Как постоянный посетитель выставок современного искусства, встречаясь на них с авторами произведений, я использовал любую возможность с ними поговорить, и каждый случай общения с художником, надолго оставаясь в памяти, давал мне, зрителю, очень много для понимания природы художественного творчества.
Но особое место занимают в ней несколько художников, которые меня запомнили, и считают (считали) своим знакомым; – при повторных случайных встречах мы обменивались приветствиями и новостями. Я горжусь этими знакомствами, как знаком особого везения, или как наградой.
С художником Юрием Злотниковым (1930 – 2016) мы познакомились на его ретроспективе в Третьяковской галерее, проходившей в 2007 году. Меня заинтересовал тот факт, что, в отличие от других художников-абстракционистов, параллельно с самой радикальной абстракцией он писал фигуративную живопись. Я его спросил, было ли это связано с неприятием абстракции в СССР.
- Нет – ответил Злотников – в фигуративной живописи я решал другие проблемы, чем в «Сигнальных системах» . И лишь когда «Сигнальные системы» я завершил полностью, то тему уличных толп из фигуратива стал переводить в «квазиабстракцию».
- Как это было встречено советскими руководителями культуры? – спросил я.
- Как? – художник помрачнел – сами понимаете.
- А как же «Сигнальные системы?» - полюбопытствовал я, вызвав в своем воображении ряд полотен, на которых красочные пятна располагались в строгом геометрическом порядке – в каждой картине по своему закону.
- Я их делал в стол.
- Зато теперь это – классика – сказал я.
- Почему вы так считаете?
- В двухтомном альбоме «Абстракционизм в России. ХХ век» «Сигнальным системам» («Сигнальные системы» (1957 – 1962) – цикл абстрактных произведений) отведено значительное место.
- Я вижу, вы – настоящий ценитель абстрактной живописи, коль скоро приобрели столь фундаментальное и не дешевое издание.
Узнав, что по образованию я – физик, Злотников сказал:
- Ну, теперь все с вами ясно; ведь «Сигнальные системы» - это живописное выражение естественно - научного мышления.
- Надеюсь, что теперь-то художник-абстракционист не испытывает дискомфорта – поинтересовался я.
- Жизнь художника нелегка – отчеканил Злотников.
- А у кого она легкая? – улыбнулся я – думаете, мне на «Цикламене» проще? Я там передвигаюсь с опаской, как по минному полю!
Когда в 2011 году мы встретились на выставке «Космос Юрия Злотникова» в Московском музее современного искусства, посторонние могли подумать, что присутствуют при встрече двух старых друзей – так мы друг другу обрадовались, вступив в долгий разговор.
Через пять лет после этого Юрий Злотников умер.
Наше знакомство с московским художником Леонидом Тишковым началось с того, что я рассказал, какое большое впечатление на меня оказала его инсталляция «Мы поглощаем время, время поглощает нас», которая была выставлена в Манеже в 2003 году.
Напомню, она представляет собой огромные песочные часы, состоящие из двух поставленных друг на друга кубов со стеклянными стенками»; верхний до половины заполнен мелким песком; в нижнем стоит стол, – за столом сидят две восковые фигуры - мужчина и женщина в натуральную величину ( оказалось, что они изображают автора и его жену); сверху через отверстие на них сыплется песок, к моменту экспонирования образовавший конус с вершиной, достигшей уровня их лиц.
- Потрясающе – разразился я комплиментом – прям Дэмиен Хёрст (Дэмиен Хёрст (1965) – английский художник)!
Тишкова такое сравнение отнюдь не порадовало.
- Вот уж, - как стеклянная коробка, так - Дэмиен Хёрст! Я бы порадовался, если бы вы меня сравнили с Магриттом ( Рене Магритт (1898 – 1967) – бельгийский художник-сюрреалист).
