Единственное окно, которое мы никогда не зашториваем, перед которым ходим в неглиже, которое есть в каждой ванной, туалете, прихожей это зеркало. Оно показывает нас во всей красе. Ему мы верим больше, чем подружке или маме. К этому куску стекла мы относимся трепетнее, чем к обычному. Боимся разбить, ведь это плохая примета. На большие зеркала в резных рамах мы готовы изрядно потратиться, так как они отражают свет и зрительно увеличивают пространство. Мы вглядываемся в них, видим отражение себя и знакомых предметов по нескольку раз в сутки и, проходя мимо, торопимся встретиться глазами с собой. Зачем нам это?
Я вытянула правую руку вперед и провела левой ладонью по рукаву синего пиджака, все нормально, движения не сковывает, не маломерит. Юбка карандаш такая же синяя, строгая. На шее повязан шелковый белый платок. Почти стюардесса, подумала я. И как меня только угораздило разжиться этим костюмом? Совершенно не свойственный мне стиль. Оборачиваясь к зеркалу, я заметила как мне на плечи упали гладкие пряди тяжелых, черных волос. Что это еще за ерунда? Я не перекрашивала и не выпрямляла свою волнистую, каштановую шевелюру. Подняв глаза к зеркалу, чтоб убедиться, что мне это не снится, я обнаружила напротив, за стеклом, совершенно незнакомое мне лицо с тюрскими чертами: живыми глазками темно-медового цвета, прямым аккуратным носиком и слегка пухлыми губами. Лицу было лет двадцать, двадцать пять. Оно моргало короткими, густыми ресничками. Брови от удивления поднимались вверх скобочками. Густые волосы были зачесаны назад и блестели как на глянцевых журналах у известных всему миру моделей. Мне подумалось: неожиданно. А где мои сорок плюс? Где большие глаза синего цвета? Зеркало, как бы услышав мои мысли, изменило цвет глаз глядевшего на меня лица на синий, но тут же передумало и выкрасило их в темно-карий. Все! Образ завершен. Я посмотрела на себя в профиль, в фас. Еще немного покрутилась перед зеркалом, разглядела, как повязан платок и решила: что ж, двадцать, так двадцать. Наверно, вторая молодость это неплохо. Восторга не было, присутствовало удивление: как к двадцати годам можно было сохранить нетронутыми брови, тем более, такой странной формы. Еще странным было то, что брови были почти орехового цвета, но от этого образ не делался комичным или глупым. Я даже потрогала их волоски, медленно проведя по ним ногтем. Ладно, пару взмахов темного карандаша и можно идти в люди.
Меня узнали только родственники, для остальных я была хрупкой, незнакомой девушкой невысокого роста. Я специально пристально вглядывалась в лица знакомых, но никто не спешил со мной здороваться. Пару раз я даже спровоцировала столкновение, но нет, меня не узнавали. Костюм ли в этом виноват или новый образ. Бесцельно мотаясь по городу, я искала с чего начать новую жизнь. В голове мелькало... С устройства на работу, а где взять документы или кто меня примет со старыми? Может быть с личной жизни, но с кем? С двадцатилетними смешно, с тридцатилетними скучно, с сорокалетними и старше пошло. На вид-то мне двадцать, а внутри все сорок пять!
Нахлынуло уныние. Потом тоска по своему лицу, волосам, образу жизни. Так закончился день. А вечером, покрутившись перед зеркалом и в последний раз бросив на него взгляд, я заметила странное движение тела, которое должно было отражать меня, но почему-то не делало этого. Я стояла неподвижно, а в зеркале молодая деваха, резко метнувшись к дверному проему, указала на меня пальцем и согнулась от немого смеха пополам, что означало: "Ты в самом деле поверила, что я это ты? В твои сорок плюс? Серьезно?".
Она исчезла, на фоне отражения квартиры при тусклом свете вечерних фонарей никого не было, даже меня.