Тихая, тихая вода. Вода в темноте. Она не журчит – скрипит, продирается. Она не впадает в реки и не питает землю. В ней нет рыбы, только черные водоросли на глубине. Гнилые, движимые подводным течением, лоскуты. Прислушайся. С глубины поднимается сюда… Что? Что поднимается? Звук. Звук? Крик… Вой. Да, вой. Жуткий вой, где-то там, где-то под лохмотьями водорослей. Шум, свист. Ничего не разглядеть. Горький вой. Какой страшный звук. Не слушай, малютка. Не слушай.
***
Остап всегда хотел увидеть Их. С самого детства, всю свою жизнь. Он всегда знал, что Они есть. Сейчас парень вспоминает детство, Новый год. Кажется, пришел нарядный 1996-й. Семейство в гостях у друзей отца. Дети играют в сторонке – сидят на полу, прижавшись к бетонной стене комнаты и представляют, что за ней находится неведомая страна, полная чудес и тайн. По телевизору показывают звезд постсоветской эстрады, они жемчужно улыбаются, сжимая высокие бокалы, и поздравляют дорогих россиян с новым счастьем. Стенка на уровне плинтуса (которого нет) побитая, со сколами. Кажется, что там можно ухватиться и тянуть вверх. Стенку можно поднять, правда. Только нет сил.
Детская фантазия? Вот вы думаете, что они просто… воображают. Играют – то есть делают что-то бессмысленное, не имеющее отношения к реальности. Но они работают, они моделируют мир, они попадают в переделки и спасаются от чудовищ. И пока взрослая реальность еще не обступил их нежное существование, для них собственный мир гораздо ближе и функциональнее. Здесь можно что-то делать, влиять на что-то. Остап не играл, Остап видел и чувствовал. За стеной – вовсе не соседский коридор. Там – непознанный мир, совсем не похожий на этот, где папа с дядей Пашей допивают большущую бутылку, делающую их громкими, резкими и неуклюжими. Пахнет от них неприятно. Играет кассета в магнитофоне, какая-то женщина грубоватым голосом распевает о том, что кому-то чего-то не дала. Взгляд хмельного отца становится рассеянным и чужим. Он как бы и не он. Зовет Остапчика, чтобы обнять, но не столько от любви, вернее, не от чистого чувства, а от выпитого. Он редко обнимает сына, когда трезвый. Мама через стол смотрит на папу мрачно. Смотрит мрачно и дотягивает очередную сигарету. Всего пару лет, и мамы не станет, перед смертью она будет смотреть мрачно и на Остапа. Просто, потому что болезнь не оставит никаких других ноток в этих когда-то светлых глазах. Папы у ее смертного одра не будет, ведь от тяжести переживаний он храпит в соседней комнате, не добравшись до кровати. Праздничные бутылки превратятся в повседневные. Теперь от него будет все время пахнуть так, как в Новый год, когда все это было просто слишком уж громким весельем под мерцающий телевизор и импортный кассетник, скандал с мамой, которая на следующий день как-то утрясется сам собой, когда все отоспятся. Остап сидит у стены, за которой есть что-то другое. Оно видит его, слышит его боль и зовет. Ему хочется туда. А с этой, его стороны: «Остапчик, ну иди, иди обними папку! Кому говорят?». Не хочу, только не это! Мальчик обнимал бы папу, хоть весь день, но настоящего, не того, у которого все повадки, все чувства и мысли – спутанные и подожженные спиртным. Мертвой водой. Она делает взрослых мертвыми.
***
Однажды ночью, в том же детстве, Остап проснулся. Писать не хотелось. Пить тоже. Он смотрел в потолок и на своем, детском, пытался понять, чего же это он не спит. Что-то снилось. А что? По комнатке гуляет холодок, ночной свет легонько освещает скудный интерьер. В дальнем уголке что-то скрипнуло. А чему же там скрипеть? Остап увидел. Там кружилась маленькая спираль из звездочек. Яркие желтые огоньки блуждали вместе, не теряя общий строй, перемещались влево-вправо. А потом они, как бы все вместе, заметили Остапа и замерли. Мальчик смотрел на них и ему казалось, что он исчезает в их свечение. Они вбирали его в себя. Чего только не узнал мальчишка за эти секунды. Информация на неизвестном ему языке проникала прямо в мозг, во все уголки сознания. Вскоре Остап ослабел, откинулся на подушку и уснул. Если бы его попросили рассказать, чего такого ему показали огоньки, он не смогу бы и одного предложения собрать. Но никто не спрашивал, ведь никто и не знал. Он никогда никому не рассказывал об этом событии. Да и кому было? Все дети брешут друг другу какие-нибудь байки, верно? Иногда даже сами в них верят немножко (или полностью верят, или это даже не байки), но все мы знаем правду, да? Такой рассказ стал бы еще одной страшилкой и более ничем.
Одно Остап вынес из той ночи и что мог сам себе объяснить словами – Они есть, и он должен встретиться с Ними снова. Всю жизнь, вплоть до сего дня, он никогда-никогда не сомневался в том, что видел. Всю жизнь Остап искал вести о них. Старинные книги, рассказы путешественников, байки деревенщин. Он словно стоял у той стены из детства. Они – за тонким слоем бетона и кирпича, а я здесь. Не достаю, опять не достаю до них. Школа, училище, после – время шло.
Когда кто-то говорит вам, что видел Их, общался с Ними – не верьте. Эти люди, скорее всего. заблуждаются. Может врут. История Остапа – одна на миллион. Извлечете ли вы из нее что-то? Вряд ли. Завтра вы, наверное, сможете всё забыть. Но, может быть, хоть кто-нибудь… Хоть каплю… Будущее покажет.
Жизнь Остапа складывалась так себе. У него не было ничего. Ни приличной работы, ни жены, ни машины, даже ветхая однушка и та съемная. Все блага и стандарты мира проходили мимо. А когда шли в его сторону, он не был способен их взять. Он бы сказал, что просто не имел права на них. На мирское и суетное. Потому что единственным благом для себя, единственной целью, он считал Встречу. Знаете, мир сплетен из очень тонких нитей, образующих картину невообразимых размеров. Каждый из нас что-то вплетает туда и что-то берет себе. И как-то получается, что, если вы не взяли вот там, а вот там – отдали, тогда вы имеете право на особенные вещи. По крайней мере, вам может так показаться.
