Соборяне

Нина САДУР


                СТАРГОРОД
                Пьеса по мотивам романа ЛЕСКОВА «СОБОРЯНЕ»


Действующие лица:
Протоирей Савелий Ефимыч ТУБЕРОЗОВ
Дьякон Ахилла Андреич ДЕСНИЦЫН
Учитель Варнава Васильич ПРЕПОТЕНСКИЙ
Просвирня Марья Николаевна ПРЕПОТЕНСКАЯ, мать Варнавы
Дарья Николаевна БИЗЮКИНА
Измаил Петрович ТЕРМОСЕСОВ
ДАНИЛКА, мещанин, комиссар, пролетарий
НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ, плодомасовский крепостной карлик.


      Вторая половина 19 века. Среднерусский город Старгород. Он расположен  посреди безбрежных лесов и полей, а те, в свою очередь, усеяны деревнями и деревушками со множеством недавно освобождённого люда.  Старгород ни беден, ни богат, а так - среднего достатка. Проживают в нём представители всех сословий той поры: от именитых дворян, до разно богатого купеческого и  мещанского люда, не считая обширного племени разнообразной прислуги, недавно вышедшей из крепости. И конечно, ярко видна старгородская поповка, которая была есть и будет сердцем русской народной жизни.
      Живут здесь тихо и медленно, соответствуя церковному календарю и сменам  времён года; заполняя зиму сказками, а лето купаниями в реке Турице.  На самом деле городок живёт счастливо и мирно, каждый в нём на своём месте; от этого никому не тесно.  Но и сюда долетают новомодные  умственные веяния из столицы и эти веяния совершают в головах старгородчан настоящий пудромантель.
   
                ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА 1
Сад протопопа Савелия Туберозова. Ночью прошёл долгожданный дождь и вся природа ликует.  Нарядные окошки поповского домика.
На подоконнике сушатся чубуки.
ТУБЕРОЗОВ. АХИЛЛА. ДАНИЛКА.
Позже НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.

За деревьями борьба АХИЛЛЫ с ДАНИЛКОЙ.
Отец Савелий ТУБЕРОЗОВ, сидя  на крыльце, на коленке пишет свои «нотатки» в демикотоновую тетрадь.
В сад вваливается АХИЛЛА, влекущий за ухо ДАНИЛКУ.
ТУБЕРОЗОВ обстоятельно складывает свою тетрадь, застёгивает пуговичку на ней, кладёт  тетрадь в карман рясы,  после чего обращается к визитёрам.

      ТУБЕРОЗОВ. Что сие значит?
                АХИЛЛА, оставляя ДАНИЛКУ, подходит под благословение.
                То же делает и ДАНИЛКА, после чего АХИЛЛА по-прежнему
                схватывает ДАНИЛКУ за ухо.
      АХИЛЛА. Отец протопоп… Отец Савелий, вообразите-с, прохожу я улицей и вдруг слышу говор среди мещан… Вы, отец Савелий, к сердцу этого не берите близко! Что сей ничтожный пролетарий может сказать!
      ТУБЕРОЗОВ. А что ж случилось-то?
      АХИЛЛА. Сей! (ткнул в самый нос ДАНИЛКЕ) опровергал! Он, вообразите, говорил, что дождь, сею ночью шедший после мирского молебствия, совсем не по молебствию ниспоследовал.
      ТУБЕРОЗОВ(сухо).  Откуда ты это знаешь?
                ( ДАНИЛКА сконфужен).
      АХИЛЛА. Вообразите, отец протопоп! А он говорил – что дождь излился только силой природы!
      ТУБЕРОЗОВ. К чему же ты это так рассуждал?
      ДАНИЛКА(скромно). По сомнению, отец протопоп.
      ТУБЕРОЗОВ.  Твоё ли сомнение, невежа?
      ДАНИЛКА. Варнавы Васильича сомнение, отец протопоп.
      АХИЛЛА.  Ах, идол его забодай, я так и знал!
      ТУБЕРОЗОВ.  Поостынь, дьякон.  (ДАНИЛКЕ) Ну и что ж ты с этим сомнением делать намерен? Портки себе справишь на него? Или съешь его с лепёшками? Как сие сомнение тебя напитает и в жизни укрепит?
      ДАНИЛКА. По науке, отец протопоп. Для вольного гражданства-с. А портки мне Ахилла Андреич отдали за просто так.
      АХИЛЛА. Ну так ведь я ж тебе их и порвал, по сомнению твоему и порвал, дурачок!
      ДАНИЛКА. (шмыгнув носом) Извольте-с сами посмотрите, как порвали-с. А были ведь новые-с.
      АХИЛЛА (огорчённо). Да. Же ву пердю, это, брат, не сахар дю-дю.
      ДАНИЛКА.  Дозвольте-с сказать, батюшка, отец протопоп!
      АХИЛЛА. Отец протопоп, вы его не слушайте. Сей комиссар и вольный гражданин такого наплетёт, что со смеху покатитесь.
      ТУБЕРОЗОВ. Угомонись, дьякон. (ДАНИЛКЕ) Говори.
      ДАНИЛКА.  Извольте-с. Я, батюшка, в  рабстве жить не желаю-с.
      ТУБЕРОЗОВ.  Чей же ты раб?
      ДАНИЛКА.  Заблуждениев-с!
      ТУБЕРОЗОВ.  Заблуждений?
      ДАНИЛКА.  Да-с! Оченно заплутамшись в устарелых понятиях!
      ТУБЕРОЗОВ.  Какие ж понятия для тебя устарели?
      ДАНИЛКА (уклончиво).  Разное-с.
      АХИЛЛА.  Нет, брат, ты не виляй, ты теперь говори! Всё своё вольномыслие выкладывай! Послушайте его, отец Савелий! Обхохочетесь.
      ТУБЕРОЗОВ.  Угомонись, дьякон. (ДАНИЛКЕ)  Говори, говори.
       ДАНИЛКА.  Этого я не могу-с, об вольномыслии.
      ТУБЕРОЗОВ.  Почему не можешь?
      ДАНИЛКА.  Вы изволите к причастию не допустить-с.
      АХИЛЛА. Ах, шельма!
      ДАНИЛКА (внезапно) Ахилла Андреич с нашим лекарем сегодня купались на заре и голые-с, да-с! на коне плавали, а ржали громче ихнего коня.
      АХИЛЛА (огорчённо) Фу, ябедник.
      ДАНИЛКА.  Да-с. Сабли всенародно показывали-с. Шпорами брякали. Это и господа чиновники видели. Всенародно изволили сообщить, что они не дьякон, а воин, так и называть себя изволили: Ахилла-воин! Во все стороны раскланивались… Да-с… но это ихнее право вольного гражданина…
      АХИЛЛА.  Ты гляди, как ловко повернул! Ну, брат, удивил! Что ж ты на меня своё гражданство спихиваешь, ведь на мне же сан!
      ДАНИЛКА.  Я вижу-с. К этому я тоже могу добавить: пойманный мертвяк теперь уж лежит у Варнавы Васильича…
      АХИЛЛА.  Тфу! Рассердил ты меня! Отец Савелий, прикажите ему замолчать!
      ТУБЕРОЗОВ. (ДАНИЛКЕ).  Ступай вон, празднословец, из дома моего!
      ДАНИЛКА.  Прощайте, отец протопоп.
      ТУБЕРОЗОВ.  Будь здоров.

                ( ДАНИЛКА уходит.)

А ты, отец дьякон, долго ещё намерен этак свирепствовать? Не я ли тебе внушал оставить своё заступничество и не давать рукам воли?
      АХИЛЛА.  Нельзя, отец протопоп. Утерпеть было невозможно.
      ТУБЕРОЗОВ.  Так и надо было тебе с ним всенародно подраться?
      АХИЛЛА.  И что ж, что всенародно, отец протопоп. Ведь он, по его глупости, против божества восстаёт, а я предстою алтарю и обязан стоять за веру повсеместно. Святой Николай Угодник Ария тоже ведь всенародно смазал…
      ТУБЕРОЗОВ.  То Святой Николай, то ты. Понимаешь, ты – ворона и что довлеет тебе, как вороне знать своё «кра», а не в свои дела не мешаться. На силищу свою, дромадёр, всё надеешься?
      АХИЛЛА.  Полагаюсь-с.
      ТУБЕРОЗОВ.  Полагаешься? Ну так не полагайся. Не сила твоя тебя спасла, а вот это, вот это. (про облачение)
      АХИЛЛА.  Что ж, отец протопоп, вы меня этим укоряете Я ведь свой сан и почитаю.
      ТУБЕРОЗОВ.  Что? Ты свой сан почитаешь? А не знаете ли вы, отец дьякон, кто это у бакалейной лавки, сидючи с приказчиками, папиросы курит?
      АХИЛЛА (сконфуженно бубнит). Что ж, я, точно, отец протопоп. Этим я виноват, но это больше ничего, отец протопоп, как по неосторожности, ей, право, по неосторожности.
      ТУБЕРОЗОВ.  Смотрите, мол, какой у нас дьяк франт, как он хорошо папиросы муслит.
      АХИЛЛА.  Нет, ей, право, отец протопоп, вообразите, совсем не для того. Что ж мне этим хвалиться? Ведь этою табачною невоздержанностью из духовных не я же один занимаюсь.
      ТУБЕРОЗОВ  (значительно оглядев АХИЛЛУ).  Что ж ты мне этим сказать хочешь? То ли, что, мол и ты сам, протопоп, куришь?
                (АХИЛЛА смущён)
(Указывая на подоконник с черешневыми чубуками). Что такое я, отец дьякон, курю? Я трубку курю?
      АХИЛЛА (покорно).  Трубку курите.
      ТУБЕРОЗОВ. Трубку? Отлично. Где я её курю? Я её дома курю?
      АХИЛЛА.  Дома курите.
      ТУБЕРОЗОВ.  Иногда в гостях, у хороших друзей курю.
      АХИЛЛА.  В гостях курите.
      ТУБЕРОЗОВ.  А не с приказчиками же-с я её у лавок курю!! (Сгребает трубки в руки). Смотри за собой, дьякон. Я тебя много, много раз удерживал, но теперь гляди: наступают новые порядки, вводится новый суд, и пойдут новые обычаи и ничто не будет в тени, а всё въяве и тогда мне тебя не защитить.
                (ТУБЕРОЗОВ уходит в дом)
      АХИЛЛА.  Тьфу! Господь Милосердный, за веру заступился и опять не в такту!
                (Входит карлик НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ)
Ах, Николавра! Ну, брат ты мой милёсенький, ну!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Что такое, сударь?
      АХИЛЛА.  Какой же мне сейчас был пудромантель, от мыла даже голова болит!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Кто же это вас пробирал, сударь?
      АХИЛЛА.  Да, разумеется, министр юстиции.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Ага! Отец Савелий.
      АХИЛЛА.  Я старался, как заслужить, а он всё смял, повернул Бог знает куда и вывел что-то такое, чего я не пойму и рассказать не умею.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Такое с вами случается, сударь мой.
      АХИЛЛА.  Ах, брат ты мой и не говори! Хотел за веру заступиться, а сам виноват кругом. И ещё трубки так неполитично коснулся.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.   Трубки коснулись?  Да-с… Зачем же вы это сделали?
      АХИЛЛА.  Да чёрт его знает! Говорит, всё за тобой беспорядки тянутся.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А не тянутся, отец дьякон?
      АХИЛЛА.  Я уж и сам не знаю, как они случаются вокруг меня.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Да вы не убивайтесь, сударь. Это у него не от вас.
      АХИЛЛА.  Не от меня! За что ему на меня гневаться? Я ему без лести предан.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Нет, сударь, он на вас не гневен. Это он душою скорбен…
      АХИЛЛА.  Возмущён.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Уязвлен.
      АХИЛЛА.  Уязвлен… это он не от меня. Он уязвленный… И скорбьми язвлен…
                (Входит ТУБЕРОЗОВ)
      ТУБЕРОЗОВ.  Никола! Рад тебе, друг милый!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Я это, батушка. (Говорит «у» вместо «ю»).
      ТУБЕРОЗОВ.  Что твоё здоровье, Никола?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Какое, отец Савелий, моё здоровье? Зябну, как поросёнок.
      ТУБЕРОЗОВ.  Петровки на дворе, а ты зябнешь.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Да-с, весь в мешок заячий зашит. Да и чему дивиться-то-с, государи мои, станем? Восьмой десяток лет ведь уж совершает ненужный человек!
      АХИЛЛА (в умилении).  В нагавочках пуховых!  Боже мой! Душка! Зябнет!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Только сделайте милость, сударь, надо мною силы богатырской не пробуйте!
      АХИЛЛА (в опасной степени умиления).  Ай люли – се тре жюли!
      ТУБЕРОЗОВ.  Чего это ты егозишься, чего зудишь, отец  дьякон!
      АХИЛЛА (отпуская карлика). Тебя, Николаша, по лёгкости, никак нельзя по весу продавать.
      ТУБЕРОЗОВ.  А ты знаешь ли, кого ценят по весу?
      АХИЛЛА.  А кого-с?
      ТУБЕРОЗОВ. Повесу.
      АХИЛЛА.  Покорно вас благодарю.
      ТУБЕРОЗОВ.  Не взыщи, пожалуйста.
      АХИЛЛА.  А вы уж нигде не можете обойтись без политики. (Надувшись, уходит).
      ТУБЕРОЗОВ.  Дитя великовозрастное.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Да-с, всё бы им только шутки.
      ТУБЕРОЗОВ.  Не осуждай его. Чем бы дитя не тешилось… тяжело ему нашу сонную дрёму нести, когда в нём в одном тысяча жизней горит.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Именно-с. Я и не знаю, как ему умирать?
      ТУБЕРОЗОВ.  Я и сам этого не знаю. Он есть само отрицание смерти. Стихийный исполин.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Относительно смерти-с. Большое смятение может произойти-с через одно скверное происшествие.
      ТУБЕРОЗОВ.  Сказывай.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Даже трудно и рассказывать, батушка, отец протопоп. Дивное и невиданное происшествие.
      ТУБЕРОЗОВ.  Что ж ещё дивного может произойти в сем граде?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А вот-с: мужики наши пошли на реку и выловили утопшего человека. Опомнившись, отнесли его к лекарю. Ну-с, лекарь посмотрел, что человек совсем, бесконечный утопленник и отдал его, по цепкому и слёзному приставанию, учителю Варнаве Васильичу Препотенскому…
      ТУБЕРОЗОВ.  Резать?!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Резать, батушка. На науку выклянчил.
      ТУБЕРОЗОВ.  Отнять, отнять, Николай!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Нельзя уже, батушка, опоздали, отец протопоп. Учитель того человека уже, батушка, сварили, наподобие свиньи и бульон под яблоню вылили, а кости обстругали и изучают-с…
      ТУБЕРОЗОВ.  Я к нему пойду! Я напомню ему, как он, маленький, Бога любил и о Христе распятом плакал! Я на колени встану перед ним, безумным! Ах, неумный! Ах, какой же опасный в несчастии своём человек!
                Слышен страшный крик. Вбегает АХИЛЛА. Это он кричал.
      АХИЛЛА.  Сварил!
      ТУБЕРОЗОВ.  Запрещаю!
      АХИЛЛА (бия себя в грудь).  Еретики!
      ТУБЕРОЗОВ.  Запрещаю метаться и буйствовать тебе!
      АХИЛЛА.  Вообразите, отец протопоп, сварил заживо утопленника!
      ТУБЕРОЗОВ.  Что за несуразицу ты городишь: заживо – утопленника!
      АХИЛЛА.  Так вообразите, отец Савелий, он уж теперь кости нумерует!
      ТУБЕРОЗОВ.(сдерживаясь).  Путём или непутём этому надо положить конец!
      АХИЛЛА (указывая на карлика).  Вообразите ж, отец Савелий, этот благолепный малявочка и тут же, рядом костей наварить!
      ТУБЕРОЗОВ.  Не мечись, дьякон. Не ты один плачешь.
      АХИЛЛА.  Каково ему про кости узнать, крошке такой?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А мы тут, сударь, Ахилла Андреич, заступничество за варёного человека выдумываем. Начальство нижайше просить станем, чтоб поумнее варёного отбить у Варнавы Васильича и предать погребению.
      АХИЛЛА (оторопев).  Ах, ты! Как же это я не понял! Он с этим и пришёл! Ах, Николавра! Ах, умненький мой! Вот ведь, клопшток этакий, а меня опередил!
      ТУБЕРОЗОВ.  Дорогие мои! Топором ли зарубите вашего попа, или осмеянию предадите за его бабью юбку и слёзные молитвы; живой или мёртвый за вами плестись будет с плачем, ибо нельзя вам без него, дорогие мои!  Станете вы на путь особый и страшный, ибо пастырь ваш остыжен вами же. Многие придут к вам, ибо вы русские и соблазн в этом великий. Придут и станут манить вас неслыханными идеями, и вы, дорогие мои, соблазнитесь, ибо мечтательны есть вы.  И скажут вам, оскверни храм, ибо он опасен нашим идеям и вы оскверните. Да, да, дорогие мои, будет так! И скажут вам, убей отца и мать своих, ибо любовь опасна нашим идеям и вы убьёте. И скажут вам: без Бога ты и без корней, пойди, растопчи теперь Русь свою, ибо она – Собор Высокого Духа, а это обидно нам, невысоким. И вы, дорогие мои, Россию побежите топтать. Дико вам слышать это? Шепчетесь вы промеж себя, что поп ваш с ума сошёл? Но такое будет, говорю я вам. А разорив и окровенив свою землю, станете вы ждать всходов. Долго же будете ждать. Те, кто научали вас всему, вас же и осмеют, ибо были вы народ, а стали быдло, ибо была на вас жизнь, а стала смерть. «Нет у нас всходов!» - возопите вы к миру и мир станет бросать вам объедки от себя на ваш голод, а вы, дорогие мои, ползая, станете пожирать те объедки. И никому не будет до вас дела и возопите вы: «Мир жесток, где его жалость к нам?» Дорогие мои, Россия давалась вам, русским, а не англичанину или дикому американцу. И не американец же топтал Россию, а сам же русский в исступлённой мечтательности своей! Разве, разорив свой дом, хозяин ропщет, что сосед не разорял свой? Что соседу, коли вы в гордыне своей дикой бредили мировой дом улучшить, а свой дом прогадили? И это будете вы, сотворившие великие беды, нищие духом и плотью, злобные и нелюбящие. Приволокусь к вам, дорогие мои, опозоренный и полумёртвый, приволокусь, о спасении вам натверживать. Ибо вы претерпите муку, не виданную в мире. Ибо вас надо спасать и о вас рыдаю и плачу. Послушайте вашего попа, ибо он один есть пастырь вам: сбывается сказанное и посланник дьявола  идёт взять себе власть над христианским миром. Но на пути его поставил Господь Россию и сказал ей: «Вот антихрист, воюй с ним!» И говорю вам, дорогие мои, должно миру спасённому быть через великую жертву России! Так будет, дорогие мои!

