Повесть о талисмане любви - 2

  Читать: Талисман любви

          Повесть о талисмане любви. Роман.


                ВТОРАЯ ПОЛОВИНА.



     КНИГА ЧЕТВЁРТАЯ. ЖИЗНЬ В ВОЕННОМ ГАРНИЗОНЕ.

   Глава 186. Заграница - первые виды и впечатления.

   К сожалению с Москвой на этот раз пришлось расставаться, так толком и не  посмотрев тех мест, где хотелось побывать. К нашему приезду поезд стоял уже на перроне и мы быстро загрузились, даже не посмотрев вокзал.

   Не успели толком обустроиться, как мимо замелькали уходящие московские улицы, дома, какие-то предприятия, а через пару часов за окнами стали проплывать поля, деревни, какие-то отдельные здание и перелески за перелесками.

   Перекусили тем, что захватили в буфете на вокзале, заказали у проводницы чай и подуставшие за эти дни, притихли, каждый думая о своём. Я достал свой блокнот, что-то начал писать, но возбуждение новизной было таково, что рифмы не получалось, а проза не складывалась в приличные предложения. Вышел из купе и начал изучать расписание движения и остановки в пути: Смоленск, Минск, Брест, Варшава, Берлин — прямо фантастика какая-то, что еду по этому пути. Усталость сморила и меня, я зашёл в купе, забрался на свою полку и под монотонный стук колёс сразу уснул.

   Поезд иногда останавливался, кто-то ходил по коридору вагона, кто-то выходил, кто-то садился в вагон, я в полудрёме это слышал, но проснуться не мог. Мне казалось, что в этом вагоне я буду ехать долго-долго и кажется уже привык к проводницам, к соседям и к незнакомым остановкам.

   Дальше всё было как-то однообразно: проехали Смоленск, Минск и когда подъехали к Бресту, то сердце как-то защемило, так как за Брестом уже была чужая земля. Да, я прекрасно понимал, что Польша дружественная нам страна, но она уже за границей, а, значит — чужая. Когда переставляли колёсные пары с широкой колеи на узкую, европейскую, я выходить не стал и наблюдал всю эту европейскую суету из окна вагона, хотя, что делается под вагонами, я так ничего и не увидел.

   После смены колеи, состав оказался на западной стороне брестского вокзала, все пассажиры, которые выходили из вагонов, заняли свои места и мы уже поехали по Европе. Первый раз я так и не обратил особого внимания на пограничный контроль, ни наш, ни польский, а на таможенный контроль — тем более, так как увидев молодых лейтенантов, они и вопросов-то не задавали, видно было, что совсем «зелёные», а нас таких был целый вагон.

   По Польше было ехать у же интереснее. В светлое время суток можно было наблюдать поля, которые были изрезаны на маленькие кусочки. Так в СССР выглядели приусадебные огороды вокруг городов или дачно-огородные участки.

   В Варшаве поезд стоял довольно долго и мы, вопреки возмущению проводницы, высыпали на перрон. Рядом с вагоном стояла пожилая женщина, очевидно ждала другого поезда. Кто-то из ребят решил блеснуть знанием польского, как-то связал пару слов из польского, украинского и русского. Мы с любопытством смотрели, что будет дальше. Женшина спокойно слушала, улыбаясь, а затем на чистом русском спросила:

Ребятки, а что вы хотели? Вы уже приехали?

   Все, кто наблюдал эту картину, разразились хохотом. А женщина сказала
затем, что здесь многие хорошо знают и говорят по русски. Но дальнейшую нашу беседу прервала проводница, потребовав, чтобы мы пошли в вагон. И правда, не успели мы войти в наше купе, как состав тронулся и мы поехали дальше, вглубь Европы.

   Постепенно все начали привыкать, что это заграница, а мне почему-то вспомнился роман Э. Казакевича «Весна на Одере», когда все ехавшие в карете с майором Лубенцовым выяснили, что едут по Германии. А мы сейчас ехали по Польше, проехали Буг, проехали Вислу и впереди у нас была река Одер, за которой будет уже Германию. И нам ничего больше не оставалось, как ждать очередного пункта остановки, чтобы обсудить какие-то новости, но усталость брала своё и мы постепенно засыпали.

   

   Глава 187. Инструктаж на месте и распределение по «хозяйствам»

   В очередной раз мы проснулись уже во Франкфурте-на-Одере. Но теперь нам всё было знакомо и мы спокойно реагировали ина польских пограничников, и на немецких, воспринимая их, как очередное неудобство, но обязательный атрибут факта пересечения границы, теперь уже из Польши в Германию.

   Затем проехали Берлин. Здесь поезд остановился, но нам уже выходить на перрон не разрешили, хотя мы видели, что кто-то выходил и кого-то встречали.

   Через некоторое время мы уже подъезжали к конечному пункту нашего маршрута и увидели на вокзале небольших размеров надпись: «Вюнсдорф».

   Здесь нас уже ждали. К перрону, если его можно так назвать, подошли автобусы и нас повезли в 3-й городок, где размещался штаб воздушной армии. В штабе воздушной армии нас уже ждали кадровики, это у них называлась «большая замена», которые должны были быстро распределить нас по гарнизонам и авиационным частям по всей Группе советских войск в Германии (ГСВГ).

   3-й городок, где располагался штаб воздушной армии был расположен в какой-то бывшей ставке немецкой армии. Это было видно по железобетонным бункерам, которые выступали на высоту 10-этажного дома, но на данный момент их пытались разрушить по Потсдамскому соглашения, но так дело и не завершили.

   Сначала нас собрали всех вместе и один из полковников провёл общий инструктаж «Как себя вести на территории Германии». Похоже он был из политотдела, так как ссылался всё время на члена военного совета, начальника политотдела воздушной армии. Он говорил о прописных истинах, так как и на территории СССР офицерам надо вести себя с гражданским населением так же корректно, как он рассказывал нам о немецких гражданах.

   Сначала начали распределять по истребительным, истребительно-бомбардировочным и бомбардировачным полкам. Они были расположены дальше и их хотели отправить по авиагарнизонам в первую очередь. Затем занялись нами, вертолётчиками. Нас было пятнадцать человек и нас распределили по отдельным эскадрильям, в вертолётный полк в Брандис и в смешанный авиационный полк в Шперенберг. Я попал в смешанный авиационный полк. За нами пришла машина уже минут через тридцать. Мы быстро со всеми распрощались и отправились теперь уже в свою часть.


   Глава 188. Заграница — новые заботы.

   Странно было ехать по такой же, как наша, земле и ощущать, что эта земля — чужая. Нет огромных полей, простирающихся на десятки километров, нет огромных городов, которые тянутся часами, совсем другая архитектура зданий — и всё это вместе заграница, ощущение чего-то холодного и чужого.

   Проехали Польшу, издали видели улицы Варшавы. Следующим был Франкфурт-на-Одере. Названия все знакомые, но ощущение было такое, что идёшь по незнакомым улицам. Проехали Берлин и как-то странно даже было думать, что;

    — Я в Берлине!

   Только мы успели пообсуждать те места, где мы проезжали, как уже прибыли в конечный пункт назначения, на станцию Вюнсдорф.

   Здесь нас уже ждали автобусы, которые молодых, вновь прибывших в группу войск, лейтенантов повезли по городкам. Нас повезли в 3-й городок, в штаб 16-й воздушной армии. Когда туда приехали, нас пытались построить, но все были уставшие, всё время разбредались и нам просто сказали, чтобы мы все зашли в какой-то то ли класс, то ли актовый зал — с нами будет беседовать член военного совета воздушной армии. Но пришёл полковник, каких здесь, в штабе, было очень много и провёл с нами краткую беседу, о том, как надо себя вести на территории ГДР, чтобы помнили, что мы — советские офицеры.

   После того, как полковник ушёл, нас начали вызывать «кадровики» и распределять по полкам, называя нам только номер полевой почты. Здесь же из нас формировали группы, которые грузились в те же автобусы и ехали снова на вокзал, чтобы поездом добраться в полки. Нашу группу загрузили в машину с тентом и сказали, что мы едем сразу в полк. Поехали в ту же сторону, откуда и приехали, но уже не заезжая еа вокзал. Минут через 30-40 мы уже проехали КПП полка и вскоре машина затормозила у двух серых зданий, которые оказались штабом полка и штабом ОБАТО.

   Дальше всё шло автоматически. Мы узнали, что полк, куда мы попали, смешанный, в котором первая и вторая эскадрилья, это — самолёты, а третья эскадрилья — вертолётная. Вот в 3-ю АЭ мы все и распределились, так как мы в училище изучали вертолёты. В первой эскадрилье были самолёты Ли-2, которые летали ещё до войны. Во 2-й АЭ были лёгкие самолёты связи Як-12. Третья эскадрилья эксплуатировала вертолёты Ми-4 и Ми-4А, а инженером эскадрильи в ней был капитан Митликин, а котором я упоминал ещё в девятой главе. Как дальше я узнал, Михаил Дмитриевич Митликин был не только вертолётной легендой 3-й ВЭ, но и вертолётной авиации, побывав в двух крупных авариях и оставшийся в строю, он мне чем-то напоминал Алексея Маресьева: весь поломанный, переломанный, но не сломанный духом. И я сразу проникся уважением к этому человеку.

   Наши ребята все рвались на борт, летать. Мне тоже хотелось полетать бортовым техником, но капитан Митликин умел убеждать. Он сразу сократил расстояние между нами, перешёл на «ты» и начал убеждать:

    — Лёня, ты что не налетался на стажировке? У тебя же там в личном деле не аттестация, а представление на орден. А насчёт того, чтобы тебе полетать, то не беспокойся, побываешь на всех аэродромах и даже слетаешь в Союз.

   Надо отдать должное, Михаил Дмитриевич все свои обещания выполнил. Я побывал почти на всех аэродромах 16-й воздушной армии. Но капитан Митликин  нашёл ещё один рычаг, чтобы убедить меня. Он сказал, что поскольку я один м из всех прибывших оказался женатым, то мне лучше не летать в командировки, так как пойдут дети и надо будет помогать жене.

   В конце концов инженер меня убедил и я согласился стать его помощником, что в дальнейшем мне не один раз пригодилось.

   В коллектив я вписался очень быстро. Капитан Митликин был мой начальник, а я, старший техник эскадрильи, его единственный подчинённый. В эскадрилье из технического состава были ещё три офицера. Это начальник группы обслуживания по вертолёту и двигателю старший лейтенант Коваленко Константин Филиппович, начальник группы по авиационному оборудованию старший лейтенант Саня Захаров и начальник группы по радио и РТО старший лейтенант Виктор Ерёмин. Константин Филиппович прослужил в армии больше, чем мне было лет, поэтому я к нему обращался не по званию, а по имени и отчеству, а для старших чем я, даже лётчиков, от просто Филиппыч. По документам считалось, что бортовые техники подчинены по техническим вопросам инженеру и старшему технику, то есть мне, но поскольку большинство из них было на 10-15 лет старше меня, то этот вопрос мы тактично обходили, старались друг другу не качать права.

   Как только мне удалось уладить все служебные дела, я начал обустраиваться и готовиться к приезду Нели в гарнизон. Это было  не так просто. Были и у Нели трудности, и у меня, но к середине декабря 1962 года все трудности мы преодолели и незадолго до новогодних праздников, я встречал Нелю.


   Глава 189. Как нас распределили в полку.

   Лишь только мы подъехали к штабу полка и выгрузились со своими пожитками из машины, как на нас сразу стали обращать внимание все, кто проходил мимо штаба, уж многовато нас было в парадной форме, в которой мы выехали из Москвы. А для такого авиагородка даже шесть лейтенантов в парадной форме в будний день, казалось довольно много.

   В некоторых окнах штаба и лётной столовой, которая оказалась рядом, мелькнули женские любопытные лица. Нас, таких "счастливцев", привлекших внимание, оказалось шесть человек. И все - из нашей третьей роты ХВАТУ. Трое из первого взвода: Володя Толкачёв, Юра Лапшин, Толик Гончарук и трое из второго взвода - Вадик Андрусенко, Валентин Томашенко и я, Леонид Хандурин.

   Володю Толкачёва (о нём есть отдельная глава), сразу заметил начальник ТЭЧ полка и тначал с ним беседу ещё не пригласив нас в штаб, а меня как-то начал опекать капитан с лицом южанина, как он представился, инженер третьей, вертолётной эскадрильи, капитан Митлткин. Остальные четыре человека пока переминались с ноги на ногу и чего-то ждали. Они, или никого не заинтересовали, или ими заинтересовались и уже решили, как с ними поступить. Так мы стояли, а местные за нами с любопытством наблюдали.

   Володю Толкачёва начальник ТЭЧ полка майор Яблоков сразу пригласил в строевой отдел, чтобы уже сегодня Володю включить в приказ по полку о назначении его техником группы по гидросистемам и отдать в приказ ОБАТО о постановке на довольствие. Итак, один из нас был сразу же пристроен.

   Остальных нас пригласили в класс заполнения технической документации третьей авиаэскадрильи. Мы здесь сразу узнали, что полк смешанный: первая эскадрилья летает на транспортных самолётах Ли-2 (в училищенам о них даже не упоминали), вторая эскадрилья летает на самолётах Як-12 (тоже для нас - экзотика), а вот третья эскадрилья, это - наши "родные" Ми-4А, на которых нас и стали распределять.

   Как я уже сказал, меня инженер третьей эскадрильи почему-то почтил личным вниманиеми, узнав, что один я женатый (некоторые скрыли этот факт), предложил в эскадрилье должность старшего техника эскадрильи, как он сказал, должность своего заместителя. Затем, подумав добавил, что я буду начальником для остальных лейтенантов, прибывших со мною.

   Тот факт, что я буду начальником для остальных, меня никак не воодушевил, а вот идея, что я буду "заниматься" не одним вертолётом, а машинами всей эскадрильи, мне понравилась и я на это "клюнул". Это мне показалось интересным и привлекательным. Как оказалось, в перспективе это во много мне помогало. Но тогда я ещё не думал о столь далёкой перспективе, но на предложение капитана Митликина согласился.

   Оставшихся, как бы "холостяков", командир эскадрильи принял решение назначить на должность бортовых техников, считая, что они не женатые и им проще "болтаться" по командировкам. Как потом оказалось, всё было не совсем так, некоторые тоже были женатые, но не афишировали это, или быстро женились, в ближайшем отпуске. Так что они оказались "хитрее"наших "опытных" командиров или у них были "консультанты" поопытнее наших командиров. Более того, именно эти ребята меньше всего прослужили в полку, так как быстро поступили в ВВУЗы и о них я больше никогда не слышал, это значит, что после ВВУЗов им кто-то нашёл такие места, что они в системе ВВС не очень "отсвечивали".

   Поскольку инженер эскадрильи капитан Митликин всё таки "уговорил" меня на должность старшего техника эскадрильи, то мне приходилось в какой-то мере давать или ьпередавать указания и требования моим бывшим однокурсникам и некоторые из них очень болезненно это твоспринимали.

   Легче всего было работать с Вадиком Андрусенко. Он хотя и с шуточками, но выполнял те требования, которые я передавал от имени инженера эскадрильи или от имени полковых руководителей инженерно-авиационной службы.

   С валентином Томашенко мне тоже было не так сложно, хотя периодически он и "огрызался", так как мы с ним дружили. Но после случая с его напарником, из другого вертолёта с системой "РЫМ-Б", экипаж которого чуть не погиб из-за "наплевательского" отношения к выполняемым периодическим работам, Валентин тоже стал более "покладистым" и не таким задиристым.

   С Толиком Гончаруком у меня особых проблем не было, так как он считался у нас "человеком в себе" и особенно не только со мной, но и с другими нашими ребятами из училища на дружеском уровне не общался. В училище он мне казался общительным, а вотв полку он с нами не очень контактировал. За всё время я даже ни разу не видел, чтобы он куда-то выходил со своей молодой женой или она бы общалась с нашими жёнами.

   И сложнее всего у меня складывались отношения с Югой Лапшиным, который по всякому поводу жаловался своему командиру экипажа, что я незаслуженно егообижаю. А командир экипажа у него был, капитан Кузьмин, который по должности был заместителем командира эскадрильи.

   Как-то я контролировал выпуск двух вертолётов и на них в это время опробывали двигатели. В это время мимо нашей стоянки проезжал на ГАЗике инженер волка по ВД (вертолётам и двигателям) капитан Санин и спрашивает меня:

   - Товарищ Хандурин, а что на вертолёт № 30 экипаж не прибыл на опробывание вертолёта?

   - Товарищ капитан, там есть механик и бортовой техник, - отвечаю я, хотя и начинаю беспокоиться, так как не вижу в кабине никого при работающем двигателе, а механик и борттехник вертолёта Юра Лапшин, складывают чехлы при работающем двигателе.

   - Почему двигатель работает, а в кабине лётчиков никого нет? - снова допытывается капитан.

   В это время в кабине появляется механик, чтобы застопорить тормозом несущий винт, так как очевидно швартовочный трос чехла законцовки попал на ось стабилизатора.

   Я этим воспользовался и говорю:

   - Товарищ капитан, это остекление кабины отсвечивает и плохо видно, вот видите, кто-то есть в кабине.

   - Действительно, кто-то в кабине находится, правда не на левом сидении - согласился капитан и в это время его кто-то окликнул, что прервало наш разговор.

   Когда я подошёл к вертолёту, то там, в кабине, никого не было, а двигатель работал, что уже было нарушением.

   После разговора с инженером полка мне пришлось тактично "намекнуть" Юре Лапшину, что из-за него я получил замечание, а мог и "больше заработать", если бы не вывернулся.

   И вот тут Юра разошёлся:

   - Не твоё это дело. Это мой вертолёт. Как хочу так и готовлю.