Остап сидел на лавке около своего подъезда и разглядывал листву. Листва успокаивает. Летняя, самая зеленая и полная жизни. Утром он дочитал толстую тетрадь записок местного краеведа-любителя по имени Натан Борисович Лиц. Тот исходил наш донской край вдоль и поперек, много чего пронаблюдал. Видел и наши Шаминские горы, и Зайцевские скалы, присутствовал на начальных этапах раскопок Танаиса. Любил неординарные истории и места.
Рукопись была объемной. Только рукопись. При жизни Натан не отдал ее в печать, а потом уже некому было с ней возиться. По счастью, единственному приятелю Остапа, антиквару и старьевщику, родственники покойного краеведа притащили много всякого барахла. В том числе и бумаги. Дедовские записки, ничего интересного. Остап, забежав посмотреть новые поступления барахла, зачитался рукописью, и приятель отдал ее парню на изучение. Текст был написан плохо и корявым почерком, но прочесть было можно. Находились в нем забавные места.
Так Лиц писал, например, что заночевал однажды близ тогда еще почти не раскопанного Танаиса. Ночью его разбудило пятеро человек. По всем их виду было ясно, что они не местные. Странная одежда, малый рост. А главное, говорили на странном языке, ни слова не разобрать. Что-то всё пытались ему втолковать. Потом ушли. Позже он воспроизвел некоторые слова незнакомцев другу-филологу, и тот с удивление заметил, что похоже всё это на диалект греческого. Натан Борисович сделал вывод, что каким-то чудным образом встретил местных греков, живших здесь эдак три тысячи лет назад или около того.
Но дальше было еще интересней. Лиц рассказывал о Щепкинском лесу в том роде, что насажен он был не просто так, а для того, чтобы скрыть в своих уделах некую невидаль. В тех местах, по словам Лица, близ Щепкина села, места были странные. Как и речной остров (думаю, что речь о Зеленом острове), это место «странное», с «чертовщиной». В подобных издревле строили христиане если и не монастыри, то хотя бы скиты [так считает Лиц], чтобы бороться с нечестью и закалять веру. К моменту посадки Щепкинского леса времена были уже совсем не те, поэтому – просто лес, без лишней сакрализации. [Лес ограждающий]. И где-то, на окраине, растет необычное дерево. Тогда Лиц гостил в одном местном хозяйстве. Рядом располагалось старое имение, частично заброшенное и частично освоенное крестьянами. В былые времена, по словам автора, им владела некая графиня и гнездилось там общество, вроде теософского, центром своего внимания имевшее доктрину некого каменного змея или червя. Местные говорили, что большую часть этого общества (не последних людей в окрестностях), расстреляли в революционную пору. Впрочем, никто о них не горевал. И вот, Лиц в ночи вышел на прогулку и наткнулся на странное дерево, из которого выглянуло на него нечто страшное. «Голова черта светилась огнями и показывалась прямо из дерева, из него вырастала. Сам он мелькал и моргал так, что болели глаза». И больше ничего автор не стал пояснять. Остап прочел внимательно всю последующую писанину. Ничего. Огни… Это не совпадение, не теперь. Он сидел на лавке и решался. На секунду Остапу показалось, что листья клена, на который он смотрел, стали чернеть. Он тряхнул головой. Показалось.
***
До Щепки рукой подать. Только вот это большой лес. Обычно горожане отдыхают на его окраине, в хвойной части, и только отважные пробираются в глубь. Чаще это велосипедисты и местные. Ничего трудного, чтобы пройти сквозь лес нет, там широкие прочерченные дороги. Потеряться почти невозможно. Он рукотворный, как мы уже узнали, не дикий. Но вот найти определенное дерево… Остап посмотрел карты в интернете, чтобы определить, где могло быть то хозяйство, где располагалось старое имение. Об этом информации не было. А почему? Потому что наши края не Италия, и никому не интересны. Хотя, если знать – чего тут только нет, в Ростове и области. И природного, и рукотворного. Но публика жаждет видеть удивительное только в культурной Европе и духовной Индии, так?
Жаркое лето. Отработав свои две смены на погрузках, Остап, отоспавшись, собрал рюкзак – немного еды, вода, термос. Жил Остап на Северном, на самой окраине, до леса можно было дойти пешком минут за сорок, если идти неспешно. Так он и решил сделать, срезав через поля, вдоль гигантского и гостеприимного северного кладбища. Кладбища, как говорят, самого огромного во всей Европе. Растет оно не только вширь, но и вертикально – захоронят там кого, подзабудут навещать, и ничто уже не мешает через время туда же подхоронить кого-то еще, такая есть славная традиция. Пойдете искать могилу родственника и можете просто не найти ее – другой памятник, другая табличка. Такое удивительное место. А вокруг него – поля. В зарослях бегают фазаны, а также более привычные голуби и грачи. Да, настоящие фазаны.
Солнце давало о себе знать. Остап приподнял кепку и утер пот мятым платком. Всё ближе полоса Щепки, ее хвойный пояс с высокими соснами. Запах, когда бродишь там – одно удовольствие. Но сосны опасно потрескивают, ходить нужно бдительно – сушняк может упасть прямо на голову. Остап цедил воду из фляги, покуривал самодельную трубку, заправленную дешевым табаком, и просто брел вперед. Чем дальше в лес – тем меньше отдыхающих с шашлыками, детьми и собаками.
Сверялся с невнятной картой, ходил до заката. Сколько перевидал деревьев, сколько раз выходил из чащи на небольшие поселки – ничего похожего на то, что описывал Лиц. Ночью в таком месте случайный городской путник вдруг понимает, что в темноте и безлюдии нет ничего страшного. Остап это точно ощутил. Если и есть здесь опасность, то только в лице другого человека, замыслившего недоброе. Но парню никто не встретился. Привыкая к темноте, Остап даже погасил фонарик. Решил заночевать на одной из окраин. Бросил каремат, глотнул теплого и порядочно заварившегося за часы блуждания чая, проглотил бутерброд и залег. Небо – звездное. От города не так далеко, но уже здесь оно куда чище и яснее. Звезды потихоньку начали кружиться, заворачиваться в спирали… и Остап, не приметив того, уснул. Крепко, как и положено после долгой прогулки на свежем воздухе. И снилось ему дерево. Всё как-то в тумане да в помехах, мелькает и дергается, увеличивается и уменьшается. Крона с корявыми, большими ветками. Темный ствол, листьев не разобрать. Беспокойный сон, жутковатый. И непонятно, что так пугает твое существо и твой разум. Казалось, что сон этот, состоящий из различных образов дерева, длился бесконечно.