                К о н е ц  1  к а р т и н ы


Картина 2
Ветхий домик просвирни Препотенской. Буйно заросший садик. За садиком густо стоят  могильные кресты – старгородское кладбище.
Посреди садика торчит пугало   в лохмотьях, для птиц. Варнава Васильич этого пугала всякий раз пугаются.
ВАРНАВА. БИЗЮКИНА.
Позже ТЕРМОСЕСОВ.

ВАРНАВА и БИЗЮКИНА, продираются сквозь заросли малины, и налетают на пугало. ВАРНАВА шарахается. Бизюкина смеётся.
      
      БИЗЮКИНА.  Опять вас пугало напугало, Варнава Васильич!
      ВАРНАВА.  Чёрт его знает, почему так!
      БИЗЮКИНА. Так выдерните его!
      ВАРНАВА. Его проклятый дьякон установил. Связываться лень. Мамаше,  видите ли, антоновских яблоков жалко от ворон! Тьфу на дьякона, тьфу на пугало, тьфу на яблоки!
      БИЗЮКИНА. Тьфу!
    
 ВАРНАВА грозит пугалу мешком с костями. Кости гремят.
Из лохмотьев пугала выглядывает ворона и каркает в ответ.
ВАРНАВА вновь шарахается, а БИЗЮКИНА взвизгивает.
      
      ВАРНАВА.  Идёмте же, Дарья Николаевна, идёмте в дом.

Заходят в дом.

ВАРНАВА вываливает кости из мешка на пол.
      
      БИЗЮКИНА.  А всё ж таки, Варнава Васильич, кости эти ужасная гадость!
      ВАРНАВА.  Позвольте, какая ж тут гадость? Они и не пахнут совсем, вот, понюхайте!
      БИЗЮКИНА (нюхает). Не пахнут, как будто.
      ВАРНАВА  А вам бы хотелось естественные науки чистыми руками изучать? Или вы ногти полируете, или кости нумеруете!
      
                ВАРНАВА начинает собирать их в скелет.
    
      БИЗЮКИНА (смутившись).  Зачем же, я вам не неженка. Я нарочно руки не мою.
      ВАРНАВА.  Да-с? Так и не моете? Вон они у вас, как пена белые. И бриллианты. Нет уж, если вы новый человек, так и соответствуйте, будьте любезны! А ежели вам это не по плечу, так извольте на бархатном диване валяться. (раздражаясь). Но уж тогда, батеньки мои, когда Россия вспыхнет, попросим вас не присоседиваться! Мы её зажигали, нам и торжество! а вы с диванами плывите в прошлое. Адье, мадам!
      БИЗЮКИНА.  Да что с того, что бриллианты? Зачем же сразу – адье?  Я их сниму, вот, смотрите!

БИЗЮКИНА снимает перстень, кладёт на подоконник и, украдкой сунув руки в цветочный горшок, пачкает их землёй.
      
      ВАРНАВА.  Нет, нет, нет, батеньки мои! Что вы их сняли, этого мало! Мало!
      БИЗЮКИНА.  Да зачем же вы меня батеньками обзываете?
      ВАРНАВА. Вот вы как? К мелочам цепляетесь?
      БИЗЮКИНА.  Да нет, я просто так сказала…
      ВАРНАВА.  Не просто! Не просто! Это ветхий человек в вас возроптал. А знаете ли вы, батеньки мои, что мы прежде попов ветхого человека раздавим?
      БИЗЮКИНА. Разумеется, я знаю это!
      ВАРНАВА. Пока попы народ дурачат молитвами и постами, мы ветхого человека первые наукой сломим. (потрясает костями). Всего перетряхнём! Разуму подчиним!
      БИЗЮКИНА. О, скорей бы!
                БИЗЮКИНА нанизывает на нитку с иголкой мелкие косточки.
Здесь какие-то лишние…
      ВАРНАВА. Так и выбросьте их к чертям совсем!
                ВАРНАВА ходит вокруг Бизюкиной. Осматривает её.
      ВАРНАВА.  Вот же! Всё тут! Протяни руку – и!
      БИЗЮКИНА.  Вы мне на юбку наступили, Варнава Васильевич. Ах, жалость какая – только ведь  из Парижа прислали!
      ВАРНАВА.  А хотите мужчиной стать?!
      БИЗЮКИНА.  Кем-кем?
      ВАРНАВА. Посмотрите туда! (показал вверх)  Бога видите?
      БИЗЮКИНА.  Нет.
      ВАРНАВА.  А меня вы видите?
      БИЗЮКИНА.  Да.
      ВАРНАВА.  Ещё раз спрашиваю, хотите мужчиной стать?
      БИЗЮКИНА.  Это… это, может быть, для общего дела нужно?
      ВАРНАВА.  Именно, батеньки мои!
      БИЗЮКИНА. Нужно заказать мужскую тройку благородного цвета. Мышиного. Дюжину сорочек. Фрак. Брусничный. С искрой. Марьиванна лопнет!
      ВАРНАВА.  Да причём здесь! Дура ваша Марьиванна! Причём здесь фрак?! Плоть вашу поменяем. Нутро перелопатим. Не как Бог создал, а как человек пожелает!
      БИЗЮКИНА (трусит) Резать?
      ВАРНАВА.  Дрогнули?
      БИЗЮКИНА.  Отчего же… Ради общего блага…
      ВАРНАВА.  За переделкой  человека будущее! (потрясает мешком). Вот для этого он и нужен! Узнать, с какого места ломку начинать. И я узнаю! Не верите? Возвращайтесь к своим кастрюлям!
      БИЗЮКИНА. Куда вы меня спроваживаете, Варнава Васильич? Вы, кажется, знаете мои взгляды.
      ВАРНАВА. Знаю! Но и вы поймите, какими шагами нам надо теперь шагать! И того довольно, что всё это теперь замедляют!
      БИЗЮКИНА.  Я же с вами лягушек ела, Варнава Васильич! Я бедных грамоте обучала. В газеты острое писала. Я знаю, какое теперь положение. Знаю, что спешить надо. Потому что  с нашим народом революцию ещё не скоро сделаешь!
      ВАРНАВА.  Так вы бросьте теперь всё это! Бегите к мужу под крыло! Ежели вам так не терпится предать!
      БИЗЮКИНА.  Ах, предать! Уже предать! Вы так повернули?
      ВАРНАВА.  Вы не поняли, Дарья Николаевна! Я ведь хотел сказать, что в столице все наши уже отказались от мягкой мебели!
      БИЗЮКИНА.  Я это знаю не хуже вашего, Варнава Васильич. Вы, кажется, видели, каков стал кабинет моего мужа?
      ВАРНАВА.  Дарья Николаевна, Россия, как пуховая перина! Нам нужно держаться, чтоб нас не втянули уснуть! Гвоздиков, гвоздиков в перину насуйте! Стёкол битых.  Так только сможете вы помочь народу своему!
      БИЗЮКИНА. Я, если хотите, и мужа прогоню. Тем более, если сама в мужчину переделаюсь. Я стану Дарий Николаевич Бизюкин! Интересно, что скажет муж?
      ВАРНАВА. Да начихайте  вы на мужа, Дарья… Дарий Николаевич!
              БИЗЮКИНА чихает.
Будьте здоровы!
      БИЗЮКИНА.  Благодарю. Это после грозы ночной… Так лило, так гремело; у меня теперь нервы навыпуск!
      ВАРНАВА. Намолили дождя, мракобесы!
      БИЗЮКИНА. К тому же, они все шпионы.
      ВАРНАВА. Кто?
      БИЗЮКИНА.  Будто не знаете! И Туберозов, и дьякон Ахилла, и карлик. Половина города шпионы и служат тайной полиции.
      ВАРНАВА.  Я всегда это подозревал. Дьякон с его скотской привычкой драться уж, вне сомнений, шпион!
      БИЗЮКИНА.  Да он и намекал.
      ВАРНАВА.  А Туберозов на меня в училище гонения устраивает за то, что учу, что души нет. (О костях) Вы мне скажите, где тут душа? Где?
      БИЗЮКИНА.  Её тут нет. Тут даже мяса нет.
      ВАРНАВА.  И против этого не попрёшь, батеньки мои! В костях её нету,  а значит, и в человеке нету! А он – гонения! Шпион! А уж карлик-то, ясное дело – с таким росточком не захочешь, а завербуют!
      БИЗЮКИНА.  Опасно, опасно с этими людьми!
      ВАРНАВА.  Не выдам своих! Не выдам! Резать всех! Резать! Резать!
      ПРОСВИРНЯ (издалека).  Варнаша!
      ВАРНАВА.  Чего вам?
      ПРОСВИРНЯ.  Тебе плохо, сынок?
      ВАРНАВА.  Мне хорошо, матушка!
      ПРОСВИРНЯ. С чего ты голосишь, друг мой?
      ВАРНАВА.  Оставьте меня в покое хоть в моменты моих занятий!
      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша, к обеду гости будут.
      ВАРНАВА.  Какие ещё гости?
      ПРОСВИРНЯ.  Отец Савелий!
      ВАРНАВА. (Бизюкиной) Вот оно!
      БИЗЮКИНА.  В затылок дышат…
      ВАРНАВА. (ПРОСВИРНЕ) Вы не посмеете!
      ПРОСВИРНЯ.  Дьяконочек Ахилла Андреич и с ними карло Николай Афанасьевич!
      ВАРНАВА.  Да вы с ума сошли! Они мои кости растащат!
      ПРОСВИРНЯ. Какие ж к обеду кости, друг мой! Петровки ведь идут! К обеду у нас ботвинья славная, судак печёный, рыжики  с картошкой, как ты любишь,   кисель смородинный!
      ВАРНАВА.  Кисель! (Бизюкиной) Слыхали?!  Смородинный! Отсталость!  Они все сговорились унижать меня!
                (ПРОСВИРНЯ ушла).
      БИЗЮКИНА.  Какое ж унижение в киселе?
      ВАРНАВА. И вы – за ними?! Так может вы и к жандармам побежите, донесёте на меня?
      БИЗЮКИНА.  Побойтесь Бога, Варнава Васильич! Мы же договаривались с вами вместе на каторгу идти!
      ВАРНАВА.  Вы великая женщина, Дарья Николаевна! Вы соратник.
      БИЗЮКИНА. Мы костями их припрём! Пусть отвертятся от матерьяльного!
      ВАРНАВА. Пронюхали! Нашпионили! Отберут кости и самого набьют!
      БИЗЮКИНА.  Непременно набьют! Вас уже били!
             (В сад забирается ТЕРМОСЕСОВ. Замечает кольцо на окне,
             крадёт его. Слушает.)
      ВАРНАВА.  Но нет! Слышите ли! Препотенского вы не возьмёте! Жандармы! Душители свобод!
      БИЗЮКИНА. Мученик.
      ВАРНАВА.  Госпожа Бизюкина!
                ( БИЗЮКИНА опускается на колени).
      БИЗЮКИНА.  Я здесь!
      ВАРНАВА. Помните ли вы идеалы нового человека!
      БИЗЮКИНА.  Помню!
      ВАРНАВА.  Согласны ли вы живота не пожалеть за эти кости?
      БИЗЮКИНА.  Согласна! Потому что это кости будущего! (Изгороди). Мракобесы!
      ВАРНАВА.  Мы станем нашими костями учить как можно злее! Они будут рвать нас, а мы будем учить и учить!
      БИЗЮКИНА.  Мы будем смеяться в лицо отцу Савелию!
      ВАРНАВА.  И гнусному Ахилке!
      БИЗЮКИНА.  Ахилла может вас набить. Мы будем смеяться в лицо карлику Николаю Афанасьевичу.
      ВАРНАВА.  И учить всё злее и злее!
      БИЗЮКИНА.  Я уже учу своих детей, что нет души и Бога!
      ВАРНАВА.  Вы святая женщина, Данка!
      БИЗЮКИНА.  А когда нас арестуют за кости?
      ВАРНАВА.  Скоро! И -  каторга! Эшафот! Гильотина! И все узнают! Все узнают! Все узнают, кто такой Препотенский!
      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша, тебе живот крутит? Плеснуть тебе узвару?
      ВАРНАВА.(скрипнув зубами). Вот, пожалуйста! Они всё делают, чтоб минуту занизить! Мне, может быть, голову скоро отрубят, а они со своим узваром прутся!
      БИЗЮКИНА.  А может быть, нас просто высекут?
      ВАРНАВА.  Не мечтайте! Каторга! Эшафот! Гильотина! Но я успею! Я возьму свои кости, приеду в Петербург и швырну их в лицо сами знаете кому.
      БИЗЮКИНА.  Долой кровавого монарха!
      ВАРНАВА. Долой. А зачем они манили нас лягушек резать? А теперь переметнулись и смеются над естественными науками! Что ж, мы теперь не нужны стали? Откат к старому?
      ТЕРМОСЕСОВ (входя) Абсолютно верно.
                ВАРНАВА И БИЗЮКИНА метнулись к дверям.
      ВАРНАВА.  Вы кто? Вы арестовывать пришли?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Может быть.
      ВАРНАВА.  Вы шпион?
      ТЕРМОСЕСОВ.  И это может быть.
      ВАРНАВА.  Из Петербурга?
      БИЗЮКИНА (внезапно).  Долой кровавого монарха!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Вы акцизная чиновница Бизюкина?
      БИЗЮКИНА.  Я вам и под пытками не скажу, кто я.
      ТЕРМОСЕСОВ.  А я, с вашего позволения, Измаил Петрович Термосесов. Свободный служащий по вольному найму.
      ВАРНАВА.  Вы вправду из Петербурга?
      ТЕРМОСЕСОВ.  А вы, стало быть,  и есть знаменитый учитель, Варнава Васильич Препотенский?
      ВАРНАВА.  Я совсем не знаменитый.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Знаменитый!
      ВАРНАВА.  Преувеличиваете!
      ТЕРМОСЕСОВ. Знаменитейший!
      БИЗЮКИНА.  Скажите, вы нас по спискам определили? Ведь такие списки есть в Петербурге?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Безусловно!
      ВАРНАВА.  Так что ж вы медлите? Арестовывайте!
      ВАРНАВА и БИЗЮКИНА (вместе) Долой кровавого монарха!
      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша, кто там у тебя повизгивает?
      ВАРНАВА. Никто не повизгивает! Занимаюсь я!
      ПРОСВИРНЯ.  А мне слышится, повизгивает кто-то! Ведь у кладбища живём.
      ВАРНАВА (нервно).  Это мать. Она просвирня при здешней церкви. Вся в предрассудках. Мертвецы мерещатся.
      ТЕРМОСЕСОВ.  А это у вас кто?
      ВАРНАВА.  Это мои кости. Извольте, я за них в Сибирь пойду. Только сразу учтите: ни жандармов,, ни духовенства я не боюсь. Последнее сегодня у нас обедает, что ж, извольте, я отобедаю с ними, чтоб доказать, что не боюсь.
      ТЕРМОСЕСОВ.  А кто это у вас обедает?
      ВАРНАВА.  Протопоп Туберозов и дьякон Ахилла Десницын.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Так вы в лицо им свои кости и бросьте!
      ВАРНАВА.  Туберозову?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Вы, я вижу, очень боитесь.
      БИЗЮКИНА.  За него весь город. А  дьякон дерётся. Он Варнаву Васильича бил.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Так вы тем сильнее бросьте! Про вас газеты напишут.
      БИЗЮКИНА.  Отца Савелия начальство не любит, а наши газеты продажные, они опального попа не вознесут.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Опального? Как, вы сказали, имя ему?
      ВАРНАВА.  Туберозов. Только я его не боюсь, извольте, я отобедаю с ним.
      ТЕРМОСЕСОВ. Это смело. И какого ж ранга начальство вашего протопопа не жалует?
      БИЗЮКИНА.  Самого высшего ранга. Отца Савелия сам губернатор не любит.
      ТЕРМОСЕСОВ (ПОМОЛЧАВ). А вы тоже здесь обедаете?
      БИЗЮКИНА.  Нет, с чего это? Я дома обедаю.
      ВАРНАВА.  Матушка даже не знает, что мадам Бизюкина здесь. Матушка плакать будет, если узнает.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Прелюбопытнейшая у вас компания, господа!
      БИЗЮКИНА.  Мы это знаем и не боимся!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Не боитесь, смелая дама?
      БИЗЮКИНА.  Если хотите знать, против нас весь город гонения устраивает!
      ТЕРМОСЕСОВ. Да за что ж, помилуйте, гонять такую хорошенькую даму?
      ВАРНАВА.  Не верите? А её гоняют! Именно гоняют! Имейте в виду, Дарью Николаевну секли!
      ТЕРМОСЕСОВ (опешив)  Чтоб мне треснуть, в это я не поверю!
      ВАРНАВА.  Покорнейше благодарю!
      БИЗЮКИНА.  Оставьте, Варнава Васильич. Я не для славы секлась.
      ВАРНАВА.  Нет, не «оставьте», а это правда! Секли за убеждения и всенародно-с! Каково?
      БИЗЮКИНА.  То ли мы ещё вынесем!
      ТЕРМОСЕСОВ. Да кто ж вас сёк?
      БИЗЮКИНА.  Отец. Он против гражданского брака стоял и высек. Он шпион.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Как вы узнали?
      БИЗЮКИНА.  Это не трудно, шпиона узнать. Я подала жалобу в участок…
      ТЕРМОСЕСОВ.  На отца?
      БИЗЮКИНА.  Разумеется, ведь высек?
      ТЕРМОСЕСОВ. Это по мне! Это хорошо!
      БИЗЮКИНА.  Так там ответили, что освидетельствовать побои не станут, и что отец правильно поступил. Я уж тогда поняла, что все они заодно. Они все стеной – против нового человека!
      ВАРНАВА. Нас это не остановит!
      БИЗЮКИНА.  Мы – соратники!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Я желаю отобедать с вами, господа.
                Пауза
      ВАРНАВА.  Если теперь это делается так, милости прошу. Но не подумайте, что вы нас очень удивляете. Мы готовы к самым большим неожиданностям.
      ТЕРМОСЕСОВ.   Вот и чудненько. Вот мы и наделаем неожиданностей. Ах, какие кости! Совершенно неиспользованные кости.
     ВАРНАВА (тревожно) Что вам нужно от моих костей?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Неожиданностей, дорогой профессор! Люблю духовенство, к тому же опальное. Мы вашими костями такого щекотанса им зададим!
      БИЗЮКИНА.  Отцу Савелию?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Именно-с!
      ВАРНАВА.  Да вам-то на что?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Я это обожаю! Щекотанс!
      БИЗЮКИНА.  Отца Савелия нельзя щекотать, он, конечно, шпион и меня дурой обозвал, но человек глубоко порядочный.
      ТРЕМОСЕСОВ.  Самые что ни на есть выгодные эти порядочные!
      БИЗЮКИНА.  К тому же он старый.
      ТЕРМОСЕСОВ.  А вы дура, так протопопишка сказал. Да и что у вас за малодушие старых щадить? На что они нужны, старые? Они прогресс тормозят, капризуют и всё новое заглушают.
      ВАРНАВА  (его осенило)  Скажите, Термосесов, вы шпионом назвались…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Так и что? Боишься? А ты не бойся, профессор, ты держись Термосесова, он выведет!
       ВАРНАВА.  Всё. Ни слова больше! Я знаю, кто вы!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Кто я?
      ВАРНАВА (шёпотом)  Признайтесь, вы из наших людей?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ах, каналья! Ах, протоканалья! Раскусил, ракалия! Расщёлкал! Ну, ты, брат, пройдоха! Одно слово – профессор!
      БИЗЮКИНА. Так вы не шпион?
      ТЕРМОСЕСОВ.  А хоть бы и то и то?
      БИЗЮКИНА.   Разве ж так можно?
      ТЕРМОСЕСОВ.  А то – нет?
      ВАРНАВА.  Это я понимаю! Мы не против шпионства! Шпионство очень полезно и при новой жизни! Оно помогает государство обустраивать.  Многие  очухаются и начнут рваться обратно, в старину! Ан, нет – поздно, батеньки мои. Сметено всё до последнего камня, до крови содрано. Вы же и сдирали, батеньки мои! И нету больше старины! А коли зашатались, то извольте розог получить и на эшафот! Шпионство у нас на переднем крае встанет! Народец просеивать будем для новой жизни.  О, как это тонко! Преполезнейшая вещь, батеньки мои!
      БИЗЮКИНА  (надувшись).  Я от шпиона претерпела. Я домой пойду.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Женщина, держала ли ты череп на пиру?
                Конец второй картины.