Чтобы сгладить впечатление от своего неудачного сравнения, я обнаружил перед автором свое знакомство и с другими его произведениями: серией «Даблоиды» (фантастические существа, состоящие из большой человеческой ступни, плавно переходящей в тоненькое тело, завершающееся крохотной круглой головкой), «Снежным ангелом» (муляж человеческой фигуры, лежащей на кровати, над которой демонстрируется видео: мужчина в зимнем пальто и в шапке-ушанке с парой бутафорских крылышек на спине пробирается через лес по пояс в снегу), «Лыжной прогулкой» (Тишков ходит на лыжах по засыпанной снегом плоской крыше многоэтажного дома), и другими.
После этого мы с Тишковым многократно встречались на самых разных выставках, и он мне с увлечением рассказывал о своих новых работах, делясь производственными секретами.
- Знаете, как я это сделал? – спросил художник, показывая графический лист великолепного качества – ни за что не догадаетесь! Я его нарисовал шариковой ручкой!
И Тишков продемонстрировал, как он это делает (трудность заключается в том, что шариковой ручкой любая линия проводится окончательно – ее стереть или поправить уже невозможно).
Тишков вообще известен широким диапазоном используемых техник: например, некоторые инсталляции им собственноручно вязаны на спицах.
И любой артефакт, выходящий из его умелых рук, лучится добротой. Тишков – очень гуманный художник; я догадываюсь, что он – очень добрый, хороший человек!
Художник Хаим Сокол прославился инсталляциями из старой одежды, изъеденных ржавчиной бытовых предметов, рассыпающихся личных писем, пожелтевших истертых фотографий, от которых веет пронзительным трагизмом не только еврейской, но и любой человеческой жизни в ХХ веке. Причем это – не грубая чернуха, ибо все это ретро у Сокола тонко эстетизировано, раскрывая тему исторической памяти.
Придя к выводу, что Сокол является одним из самых крупных современных художников, я не пропускал ни одной выставки, на которой была бы экспонирована хотя бы одна его новая работа.
И вдруг случилась беда: любимый художник резко сменил тематику. Подсев на левые идеи, Сокол пришел к выводу, что рабочие развитых стран обуржуазились, и вошли в средний класс, потеряв всякую революционность, а современный пролетариат – это мигранты из стран Третьего мира. И Сокол решил посвятить свое искусство борьбе за их освобождение от капиталистического рабства.
Новое увлечение Сокола сразу самым негативным образом сказалось на качестве его работ; став прямым высказыванием, они потеряли статус художественного произведения.
И когда в ГЦСИ (Государственный центр современного искусства) состоялась встреча Сокола с публикой, я выступил, решительно осудив его предательство - измену искусству.
- Бесспорно, существует проблема трудовых мигрантов – заявил я, но это – не дело художника; художник не имеет права заниматься злободневным; это тема – Вечное! У вас – выдающийся талант! Оставьте социальную тематику бездарям! – им ведь тоже жить надо!
- На что мне нетленка? А ну ее! – парировал Сокол, однако с интересом выслушивал мою аргументацию.
Когда мы случайно встречались позже, то, поздоровавшись, начатую дискуссию продолжали, прибегая к новым аргументам. Несмотря на остроту постановки вопроса, наши обсуждения велись в уважительном тоне, сквозь который пробивалась взаимная симпатия.
Между тем, на последних (перед пандемией) выставках Сокол отошел от мигрантских проблем; возможно, это связано со сменой жанра; вместо инсталляций он теперь занялся графическими сериями, например, проект, представленный в ГТГ в 2018 году в зале «Искусство 2000-х». Это ряд до предела упрощенных образов – людей, зверей и птиц; они производят на зрителя сильное впечатление, так как имеют характер подлинных архетипов.
В том же году, однажды, идя домой по Зоологической улице из ГЦСИ к метро, я обогнал Хаима Сокола; мы дружелюбно поздоровались, и я ему рассказал о своем сильном впечатлении от его новой работы. Мне показалось, что моя оценка была для него небезразличной. Мы тепло расстались; кто знает – может, еще увидимся!