Проснулся Остап – как выплыл из омута. Было тяжело на сердце. Дерево сразу улетучилось из памяти, а тревожное ощущение держалось. Безотчетная, предательская тревога. Но и она стала отступать. Он сел на своей лежанке, открутил крышку термоса, сделал пару глотков – теперь чай стал поистине варевом, но сработал как нужно. Над Щепкинским лесом было утро.
Разочарование? Наверное. Остап не знал, куда идти, но верил, что знаки и ноги выведут его на нужное место. Стенка, за которой сказка – она звала, она была где-то здесь. Но теперь пора была направляться домой, ведь даже у отшельника бывают будничные дела. Бродить еще день по лесу, хотя это и приятно, пожалуй, не имело смысла. Он должен был сделать паузу.
На тропинке, ведущей из леса, Остапу встретился мужчина. Он был без рюкзака и вообще без каких-либо вещей, выдающих городского. Значит местный. Средних лет, с облысевшей головой, довольно плотный мужчина, одетый в синюю олимпийку, джинсы и заношенные красовки. Широкое лицо было спокойным и жестковатым, глаза серыми и суровыми. Он посмотрел на Остапа, и на секунду даже приостановился, как будто бы что-то разглядев. Чуть заметно улыбнулся и пошел дальше. Мало ли... Может быть просто думал о своем.
***
Второй свободный день. Сходить за продуктами, зайти к отцу. Да, отец до сих пор был жив, только был очень плох. Он обитал в их старенькой квартире. Сын давно уже сбежал из этого болота, хотя собственное жилище неумолимо напоминало ему прежнее, родное. Тяжелый, собиравшийся годами запах табака, старый паркет, тысячи и тысячи раз испытывавший стопы жителей, пыльные и пожухлые обои. Всё как и у Остапа. Только в его логове не пахло спиртом и перегаром. Отец не всегда узнавал сына, не всегда понимал, что от него хотят. От него почти ничего не осталось. Он валялся на раскладушке или тонул в ободранном кресле. Изредка, почти ползком (потому что ноги толком уже не работали), он перемещался в туалет или на кухню. Остап принес ему куриных голеней, пару бутылок пива и буханку хлеба. Поставил сковородку на огонь, обнаружил, что постное масло закончилось, чертыхнулся. Погасил печку, пошел в магазин, снова.
— В магаз? — проскрипел тихий голос отца.
— Да.
— Сигарет возьми. И… И пива там какого. И себе возьми, — голос плотоядно потеплел.
— Принято.
На лестничной клетке встретил одного из собутыльников отца. Остап толкнул его и гаркнул, чтобы тот свалил и больше не приходил. Пьяный ничего не ответил и поплелся на этаж выше. Снова придет. Не сегодня, так завтра. Необратимо.
Вернулся с маслом и тремя пачками курева. Пива не докупил, отцу придется перебиться тем, что уже принес. Пожарил курицу, съел над сковородой одну голень.
— На кухне курица, хлеб. В холодильнике найдешь еще что-то. Сигареты на столе.
Отец невзрачно посмотрел в его сторону и слабо закивал. В телевизоре мельтешили новости, но вряд ли он на самом деле понимал, о чем там речь. Это просто шумела жизнь, бывшая теперь не картиной с деталями, а лужей блеклых цветов и звуков. Поглядев пару секунд на отца и ощутив привычную горечь, Остап ушел, заперев дверь за собой.
После таких визитов каждый раз приходилось собирать себя заново. Помогало просто идти куда-то и молчать, покуривая трубку. Час или около того, и всё придет в норму. Мимо проходит девушка и бросает на Остапа испытывающий взгляд. Он чувствует это, но никак не реагирует. Идет дальше. Дальше и дальше от девушки, которая, в свою очередь, возможно оскорбившись, что такой увалень не размяк от ее внимания, тоже идет дальше и дальше от него. Вечером Остап продолжил читать в сети про Щепкинский лес, но не нашел ничего нового и интересного. А ночью ему снова снилось дерево.
***
Два рабочих дня – как будто бы и не жил. Хватай, грузи, слушай отвратительные шуточки других грузчиков, узнавай об их надеждах и амбициях. Один собирался накопить на машину, другой – хоть как-то прокормить семью, еще один просто зарабатывал на выпивку. Каждый получал по заслугам – мало. Иногда и всё чаще – с задержками. Иногда даже меньше, чем раньше. Цены же никогда и никуда не падают в наше время, поэтому, получил меньше – съел меньше. Остапа вся эта ситуация, которая некоторых доводила, возможно, до истерик в глубокой ночи, когда никому не нужно демонстрировать свою мужественность, не трогала. Как говорилось раньше, его интересовала только Встреча с Ними. А до тех пор нужно было просто быть живым, для этого хватало и того, что давали на разгрузках. Окружение тоже можно вытерпеть. Вряд ли стоит говорить о том, что Остапа воспринимали здесь как чудика. Он им и был. Он об этом знал.
***
Он проснулся утром первого выходного, будучи точно уверенным – снова снилось дерево. Это что-то должно значить. Что же делать? Закурил, не вылезая из-под одеяла. Глаза рассеяно шарили по потолку, он размышлял. Пока что стоит сбегать на рынок и купить немного яблок. Почему яблок? Откуда вообще эта мысль? Если повспоминать, то яблок он не ел уже очень давно и никогда их не любил. Но сейчас подумалось о сочных румяных яблочках. Хотя бы пару-тройку. Да и табаку перехватить у знакомого в ларьке. Остап лениво умылся, собрался и побрел на рынок. Это недалеко, через две дороги.
Он шел мимо прилавков, разглядывая россыпи фруктов и овощей. Картонки с ценниками, острые взгляды продавцов. Вот яблоки, вон там тоже. Зеленые, желтые, красные. Голден, Антоновка, какие-то «Дачные», «Сладкие», «Красные». Еще было не пора, нужно еще ходить. Выбирать, смотреть. Почему? Так надо. «Мужчина, подходи за арбузом, смотри, какой красный, надрежу!». Не подошел, даже не посмотрел. Но вот, спустя полчаса блужданий, он остановился у стойки с ящиками – вот они, такие как надо, яблоки. Взял пакет, отобрал туда пять средних по величине яблок с красными ожогами и отдал старенькой продавщице, взвесить. «Восемьдесят». Достал стольник, выдал ей. Получил металлическую сдачу. Остап раскрыл пакет и понюхал яблоки. Свежий аромат, сладкий. А когда поднял нос – буквально врезался взглядом в серые знакомые глаза. Пару секунд на узнавание. Мужчина, слегка полноватый. Довольно простой на вид. Деревенская хитринка во взгляде и выражении лица. Он смотрел на Остапа, смотрел ему прямо в глаза и слегка улыбался. Остап подошел поближе. Тот кивнул, а потом, поманив рукой, развернулся и пошел прочь. Чудик с яблоками потихоньку нагнал его.