КАРТИНА 3.
Вечереющий сад Просвирни. В саду, под окошками дома, накрыт  к обеду стол.
По саду стелются клочья тумана.
В кустах тяжело завозилась просыпающаяся сова, а в небе  начали зажигаться  первые звёзды.
С реки доносятся  слабые всплески смеха и гармоники.
ПРОСВИРНЯ. ТУБЕРОЗОВ. АХИЛЛА. НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.
Позже ВАРНАВА, БИЗЮКИНА.
Позже ТЕРМОСЕСОВ.

      ТУБЕРОЗОВ. Ну что ж, моя вдовица Наинская,  что твой учёный сын?
      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша мой? А Бог его знает! Заперся. Он, видно, оробел и спрятался.
      ТУБЕРОЗОВ.  Что ж ему в своём доме прятаться?
      ПРОСВИРНЯ.  Он вас, отец протопоп, очень боится.
      ТУБЕРОЗОВ.  Господи, помилуй, что ж меня бояться? Пусть лучше себя боится и бережёт.
      ПРОСВИРНЯ.  Убивает он меня, отец протопоп, до бесконечности. Он уж весь до бесконечности извертелся. В Господа Бога не верит до бесконечности, молоко и мясо по всем постам ест до бесконечности, костей мёртвых домой наносил до бесконечности, , а я, батюшка, правду вам сказать, в вечернее время их до бесконечности боюсь. То возьмите, что я постоянно одна и постоянно с мертвецами. Отпетого покойника я не боюсь, а Варнаша не позволяет их отпеть.
      АХИЛЛА.  Вообразите, отец протопоп, отпеть не позволяет, а того не понимает, дурачок, что кость неотпетая, то же, что нога отрубленная!
     ТУБЕРОЗОВ.  Ну и к чему ты это сказал?
      АХИЛЛА.  А что сказал?
      ТУБЕРОЗОВ.  Про ногу отрубленную?
      АХИЛЛА.  Так ведь, положим, нога, отрубленная без основного тела что? Отброс, пустяк  и вещь ненужная! То же и кости неотпетые – куча мусора да и всё.
      ПРОСВИРНЯ.  Варнаше, Варнаше это скажите! Из человека кучу делает!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Вы, матушка, Марья Николаевна, на сына не серчайте. Ведь он добрый.
      ПРОСВИРНЯ.  Добрый, дружочек, Николай Афанасьевич. Не хочу на него лгать. Озлила его философия. Ах, как тяжело мне, душечки! Ведь он с акцизничихой, с Бизюкиной, лягушек в соусе ел! Испорчен он! Робость имеет страшную, ведь я ещё до недавнего времени его сама за руку водила в одно место…
      ТУБЕРОЗОВ.  Почему?
      ПРОСВИРНЯ.  Потому что  у нас там темно… Но, если расходится, кричит: «Не выдам своих! Не выдам – да эдак рукой машет и приговаривает, - нет, резать всех, резать! – Я знаю, его в полицию заберут и в острог.
      ТУБЕРОЗОВ.  Мучается бестолковой мукой и людей мучает.
      ПРОСВИРНЯ.  Мучает до бесконечности, отец Савелий. Матерьяльное его измучило.
      ТУБЕРОЗОВ.   Какое?
      ПРОСВИРНЯ.  Трогает он всё.  Ходит так и трогает, трогает. Говорит, раз потрогать можно, то оно и есть, и хорошо.  А что потрогать нельзя, того и нету. Мамаша, говорит, сапог видите? Вот я его трогаю. Значит он есть и от него польза! Какая ж от него польза – говорю, - коли второй-то потерян? И зачем я только сказала! Вот дёрнуло ж меня за язык-то! Затрясся весь. Побелел. Глаза так выпучил! Надсмехаетесь, кричит, идею облыгаете? А сами, кому молитесь, Того вообще ни разу не видели!
      АХИЛЛА.  Он, что же, сапогу молится? Экий безрассудок наш учитель! До края дошёл, математик!  Отец Савелий, благословите, я его публично исковеркаю!
      ТУБЕРОЗОВ. Да как ты смеешь! Ещё и благословение  на такое просишь!
      АХИЛЛА.  Я за веру всегда морду бью!

                Все глубоко шокированы
    
Николавра, вот признайся, дружок мой мелкоскопический!
      ТУБЕРОЗОВ.  Какой?!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Ничего, батушка,  ведь это правда, и я привык.
      АХИЛЛА.  Он привык! Крошечка! Вот ты, Николавра, душа невинная,  закадыченька ты моя дряхленющая, станешь ты на сапог молиться? Ведь нет? (всем) Он маленький, а понимает!  (НИКОЛАЮ АФАНАСЬЕВИЧУ). Да ты в нём весь утонешь, в сапоге-то!  А математик, науки выучил, в училище курс читает, школяров обучает и, нате вам  – сапог! Как же такое поругание терпеть…
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Отпустите меня, сударь! Весь дух вытрясли вон.
      ТУБЕРОЗОВ.  Пересядь, Никола. Дьякон тебе не даст спокойно пообедать.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.(ворчит)  И-то, пересяду, батушка… не те мои годы, тряску терпеть…
      ТУБЕРОЗОВ.  Что будет из  всей этой шаткости? Без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих… это сгубит Россию.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Авось, выстоит, батушка?
      АХИЛЛА.  Одного я не пойму, отец протопоп, может ли один негодивец Варнашка сгубить целую Россию?
      ПРОСВИРНЯ. Что вы такое говорите, дружочек, Ахилла Андреич? Варнаша в острог угодит, это я знаю, а Россию он любит!
      АХИЛЛА.  Пускай кости отдаёт!
      ПРОСВИРНЯ.  Батюшка, отец Савелий, прикажите ему! Он вас послушает!
      АФАНАСИЙ НИКОЛАЕВИЧ.  Послушает, батушка!
      ТУБЕРОЗОВ.  Где ж он? К обеду выйдет ли?
      ПРОСВИРНЯ.(зовёт) Варнаша! Обедать пора садиться. Все тебя одного ждут!
      АХИЛЛА.  Варнава, выходи, не съем я тебя!