   Я тоже не сдержался и высказал "в сердцах" всё, что о нём думаю. Получилось хотя и грубовато, но грань не хотолось переходить, всё-таки работаем вместе.

   Эта перепалка прервалась сама собой, так как подошёл капитан Кузьмин и всё "заглохло".

   Как же я был удивлён, когда вечеров, на подведении итогов, меня отозвал в сторону замкомэска капитан Кузьмин и довольно строго начал меня отчитывать, что я перед полётом "довёл бортового техника чуть ли не до слёз", а с лётно-техническим составом так поступать нельзя.

   После этого, я усвоил ещё один урок, что даже с "хорошими ребятами" нельзя разговаривать на повышенных тонах, без свидетелей.

   А с Юрой Лапшиным у нас отношения так и не наладились до самого его отъезда на учёбу в академию. Обидно было, что так "подставляют", но это была мне наука, как руководителю самого низшего звена, который со всех сторон может быть "крайним". У других такие ситуации оборачивались куда худшим вариантом. Даже с жалобами в политотдел. Но с Юрой Лапшиным я больше на "пространстве советских ВВС" не пересекался. Да и слава богу.

 
   Глава 190. Смешанный полк

   Километров через десять мы проехали КПП части и въехали в гарнизон. Перед самым въездом в ворота КПП мы увидели заходящий на посадку самолёт Ли-2 и очень удивились, так как мы за все годы обучения в училище не предполагали, что нам придётся иметь дело с такой техникой, которая летала ещё до Великой Отечественной войны.

   Сделав несколько поворотов, машина остановилась около двух серых зданий в два этажа, половина из окон, которых были зарешёчены. Это оказались здания штаба авиационного полка и здание штаба отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения.

   Мы выгрузились около штаба полка. К нам подошёл грузный располневший капитан и представился:

Я, капитан Липовец, адъютант инженерно-авиационной службы (ИАС) и мне поручили вас обустроить. Берите свои вещи и идёмте за мной.

   Мы взяли свои тяжёлые чемоданы и медленно пошли за капитаном. В училище нам о такой должности, как «адъютант ИАС» ничего не говорили и мы не знали, как к этому капитану относиться, шутит он или говорит правду.

   Идти пришлось недалеко, метров тридцать. Мы пришли к одноэтажному зданию, где располагалась гостиница для офицеров. Комнаты были на двоих, в некоторых комнатах жили семейные пары, которые ожидали пока офицеры, на замену которых они приехали, освободят квартиры. Нас разместили на свободные места и сказали, чтобы через час мы были в штабе, там нас представят командирам эскадрилий и служб, куда нас распределят и уже там нам расскажут, где мы будем питаться, где получить техническую форму и так далее. Узнав, что я женат, мне сказали, что в гостинице я буду временно, а там командир эскадрильи решит, где будет моя квартира, очевидно, на месте того, кому я прибыл на замену.

   Не успел я осмотреться, как пришёл посыльный из штаба и сказал, что меня ждёт командир 3-й авиационной эскадрильи (АЭ), в которую, как я понял, меня без меня уже распределили. Я пошёл за посыльным и он меня привёл в класс 3-й АЭ (так было написано на двери). Это был класс лётно-технической подготовки и заполнения лётно-технической документации. Внутри помещения был вход ещё в одно помещение, кабинет командира эскадрильи и начальника штаба эскадрильи. У окна стоял майор лет сорока, а за столом что-то писал, такого же возраста, капитан.

   Я доложил, что лейтенант Хандурин для дальнейшего прохождения службы прибыл, он поздоровался и представился, как майор Калёнов и указал на сидящего — капитан Новиков и добавил, Пётр Фёдорович.

   Задал мне несколько стандартных вопросов и затем сказал, что я пока свободен, могу заниматься своим обустройством, а в 17.00 быть здесь же и он представит меня личному составу, который свободен от заданий. И добавил, что к этому времени и Митликин подъедет.

   Я снова направился в гостиницу, где собрались часть наших ребят, кто уже побеседовал с командирами. Выяснилось, что в полку три эскадрильи и полк летает на самолётах Ил-14, Ил-12 (всего один), Ли-2, Як-12 и на вертолётах Ми-4. Все эти самолёты с поршневыми двигателями и довольно большим налётом. Но первые же рассказы о службе в полку были настолько интересными, что все сомнения, что будет скука от службы сразу улетучились.


   Глава 191. Капитан Митликин. Первое знакомство.

   В 17.00 я снова прибыл в класс 3-й АЭ, где было уже много офицеров. Форма одежды была свободная, в зависимости, кто какое задание выполнял. Лётчики и бортовые техники, которые прибыли прямо с аэродрома, были в лётной форме, а офицеры, которые находились в пределах гарнизона, были в повседневной форме.

   У окна за столом сидел капитан в повседневной форме, похожий на южанина и увидев меня, сразу встал и спросил: - Хандурин? Это удивило меня и я быстро начал докладывать: - Товарищ капитан!... Он сразу остановил: - Ладно, знаю... Проходи! Я капитан Митликин,  — и указал на стул рядом с собой.

   Я оглянулся вокруг и увидел, что наши ребята все уже здесь, но беседовать он начал именно со мной. Беседа началась произвольными вопросами о моём обустройстве, о семейном положении, об учёбе в училище, о впечатлении от войсковой стажировке и других вопросах. Вопросы капитан задавал в каком-то порядке, что я рассказывал о себе то, о чём и сам не догадывался. Все входили, выходили, занимались своими делами, а мы всё беседовали. Наконец он сказал:

   - Как смотришь на то, чтобы тебя назначили моим заместителем, старшим техником эскадрильи?

   Вот здесь я просто опешил. Нет, не растерялся и не испугался, а просто удивился и опешил. Я ещё тогда не знал, что капитан Митликин из окна дежурного по полку и по тем хлипким личным делам, которые привезли вместе с нами, уже выбрал меня своим заместителем и не думал меня рекомендовать, как других, бортовыми техниками.

   В ходе нашей беседы я всё-таки пытался доказать капитану, что мне хотелось бы сначала полетать набраться опыта, а уж потом становиться хоть и маленьким, но начальником. В ответ он сослался на мои же слова, которые я ему сказал о своих полётах на войсковой стажировке, когда я перечислял все операции во время лётного дня: осмотр, заправка, контроль приборов, опять заправка и зачехление вертолёта.

   Далее он начал говорить, что как только я простился с училищем, должен переходить на следующую должностную ступеньку, а бортовой техник, это тот же техник самолёта, но в кожаной куртке. Привёл пример, что в полку есть и бортмеханики, которые выполняют обязанности бортовых техников.

   Я обещал подумать, но пока своего согласия окончательно не выразил. Так мы и разошлись в этот раз. Когда капитан ушёл расписывать машины на задание следующий день, некоторые бортовые техники начали сразу меня агитировать не соглашаться и настаивать, чтобы ставили только на должность борттехника. Аргументировали они очень странно, говорили только о материальных благах: питание по лётной норме (но раньше меня и курсантское питание устраивало), лётное обмундирование (и это меня не убеждало — у многих кожаные куртки были довольно потёртыми), срок службы идёт год за полтора (так далеко быть техником я не загадывал), знай один свой вертолёт и — никаких забот (но они были старше меня на 10-15 лет и ни о какой перспективе уже не думали).

   Так что и окружающие меня не убедили, что бортовой техник, это тот вариант, который меня устраивает, хотя в данной ситуации у меня не было рычагов, чтобы я мог на что-то повлиять, кроме моего согласия или несогласия. Но этот вариант, я понимал, решающим не является.

   Обдумав пару дней все плюсы и минусы предложения инженера эскадрильи, я согласился на его вариант и уже через день был приказ по полку которым меня назначили старшим техником группы обслуживания по вертолёту и двигателю (ВД). Таким образом формально я стал начальником этих опытных бортовых техников и прибывших вместе со мной моих однокурсников. Для меня самого это было как-то странно, но такова армейская субординация и с этим приходится считаться.

   Инженер эскадрильи, капитан Митликин Михаил Дмитриевич, теперь уже мой начальник по технической части, оказался легендарной личностью. В свои тридцать лет он уже успел побывать в таких переделках, что этого хватило бы на несколько человек. По характеру он был прямой и жёсткий, но за своих подчинённых «стоял горой». И об этом чуть позже.


    Глава 192. Кувалда на закуску.

   Надо возвратиться немного назад.

   Приехали мы с вокзала все немного примятые, взъерошенные и, только спрыгнув с машины, начали оглядываться по сторонам, с любопытством рассматривая серые здания с частью зарешеченных окон.

   И лишь один из нас стоял спокойно и безразлично ковырял носком начищенного до блеска сапога корень огромной сосны, росшей перед штабом полка, одним из этих серых зданий. Был этот лейтенант весь обтянутый, прилизанный, все на нем сидело плотно и нигде не топорщилось, как у многих из нас. В это время какой-то майор семенящим шагом прошел мимо, но вдруг остановился, посмотрел в упор на этого лейтенанта и сказал, как бы про себя: 'Вот такие аккуратные нам в ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть) и нужны. Идите за мной'. И не оглядываясь, направился к крыльцу штаба. Лейтенант, а это был Толик Волкачев, оглядываясь на нас, пошел вслед за майором и пока мы стояли и опешив смотрели на штабную дверь, в которую они вошли, Толик уже вышел к нам и весь сияющий, с гордостью заявил: 'Я назначен в ТЭЧ ап (авиационного полка) техником по гидросистемам'.

   Еще в училище нам втолковывали, что лучше распределиться в ТЭЧ ап, где нормированный рабочий день, чем в эскадрилью, где никто не знает с утра, что будет делать вечером. Погода будет - будем летать 'в ночь', нет погоды - опять день пропал напрасно, полеты переносятся на завтра. И такая круговерть весь год.

   Мы все с нескрываемой завистью смотрели на Толика, которому, мы считали, просто повезло. Его сразу заметили, куда-то уже пригласили, как потом оказалось, к начальнику строевого отдела и даже уже включили в проект приказа. И все это за 3-4 минуты. В это время к нам подошел капитан (Толик со знанием шепнул: - 'Начстрой') и пригласил нас в штаб, по дороге знакомясь сразу со всеми.

   По сумрачному коридору нас привели в помещение, стены которого были увешаны схемами захода и расчета на посадку вертолетов при различных условиях. Поскольку мы все выпускались по вертолетному профилю, а полк был смешанный, то мы все, кроме Волкачева, были распределены в одну эскадрилью. Предварительное распределение по экипажам, для ввода в строй, быстро завершилось и мы снова гурьбой в сопровождении помощника дежурного по части отправились в офицерскую гостиницу, располагавшуюся рядом со штабом, получив один день на обустройство, с наказом, через день быть на построении эскадрильи.

   Через день мы уже свободно ориентировались в гарнизоне, а после построения влились, как бы исподволь, в новый воинский коллектив, который нас принял, как что-то само-собой разумеющееся. Наши места работы, в том числе и Толика Волкачева, оказались рядом и мы часто, проходя мимо друг друга, забегали поделиться новостями или вспомнить что-нибудь из училищной жизни. Забегали мы часто и в ТЭЧ ап, к Толику, и были всегда в курсе его дел.

   Через три месяца Толик уже был старожилом, его избрали секретарем комсомольской организации ТЭЧ полка и он выполнял самостоятельно почти все виды регламентных работ на нескольких типах самолетов и вертолетов. А поскольку на некоторых самолетах гидравлических систем практически не было, то он, техник по гидросистемам, выполнял работы и по другим системам.

   Надо отметить, что должностной оклад техника по гидросистемам был 70 рублей, Такой оклад имели в Латвийской ССР уборщицы помещений, но им разрешалось по совместительству работать на трех работах. Это я к тому, как партия и правительство 'заботились' о 'доблестных защитниках Родины', которые еще недавно называли себя 'сталинскими соколами'.

   Как-то, проходя через территорию ТЭЧ ап, увидел, что Толик возится у колеса Ли-2. Но в этот раз я торопился и не стал к нему подходить, тем более, что на соседнем Як-12 на подножке стоял начальник ТЭЧ и что-то выговаривал начальнику группы по приборному оборудованию Вене Суворову, работавшему в кабине. Веня был мой сосед по дому и часто любил употребить 'лишку'. Скорее всего речь шла именно об этом, так как Веня виновато уткнулся в приборы и не поворачивался лицом к начальнику, поэтому разговор состоял из чистого монолога.

   Обогнув стороной площадку ТЭЧ ап, я зашел в лопастной цех, посмотрел как ремонтируются лопасти несущего винта одной из наших машин, попросил сержанта-сверхсрочника, чтобы не накладывал много грунта на перкаль, помог разбавить краску и собирался уходить. В это время мы услышали звук сирены подъезжающей полковой санитарной машины, она всегда дежурила недалеко, рядом с дежурным руководителем полетов. До этого я ни разу еще не слышал, как она сигналит. И пока мы выбегали из помещения, вместе со всеми добежали до Ли-2 с бортовым номером 07, где она остановилась, 'санитарка' уже разворачивалась и отъезжала. На вопрос, что же произошло, из солдат толком никто ответить не смог, а офицеры закрылись в кабинете начальника ТЭЧ ап и о чем-то совещались.

   Толик помогал борттехнику Ли-2 заменить изношенную покрышку основного колеса, хотя в его обязанности входило только заменить смазку в подшипниках. Как правило, борттехники за дополнительную нагрузку (сами все не успевали) расплачивались ректификатом. А закуска уже была своя. Волкачев снял колесо и пытался его размонтировать. По технологической карте надо было обжать пневматик, чуть сдвинуть съемную реборду и вытащить запорное кольцо. Конструкция колеса была простая, еще довоенная и при разборке обычно трудностей не возникало. Правда, колесо размером 1200х450 выглядит внушительно и давление в нем до 11 атмосфер, но с работой справлялись даже хорошо подготовленные механики. Опытный техник всегда выворачивал полностью ниппель, а после монтажа колеса ставил его на место. Но молодежь всегда торопится, вот Толик и хотел, не выворачивая ниппель, стравить давление до нуля. Но 'на слух' не всегда получается определить какое остаточное давление.Да еще реборда пригорела, все-таки вес самолета под 10 тонн, а при грубых посадках нагрузки бывают и побольше.

   Толик пытался попрыгать по пневматику, но то ли реборда основательно пригорела, то ли воздух не весь был стравлен, но эта подвижная реборда никак не хотела сдвигаться с места. Тогда Волкачев применил старый технарский метод. Взял кувалду и пытался несколько раз ударить по пневматику. Но при одном из самых сильных ударов, рукоятка кувалды у самого основания 'кувалдометра' обламывается и под действием упругого пневматика (очевидно воздух не полностью был стравлен) эта болванка в 10 кг отскакивает и ударяет Толику прямо по зубам.

   Конечно, о передних зубах и говорить нечего, но такой кусок железа травмировал основательно и челюсти. Толика выписали из госпиталя недели через три. Подштопали его там основательно, даже шрамов не было заметно, но вот зубы пришлось 'ремонтировать' несколько дольше.

   И как всегда, в таких случаях от трагического до смешного - один шаг или один месяц. Именно через месяц после полного восстановления, Толику снова напомнили случившееся, правда уже в виде фарса. Подошло время очередного комсомольского собрания в ТЭЧ ап, на котором Толик должен был делать доклад о состоянии дисциплины. Доклад получился хороший, содержательный, но начальник ТЭЧ ап решил все-таки покритиковать молодого секретаря. И начал он это очень эффектно: 'Товарищи комсомольцы, надо прямо сказать, наша комсомольская организация, по отношению ко всем разгильдяям, оказалась беззубой:'.

   Дальше, вы сами понимаете, собрания уже не было, успокоить людей было нереально, смех, переходящий в хохот, возникал, то в одном углу, то в другом. Даже комсорг полка (была такая освобожденная должность) предложил сделать перерыв, чтобы люди успокоились. Но и после перерыва пришлось собрание сворачивать, так как оно больше напоминало 'комнату смеха', чем серъезное мероприятие. Наша эскадрилья уже подготовила машины к ночным полетам, уже слетал разведчик погоды, первые машины порулили на старт, а ТЭЧ ап все пыталась завершить комсомольское собрание.

   Еще через несколько месяцев все это заслонилось другими событиями и лишь блестящие железные 'фиксы' Толика были живым напоминанием начальникам об обязательных инструктажах по технике безопасности при работе на технике. И не надо было никаких расклеянных лозунгов и листовок. Улыбнется Толик Волкачев и начальник сразу же за кем-то торопится с бланком инструктажа по технике безопасности и обязательным примером, с красочным проникновенным рассказом о, ставшей знаменитой, кувалде.


    Глава 193. Быт гарнизона. Какая она, заграница? Какие нравы?

   
   Когда мне сказали, что я еду служить в Германию, у меня внутри ничего «не дрогнуло». К двадцати годам я уже достаточно поколесил по стране: и с родителями, и самостоятельно и сам факт поездок ничего не значил, а куда ехать — начальству виднее.

   Правда поезд «Москва — Вюнсдорф» заинтриговал, так как о Вюнсдорфе я ничего не слышал. Когда проехали Смоленск, всё было знакомое и Минск — тоже воспринял, как обычное на этом маршруте, а вот Брест, доставил немного волнений, всё-таки героическое место. Даже не выходя в город, была какая-то гордость, что проезжаю через эти героические места. А вот за Брестом ощутил, что меня от чего-то оторвали, даже холодок почувствовал на спине от того, что «покидаю Родину». В Варшаве вообще разыгралась смешная сценка, когда к стоявшей на перроне пожилой женщине кто-то из моих соседей по купе, тоже впервые пересекший границу, пытался обратиться на каком-то «диком» польско-украинском диалекте, а она ответила на чисто русском: - Да говорите по русски, я хорошо понимаю! Все, кто стояли вблизи, разразились хохотом при этом диалоге.

