Между памятью и бескрайним Тихим океаном
– У нас сейчас имеют место воспоминания и раздумья о прожитой жизни с видом на океан. Красиво звучит, правда? – сказала она.
– Да, романтично до охренения, до кома в животе, так и хочется разрыдаться от умиления, сказать какую-то сентиментальную банальщину типа: «Мы с тобой сейчас сидим, Тася, между памятью и бескрайним Тихим океаном».
– Между памятью и явью, – отозвалась подруга. – Красиво звучит, ни капли не банально, только вспоминать не всё, что было, хочется.
Я с ней согласилась, но молодое тело хотело действий, а мозг, ныне лишенный атеросклеротических бляшек, ёрзал и захотел о чем-то активно размышлять.
– Тась, наши жизни не подарочные, когда мы их потрошим и вынимаем из памяти составляющие, много хочется выбросить, избежать, но от нас, наверно, и хотят, чтобы мы их изменили или изменились сами. Подумай, что бы ты хотела изменить в своей жизни? Только не начинай сразу с Ромки.
– А что, лучше с сына? Вот сейчас сижу беременная сыном Тарасиком и могу надеяться, что в новой жизни он не погибнет, что его не собьет машина, что даже если собьет, то врачи поймут, что у него гематома мозга и сделают операцию, и он останется жив. А если всё повторится? Не хочу пережить этот кошмар снова.
– А может, и не собьет, вдруг всё пойдет по-другому? Ты ведь не жалеешь, что была замужем за Ромкой? Он был особенным даже среди нас, не совсем правильных. Помнишь, как мы плавили бирюзу и даже пытались создать изумруды в нашей квартире? Всё вокруг воняло и процесс сжирал кучу электроэнергии. Эта муфельная печка так и валяется до сих пор у меня в подвале, наверное, сгнила.
– Наверное.
– Да, шлифовальный круг тоже там же гниёт. Вот только камни, что мы шлифовали, спёрли воры. Жалко было – жуть. Любила их погладить, особенно ту изумительно красивую пластиночку лазурита, величиной с ладонь, да яшмы кусок, так хорошо отполированный.
– Да, твоя мама терпела даже шлифовку камней в квартире: мерзкий визг шлифовального круга и пыль во все стороны.
– Мама была святая, а я дрянная дочь – только сейчас это поняла.
– Точно, святая. И моя мама тоже была святая, раз Ромку терпела. Помнишь, вы все смеялись, когда рассказывала, что, когда стирала бельё, мама часто крутилась недалеко, потом брала его трусы в руки и причитала: и в этих трусах он изменял моей дочери. А я отвечала: «Мама, в трусах не изменяют». А мне было глубоко наплевать на эти его измены.
Мы замолчали. Думалось о Ромке. Ромка, как же ты так? Чернявый, кучерявый, смуглый. Его внешность полностью соответствовала прозвищу «цыган». Нам всем тяжело совместить тот образ невероятного обаяшки с его поступком сейчас. Это не совмещается.
– Увы, Аська. Кто мог подумать, что этот парень, любимец женщин и девушек, просто свой в доску парень, мастер на все руки, каких мало, вдруг обворует меня после стольких лет жизни, после смерти сына, заберёт хитростью золото у моей матери, продаст нашу квартиру и оставит меня ни с чем.
– Он помогает дочери, и уже десять раз выплатил эти деньги.
– Дело не в деньгах, дело в поступке.
– Тась, не смотря ни на что, многие наши считают, что ты до сих пор его любишь.
– Нет, просто вспоминаю и хорошее, и плохое, и не могу простить.
– Вспоминай так: мухи – отдельно, котлеты – отдельно. Ведь если бы не он, ты бы не увидела и не сделала столько всего необычного: не толкалась в зоомузее с фондами и не общалась бы там с интересными людьми. Не восстанавливала узоры и краски уникальных дагестанских ковров. Не участвовала в постройке очистных сооружений в Турции. Не занималась проблемой тестирования беременных, не придумывала и пыталась бы осуществить тысячи невероятных идей, не… да много чего «не». Вы всё это делали вместе. Он тогда увлечённо тебе помогал. Ромка тебе так много дал.
– Но и так много взял. Всё не положишь на чаши весов. Вы все его пытаетесь обелить.