                Выходит ТЕРМОСЕСОВ.
      ПРОСВИРНЯ (пугаясь) Варнаша, кто это?!
      ТЕРМОСЕСОВ. Позвольте представиться. Термосесов Измаил Петрович. Чиновник из Петербурга.
      ПРОСВИРНЯ.  А Варнаша про вас знает?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Имею честь быть приглашённым Варнавой Васильичем отобедать в кругу, так сказать, семейно-дружественном.
      ПРОСВИРНЯ.  Милости просим, батюшка. Мы гостям рады. Только у нас к обеду всё простое.
      ТЕРМОСЕСОВ. Убеждён, что ваше простое самое вкусное.
                Все садятся.      
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Вы, сударь, из Петербурга к нам  по делам пожаловали?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Гм. Не так, чтобы по делам, а больше для изучения…
      ТУБЕРОЗОВ (вздрогнув).  Каких только у  нашего царя людей нету.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Изволите естественные науки изучать?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Я-с?
      АХИЛЛА.  Если вы тоже кости нумеруете, вы честно признайтесь! И ещё скажите, для чего это делать?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Костей  не нумерую, господин дьякон. А зачем это делать, скажу. Только боюсь, не обидят ли мои слова отца протопопа.
      АХИЛЛА.  Пусть он скажет, отец протопоп? Если все бросились кости считать…
      ТЕРМОСЕСОВ. То что?
      АХИЛЛА.  Страсть, как узнать хочется, что они из этого счёта извлекают себе?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Что ж, сударь, тут узнавать? Кости в человеке давно сочтены.
      АХИЛЛА.  Ну пусть он скажет, душечка, Николавра! Отец Савелий, разрешите ему!
      ТУБЕРОЗОВ (ТЕРМОСЕСОВУ).  Сделайте милость.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Кости сочтены, это верно.
      АХИЛЛА.  Зачем же математик  нам их заново пересчитывает? Ведь это грех. Попусту прах усопшего тревожит.
      ТЕРМОСЕСОВ.  От раздражения и глупости. В герои лезет. Пред Богом ерепенится!  По мне, так хороший у вас городок, так весь в сирени и уснул. Пускай спит дальше.
      ТУБЕРОЗОВ.  Вы, по всей вероятности, человек, уставший от столицы? Глухомань наша вас забавляет?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Умиляет, отец протопоп, умиляет. Я ведь и сам против естественных наук.
      ТУБЕРОЗОВ.  Как же так? Многие теперь кричат, что в них правда.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Стучать по кости и кричать, что за ней души нету? Увольте.
      ТУБЕРОЗОВ (сухо).  Уж не утверждаете ли вы, что есть душа?
      ТУБЕРОЗОВ.  Ни в коем случае.
      АХИЛЛА.  Как же-с, сударь, она или есть или нет. Дураку – так нету, а честному человеку – есть.
      ТУБЕРОЗОВ. (глядя на Термосесова).  К страшному мы шли человеку, а обрели страшнейшего. Бунт Варнавы, как скорлупа пред эдакой челюстью.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Мне, господа, всё едино, есть душа, или нет её. Мне одинаково легко в обоих случаях. Вот, я тут, в вашем милейшем обществе обретаюсь, а вы даже не спросите, как я в этот дом попал? Это, по беспечности у вас так заведено? Выходит – заходи любой и садись к столу? Что ж за обычай такой у русских? Нигде нет такого обычая.
     АХИЛЛА. А как попали-то?
     ТЕРМОСЕСОВ. Через забор-с. Он у вас низенький.
      АХИЛЛА.  Экий продувало! Да у вас стыда нет! А ну, просвирню напугали бы?
      ПРОСВИРНЯ. А я и напугалась, батюшки. Я просто сказать не смела. А напугалась-то уж я, напугалась…
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Сударь, мы совсем не глупые люди. У нас просто так не делают, чтоб через забор. Мы такого не видели никогда, да-с!
      АХИЛЛА. Варнавка вас по глупости пригласил. С вашей разбойничьей повадкой по окнам лазать, только дурак Варнавка  и мог вас подобрать.
      ТУБЕРОЗОВ.  Дьякон, «дураков» убери!
      ВАРНАВА.  Я, отец Савелий, не в обиду! Я смотрю, разбойничья рожа! И повадка не наша… Ну, чистый Абалон Полведерский!
      ТЕРМОСЕСОВ. Покорнейше вас благодарю!
      АХИЛЛА.  Да вы не обижайтесь, сударь! А если б просвирню родимчик хватил по вашей милости? Ведь у нас такого не водится – через заборы в гости запрыгивать!
      ПРОСВИРНЯ. Я уж подумала на вас городового напустить. Душечка.
      ТЕРМОСЕСОВ.  А я-то русский хлеб похвалил!
      ПРОСВИРНЯ. Был грех! В первую минуту, как вы предстали, батюшка мой, у меня ноги-то и обмякли! Ну, думаю, чёрт с кладбища явился.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Такой мерзкий я?
      ПРОСВИРНЯ.  Бог с вами, батюшка! От костей эта напасть, всё  от костей сына моего!
      ТЕРМОСЕСОВ. Ба! Да оно даже и лестно отчасти! (ТУБЕРОЗОВУ) Покорнейше прошу простить мою легкомысленную шутку! Я не предвидел, что она так сильно подействует.
      ТУБЕРОЗОВ.  Что ж вы пардона запросили? Варнава Васильич  волен приглашать, кого ему взбредёт. Хоть и вас с вашими забавами.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Сударь. А может такое статься, что вы голодны были нестерпимо? И на забор этот от отчаяния бросились?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Может.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Здесь добрые люди, сударь. Очень хорошо, что вы просто сказали.
      ТУБЕРОЗОВ.  Да возможно ли голод ваш напитать, господин Термосесов?
      ТЕРМОСЕСОВ  (страстно).  Прилгнул, отец протопоп. Заврался, с разлёта не оценил и заврался, как сукин сын! Теперь вижу, можно сказать – веры ищу!

                Пауза

А?
      ТУБЕРОЗОВ (тихо).  Что ж, молитесь.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Мало! Рот испоганен словоблудием! Сердце пусто! Душа спеклась!
      ТУБЕРОЗОВ.  В храм ходИте.
      ТЕРМОСЕСОВ.  То ли не ходил, отец протопоп? Ноги не держат, с души воротит. Или не для всякого храм?
      ТУБЕРОЗОВ.   Не для всякого, господин чиновник.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Хотите,  все кости у Варнавки отниму?
      АХИЛЛА.  Хотим!
      ТУБЕРОЗОВ.  Чего вы ищете у нас? Откуда явились? Или на веру нашу позарились? Голодно в безверии-то по жизни плестись?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Сказать?
      АХИЛЛА.  Сказать!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Господин дьякон, Бога нет!
      АХИЛЛА.  Раздавлю! (порывается).
      ТУБЕРОЗОВ.  Сядь, дьяк!
      АХИЛЛА.  Да как такое терпеть, отче!  И скорбьми уязвлен!
      ТУБЕРОЗОВ. Безумный человек перед тобой, дьяк. Смиряй свою ярость. Он ведь этого и хочет.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Безумный? Ну, это с какого бока… гм-гм.  А вот скажите, отец дьякон, вошь как заводится?
      АХИЛЛА.  Фу, как ты меня рассердил! Ты ещё не знаешь, а ведь я страшен в гневе бываю. Не посмотрю, что ты слаб головой.
      ТЕРМОСЕСОВ. Знаю тебя, знаю.
      АХИЛЛА.  Не ври, ты меня не можешь знать. Ты меня не видел. Да вить и я тебя впервые вижу, экий гусак, Аболон Полведерский!
      ТЕРМОСЕСОВ. Но-но, господин дьякон, от воши увиливаете!
      АХИЛЛА.  Тьфу! Срам какой. Ну что тебе, приставало, до воши? Не стыдно тебе об таком насекомом явлении рассуждать?
      ТЕРМОСЕСОВ.  И, всё-ж-таки, как же она, вошь, в сене заводится?
      АХИЛЛА.  А как?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Вошь сама собой в сене заводится. Никто её изначально не заводит. Нет, стало быть, Бога!
      АХИЛЛА.  Отец протопоп, опровергните!
      ТУБЕРОЗОВ (вставая, Ахилле).  Молчи, глупец! Не грязни себя. (Термосесову) вы, сударь, с вошью оставайтесь, коли в ней такое торжество видите, а уж мы пойдём себе с Богом…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Пойдёте с Богом, а дьяконочек вошь сомнения-то и унесёт…
      АХИЛЛА.  Что ты, чудак, с вошью своей пристал? Зуда ты этакий!  Ну заводится, и ну её к лешему! Нам-то что до неё?
      ТУБЕРОЗОВ.  Вишь, сударь, как эта вошь вам нутро-то повыгрызла.
      ТЕРМОСЕСОВ.  А вот и нет, господин священник! Я в полном довольстве пребываю! Да! Да! Принят в лучших домах, всеми обласкан…
      ТУБЕРОЗОВ.  А, в таком случае, чего от нас клянчите? Какого внимания к себе ищете? Мы люди простые, скромные, поживиться от нас нечем.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ (очнулся и заторопился уходить).  Нечем, сударь, нечем. Ничегошеньки и нет у нас.  Ахилла Андреич, помоги-ко со скамеечки сползти…
      ПРОСВИРНЯ.  А меня-то, что ж, одну с чёртом оставите?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  С нами пойдёмте, матушка. На Турице нынче на лодках катаются. Поют.

Все кучно плетутся к выходу.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Пленён! Ослеплён! Очарован!
      АХИЛЛА.  Вот же дурак беспокойный! Что опять у тебя?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Простодушием восхищаюсь. До бесконечности! Простотой незамутнённой! Невинностью несокрушимой!
      ТУБЕРОЗОВ (не выдерживает) Вон!  Человек растленный!  Вон убирайтесь!
      ТРЕМОСЕСОВ.  Ба! Ба!  Вспылили, отец протопоп?  А как же терпение? Любить любого?
      ТУБЕРОЗОВ.  Мы терпим, гадкий  вы человек! Вы уже и на головы нам валитесь, и скачете, яко блохи, а мы всё терпим. Потому что нам велено терпеть. Но не радуйтесь прежде времени! Потому что, чем вы хвалитесь ныне, завтра раздавит вас же. Вы обиделись, что храм не для всякого? Христос изгонял торгующих в храме. Плетью, сударь, изгонял. Уж не думаете ли вы, что я, старик, уездный поп, плётку не найду, Храм Господень защитить?
     ТЕРМОСЕСОВ. (ТУБЕРОЗОВУ)  Не боюсь вас!
     ТУБЕРОЗОВ. Себя бойтесь! Сапогу молитесь? Воши? Она же и пожрёт вас! Безумцы!
      ПРОСВИРНЯ. Душечки мои! Кости это… кости окаянные! Кости!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Кости, а пожалуйте-ка в гости!

В диком вихре врываются ВАРНАВА, скелет и перепуганная, но       вакхическая БИЗЮКИНА. Гикая, они скачут вокруг оторопелой компании. ВАРНАВА показывает язык ТУБЕРОЗОВУ. АХИЛЛА, видя это, рычит. Кажется, что скелет ожил и непристойно заигрывает с БИЗЮКИНОЙ. Троица выплясывает вокруг компании. Череп, клацая зубами, прикусывает палец БИЗЮКИНОЙ. Ей больно и страшно. ВАРНАВА пробует освободить соратницу, но скелет хлещет его по щекам костяной рукой и, наконец, обхватывает обоих «новых» людей и в бешеной пляске троица уносится прочь.
                Пауза
      АХИЛЛА. Перебью всех! Еретики!
      ТУБЕРОЗОВ.  Вы есть дети ехиднины!  Вы погибающие человеки! Вы в мерзости пребываете и говорите, хорошо это. Вы от всякого греха раздулись, как жабы, и говорите, мало нам. Вы во тьме простёрлись и тьмою напитываетесь и говорите, ещё хотим. Вы тля. Должно вам излить весь гной ваш и творить зло в земле русской. Но вот я, русский поп,  вопию вам: «Мягкосердечна и женственна Русь! Не с когтями же бросайтесь на неё. Избрана она для гнева Господня в поучение другим народам. Но ведь и вы суть дети её и не млеко в сосцах её, а кровь». «Напитаемся кровью» – ваши будут слова и не устрашитесь вы, ибо для посмеяния и унижения России вы пришли. И подступлю к вам ещё раз и возопию о народе русском, ибо народ сей прост, как любовь и столь же доверчив. Не научайте сей народ мерзости и безбожию, ибо он не умеет жить в мерзости и безбожии. «Мы живём так и научим весь народ нашим мерзостям» - говорите вы. И, ужаснувшись, вопрошу: «Кто вы и зачем пришли?» «Мы не знаем, кто мы.  Мы  во Христа крестимся, но во Христа не облекаемся.» И тогда я возопию – вы есть дети ехиднины! Человеки погибающие!

                Конец первого акта


                ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

КАРТИНА 1
Сад Туберозова.
ТУБЕРОЗОВ колет дрова.
Возле крыльца свалена куча разномастных чурок.
На столике выставлен самовар для вечернего чая.
Жарко. Гуляют куры. Запел петух.
ТУБЕРОЗОВ разгибается, потирая поясницу, слушает петуха.
ТУБЕРОЗОВ. ТЕРМОСЕСОВ.

Выступает ТЕРМОСЕСОВ.
      
      ТЕРМОСЕСОВ.  Виноват-с…  Променад совершал… Не хотел беспокоить-с.
      ТУБЕРОЗОВ.  Чем обязан?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Относительно просвирнина обеда… извинения-с желаю принести.
      ТУБЕРОЗОВ.  А вам на что извиняться? Вам не стыдно.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Не стыдно! Однако беспокойно! Глупца обидел.
      ТУБЕРОЗОВ.  Ахиллу Андреича? Не бойтесь его. Он уж забыл про вас!
      ТЕРМОСЕСОВ. Разве? (со скрытой досадой) Я так и думал!

Перегибается через ограду, трогает цветы.

А ведь правда, дурак дьякон. Доводы логики на него не действуют. Люблю я эти провинциальные садочки! И всё-то в них есть: и табак душистый, и георгина разная, и лучок-чесночок; такой покой, такая   разумность, такое, знаете ли, кроткое припадение к земле; но в этом ведь и высшее  намечается! Порыв!
      ТУБЕРОЗОВ.  Вы стихи пишете?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Я? Хотел бы! Таланта нет! Хотя столичные литераторы, знаете, сейчас очень остры сделались! Такое выдают!  Режут! По живому! Порой под стол хочется залезть от их правды!
      ТУБЕРОЗОВ.  Сударь, пожалейте моё время! Говорите, зачем пришли?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Мне давеча говорили про вас, что вас чёрный народ любит, а начальство не жалует.
      ТУБЕРОЗОВ. Да вам-то что за интерес?
      ТЕРМОСЕСОВ.  А будто бы на ваши проповеди высшие обижаются? А я рад! Я рад! Я сам ненавижу этих высших! Горды! К нам! к червям смиренным! – горды-с!
      ТУБЕРОЗОВ.  Да  что за несуразицу вы городите? Сами ведь придумали?
      ТЕРМОСЕСОВ. Сам-с…
      ТУБЕРОЗОВ. Вот и видно. Нет у нас таких дураков!
      ТЕРМОСЕСОВ. А вот, положим, пред Богом все равны?

ТЕБЕРОЗОВ только машет рукой, не отвечая пустомеле.
 
Эта аксиома известная. Так ведь можно и напирать на неё в проповеди?  А ведь известные умы… государственные деятели, усматривали же вред в переводе Библии на народные языки? Ведь можно толковать в опасном смысле? Ведь найдётся же среди сонных попов свирепый поп, бесстрашный поп. А если такой поп свирепствует за возвышение Руси и за народность, не разобидит ли он правительство? Ведь ежели средь государственных забот пред правительством ваша Русь выпрется, а за нею ещё и народное достоинство притащится?! Правительство об такие заковыки споткнётся, батюшка! Взвоет! Оно государственно мыслит и машину государственную крутит и денно и нощно, и денно и нощно! У него уж голова болит, а он всё крутит, и крутит, и крутит…
Ни сна ни отдыха… крутит…
      ТУБЕРОЗОВ.   Да что крутит-то? Эк вас перемкнуло!
      ТЕРМОСЕСОВ. Машину крутит! Чтоб не встала! И где ему, при такой заботе неусыпной, где ему, правительству, хотя б  минутку выкроить на Русь вашу и народное достоинство, будь оно неладно! Конечно же,  дуется  правительство! Оно посреди других стран расположено и мыслит оно политически! А тут поп. Русь какая-то… Народишко за ним жмётся, за попом… выглядывает – мол, правительство, проса дай! Голодно нам!
      ТУБЕРОЗОВ.  Откуда про просо вынюхали? У нас, действительно, неурожай в сим году.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Будто бы вы к губернатору с просом этим приставали настырно, чем их превосходительство в гнев ввергли! Они ведь даже и не знают, что такое просо. А вы им – что народишко повымрет с голодухи. И по другим начальникам  таскались… в ногах путались…  До белого, можно сказать, каления, довели всю городскую управу!
      ТУБЕРОЗОВ.  Голода ждём.
      ТРЕМОСЕСОВ.  Во-от! Они голода ждут, а правительство, что ж,  треснуть должно? Как дети, ей-богу! Кашу им дай… Может, вам и ложку к каше выстругать?
      ТУБЕРОЗОВ. Наш народ и есть ребёнок.
      ТЕРМОСЕСОВ.  А правительство виновато? Правительство, вы поймите, оно не народное никакое! Оно государственное! И не так, чтоб и особо  русское. Ему на просо ваше начхать в самом высшем смысле! А тут, я повторюсь, поп. Встрял. И – ни  обойти –  ни объехать. Волнует народишко. О, социалисты дети рядом с таким попом!
      ТУБЕРОЗОВ.  Вы шпион?
      ТЕРМОСЕСОВ. Да что же это весь город ваш с ума посходил по шпионам? Да, я шпион.
      ТУБЕРОЗОВ. К доносу матерьялов ищете?
      ТЕРМОСЕСОВ. Ба! Ба! Ба! Ищу, врать не стану. С доносом меня в тайную жандармерию примут. Мечта, а не должность!
      ТУБЕРОЗОВ.  А зачем вы мне открылись?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Азартен-с! Игрок по жизни, хоть за карты ни ногой! Засим, имею честь откланяться!

