Погода с утра не задалась. За окнами храма накрапывал мелкий противный дождик, по асфальту прохаживались взад-вперед промокшие галки. Но хор пел чудно. Да, хор пел сегодня просто чудно – удивительно стройно и чисто, торжественно и одухотворенно. Служба близилась к концу. Иннокентий Поликарпович стоял, переминаясь с ноги на ногу, почти возле самого выхода, и с лица его не сходила тихая блаженная улыбка, а взгляд, излучающий удовлетворенное спокойствие, был устремлен к алтарю. Видно было, что он уже устал стоять, но виду не показывал, держался прямо. Людей в храме было немного – все те же постоянные лица: сгорбленная старушка, мать с двумя непоседливыми сыновьями, длинный юноша с коровьими глазами, а также несколько прихожан, виденных Иннокентием Поликарповичем впервые. Сам-то он ходил в церковь прилежно раз в неделю, по понедельникам, поэтому всех этих людей знал в лицо. Подошли к распятию, и Иннокентий Поликарпович с легким, по-видимому, и преисполненным благодати сердцем, направился к выходу. Сердитый Илья-пророк со старинной иконы проводил его своим грозным буравящим взглядом. Странная икона это была, попавшая в маленькую церквушку на окраине города неизвестно когда. Словно живая. Вся темная, почти черная, невзрачная, а глаза святого на ней пронзительно ультрамариновые, как будто пересаженные с живого человека.
Иннокентий Поликарпович вышел, перекрестился на храм, раскрыл зонтик и не торопясь направился домой, завтракать. Он шел, осторожно перешагивая лужи, и по-прежнему улыбался. Вижу перед глазами его шаги – размеренные и спокойные, шаги человека, имеющего здравый ум и чистую совесть, но, пытаясь заглянуть в его душу, спрашиваю себя – все ли там так спокойно и хорошо? Вот правый глаз его чуть-чуть подрагивает, почти незаметно для него же самого, а на лбу образовывается поперечная морщина. Какая-то мрачная мысль, как назойливая муха, залетела к нему в голову и закружилась там по кругу, не желая улетать. Быть может, это мысль о старости – ведь ему уже ни много ни мало шестьдесят три, а может быть, стало вновь досадно за свою ученицу, с которой он так долго разучивал программу, и которая так неудачно выступила неделю назад на конкурсе. Он работает учителем фортепиано в музыкальном училище, уже сорок лет. За это время Иннокентий Поликарпович пережил всякое-разное, но любой провал или даже рядовая неурядица на творческой стезе всегда сильно огорчает и волнует его. Он может даже не спать целую ночь и все повторять, пересматривать в голове досадную ситуацию. Но потом, как правило, все постепенно забывает и смиряется. Вообще человек он легкий, не злопамятный, сам врагов никогда не ищет, да если такие и найдутся, всегда прощает. Окончил он Московскую консерваторию, чем, конечно же, по праву гордился, но не зазнавался, как это часто бывает с людьми, а ко всем старался относиться ровно и с уважением. Раньше часто, но в последнее время все реже и реже играл сам, и многие его игру ценили.
А теперь он пришел домой, снял ботинки и куртку, вымыл руки и собирался сесть за стол, который заботливо накрыла для него супруга, но его намерения прервал неожиданный телефонный звонок. Звонил неизвестный номер. Не без некоторого опасения Иннокентий Поликарпович ответил и услышал в трубке прерывающийся от волнения женский голос.
- Доброе утро. Это звонит вам Ксюша Н-ская, ваша выпускница… Я хочу сказать, что… люблю вас и хочу быть с вами…
Голос в трубке замолчал, и Иннокентий Поликарпович молчал от неожиданности тоже.
«Минуточку», - пробормотал он и вышел в другую комнату, чтобы не услышала жена.
- Ксюша, я помню тебя… Но… ты же понимаешь, то, что ты говоришь, это… ну, нелепо! Какая может быть между нами любовь, подумай сама. И, потом, у меня семья, внуки… Ты хорошая девочка, не плачь, ради Бога, но я вынужден тебе отказать…
Что-то еще в таком духе говорил ей Иннокентий Поликарпович минут пять, слушая в ответ только всхлипывания, сам про себя недоумевая, а потом попрощался и сказал лучше больше не звонить ему. «Увлекись каким-нибудь делом, чтобы чувства прошли», - дал он ей напоследок совет. Весь день после этого разговора он чувствовал себя не в своей тарелке. Он вспомнил, что Ксюша когда-то нравилась ему самому (а училась она не так давно – окончила год назад), и он видел в ней настоящие музыкальные задатки, но что из этого? Он, как честный человек, все сделал правильно и может ложиться спать со спокойной душой… Но душа не была спокойна.
***
Прошла неделя, потом две, и Иннокентий Поликарпович, погружаясь в рутину повседневности, потихоньку стал забывать этот щекотливый разговор, который так нарушил почему-то его обычное спокойствие. Но однажды, придя утром на работу и открывая дверь своего кабинета, он был встречен запиской, выпавшей ему под ноги из этой самой двери. В записке было стихотворение без подписи, но стоит ли говорить, что Иннокентий Поликарпович сразу догадался, кто автор. Стих был на его взгляд неплохой, но немного туманный. Кстати говоря, в нем ни слова не говорилось о любви. Иннокентий Поликарпович два раза прочел, зарыл бумажку в стопке нот, и зачем-то сел за стол, за который он никогда не садился, и закрыл лицо руками. «Почему же, почему она не хочет оставить меня? Запретил звонить, так оставляет записки… Ну ничего, может быть, эта блажь скоро пройдет, и девчонке самой станет за себя стыдно». Так думал Иннокентий Поликарпович, но к этим мыслям примешивалось какое-то странное чувство, которое он сам не мог выразить словами, и которое терзало его. «Я ведь ни в чем перед ней не виноват», - говорил он сам себе, - «Ну в самом деле, какие тут могут быть сомнения?»