   Дальше было всё обычно. После приезда в гарнизон, мне довольно быстро предоставили жилье. Его надо было обставлять. Все нашлось быстро, а вот основного (стаканов) нигде не мог найти, каких усилий ни прилагал. В первый из выходных пошел за стаканами в деревню, мне сказали, что там имеется все.

   Нашел приличный магазинчик, где, казалось, было все и попросил продать мне стаканы. И поставил хозяина в тупик. Он не понимал. Тогда я жестом ему показал, "Пить", "Дринк" (познания в немецком были крайне слабые). Не буду подробно пересказывать, был я у него полтора часа и он, в паузы между покупателями, искал среди своих товаров мне стаканы, принося чайники, кастрюльки, чашки разных видов и прочее. Затем он завел меня в свою потайную кладовку и предложил поискать самому. И тогда, в углу, на полу я увидел два хрустальных фужера в форме стаканов, но в два раза выше, которые мне очень понравились. Больше двух не оказалось, но я был очень доволен. Сказать, что доволен был хозяин, это ничего не сказать. Он весь светился, десятки раз повторяя: «Глясс!», показывая на себя (что могло означать –«по-немецки») и «Стаакан!», показывая на меня (что могло означать – «по-русски»). Честь его лавки, "1000 мелочей", оказалась на высоте. А мы с семьёй всегда заглядывали к нему что-нибудь купить и я этот случай с теплотой вспоминаю всю жизнь. И часто рассказываю продавцам, особенно нынешним, как надо привлекать покупателя. Наверное, надо просто быть приличным человеком, а не рычать на каждого покупателя или отмахиваться от любой просьбы.

   Второй взгляд на заграницу. По приезду я получил жильё, но пока его обставлял, жил в гарнизонной гостинице. В комнате, где я жил, перед этим сделали косметический ремонт и остались кое-какие недоделки, например, не были отбиты филёнки. Это такие линии под потолком, нанесённые краской. В один из дней мне сказали, что придёт мастер-немец и сделает филёнки. Но я должен быть в комнате пока он работает. Пришлось не ехать на аэродром, а сидеть в комнате, пока он работал. А работал он основательно, но очень медленно. И вот осталось метра два отбить филёнки, а он складывает инструмент, собираясь закончить работу и уходить. Я, понимая, что завтра мне тоже сторожить, говорю ему: - Камрад, арбайтен! Он же мне в ответ, учитывая мой немецкий, молча постучал по циферблату часов и сказал: - Фюнф! Биндунг дез арбайденс. Я это понял, как: пять часов и я завершил работу. Когда за ним закрылась дверь, я посмотрел на часы, было пять часов и три минуты. Ну, что тут можно было сказать? «Немецкая педантичность», как говорят у нас.

Ещё один взгляд на заграницу. Как-то проводил я работы на аэродроме и мне надо было выставить вертолёт на механические подъёмники. Поскольку площадка была не очень ровная, то мне понадобились две половинки обыкновенного кирпича. Помня, что три дня тому назад, недалеко от нашей стоянки, немецкие строители сдали под ключ, построенный для нас склад техимущества, я послал туда механика принести пару кирпичей. Минут через пять механик возвратился и сказал, что там нет никаких кирпичей. Я, злой на себя и на механика, решил сам проверить, только несколько дней назад я видел там гору битых кирпичей. И как же я был ошарашен, когда увидел чисто подметенную контейнерную площадку и вокруг ни единого кирпича и ни единой дощечки. Зашёл на склад и спросил у завскладом, а где кирпичи, что валялись вокруг. - А строители все кирпичи и даже осколки, собрали, всё убрали и увезли с собой.

   И здесь я опять столкнулся с «немецким порядком» и настоящей заграницей. Кирпичи пришлось повзаимствовать в технико-эксплуатационной части, но на этом мы затратили целый час. А этот случай рачительности запомнился мне навсегда.   

   Что касается немцев, «побывавших» в 40-е годы в СССР в качестве военнопленных, то в 1962-67 гг мне приходилось встречаться довольно часто, они были еще относительно молодые. Часто были и довольно откровенные беседы, даже по тем временам.
 
   Поскольку гарнизонные машины по округе ездили не часто, а с личным транспортом, даже мотоциклами, было строго (одни запреты), особенно по выходным и праздникам (по этому вопросу издавался приказ по гарнизону), то приходилось везде добираться самостоятельно, на попутных, местным транспортом или на своих двоих.

   Вот в это время "бывшие жители СССР" часто предлагали подвезти, притом, им мы не "голосовали". Обычно, подвозили семейные пожилые пары и каждый разговор начинал одинаково. "Камрад официрен, я был в плену в Куйбышеве (это была первая встреча)...". И рассказывали, как к ним там относились. Судя по тому, что предлагали подвезти, зла эти люди на нас не держали. А один (кажется, в плену был в Воронеже) сказал: - Почему мы в этот кошмар лазили? (дословно).

   Молодежь к нам относилась более настороженно, общих тем, как правило, не находилось. А дети вели себя совсем развязно, даже можно подобрать более грубые слова. Но это обычно считалось детскими шалостями. Вот видимо к 80-м и 90-м эти дети стали взрослыми. И отношение начало понемногу меняться.

   Люди помнят, а поколения, к сожалению, забывают.

   С момента прибытия в гарнизон было интересно наблюдать всё вокруг. И вот что мне бросилось в глаза в первое время. Когда я шёл по улице деревни, которая примыкала к нашему гарнизону, то многие мужчины были с портфельчиками, немного потрёпанными, но вполне приличными, как будто они спешили в школу или на чиновничью службу. И я был в недоумении: для школы они староваты, а чиновничьих должностей столько в деревне не может быть. Одни с портфельчиком садились в машину, другие ехали на велосипеде, третьи шли пешком. Какие деловые люди, подумал я и как-то сразу забыл об этом.

   Прошло какое-то время и с такими же портфельчиками я увидел местных немцев  у нас в гарнизоне. Но я уже знал, что у нас в гарнизоне они занимаются косметическим ремонтом помещений, сантехническими работами, ремонтом электропроводки и электроагрегатов, которые были почти все германского производства. Меня ещё больше заинтересовало содержимое их аккуратных портфельчиков. Ну, не марки (деньги) же они в них носят!?

   И вот однажды бригада из трёх человек делала ремонт у нас в гостинице. Работали хотя и не быстро, но хорошо и основательно. Как только наступило время обеда, эти три человека разошлись по разным углам, открыли свои портфельчики, достали бутерброды и приступили к трапезе. И только тут до меня дошло, что же они такое ценное все носят в этих аккуратных портфельчиках. То, что много месяцев для меня было секретом, раскрылось. Ещё они носили в этих портфельчиках лёгкую рабочую одежду. Это оказался ещё один штрих особенностей заграницы.

   Я вспомнил своих родителей, которые, уходя на работу, тоже брали с собой, как они говорили, «тормозок», заворачивая в газету хлеб, котлету, огурчик, свежий или солёный и затем всё это помещали в «авоську», чтобы «тормозок» занимал как можно меньше места. Так было удобнее в переполненном людьми транспорте.

   Кроме того, работавшие в гарнизоне немцы, добились, чтобы для них сделали специальные стоянки для велосипедов, где бы они могли их примкнуть. Они считали, что, когда велосипед просто прислонен к стене или дереву, то он, как бы ничей и его можно любому взять и увести. Командование полка пошло им навстречу.

   Так, постепенно, я узнавал разные лица и штрихи заграницы.


   Глава 194. Как к алкоголю относятся за границей?

   Часть первая. Безопасная норма.

   В России периодически возникают дебаты о том, какая безопасная норма алкоголя в России. И в этих дебатах участвуют все: от пациента вытрезвителя до высоких чиновников Минздрава. Речь идёт о безопасной норме потребления. А вот за границей речь идёт об удовольствии. Но какое может быть удовольствие, если речь вести о безопасной норме потребления. Это уже на уровне яда. Возьмём даже лекарство: в малых дозах оно может лечить, в средних дозах может оказывать дискомфорт, а в больших дозах может действовать, как яд.

   Мне пришлось наблюдать много дебатов на эту тему и никто ни разу не привёл веский аргумент, который бы методически непрерывно убеждал людей не доводить употребление алкоголя до предела безопасной нормы. Не буду рассказывать о всех методах убеждения за границей, а пока остановлюсь только на одном, который действует много поколений.

   Во времена, когда я проходил службу в бывшей ГДР (Германская Демократическая Республика), всегда покупал записную книжку-календарь на год. И в каждой записной книжке был цветной вкладыш, где была указана минимальная безопасная норма алкоголя на вес тела. Более того, посещая заведения, где продавали спиртное, наблюдал, кто и сколько выпивает относительно своего веса. И в преимущественном большинстве посетители этих заведений не добирали и половины. Но мои наблюдения были бы не очень полными, если бы я не сказал о тех случаях, когда мы угощали своих местных знакомых. В этом случае они, соревнуясь с нами, могли и перебрать норму потребления и нам приходилось сопровождать их домой.

   Для меня этот вкладыш был в то время «открытием», а для населения зарубежья (особенно, дальнего) подобные таблицы являются обыденным делом и впитываются с семейными заповедями. Казалась бы мелочь, но эффективная — сегодня на западе (ЕС) «стандартом» считается не 100 граммов, а только 80 г., то есть, на 20% меньше. И так, понемногу, по всем направлениям идёт систематическая борьба с алкоголизмом.

   
   Часть вторая. Мотивация.

   Следующий аспект — мотивация. Почему за границей пьющие, как правило являются постоянными посетителями в одних и тех же заведениях? Ответ: у них есть дефицит общения. Жители конкретной местности, как правило, не ходят друг к другу в гости, если они не родственники. Но потребность общения всё-таки имеется. Люди хотят увидеть, как выглядят их сверстники или знакомые, так как всё время заняты на работе и длительное время не встречаются. К себе в дом там не принято приглашать. Вот и встречаются в заведениях, где можно выпить кружку пива или немного более крепких напитков, обсудить пару интересных проблем или обменяться мнениями.

   Особенно важно понимать, что при такой мотивации к посещению этого заведения человек не может много пить спиртного. Он пришёл показать себя в лучшем виде, встретить знакомых людей, что-то с ними обсудить, узнать какие-то новости. Возможно ему это не удается сделать, но он этим не расстроится и как компенсацию за это закажет кружку пива, бокал вина или рюмку более крепкого напитка. Чтобы поддержать разговор, может это повторить, но не более того.

   Человек имеющий мотивацию хорошо провести время, старается, чтобы место, где он это делает, было комфортным и благоприятным, что хозяева заведения и делают, так как люди приходят к ним не напиваться, а отдыхать. На западе, человек не попадёт больше в то заведение, где он уже «отличился» с плохой стороны. Хозяин обычно подаёт в суд и вместе с возмещением ущерба, нарушителю запрещается по суду приближаться к этому заведению навсегда. Бывают случаи, что нарушители порядка решают подобные проблемы с хозяевами полюбовно.

   Как видно и сама мотивация посещения питейных заведений за границей, предполагает сдерживание пьянства, а тем более алкогольную зависимость.


   Часть третья. Заслоны от злоупотребления.

   Ещё один аспект — предотвращения от чрезмерного употребления доз алкоголя. Первое, это — самосдерживание и максимальный самоконтроль. Я уже напомнил, что за границей люди посещают питейные заведения чаще всего одни и те же. Для многах это выгодно, так как для постоянных посетителей делаются большие скидки и существенные льготы.

   Для многих людей хозяева таких заведений имеют в районе большое влияние и к ним часто обращаются за рекомендациями, которые очень многого стоят, они очень авторитетные и весомые. Поэтому, хорошо выглядеть в глазах хозяина такого заведения, это значит — получить существенную поддержку или совет в трудную минуту. Если же человек скомпроментировал себя несдержанностью в употреблении алкоголя, он потеряет авторитет во всей ближайшей округе. Это, как у нас говорят, ему при встрече и руки никто не подаст, а ещё хуже, так это соседи и знакомые будут обходить стороной.

   Если бармен или хозяин сказал посетителю хватит пить, то за границей это исполняют, как должное, в противном случае сразу же будет вызвана полиция и штрафы придётся заплатить немалые. Случайно забредающие посетители окажутся в полиции, а местные ещё и поплатятся более существенным — своим авторитетом, а то и добрым именем. Вот это и является существенным заслоном от злоупотребления алкоголем.

      
     Глава 195. Гарнизон "Шперенберг".

   Когда в штабе воздушной армии я впервые услышал про гарнизон Шперенберг, у меня не возникло никаких ассоциаций. До этого я знал о нескольгих авиационных гарнизонах, точнее аэродромах, с которыми мне пришлось сталкиваться. Первый, это - Чугуевский аэродром, который был в нескольких километрах от посёлка Эсхар, где я жил и учился. Стоя у окна в школе, я даже видел, как с этого аэродрома взлетают самолёты.

   Второй аэродром, с которым я познакомился, это - аэродром в городе Телави (Грузинская ССР). Третий военный аэродром, о котором я узнал, был аэродром в городе Пугачёве, где были на войсковой стажировке несколько курсантов из нашей группы. Еще я знал об аэродроме Лунинец в Белоруссии, там стажировались наши соседи из 4-й группы нашей роты. Вот все мои познания о базировании авиации, которые я имел на третьем курсе ХВАТУ.

   Когда были на стажировке в городе Телави, я увидел, что собой представляет аэродром, где базируется целый полк вертолётов Ми-4А и могут приземляться такие самолёты, как Ли-2, Ан-2 и Як-12. Это был полностью грунтовый акэродром с травяным покрытием, а стоянки вертолётов отмечались выкошенной травой, которые мы поливали бензином Б-90/130, чтобы не росла трава. Зоны и взлётно-посадочная полоса (ВПП) обозначались специальными щитами, выкрашенными в белый, чёрно-белый и красный цвета, а в ночное время специальными фонарями синего, белого и зелёного цвета. Всё лётное поле было покрыто травяным покровом. Так выглядел аэродром, где базировались только вертолёты Ми-4.

   Когда мы прибыли на аэродром Шперенберг (ГСВГ) осенью 1962 года, то увидели совсем другую картину. В смешанном полку было четыре стоянки самолётов и вертолётов и стоянка для самолётов и вертолётов в ТЭЧ полка типа Ил-14, Ли-2, Ми-4А и Як-12.

   Взлётно-посадочная полоса была из бетонных плит и все рулёжки тоже были из бетонных плит. Места стоянок самолётов в эскадрильях были совмещены с рулёжными дорожками (РД) и представляли единое целое забетонированное пространство. Места стоянок Як-12 тоже были совмещены с РД, но были несколько уже, чем там, где стояли Ил-14 и Ли-2.

   А вот для каждого вертолёта Ми-4А был отдельный "карман"-стоянка, с рулёжной перемычкой от РД до "кармана"-стоянки. При этом, зона стоянки вертолётов была самая протяжённая, так, чтобы между концами лопастей несущих винтов было расстояние не менее 3-х диаметров несущего винта. "Карманы"-стоянки были выполнены тоже из бетонных плит, но меньшей толщины.

   Четвёртая стоянка Шперенбергского аэродрома для прилетающих самолётов была рядом с дальним торцом ВПП и таких размеров, что на ней ракзмещалось несколько самолётов типа, Ан-10, Ан-12, Ил-18, Ту-134 и других. На этих самолётах на наш аэродром привозили фельдегерскую почту и обычную почту, а также газеты и журналы для большинства гарнизонов в ГСВГ. Самолёт-"почтовик" прибывал к нам каждое утро и мы могли получать газеты и журналы в это же утро, уходя на службу.

   Аэродром Шперенберг был построен для смешанного пролка, обеспечивающего нужды штаба ГСВГ (Вюнсдорф, Первый городок) и Воздушной армии (Вюнсдорф, Третий городок), которые находились на удалении 10-14 км и все офицеры управления, которые летали по воинским частям ГСВГ на самолётах, приезжали к нам на аэродром на служебных машинах, а для ряда генералов высшего звена была оборудована специальная посадочн7ая площадка у з-го городка (авиационного), где приземлялись вертолёты Ми-4А. Полёт на эту площадку именовался "Под забор", так как площадка располагалась у ограждения Третьего городка.

   Поскольку в период войны 1941-45 гг на месте, где был расположен наш аэродром, проходила линия обороны Берлина, то на нашем аэродроме было расположено два ДОТа: один на месте нашей, вертолётной стоянке, рядом с ТЭЧ полка, а второй на углу аэродрома, вблизи торца полосы со стороны жилого городка гарнизона. Были и другие ДОТы, но они находились за пределами аэродрома и были основательно разрушены и выглядели, как груды железобетонных нагромождений.

   А вот ДОТ, который был на нашей вертолётной стоянкой, мы очистили, вынесли из него весь песок и сделали что-то наподобие "каптёрки", где хранился эскадрильский инструмент и самое главное "достояние" вертолётной эскадрильи - 200 литровая бочка со спиртом-ректификатом, для экстренной заправки 60-литровых спиртовых баков, когда склад ГСМ был закрытым, а вертолётную спиртосистему надо было срочно дозаправить.