Уходит, на ходу кричит:

Успейте опередить, господин поп. Ваш контр донос супротив моего!

ТЕРМОСЕСОВ уходит.

      ТУБЕРОЗОВ.  Вот, ты, поп, и потребовался. Воевал ты с расколом, не сладил. Воевал с поляками, не сладил. Теперь ладь с этой дуростью, ибо это уже плод от чресл твоих возрастает. Сладишь ли? Погадай на пальцах.

Заметил проходящего ДАНИЛКУ.

Милый, поди-ка сюда!
      ДАНИЛКА (не идёт) Здравствуйте, отец протопоп!
      ТУБЕРОЗОВ.   Что ж, мне через забор с тобой здоровкаться?
      ДАНИЛКА. (опасливо) Вы ругаться станете.
      ТУБЕРОЗОВ.   Стану. А ты - иди!

ДАНИЛКА опасливо входит. Подходит под благословение и тут же отскакивает подальше.

Вот, скажи мне, добрый человек, кем ты сам себя почитаешь?
      ДАНИЛКА.  Вольным гражданином, отец протопоп!
      ТУБЕРОЗОВ. Это я знаю уже. А с чем едят твоё вольное гражданство?
      ДАНИЛКА.  Как это – едят?
      ТУБЕРОЗОВ.  Ну хорошо, хорошо. Что оно такое есть – вольное твоё гражданство?
      ДАНИЛКА.  Надсмехаться изволите, отец протопоп? Вы министр юстиции. Вы всё про всё знаете!
      ТУБЕРОЗОВ.  Да не обо мне же речь, драгоценный мой! А знать хочу, что у тебя здесь, здесь, здесь! (тычет Данилке в лоб).
      ДАНИЛКА.  Извольте, я скажу!
      ТУБЕРОЗОВ.  Сделай милость!
      ДАНИЛКА.  К примеру, я могу на все сословия плевать.
      ТУБЕРОЗОВ.  Зачем?

ДАНИЛКА не знает.

Зачем тебе плевать на все сословия? Тебя весь город терпит, а ты плеваться удумал.
      ДАНИЛКА.  Я сказал для  наглядности, отец протопоп. У меня нет в мыслях плевать. Я знаю что меня за это в Сибирь отправят.
      ТУБЕРОЗОВ.  А если тебя в Сибирь не отправят, захочешь плевать?
      ДАНИЛКА.  Захотить – захочу, а удержусь. Плевать невозможно, отец протопоп, потому как непременно отправят. А я вам не дурак!
      ТУБЕРОЗОВ.  Я знаю, что ты не дурак.

ДАНИЛКА  польщён.

Ну хорошо, ну, положим, за тебя большой человек заступится, от него вся Сибирь зависит.
      ДАНИЛКА. На что я ему сдался, отец протопоп? До меня никому дела нет, окромя вас. Ведь я сирота!
      ТУБЕРОЗОВ.  Вот же бестолочь! Если тебе бумагу охранную выдадут, что нельзя тебя в Сибирь, станешь плевать?
      ДАНИЛКА.  Стану-с.
      ТУБЕРОЗОВ.  Да почему?!
      ДАНИЛКА.  Не знаю-с!
      ТУБЕРОЗОВ. Выходит, твоё равенство – людей охаивать?
      ДАНИЛКА.  Это не я-с, это учитель Варнава Васильич объясняли, что всех уравнять надо.
      ТУБЕРОЗОВ.  Через хайку уравнять?
      ДАНИЛКА.  Что ж делать, отец протопоп, если другого пути нету! Куда не ткнись, никакого равенства кругом!
      ТУБЕРОЗОВ.  Ты скажи, зачем тебе равенство? Ты хочешь, чтоб, к примеру, наш градоначальник или там… полицеймейстер  стали как ты? Или, ты  сам станешь,  как градоначальник?
      ДАНИЛКА.  Это никак невозможно, отец протопоп. Как градоначальник, мы не смогём. Пущай лучше они к нам.
      ТУБЕРОЗОВ.  А кто же управлять городом станет?
      ДАНИЛКА. Об этом Варнаву Васильича спросить надобно. Они учитель!
      ТУБЕРОЗОВ. Оставь учителя своего! Скажи мне, вольный комиссар, ты и на меня, на попа своего, плевать будешь?
      ДАНИЛКА. Помилуйте, отец протопоп! Не губите! На вас же сан!
      ТУБЕРОЗОВ.  Сибири боишься?
      ДАНИЛКА.  Да какой – Сибири! За  вас Ахилла Андреич по роже  так смажут, что не сходя с места Америку увидишь!
      ТУБЕРОЗОВ.  Да ведь гражданство твоё попа отрицает, и церковь отрицает, и кричит, что Бога нет!
      ДАНИЛКА. Это в Петербурге так говорят. А у нас ещё боятся.
      ТУБЕРОЗОВ. Вольные разве могут бояться?
      ДАНИЛКА.  Вас боятся-с. Если вы откажетесь крестить и отпевать? ХаОс наступит!
      ТУБЕРОЗОВ.  Не забивай себе голову, не забивай, не забивай глупостями! Ступай себе с Богом.

                ДАНИЛКА уходит.
                Появляется НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.
Господи помилуй! Николай, народ шатается…  страшно… до самых глубин своих шатается.  Умру  лежачим камнем и.. потеряю утешение сказать, что силился по крайней мере присягу выполнит и возбудить упавший дух собратий.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Авось, не умрёшь, поп…
      ТУБЕРОЗОВ.  Знаю, что умру. Не спорь, Николай!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Не знаешь, поп. Я знаю!
      ТУБЕРОЗОВ.  Что ж ты попу своему перечишь, человек?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Я тебе перечить буду, поп. Я тебя не боюсь, оттого, чо я калечка и уродик. На потеху людям добрым живу и не жалуюсь. Меня ты не обидишь. А я тебе правду скажу, которую твоя уязвленная душа ищет.
      ТУБЕРОЗОВ.  Где ж ты её отыскал, правду, маленький?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А в России, батушка. Спокон веку Русь Святая врать не умела. Она и теперь правдой напоённая стоит.
      ТУБЕРОЗОВ.  Где ж правда, Николай? Правители из Руси уже машину великую мастерят, и людей вместо гаечек прилаживают.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.(тихо смеётся).  Ах, поп! Раскрой очи пошире и гляди – где машина, где гаечки?  Что видишь? Свет великий исходит. Машина ль свет пускает, дурень?
      ТУБЕРОЗОВ.  Славно мне тебя слушать, милый и чудно… Говори ещё…
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Я говорю, батушка, говорю, сударь мой, мне уж поздно молчать, крепостному человеку.
      ТУБЕРОЗОВ.  Чей же ты крепостной, опомнись, Никола! Тебя твоя боярыня перед смертью на волю отпустила…
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Отпустила, батушка. Да я не ушёл.  Великая утешительница была госпожа Плодомасова. Пред самим  Наполеоном не сморгнула. А и что ей Наполеон, великанше? Она  коняшку могла дланью усмирить. Кулачком-с. Народ крестьянский питала в лютые годины. Говорит: «Мужик голодает? Ну и я буду!» Вот и сидим, и грызём овощик какой-нибудь. Мне-то легко, а она женщина дородная, на пирогах-кулебяках возросла… А ещё и мечтать, бывало, возьмётся: «Вот бы  женить тебя, Николаша, на хорошей карлице, и вывести  маленьких пыжиков…» Очень ей хотелось племя пыжиков вывести, и домик им в саду поставить соразмерный. И мебелишку, и посудку крошечную натолкать  в домик этот… «Государыня-утешительница, позвольте к ручке подойти – говорю. Поцелую ручку и  в слёзы: – Не отдавайте меня в домик  к   пыжикам! Дозвольте подле  вас помереть!»
      ТУБЕРОЗОВ. Слушаю я тебя, Николай, как старую сказку.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А она тянется, батушка, старая сказка, как ей кончиться, сказке, когда вся Русь жива и всяк на своём месте стоит? Нет, не  ушёл я из крепости… а и куда, государи мои, зайцу старому идти прикажете? Всю-то никчёмную жизнь свою в ножках у благодетельницы на коврике спал. Вязали в четыре руки… молились… в окошки смотрели – метель ли свистит, дождик ли хлещет, солнушко ли смеётся… мы всё спицами своими – трр-трр-трр – ровно крылышками… и молимся, государи мои, молимся за весь честной мир наш… и такой покой у нас, государи мои, такая тишина благорастворённая… Жизнь!
      ТУБЕРОЗОВ.  Так в крепости и стоишь?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  В крепости, батушка мой, в ней одной во веки веков.
      ТУБЕРОЗОВ.  Да чей же ты раб такой и кто господин над тобой?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А её, государь мой, матушки-великанши, питательницы и утешительницы, госпожи России остаюсь верным крепостным человеком, пока не зароют кости негодящего калечки.

                Из тьмы химерической вырывается ТЕРМОСЕСОВ.

      ТЕРМОСЕСОВ. Никаких отпеваний, зарываний и прочего визгу! Кости в кунсткамеру!
      ТУБЕРОЗОВ.  А этот зачем выперся?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Тайный приказ тайного жандармского управления! Карлик является собственностью государства и подлежит медицинскому анатомированию и сохранению в спирте, как редкий образчик русской особи карло-уродского типа!
      ТУБЕРОЗОВ.  Давай уйдём от него, Никола? Зачем нам слушать  непотребства его?
      
                ТЕРМОСЕСОВ страшно пугается, что уйдут.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Куда нам идти, батушка? Он уж повсюду растёкся.
      ТУБЕРОЗОВ.  Когда успел?
      ТЕРМОСЕСОВ. А вот успел же! Пока вы молились всем миром – тогда и успел! Уже и ответ пришёл. Вот, извольте удостовериться: «Благочинного Старгородского прихода протоирея Савелия Туберозова за революционные взгляды, вредные целям правительства, за свирепый и дерзкий характер, а также за агитацию свобод для церкви и русского народа  запретить в служении… сроком…»
      ТУБЕРОЗОВ.  Это что ж такое, Николай?
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Это жизнь кончилась, батушка. Начинается житие.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Донос, донос это! А я предупреждал! Я вам  форы давал! Могли успеть… упредить… Так, мол и так – смуту революционную сеет, народ в смущение ввергает… Проворонили, отче! Вот -  ответ уж пришёл. И принят, принят на службу в тайную жандармерию Термосесов! В тайную! Жандармерию! Ах, какая служба славная!  Ах, сгодился, поп! Ценный ты человек! Не уходи из России, поп. Скоро самое веселье и начнётся!


Картина 2
Пышный сад акцизной чиновницы Бизюкиной.
Красивая беседка, украшенная фонариками и гирляндами.
В беседке накрыт стол с дорогими приборами, обильными закусками, вином, пивом и мёдом.
ТЕРМОСЕСОВ и БИЗЮКИНА.
На Бизюкиной наимоднейший парижский туалет, драгоценности.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Послушайте, Бизюкина, ведь этак, маточка, нельзя. Ну так «да» что ли? «да»?!
      БИЗЮКИНА.  Да я не знаю.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Да или нет? Да или нет?!
      БИЗЮКИНА (вырываясь). Не хотите ли чаю?
      ТРМОСЕСОВ.  Нет, этим меня не забавляй. Я голова не чайная, а я голова отчаянная.
      БИЗЮКИНА.  Тогда вина? Го-сотерн? Го-марго?  Где же Препотенский?
      ТЕРМОСЕСОВ.  На что тебе Препотенский? Он дурак! Ты слаще мирра и вина! Давай сольёмся в поцелуе! (целует Бизюкину)
      БИЗЮКИНА. Вы, однако, слишком дерзки!
      ТЕРМОСЕСОВ. Те-те-те! «Вы слиськом дельски»! А совсем «не слиськом», а как раз впору! Да говори мне «ты»! Ведь я тебе «ты» говорю!
      БИЗЮКИНА.  Вы просто наглец! Вы забываете, что мы едва знакомы!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ни капли я не наглец и ничего я не забываю. А Термосесов умён, прост, естественен и практик от природы, вот  и всё.
      БИЗЮКИНА.  Вы у нас без спросу поселились и кабинет моего мужа заняли!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Такою дрянью упрекаешь Термосесова?!
      БИЗЮКИНА.  Конечно, нет!
      ТЕРМОСЕСОВ.  А  на нет и суда нет. Ты слушай Термосесова. Термосесов рассуждает просто: если ты умная женщина, то ты понимаешь, к чему разговариваешь с мужчиной на такой короткой ноге. А если ты сама не знаешь, зачем ты себя так держишь и со скелетами пляшешь, так ты, выходит, глупа и тобою дорожить не стоит.
      БИЗЮКИНА.  Вы очень хитры.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Хитёр? На что же мне тут хитрость? Разумеется, если ты меня любишь, или я тебе нравлюсь…
      БИЗЮКИНА.  Кто же вам сказал, что я вас люблю?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ну, полно врать!
      БИЗЮКИНА.  Нет, я вам правду говорю. Я вовсе вас не люблю, и вы мне нимало не нравитесь.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ну полно врать вздор! Как не любишь? Нет, а ты вот что: я тебя чувствую и понимаю, и открою тебе, кто я такой… только для этого нужно убежать вдвоём…

БИЗЮКИНА пятится.

Эх, вы, жёны, всероссийские жёны! А туда же, с польками равняются! Нет, далеко вам ещё, подруженьки, до полек! Дай-ка, Измаила Термосесова польке, она бы с ним не рассталась и горы бы Араратские с ним перевернула!
      БИЗЮКИНА.  Польки – другое дело.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Почему другое?
      БИЗЮКИНА.  Они любят своё отечество, а мы своё ненавидим.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ну так что ж? У полек, стало быть, враги – все враги самостоятельности Польши, а наши враги – все русские патриоты.
      БИЗЮКИНА.  Это правда.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ну так капут твоим врагам: «Полюби и стань моей, Иродиада!» Получишь ты голову Туберозова и качан дурака Ахиллы, только закрепи и сделай это как следует! (целует её). Вот это честно! Что ты жжёшь меня очами, беловыйная Данка?
       БИЗЮКИНА.  Может быть это ошибка…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ошибка!
      БИЗЮКИНА.  Третьего дня я бриллиант оставила у Препотенского.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Украл! Жулик, жулик твой Препотенский. Дурак и вор.
      БИЗЮКИНА. Препотенский не жулик. Он дурак, но человек порядочный.
      ТРЕМОСЕСОВ. Так что из того, что порядочный? Всё одно – дурак! А где дурак, там и подлец!
      БИЗЮКИНА (указывает на галстук с булавкой ТЕРМОСЕСОВА).  Вот он…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Где? Где? (вертится)
      БИЗЮКИНА.  Да вот же, вот, под кадыком у вас.  В галстухе. Это мой!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Твой?
      БИЗЮКИНА.  Мой.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Твой?!  В галстухе?!  Так  смотри же, какой он твой!

