Чуждый коллективизма на уровне инстинкта, я всегда уклонялся от любой общественной работы; так было до 1972 года, когда меня назначили на должность начальника лаборатории.
В том году власти решили интенсифицировать деятельность добровольных народных дружин (ДНД), стремясь сделать участие в них массовым (в идеале ДНД должны были охватывать все население); начали с того, что поголовно принудили к членству в них комсомольцев и партийцев, а также руководителей всех уровней. Так, даже хотя бы для вида не спросив, меня включили в список добровольцев, который утвердили на парткоме, - то есть, теперь уже было невозможно отвертеться никак!
Итак, зимним днем после работы в составе «начальской» группы мы с коллегами, снабженные красными нарукавными повязками с надписью «ДРУЖИННИК» и свеженькими «корочками», на которых тоже значилось «ДРУЖИННИК», впервые явились на дежурство в пункт охраны общественного порядка, где капитан милиции Артамонов, - худощавый мужчина среднего роста с хмурым выражением неприметного лица провел с нами вводный инструктаж.
- Ваша роль – не поимка преступников – оставьте это дело нам, - милиции, - так как мы, в отличие от вас, имеем право на применение силы; ваше дело – предотвращать возможные правонарушения самим фактом своего присутствия. Кроме того, вы являетесь нашими незаменимыми помощниками, как представители общественности, например, в роли понятых. Главное – никакой самодеятельности; чуть что – звоните в милицию по этому телефону, - и он раздал нам бумажки с телефонным номером.
Должным образом проинструктированные, надев нарукавные повязки, мы втроем вышли на Профсоюзную улицу: начальник отдела Ильин, и начальники лаборатории Федченко и Сенатов. Весь день погода стояла мягкая, но к вечеру подморозило: было градусов семь. Рабочий день уж закончился, и тротуары были полны публикой, спешившей обойти здешние многочисленные магазины. Наша же тройка не торопясь шла посреди тротуара; Ильин и я, – задрав подбородки, медленно поворачивали головы из стороны в сторону, чтобы «орлиным взором» оглядеть окрестности на предмет обнаружения малейших непорядков и их недопущения; Федченко же, скромно потупившись, плелся рядом; - он явно не желал привлекать к себе лишнего внимания. После того, как мы миновали особенно плотное скопление прохожих, я хватился Федченко, который исчез; оглядевшись, я его обнаружил: он тащился следом за нами с Ильиным, а его правая рука тянулась к повязке дружинника. Когда я обернулся в следующий раз, на левой руке Федченко повязки уже не было; хотя он шел поблизости от нас, но был как бы и не с нами; внутренне я его поведение осудил.
Вдруг, энергично раздвигая прохожих, нам навстречу вышла солидная дама примерно пятидесятилетнего возраста, воскликнув:
- Дружинники! Как хорошо, что вы появились! Там – она махнула рукой – лежит пьяный. Идемте, я покажу где. Его нужно немедленно доставить в вытрезвитель, иначе он замерзнет.
- Доставка пьяных в вытрезвитель не входит в круг наших обязанностей. Мы направлены милицией на выполнение другого задания – решительно заявил Ильин, и я его поддержал энергичным кивком головы.
- Как это вас не касается? Вы сейчас представляете силы порядка, и обязаны предотвратить гибель гражданина! – заявила дама, повысив голос. – Я права? – обратилась она к прохожим, которые, почуяв скандал, любопытства ради стали собираться вкруг нас.
- Да, да! – поддакнул явно нетрезвый мужчина – в такую погоду непременно замерзнет!
Что было делать? С недовольными минами мы последовали за скандальной особой. Пройдя по Профсоюзной улице метров сто, мы вышли на открытое место, и дама нас подвела к щуплому на вид мужичку, который лежал рядом с тротуаром на утоптанном снегу; под ним была подстелена смятая картонная коробка. Пьяный лежал на спине, обводя окружающих бессмысленным взором выпученных глаз.
- Ты не замерз? – крикнула дама, наклонившись к пьяному, но он ничего не ответил.
- Видите – его нужно срочно перенести в теплое помещение, чтобы он не замерз – заявила она нам.
- Мы сами знаем, что нам нужно делать, огрызнулся Ильин, и отправился на поиски телефона-автомата (в то время до появления мобильников оставалось еще лет двадцать), а мы с Федченко остались караулить пьяного.
- Только посмейте уйти, о нем не позаботившись; я все равно вас найду, и добьюсь строгого наказания – пригрозила нам скандалистка и, взглянув на часы, удалилась.