   Такой аэродром был построен для смешанного авиационного полка в 1960-62 годах, когда полк, который базировался на гражданском аэродроме ГДР "Шёнефельд", пришлось перебазировать в другое место, так как вплотную к его территории стал "примыкать забор", который разделял Восточную и Западную часть Берлина. Вот на территории бывшего Гудериановского полигона решили построить новый аэродром для нашего транспортного смешанного полка (226 осап), который в 70-80-е годы расширили, когда первая эскадрилья получила Ан-12, вторая эскадрилья уже эксплуатировала Ан-24 и Ан-26, а третья эскадрилья работала на Ми-8, Ми-24 и двух Ми-6 ВКП (воздушные командные пункты). До этого третья эскадрилья тоже имела спецмашины: два Ми-4А были в вариантах ВКП "Кенгуру" и два вертолёта в вариантах систем РЫМ-Б, для обеспечения прицельного бомбометания самолётами Як-28Л, с приставкой "Лотос".

   В варианте ВКП эта пара "Кенгуру" при мне так никогда не использовалась, даже специалисты штаба Воздушной армии ими не интересовались, чаще их использовали, как салоны, сняв специальное оборудование для ВКП. Как салон для начальников, это были хорошие машины, так как они имели хорошую звукоизоляцию в грузовой кабине и мягкие кресла. А вот машины с "Лотосом", использовались, особенно авиадивизией из Вернёйхена, где были Як-28Л. Более того, к нам прилетали их специалисты и разбирались, как лучше их использовать, чтобы бомбы при бомбометании ложились более кучно и на меньшей дистанции.

   Вот таким мне запомнился аэродром "Шперенберг" откуда я уехал в последних числах августа 1967 года в город Ригу в РВВАИУ имени Якова Алксниса.


   Глава 196. Заграница, досуг гарнизонов.

   Заграница, как она есть. В шестидесятые годы простому человеку можно было попасть за границу только в составе вооружённых сил, если призывали на срочную службу или, если приезжали офицеры по замене.

   Вот в составе офицерского корпуса в 1962 году я и попал в Германскую Демократическую Республику (ГДР) в составе Группы Советских войск в Германии (ГСВГ), в гарнизон Шперенберг, недалеко от Берлина.

   В эти годы авиационный полк и обслуживающие его подразделения только перебазировались в Шперенбергский гарнизон и связи с местной общественностью были довольно слабые, почти одиночные. Правда у командиров и руководством населённого пункта были более близкие и деловые, пару раз приглашали друг друга в гости, с переводчиками.

   Однако, в самом городке (или, как мы говорили, в деревне) к офицерам и их семьям относились прекрасно. Можно смело утверждать, что в бывших советских республиках, были случаи, когда относились значительно хуже. Конечно, и у нас было хорошее отношение к местным.

   В гаштеты (бар, пивная) мы обычно начинали регулярные походы с наступления лета. С наступлением тепла, обычно, семьи с детьми уезжали к родным, в Союз, а массы "холостяков" прописывались вечерами в гаштетах ибо никаких баров или кафе в то время в гарнизоне не было, кроме двух буфетов в столовых, в которых наливали водку или коньяк (притом, советского производства) только днем. Поэтому ходили "в деревни". Традиционные “Цвай бир унд хундер грамм” повторялись неоднократно, пока не доходили до кондиции и тогда с песнями шли домой.

   Лучше всего был путь из Александорфа. За время моей службы (1962-67) со стороны местного населения к нам никаких претензий не было, жили очень дружно. Позже было тоже все нормально. Я не думаю, что в гарнизонах больше праздновали и пили чем в гаштетах. В Шперенберге, в какое бы время я не пришел в гаштет, там всегда было несколько местных жителей. И могло показаться, что местные все время проводят в гаштете. Но это было из-за особенностей употребления алкоголя местными жителями. Они могли взять кружку пива и сидеть за столиком довольно продолжительное время, смакуя напиток. В то же время, когда приходили наши ребята, то они форсировали этот процесс и тогда уже навеселе, дегустировали всё, что было в гаштете.

   Разумеется, когда приходили семьями, то всё празднование ничем не отличалось от местных. Более того, в этом участвовали и женщины, правда заказывая более слабые напитки.

   Общегарнизонные банкеты.

   После Карибского кризиса (1962) народ немножко расслабился, руководству некогда было заниматься воспитательной работой. Плановые полеты, задания, дежурства на аэродромах по всей ГСВГ, участие в учениях. Подустал народ от этого однообразия, вот и начали искать развлечения за пределами гарнизонов. То звеном соберутся, что-нибудь отметят и всю ночь по близлежащим гаштетам на мотоциклах или велосипедах гоняют, то баньку организуют, конечно, с продолжением, то в буфеты по несколько раз в день заглядывают (а летный и технический буфеты продавали на разлив без ограничений). Вот отцы-командиры и решили предложить людям что-то новое. Тем более, что партийное решение ЦК КПСС (Ильичевское) надо было выполнять - "Выжигать пьянство каленым железом".

   Первый раз командир полка решил организованно, всем гарнизоном, отметить наступающий Новый 1963 год. Кто не пожелал (а были и такие) - загремел в наряд. Остальные офицеры и сверхсрочники с жёнами - все на бал. Охотколлектив поехал на охоту, добыл несколько диких кабанов и коз, из этого мяса прямо в Шперенберге заказали в кооперативе колбасу, на 3 дня официально, приказом по части, участников банкета сняли с довольствия и за этот счет накрыли банкетные столы. На напитки сбросились по 10 марок (DM).

   Банкет организовали в одном из ангаров, который выполнял функцию спортзала, он был сдвоенный: в одном зале стояла ёлка и танцевали, а в другом —  банкетный зал. Банкетный зал и столы были оформлены и сервированы как в лучших ресторанах ГДР. Зал разбит на квадраты для каждой эскадрильи, а впереди, на подмостках, располагались столы командования. На столе у командира, среди бокалов, лежал бинокль, а рядом, на стуле, лежал мегафон. Ими командир пользовался, когда в дальных углах банкетного зала надо было утихомирить очень уж разошедшихся отмечающих.

От "банкетного зала" к ДОСам (дом офицерского состава) отъезжал каждые 15 минут автобус, на котором кто-то один из подъезда ехал к своему ДОСу проходил по всем этажам и слушал, не плачет ли кто из детей. Если кто просыпался, родители на следующем автобусе приезжали, успокаивали и укладывали. Вот такое было решение вопросов культурного отдыха в гарнизоне, во всяком случае, в нашем.

   Надо ещё добавить, что очень разгуляться нельзя было, так как задания на вылет в полк поступали непрерывно и приходились держать себя в норме ибо в любое время тебя могли выдернуть прямо из-за стола «на вылет» и плохо было тому, кто мог оказаться «не в кондиции». Ничего бы не случилось, замена находилась мгновенно, но выводы следовали тоже незамедлительно. Чаще всего мы уже между собой находили «дублёров».

   Следующий банкет был на День части, 23 февраля 1963 года и так более 3-х лет, пока полковник Медведев М.Г. не уехал по замене.

   Новое командование не стало этим заниматься. И сразу же все принялись за старое и результат превзошел ожидания, за майские праздники 3 ЧП с тяжелыми последствиями и увечьями. Ребята с семьями на мотоциклах поехали в деревню в гаштет и на обратном пути на повороте врезались в дерево. Но все списали на недисциплинированный личный состав. И после этого все начали отмечать праздники по "национальным квартирам". Так, хорошее начинание одного из командиров не было поддержано, потому что не вписывалось в строки военных уставов.

   Это мои личные впечатления. Возможно они крайне субъективные, но я считаю, что мне повезло, что судьба меня свела с этими людьми в этом месте, за границей. Поэтому у меня и впечатления крайне своеобразные.


   Глава 197. Вертолётная эскадрилья

   Эскадрилья, в которую нас распределили, была вертолётной эскадрильей в смешанном полку, где были и самолёты и вертолёты. В эскадрилье было 12 вертолётов, которые имели разное предназначение: транспортные, вариант салона, десантный вариант специальные машины, предназначенные для выполнения совместных задач с другими авиационными полками.

   Большинство заданий были для транспортного варианта, когда вертолёты летали в другие авиационные полки для дежурства во время полётов. Поисково-спасательной службы в армии ещё не было и из полка летали дежурить по очереди и самолёты, и вертолёты.

   Обычно, каждый день было от трёх до восьми заданий, которые длились от 4-х часов до нескольких суток. Летали больше всего по территории ГДР, но иногда задания были в ПНР или в Союз.

   Мне пришлось сразу включиться в работу. В мои обязанности входил контроль полноты объёма подготовки к полётам и контроль всех монтажно-демонтажных работ на вертолётах эскадрильи и контроль соблюдения ресурсов работы техники. В мои обязанности входила координация работ всех служб обслуживания: вертолёта и двигателя (ВД), авиационного оборудования (АО), радиоэлектронного оборудования (РЭО), авиационного вооружения и десантно-транспортного оборудования (АВ о ДТО).

   При вылете одного вертолёта на задание, для его подготовки к полёту формируется группа специалистов из всех служб плюс состав экипажа и плюс специальные средства из батальона обеспечения, электроагрегат (АПА) и бензозаправщик (БЗ). Итого, участвует в подготовке 10-12 специалистов.

   Эта группа прибывает на стоянку авиатехники за 2-4 часа до вылета, в зависимости от времени года. Летом — за 2 часа, а зимой — за 4 часа до вылета.

   Чтобы успевать подготовить 3-8 машин ежедневно, специалисты подменяют друг друга, а вот руководить этой группы возложено на специалистов по ВД, которых в штате эскадрильи всего 3 человека: инженер эскадрильи, начальник группы обслуживания и старший техник группы обслуживания, должность которую я и исполнял.

 
   Глава 198. Судьбы людей и машин. Первая судьба.

   (История одной эскадрильи)

   После окончания Харьковского ВАТУ я прибыл в полк на должность начальника группы обслуживания по вертолёту и двигателю. До этого мне казалось, что это работа как работа, приходи на службу, выполняй все должностные инструкции и  дело само пойдёт.

   Но поработав около года, я понял, что мне интересно работать на аэродроме. Мне надо было контролировать целую эскадрилью вертолётов, а их было пятнадцать единиц, и работающих на них людей: бортовых техников, механиков, специалистов различных служб.

   Особенно трудно было сначала, когда все вертолёты для меня были, как один вертолёт, а все бортовые техники были не различаемые между собой: одна форма, одни действия и только отличие в фамилиях, так как даже имена часто были одинаковые.

   Но постепенно от этого стереотипа мне пришлось отказаться. Через полгода я уже знал, на каком вертолёте, какие были проблемы и подходил уже к каждой машине с той стороны, где надо было убедиться, что хуже с этим вертолётом не стало, как будто посмотреть на шрам или синяк живого существа. Да и по настроению бортового техника видел уровень проблемы: решит он её сам или потребуется моё вмешательство. Пришлось исподволь изучать характер каждого бортового техника, чтобы не вытягивать по слову, по фразе из каждого, ту или иную проблему, которая на этот момент возникла.

   Борт № 26. Алексей Грибанов.

   Иду по стоянке третьей эскадрильи. Первым на пути вертолёт с бортовым номером 26. Неделю тому назад на нём заменили комплект лопастей несущего винта и при регулировке я никак не мог устранить биение ручки управления, пришлось не только регулировать соконусность, но и облётывать машину, чтобы убедиться, что вся система управления работает нормально. Я провозился с этой машиной столько, что теперь она мне кажется одушевлённой и как бы родной. Вертолёт сравнительно новый, заводской номер 09127, это значит 9-я машина 127-й серии, с учётом того, что на это время шли 150-170 серии.

   Вертолёт выглядит ухоженным, никаких подтёков не видно, ни масла с двигателя, ни гидросмеси с агрегатов и дренажей. Место стоянки, бетонированный карман, чисто подметено, чехлы плотно уложены в специальные тумбы, что для вертолёта очень важно, так как при запуске вихрем от вращающихся лопастей их может подхватить и унести.

   А вот и свежие следы краски на лючках концевой балки. Вчера при осмотре я сделал замечание, что сами лючки и обшивка вокруг них сильно поцарапаны отвёртками, кто-то неаккуратно закрывает лючки, и сегодня всё устранено, зачищено, загрунтовано и под цвет окрашено. На этом вертолёте всё устраняется быстро и с хорошим качеством. Да и замечаний на этом вертолёте значительно меньше, чем на других машинах. На агрегаты и системы этого вертолёта почти не приходится заполнять карточки отказов о неисправностей. Этот вертолёт долго был для меня загадкой, но постепенно все его белые пятна я разгадал.

   Борт номер 26 загадочная машина, но ещё более загадочным мне кажется бортовой техник этого вертолёта старший лейтенант Алексей Грибанов, учитывая, что сам я ещё лейтенант.

   Грибанов в вертолётную авиацию пришёл с механиков реактивной авиации,  бомбардировщиков Ил-28, которые в предыдущие годы снимали с вооружения и резали на утилизацию целыми полками. Вот тогда Алексей Грибанов окончил ускоренные курсы авиационных техников, получил звание младшего лейтенанта и был назначен на должность бортового техника вертолёта Ми-4 в третью авиаэскадрилью отдельного смешанного авиационного полка, который в то время базировался в Восточном Берлине.

   Над теорией работы систем вертолёта Алексей Грибанов особенно не заморачивался, а его богатый опыт авиационным механиком позволял ему успешно обслуживать вертолёт Ми-4, что от него и требовалось по его должности. Лётные экипажи были довольные подготовкой машины и действиями бортового техника в полёте.

   Но, как и в каждом экипаж, в этом экипаже чуть не случился курьёзный случай. На нашем аэродроме тренировалась сборная ГСВГ по парашютному спорту. В этот день прыгали двенадцать человек, в том числе две девушки. Одна из них - Таня, официантка из нашей столовой.

   А у Алексея Грибанова была своя привычка защиты полёта от несчастного случая, как он говорил. Он должен был отмерить 10 шагов от вертолёта и помочиться на траву. Он отмерил десять шагов по правому борту вертолёта и хотел уже справить нужду "по маленькому". Но тут правый лётчик увидел, что Алексей пошел от вертолёта и вспомнил об этой "традиции" бортового техника. И хотя это делалось "во благо экипажа", правый лётчик закричал благим матом и стал грозить Алексею кулаком. Грибанов, хотя и не понял "что к чему", но отошёл за кустики со стороны хвостовой балки и справил свою нужду, оградив экипаж и своих пассажиров от "какого-нибудь" случая. Когда экипаж рассказал об этом на разборе полётов, вся эскадрилья хохотала несколько минут. А Алексей только и сказал:

   - Ну ничего же в полёте не случилось! Чего вы хохочете?

   В этом был весь Грибанов.
 
 
   Глава 199. Неожиданная. Карибский кризис.

   Не успели нас распределить по экипажам, службам и должностям, как для нас наступили совершенно новые испытания. Нет, разные там учебные тревоги были и в училище, но там мы знали, что к началу занятий вся эта катавасия закончится, мы позавтракаем и пойдём на занятия. А здесь уже которые сутки повышенная боевая готовность со всеми вытекающими последствиями. И за пределы гарнизона, ни шагу.

   В конце октября (24 окт.), в начале ноября этого 1962 года Президиум ЦК КПСС решил привести Вооружённые силы СССР и стран Варшавского договора в состояние повышенной боеготовности. Отменили все увольнения. Срочникам, готовящимся к демобилизации, было предписано оставаться на местах несения службы до дальнейших распоряжений. Все офицеры полка получили табельное оружие с боеприпасами и уже вторую неделю носили его при себе. Каждые сутки назначались по несколько дежурных экипажей, которые ночевали на аэродроме в так называемых дежурных домиках, куда были завезены кровати и постельные принадлежности.

   По периметру расположения каждой эскадрильи были отрыты стандартные щели для укрытия и стрелковые ячейки для обороны аэродрома в секторе нашей эскадрильи. Немножко при этом пришлось обращаться и к пехотным документам регламентирующим действия подразделения в обороне. Но при этом никаких заданий с нас не снимали, а стали они ещё более интенсивными. Для меня этот период был особенно трудным, так как я входил в строй, адаптировался в совершенно новой для меня должности, выполнял все работы, как будто я здесь работал длительное время и ещё вникал в новые работы по регулировкам и демонтажу разных агрегатов вертолёта. Только за неделю было заменено восемь комплектов лопастей несущего винта и отрегулирована их соконусность. Именно в это время пришли лопасти с 400-часовым ресурсом на замену лопастей с ресурсом по 200 часов.

   В это время мне, как семейному, выделили комнату в двухкомнатной квартире, но я туда приходил раз в два-три дня, чтобы немного отоспаться, так как на аэродроме была непрерывная суета и за сутки иногда невозможно было поспать даже в течение двух часов. А ещё мне очень мешал пистолет, неудобно было осматривать с ним вертолёт, поэтому, я оставил его дома, а в кобуру положил перчатки, чтобы не видно было, что она пустая. А вот с противогазом пришлось ходить, но при осмотре вертолёта его легко можно было снять. Хотя один раз, когда я снял и ушёл на другой вертолёт, у меня его увезли на задание и привезли только через двое суток.

   Чтобы не так выматываться, капитан Митликин распределил обязанности так, что у него было звено вертолётов (4 вертолёта), у начальника группы, Константина Филипповича Коваленко звено вертолётов и у меня звено вертолётов. Вот мы их и выпускали, соблюдая очерёдность присутствия на ранних вылетах, а днём были на аэродроме втроём.

   Так продолжалось почти три недели. Затем стали появляться разные послабления, такие, как дежурным экипажам разрешалось спать дома, а не в дежурных домиках и питание не привозили на аэродром, а мы ездили в столовую и уже питались нормально, а не когда появится окно между вылетами. Да и интенсивность заданий значительно снизилась.

   А ещё приказали сдать оружие и боеприпасы. Когда я стал дома искать куда я положил пистолет ПМ, то я его не сразу и отыскал. У меня на койке было два матраца и я его положил между ними, да еще в ногах, чтобы не давил, вот и не сразу его обнаружил. Даже немного поволновался, а вдруг кто-то взял. Но всё обошлось, оружие мы сдали, а вскоре и повышенную готовность сняли, а через неделю вообще всё успокоилось и мы перешли на нормальный режим службы.