ТЕРМОСЕСОВ срывает бриллиант и проглатывает.

      БИЗЮКИНА. Вы мой  камень съели…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Ам – и нету! Камень  твой индюк склевал! А Термосесов вперёд летит! И у него планы! Дым из ушей, пламень из ноздрей. Вещая каурка!  Хочешь со мной? Хочешь? Слышишь, копытом бьёт Термосесов? Седлай жеребца, Антиопа; помчим, товарищ,  в дали грозовые! (ржёт конём).

БИЗЮКИНА отшатывается.

Дура ты, мать моя! Никакой революции в тебе нету!
      БИЗЮКИНА.  Я не умею верхом… то есть, я совсем не то сказать хотела…
      ТЕРМОСЕСОВ.  (передразнивает) «Я не тё скязять хотеля». Скучно мне с тобой. Провинциалка ты!
      БИЗЮКИНА.  Однако, вы дерзите всё время! Со мной никто так не разговаривал прежде!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Прежде… забудь про прежде. Плюнь, разотри, в клочья порви своё прежде! Если ты, конечно, новый человек, а не курица.
      БИЗЮКИНА. (надувшись) А всё-таки мне мой камень нужен.
      ТЕРМОСЕСОВ.   Ну зачем тебе? У тебя вон их сколько!
      БИЗЮКИНА.  Вы совсем полиции не боитесь.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Донос подашь?!
      БИЗЮКИНА.  Да как вы можете?!
      ТЕРМОСЕСОВ (протягивает столовый нож). Режь - доставай!

(БИЗЮКИНА отшатывается от ножа)
      
      БИЗЮКИНА.   Вы… вы несносны!
      ТЕРМОСЕСОВ (привлекает к себе Бизюкину). Ну не мучь меня,  не томи, видишь – горю? приказывай, нимфалинка , я твой весь, я всё исполню…
      БИЗЮКИНА.  Вы булочек скушайте.

пауза
      
     ТЕРМОСЕСОВ. Так ведь ждать придётся.
      БИЗЮКИНА.  Я подожду.

ТЕРМОСЕСОВ,  не выпуская из объятий БИЗЮКИНУ, играет её холёной ручкой.

      ТЕРМОСЕСОВ. Ручка у тебя белая, душистая, и этой ручкой ты будешь копаться в…?!
      БИЗЮКИНА.  Я Фёклу пошлю!
      ТЕРМОСЕСОВ. Вместо себя народ пошлёшь? 
      БИЗЮКИНА.  Какой народ?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Фёкла – народ?
      БИЗЮКИНА.  Фёкла – народ. (думает) А как тогда быть?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Отступись.
      БИЗЮКИНА.  Но…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Не «но», а камень твой в революцию пойдёт.
      БИЗЮКИНА.  Так это для революции?
      ТЕРМОСЕСОВ.  А ты что подумала? 
      БИЗЮКИНА.  Непостижимый человек!
      
ТЕРМОСЕСОВ целует БИЗЮКИНУ.
Входит ПРЕПОТЕНСКИЙ, кричит на ходу.

      ПРЕПОТЕНСКИЙ. Мои кости удрали! (видит целующихся, качается). Ты! Ты! О ты!
      БИЗЮКИНА (скрывая смущение). Го-сотерн? Го-марго?
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Ты! Вся в виссонах и лалах!
      БИЗЮКИНА.  Тогда, может быть, пива?
      ПРЕПОТЕНСКИЙ. Отдалася…
      БИЗЮКИНА.  Да как вы смеете!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ. …роскоши и неге отдалася. Забыла и предала.
      БИЗЮКИНА.  Да что это с вами? Вы будто в горячке!
      ТЕРМОСЕСОВ.  А это профессор ревнует, что у него  кобылу из стойла увели!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ (простодушно). Какую кобылу?
      БИЗЮКИНА. (ПРЕПОТЕНСКОМУ).  Пошляк! Как это мелко, Варнава Васильич! Об таком рассуждали, а сами!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Я не рассуждал! Я ревновал! То есть, совсем напротив – я не рассуждал, а  я ревновал!  Я вам правду режу!
      ТЕРМОСЕСОВ.   Режет он, слышишь, Мессалина! Зарежь его сама, наконец! Отрави плебея!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ (ТЕРМОСЕСОВУ, иронично) Благодарю-с за плебея!
      ТЕРМОСЕСОВ (лениво) Шучу.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ (БИЗЮКИНОЙ) Ты! Ты! Ты!
      БИЗЮКИНА(опасливо)  Вы опять начинаете?
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Ты нарядились и этим предали всех наших! Да-с!
      БИЗЮКИНА. Ну так и оставайтесь с вашими «нашими», Препотенский! А я вас знать больше не хочу!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  О, вы так взяли? Так?!
      БИЗЮКИНА.  Да, я так взяла, так! Да! Да! Да! Да! Вы мне надоели!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Мне мало, что у меня кости украли, меня теперь предатники сорают!
      БИЗЮКИНА.  Ну вот! Теперь у него и «предатники» пошли! Я вам больше не соратник!
      ТЕРМОСЕСОВ.  А что это с ним?
      БИЗЮКИНА. Это он, когда волнуется, прегнуснейше слова путает!
 
ТЕРМОСЕСОВ  веселится.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Это я люблю. Я люблю, когда смешные.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Да-с. Вы теперь не посмеете меня одного бросить… потому что стрельба и резьба… и яды в питие… а вы в платьивых красотах…  а ведь это коварно!
      БИЗЮКИНА.  О, да вы, я вижу, обличаете? Ну, так подите ж прочь совсем!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Не пойду!
      ТЕРМОСЕСОВ. На-ка, выпей  лучше это лампопо, Цицерон.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Я не буду. Я головой слаб.
      ТЕРМОСЕСОВ.   Да ты не чинись!  У нас с Дашей по-простому. Таковского лампопо ты не пивал, брат. По собственному рецепту.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ (слабо) У меня болит голова. (пьёт). Однако… приятно-с…  необычные ощущения… жар как будто окатывает…  (надувается энтузиазмом). Тогда позвольте, я скажу! Тезисно, набросками…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Речь приготовил? Изволь. Я люблю речи.
      БИЗЮКИНА. Вы сядьте. Вы мне посуду перебьёте!

ПРЕПОТЕНСКИЙ, напротив,  шатко забирается на высокое.
      
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Ну-с? Вы скелет украли? Так мы над этим посмеёмся! Ха-ха-ха! Мы себе новый достанем. Вы и этот украдёте? А мы опять достанем! Вы – своё! Мы – своё! В России этого добра полно. Да-с! Пока вы кислороду небесному молитесь, мы скелет утвердим. Потому что скелет  один правду говорит. Из скелета человек произрастает, на нём наращивается и с него сползает, чтоб землю полезно удобрить. Поэтому мы решительно в землю ложимся, потому что мы знаем смерть. А вы не знаете смерти, потому что вы скелета не видите, а Бога видите. Вы народу кричите, что на нём Дух Божий? Зачем это? Народ – биология. Вы о спасении, а мы о пищеварении. Спасения никто не видел, а пищеварение каждый знает… (потирает живот). Полезное мы у вас возьмём, потому что у вас есть полезное. Про равенство, про не воруй, это мы возьмём для гигиены народа. Небо мы запретим. Надоело ваше небо пуще горькой редьки! Жизнь будет быстрая! Родился – поработал – умер! Родился – поработал – умер. Вы крикнете, что народу  зацепиться  не за что? Пожалте – вот вам скелет. Мы скелет воздвигнем и народ к нему пригоним - вот твоя середина, суть и основа. Мы в жилищах скелетики поставим в красном углу под лампадками, мы детям в ладанках костей толчёных насыплем,  мы вечную жизнь запретим, мы дадим жизнь полезную, короткую и жадную! Ура, товарищи! (вопит от страха,  и машинально крестится, глядя за спины БИЗЮКИНОЙ и ТЕРМОСЕСОВА)

В  саду, у  задней  стены беседки, над перилами поднимается пугало.
Все оборачиваются, пугало  глумливо мотается над перилами.
Наконец поднимается над перилами хохочущий АХИЛЛА.

      АХИЛЛА.  Здорово, дети тьмы!  (запрыгивает в беседку).
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Пугало… пугагало…
      АХИЛЛА.  Сам ты пугагало, Варнак, а это новый человек! На! (Бросает пугало к ногам ПРЕПОТЕНСКОГО). Меняюсь. На скелет.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Вы украли мой скелет, кости мои! Вы вор!
      АХИЛЛА. Ты, брат, глуп. Кости эти не твоя собственность, а, значит, я не вор. Я их земле предал, как и подобает христианину.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Но и не ваша же они собственность!
      АХИЛЛА (озадачен)  Не моя.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  А где же вы их взяли?
      АХИЛЛА.  У тебя под кроватью взял.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ. Ага-с! Выходит вы вор!

АХИЛЛА озадаченно молчит.

Молчите! Значит, сами и признаёте за собой!
      АХИЛЛА (упрямо). Пускай я буду вор, а христианина без погребения оставлять не позволю!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  А кто вам сказал, что он был христианин?
      АХИЛЛА.  Ясное дело, и так видать!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ. Да-а? Что вам видать?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Он был из жидов!
      АХИЛЛА.  Быть того не может! У жидов у всех хвостики, а у этого не было!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ. Вот! Вот вам, пожалуйста, наглядный пример мракобесия! Господа-соратники, подтвердите: сей индивидуум есть прямая жертва божественных мечтаний! Хвостики! Вы про гомо сапиенса  когда-нибудь слыхали, господин дьякон?
      АХИЛЛА. Послушай, учитель, ты болтай, болтай, только пропорции знай: ты помни, что я духовная особа.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Вы же не станете отрицать, что мы все есть гомо сапиенсы?
      АХИЛЛА.  Вот опять! Ну,  не ожидал я, что ты такой подлец!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ. Я подлец?
      АХИЛЛА.  Разумеется! После того, как ты посмел меня, духовное лицо,
таким гадким словом назвать – ты больше ничего, как подлец.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  А что ж тут особенного – гомо сапиенс?
      АХИЛЛА. Нет, не «особенного», а ты бойся, потому что мне ваше вольномыслие уже надоело, и я ещё вчера сказал отцу Савелию, что он не умеет, а что я, если возьмусь, так всю вашу вольную гнилость выпущу.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Да разве гомо сапиенс это вольномыслие?
      АХИЛЛА.  Цыть, сквернослов!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Нет, почему гомо сапиенс, это вольномыслие?
      АХИЛЛА.  А! А! Ты, брат, знать хочешь? Ну так я ж тебе не отец Савелий! (закатывает рукава рясы). Айда за сарайки!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Вот какие у вас аргументы?!
      АХИЛЛА.  А! А! Ты и такие  слова знаешь? Так я их все вытрясу из тебя! Ты у меня забудешь сквернословить!  Идём же, Варшанка! Один на один!
      ТЕРМОСЕСОВ  (навеселившись).  Оставь его, Ахилла, малохольного. Выпей лучше лампопо.
      АХИЛЛА.  Да что за ланпопо такое?
      ТЕРМОСЕСОВ.  Не ланпопо, деревенщина, а лампопо. Мёд с пивом.
      АХИЛЛА.  Это питие я знаю. Это не ланпопо никакое, а пивомедие. У нас его на поминках пьют. Только оно с ног враз валит.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Нет, это лампомо, а пивомедие, это совсем другое. Выпей.
      АХИЛЛА. (БИЗЮКИНОЙ).  У вас, чиновница, вина всегда хорошие – всё го-го да маго. После ваших рацей  дорогу  домой не найти!
      БИЗЮКИНА.  А вы не вина, вы  эту смесь выпейте, дьякон!
      ТЕРМОСЕСОВ. Я тебе говорю, выпей. Я хочу!
      АХИЛЛА.  Ну что ж, извольте. Совершу маленький опрокидонт.
      ТЕРМОСЕСОВ.  И не маленький, а большой. (наливает в ведёрко).
      АХИЛЛА.  Ну что ж, изволь, выпью этот ковшик. (пьёт).
      ТЕРМОСЕСОВ. Каково?
      АХИЛЛА (помолчав).  Славно, что ты приехал к нам, Термосёска.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Это лампопо, брат, славное!
      АХИЛЛА.  Нет, не ланпопо, а дай-ка, Термосёсушка, я тебя поцелую!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Что ж… изволь…

 Целуются

      АХИЛЛА.  Жалко мне, что ты погиб, Термосёсушка!
      ТЕРМОСЕСОВ. С чего это я погиб? Преотлично я здоров! Оставь эти глупости!
      АХИЛЛА.  Грядет зверь лютый…
      ТЕРМОСЕСОВ.  Какой там ещё зверь? Это тебе лампопо в башку ударило!
      АХИЛЛА. Не ланпопо, а зверь огненный с цепи в аду сорвётся и придёт пожрать нас за грехи. Господи, спаси и сохрани!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Это кто ж тебя так напугал?
      АХИЛЛА. Отец Савелий.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Отец Савелий не мог тебе такую чушь сморозить про зверя. Ты что-то путаешь, брат.
      АХИЛЛА.  Мне учёности не хватает, я это знаю. Мне в училище Логика не давалась.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.(ехидно) Как же-с, наслышаны! Вас и с клироса выгоняли. Хор уже дальше поёт (ТЕКСТ) а вы  застряли на одном месте, гудите своим басом: и скорбьми уязвлен, уязвлен, уязвлен… так, что посреди прихожан давка начинается.

Все трое глумливо дразнят АХИЛЛУ, поют хором: «И скорбьми уязвлен… уязвлен…»
    
       АХИЛЛА. (хмуро)  Знаю это за собой… А вот, вы, дорогие мои, все погибнете! А ты, Варнава,  ты первый на очереди!
      ТЕРМОСЕСОВ.  После меня!
      АХИЛЛА.  Э! Термосёска, об тебе даже и речь не  идёт! А вот ты послушай, Варнава, вот явится зверь, он тебя, Варнаву Васильича Препотенского, тирана скелетного, без сомнения пожрёт.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Да за что же? За что пожрёт-то, позвольте спросить?
      АХИЛЛА.  А за пустодушие.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  За что? Какое вы сказали «душие»?
      АХИЛЛА.. В тебе совсем души нет, учитель.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Как нет?
      АХИЛЛА.  Ты не гомонись, не вертись, сядь, послушай. Ибо грядет зверь и с ним воинство антихристово и будет царство его тысячу лет! И наступит мрак великий, и взойдёт во мраке звезда диавола, и напитается та звезда кровию уловленных человеков, и станут люди искать света, но найдут только свет той кровавой звезды, и поклонятся ей, ибо будет время диавола, а царь будет зверь.
      БИЗЮКИНА (иронично).  Вы нас очень испугали, дьякон. И звездой красной и дьяволом.
      АХИЛЛА (согласно)  Это страшно, чиновница.
      БИЗЮКИНА.  Ну а вы? Вы ведь в сане. Зверь вас пожрёт или нет? В рясах будет жрать?
      АХИЛЛА. Вы, чиновница, об звере самое дикое представление имеете. Зверь не модистка, чтоб на одеяние глядеть. Он по свойствам души жрать будет.
      БИЗЮКИНА.  Это я понимаю, дьякон. Это всё моё  жалкое детство мне твердили. Ну, а всё-таки вы как себя видите?
      АХИЛЛА.  Исповедающие веру Христову первыми падут… Мне, чиновница, ваших деток жалко. За что их зверю уготовили?
     БИЗЮКИНА. Мои дети вырастут и вас убьют, дьякон.
      АХИЛЛА. (потрясён)  Дарья Николаевна, вы не любите своих детей!
      БИЗЮКИНА. Мои дети просветятся необратимо.
      АХИЛЛА.  Вы давеча с костями срамились, у старухи-просвирни оскандалились. А теперь на деток своих клевещете. Не понимаете, что на сановное лицо руку поднимать нельзя? Экая вы беспросветная особа, чиновница!
      БИЗЮКИНА. Свергнут! И кресты посрывают! И купола пособьют, а в храмах нитяных фабрик наставят. Для  угнетённых рабочих.
      АХИЛЛА (потрясён).  Такого не будет, чиновница!
      БИЗЮКИНА.  Будет! Потому что Россия ваша – грязная баба. Она сидит на задворках Европы. Над ней весь Запад смеётся. И нам теперь стыдно, что мы русские! У России никаких устремлений нет, а Запад уже давно - шагнул! Запад Бога выбросил, а материальную сторону вознёс, и народы Запада легко задышали!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Она, Россия, хочет, чтоб мы идиотами стали!
      АХИЛЛА.  Нет, брат, идиотом ты чрез науки стал, а на Россию ты врёшь!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Экую кислятину, развели… По мне,  так и в России жить можно, ежели с умом…

Входит ДАНИЛКА  с мешком. Таинственно жестикулирует. Бросает мешок.

