещь. Но рука потянулась как-то сама.
– Не надо было со спины подкрадываться и пугать! – огрызается Аня. – Теперь еще я виновата буду!
– Я сама во всем виновата, – вздыхает мама. – Во всем сама. Как и всегда.
Остатки радостного настроения испаряются на глазах. Ане хочется сказать ей что-то злое, резкое – такое показное бичевание всегда бесит ее до чертиков. Что-то о равных отношениях, которых у них нет, о психологическом абьюзе, о токсичности, о взаимопонимании и уважении, которое вроде как надо, но не для них. Но она не успевает.
– У тебя пары завтра есть? – строго спрашивает мама. – Ты их не проспишь?
– Тебе какая разница? – огрызается Аня.
– Если тебе плевать на собственное будущее – кому-то же должно быть не все равно, согласись? – пытается ударить по больному мать.
– Что ты мне все время указываешь, как жить? – взрывается Аня.
– Съехала бы – и жила, как хочется! Чтобы никто не указывал!
– Это и моя квартира тоже! – почти орет Аня. – Ты не можешь меня отсюда выгонять!
– И что ты сделала для этой «своей» квартиры? – резонно интересуется мама и, не дожидаясь ответа, поворачивается спиной, показывая, что уходит из кухни. – Тебя даже о простой уборке нужно упрашивать часами! Посуду за собой не помоешь, есть не приготовишь…
– Мы уже пришли к мнению, что наши взгляды на жизнь не совпадают! Тебе нравится часами стоять на кухне или ежедневно драить полы – это твоя проблема! Или ты опять хочешь об этом поговорить? – возмущается Аня.
– Я не хочу «говорить», – последнее слово мать произносит с особой интонацией. – Я просто хочу понять, как ты видишь свою жизнь. Ну, кроме того, чтобы сидеть интернете по ночам и хохотать, – добавляет она.
Аня молчит, чувствуя, как горло сжимает судорога.
– Интернет – это хорошо, – продолжает мать. – Но реальная жизнь – она же другая. Она же тут. А не там. И жить нужно тоже тут.
– Кто тебе такое сказал? – сквозь зубы цедит Аня. – Там тоже есть жизнь, представь себе. Хорошая жизнь, хорошие люди. Лучше, чем здесь. Они мои друзья, моя виртуальная семья, они меня любят и понимают. И принимают любой.
– Не то, что я, – договаривает мать. – Но я тебя кормлю, я оплачиваю квартиру, в которой ты живешь, даю тебе деньги на проезд. Я, а не они. Но я при этом плохая. А они хорошие. Почему так?
Аня автоматически открывает рот, даже не зная, что сказать. Мать это понимает.
– В твоем возрасте я уже встречалась с твоим отцом. Мы планировали будущее, говорили о семье. А ты что думаешь? Я понимаю, что вы сейчас другие, замуж рано не хотите, хотите пожить для себя. Но все равно должны же быть у тебя какие-то реальные мальчики, а не эти виртуальные покемоны, – мать с презрением кивает в сторону комнаты. – Это же не нормально, даже для нового поколения!
Аня чувствует, что краснеет – душно, некрасиво, горячо.
– Прости, завтра договорим. Мне вроде как на роботу рано вставать. Потому что квартира вроде бы как твоя – а плачу за нее почему-то я, – ядовито говорит мать и выходит из кухни.
Чувствуя, как по горящим от обиды щекам начинают катится слезы, Аня опускается на корточки и принимается собирать с пола осколки. Почему все заканчивалось так, она не могла понять. Хороший же вечер был, так с девчонками классно пообщались – и вот на тебе. Рука соскальзывает, осколок впивается в палец. Аня вытаскивает его, тут же показывается кровь. От обиды, страха, жалости к себе слезы начинают литься рекой. Почему ее никто не любит, не понимает и не жалеет? Почему в трудную минуту она всегда одна? Где ее родственная душа, которая поможет, поддержит, утешит? Да, можно пойти в чат, пожаловаться на жизнь – но ответят ей наверняка уже завтра. Поддержат, посочувствуют – но разве помогут? Тут мать права. Жизнь в интернете хороша, но она не реальная, а какая-то фантомная. А как же хочется, чтобы кто-то пришел на кухню, обнял за плечи, поцеловал в затылок, перевязал палец, помог убрать осколки! Но в ее жизни нет такого человека. Она одна-одинешенька на свете.