Вскоре вернулся Ильин, и сказал, что машина из вытрезвителя вот-вот приедет. Встав рядом с пьяным, мы стали ждать. Мужик лежал, не шелохнувшись, по-прежнему обводя нас по очереди диким взглядом покрасневших выпученных глаз. Время от времени с тротуара к нам подходил какой-нибудь прохожий, и спрашивал, мотнув в его сторону головой:
- Пьяный?
- Да, пьяный.
- А чего он тут лежит?
- Ждем милицейскую машину, чтобы доставить в вытрезвитель.
- А, вот оно что! – и отходил.
Только нам было некуда деться. Прошло уж минут сорок. Мы совсем продрогли. Когда пьяный закрывал глаза, мы его трясли за плечо:
- Не спи!
И он медленно раздвигал веки.
Наконец, Ильин сорвался с места, и ушел звонить; вернулся злой, и ничего не сказал. Но минут через двадцать к нам подъехал милицейский фургон с надписью «Спецмедслужба». Из нее не спеша вышел пожилой сержант милиции и подошел к пьяному. Растолкав ногой под ребрами, он ему приказал:
- Вставай!
Посмотрев на его выпученные глаза, сержант скомандовал нам:
- Грузите!
Подняв пьяного за плечи и ноги (мужик оказался гораздо тяжелее, чем можно было предположить из его щуплого вида), мы его затащили вовнутрь, через заднюю дверцу и уложили на сиденья. Машина уехала.
Мое первое дежурство в ДНД мне не принесло никакого морального удовлетворения. От него на душе остался неприятный осадок. Мне даже стало казаться, что отношение пожилого мудреца Федченко к нашим новым обязанностям правильнее, чем наше с Ильиным.
Но это было лишь мимолетное настроение, ибо, всякий раз, выходя на дежурство, я внутренне мобилизовался для исполнения возложенной на меня миссии, и того же ожидал от других. Поэтому, когда начальник участка сварки Грибачев явился на дежурство навеселе и с поллитровкой, заткнутой за пояс, я отказался дежурить с ним в одной команде, и он ушел домой. Я счел, что Грибачев «нарушил конвенцию» (неписаный общественный договор). Поскольку предполагалось, что в ДНД в пределе должно состоять все население, отсюда следовало, что каждый гражданин в дни дежурства борется за общественный порядок, а во все остальные дни - его нарушает.
Такого же мнения, кроме меня, придерживались многие из членов ДНД, например СНС (СНС – старший научный сотрудник) Есаулов.
Однажды мы с ним и с капитаном Артамоновым патрулировали безлюдный переулок; повстречавшийся нам молодой человек показался милиционеру чем-то подозрительным, и он потребовал, чтобы тот предъявил документы. В ответ парень обратился в бегство; мы втроем ринулись за ним. Добежав до угла дома, парень резко свернул направо, устремившись в неосвещенную аллею, уходящую вглубь квартала, и мы, не раздумывая, бросились за ним, до предела увеличив скорость бега.
-. Стойте! – скомандовал капитан, и только остановившись, я понял, сколь безрассудно было наше поведение – ведь парень мог быть вооружен.
- Я считаю несправедливым, что алкоголики живут в таких же квартирах, как порядочные люди – говаривал капитан Артамонов, проявляя изрядную смелость, ибо он покушался на одну из священных коров коммунизма – принцип равенства всех людей. Чтобы пьянь особенно не расслаблялась, Артамонов, прихватив с собою дружинников, по специальному графику совершал обходы вверенной ему территории, посещая «неблагополучные» квартиры, в которых жили попавшие на учет алкаши.
По большей части такие квартиры выглядели, как притоны: по десятку человек обоего пола сидели или спали за грязными столами, заставленными бутылками и немытой посудой с объедками; черный пол был липким от пролитого пива, а на кроватях верхняя одежда лежала вперемешку с грязным, засаленным бельем, и больше ничего в этих квартирах не было. В других из посещаемых нами мест степень деградации быта варьировалась в широких пределах - от притона вплоть до идеально ухоженного жилища, - когда в семье был только один алкоголик. Мы, например, навестили семью продавца мебельного магазина (средний доход работника этой категории превышал зарплату академика); его жена встретила нас приветливо, проведя по сверкающей чистотой квартире к холодильнику, в котором показала батарею из полдюжины водочных бутылок.
Но лучше всего мне запомнился следующий случай.