— Ну что, снова встретились, выходит, — голос у мужчины низкий, грубоватый.
— Я вас в Щепке видел, да?
— Спрашиваешь? Ну да. А я тебя, – он хитро посматривал на Остапа.
Вышли с рынка.
— Я сюда иногда наезжаю, покупаю всякое. Далеко от поселка, да просто мать раньше тут жила, царствие ей небесное, привык я к этому рынку. Видишь, какой я рюкзак всего набрал – он указал себе за спину. Там красовался здоровенный походный рюкзак, набитый под завязку. — Вот, ну и тебя повстречать, а то ты теперь в наши края не скоро бы заглянул, – хитринка не сходила с его лица.
— А вы меня там ждете что ли? — спросил Остап озадаченно.
— Тебе дерево снилось? Говори скорее, — мужчина остановился, и при этих словах его взгляд стал серьезнее.
— Снилось… - промямлил Остап.
— Нормально. Хорошо! — мужик хлопнул его по плечу крепкой ручищей и пошел дальше.
Прошли еще немного.
— В общем так. Меня Олегом звать.
— Остап.
— Остап, ага. Вот, я тебе напишу на бумажке свой номер. Ты приезжай к лесу, на Героической выйдешь. А меня набери минут за пятнадцать. И сделать это нужно будет завтра. Где-то к часу дня. Приедешь, потолкуем. Бывай.
Олег пошел прочь, отсалютовав. Остап посмотрел на бумажку и понял, что это тот самый момент в жизни, который называют поворотным, главным, судьбоносным. Или долгожданным. Или роковым? Ну, всяко уж не роковым.
***
Весь оставшийся день прошел для Остапа как несколько лет. Время тянулось невыносимо. Потом, ночь, он не мог заснуть часа два и ужасно злился на себя за это. А дальше сон – снова дерево мелькало и искажалось, вертелось и исчезало.
И вот, Остап садится на маршрутку, чтобы доехать до нужно остановки. Платит мятыми десятками за проезд, находит пустое сидение. Ехать минут пятнадцать, а высадится он буквально у первых деревьев Щепкинского леса. Набирает Олега. Во рту сухо, язык не слушается.
— Слухаю вас! — голос у Олега уверенный и веселый.
—… Это Остап… Здравствуйте… Это Остап, вчера вы.. Ну… Я еду, — слова не давались Остапу, он был смущен, даже больше, чем вчера.
— Да, да, брат, — ободрительно повысил и без того выразительный голос Олег. — Ждем тебя. Уже в пути? Хорошо. Встречу на остановке.
— Спасибо, — отозвался Остап, и отключил вызов. Сердце стучало дико. Нередко он представлял себе какой-то такой момент, но никогда не думал, что будет буквально трепетать. После стольких лет он идет прямо к своей цели. Неужели же Олег может быть кем-то, кроме проводника к предназначению? Не может. Сомнений быть не может. Остап вдруг понял, что руки у него ледяные. Потер их друг о дружку – не помогло.
Остановка представляла собой лавочку и небольшой навес, ничего необычного. Олега он разглядел еще подъезжая. Тот стоял и выглядывал транспорт. Они встретились глазами.
— Ну, хорошо, что приехал, – Олег протянул руку. — Голодный небось? Чего ты такой худой вообще? Плохо ешь? — они шли вдоль лесной полосы.
- Вот сейчас придем, первым делом поешь. У меня жена готовит так, что мимо стола никогда не пройдешь. Ну, ты видишь, какое у меня пузо, да? – он довольно хохотнул и стукнул себя по выступающему, хотя и не слишком сильно, животу. Остап вяло ухмылялся и шел в ногу с собеседником.
— Олег… Так расскажите… Я тут зачем?
— Э, погоди. Зачем вот так, посреди дороги, общаться о важных вопросах, м? Сейчас придем, сядем, поедим. Ты не боись, не обидим. И о нашей встрече ты не пожалеешь, гарантирую.
Говорить что-то поперек буквально не было сил, настолько этот мужик владел ситуацией. Этот – знал. Знал и видел что-то. И мог показать. Он видел Их. Он Их видел!
— Здесь у нас небольшое хозяйство. Утки, куры, немного свинок – рассказывал, не спеша, Олег. Они вошли в частный сектор, буквально растущий из леса и продолжающий его. Ворота, выкрашенные уже выгоревшей зеленой краской. За ними двор и одноэтажный длинный дом. Рядом – хозяйственные постройки, курятники и прочее.
Они обошли дом и попали напрямик под высокую крышу большой беседки. Здесь был стол, накрытый, обеденный, с готовыми угощениями. За столом сидели две девочки, лет на вскидку по шестнадцать, и женщина, ей, как и Олегу, было больше сорока. Она оглянулась на мужа с гостем, улыбнулась и встала поприветствовать их.
— Моя жена, Валентина. Это Остап, прошу принимать гостя. Там наши дочки – Алена и Вера.
— Здравствуй, Остапчик. Я тебе очень рада. Мы как раз обедать садимся, вот и тебе местечко.
Остап криво улыбался, но ничего толком не находил сказать. Он редко бывал в гостях у кого-либо, разве что в детстве. А тут еще и такой добрый прием, ему были рады как родному. Он сел за стол, где показали, ссутулился и уставился в тарелку.
— Ну что, начнем с окрошки? Или ты, Остап, предпочел бы винца, пивка для начала? – спросил Олег серьезно. Жена глянула на него с укором.
— Нет, я не… пью. Не пью.
— Вот и правильно. Мы тоже. Не подаем детям плохого примера. Выпивка для слабых духом, — это Олег говорил с нажимом, серьезно, поглядывая и на Остапа, и на своих.