   Хочу отметить, что распорядок дня у нас в полку был несколько другой, чем в других частях. С утра, где-то часов с 4-х утра, как обычно, задания. Затем, до обеда — работа на технике, с 14.00 до 15.00 обед, а после обеда, до 17.00 — отдых, рекомендован сон. А с 17.00 и до 19.00 - заполнение документации и подготовка к полётам. После 19.00 окончание рабочего дня.   


   Глава 200. Про Карибский кризис и Кудлова

   Глобальные военные кризисы умами политиков и глазами непосредственных участников воспринимаются по разному. Кто-то из мировых знаменитостей сказал, что после отдания приказа на всеобщую мобилизацию военноначальники и генеральный штаб на три дня могут уходить и спокойно спать. Это значит, что государственный механизм запущен и его не остановить, пока он не придёт в следующее промежуточное уравновешенное состояние. Рассказывают байку, что один из мобилизационных полков пришёл на русско-японскую войну, через несколько месяцев после того, как она закончилась. Возможно это народные слухи, но они имеют почву под собой.

   Вот сейчас назрел «Ближневосточный (или Сирийский) кризис». В первом приближении, это кризис между США и Россией. В более широком смысле —  это кризис между сторонниками США и сторонниками России. Кто сторонник, кто нейтральный, а кто чей противник, одному Богу известно: каждый говорит — одно, думает — другое, а делает — третье. И доподлинно будет всё (а может — не всё) известно через несколько десятков, а то и через сотен лет.

   И отношение ко всем этим событиям у разных слоёв населения любого государства совершенно разные. Приведу пример уже далёкого и всеми забытого (а напрасно) Карибского кризиса (1962 года), который развивался из глубин Берлинского кризиса (1961 года). Пример того, как вели себя руководители государств и те, кто расхлёбывал бы этот кризис, если бы он «сдетонировал».
 
   Это один эпизод из жизни авиационного гарнизона Шперенберг, который находился на территории бывшей ГДР, в 40 км от Берлина. Предыстория этого гарнизона такова. Полк с обеспечивающими частями и подразделениями размещался на территории аэропорта Шёнефельд в городской черте Берлина. При строительстве стены вокруг Западного Берлина в 1960-61 гг, полк перебазировался в Шперенберг.

   В 1962 году я, молодой лейтенант после окончания училища прибыл в полк на должность старшего техника группы обслуживания в вертолётную эскадрилью. Уже во время ввода в строй я почувствовал, что какое-то напряжение вокруг возрастает, а со временем обстановка в связи с Карибским кризисом (его ещё называли — Кубинским) настолько обострилась, что мы перешли на казарменное положение и начали потихоньку окапываться.

   С другой стороны, и офицеры, и солдаты вели себя настолько естественно, что иногда приходилось удивляться, неужели их совершенно не касается то, о чём так много пишут в газетах и так много говорят по радио.   

   Расскажу только об одном случае, а таких было очень много и повторялись они довольно часто. Этот случай у нас в части называли «Про Кудлова». Откуда появилась такая фамилия — никто не мог вспомнить.

   Как-то выходим из столовой и у двери встречаем Кешу Корзинкина и Витю Горбунова, наших бортовых техников. Первый стоит с раскрытым портмоне, а второй - с блокнотом и ручкой. Кеша спрашивает:

   - Вы сдаете на Кудлова?

   Кто-то в ответ:

   - А по сколько?

   Кеша с невозмутимым видом:

   - Да кто сколько, марку, две марки, а командир - так целых пять марок, вот. И демонстрирует эти пять марок.

   Ну, все сразу начали искать по карманам деньги и вручать Кеше, а тот диктует: Завьялов, Зинченко, Вилков и т.д. Витя Горбунов добросовестно записывает, кто сколько сдал. Мы сдали деньги и сразу пошли к штабу, сели в дежурную машину и поехали на аэродром. Это потом уже стали отъезжать от "Электрона", а раньше все машины отъезжали от штаба полка, как и дежурная, или от столовой.

   На ужине в столовой Кеша с Витей тоже стали собирать «на Кудлова», но уже около лётного зала. И так у них шло споро дело, что портмоне наполнялся прямо на виду.

   Дня через два, после обеда захожу в штаб АЭ и слышу наш "Чапай" (комэск) "разоряется":

   - Это же надо было до такого додуматься? Юмористы, хреновы! И т.д.

   Все, вновь приходящие, переглядываются, но ничего не понимают, а Кеша с Витей стоят потупив головы и так переминаются с ноги на ногу, что кажется им хочется бежать «по маленькому». А комэск их распекает настолько серьёзно, что даже не верится в благополучный исход этой воспитательной работы, наш «Чапай» был очень крут на разборки, хотя и отходчив.

   Оказывается, Кеша с Витей, увидев, как разные общественники, секретари (партийные и комсомольские) собирают деньги на различные мероприятия  (радостные и скорбные), а никто не спрашивает, на что собирают деньги, решили пошутить и собрать деньги "под Кудлова" (такой фамилии даже в гарнизоне не нашлось, как потом выяснилось). Деньги-то они собрали, а что с ними делать не продумали, как и выходить "из этого положения". Пришлось все рассказывать секретарю парторганизации, только он мог посочувствовать. Тот доложил комэске, а комэск сначала устроил "разгон", а затем, конечно, мягко уже "доложил по команде". Шум общеполковой был, конечно, но для Кеши и Вити все закончилось благополучно, деньги сдали (раз уже собрали) "комсомольцу", на какое-то мероприятие.

   А в полку долго бытовало выражение "на Кудлова?", при каждом очередном сборе денег.

   Мораль сего рассказа такова, что у каждого звена свой предел прочности и каждое звено этот предел поддерживает своим способом: начальники — своей напускной требовательностью, а подчинённые — шутками и байками, которые у низовых звеньев никогда не иссякают. Сегодня ситуация, подобная 1961-62 гг повторяется в Сирии и там, я уверен, есть свои Васи, Кеши, Вити, которые обязательно что-то придумают, чтобы разрядить обстановку в трудное время и их надо понимать.
 

   Глава 201. Капитан Митликин. Совместная работа.

   Нельзя сказать, что с капитаном Митликиным было легко работать, но за ним я чувствовал себя, как за каменной стеной. Сверх требовательный, но и сверх внимательный. Не опекает, но всегда увидит или поймёт, что трудно и без его помощи не обойтись. Никогда не ругает, но так подденет за невнимательность или расхлябанность, что лучше бы обругал. Пока не уверен — не доверяет, уверен — доверяет, как самому себе. Любит и настаивает, чтобы занимался самообразованием. И это я сказал самую малость о нём.

   Поскольку, он считал, что я его заместитель, то я должен был уметь, выполнять то же, что умеет выполнять он. И он методично, а иногда и очень жёстко требовал, чтобы я сам выполнял все регулировочные работы и никогда не доверял эти работы выполнять самым опытным борттехникам. И у него на это были веские основания. Большинство наших борттехников не заканчивали училища по вертолётному профилю, а переучивались с различных типов самолётов и теоретически были привязаны к тем типам и иногда допускали систематические или случайные ошибки, характерные для той техники, особенно при регулировках. Поэтому он и ставил передо мной такие условия. И я много раз убеждался, что он всегда был прав.

   После окончания училища Михаил Дмитриевич (Митликин) распределился в вертолётный полк, который летал на первых вертолётах Ми-4, когда ещё на них возлагали большие надежды, как на десантно-транспортные машины, которые могут перевозить 76-мм пушку или легковой автомобиль ГАЗ, который может буксировать эту пушку. Тогда в вооружённых силах СССР было всего два вертолётных полка в Каунасе (Литовская ССР). Тогда сформировали даже первую смешанную вертолётную дивизию в которую входили два вертолётных полка на Ми-4 в Каунасе и один полк на Як-24 (летающий вагон) в Торжке, но затем опыт эксплуатации показал, что тактические задачи вертолётов могут быть другими.

   В начале 50-х годов лейтенант Митликин летал на вертолётах Ми-4 в Каунасе в должности бортового техника. Он участвовал в воздушном параде 1954 года, когда они всем полком десантировали 76-мм пушки и автомобили для их буксировки. И как только полк взлетел после десантирования, их вертолёт сразу упал в огородах. Вертолёт разбили, а экипаж отделался небольшими ушибами и мелкими переломами. Были неприятности при расследовании происшествия, но комиссия решила, что вины экипажа не было.

   Первые вертолёты Ми-4 были очень аварийными машинами и не было таких полётов, чтобы не было катастрофы. А в 1956 году в период венгерских событий гвардейский вертолётный полк из Каунаса оказался в Венгрии. Полк выполнял уже настоящие боевые задания по переброске личного состава, по доставке раненых в госпиталь, по ведению разведки и как машины для связи с отдалёнными гарнизонами. Всё это постепенно рассказывал мне капитан Митликин.

   Затем полк возвратился в Каунас и лётная работа продолжалась, пока в один из дней не поступило задание двум экипажам вылететь в Балтийское море для спасения рыбаков оторванных на льдине. В районе поиска погода совсем испортилась и экипажам было приказано возвращаться на свой аэродром. При маневрировании в облаках, вертолёты столкнулись и упали на краю болота в труднодоступной местности. Экипаж одного вертолёта погиб сразу, а в экипаже, где летел Митликин, лётчик-штурман оказался придавленный редуктором, а сам Михаил Дмитриевич был зажат элементами конструкции с переломанными руками и тоже не мог двигаться. Они некоторое время переговаривались, но затем штурман умер от потери крови. Когда помощь пришла, Митликин тоже был без сознания, но его успели спасти, одного из двух экипажей.

   После этой катастрофы он долго лечился, молодой организм победил, но с лётной работой пришлось расстаться. К этому времени их полк перебазировался в ГДР, а Михаилу Дмитриевичу предложили должность инженера эскадрильи в другом полку, так он и оказался в Шперенберге, в 40 километрах от Берлина и в 10 километрах от штаба Группы советских войск в Германии (ГСВГ).

   
   Глава 202. Третья судьба. Борт № 32.

   Я уже привык, что переходя от вертолёта к вертолёту вдоль стоянки нашей, третьей, эскадрильи, думаю одновременно и о машине с каким-то бортовым номером, и о её "хозяине", бортовом технике. Это происходит потому, что и каждый бортовой техник, и каждый вертолёт имеет свой "характер", свои особенности и свои "заморочки". И с этим надо считаться.

   Вот я подхожу к вертолёту с бортовым номером 32. Бортовой техник на этом вертолёте пока закреплён приказом старший лейтенант Виктор Горбунов. Витя Горбунов, как его называют большинство офицеров, у нас из "среднего круга" бортовых техников, так я их для себя разделил. Есть бортовые техники, которые служили в ВВС, призванные сразу после окончания Великой Отечественной войны. Они сначала служили механиками, около 7 лет, затем сдали экзамены за техническое училище экстерном им присвоили звания младших лейтенантов и они уже продолжали офицерскую службу. Они начинали свою службу, когда вертолётов на вооружении ещё не было и они служили механиками на разных типах самолётов. А вот на вертолёты их готовили позже, через сдачу экзаменов экстерном, тех, кто пожелал перейти с самолётов на вертолёты. Вторая часть борттехников, это были офицеры, которые окончили двухгодичные средние (технические) военные училища по специальности: "Вертолёты и двигатели к ним". Вот такое училище окончили Витя Горбунов и Гоша Плетёнкин, а также ещё несколько бортовых техников из нашей эскадрильи, в том числе и инженер эскадрильи Михаил Дмитриевич Митликин. Он сначала летал бортовым техником, а затем, после тяжёлой авиакатастрофы, был списан с лётной работы и, как опытный бортовой техник, назначен заместителем командира авиационной эскадрильи по ИАС или проще - инженером эскакдрильи. Вот Витя Горбунов и был из окончивших двухгодичное авиационно-техническое училище.

   Самыми молодыми из технического состава, это были мы, выпускники после трёхгодичного обучения в авиационно-техническом училище по специальности "Эксплуатация вертолётов и двигателей к ним".

   К нам все относились по разному, но в большинстве приняли, как своих коллег, даже меня, который якобы стал начальником этих, уже опытных бортовых техников, которые налётывали в год по 150-200 часов.

   Но теперь снова о бортовом технике вертолёта с бортовым номером 32. Сейчас Витя Горбунов в госпитале  и вертолёт пока ещё никто не принял. И неизвестно, примет ли его снова Витя Горбунов. А случилось вот что.

   Обычно в полку периодически объявляется запрет на выезд из гарнизона на личном автотранспорте (автомашинах, мотоциклах и мотороллерах). Так было и в тот раз. Это обычно бывает в праздничные и предпраздничные дни. Причём, как в наши праздники, так и в праздники, которые отмечаются в ГДР. Или, в какие-то специальные дни, когда в ГДР может возникать "напряжёнка". Но не все выполняют эти указания, обычно молодые офицеры, но иногда и "старики" не прочь иногда "смотаться" на мотоциклах в гасштет попить пивка.

   В один из таких запретов бортовые техники Гоша Плетёнкин и Витя Горбунов на своих "Явах" решили с жёнами отдохнуть, в гасштете соседней деревни, но и приняли немного "горячительного" с алкогольным вкусом. Возвращались в гарнизон уже затемно и поехали по старой заброшенной дороге, которую не очень-то хорошо знали. Сначала ехали осторожно, Гоша впереди, а Витя Горбунов ехал за ним и чуть отстал. Но на одном из поворотов Гоша нажал на газ, поехал быстрее и исчез из виду. Витя, чтобы не отставать, тоже крутонул газ, но это было как раз на повороте. Справиться с двухколёсным "зверем" Витя не смог и врезался в придорожное дерево, которое, как назло, оказалось огромным, что не только мотоцикл в него врезался, но и Витя вылетел из седла и врезался головой прямо в огромный ствол и получил трещину основания черепа.

   Его сразу отвезли в госпиталь Группы войск, но при первом обследовании сказали, что какой-то результат можно ожидать через несколько дней. Всё, конечно, обошлось, но с лётной работы Витю списали и одно время, после госпиталя, он работал в ТЭЧ ап, а вскоре заменился в вертолётный полк, в Александрию.

   Из этой системы градаций сильно выделялся инженер эскадрильи капитан Митликин. Во первых он побывал в крупной аварии и один из двух экипажей выжил в крупной катастрофе, при столкновении двух вертолётов Ми-4. Бывший тогда полковой врач, значительно позже служил в нашем Рижском училище начальником медслужбы (полковник Хохряков) и, когда я ему напомнил об этой катастрофе, то он сказал откровенно, что был уверен, что бортовой техник, оставшийся в живых, не выживет. Но случилось чудо, Михаил Митликин не только выжил, но ещё и остался служить в рядах Вооружённых Сил СССР.

   И, когда я прибыл в полк и меня назначили на должность старшего техника группы обслуживания, то инженер эскадрильи капитан Митликин сразу понял моё уязвимое место среди этих умудрёных опытом и значительно старше меня возрастом. Это- небольшой опыт не только работы, но и офицерской службы в реальных условиях строевой части. Капитан Митликин сразу поступил, как опытный педагог, с большим стажем. Он первые недели и месяцы не отпускал меня ни на шаг. Всё, что делал он, должен был на другом вертолёте повторять я. Этим он показывал всем подчинённым, что я, его помощник и заместитель и, что я, это - он. Особенно это он старался делать для старшего и среднего возрастного состава бортовых техников, которые никогда не пытались сами выполнять сложные регулировочные работы, надеясь на начальника группы или инженера эскадрильи. До меня регулировочные работы капитан Митликин не доверял даже старшему технику, должность которого исполнял старший лейтенант Анистрат. Хотя, Николай Анистрат, как я понял, сам не очень рвался выполнять эти регулировочные работы. И это было не из-за нежелания выполнять эти работы, а из-за недостаточного знания по вертолётной технике. Вертолёты (а Ми-4 был первым широко используемым в ВВС транспортным вертолётом) тогда, в конце 50-х и начале 60-х годов были ещё экзотическим вооружением в Вооружённых Силах ССР.

   Вот так, постепенно, я знакомился с людьми, скоторыми я работал и с людьми, с которыми мне приходилось руководить, хотя назвать это руководством будет очень громко, просто согласно Наставлению по инженерно-авиационной службе (НИАС) у меня такие были обязанности и я их добросовестно выполнял, контролируя работу, в том числе и моих однокашников. Я должен был больше, чем они, знать и больше, чем они, уметь. И я старался это делать, как бы мне трудно не было. А под руководством таких опытных наставников, как начальник группы обслуживания старший лейтенант Коваленко  и инженер эскадрильи капитан Митликин, я становился "матёрым" специалистом по обслуживанию целой эскадрильи вертолётов. И, когда Константин Филипыч уволился, а капитан Митликин попал с инфарктом в госпиталь, то несколько месяцев я вполне справлялся с работой и начальника группы и инженера эскадрильи. Этот опыт мне очень пригодился в дальнейшей моей службе.


   Глава 203. Сапоги "всмятку".
   
   Постепенно я знакомился с новой для меня обстановкой, впитывал совершенно новые ощущения, знакомился с новыми людьми, с которыми мне надо будет работать, как минимум, пять лет.

   С одной стороны меня, в первом приближении, научили всему, что я должен выполнять и по отношению к службе и по отношению к службе и по отношению к работе, а с другой - всему меня обучили, как бы "в общих чертах". Что касается конкретных случаев, то здесь я должен был выходить из положения сам или что-то импровизировать. До этого времени, все дела, что я делал, носили, в большей степени, обучаемый характер, которые всегда могли исправить мои командиры или подсказать, как мне выходить с той или иной ситуации.