- Вам на какой этаж? – спросил меня мужчина моей возрастной категории с седою бородкой на подвижном интеллигентном лице.
- На третий, в галерею Крокина, на выставку Александра Панкина – выпалил я.
- Значит, нам по пути, так как я – Александр Панкин.
Так состоялось знакомство с художником, творчеством которого я давно интересовался; его картины, написанные за последние двадцать-тридцать лет, были на тему математики – в них жили геометрические фигуры, числа и алгебраические формулы.
В Панкине меня сразу же привлекли необыкновенные простота, живость и приветливость. Александр неизменно был общителен и весел; в первый же день нашего знакомства мне казалось, что мы – старые друзья.
Несмотря на простоту и скромность, Александр Панкин был настоящим классиком – многие московские галереи считали за честь устроить его персональную выставку, а уж групповых с его участием я посетил столько, что не перечесть! Он написал множество картин, объектом которых были исключительно математические символы, но они неизменно привлекали внимание зрителя какой-то хранящейся в них тайной.
Наконец, когда несколько лет назад в Московском музее современного искусства прошла его ретроспектива, я неожиданно для себя обнаружил, что к своей математической живописи Панкин пришел в итоге длинного пути, оставив свой след на всех направлениях русского авангарда, отдав должное всем жанрам, - живописи, графике, скульптуре, и инсталляции. Вот уж, поистине, классик!
Для меня было очень важным, что наш интерес был взаимным: я посещал все выставки Панкина, и делился с автором своими впечатлениями от увиденного, а он с интересом читал мою прозу, комментируя то, что понравилось. Панкин даже пытался мне помочь с проникновением в окололитературные круги, познакомив с сыном Фазиля Искандера.
В прошлом году Александра Панкина не стало, и мне его очень не хватает.
В 2011 году итальянский художник Яннис Кунеллис (1936 – 2017), один из создателей направления Арте Повера, приехал в Москву для участия в IV Московской биеннале современного искусства. Это было значительное событие, так как его предыдущий визит состоялся двадцать лет назад – в 1991 году.
Кунеллис посетил ГЦСИ, чтобы рассказать о представленной на Биеннале своей новой работе– инсталляции «S.T.», но собравшаяся на презентацию публика засыпала живого классика вопросами, относившимся не только к его собственному творчеству, но и к его взглядам на Современность; этот мудрец не уходил ни от каких вопросов.
Я задал Кунеллису вопрос о его отношении к творчеству Пьера Паоло Пазолини, так как, по моим представлениям, в эстетике Кунеллиса много общего с установками этого выдающегося итальянского кинорежиссера.
Кунеллис задумался.
- Вы так считаете? – спросил он, глядя мне в глаза.
- Для меня это очевидно; Возьмите, к примеру, его фильмы «Теорема» или «Птицы большие и малые».
Было видно, что такое сопоставление никогда не приходило Кунеллису в голову, и что оно не было ему неприятно.
Через несколько дней я приехал на официальную презентацию его инсталляции в Шоколадном цехе выставочного комплекса «Красный Октябрь».
Инсталляция представляла собой около сотни старых пальто, аккуратно уложенных на полу рядом друг с другом так, что воротники всех их были направлены в одну и ту же сторону. Около каждого пальто, или на нем лежал какой-нибудь музыкальный инструмент; имелись скрипки, но преобладали разнообразные духовые. Посередине прямоугольной площадки, покрытой этим лежащим в молчании оркестром, была проложена чистая дорожка, на которой стояла пустая детская коляска.
Инсталляция вызвала у меня печальное, но, вместе с тем, торжественное настроение: пути жизни проложены по следам ушедших поколений.
На церемонию открытия должны были явиться официальные лица, включая посла Италии. В ожидании торжественной части презентации, я стоял в сторонке. По залу в одиночестве прогуливался Кунеллис; его лицо было спокойно и безмятежно. Озираясь, он вдруг заметил и узнал меня. Свернув со своего пути, он ко мне подошел, и поздоровался за руку.
Ноябрь 2021 г.