Две сестрицы сидели молча. То ли присутствие Остапа их смутило, то ли, что более вероятно, они просто были тихими, даже флегматичными. Вряд ли папа давал им сильно забаловать. Тишина устраивала гостя, ведь он не любил шумных компаний и детей не любил, и подростков. Насмотрелся на последних в школе – с ними всегда были проблемы.
Окрошка с зеленью, кусочками отварной курицы и редиской, на ледяном кефире – блюдо пошло отлично. Остап, неожиданно для себя, забылся в процессе, и только закончив тарелку, вдруг опомнился. Олег поглядывал на него с довольным лицом.
— Не смущайся, Остап. Ешь, сколько хочешь. Угощайся.
Потом Валентина с дочками убрали тарелки и бадью с остатками окрошки, принесли жаровню с уткой и запеченными овощами. Гостю захотелось заплакать, когда он положил в рот кусочек нежного мяса с похрустывающей шкуркой.
На десерт был чай с яблочным пирогом. Пока ели, – так никто особенно и не разговорился. Пару раз Валентина перебросилась с мужем какими-то планами и задачами на ближайшие дни.
— Ну что, дочки, ступайте помогать маме с посудой, а я с гостем потолкую, — сказал Олег властно и в то же время с теплотой. Алена и Вера, сказав: «Спасибо», удалились. Валентина тоже пошла в дом, одарив Остапа улыбкой доброй хозяйки.
Остап завалился на спинку стула, он объелся. Честное слово, когда он вообще так самозабвенно ел? Да никогда. Еще и в компании совершенно чужих людей.
— Рад, что ты поспел к обеду. Мы едим скромно, по-домашнему, но, как видишь, сносно и сыто. Ну что, поговорим.
— Нельзя ли мне… — Остап достал трубку из рюкзака и показал ее хозяину.
— Тут вынужден отказать, брат. У меня же дети, какие-никакие, видел? Да и сами мы не курим. Если очень хочется покурить после еды – давай с тобой пройдемся по окрестности.
Остап кивнул. Трубку очень хотелось.
Они вышли из ворот и пошли прямо в лес. Напевали что-то про август птицы, листва была в самом соку, жара стояла неприличная. С наслаждением Остап раскурил свой дешевый табачок, выдохнул, не спеша, первый клуб дыма.
— А запах, скажу тебе, отвратный. Не обижайся. Не люблю я это дело. В юности покуривал – отец отучил. За один день, знаешь. Положил передо мной пачку и говорит – кури. Я закурил, кое-как выдул цибарку. Он мне следующую. Я говорю: «Не хочется больше», а он: «Кури давай». И так я пять или шесть сигарет, не вставая с места, выдул. Плохо было непередаваемо. Как ад. С тех пор я больше к табаку не прикасался. Спасибо бате, он был суровым, но научить жизни умел. С детьми ведь иногда надо и так вот, так им науку давать. Мы же им должны лучшее прививать, а от плохого беречь, — он задумался и умолк ненадолго.
Остап посматривал на Олега. Крупный, здоровый. Не пьет, не курит, своё хозяйство, жена, дети. Видать, отец его хорошо научил, как человеком быть. А может еще кто. Он не казался интеллектуалом, но явно был практичным и знал, как устроен мир вокруг. Остапа собственный отец научил трезвости, но только наука зиждилась на собственном плохом примере. С таким, либо сам становишься алкашом и даже собутыльником родителя, либо никогда ни к какому пойлу не притронешься. Остап сторонился выпивки всегда, что еще раз отрезало его от веселых компаний и возможных приятелей в пору учебы.
— Так вот. Дерево. Я не стану тебя спрашивать, как всё началось у тебя, сейчас неважно. Рыбак рыбака видит издалека, вот, что главное. Я еще тогда, на тропинке, прочитал у тебя в глазах, чего ты тут искал. И Они, Они знали, что ты в лесу ночевал.
— Они? — сердце застучало быстрее.
— Да, — Олег внимательно посмотрел на Остапа. — Ты чудик, Остап. Не обижаться. Ты и сам знаешь, что ты чудной. Как говорят умные – мар-ги-нал. Люди от тебя шарахаются, да? Но ты об этом знаешь и тебя это не смущает. Я – человек простой. Ну, положим, не идиот или что-то такое, но и не Антон Чехов или там Спиноза. И я в курсе. В курсе. И знаешь, в этом наша сила. Мы по поводу себя иллюзий не строим. И знаем, чего хотим. Ты знаешь, чего хочешь, а остальное для тебя – как для ракеты, поднимающие ее в космос части, они потом отвалятся, да и хер с ними. Прости за крепкое слово. Моя жизнь резко изменилась, когда я о Них узнал. А узнал, поселившись здесь. Места старые. Тут вот недалеко даже развалины старого особняка барского есть. Хозяйство тут раньше было помощнее. Я купил домик два года назад. Небогато, как ты видел, но живем.
Остап обратил внимание, что уже минут пять не вдыхает дым, а челюсть так и норовит упасть вниз, всё внутри пляшет и дергается.
— Ты видел во сне дерево, да, Остап? И я тоже. И Валентина, а потом и дочки. Мы, конечно, не сразу об этом стали говорить друг другу. Просто как-то раз, слово за слов, поняли, что нам снится одно и то же. Большое дерево, размашистое. И я это дерево вскоре обнаружил, тут, недалеко. Самое смешное – совсем недалеко от дома.
Остап хотел бежать туда, только скажи направление. Руки тряслись.
— Да, Остап, вижу. Вижу твое возбуждение. Ты еще послушай. Не волнуйся, я тебе всё покажу.
— А что дерево… И какое оно? Что было, когда вы его нашли?
— Можешь на «ты» со мной, как и я с тобой. Ну, что сказать. Когда я его нашел – понял – оно совсем непростое. Хотелось приходить к нему снова. Тянуло и всё. Потом сидим как-то с соседями, отмечаем День Рождения Валентины, а мне Ефим, хозяин дома неподалеку, как бы в шутку, смущаясь, говорит, что ему уже которую ночь снится… Ну, ты смекнул, что. И я понял, ему тоже нужно показать находку. Нынче нас уже семнадцать человек, лунатиков безумных, – он ухмыльнулся. - И с тобой всё ясно, на лбу написано. Только ты сюда шел каким-то своим путем… - он прервался, о чем-то подумав. — Ну, я вижу, что ты гадость свою уже не куришь. Идем-ка обратно, в дом. Пошли-пошли, к дереву еще не пора, поверь мне.