   Здесь же я был командиром или начальником и должен был сам решать все вопросы и ещё подсказывать своим подчинённым, те или иные варианты решений. А это не такая уже и маленькая ответственность. В первое время я даже немного побаивался самостоятельно принимать какие-то ответственные решения.

   Но здесь мне, в какой-то мере, повезло. Мой непосредственный начальник, начальник группы обслуживания по вертолёту и двигателю Коваленко Константин Филиппович, прослужил 23 календарных года и был участником Великой Отечественной войны. Заместитель командира эскадрильи по ИАС, капитан Митликин Михаил Дмитриевич из Баку, был опытным вертолётчиком и даже побывал в одной крупной аварии во время авиационного парада в Тушино и выжил один из двух экипажей в авиационной катастрофе при столкновении двух вертолётов в сложных метеоусловиях. Он долго лечился после катастрофы, после чего он остался служить, хотя ему пришлось оставить должность бортового техника и перейти начальником группы обслуживания, а затем и на должность инженера эскадрильи (заместителя командира эскадрильи по ИАС).

   Вот в таком ближайшем окружении мне пришлось начинать свою офицерскую службу в полку. И капитан Митликин, и старший лейтенант Коваленко имели богатый опыт работы на авиационной технике с поршневыми двигателями, а мне только надо было их внимательно слушать и набираться их богатого опыта. Тем более, что в военном училище у нас были прекрасные преподаватели, которые многому нас научили. Да и на войсковой стажировке, в полку, в городе Телави, мой наставник, бортовой техник старший лейтенант Потапов, у которого я стажировался в Телавском вертолётном полку, был прекрасным методистом и ия многому у него научился по вопросам эксплуатации вертолёта в полёте и на земле.

   Поскольку в Шперенберг, в полк, я приехал один, без Нели, то первые два месяца всё время отдавал службе, даже из гарнизона в "деревню" Шперенберг выходил редко.

   Вот тут меня и подстерегла коварная бытовая неожиданность, которую не только я, но и мои прекрасные командиры и педагоги в училище не могли предусмотреть и не дали мне никаких рекомендаций по этому вопросу.

   Обычно вертолётные эскадрильи базируются на грунтовых аэродромах с густой травой и ходить по аэродрому в хромовых сапогах или в полуботинках можно довольно долго без ремонта. А в Шперенберге оказалось, что на аэродроме все рабочие поверхности (ВПП, РД и места стоянок вертолётов) имеют бетонное покрытие и кожаные подошвы обуви, просто "горят" на этом бетоне. Поэтому, уже через две недели я через кожаную подошву своей обуви стал чувствовать бетон, а в дождливую погоду, которая в октябре-ноябре частенько бывает в тех краях, я уже чувствовал всю прелесть германской осени, даже на бетоне, чуть прокапанным дождём. Мои ноги не просыхали.

   В то же время я не знал, как с этим бороться и где можно отремонтировать сапоги или полуботинки. А пожаловаться на эти "тяготы и лишения" и расспросить уже служивших в этом гарнизоне, где они ремонтируют обувь как-то не решался, точнее, не догадался. Вот и доходился до того, что мои пальцы чуть ли не доставали бетон. Во всяком случае, ноги во время дождливой погоды промокали.

   Тогда я набрался храбрости и спросил у капитана Митликина, надолго ли им хватает обуви на этой "бетонке". Он мне ответил, что намного дольше, чем сро службы сапог. Вот тогда я и рассказал, что у меня с этим возникла проблема и показал свою совсем счёсанную обувь. Михаил Дмитриевич рассмеялся и сказал:

   - Бери свои сапоги и мы после обеда пойдём в Шперенберг, я как раз туда собираюсь, и покажу тебе там все наши места, куда мы в первую очередь обращаемся. Приедет жена и ты всё ей это покажешь.

   После обеда, мы с Михаилом Дмитриевичем, его женой Эммой и сыном Юрой пошли в деревню, похожую на наш маленький городок и мне показали многие места, куда обычно заходили наши офицеры и члены их семей. Я сдал в ремонт сапоги и был доволен службой в этом далёком от моего дома гарнизоне. Ещё одна проблема службы была решена. После этого все пять лет пребывания в Шперенберге, я ремонтировал там обувь, через каждые 2-3 месяца и подошва моей обуви выглядела, как новая. Немцы всё делали добротно и стоило это не так дорого. Вот так я научился постепенно решать проблемы, которые возникали.


   Глава 204. Службы и экипажи эскадрильи

   Мы прибыли на замену офицеров, которые уже выслужили все положенные сроки и в армии и конкретно в Группе войск. Например, начальник группы  обслуживания по ВД, с которым я работал в паре, старший лейтенант Коваленко, служил в армии 23 календарных года и в группе войск он служил со времени, как только она была образована. Во время Великой Отечественной войны он служил в смешанном бомбардировочном полку, где одна из эскадрилий на Пе-2 была — женской. Он в этой эскадрилье тоже был начальником группы обслуживания. Да и мы, офицеры, все к нему обращались по имени и отчеству, Константин Филиппович или просто Филиппыч.

   Начальники других групп были помоложе, но тоже старше меня на 10-15 лет. Например, начальник группы обслуживания по АО старший лейтенант Захаров Александр или как лётчики его называли, просто Саня, служил в армии более 15 лет. В шутку он называл себя «сталинским соколом», а также не расставался с форменной фуражкой покроя 50-х годов, сшитую по специальному заказу в Москве, за которую получал от командиров неоднократные нарекания. Примерно такого же возраста был и начальник группы обслуживания по РЭО и РТО Виктор Ерёмин, прекрасный специалист, в совершенстве владеющий знаниями и навыками в обслуживании вертолётного оборудования. А ещё он всем в гарнизоне ремонтировал телевизоры и радиоприёмники любых типов и даже заграничные.

   С бортовыми техниками я общался довольно плотно, так как в период подготовки машин к полёту я являлся их начальником и контролировал их действия. В основном контролировал полноту объёма подготовки. В первое время всё время рядом находился инженер эскадрильи и мои указания не игнорировались, так как тут же появлялся капитан Митликин, а с ним уже было не поспоришь. Так Михаил Дмитриевич приучил всех бортовых техников, что я на подготовке полностью заменяю его со всеми вытекающими последствиями. Да и я особенно не противопоставлял себя бортовым техникам, учитывая, что одни были значительно старше меня, а другие — были моими однокашниками по училищу, что накладывало некоторые особенности, но сильно не осложняло наши взаимоотношения с точки зрения субординации. С несколькими бортовыми техниками у меня сложились даже прекрасные взаимоотношения. Когда я контролировал их подготовку или проводил регулировочные работы, то мы обменивались мнениями и принимали вариант, чей был лучше, это как-то сразу значительно упрощало мои взаимоотношения с такими сложными подчинёнными.
 
   С лётным составом мне тоже надо было взаимодействовать, но у них были свои начальники и от них я принимал только замечания о работе техники или пожелания что-то улучшить. Например, кто-то жаловался, что плохая связь, тогда это замечание я переадресовывал Ерёмину. А если была жалоба, что медленно растут обороты, плохая приёмистость двигателя или выходит одна лопасть из конуса, то этими вопросами я уже занимался сам или вместе с Константин Филипповичем или с капитаном Митликиным. Даже если я сам занимался регулировками, то всё равно об этом докладывал инженеру и записывал в формуляр вертолёта или двигателя, так было положено по наставлению.

   Постепенно я познакомился со всем лётным составом, знал их особенности и привычки и много в этом мне помог Михаил Дмитриевич, подсказывая не только привычки лётчиков, но и особенности их техники пилотирования, что было очень важно, когда лётчики жаловались на центровку или на нейтральное положение, например, педалей управления. Это могло быть и их особенностью пилотирования. Тогда приходилось лететь вместе с ними и в воздухе убеждать их, что система управления отрегулирована правильно. Это стало моим «коронным номером» и лётчики стали относиться ко мне даже с уважением, а капитан Митликин это ещё больше поощрял, доверяя мне все регулировки в системе управления.

   Мне особенно интересно было, когда на ночных полётах капитан Митликин подзывал меня и говорил:

Лёня, надо будет посмотреть свечи и форсунки на цилиндрах правого коллектора у Захарченко на 34-й, смотри, как факелит.

   Это означало, что на вертолёте с бортовым номером 34, где бортовым техником старший лейтенант Николай Захарченко, что-то с цилиндрами, выхлоп из которых выходит на правый выхлопной коллектор. А я даже не замечал, так как вертолёт не ниже 300 метров и на удалении не менее 3-х километров. Присмотревшись повнимательней, я тоже замечал, что выхлоп из этого коллектора значительно длиннее, чем на других вертолётах. А на следующий день, проверив форсунки, я действительно убеждался, что они чрезмерно закоксованы. На следующих ночных полётах я тоже начинал всматриваться более внимательно, как работают двигатели на других вертолётах. Так, постепенно, я перенимал опыт и стиль работы инженера эскадрильи. И чем богаче этот опыт был у меня, тем свободнее я чувствовал себя в эскадрилье и тем меньше чувствовал дискомфорт, когда появлялась какая-то нештатная ситуация.

   
   Глава 205. Мой наставник Константин Филиппович.

   После прибытия в авиационный полк мои однокурсники, выпускники Харьковского ВАТУ сразу ринулись в бортовые техники. Это мой друг Валентин Томашенко, коллега по классному отделению Вадик Андрусенко, наш дамский угодник, из нашей роты, но из первого взвода Толик Гончарук и Юра Лапшин, с которым в училище мы занимались изготовлением наглядной агитации. Точнее - Юра с ребятами изготавливал стенды из дерева, а я наполнял всё это тематическим материалом: тексты, рисунки, фотографии и другой печатной информацией. Ленинская комната нашей 3-й роты всегда в училище занимала первое место, а за наглядную агитацию, я даже был участником комсомольской конференции Киевского военного округа в 1961 году.

   Инженер эскадрильи капитан Митликин, просмотрев наши личные дела и служебные характеристики, сразу же предложил мне должность старшего техника авиационной эскадрильи. Это произошло то ли потому, что я был единственным женатым человеком из наших прибывших молодых лейтенантов, то ли потому, что у меня в личном деле было отмечено, что я успешно занимаюсь рационализаторской и изобретательской работой, то ли инженер эскадрильи принял такое решение по каким-то своим соображениям.

   Опытные бортовые техники начали агитировать меня не соглашаться на должность старшего техника авиационной эскадрильи, так как это не лётная должность, в отличие от должности бортового техника. Они также убеждали меня, что бортовой техник питается в столовой по "лётной" норме, а наземный техник  - по технической норме, хотя, как я позже понял, столовая у нас была лётно-техническая и заведующая была одна, а всё зависело от поваров, которые старались готовить по принципу: "у кого лучше получиться". А получалось лучше у поваров готовивших по технической норме. Это сделали заключение многие ребята из лётного состава, которые иногда по семейным обстоятельствам питались с детьми по технической норме, так как в лётной столовой детям не разрешалось питаться и отцам приходилось просто меняться с местами с техническим составом. Просто детей не положено было ставить на "лётную норму".

   Не знаю, что меня подвигнуло, что я как-то почувствовал, а может это мне показалось, что работа старшим техником будет интереснее, так как я буду заниматься не одним вертолётом, как извозчик своей телегой, а вертолётами всей эскадрильей. К тому же на войсковой стажировке в Телавском авиационном полку я налетался вдоволь, во всяком случае, ещё было чувство полёта и поэтому я себя решил попробовать на следующей ступени технической "касты", старшего техника группы обслуживания по вертолёту и двигателю.

   На тэтом и решили с инженером эскадрильи, хотя большинство бортовых техников не приняли мою сторону такого решения, решили, что я "просчитался", а некоторые выразились даже более грубо, что я "продешевил", как будто мы были не в армии, а торговались на рынке. А я уже тогда принял решение, что буду пытаться учиться дальше и куда-то буду поступать, как и инженер эскадрильи капитан Митликин. Как-то к этому человеку у меня появилось доверие, так как он сегодня уже планировал моё будущее, которого я ещё не знал, а точнее не понимал.

   Теперь я подчинялся не непосредственно инженеру эскадрильи, а начальнику группы по эксплуатации и регламентным работам по вертолёту и двигателю авиационной эскадрильи.

   Но в эскадрилье был давно установлен порядок, что на вылеты отдельных машин по специальным заданиям, контролировать подготовку вертолётов эскадрильи все три руководителя ответственных за механические системы вертолётов (инженер эскадрильи, начальник группы и старший техник) выходили на вылеты по одному, если вертолёты уходят на задания по одному. И только в период плановых полётов всей эскадрильи (днём или ночью) два-три раза в неделю, выходили по-парно: инжене со старшим техником, начальник группы со старшим техником или инженер с начальником группы. А тот, кто не участвовал в полётах, то шёл на следующее утро готовить и выпускать вертолёты на специальные задания. И так получалось, что я, как старший техник почти всегда участвовал в обслуживании плановых полётов.Это было хотя и труднее, но и интереснее. Но сюда вплетался ещё один фактор. Поскольку капитан Митликин учился заочно в Киевском институте гражданской авиации, то на полёты чаще всего выходили мы с Константином Филиппычем.

   С субординацией, что я стал начальником у своих коллег-выпускников всё утряслось очень быстро. Чаще мвсего я не нарывался на какие-то "стычки", а если были какие-то шероховатости со "старыми" или молодыми бортовыми техниками, то инженер эскадрильи такие вопросы быстро "нивилировал" и всё постепенно становилось на место.

   Да и опыт, которого я быстро набирался у таких специалистов, какими были мои начальники, давал знать, как надо работать с такими сложными подчинёнными, чтобы избегать конфликтов.

   Что касается технической части вопросов, то инженер эскадрильи меня просто "натаскивал" на разных вводных и рассказывал о разных ситуациях, с которыми он сталкивался за более, чем десятилетнюю работу с вертолётной техникой, которая в те времена казалась ещё "молодой" и многие её побаивались.

   Постепенно начальник моей группы старший лейтенант Коваленко Константин Филиппович стал моим первым ближайшем наставником, а капитан Митликин внимательно за этим наблюдал и где была необходимость, грамотно подправлял.

   Константин Филиппович был участником Великой отечественной войны и был на фронте с первых её дней и до окончания. Поэтому и оказался в Группе советских войск в Германии (ГСВГ). Ещё в период Великой отечественной войны он был начальником группы эксплуатации и ремонтных работ эскадрильи самолётов По-2 ("ночных бомбардировщиков") в женском авиационном полку, вот так и остался в ГСВГ. А когда командиром полка был назначен полковник Медведев Михаил Григорьевич, то Константин Филиппыч как бы "укоренился" в полку, так как жёны полковника Медведева и старшего лейтенанта Коваленко были из одного села, да ещё и подругами.

   К этому времени, когда я приехал в полк, у Константина Филипповича, у единственного в полку был автомобиль ГАЗ-21 "Волга". Вот та этом автомобиле мы с ним встречали мою молодую жену Нелю и он меня поучал разным семейным премудростям, по которым у него была целая теория.

   Константин Филиппович говорил мне:
   - Лёня, жене, которая хорошо и вкусно готовит, не изменяют и от жены, которая о тебе заботится, не уходят даже к красивым женщинам. Хорошую кухню дома не ценят только дураки.

   - Симпатичная или красивая жена, которая хорошо готовит, что ещё мужику надо? Если это мужик не ценит, то он полнейший идиот.

   Такие "тематические вечера" Константин Филиппович мне часто устраивал в беседа на ночных полётах, когда мы отправляли все вертолёты на маршруты или в зоны и у нас было час-полтора, пока надо будетвыполнять межполётные осмотры, заправки, зарядки и так далее.


   Глава 206. Большая замена и новый командир эскадрильи   

   В таких условиях я быстро вошёл в строй и уже без подсказок и поддержки выполнял свои обязанности в полном объёме и даже оставался исполняющим обязанности инженера эскадрильи и в это время ко мне особых претензий не было.

   С командиром эскадрильи майором Калёновым я особенно не общался, так как не было острой необходимости. Нет, на построении всегда виделись, иногда он спрашивал:

   - Как дела, лейтенант?

   - Нормально, товарищ майор!

       На этом наше общение заканчивалось. Он обычно спешил или шёл с кем-то из других эскадрилий, так что мы друг друга общением не утомляли.

   Но тут случился небольшой казус. Мне как бы и выделили комнату и в то же время я не мог в неё переехать так как её предыдущий владелец почему-то не освобождал. Я об этом сказал Михаилу Дмитриевичу, а тот передал об этом майору Калёнову, чтобы тот ускорил этот процесс.

   Прихожу я, как всегда,  в 17.00 в штаб и на входе сталкиваюсь с командиром эскадрильи. Он мне с ходу:

   - Ты где живёшь?

Я отвечаю:

 - В гостинице, товарищ майор!

   Он хватает меня за руку, как мальчишку, и тянет в штаб, на второй этаж, как я понял, к командиру полка, полковнику Медведеву Михаил Григорьевичу. Без стука врываемся в кабинет командира полка, майор всё также тащит меня за руку. Он меня бросает у двери, а сам подходит к столу командира и сходу гвоздит вопросом на повышенном тоне:

 - Почему мои люди не могут заселиться в квартиру?

   Комполка понимает, что разговор будет крутой, сразу мне:

 - Подождите за дверью!

   И не успел я закрыть дверь, как в кабинете начался разговор на повышенных тонах, как я понял, касался он меня. И всё это продолжалось минуты три. Затем майор Калёнов выскочил из кабинета, продолжая разговаривать ещё с командиром, а мне на ходу бросил:

 - Чтоб завтра же заселился!

