На похоронах Сирила Коллара, умершего 5 марта 1993 года, за три дня до вручения его фильму «Дикие ночи» четырех премий «Сезар», в первом ряду плакали двое: двадцатилетняя Роман Боринже и патриарх французского кино Марсель Карне. На его круглом, как морской гладыш, как поверхность наливного голден делишез, когда то свежем, улыбчивом лице, чем-то похожим на те, что у монахов ( вечно выходящих за пределы поста и целибата), сейчас прочерчивались что-то резкое, хичкоковское.
Возможно, у кого-то у собравшихся и промелькнула мысль, что жил бы Сирил несколькими десятилетиями раньше, он бы и сам мог попасть в ленту Карне, тем более в некоторых его поздних фильмах тоже присутствует тема запрещенной любви. Сирил стал первым, кто снял фильм о тех, кто болен «позорной болезнью», кто открыто говорил о своей бисексуальности – чего было уже скрывать. Он быстро сгорал.
А в «Детях райка» самым чувственным кадром стал тот, где Арлетти приподнимает край своего импровизированного сари, который она сложила из покрывала, и обнажает ноги. И мим Батист, нет, не мим - влюбленный, страдающий мужчина Батист Дебюро бежит от нее. Его миг блаженства еще впереди. Он просто еще об этом не знает, как и о том, что должен до бесконечности терять и обретать Гаранс : в карнавальной толпе с двухтысячной массовкой, в закулисье «Фюнамбюля», в их комнате с видом на ртурный ночной Париж, разбивающий сердце влюбленного раньше, чем наступит рассвет.
…А в тот мартовский день на одной скамейке на бдении Марсель Карне и Роман олицетворяли начало и конец, первую любовь (а Сирил действительно стал первой ее любовью) и предгробие, стояние у врат ночи… Ему кажется, что из гроба сейчас потекут черные змеи, как когда-то в фильме ужасов его детства, хлынувшие из старого сундука и расползающиеся во все стороны.
Та сцена была настолько страшной, что он потом не мог спать, кричал. Отец запрещал ему ходить в кино, но на утро бабушка снова давала ему украдкой монету. Эти змеи, точнее, этот образ ( это режиссерское решение) в военные годы спасут от голода, когда парижане отправлялись в провинцию за птицей, ветчиной и сыром, а таможенники, чтобы помешать спекуляции, проверяли багаж каждого пассажира. Так однажды Карне спросили, что в коробке, и он выпалил:
-Змеи! Живые змеи! Можете проверить!
Страх победил, и он уже более миролюбиво бросил Марселю:
- Ладно... Проходите... Но чтоб это было в последний раз!
Было Марселю Карне тогда уже восемьдесят семь лет, он тоже скоро умрет от иммунодефицита в Кламаре, в десяти километрах от родного XVII округа Парижа, от квартала Батиньоль, где он родился и провел свою юность. Где умерла его мать, когда мальчику было всего пять лет и эту интонацию, оставшуюся от рано постигшего его горя, он передаст героине Арлетти…
Проводить его придут Мишель Морган, сыгравшая у него юной в «Набережной туманов», Жерар Ори, наверное, Роман Боринже, никогда не игравшая у него, но разделившая его слезы по детству, юности, греховности и трансцендентальному черному кино, которое часто ему виделось ночами со всполохами памяти.
Многие придут с ним попрощаться: кто-то искренне пронес к нему любовь на протяжении всей жизни, кто-то был ему обязан, а кто-то из молодых только сейчас осознал, что ушел из жизни режиссер, который снял лучший французский фильм столетия. Неудавшийся краснодеревщик…
Кинокритик Андрей Плахов скажет, что смерть его поразила запоздалой несвоевременностью. Он несвоевременным и запоздалым был уже тридцать лет назад, когда со своей дотошным следованием сценарию и нарочитостью постановок не вписался в «новую волну». Однако, «Дети райка» не старели, оставались вечно юными, цветок, брошенный Гаранс Батисту, не вял, ее блестящие глаза под черной вуалью, усыпанной стразами, не сходили с экранов мировых синематик, а «новая волна» со своим авторским подходом, нефиксируемой камерой, леттризмом и маоизмом и, черт знает чем, еще уже давно отшумела.