Они снова оказались в беседке. На столе громоздился огромный керамический чайник и парил носиком. Рядом – слегка потертые чашки, сахарница. Пахло чабрецом, ромашкой и еще какими-то травами.
— В общем, всё сам увидишь вечером. Как только начнет смеркаться. До тех пор могу тебе предложить подремать вот, в гамаке. Я пока по делам побегаю. Ложись, поваляйся, на природе хорошо отдыхается. Вот вода, вот чай, вот тут бублики всякие, если захочешь перекусить.
Гостеприимный хозяин ушел. Остап готов был хватить чайником об пол, лишь бы сбросить напряжение. Дерево где-то здесь, но ждать аж до вечера! Да как же так? Но ничего не поделаешь. Он походил взад-вперед, потом устроился в гамаке и мгновенно уснул. В этот раз снов не было. Разве что слышался звук, где-то в бездонной темноте истерически каркал ворон.
— Ну что, Отсап, можно просыпаться, — Олег склонился над гамаком.
Остап подскочил и стал тереть лицо. Никак не ожидал, что уснет. Небо темнело, значит проспал он ужасно долго. Оглянулся – беседка была полна народу. Мальчики и девочки, мужчины и женщины. Некоторые с интересом на него посматривали, другие беседовали между собой, не смущая парня вниманием.
— Вот, это вся наша команда, — сказал Олег громко. Представил каждого отца семейства, его жену, детей. – Все мы видели дерево, все теперь к нему ходим. Конечно, интересно не дерево само по себе, как ты понимаешь. Сейчас мы потихоньку допьем чай, и пойдем. Ты – с нами.
Олег подхватил свободную чашку, плеснул туда из огромного чайника, разбавил из кувшина водой.
— На, брат, это черный чай с травами. Настоялся так, что пробирает аж до пяток.
Люди были все здешние, наполовину сельские, наполовину городские. Ведь Щепка – это часть Ростова, хотя и с краю. Простые лица, простая одежда. В их кругу Остапу было комфортно. Всю жизнь он прожил в городе, люди вокруг него были другие – более суетные, воображающие, нередко озлобленные и всегда уставшие. Эти же сидели с чаем, разлитым в старые кружки, и не спешили никуда. Были, что называется, в «здесь и сейчас». Потому что здесь они и жили, здесь была их земля и их хозяйство, которое давало им жизнь, скромную, но самодостаточную. И было еще что-то, о чем Остап очень скоро узнает.
— Всё, ребят, не могу я больше чаёвничать. Пошли. Там в десять по ящику футбол будет. Наши против чехов. Я такое не пропущу, — сказал пожилой мужик, громко опустив кружку на стол. – Спасибо, Олег, за угощение. Давай уже в садик и по домам, – всё это он говорил просто, как будто бы предстояло просто полить огород.
Все согласились, и засобирались. Дети тут же прекратили свои игры и были готовы следовать за родителями. Олег оглядел всех, кивнул, и пошел впереди. Вокруг пели сверчки, на дороге спало несколько собак, пара фонарей тускло освещала окрестности.
Далеко ходить не пришлось – поляна находилась в десяти минутах, хитро спрятавшись за густыми кронами старых деревьев. В дальнем ее конце, накренившись, стояло оно, дерево с черной корой и синеватыми листьями. Можно было подумать, что оно всё в копоти или намеренно покрашено в темные тона. Вокруг его огородили низким заборчиком.
Олег остановил Остапа буквально на краю опушки.
— Так, Остап, послушай. В этот раз ты будешь стоять вот здесь. И чтобы ни шагу вперед, понял? Это важно. Что бы ни случилось, вот тут и стоять, — хозяин говорил как всегда не спеша, обстоятельно и не предполагая отказа.
Остап хотел спрашивать, спорить, сопротивляться, но понял, что делать этого не стоит.
— Добро?
Кивнул.
— Вот и хорошо. Смотри внимательно. И молчи. Потом всё обсудим, — с этими словами Олег пошел к оградке. Там его ждали футболист и еще один мужик, помоложе.
— Ну что, кто сегодня идет? – спросил футболист. Голос у него стал тихим, почтительным. Но не к товарищам, а скорее в связи с самим местом.
— Ты и ступай, Ефимыч, — сказал Олег.
Остальные мужчины стояли чуть дальше, женщины и дети за ними. В руках некоторых были слабенькие светильники. Футболист Ефимыч расправил плечи, выдохнул, и отворил дверцу оградки. Поставил свой фонарь на землю. Подошел к дереву и, помедлив еще немного, приложил к стволу ладонь, склонил голову. Внутри Остапа всё замерло. Голкипер готовится принять мяч, сильный нападающий подлетает к мячу и… Очень хотелось подбежать прямо к дереву, видеть каждую мелочь. Но парень понимали, что это какая-то проверка и ему никак нельзя ослушаться Олега. Ночное небо. Вся группа, включая детей, стоит молча и неподвижно.
Откуда-то заструился необычный звук, напомнившее Остапу работу неведомого механизма. Что-то зашуршало, засвистело, заскрежетало. Целая россыпь призвуков слились в один – не очень громкий, но пробирающий насквозь. Вот дерево, вот стоит Ефимыч. Он уже не прикасается к стволу, просто ждет чего-то. Кажется ли это Остапу, что черный ствол слегка меняет свою форму? Или это что-то такое же черное выходит откуда-то из-за него, визуально сливаясь с деревом? Силуэт разрастается и начинает мерцать. Он то черный, то ослепительно белый, и смена эта происходила очень быстро. Перед Ефмиычем предстало нечто невысокое, около метра с половиной на глаз. Это было нечто живое, но в то же время совершенно чуждое живому. Казалось, что это человеческая фигура, полностью скрытая рясой и капюшоном, а из спины у нее выходило нечто вроде небольших крыльев, таких же мерцающих. На самом деле это не одежда. Наверное, это и есть тело неведомого создания. От возбуждения у Остапа кружилась голова. Это же Он. Это же Они… Существо еще приблизилось к Ефимычу, а тот подался к нему. Так они стояли, будто бы перешептываясь. Потом существо незаметно снова скрылось в кроне. Звук прекратился. Ефим промокнул лоб носовым платком.
— Скоро, — он сказал остальным, устало улыбнувшись. Все отлично поняли, о чем речь. – Теперь уже скоро. А я вот футбол пропущу, что-то сил нет. Спасть сразу.