   И побежал по своим делам. А я медленно поплёлся в эскадрильский класс заполнять техническую документацию.

   Вот так я единственный раз близко пообщался с майором Калёновым и это общение запомнилось мне до конца моей службы и даже на всю жизнь. Так заботились командиры-фронтовики о своих подчинённых. Никаких обещаний, только дела.

   Через пару недель приехал заменщик майору Калёнову, новый командир эскадрильи майор Чекалин Александр Васильевич и майора Калёнова я встречал всё реже, а затем он уехал совсем.

   Сразу после приезда по замене нового командира эскадрильи, майора Чекалина, в эскадрилью стали приезжать по замене командиры звеньев, командиры экипажей и несколько лётчиков-штурманов (правых лётчиков). Приехал капитан Нефедьев, капитан Василий Сналин, капитан Зиновьев, с Кубы прибыли капитаны Юра Бражный и Володя Баранов. Из Краснодара прибыли капитан Сидорчук и майор Королёв. Прибыли по замене и несколько бортовых техников.

   Большая замена наложила свой отпечаток на формирование коллектива. Пришлось снова формировать экипажи, люди притирались характерами, некоторых офицеров новый командир эскадрильи начал продвигать по службе, других пытался как-то затирать. Не сложились отношения сначала у майора Чекалина и с инженером эскадрильи капитаном Митликиным. Майор требовал для заданий больше машин, чем было в эскадрилье, даже за счёт того, что на некоторых машинах не успевали проводить регламентные работы, эскадрилья начала работать на так называемых «плюсах», то есть, когда допускаемый ресурс, например, 100 часов плюс 10 часов (допустимых). Да, это разрешается, но не как система, а в исключительных случаях.

   Капитан Митликин резко высказался против этого, чтобы не вырабатывать плюсовые допуски, это небезопасно для эксплуатации. Ситуация во взаимоотношениях стала накаляться. Но тут вмешался господин случай и всё утряслось.

   В воздушной армии был инспектор по лётной подготовке, подполковник Сухих, который очень редко, но летал в командировки по ГСВГ инспектировать вертолётчиков в отдельных эскадрильях и в отдельных звеньях. Как-то улетал он от нас в Брандис и спросил у майора Чекалина, как дела и в разговоре сказал, как бы между прочим, что Чекалину достался инженер эскадрильи из «золотого фонда» инженерной службы, имея в виду капитана Митликина, так как Михаил Дмитриевич в каунасском полку летал бортовым техником у бывшего тогда командиром звена капитана Сухих. После этого командир эскадрильи стал относиться к инженеру, совсем по другому. А знали об этом разговоре из наших только комэск, Саня Захаров и я. Мы готовили вертолёт и слышали этот разговор. Но об этом разговоре я почему-то не стал говорить капитану Митликину, а Саня Захаров, думаю, не придал этому большого значения, так как он был не очень в курсе этих трений между инженером и командиром эскадрильи.

   А в общем у инженерной службы с лётчиками были прекрасные отношения, во всяком случае у меня не было претензий к лётчикам и лётчики кроме типовых записей в журналах подготовки претензий не высказывал.


   Глава 207. Чувство семьи.

   Жить в военном гарнизоне без семьи довольно просто, живёшь себе и ни о чём не задумываешься. Что же касается воинских обязанностей, то здесь у тебя вокруг столько инструкций и контролирующих лиц, что забыть или не выполнить что-нибудь невозможно.

   Тут тебе и графики нарядов , расписанные на каждый месяц, и графики разных проверок и отпусков, и ещё многие документы. Ничего нельзя сделать, не руководствуясь документами. Но этого мало. Рядом список лиц, которые контролируют тебя, чтобы ты не забыл о каком-нибудь поручении или указании.

   Но если ты человек семейный, то за делами семейными ты должен следить сам. И не факт, что семейные дела не совпадут со служебными делами. Тогда надо будет или откладывать семейные дела, если это возможно или меняться с кем-нибудь своими обязанностями на это время (нарядами, командировками и т.д.), что не так просто. Особенно трудно в этом деле молодым офицерам, которые не учитывают многие аспекты воинской службы. А их столько, что не успеваешь уклоняться от "ударов судьбы" разными параграфами воинских уставов и других текущих документов.

   Всё это я сразу почувствовал, как только женился сразу после окончания военного училища. Не то, чтобы стала труднее воинская служба, но на каждый параграф каждого воинского устава, "повисли" по три-четыре вопроса, касающиеся воинской службы в условиях обременением семейными обязанностями. Теперь надо распределять внимание между воинскими обязанностями и семейными обязанностями, тем более, если нет родственников, кто мог бы взять часть обязанностей на себя.

   Вот в таком положении мы с Нелей, теперь уже моей женой, оказались, когда она прибыла в один из гарнизонов Группы советских войск в Германии (ГСВГ). Единственным преимуществом здесь было то, что в ГСВГ офицеров обеспечивали жильём. Разумеется, в разных гарнизонах были разные возможности, но у нас, в Шперенберге особенного "напряга" с жильём не было. Более того, большинство построек было новыми и условия жизни офицеров, солдат и сверхсрочно служащих были от "вполне удовлетворительных" до "хороших".

   Учитывая, что до этого Неля жила в Харькове на частных квартирах, то условия в гарнизоне, где были большинство квартир на две семьи, вполне её устраивало.

   Главным условием было "вписаться" в гарнизонную жизнь, которая по особому трактует жизнь членов семей военнослужащих: магазин, медицинское обслуживание, питание, воспитание детей и целый ряд других особенностей, которые при гражданской жизни вне гарнизонов не имеют большого значения и могут решаться разными способами. В военном гарнизоне, тем более за границей, ложится отпечаток особенностей по разным направлениям.

   
   С самого начала Неле надо было привыкать к тому, что я в любое время суток могу уйти на службу и она остаётся одна, учитывая, что соседи попадаются разные и не всегда могут оказать какую-то помощь. Благо, что за всё время службы у нас были соседи, на которых можно "опереться". Но не у всех так бывает.

   Далее, Неле самой надо было ориентироваться с домашним хозяйством. Поскольку я питался в офицерской столовой, то с этой стороны у Нели было облегчение, не надо было готовить для меня основные блюда на завтрак, обед и ужин. Хотя у Нели была привитая родителями потребность хорошо готовить, то мне тоже что-то перепадало вкусное и дома. Но для себя она готовила то, что ей нравилось.

   Что касается продуктов, то здесь было несколько мест, где Неля их доставала. Первое, это - в немецкой деревне, в магазинах, куда мы обычно ходили вместе за покупками. Второе место закупок, это - гарнизонный продовольственный магазин, где были, в основном, те же продукты,что и в деревне. И третье место, это гарнизонный продовольственный склад, где наши жёны тоже могли отовариться такими продуктами, как солениями и другими, которые в армии заготавливались централизованно. А поскольку я питался в столовой, то Неле хватало всего того, что было в магазинах и на складах, которые мы посещали.

   Что касается, просто прогулки в немецкую деревню в выходной или в свободный от службы день, то мы заходили и там в гасштет и там могли перекусить и выпить кружку пива. А поскольку до деревни было такое расстояние как треть или четверть моего пути до нашей эскадрильи на аэродроме, то мне было проще сходить в деревню с Нелей, чем ехать на дежурной машине на стоянку. Если на аэродром из гарнизона я за день мог съездить 2-3 раза, а в деревню с Нелей, в магазины, мы ходили 1-2 раза в неделю, то бытовые вопросы у меня решались просто и быстро. А если учитывать, что поход в деревню считался культурной прогулкой, а не рабочей нагрузкой, то такие прогулки мы совершали очень часто, как только удавалось выкроить время между служебными и рабочими делами.

   Вот так появлялось чувство семьи. Это, когда чувствуешь, что ты отдаёшь много времени службе и надо это как-то компенсировать, чтобы не очень обделять семью вниманием. Есть ещё один способ решить этот вопрос - чтобы неля ходила в деревню сама, но этого мы, как правило, не допускали, всё-таки бродить женщине из гарнизона по нгемецким магазинам, не очень тактично. Вот с тех времён и появилось у меня чувство, когда надо было включаться в семейную систему тжизни. На этом попорище иногда были сбои, но уже с тех времён я как-то привык, что надо как можно чаще сопровождать жену.   

 
   Глава 208. Квартира в "командирском доме".
 
   По предложению капитана Митликина, встретили мы Нелю с Константин Филипповичем по всем правилам гостеприимства, на его единственной в гарнизоне личной "Волге" ГАЗ-21. А если учесть, что квартиру мне выделили в "командирском" подъезде дома первой эскадрильи, где жил командир полка и все его заместители, то это вообще была для молодого лейтенанта экзотика. Это был ДОС (дом офицерского состава), где жил офицерский состав управления полка и первой эскадрильи, ближайший дом к Офицерскому озеру.

   В квартире, типа "распашёнка" жила ещё одна семья, капитана Фоменко с женой и пятилетней дочкой Маринкой. Капитан Фоменко числился пропагандистом полка и в его ведении находились специальные воздушные шары, наполняемые водородом или гелием, к которым прикреплялись пачки листовок, которые должны были сбрасываться над территорией условного "противника" во время учений.

   Но самое удивительное для Нели оказался тот факт, что женщины этого подъезда (как и во всех ДОСах) сами убирали и мыли поочерёдно лестницу и лестничные площадки. Вместе со всеми лестничные площадки мыла поочерёдно и жена командира полка, полковника Медведева Михаили Григорьевича.

   Более того, в гарнизоне был установлен порядок, что перед каждыми праздниками командование гарнизона (полка, батальона, дивизиона и ещё ряда частей) обходили все дома гарнизона и интересовались, в большей степени у жён военнослужащих, о разных нуждах и их пожеланиях. Был составлен график посещения командирами, все жёны его знали и старались быть в это время дома.

   Обычно эта группа командиров проходила по подъездам ДОСов, а к некоторым семьям, которые обращались с вопросами или к которым были вопросы, члены этой группы заходили в квартиры, чтобы побеседовать более основательно.

   В большинстве случаев женщины обращались с бытовыми просьбами, но были такие "храбрые", что задавали вопросы и по служебным делам своих мужей, особенно по "продвижению мужей по службе". Более того, иногда командиры даже принимали во внимание доводы женщин по вопросам служебной какрьеры их мужей. Во всяком случае, замполиты и командиры делали  "пометки" в своих записных книжках и в дальнейшем эти офицеры уходили на повышение у нас в полку или в другие гарнизоны.

   Более подробно беседовали с жёнами офицеров, которые были замечены в употреблении спиртных напитков или у которых были проблемы в семьях. Но больше всего было вопросов по работе магазинов военторга в гарнизоне, в отношении школьного автобуса или выделения автобусов для поездки в другие города ГДР на экскурсии.

   Что касается общения, то соседи сразу стали "опекать" Нелю, как "новенькую", давая ей советы и по бытовым вопросам, где и что можно купить для семьи и хозяйства. Женщины-соседки рассказывали, что можно купить у нас в гарнизоне, а за чем надо идти в "деревню", к немцам и за чем надо ехать в другие, ближайшие к гарнизону города.

   В отношении отдыха и проведения досуга, то в гарнизоне тоже было достаточно мест, где это можно было провести время в выходные дни.

   У нас в гарнизоне был прекрасный Дом офицеров, с уютным кинозалом, библиотекой и комнатами, где женщины занимались разным рукоделием. Кроме того, к нам часто приезжали разные коллективы из Союза или из других гарнизонов.

   Но чаще всего, в тёплое время, мы отдыхали на нашем озере, которое называлось "Офицерским", так как на противоположном конце гарнизона, ближе к штабам и казармам частей гарнизона, было ещё одно озеро, которое называли Солдатским озером. Иногда мы ходили и на Солдатское озеро, так как именно на нём гнездились одна-две пары лебедей и семья уток. Было всегда интересно смотреть на эти птичьи семьи в середине лета, когда они поднимали молодняк на крыло. Дело в том, что Офицерское озеро было как раз на посадочном курсе самолётов и там птицам не очень удобно было гнездитьсяиз-за взлетающих и садящихся самолётов. Вероятно, поэтому они облюбовали Солдатское озеро, более спокойное от гула авиационной техники.

   В выходные дни летом можно было сходить в ближайшие к гарнизону места за грибами, где их было очень много: подосиновики, подберёзовики, маслята и ближе к осени - опята.

   Поскольку я вырос в грибных местах в Сумской области (Кавёнский лес) и жил вблизи лесов в Харьковской области (лесополоса "Белгород - Дон"), то меня и в далёком от Родины гарнизоне (деревня Шперенберг) заинтересовали местные грибы. А поскольку любителей-грибников из всего гарнизона не оказалось, были более "лакомые" интересы, то пришлось мне начать заниматься "грибной охотой", в то время как более пожилой и умудрённый народ выезжал в другие города, вплоть до Дрездена и скупал в магазинах ьразную утварь, типа немецкого фарфора.

   Но в первое выремямення и Нелю это как-то не интересовало, да и денег у нас, с лейтенантского оклада, не было столько, чтобы что-то покупать даже в магазинах ближайших населённых пунктах. Вот я и занимался летом сбором грибов в свободное от службы время , хотя его и не было так много, так как старался готовиться к поступлению в ВУЗ.

   Уже в ближайшие праздники: 7 ноября и Новый 1964 год, мы угощали соседей маринованными подосиновиками и крохотными маслятами. Соседи восхищались этими закусками, но последователей этой моей затеи не нашлось, всё-таки поездки по магазинам были для большинства привлекательнее, чем отдых на природе за "тихой охотой".

   Со временем, когда у нас с Нелей появилось больше немецких марок, мы тоже начали отдавать предпочтение поездкам по ближайшим магазинам, а не за грибами. Так мы, как и большинство, постепенно переквалифицировались из "грибников" в типичных обывателей, которые интересуются больше не природой, а "вещизмом". И тут у меня подошло время готовиться к поступлению в высшее учебное заведение, а для этого надо было использовать всё свободное время. Поэтому, моя "эпопея" с грибами постепенно пошла на убыль.   


   Глава 209. Учебно-боевая работа

   Кроме заданий и спецзаданий экипажам необходимо было и повышать или подтверждать лётную квалификацию или классность. Для этого раз в неделю или два раза организовывались учебные полёты, в ходе которых выполнялись специальные упражнения для подтверждения классности лётного состава. Только после выполнения всего курса упражнений можно было получить или подтвердить 2-й или 1-й класс. Но выбрать необходимую погоду для дневных или ночных полётов было очень трудно. Поэтому, майор Чекалин добился, чтобы часть упражнений можно было засчитать в период выполнения спецзаданий. Например, посадки на ограниченные площадки, так как наши экипажи делали это часто, когда вылетали на задание.

   В период плановых полётов выполняли упражнения, которые раньше в полку никогда не выполняли, это полёт эскадрильи строем. Чтобы выполнить это упражнение, необходимо, чтобы все вертолёты эскадрильи были исправными, что очень трудно сделать, так как на разных вертолётах разный остаток ресурса и могут выполняться разные работы. Но усилиями всех служб полка, такие полёты всё-таки проводились. Это красивое зрелище, когда эскадрилья вертолётов летит строем, хотя для лётчиков это адская работа, особенно, первые разы. Ещё интереснее наблюдать за поведением строя, из замыкающей машины. Весь строй похож на живую колбасу, которая всё время меняет пространственное положение вокруг трёх осей.

   Ещё одно обязательное упражнение, которое начали выполнять впервые реально, а не условно, это — посадка в режиме авторотации, когда выключается двигатель и вертолёт осуществляет посадку за счёт самовращения несущего винта вертолёта. Упражнение довольно сложное для всех членов экипажа, но все посадки были выполнены на «отлично» и ни одну машину не повредили, это уже хорошо было для нас, так как ничего не пришлось восстанавливать.

   Это всё плановая работа. Но были и вводные упражнения. На юге ГДР как-то часто стал появляться лёгкий вертолёт, который то и дело нарушал государственную границу и создавал аварийную ситуацию для наших самолётов, которые участвовали в плановых полётах. Власти ГДР никак не могли этого воздушного хулигана перехватить. Вот в воздушной армии решили, смоделировать, как наши лётчики на истребителях МиГ-21 смогут перехватить малоскоростную цель. А за цель решили использовать наши вертолёты Ми-4. Обычно эти перехваты осуществляли на базе аэродрома Мерзебург, где базировались МиГ-21. Наши лётчики прилетали с этих заданий в лётной форме, которую хоть выжимай. При выполнении этих заданий в эфире было вообще столпотворение. Истребители кричат, что они цель не наблюдают, хотя проносятся рядом, каково это нашим лётчикам. И только через месяц эту эквилибристику прекратили, когда в Одесском военном округе столкнулся МиГ-19 с таким же вертолётом Ми-4 из александрийского вертолётного полка.

   Вот такая учебно-боевая работа в полку не прекращалась ни на день, ни на час. Задания, плановые полёты днём и ночью или дневные  переходом на ночь.

   Ещё одно упражнение было интересным и для лётных экипажей, и для солдат-механиков эскадрильи. Это упражнение по спасению членов экипажей с водной поверхности, с земли и доставка грузов на лёгкие плавсредства (спасательные плоты и резиновые лодки). Это упражнение выполняли на гарнизонном озере и все жители гарнизона прибегали посмотреть на этот цирк. С лодки на борт поднимали поочерёдно 2-х — 3-х солдат лебёдкой БЛ-48, а в лодку с вертолёта доставляли мешок весом до 50 кг. Такие тренировки тоже требовали филигранной работы экипажей, но все научились выполнять их на «отлично».