Трудно понять о чем, на самом деле, плакал Карне. Малолетним подростком он отправился на похороны Сары Бернар, потом еле вернулся домой, чуть не заблудившись. Потом он пошел хоронить Анатоля Франса, а Сара превратилась с пышными соцветиями пион. Будто сжатая ладонью розовая марлевая пачка балерины Дега.
О чем он плачет сейчас? Может быть, смерть Сирила была только долгожданным поводом пролить слезы. Трудно не заплакать, когда самые лучшие твои годы были почти полвека назад, как не странно, в годы немецкой оккупации, когда фильмы были его запрещены, а он создавал свой черно-белый шедевр «Дети райка» и выпустил его на экраны в 1945 году.
Арлетти, сыгравшая роль «слишком живой» Гаранс, когда еще шла работа над монтажом, сидевшая под домашним арестом, не допущенная на премьеру из-за своей связи с немецким офицером, уже умерла год назад в возрасте девяносто четырех лет. Дочь водителя трамвая и прачки, символ старой Франции, уже ослепшую ее нарисовал Анри Матисс.
Где-то рядом в Париже доживал свой век великий Жан-Луи Барро, сыгравший роль мима Батиста. Барро было всего чуть больше восьмидесяти лет, а выглядел он ровесником своей жены, актрисы Мадлен Рено, старшей его на десять лет, пережившей его ровно на полгода. Они уже были женаты и очень счастливы, ровно до тех пор, пока, по признанию Барро, не умерла его мать и не пришла война…
Доживала Мария Касарес, дочь министра внутренних дел при Второй испанской Республике, сыгравшая в «Детях райка» свою первую роль Натали, будущая муза экзистенциалистов и подруга Альбера Камю…Тогда Мария очень нервничала. Едва Марсель произносил «мотор!», как она начинала дрожать, приходилось останавливать съемку, уговаривать, гладить ей руки. До конца ей так и не удалось одолеть волнение, дрожащий голос ее выдает...
Сценарист «Детей райка» и поэт Жак Превер умер двадцать лет назад… Еще раньше Пьер Брассёр, этот верзила, который в их детстве не дал ему в зимнем сквере покататься на коньках, а потом через много лет встретившись, спросил:
- А вы случайно не учились в школе на улице Батиньоль? Никогда не играли в сквере за церковью?
Он для него стал крестным отцом в кино, и уже его сын Клод, так похожий на отца и лицом (правда, без отрицательной харизмы холеного негодяя,), и нервом, уже лет десять лет назад покорил французов своей ролью отца Вик Береттон в фильме Клода Пиното «Бум»…
Был какой-то сквозной сюжет в реальности людей, причастных к созданию «Детей райка». Превер дружил с Пикассо и посвятил ему стихотворение («Не поддаётся яблоко, У него своё мнение, У него свои яблочные повадки…»), Барро отдал Пабло свою мансарду для работы над «Герникой» на улице Комерс. А «тихий, тоскующий голос скорби… трепетный и печальный» Марии Касарес в документальном фильме Алена Рене «Герника» произнес закадровый текст, написанный Полем Элюаром.
А все началось с того, что однажды в Ницце Марсель с Превером встретили Жан-Луи Барро. Как вспоминал Карне в книге «Жажда жизни» (перевод А. Брагинского):
«Устроившись в кафе, мы слушали его рассказы о театре. Один из его анекдотов заставил нас с Жаком навострить уши.