— Ладно, братцы-сестрицы, по домам, на сегодня всё, — сказал Олег.
В лицах взрослых Остап замечал нотки благодати. Ефим слегка покачивался и прихрамывал – может быть колени уже не те, может дело было не в этом. Разговаривали люди мало.
Остап и Олег снова сидели в беседке. Под лампой кружили мотыльки.
— У меня дочь, Вера, с самого детства болела сильно. Горюшко наше с Валентиной. Не представляешь просто. Желудок. Ну и, когда стал я к дереву ходить и впервые вышел ко мне такой вот… испугался я страшно. Но они же это… И говорить-то не умеют, а сразу тебе в мысли все кидают – картинками и целыми томами. Как будто ты всегда это знал всё. И, одновременно, всё узнают о тебе. Ну и сказали мне – привести дочку. Я привел. Он на нее посмотрел, если так можно сказать. И всё. Вылечилась! Представляешь? Везем ее к врачу в очередной раз, а оно и не за чем. Тот осмотрел, послал на снимок. Всё стало как у здорового человека. Мы с женой буквально плакали от счастья. Вот тут сидели, друг друга за руки держали, и плакали от счастья. Алену тоже подлечили, у нее тоже были проблемы. Вначале Они казались страшными, но тянуло к ним невыносимо. Общаться с ними физически тяжело. Детям особенно. Хотя теперь дети даже больше к ним хотят, чем мы. Веру вылечили, потом и другим помогли. У Генки сын – была беда со зрением. Тоже – привели его к дереву – больше очков не носит. Они – я говорю «Они», потому что Он не один там. Иногда Они сразу по три являются.
— Кто же Они?
— В каком смысле?
— Ну… Что они?
— Да я откуда знаю. Лидия Петровна, жена Гены, прозвала их как-то ангелами. Ну мы и называем их, но вообще стараемся не называть никак. Им не нравятся имена и названия. Даже в мыслях. Они, как бы, совсем иначе, чем мы устроены. У них по мыслям много условностей. Не думать это, не думать то. Не так, чтобы нельзя… Они тебе всё это отражают на твоем же состоянии, и ты понимаешь, почему им то или иное не нравится или нравится.
— Мне можно будет в другой раз к ним подойти?
— Да, Остапчик, можно будет. Ты проверку прошел. Другой бы уже в другой город перебирался или с ума бы сошел. А иной вперед бы дернулся, и пришлось бы его выкинуть из этих мест. У нас ведь тут всё на взаимном уважении. Вижу теперь, что ничуть не ошибся в тебе. Мы каждый вечер их навещаем. Когда можем – приносим гостинцы.
— Гостинцы?
— Они не едят и не пьют человеческого, но очень просят им воронов приносить. Грачей, воронов… Очень их любят. Хватают и с собой уносят. Я в городе и ближе к кладбищу стараюсь то слетков подобрать, то где и взрослых подбить камнем. Вроде и жалко птицу, но это как угощение… Уток и кур они не воспринимают почему-то.
— Олег, Ефимыч сказал «скоро». Это о чем?
— Это самое интересное, но я не будут тебе сейчас говорить. Они тебе всё покажут сами.
Только теперь Остап вспомнил, что у него утром работа и что нужно будет зайти к отцу, проведать. От этих мыслей его буквально мутило. Сейчас? Уйти отсюда? Из места, к которому вела вся его жизнь? Ему хотелось лечь под тем деревом или где-то рядом, хотя бы вот здесь, у Олега в гамаке, и ждать Встречи с Ними. Его личной Встречи. И умереть для всего остального в этом мире.
— Мне кажется, Остап, что тебе нужно, что называется, выдохнуть, — сказал Олег, положив парню руку на плечо. — Море впечатлений, это ясно. Как я сказал – человек неподходящей породы давно бы уже сбрендил. Но ты – ты хочешь большего, хочешь посмотреть в глаза Гостям. Кстати сказать, глаз у них нет… Но это ты сам увидишь.
С горечью Остап подумал, что, наверное, Олег был прав. Нужно сейчас же топать в сторону дома. Идти по темноте, через поля – до своей кровати доберется через час, не раньше. И утром на работу, потом еще раз на работу, навестит отца и вот уже тогда придет сюда основательно. Он попрощался с Олегом, и пошел через лес, включив слабый фонарик. Глаза привыкали к темноте достаточно быстро. Хозяин долго смотрел ему вслед.
***
Остап слегка проспал. Всю ночь ему снилось что-то, но что – невозможно было сказать. Звуки – как тогда, при появлении существа, только громче. Будто бы он, Остап, где-то здесь, в кромешной темноте, но где это, что происходит – непонятно. И так всю ночь, а значит – бесконечность. Он проснулся буквально постаревшим. Было очень страшно. По правде сказать – у дерева было тоже страшно. Страшно было и тогда, когда он был маленьким и видел (теперь он был почти уверен в этом), такого же гостя прямо у себя в комнате. Но Остап был весьма флегматичным ребенком и вырос в весьма флегматичного молодого мужчину. Более того, врачи говорили его родителям, что у него идет какое-то отставание в развитии, в том числе и что касается эмоций. В быту это выражалось не только в том, что он достаточно медленно и плохо усваивал какую-либо информацию, но и в его замедленной и отстраненной реакции на нервные возбудители. Он почти никогда не испытывал сильных эмоций. Возможно, с той самой встречи с сущностью. С тех пор его психика возбуждалась только от мысли о Встрече, от мысли о другой реальности. Эти дни, после знакомства с Олегом, были изматывающими, так как эмоции били через край, рвали Остапа на части. Ему было страшно, да. Его пугали даже Олег со всем его коллективом. Они же, если посудить здраво, явно ненормальные. Привести собственного ребенка к существу… Которое обещает его вылечить? Если бы Остап был нормальным, тем самым нормальным человеком… С ним бы ничего этого не случилось. Да, такова плата, верно?
Весь мир образован переплетениями причин и следствий, действий и последствий. Если бы у этого парня был хоть кто-то, с кем можно обсудить все эти чудеса, излить душу. Был старьевщик, который и дал Остапу записки Лица. Его можно было назвать другом, но они никогда не говорили о личном. Они много говорили о странном, о книгах про странное, об оккультизме и фольклоре. В конечном счете, старьевщик тоже был чудаком. Если бы Остап поведал ему о том, что видел в Щепкинском лесу, тот бы, вполне возможно, с огромным интересом выслушал, даже поверил бы. Но чем бы это помогло? Остапу было страшно, было странно, но всё это затерялось где-то внутри в складках толстого панциря, который защищал его существо.