От таких мыслей становится только хуже. Аня рыдает уже в голос, но мать на кухню так и не приходит.
«Эй, ты, – шепчет Аня не то в пол, не то в потолок, не то в стену, – помоги мне. Или дай кого-то здесь, чтобы любил и понимал, или забери куда-нибудь! Так ведь нельзя! Так ведь нечестно!»
*
Утро начинается с того, что кто-то очень осторожно берет Аню за руку. Нежные, почти невесомые прикосновения, ощущение чего-то шершавого, легкая боль, теплое дыхание, кажется, на том самом травмированном пальце. Аня пытается проснуться, но сон крепко держит ее в объятиях. Потом руку осторожно кладут на одеяло. Виска невесомо касаются сухие губы.
Просыпается Аня только тогда, когда луч солнца настойчиво тычется ей в щеку. Скользит по лбу, падает на глаза.
«Упс, проспала, – потягиваясь, думает Аня. – Будильник, сука ты! За что так со мной поступил?!»
Ей снилось что-то светлое, теплое, очень хорошее – но при малейшей попытке поймать сон за хвост, он исчезает, тает, словно снежинка. Потом в голову начинают лезть совсем уж неприятные мысли. Универ она, получается, прогуляла. Мамка убьет, когда узнает. Опять орать будет и жизни учить. Семинар пересдавать придется, а Ирка – вредная сука, может с первого раза и не принять. Лекцию придется у кого-то просить – а однокурсники ей попались как в драме про школьную жизнь, надменные и жадные, готовые удавиться за каждый дополнительный бал или действие, дающее преимущество перед другими.
От этого на душе становится совсем паршиво. Аня стонет, прикрывает глаза руками – и понимает, что травмированные вчера палец профессионально перебинтован. Она вчера с этим не возилась, ватку с перекисью примотала и спать пошла. Мама, что ли, это сделала? Значит, уже так не злится?
Аня садится на кровати – и ахает. В комнате, еще вчера захламленной вещами, теперь все стерильно. Нет кучи одежды на стуле; кресло, еще вчера закиданное чем попало, сегодня зияет пустотой. Книги со стола и пола убраны, расставлены на полках. У кровати стоят тапочки. Мама бы этого точно не делала. Да и как аккуратно нужно убирать в комнате, чтобы она не проснулась – и даже ничего не услышала? Мать точно так не умеет. Та специально гудит пылесосом или стучит шваброй, чтобы Аня слышала и чувствовала себя виноватой.
Аня осторожно встает с постели, обувает тапочки, закутывается в халат, безнадежно потерянный год назад в ворохе одежды, а теперь чудом найденный и аккуратно сложенный в ногах на кровати. И выглядывает в коридор. Там пусто и тихо. Шум слышен в кухне, оттуда же тянется вкусный запах еды. Явно не овсянка, которой мать так любит запихивать ее по утрам.
Не зная, что об этом думать, стараясь ступать неслышно, Аня прокрадывается на кухню. Толкает закрытую дверь и застывает на пороге. Полуборотом к ней стоит мужчина – высокий, плотный, плечистый. До боли знакомый.
– О, ты проснулась, – ласково улыбается он. Голос у него низкий, приятный, чуть с хрипотцой – так, как и должно быть. – Завтрак почти готов. Прости, немного опаздываю. Умоешься? Или налить тебе кофе, пока я заканчиваю с приготовлениями?
У Ани и в прямом, и в переносном смысле отвисает челюсть и западет язык. Ее хватает только на то, чтобы молча пялиться на гостя. Но тот по-своему трактует ее молчание.
– Ты не бойся, – ласково говорит он. – Я никуда не денусь. Я теперь всегда с тобой буду – помогать, защищать, заботиться.
Аня молчит. Стоит истуканом, пялится на знакомую фигуру, даже щипает себя несильно. Слов нет ни в голове, ни в горле. Пропали. Исчезли. Сдулись. Этого не может быть никогда – и тем не менее, оно есть, происходит у нее перед глазами. Вот, как раз сейчас.
«Сработало! Сработало! Без подходящего настроя, без половины нужных ингредиентов, со случайно повторенными фразами из заговора – но как-то сработало!! – сама себе не веря, думает Аня. – Уииии!».