Через две недели Иннокентий Поликарпович получил еще одно стихотворение точно таким же образом. На этот раз он не стал читать, а сразу положил его подальше в стол между нотами. Глаз задергался. Он походил по классу, а потом подошел к зеркалу с мыслями: «Что можно хорошего и привлекательного найти в этом старике такой молодой красивой девушке? Все понятно, любовь зла, но это попахивает какой-то фальшью. Уж не смеется ли она надо мной? Вдруг это все специально?» - и на душе у него сделалось неприятно. «Ладно, как бы ни было, я должен, наверное, еще раз провести с ней беседу. Сегодня позвоню и еще раз все по полочкам объясню», - решил он для себя. Но так и не позвонил. Ни сегодня, ни завтра. Ему было отчего-то страшно ей звонить, и как-то глупо.
Впрочем, Ксюша сама пришла… Она встретила его с тихой улыбкой у двери кабинета. В руке ее была белая роза. «Это вам», - сказала она и протянула цветок ошеломленному и испуганному Иннокентию Поликарповичу. «Я не возьму!» - сказал он и попятился, - «Вот еще чего выдумала. Я же говорил: не надо меня беспокоить. Мы объяснились и достаточно – неужели ты еще что-то не поняла?» В голосе его послышались нотки раздражения. Но она не уходила и молча смотрела на него с протянутой рукой. «Ксюша, Ксюшенька, опомнись!» - заговорил он уже с другой интонацией, - «Иди домой. Пойми, я тебе не пара. Найди себе подходящего жениха и будь счастлива. Пойми, я хочу тебе только всего хорошего!» Она глядела на него неотрывно, и губы ее начинали дрожать, как перед плачем. Иннокентий Поликарпович чувствовал, что внутри него будто бы растет и наполняется водой какой-то пузырь, который готов вот-вот лопнуть, и если это произойдет, получится катастрофа… Но она прижала розу к груди, повернулась и быстрым шагом пошла прочь по коридору. «Ну ничего, на этом наверное, все закончится», - думал Иннокентий Поликарпович, ворочаясь ночью в постели с бока на бок и пытаясь заснуть.
Но через неделю, когда Иннокентий Поликарпович уже в сумерки выходил из училища, у ворот его ждала она. Похудевшая, осунувшаяся, с черными кругами под глазами, из-за которых глаза казались большими и темными. Иннокентий Поликарпович отшатнулся и быстро пошел прочь. Но она догнала его, схватила за рукав и притянула к себе. «Скажите мне только одно, и я уйду», - проговорила она, судорожно глотая и глядя на него полными безумной надежды глазами, - «Вы ведь любите меня?» «Уходи», - прошептал Иннокентий Поликарпович, - «Уходи. Ради Бога, уходи!» И он вырвал у нее свою руку и пошел прочь, не оглядываясь. На этот раз она не стала его догонять.
***
Несмотря на все волнения, Иннокентий Поликарпович в общем-то оставался спокоен. Возможно, помогали отвлечься каждодневные репетиции перед сольным концертом, который предстоял в декабре. В концерте должны были принимать участие он сам и его ученики. Репертуар у всех был серьезный, и концерта этого в училище ждали. Иннокентий Поликарпович любил собрать на занятие весь свой класс, как это делали старые мастера, и заниматься единовременно. Притом, чем было больше людей, его слушающих, тем азартнее и воодушевленнее он объяснял и показывал. В эту субботу у него было особенное вдохновение. Пришли послушать даже студенты других отделений. Он стоял по центру малого зала, обращенный к ученикам, и увлеченно говорил, когда дверь открылась и туда вошла Ксюша. Лицо ее было страшно. Искривленный рот и глаза, в которых стоял бездонный ужас. Она с минуту постояла у двери, а потом резким порывом двинулась к нему и указательным перстом ткнула его в живот с победоносным возгласом «Пузо!», после чего закатилась мефистофельским смехом, смешанным с рыданиями. Иннокентий Поликарпович пару раз моргнул, а потом с воплем «охрана!!!» выбежал из зала и полетел по ступенькам на первый этаж. Из будки выскочил охранник, здоровенный малый с вечно удивленным и сонным взглядом и увидел такую картину: по лестнице кубарем катился Иннокентий Поликарпович, а за ним шла, неся в руках подол белого платья, улыбающаяся Ксюша.
Когда страх отхлынул, Иннокентий Поликарпович пришел в неописуемую ярость. Он встал с пола, оправился, и силился выкрикнуть ругательства, но ни одно не приходило на ум. Охранник чего-то мычал, явно не понимая происходящего, а Ксюша стояла напротив Иннокентия Поликарповича, скрестив руки на груди, гордая, тихая и спокойная. Наконец, Иннокентий Поликарпович выкрикнул: «Ступай вон!», - и пошел на Ксюшу, махая руками. Она спокойно направилась к выходу. «Чтоб тебе в аду гореть!» - крикнул он ей уже со ступенек, и сам удивился своим таким странным словам. «При чем тут ад?»
***
На следующее утро, после бессонной ночи, Иннокентий Поликарпович стоял на литургии в храме. Хор что-то и как-то пел, но он не слышал, все больше погружен в свои мысли. Илья-пророк смотрел на него ярко-голубыми глазами. Вставало солнце.