Речь шла о происшествии в жизни мима Дебюро. Однажды в расцвете своей славы он прогуливался под руку с возлюбленной по Бульвару преступлений. Внезапно какой-то нищий под воздействием выпитого стал оскорблять женщину. Дебюро попытался от него отделаться, но тот не унимался. Тогда в ярости Дебюро огрел его своей тростью. Удар пришелся по голове и был такой силы, что пьяница тут же скончался. Весь Париж устремился в суд, чтобы услышать говорящего Дебюро».
Марселю показалась эта идея очень интересной, привлекала и будоражила воображение сама эпоха, возможность воссоздать Бульвар преступлений, каким он был в середине XIX века. Как мне кажется, в самой природе мима была заложена амбивалентность – это стремительный переход от бесполости, бестелесности к ярко выраженному мужскому началу. Экспрессивнее всего Барро сыграет этот нюанс в первой кульминации фильма. Когда останавливает свой танец с Натали (тут видна еще декоративная условность, подчеркнутый галантный жест, предлагающий взять нелюбимой жене веер), и тут замирает в болезненном оцепенении и стремительно бежит догонять Гаранс.
…Карне отправился в Париж в музей «Карнавале», думая, что в зале эстампов найдет что-то интересное. Находки превзошли все ожидания: документы о Бульваре преступлений, о театре канатоходцев, и других театрах, рисунки, на которых были изображены кабачки, посетители, бродяги, уличные торговцы. Материала было много, столько, что фильм мог стать не просто ансамблевым, а эпичным.
Пересняв все самое интересное, он отправился по магазинам, где продавались книги по истории театра. Из книги Жюля Жанена Карне узнал, что галерку в народе тогда называли райком. Другая книга -Теофиля Готье -рассказывала о некоторых спектаклях. С этим богатым уловом он и вернулся на юг к Преверу.
А Барро мог не попасть в эту ленту, хотя он стал не только его первой искрой, но и талисманом. Фантастический шаг Декру-Барро через много лет воспроизведет на сценах мира и даже в Москве под проливным дождем, трансформируя в «лунную» походку, Майкл Джексон.
Впрочем, Барро сам рисковал. За спиной Марселя он подписал контракт с «Комеди Франсез» на постановку "Атласной туфельки" Клоделя.
А в парижском модном мюзик-холле Карне увидел мима, который изображал игроков в регби и теннисистов, боксеров, футбольных вратарей и т.п. В будущем его работы будут сравнивать с Чарли Чаплином. Как вспоминал Карне, он был высокого роста, худощав и весьма напоминал Дебюро, каким он запечатлен на фотографиях и гравюрах. Происходил он из старшей, не графской ветви рода Татищевых (смоленских Рюриковичей).
Барро был гораздо ниже ростом и таким сходством не обладал. Однако после долгих раздумий Карне все же не решился рисковать и взял Барро.
Он встретил прославленного актера, сценариста и режиссера Жака Тати в Москве на Международном кинофестивале и рассказал ему эту историю. Он остался к ней равнодушен.
На том месте, где год назад высилась громада белого замка из "Вечерних посетителей", была построена огромная декорация Бульвара преступлений. Правда, на этот раз мы проявили осторожность и построили в павильоне студии то, что на профессиональном жаргоне называется страховочной декорацией.
Наступил день наиболее масштабных съемок на Бульваре преступлений. Тут на всех обрушилась новость: американцы высадились на Сицилии!
Все словно обезумели. Казалось, что они вот-вот появятся в Ницце. Настроение усилила телеграмма из Виши: съемочной группе предписывалось немедленно вернуться в Париж со всей аппаратурой.
Карне стал тянуть время, чтобы все-таки закончить съемку сложнейшего эпизода. Однако Арлетти и Жан-Луи Барро, напротив, стремились поскорее уехать. Барро боялся оказаться отрезанным от Мадлен Рено, она в это время гастролировала в Виши.
Вернувшись в отель "Негреско", Карне узнал, что Арлетти уже уехала. Ему она оставила записку: "Марсель, все происходит слишком быстро. Гаранс, которая вам всем обязана. Арлетти".