Когда Артамонов позвонил в очередную «неблагополучную» квартиру, намеченную по плану для нашего визита, то к двери никто не подошел. Но он, не успокоившись, продолжал жать на кнопку звонка, который натужно трезвонил, пока за дверью не послышались неверные шаги.
- Кто там? – спросил хриплый женский голос.
- Откройте, милиция! – резко выкрикнул Артамонов.
Послышалась возня, и дверь медленно, как бы нехотя, открылась. В ее проеме стояла женщина не первой молодости с обрюзгшим испитым лицом.
- Почему отозвалась не сразу? Я тебя предупреждал. Ты мне эти штучки брось! – проговорил Артамонов с нескрываемой злостью - мы пришли осмотреть твою квартиру.
Не обращая внимания на женщину, Артамонов непринужденно, как будто он был у себя дома, прошел на кухню, осмотрелся, и, минуя узкий коридорчик, зашел в столовую; я следовал за ним; за нами, шаркая подошвами, плелась хозяйка. Войдя в комнату, мы дружно остановились. За столом перед початой бутылкой водки, двумя стаканами, и незамысловатой закуской, сидел худощавый мужчина в солнечных очках. Выражение его лица и его поза были исполнены такой самоуверенностью, такого спокойствия, что Артамонову оставалось только для вида окинуть быстрым взглядом комнату, и выйти. Pro forma заглянув в другие помещения квартиры, Артамонов направился к выходу, и мы ретировались, не обменявшись ни единым словом. Про себя я ехидно улыбнулся: обнаруженный нами мужчина был мне хорошо известен: это был технолог нашего института Паша Савельев; его фото вот уже полгода красовалось на доске Почета; Пашино лицо завидно выделялось выражением спокойной уверенности в себе. Мир, однако, тесен!
Данные воспоминания относятся к первым годам моей деятельности в ДНД, когда районом нашего попечения являлись окрестности станции метро «Профсоюзная». В дальнейшем нас перевели в Ясенево, которое мы «курировали» лет десять, - вплоть до кончины ДНД, но вот, что удивительно! Как я ни старался вспомнить какие-нибудь случаи вроде приведенных выше, но которые бы относились к Ясеневскому периоду, мне это так и не удалось.
Я тому нашел следующее объяснение.
Сначала моя причастность к ДНД имела некую прелесть новизны.
Потом же она превратилась в убогую рутину, состоящую в многочасовом вечернем патрулировании; - тротуары, заполненные толпой людей на одно лицо, - разве что каждая вторая особь мужского пола заметно нетрезв; отделения милиции, в «обезьянниках» которых преобладает тот же пьяный контингент; бесцветные физиономии милиционеров, вроде пухлого лица лейтенанта Яцко, - большого любителя поговорить, хотя лучше бы он помалкивал, чем хвастаться способом выполнения плана по штрафам, - приметив одно укромное место, в котором мужики, кому приспичило, справляют малую нужду, он ловит их на «поссанье»; или лошадиная ряха майора Савостьянова, на которой написана ненависть к интеллигенции, - он как-то прицепился к нашему математику Васе Михайлову на предмет того, что якобы он явился на дежурство выпивши, а он был вообще не пьющий, а просто чудной, и мне пришлось его с пеной у рта от мента защищать; затертый пункт охраны порядка, в котором мы сидели долгими часами, когда было невозможно высунуть на улицу нос из-за зимней стужи; винный отдел Гастронома, где мы следили за тем, чтобы возжаждавшие граждане не били друг другу морды; детские площадки, с которых мы гоняли компашки, собравшиеся, чтобы раздавить поллитровку, закусив наспех разделанной селедкой; лестничные клетки, где на подоконниках тут и там оставлены бутылки из-под водки и объедки закуси на обрывках газет; облеванные тротуары и стены домов, а если, чтобы не видеть всего этого, поднимешь голову, то взгляд упирается в стены обступивших тебя со всех сторон многоэтажек, которые, представляют собой однородные матрицы: окно – проем – окно - проем…, причем ее элементы, куда ни глянь, - всюду одинаковы; взгляд интуитивно скользит вдоль поверхности стен, чтобы найти хоть какую-нибудь особенность, чтобы, за нее уцепившись, найти точку опоры, и ее не находит, и тебя охватывает чувство, что ты попал в ловушку, и тебя настигает приступ клаустрофобии, переходящий в депрессию….
Прошло время, и ДНД, как-то незаметно рассосавшись, канули в Лету.
Но стоит мне вспомнить аббревиатуру «ДНД», как в моей памяти тотчас же всплывают унылые бетонные ущелья 15 микрорайона Ясенево.
Декабрь 2021 г.