В глубине души мелькает жадная мысль: вот бы получилось только у нее! Вот девчонки обзавидуются! Она сейчас отомрет и фоток наделает: с едой, с уборкой, а потом и самим ИМ! И будет постепенно в чат выкладывать: мол, угадайте, что это? А это? А это у нас кто? Что, съели, сучки? Уииии!!!
*
Идти домой не хочется.
В последнее время Варвару Михайловну все чаще мучают глупые и неправильные мысли. Наверное, глупые и неправильные. Сложно сказать однозначно. Двадцать лет назад, когда Славик был ей еще не мужем, а недоженихом, она ни минуты не сомневалась, решая оставить ребенка в любом случае – хоть со свадьбой, хоть без. Как у них тогда говорили? «Рожу для себя», «Мужики приходят – уходят, а ребеночек останется». Вот, остался. Спорит, скандалит, при каждом удобном случае права качает, все только поперек делает и говорит, жизни учит, попрекает всем на свете, скоро и из дома гнать будет. А ведь когда рожала, радовалась, что не мальчишка, что подружка будет. И когда все пошло не туда? Всю жизнь все для дочери, даже мужчину в дом не привела – побоялась, что характерами не сойдутся, обжать девочку будет. Сколько их, таких историй, что мать на работу, а отчим к дочке лезет? Иногда так хочется поговорить об этом с кем-то, услышать, что она права во всем, что ошибка в другом, что ее вины не было и нет. Но с кем? Близких подруг у нее нет, выносить сор из избы на радость коллегам или приятельницам не хочется. Мать на все попытки пожаловаться делает суровое лицо и начинает песню про «сама виновата»: зачем баловала, зачем так воспитала, я тебе сколько раз говорила, слушать советы не хочешь, а жаловаться бежишь, я-то вот вас двоих без машинки и мультиварки поднимала, а ты на всем готовом воспитать не можешь… Иногда проскакивает идея посетить психолога, но мысль о том, чтобы тебя тыкали носом в твои же ошибки за твои же деньги, кажется дикой.
Варвара Михайловна вздыхает, мнется у дверного звонка, потом открывает дверь своим ключом. Обращаться к дочери даже в такой мелочи после вчерашнего скандала не хочется. В квартире стоит тишина. Дочь еще не вернулась с занятий? Или спит, опять готовится к бессонной ночи в своем интернете? Вот что с ней делать, а?!
Из кухни слышится какой-то шум.
Неужели Аня в кои-то веки решила что-то приготовить к ее приходу? Или в дом залезли? Но странные грабители почему-то пошли сразу на кухню? Или это у них всегда так? Мелькает мысль позвать соседку, но… Стыдно. Вдруг ложная тревога? Что о ней тогда думать будут?
Осторожно ступая, Варвара Михайловна идет на кухню, на источник звука, аккуратно толкает дверь. Та легко поддается. Спиной к ней у стола возится мужчина. Высокий, широкоплечий, темноволосый, одетый в светлые, новые на вид спортивные штаны, плотно облегающие зад и ноги, и растянутую майку, провисающую на накачанных плечах и пузырящуюся на спине. С такого ракурса точно угадать, конечно, тяжело, но мужчина явно незнакомый.
«Это что за здрасьте?» – внутренне ахает Варвара Михайловна.
Грабитель взлез в дом, ужаснулся их скудному бытию и решил приготовить ужин? Аня завела себе кавалера настолько старше себя? Какой-то мужик, как в старом фильме, ошибся с адресом и подумал, что у себя дома? Жизнь сделала вот-это-поворот и превратилась в историю из дешевого любовного романа?
Словно почувствовав, что на него смотрят, мужчина оборачивается. Лицо у него приятное, но явно незнакомое. И не злое. И не…
Варвара Михайловна теряется. Страха, несмотря на всю странность ситуации, нет. То ли происходящее оказывается настолько диким, что мозг его не считывает, то ли мужчина, довольно приятный и безопасный на вид, не вызывает ужаса даже на физическом уровне.
Мужчина по-птичьи наклоняет голову к одному плечу, рассматривая вошедшую женщину. Потом – к другому. При очередном повороте подбородок выворачивается, словно часовая стрелка. Правый глаз западает – как иногда бывает у старых советских кукол, которыми Варвара Михайловна игралась в детстве. Потом вся плотная фигура незнакомца начинает перетекать, превращаясь во что-то другое, нечеловеческое.
Закричать Варвара Михайловна не успевает.