– Неужели мы все так меняемся, становимся способными на поступки, которые не вяжутся с нашими юношескими взглядами? У тебя, вернувшись в прошлое, есть шанс бросить его в самом начале жизни и начать в одиночку воспитывать сына, зная, что может случиться, и предотвратить это. Начни все по новой, сначала, с этого места в заповеднике.
Таська помолчала совсем немного.
– А ты знаешь, не хочу.
– Ты любила его и не хочешь сделать так, чтоб ваша любовь осталась не омрачённой страшным предательством? Что-то не верится.
– Знаешь, с ним было интересно и здорово. Я знала, он разделит со мной мои даже самые завиральные идеи, а я буду думать над его идеями и обсуждать их с ним. Нам с ним не было скучно вместе. Я это помню и ценю. Но…
– Так ты его любила или нет?
– Вот прицепилась. Наверно, любовь я бы разделила с другим, – произнесла она и как-то хитро сощурилась, – по прошествии лет вспоминаю Сашку Скворца. Красавец. Но уже тогда лысеющий. Представляю, как я глажу его лысинку, обрамленную рыжими волосёнками…
Таська мечтательно закатила глаза, и я тоже, от ужаса.
– Ой, просто руки чешутся это сделать, так и вижу, как я его поглаживаю по голове.
Таська начала ерзать и подпрыгивать, потирая руки.
Я тоже представила лысину Скворца, и как её гладит Таська, и засмеялась, совсем не безобидно.
– Тася, что ты несёшь?
– Кэн. А что, он мне всегда был приятен, и если бы я была с ним, то наверно, он бы не спился.
– Да он бегал за каждой юбкой и пил сильно не в меру даже тогда.
– А кто тогда пил в меру? Хотя Ромка не очень пил, верно. И не путай его со Скворцом, это Ромка бегал за каждой юбкой.
– Зачем он тогда тебе?
– Да сказала же! С ним было всегда безумно интересно. Но, наверное, я его все-таки не любила. Если бы мы были просто друзьями, было бы лучше.
– А так у вас двое детей от дружбы, и, по твоим словам, выходит, что ты его сама использовала.
– По-своему мы все используем друг друга… Ну, гулял…
– Так что, ты бы не променяла такую сложную жизнь на возможность начать сначала?
– Знаешь, у меня две внучки. Люблю их до умопомрачения. Вдруг в новой жизни их не будет? Не переживу этого. Да и дожидаться их появления, когда дочка вырастет, тоже не хочется. Дочка сложная, и очень, и зять не подарок совсем, но я не хочу их терять. НЕ ХОЧУ… Понимаешь?
– Куда уж понятнее, а мне не о чем жалеть. Я им не нужна, как не так уж сильно нужна себе. Всегда была авантюристкой, и в моей зрелости меня ничто не держит. Пусть я буду казаться бездушной и ещё какой, но без меня им, думаю, будет лучше. Я самодостаточная и одинокая. И это грустно.
– Ты резкая, как ситро, Аська. Наверно, сейчас бы сказали, как Соса Соlа. Давай подумаем. Мне кажется, что завтрашний день у нас точно есть. Сказали, что на размышления дают три дня. Так что поживём и вспомним молодость в прямом смысле этого слова.
Из кучи водорослей, что волнами лежали на берегу, выглядывало горлышко бутылки. Я достала из коричневой кучи ламинарии пузатенькую стекляшку необычной формы. С нее даже этикетку не смыло.
– У тебя в коридоре много подобных, ты их собираешь? Жаль, что она пустая, выпить бы, может, попустит.
– Нет, это Примачишкина затея. У нас ведь тогда не было таких красивых бутылок разных форм, вот он и насобирал целую коллекцию подарков океана.
– А насчет выпить? – она порывисто вскочила и махнула рукой. – Айда домой! Чего мы тут комаров кормим? У меня ром ещё с прошлого прихода Влада остался. Можем пропустить «для сугерву». Хотя… Мне ведь нельзя теперь пить... Ну, тебе больше достанется, – рассмеялась беззаботно.
На ром «Нигро» мы подсели в заповеднике. Вообще-то выбор напитков в сельских магазинах, как в Киевке, так и в Соколовке, был очень небольшой: водка «Столичная» и ром «Нигро». Пить ром было круто. Мы его по ложечке добавляли в чай. Когда заканчивалась обычная заварка, мы заваривали листья и ветки черной смородины, в большом количестве растущей у реки. Сдобрить этот напиток ромом самое то. Иногда ром понемногу употребляли просто так, особенно, когда сильно промокнем.
Продолжение следует