***
Он отработал день, проспал ночь, отработал еще, и в полдень пошел в офис к зам. начальника склада. Попросил отпуск на неделю. Уже пять лет Остап работал здесь и никогда не уходил в отпуск – это было крайне невыгодно, и ему особо не хотелось отпускаться. Зам посмотрел на него, прикинул, кем можно будет заменить. Отпустил, выдав жалкую сумму на отдых.
Остап отправился к отцу утром первого выходного, застал того спящим в туалете. Окурок валялся на кафеле, какая-то газета устлала его хилые ноги. Сын постучал по дверце, чтобы отец очнулся, и тот кое-как пришел в себя.
— А… Пришел. Ага. Ща я… — она стал подниматься, нашаривая штаны. Остап пошел в кухню, увидел там спящего собутыльника. Растолкал, велел убираться. Тот, вставая, попробовал ударить парня наотмашь, но промахнулся и упал. Хрюкнул и почти на четвереньках поплелся к выходу.
Остап проверил холодильник – ничего. Пошел в магазин, купил побольше продуктов. Загрузил что-то в морозилку, что-то в основные камеры. Ящичек пива поставил в нижний ряд, где обычно хранились овощи. Сварил ленивый суп, поджарил мясо. Отец приплелся на кухню, открыл, не без усилия, холодильник, выхватил из ящичка пару бутылок пенного и похромал в комнату. Остап глянул ему вслед – ноги уже на последних минутах. Скоро он не сможет ходить без палок, а потом вовсе не сможет ходить. Возможно, раньше этого ему откажет сердце. Что будет с ним, если Остап не придет через пару дней? Или не придет никогда. Кажется, тоже самое, что в том случае, если сын останется здесь жить.
А может взять отца с собой? Отвести его к дереву? Может они ему помогут? Остап зашел в отцовскую комнату. Тот уже успел справиться с одной из бутылок. Сидел на своем продавленном кресле и то ли дремал, то ли просто завис. Жизнь в этом человеке задержалась исключительно на уровне тела, а то, что называется интеллектом, душой, чувствами – всё давно ушло. Нет, ничем не помогут отцу черные ангелы. Внезапно отец распахнул глаза и посмотрел на Остапа. Он смотрел молча и очень внимательно. Взгляд ясный, умный – как когда-то, в самом детстве. Парню стало не по себе, стало неуютно. Отец смотрел, смотрел, а потом смысл из его взгляда улетучился, он снова погрузился в стандартное забытье.
— Пока, — скрипнул Остап тихо. Развернулся и ушел, заперев дверь на ключ.
Снова ему нужно было время, чтобы отдышаться, прийти в себя, выбросить из головы своего родителя, забыть это странный взгляд. Что это было? Что тот разглядел в сыне? Что вернуло его на эти несколько мгновений? Остап столкнулся с каким-то крупным мужчиной, чуть не упал. Тот сплюнул и двинулся дальше, ничего не говоря. Было обидно, вспомнилась школа, когда это было нормальной практикой и одним толчком такие встречи не заканчивались.
Остап вынул телефон из кармана и набрал Олега. Тот не отвечал. Парень похолодел. Не отвечает! Эти два дня ведь Остап ему не звонил и вообще не говорил, когда планирует вернуться. Что если… Если его там больше не хотят видеть? Решили, что он струсил. Или что разболтал кому-то. Остап брел, не разбирая дороги, чувствуя ужасное волнение. Он набрал еще раз. Семь гудков и переход на автоответчик. Катастрофа… Что же делать? Звонить еще? Ждать, когда Олег перезвонит? Всё отец. Снова всё внимание было на нем. Сколько же времени я на тебя потратил! Годы. Остап жил отдельно, но чувствовал постоянную и гнетущую ответственность за своего родителя. И зря! И зря. Он не заслужил…
***
Он сидел дома и смотрел на свой мобильник, зажатый в руках как молитвенник неофита. Молчание. Невозможно было думать, невозможно было расслабиться. Таких сильных переживаний он не ощущал никогда. Разум подкидывал новые и новые картины поражения. А что, в конце концов, если всё это, всё это ему просто показалось? Что, если ты, Остапчик, сбрендил, не хуже папаша? И не заметил. Нет, ты всегда был придурком, но по крайней мере разбирал, что происходит вокруг. А теперь поехал окончательно. М? Но нет же, нет! Встреча. Смысл жизни. Детство, мамины больные глаза, стена, ночной визит спирали огоньков… Да, всё это было. А вот встреча с Олегом, дерево… Что, если ты всё это достроил, чтобы, наконец, получить желаемое?
Остап смахнул очередную слезу. Он рыдал от бессилия и непонимания. Он слышал звуки – где-то далеко как будто бы журчал источник. Только звук был неестественный, как если бы вода журчала в замедленном темпе. Этот жуткий звук напоминал стоны – гулкие, замедленные, длящиеся вечно. Комната вокруг, и так весьма темная даже днем, казалось, погружается во мрак. Остап сжался… Мир обступал его, пробиваю наработанную годами защиту. Он был так одинок и так…
Телефон задрожал в руке. Он уронил его от неожиданности. Поднял. Звонил Олег. Он смотрел на имя, высветившееся на экране и мысли летели в голове. Мелодия звучала один раз, второй раз, третий… Поднял.
— Остап, ты? — знакомый голос Олега.
— Я…
— Ты чего, простыл, брат? Что с голосом? Когда к нам? Я думаю – не звонит, значит занят. Мы тут даже забеспокоились.
— Не… Я это, на работе был. Нужно было дела всякие…
— Понял, понял. Ты же нам уже, считай, родной почти. Вот и беспокоимся. Может стареем. У меня, помню, батя с мамкой тоже постоянно за всех беспокоились. Эх, царствие им небесное, старикам моим. Так вот, о чем это я. Приезжать надумал?
— Да, я хоть сейчас.
— Добро. Давай только маленько позже. У нас тут уборка, куры. Приезжай часам к пяти. Дорогу помнишь? Или встретить?
— Помню.
— Ждем, Остапчик! До встречи.
Остап сидел и смотрел на свой телефон. И даже улыбался. Нет, ничего ему не показалось. Сегодня он встретится с Ними. Время пришло.
Продолжение следует...
Все персонажи и события вымышлены
ЦВ