      ПРЕПОТЕНСКИЙ  (прыгает к мешку). Моё!
      ДАНИЛКА.  Точно так-с. Проверено. Черепушка, разные хвостики – всё в целости.
      АХИЛЛА.  Ах, каналья, зачем же ты их отрыл?
      ДАНИЛКА.  Не я отрыл, отец дьякон! Видит Бог, это свинья отрыла, В овраге, где вы их закопали. А ребятишки череп на палку насадили и бегали! Я уж смекнул, что это Варнавы Васильича череп и вот – принёс.
      ПРЕПОТЕНСКИЙ  (высыпает мешок, проверяет кости).. Никому не отдам, никому, моё!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Законченный идиот!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Пусть я идиот. Зато у меня идеи! Я за них – в каторгу!
      ТЕРМОСЕСОВ. Мёдом намазана тебе твоя каторга?
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  А как же страдание? Устыдить этих вот? Без страдания победы нет! Я знаю, что страдать буду! Во имя нового человека! (Ахилле) Так ведь и у вас, и у вас – без страдания в рай не входят. А у нас, а у нас вот – (воздевает вверх череп). Я жду, я зову, я готов!
      АХИЛЛА (ревёт).  Отдай, грешник!
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Не отдам! Не отдам! Не отдам!
      АХИЛЛА.  Не гневи  же  ты меня, несчастный!
      ВАРНАВА  (падает на кости, сгребает их под себя). Ну-ка отними! Ну-ка отними!

Безобразная сцена отнятия костей у Варнавы.
АХИЛЛА хозяйственно сгребает кости в мешок.

      АХИЛЛА.  Не твоё, глупец, а Богово, околотень ты нечестивый! (уходит).
      ВАРНАВА.  Казак! Бурсак!  Мужик! Чёрт верёвочный! (всем). Вы видели, как он меня мял?  У меня синёвы по всему телу и болова голит!
      ДАНИЛКА.  Господин учитель, дозвольте, я сбегаю и обратно их отрою? Я подсмотрю, куда господин дьякон их спрячет!
      ВАРНАВА.  Бегите, товарищ комиссар!
      БИЗЮКИНА.  И задайте ему хорошенькую баню, это наглому дьякону!
      ТЕРМОСЕСОВ. Граждане, граждане! Не суетитесь! Отрыл-зарыл, так мы никогда дела не кончим. Врага сокрушить – кто желает?
      ВСЕ (нестройно). Все! Все желают!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Препотенский, дьякон тебя измял, унизил, в пыли извалял, давай на него донос напишем? Его в острог посадят.
      ВАРНАВА.  Я-с? Я-с? Я-с?!
      ТЕРМОСЕСОВ. Ты-с! Ты-с! Ты-с!
      ВАРНАВА. Это низко. Резать, стрелять, пожалуйста. Бомбу брошу! Но доносы писать  Варнава Препотенский не станет!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Величия в доносе нету? Ну и дурак. (ДАНИЛКЕ). Подписывай, комиссар! Ведь дьякон и тебя обидел!
      ДАНИЛКА.  Никакой обиды не было. Это мы так, промеж себя уж кончили. Как вашей милости будет угодно, а я не подпишу!
      ТЕРМОСЕСОВ.  А твоей милости не угодно раз десять по рылу получить? Подписывай, подлец ты треанафемский, а то…  в Сибирь без обыска улетишь! (сильно бьёт ДАНИЛКУ под дых, тот сгибается). Задушу, никто не схватится, потому как ты  вымесок безродный. (душит).
      ДАНИЛКА.  Ради Господа, освободите! Всё, что угодно, подпишу. (подписывает).
      ТЕРМОСЕСОВ.  Гражданин, ежели ты до времени пробрешешься…

ДАНИЛКА перхает и машет руками.

Я тебе, пролетарию, всю рожу растворожу, щёку на щеку помножу, нос вычту и зубы в дроби превращу! Ну а теперь полно здесь перхать! А ну -  марш отсюда!

ДАНИЛКА убегает.

      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  Вы сильней Ахиллы! С вами я его теперь не боюсь!
      ТЕРМОСЕСОВ.  Да и не бойся. Повержен твой Ахилла.
      БИЗЮКИНА.  Вы демон революции.
      ТЕРМОСЕСОВ.  Пускай хоть и демон. Я тебе сказал, что два твоих врага будут разбиты?
      БИЗЮКИНА.  Я преклоняюсь…
      ПРЕПОТЕНСКИЙ.  И я…
      ТЕРМОСЕСОВ. (сосредоточенно гладит живот). Мне, пожалуй, пора уединиться…


КАРТИНА 3
В саду у ТУБЕРОЗОВА.

ТУБЕРОЗОВ читает. Шумно вбегает АХИЛЛА.

      ТУБЕРОЗОВ. Что это ты так… и бежишь, и пыхтишь, и сопишь, и топочешь?
      АХИЛЛА.  Это у меня, отец Савелий, всегда, когда бежу… Вы разве не заметили?
      ТУБЕРОЗОВ.  Нет, этого я не замечал. А ты отчего же об этом лекарю не скажешь, он может помочь.
      АХИЛЛА.  Ну вот, лекарь. Лекарь мне давал лекарство, я его враз выпил, а меня не взяло. Да Бог с ним, с лекарем. Ведь вот, вообразите, отец протопоп, ведь у нас с вами теперь победа!
      ТУБЕРОЗОВ.  Какая ещё победа? Что ты новое затеял, Ахилла?
      АХИЛЛА.  Ах, отец Савелий, перестаньте вы всё время робеть и удивляться. Ведь я так ловко всё устроил! Ха-ха-ха!
      ТУБЕРОЗОВ. Что? Что ты опять устроил?
      АХИЛЛА.  Вы только вообразите, отец протопоп, Варнава-шельмец спрятал мертвеца у себя под кроватью! Так ведь я же из-под носа у него и стянул! Но там такой пудромантель  устроился – свинья отрыла кости, а комиссар Данилка их обратно принёс к учителю. Но вы, отец Савелий, будьте покойны, мертвец теперь в надёжном месте, так что вы смело можете ложиться спать.
      ТУБЕРОЗОВ.  Великий Господи, что это за злополучный человек!
      АХИЛЛА. Кто это, отец Савелий?
      ТУБЕРОЗОВ.  Ты, искренний мой, ты!
      АХИЛЛА.  А по какой причине я злополучен?
      ТУБЕРОЗОВ.  Кто, какой злой дух научает тебя всё это делать?
      АХИЛЛА.  Да что такое делать?
      ТУБЕРОЗОВ.  Лазить, похищать, ссориться!?
      АХИЛЛА.  Это вы меня научили. Вы сказали: путём или непутём этому надо положить конец; я и положил. Я вашу волю исполнил.
      ТУБЕРОЗОВ (всплеснув руками)  Мою волю! Да что за дьякон такой легкомысленный!
      АХИЛЛА.  Натурально исполнил, отец протопоп. У Варнавы до сих пор кости ломит.
      ТУБЕРОЗОВ.  Вот, что, братец, ты дурак есть и я тебе предсказываю, что если ты ещё от подобных своих глупых обычаев не отстанешь, то ты без того не заключишь жизнь, чтобы кого-нибудь не угодить насмерть.
      АХИЛЛА.  Полноте, отец Савелий, я не совсем без понятий. Я ведь даже гомо сапиенса от учителя стерпел!
      ТУБЕРОЗОВ.  Кого-кого ты стерпел?
      АХИЛЛА.  Стыдно повторять, отец Савелий, вы таких бранных слов и не слышали никогда!
      ТУБЕРОЗОВ. А ты знаешь ли, что означает гомо сапиенс?
      АХИЛЛА.  А что сие означает?
      ТУБЕРОЗОВ.  Гомо сапиенс – человек разумный!

АХИЛЛА глубоко сконфужен.

      АХИЛЛА (бормочет)  А ведь я его чуть не уконтрапупил за это…
      ТУБЕРОЗОВ.  Что  это, в самом деле, отец дьякон! Ты духовное лицо, у тебя полголовы седая, а, между тем, куда ты не оборотишься, всюду у тебя скандал: там ты нашумел, тут ты накричал, там то повалил, здесь это опрокинул; так везде за собой и ведёшь беспорядок!
      АХИЛЛА.  Не знаю я, отчего это так и, всё-таки, значит, это не по моей вине, а по нескладности, потому что у меня такая природа, а в другую вы это напрасно располагаете. Я скорее за порядок теперь стою, а не за беспорядок, и в этом расчислении всё это и сделал.
      ТУБЕРОЗОВ.  Виноват! Кругом виноват! И не перечь!
      АХИЛЛА (искренне)  Виноват, батя.
      ТУБЕРОЗОВ.  То-то!
      АХИЛЛА  (повеселев)  Отец Савелий, вообразите, а ведь в храмах нитяные фабрики скоро наделают!
      ТУБЕРОЗОВ. (испуганно)  Что ты врёшь, Ахилла! Ты добрый мужик и честный христианин, перекрестись. Кто тебе это сказал?
      АХИЛЛА.  Что ж делать? Я ведь, голубчик, и сам этому не рад, но против хвакта не попрёшь. А сказали мне это у Термосёски.
      ТУБЕРОЗОВ.  У кого-с?
      АХИЛЛА.  Да-с… Да что вы так волнуетесь, отец Савелий? Термосёска милейший человек!
     ТУБЕРОЗОВ.  Милейший?!
      АХИЛЛА.  Да-с. И просвещённый. Ведь он из Петербурга, не то, что мы с вами.
      ТУБЕРОЗОВ.  И чему же тебя научили там, умный дьякон?
      АХИЛЛА.  Ах, отец Савелий! Зачем я стану смущать вас, ведь вы оробеете.
      ТУБЕРОЗОВ.  Да оставь ты заботу о робости моей. Ты рассказывай!
      АХИЛЛА.  Извольте-с. Вольномыслие народ захлестнуло-с. Ведь вы не станете отрицать этого хвакта?
      ТУБЕРОЗОВ.  Вот опять! Что за «факт» такой? Брось эти жалкие слова. Ахилла!
      АХИЛЛА.  Отчего жалкие? Сейчас их все говорят!
      ТУБЕРОЗОВ.  Ну и пусть говорят, а ты не говори.
      АХИЛЛА.  Хорошо, не буду. Ведь речь об другом. Ведь вот вы , отец Савелий, не можете  с вольномыслием совладать! Я-то могу, я хвактически на них давлю – где смазать, где окрикнуть, ну, вы знаете!
      ТУБЕРОЗОВ.  Знаю, продолжай.
      АХИЛЛА.  Стало мне интересно, отец Савелий, а откуда оно исходит – вольномыслие?
      ТУБЕРОЗОВ.  И что ж ты надумал, мыслитель?
      АХИЛЛА.  И не мыслитель. А надумал я вот что, отец Савелий. Если уж вы,, министр юстиции, не можете вольномыслие остановить, то, значит, так тому и быть!
      ТУБЕРОЗОВ.  Чему быть, Ахилла? Говори немедля!
      АХИЛЛА.  Вообразите, отец Савелий, они зверя не убоялись!
      ТУБЕРОЗОВ.  Какого зверя?
      АХИЛЛА.  Адского зверя, отец протопоп. Ни Варнава, ни чиновница не убоялись. Ну, уж тут я только руками развёл.
      ТУБЕРОЗОВ. (сухо)  Чему ж ты так удивился, дьякон? Ведь они безбожники.
      АХИЛЛА.  Это совсем другое, отец Савелий! Что они в Бога не веруют, это ладно!
      ТУБЕРОЗОВ.  Да как же это ладно?! Как это может быть ладно, если это  не ладно совсем, а дико и преступно?
      АХИЛЛА.  Да я знаю, что дико! Так ведь Господь наш добр, и милосерд, и долготерпелив, потому Варнавка с Бизюкиной гордыней своей кичатся. Но когда они зверя не убоялись, я сам видел, что не убоялись, то тут уж, отец Савелий, против силы не попрёшь…
      ТУБЕРОЗОВ.  Какой ещё силы, дьякон? Что за новую силу ты отыскал, несчастный?
      АХИЛЛА.  А вот что, отец Савелий. Должно вознестись материальному. Всё-всё вот это… (неопределённо машет по сторонам). Да вы не печальтесь, душечка, я и сам не рад, да что же делать!  Материальное, батя, это которое пощупать можно…
      ТУБЕРОЗОВ.  Будь добр, не объясняй мне свойство материи.
      АХИЛЛА.  Хорошо-с, я не буду. А вот оно вознесётся в торжестве. А духовное выкинут. Совсем. Русское всё обсмеяно будет за то, что оно мечтаниям предаётся более, нежели матерьяльному. А немец тут как тут – первый выскочит как чёрт из бутылки и -  пальцем в нас тыкать. Да это бы нам ладно – ихний немец человек некультурный. А вот тут, батя, вы скрепитесь, душечка, потому что так оно должно быть и против этого никакого средства нет – нас с вами порешат.
      ТУБЕРОЗОВ.  Как порешат?
      АХИЛЛА.  Топорами-с. Мы с вами, отец Савелий, народ наш русский назад тянем, а он всё более вперёд хочет, он теперь материальное возлюбил. Ну так что ж теперь делать, душечка, голубчик, так тому и быть!

Пауза

(тревожно). Это ничего. Это прогрессия, батя. А мы с вами  кто есть? Темнота. Отсталость. Хоть вы и министр юстиции, но материального ведь не признаёте! От этого хвакта ведь не увильнуть!
      ТУБЕРОЗОВ. Пойдём-ка, я тебе что-то покажу.
      АХИЛЛА.  Извольте.

Взявшись под руки, идут в глубь сада, откуда видны купола церкви.
ТУБЕРОЗОВ указывает на купола, потом на землю.

      ТУБЕРОЗОВ  (строго).  Стань поскорее и помолись.

АХИЛЛА опускается на колени.

Читай: «Боже, очисти мя, грешнаго и помилуй мя». (сам кладёт первый поклон).
АХИЛЛА, с глубоким вздохом кладёт первый поклон и читает: «Боже, очисти мя, грешнаго и помилуй мя.»

(вторит ему).  «Боже, не вниди в суд с рабом Твоим.»

Молитва длится до полного очищения АХИЛЛЫ.

      АХИЛЛА.  Знаете, отче, когда я молился…
      ТУБЕРОЗОВ.  Ну?
      АХИЛЛА.  Казалось мне, что земля была трепетна.
      ТУБЕРОЗОВ. Благословен Господь, что дал тебе подобную молитву!

Входит ДАНИЛКА.

      ДАНИЛКА.  Письмо отцу протопопу.
      АХИЛЛА (читает надпись) От Владыки, отец протопоп! Удостоились! (подаёт письмо)
      ТУБЕРОЗОВ (читает).  Удостоился.  Из сана извергнут. За  непокорность…


КАРТИНА 4
Там же.
ТУБЕРОЗОВ болен. Он возлежит на ложе в глубине сада.
ПРОСВИРНЯ поит его отваром.

      
      ПРОСВИРНЯ.  Одну ложечку… и ещё одну.   С молитвою и поможет… вот, Варшана всегда это питьё пьёт, а посмотрите какой он – точно пустой.

АХИЛЛА покашливает.

Да что тут покашливать, Ахилла Андреич, дружочек, ей-Богу, пустой! Молока утром пьёт до бесконечности, чаю с булкой кушает до бесконечности, жаркого с кашей тоже, а встанет из-за стола, опять весь до бесконечности пустой, - это болезнь. Отчего так, отец протопоп?
      АХИЛЛА.  Послушайте, просвирня…
      ПРОСВИРНЯ.  Что, дружочек?
      АХИЛЛА.  Ну его к лешему, а?
      ПРОСВИРНЯ.  Как же! Как же, отец дьякон! Ведь я говорю ему: скажи, Варнаша, как встанешь утром: «Наполни, Господи, мою пустоту.» и вкуси петой просвирки, а он не хочет. Почему так, отец дьякон?
      АХИЛЛА.  А бес его знает! В нём кишечность густая очень. Матерьяльность его душит.
      ПРОСВИРНЯ  (машет руками у носа АХИЛЛЫ).  Каково это матери слышать?!
      АХИЛЛА (равнодушно). А чего? У научных у всех так – густая кишечность.
      ПРОСВИРНЯ.  Вот и я тоже говорю, отрекись, Варнаша, от скелета, и Господь тебя вылечит, а он не хочет. (плачет).
      АХИЛЛА.  Просвирня, ведь отец Савелий сейчас слаб и ему вас слушать просто противно!
      ТУБЕРОЗОВ.  Не гомонись, дьякон! Марья Николавна, не плачь, рассказывай.
      АХИЛЛА.  Ну вот! Я только хотел сказать, что вам беспокоиться нельзя!
      ТУБЕРОЗОВ.  Мне беспокоиться можно! И нужно! Нужно!
      АХИЛЛА.  Тогда я устраняюсь! Разбивайте своё сердце, сколько вам заблагорассудится!
      ПРОСВИРНЯ. (устыдившись, неуверенно врёт).Всё уже устроилось, отец протопоп. Варнаша уже присмирел до бесконечности. Он, узнав про вашу болезнь,   все свои гадкие занятия забросил и грустен стал до бесконечности. Ведь он добрый до бесконечности ребёнок!
     ТУБЕРОЗОВ. Молись за него, Марья Николавна… глядишь, и сын твой вправду выправится.  По молитве матери дитя спасается.
     ПРОСВИРНЯ.  Молюсь,  душечка, отец протопоп; до бесконечности, молюсь… (уходит).
     АХИЛЛА.  Баточка… батя! Ты чего глаза закрыл?!
     ТУБЕРОЗОВ (приходя в себя) А? Чего? Где я?
     АХИЛЛА. Дома ты, баточка, дома у себя! Вот он – я пред тобой, а весь Старгород у калитки твоей стоит!
     ТУБЕРОЗОВ.  Нет, я только собираюсь домой. (помолчав) Благодарю Его… открыл мой ум и смысл, дал зреть его дела…
      АХИЛЛА. Побудь ещё, побудь ещё со мной! Помнишь, баточка, как меня бес сомнения опутал и молитвою очистился я? Я с тех пор переменился, батя. Я будто сам ушёл из себя. Печаль во мне теперь, но в ней же и радость. Как же это так – в печали радость моя?
      ТУБЕРОЗОВ.  Болела  твоя душа, Ахилла и умерла, и вновь воскресла.
      АХИЛЛА.  Научи же меня, старец великий, как мне себя исправлять, если на то будет Божия воля, что я хоть на малое время останусь один? Силой своею я был горд, но  на неё я больше не надеюсь…
      ТУБЕРОЗОВ.  Да, был могуч ты и силён, а и к тебе приблизится час, когда не сам препояшешься, а другой тебя препояшет.
      АХИЛЛА.  А разум мой ещё силы моей ненадёжней, потому что я, знаете, всегда в рассуждении сбивчив!
      ТУБЕРОЗОВ. На сердце своё надейся, оно у тебя бьётся верно.
      АХИЛЛА.  А что ж я взговорю, если где надобно слово? Ведь сердце моё бессловесно!
      ТУБЕРОЗОВ. Слушай его, и что в нём простонет, про то говори, а с сорной земли сигающих на тебя блох отрясай.

На садовой тропинке появляется НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ, он тихо и беспрерывно читает: «Боже, очисти мя, грешнаго и помилуй мя. Боже, не вниди в суд с рабом Твоим.»

      ТУБЕРОЗОВ.  Старая сказка прощаться идёт.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ (подходит). Я это, батушка, я. Надобно, государь мой, подать обязательную записку, что вы не станете проповедовать против начальства и смущать сердца прихожан народными бедствиями… Ведь все ваши проповеди громовые у них в ящичке лежат, ведь на каждом листочке, в уголку подписано: «смута». Ведь они просят вас покориться! Утешьте их, попросите прощения!
      ТУБЕРОЗОВ.  Не могу, Николай, не могу! Я никогда не был дерзок и других по мере сил своих удерживал, потому каяться в том, чего не совершал, не могу.
      АХИЛЛА. Он не будет, не будет!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Очень начальники  скорбны чрез вас, отец протопоп!
      ТУБЕРОЗОВ.  Не могу, закон не позволяет.
      АХИЛЛА.  Ну вот! Я ж говорил! Я бы сдался! Я начальства, страсть, как боюсь!
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Что же делать, сударь мой? Как попу помирать без прощения?
      АХИЛЛА. Ах, прах меня разбери, закавыка какая! Ты, Никола, скачи с тем, что есть – прошение всем городом составляли. Авось разжалобим.
      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Я поскачу. Я их напугаю судом людским и Божьим. Я от них не отойду, пока прощения не вырву! А они меня никуда не посадят, потому что я уродик и калечка.

НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ уходит.

      АХИЛЛА.  Видишь, видишь, теперь, батя? Всем миром  за тебя ломимся! Отец Савелий? Отче, очнись! Что ты, что ты… Ну пугай ты меня… встань, друже…

КАРТИНА 5.
Там же.
Из дома в сад выходит АХИЛЛА. Он читал заупокойную.

      АХИЛЛА Баточка! Встань! А?... При мне при одном встань! Не можешь, лежишь, яко трава.  (читает из Евангелия от Иоанна.) «Яко грядет час и ныне есть, егда мертвии услышат глас Сына Божия и, услышавши, оживут…» (замирает) Ведь он уже теперь услышал глас Сына Божия и ожил… Я его только не вижу, а он здесь.  Батя, батя, где же ныне дух твой? Где твоё огнеустое слово? Подкинь мне, малоумному, духа  твоего! Батя!

Затемнение

(мечется по саду) Мир ти! Мир! Я тебя тревожу! (читает наугад) «В мире бе и мир его не позна…» Чего это я ищу? (читает) «И воззрят нань его же пребодаша». Памятник. Поставлю тебе памятник, отче. В пять сажень. В десять! Ангелов по краям  налеплю. Золота сусального пуда два уйдёт. А где  я столько денег возьму? А дом продам. Сабли свои. На что мне  теперь сабли? И коня, коня продам. Прощай, конь. Прощай, моя жизнь. Ты кончилась. А я ещё здесь. Зачем же я здесь один? А! Памятник!  Я тебя прославлю, отче! Чтоб ещё на въезде в наш город  всякий путник зрел твое великое блистание! А что это я такое думаю? Зачем памятник? Ведь ничего не будет! Земля сгорит и небо сгорит. И времени не будет. Ничего.  А что же мне нужно? И что такое я отыскиваю? Какое зачало? Какой ныне день? Где ты, отец мой?!

Из-за деревьев подходит ТУБЕРОЗОВ.

      ТУБЕРОЗОВ.  В  начале  бе слово и слово бе к Богу и Бог бе слово.
      АХИЛЛА. Что это, Господи? А мне казалось, что умер отец Савелий.  Я проспал пир веры! Я пропустил святую заутреню!
      ТУБЕРОЗОВ.  Заснул?
      АХИЛЛА.  Согрешил, отче… Меня не пустят на пир веры? Меня обнесут пасхальными брашнами?
      ТУБЕРОЗОВ.  Стань сюда, одесную от меня.
      АХИЛЛА.  Что это, отче, вижу я? Свет, а не жгётся?
      ТУБЕРОЗОВ.  Кто есть вечный свет?! Отвечай!
      АХИЛЛА. (полным дьяконским басом). «Един Бог во святой Троице споклоняемый, Он есть вечен, то есть не имеет ни начала, ни конца своего бытия, но всегда был, есть и будет.»
      ТУБЕРОЗОВ. (с улыбкой)  Аминь.
      АХИЛЛА.  Вообразите, отец Савелий, ведь я, по дурости своей, решил было, что вы того…и скорбью великой исполнился, и рыданиями сотрясаем был, ах, как славно, что мы теперь вместе!
      ТУБЕРОЗОВ  (уклоняясь)  Не нужно, Ахилла, про то говорить. Мне теперь нельзя этого слышать.
      АХИЛЛА.  Так вы умерли?!
      ТУБЕРОЗОВ.  Ну что ты брякнул сейчас, дьякон? Всё бы тебе с плеча бухать!
      АХИЛЛА.  Ах, я дурак! Ведь вы уже там, отче! (удивлённо). Но отчего же я-то не рыдаю? Со мной-то вас нету! Я ведь рыдаю много, отче, голова моя, как раскалённый шар сделалась, а в груди что-то рвётся и стонет. Можно ли мне без тебя остаться, батя?
      ТУБЕРОЗОВ.  Не упрекай Бога, Ахилла. Тебе надобно теперь за живыми пуще смотреть, чтоб и они узрели этот свет дивный и предстали пред Господом с чистым сердцем!
      АХИЛЛА.  Я буду смотреть.
      ТУБЕРОЗОВ.  Только не дерись!
      АХИЛЛА.  О, нет, батя! Я драться больше не буду. Потому что я  стал мудр почти как ты. А у нас, батя, у нас всё по- старому. Просвирня давеча осмелела и Термосеску прогнала со двора. Уж Варнава бесился!
      ТУБЕРОЗОВ  (трепеща)  не мучь меня, Ахилла. Нельзя ведь мне больше… о милой земле… отодвинься чуток… обжигаешь меня…
      АХИЛЛА  (испуганно).  Батя, а ты в радости там?
      ТУБЕРОЗОВ  (легко) В великой и вечной радости пребываю. (помолчав).  И Россию милую вижу каждый миг.
      АХИЛЛА.  Неужто видно?
      ТУБЕРОЗОВ.  Великий свет восходит от неё и Богородица ткёт  из него покровы и кладёт ко престолу Господа Бога нашего.
      АХИЛЛА.  Великое свершается!
      ТУБЕРОЗОВ.  Ни на миг Господь Россию не оставлял!  Враки всё это!
      АХИЛЛА. (горестно).  Так, отче! Но тебе уже видно истину, ибо ты мудр и вельми перемучился. А у нас-то! У нас! Веришь ли, вольномыслие уже изожрало народ. Горестно видеть погибающих.

Из-за деревьев выступают все.

   ВСЕ (в разноголосицу)  А ты тут! Мы – вот они!
   АХИЛЛА. Что это, отче? Весь наш Старгород сюда припёрся. А как же они все в садике у тебя уместились, отче?
      ТУБЕРОЗОВ.  А ты у них спроси, дьякон.
      АХИЛЛА.  Я не хочу, отче, потому что мне сейчас хорошо в свете с тобой, а от них душа скорбью исполнится.
      ТУБЕРОЗОВ.  Они ждут, дьякон. Ты же их не бросишь?

АХИЛЛА делает шаг к народу.
ПРОСВИРНЯ тащит за собой упирающегося ВАРНАВУ.
А ДАНИЛКА пробирается украдкой и садится поближе к ТУБЕРОЗОВУ.

     ПРОСВИРНЯ. Повторяй, Господи, наполни пустоту мою!
      ВАРНАВА. Отстаньте, матушка, я сам могу объясниться. Своими словами могу!
      АХИЛЛА.  Что скажешь, учитель?
      ВАРНАВА.  Я скажу! Нет, я, напротив – скажу я!
      АХИЛЛА.  Скажи уже что-нибудь, Варнава!
      ВАРНАВА. Скажу я вам! (бурно рыдает).

Его отталкивает БИЗЮКИНА.

      БИЗЮКИНА. Я больше не буду! Ахилла Андреич, умолите отца Савелия, пусть он помолится обо мне Господу нашему Богу Всемилостивейшему.
      АХИЛЛА.  А сами вы? Сами-то?
      БИЗЮКИНА.  Я забыла, как…
      ВАРНАВА.  Если б вы сразу сказали про свет и что вот они вознесутся…
      АХИЛЛА.  Дурак ты, братец. На что ж тогда храм и попы нужны, если они не о свете вещают?
      ВАРНАВА. (нервно) Я отвлёкся на материальное. Ну, вы знаете… (с опаской) Теперь меня… могут простить?
      АХИЛЛА.  Эх, ты! Профессор! Господь-то милосерд, понял теперь? Встань  рядом с Дарьей Николаевной и молитесь на пару, грешники… вместе куролесили, вместе и лбы расшибайте теперь!  А это ж кто тут в крапиве шебаршит?

АХИЛЛА выволакивает из крапивы ТЕРМОСЕСОВА.

Чьих же ты будешь, хряк гадаринский? А,  так это  Измаил сын Петров Термосесов!

ТЕРМОСЕСОВ лишь мычит и корчится от ужаса, дико озираясь.

(ТУБЕРОЗОВУ) Батя! Да ведь мне же  ещё сто лет жизни надо, чтоб их всех отмолить! А я  уже к тебе хочу, мочи нет никакой, так хочу!
      ТУРЕРОЗОВ.  Поди сюда, стихийный исполин!
      АХИЛЛА (с трепетом)  Иду, отче… Теперь уж точно иду. Мне теперь легко идти к тебе, отче. Я теперь точно знаю, что чрез покаяние спасутся они. Ибо узки ворота в Рай, но для каждого открыты.

АХИЛЛА  направляется к ТУБЕРОЗОВУ.
Но невидимая преграда встаёт у него на пути.
АХИЛЛА борется с невидимым противником.
Садовый народ молится за  отходящего АХИЛЛУ, кто как умеет…

Кто ты, огнелицый? Дай мне пройти!

Преграда рушится. АХИЛЛА поднимается к ТУБЕРОЗОВУ.

Народ в садике больше не соборяне – обычные горожане.
Они разбиваются на пары и прогуливаются по улицам старинного русского городка СТАРГОРОДА. На дворе середина лета.  Весёлый воскресный денёк. С реки доносятся обрывки гармоники, смеха и вскриков. Кто-то улюлюкает – это  вольный гражданин ДАНИЛКА  спёр калач и весело убегает. За ним весело гонятся хмурые пекари…
Выходит НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. 

НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Что ж, государи мои, вот и окончилась старая сказка…


                З А Н А В Е С

27.11.21.