   Не прошло и полгода, как все экипажи были слётаны, все службы работали так, как будто эти люди были вместе в этом коллективе несколько лет. Технический состав готовил машины, лётный состав выполнял на них задания, бортовые техники участвовали в том и другом и всем этим руководили командир эскадрильи майор Чекалин и инженер эскадрильи капитан Митликин.


    Глава 210. Командование полка и стиль его работы

   Вертолётная эскадрилья стала для меня, как родной дом. Незадолго перед новым 1963 годом ко мне приехала жена Неля. К этому времени я уже переехал из гостиницы в нашу комнату, обставил её мебелью, которую взял на складе КЭЧ (коммунально-эксплуатационная часть). Мебель оказалась массивная, из дуба и вполне приличная.

   Встречать поехали с Константином Филипповичем Коваленко, моим напарником по группе обслуживания. У него единственного в полку был личный автомобиль «Волга» и вот на нём я и встречал жену. Дальше уже наше жильё я обустраивал под руководством жены. Она говорила, что надо делать, а я это делал. А поскольку я почти всё время находился на аэродроме, то всем домашним хозяйством занималась жена, но поскольку я питался в столовой, то часть домашних забот с неё снималось.

   В полку была такая традиция, что перед государственными праздниками всё командование гарнизона во главе с начальником гарнизона, он же командир нашего авиационного полка, полковником Медведевым М.Г., обходили весь гарнизон и беседовали с нашими жёнами. Обычно начальника гарнизона сопровождали начальник штаба, замполит полка, командир батальона обеспечения, председатель женсовета и некоторые начальники служб. В этот день все женщины старались всё время быть дома и даже не выходили в магазин или гулять с детьми. У всех жён были разные причины встретиться с командованием гарнизона. Одни обращались к командованию с предложениями, другие жаловались на какие-то бытовые трудности, но у большинства женщин было простое человеческое желание пообщаться лично с командиром. С командиром в группе посещали семьи офицеров также начальник политотдела полка подполковник Орлов Иван Филиппович, начштаба полка Иван Антонович Бобровский, замкомполка Александр Николаевич Пишикин, командир батальона обеспечивания, командир дивизиона и другие начальники.

   Моя жена тоже была не исключением. Конечно, Неля чаще встречала Михаила Григорьевича, так как мы сначала жили в одном подъезде с командиром, но этажом выше. Более того наши жёны сами убирали подъезд и мыли лестничные пролёты. В этом деле была установлена очерёдность уборки подъезда, а жена полковника Медведева тоже не была исключением и убирала свой подъезд наравне со всеми жёнами, как и моя, жена лейтенанта. Так наш командир прививал нам молодым уважение к субординации в службе и к справедливости в быту.

Вот по этой причине все жёны офицеров и сверхсрочнослужащих старались лично побеседовать с командиром или с его заместителями. С одними командир просто здоровался и женщины говорили, что у них нет никаких претензий, к другим заходил в квартиру сам, а где-то поручал побеседовать своим заместителям, а сам шёл с другими офицерами дальше. Такая личная забота командования гарнизона о семьях офицеров очень хорошо сказывалась на климате в офицерских коллективах, как в полковых подразделениях, так и во всех частях гарнизона.

   Но прожив в «командирском» доме около года, я переехал в такую же квартиру, но в наш «эскадрильский» дом, где жили только офицеры вертолётной эскадрильи. Новая квартира была рядом с квартирой капитана Митликина, что было намного удобнее, так как, если что-то надо было изменить в наших с ним планах, то мы заходили друг к другу и не надо было бегать по другим домам гарнизона, как это было раньше. Да и с экипажами можно было всё согласовать не выходя из дома. В этом доме эскадрилья жила, как одна «семья», жёны могли всегда оказать друг другу помощь, так как у большинства были маленькие дети и такая помощь или поддержка никогда не была лишней.


   Глава 211. Я "винтик" в сложном полковом коллективе.

   С тех пор, когда меня назначили старшим техником группы подготовки по вертолёту и двигателю в эскадрилью, я попал в руководящий технический состав согласно военно-учётной специальности. Через год меня назначили на следующую по ступени должность в эскадрилье - начальником группы подготовки по вертолёту и двигателю. Это уже предполагало, что на период отпуска или длительной командировки заместителя командира эскадрильи по ИАС (инженера эскадрильи) я замещаю его, как начальник технического состава эскадрильи и являюсь перспективным специалистом по выдвижению на эту, следующую, должность. Так у меня было записано в очередной аттестации.

   Тяжело, конечно, когда я, в звании лейтенанта выполнял, хотя и временно (более 3-х месяцев) обязанности инженера эскадрильи. Здесь даже командир эскадрильи, в звании майора, первое время как-то "психовал", когда он, майор, распределял вертолёты на занятия, а я его "поправлял", что нельзя на неделю посылать в командировку машину, которой до регламентных работ даже "с плюсами" остаётся менее 10 часов налёта.

   Затем, мы начали распределять вертолёты на задания вместе и эта "шероховатость" в наших отношениях исчезла. Иногда мы это делали в штабе эскадрильи, а затем я с этой бумажкой шёл к дежурному по полку и сам проставлял номера бортов в книге заявок на командировки. Так, постепенно, я становился важным "винтиком" в полковой системе младшего звена руководителей.

   В эскадрилье было несколько бортовых техников, которые заканчивали военное училище вместе со мной. Они были закреплены приказом за конкретными вертолётами и входили в состав конкретного лётного экипажа.

   Чтобы разрешить вылет им на другом вертолёте и в составе другого экипажа надо было вносить изменения в приказе по полку через строевой отдел.

   С одной стороны бортовые техники "гордились" тем, что им выдают лётное обмундирование и питаются они по лётной норме, а с другой стороны - у нас в полку была единя лётно-техническая столовая с одной заведующей столовой. Эта столовая располагалась в двух зданиях, которые находились рядом и ряд блюд в технической столовой повора готовили лучше, чем в лётной столовой. Обычно, офицеры лётного состава, если хотели питаться с детьми, когда их жёны отсутствовали по каким-то уважительным причинам, то они менялись с техническим составом и питались с детьми в технической столовой. Но это всё были мелочи, которые не имели большого значения между лётным и техническим составом. А вот в дальнейшем, работа на технических командных должностях "сослужила" мне существенную службу в продвижении по карьерной лестнице.

   Что касается моих взаимоотношений с моими "пёстрыми подчинёнными", то и этот опыт общения мне очень пригодился в дальнейшей службе и работе.

   С лётчиками и штурманами экипажей у меня были прекрасные отношения. Да по другому и быть не могло.Каждое замечание лётного состава должно было устраняться немедленно, особенно, если это касалось работы систем вертолёта и двигателя. За всю службу у меня не было ни единого нарекания по этим вопросам. Все лётчики - понимающий народ и всегда не только замечают все тонкости работы систем, но и логически рассуждают, почему это произошло именно в этом полёте и связывают это со своими действиями в конкретном полёте. Это всё происходит потому, что именно от этого зависит их жизнь и жизнь тех, кто в это время находится с ними на борту вертолёта.

   Почти со всеми лётчиками после сложных регулировок в системах вертолёта и двигателя, я летал в качестве пассажира и они меня убеждали в чём-то или я их убеждал, но всегда мы приходили к единому пониманию процессов. Так меня научил мой начальник, Михаил Дмитриевич Митликин. Он сам, бывший бортовой техники настоятельно учил меня уважать лётные экипажи, но советовал не идти у них "на поводу", всегда проверять самому работу систем в полёте. А вертолёт такая машина, что может это позволить, находиться на борту лицу, которое проводило работы по устранению каких-то неисправностей.

   Так, постепенно, я превращался их "винтика" в сложный полковой системе в думающий механизм, от которого что-то, а иногда и многое зависит. И чем больше от меня зависило, тем больше я должен был работать над собой, чтобы больше знать и уметь.

   Но я не просто существовал, как удерживающий что-то "винтик". Я был связующим звеном между лётным составом, летающими машинами и остальными службами эскадрильи. И хотя все понимали, в том числе и я, что моя должность формальная, этакая связующая, но чаще всего окончательное решение какого-то вопроса или проблемы, все "замыкали" на меня, когда надо было принимать решение, а инженер эскадрильи был в отпуске или в командировке.

   В это время, даже самые зрелые бортовые техники и начальники групп по специальности подходили и советовались, как будем устранять ту или иную неисправность, если надо что-то менять или что-то исследовать или искать причину, а на следующий день планировался вылет. Тогда приходилось принимать решение мне, иногда на свой "страх и риск".

   Мне приходилось вместо вертолёта-салона с креслами предоставлять генералам вертолёт с металлическими сидениями, покрытыми лопастными чехлами. И ничего, они люди военные и понимали, что другого выхода нет. Ни разу, никаких нареканий не было, хотя такие замены были очень редкими. Мы тоже понимали, что негоже генералам "болтаться" неделями по командировкам на десантных сидениях, если есть специальные вертолёты-салоны с аппаратурой специальной связи: "Кенгуру" и прочие.

   Но это были второстепенные вопросы, так как основным вопросом был, чтобы машины были исправными. Хотя при длительных командировках, в несколько суток, вопросы удобства для командиров высшего армейского звена, многое значили и мы этого не могли не понимать.

   Все эти вопросы, мне, маленькому "винтику" эскадрильского звена приходилось учитывать и хорошо решать, чтобы проблемы нижнего звена не уходили в верхнее полковое звено, где своих проблем с трёх эскадрилий разнотипных летательных аппаратов хватало с лихвой на всех полковых начальников, которые должны были "разруливать" все проблемы, особенно, когда были "запарки" в работе. Этому меня учил мой начальник, инженер эскадрильи, капитан Митликин.


   Глава 212. Ночные полёты.

   Выполняя множество специальных заданий, командование эскадрильи не забывали и про полёты «на себя», учебно-тренировочные плановые полёты, как правило, эскадрильей. Поскольку в каждой эскадрилье были разные типы самолётов и вертолётов, то были выделены для плановых полётов специальные дни или ночи. Два дня выделялось для первой эскадрильи, где были самолёты Ли-2, Ил-12, Ил-14 и Ан-24, два дня выделялось для третьей эскадрильи, где были вертолёты Ми-4А и один день — для второй эскадрильи, где были самолёты Як-12. Полёты планировались уже в зависимости от погоды и требуемых метеоусловий: простых (ПМУ) или сложных (СМУ). Когда были дневные полёты, то всё было просто, так как плановая таблица накладывалась на выполнение спецзаданий, а иногда на спецзадания экипажи «вырывались» прямо с плановой таблицы и улетали на сутки или больше.

   К ночным полётам подготовка была более тщательной. Лётный состав уходил отдыхать сразу же, как только была проверена теоретическая подготовка к выполнению всех упражнений, которые запланированы на полёты. Технический состав шёл отдыхать после того, как подготовил технику к полётам согласно плановой таблицы. Иногда плановых таблиц было две, а иногда и три. Это к тем случаям, если изменятся метеоусловия или появится вариант дневных полётов «с переходом на ночь», были и такие варианты.

   Ночные полёты похожи чем-то на праздничные дни в центральном районе большого города, когда уже основное празднование схлынуло, а люди ещё продолжают веселиться и огоньки различных цветов зажигаются, появляясь, то из-за поворота, то где-то вверху, а то и высвечиваясь у самой земли. Везде снуют машины, в свете ярких фар там и там появляются причудливые предметы с ещё причудливее тенями, которые движутся, набегая на тебя или пробегая мимо.

   Где-то на взлётно-посадочной полосе (ВПП) слышен приглушённый гул мотора, садящегося вертолёта или самолёта, виден яркий луч посадочной фары, который ещё высоко над землёй режет на куски темноту, которая от этого яркого до голубизны света, кажется ещё темнее. Иногда вспыхивает луч мощного аэродромного прожектора, который на короткое время выхватывает кусок ВПП с огромной тенью садящегося самолёта или вертолёта. Когда все яркие осветители гаснут, можно увидеть свет рулёжной фары, полоски контурных огней от вращающихся лопастей несущего винта и бортовые аэронавигационные огни (БАНО) зелёного или красного цвета, в зависимости от того, с каким курсом машина совершает посадку. Это кроме того, что вся ВПП светится разноцветными огнями и рулёжные дорожки обозначены тоже ярким наземным освещением среди ламп которого необходимо ориентироваться и лётчикам и персоналу обслуживающему полёты, чтобы не оказаться на пути довольно быстро рулящего вертолёта или на пути снующих автомобилей спецтранспорта наземного обслуживания, который тоже имеет свою световую и цветовую индикацию.

   Периодически вертолёты заруливают на площадку межполётного осмотра и обслуживания. Здесь надо не только осмотреть вертолёт, но и его дозаправить при минимальном освещении. Но зато всё будет компенсировано, если заглянуть в кабину пилотов. На это без восторга смотреть нельзя, даже, если ты каждую ночь ходишь на полёты и смотришь на эту ночную красоту множество раз. В кабине всё расцвечено более эффектно чем на новогодней ёлке, но всё в миниатюре. Лампочки разных цветов циферблаты и таблицы фосфорицируют зеленоватым цветом. Но уже начали поступать и вертолёты, где все приборы подсвечены не ультрафиолетом (АРУФОШ), а красной подсветкой и тогда кабина выглядит не в зеленоватом фоне, а в красной подсветке всех надписей и цифр. И тогда попадаешь, как в какой-то космический корабль, где вокруг межпланетная чернота, а в кабине жизнеутверждающая иллюминация.

   Но долго задерживаться нельзя, так как за тобой уже идут с осмотром радисты, электрики, прибористы, чтобы получить замечания от экипажа и что-то устранить, если такие замечания имеются.

   После осмотра и дозаправки вертолёты снова выруливают на стартовую позицию и уходят на выполнение новых упражнений по курсу боевой подготовки (КБП ВВС) экипажей.  Все, кто участвовал в подготовке, уходят в стартовый домик и начинается очередное ожидание смены экипажей. Сюда выведена громкая связь переговоров экипажей с руководителем полётов на стартовом командном пункте (СКП) и мы можем отслеживать, когда другие экипажи будут заруливать на пересадку или на дозаправку.

   Находясь на старте, мы тоже даром время не теряем, большинство занимается своими делами: кто-то уточняет задание на завтра, кто-то изучает техническую документацию, я, например, готовлюсь к поступлению в высшее учебное заведение (ВУЗ), повторяю курс физики. Но большинство просто отдыхают, слушая рассказы опытных лётчиков или инженеров, которые вспоминают разные случаи из своей богатой событиями биографии. Вот в помещение заходит заместитель командира полка по лётной подготовке подполковник Пишикин Александр Николаевич, приветствует всех и устало садится к обогревателю. У него сегодня уже было несколько контрольных полётов, он проверял технику пилотирования у командиров звеньев и командиров экипажей прибывших из отпуска и имевших перерывы в полётах. Он хорошо знает капитана Митликина ещё по каунасскому полку, они там служили вместе. Разговор заходит о временах Великой Отечественной войны, подполковник Пишикин, тогда лейтенантом, летал на бомбардировщике и в первые дни войны они летали бомбить немецкие войска с аэродромов Прибалтики. Дальше идут рассказы о конкретных случаях выполнения боевых заданий, как возвращались из района боевых действий на одном двигателе, садились поперёк полосы, а уже через сутки снова летели на новые задания. Мы внимательно слушали подполковника и он для нас уже был не строгим замом комполка, а простым лётчиком, который наравне со всеми несёт службу вот в этом затерянном в темноте стартовом домике.         


   Глава 213. Капитан Митликин. Профессиональный рост.

   С капитаном Митликиным теперь я жил рядом и он уже был не только моим начальником, но и этаким нештатным куратором-наставником. Его жена Эмма всегда помогала Неле, моей жене советом по домашним делам и у них тоже сложились дружеские отношения.

   Михаил Дмитриевич учился заочно в Киевском институте ГВФ и много времени у него уходило на выполнение различных заданий по программе института. Для этого ему положен был один учебный день в неделю. Он брал его обычно в пятницу или понедельник. Тогда, при благоприятных условиях у него получалось 2-3 учебных дня, если учитывать ещё субботы и воскресенья. Но не так часто это получалось. Поэтому он ещё подолгу занимался в рабочие дни. Имея такой опыт учёбы он мне часто повторял, что учиться в ВУЗ надо поступать на дневное отделение и строго следил за мной, чтобы я занимался подготовкой в академию, так как в гражданский ВУЗ военным на очное отделение поступать не разрешалось. Вот я и старался заниматься в свободное от службы время и даже прихватывал учебники средней школы на ночные полёты, где часто выдавались свободные минуты и даже часы, если все экипажи уходили на маршруты.

   Кроме того, капитан Митликин старался методично, по инструкции вертолёта научить меня всем регулировкам, которые ему приходилось когда-нибудь выполнять и которые требовали не только действий по инструкции, но и специальных консультаций имевшего опыт исполнителя. Это были такие работы, как регулировка соконусности, балансировка лопастей рулевого винта, устранение неисправностей в системе управления, в регулировке двигателей и другие работы. Он мне рассказывал, затем демонстрировал на практике и затем давал задание самому отрегулировать систему и проверял, а правильно ли я всё выполнил. Поскольку таких работ было очень много, то и мне доставалась их большая часть для выполнения и повышения своей квалификации. Уже через полгода, я выполнял самостоятельно все регулировочные работы и когда Михаил Дмитриевич ушёл в отпуск, а Константин Филиппович Коваленко ушёл в запас, то я остался один из специалистов по вертолётам и двигателям в эскадрильи и за два месяца у меня не было ни единого «прокола» по технической части, я мог выполнить любые работы и мог принять любое решение инженера эскадрильи, в пределах моей компетенции. Да, было очень трудно, особенно первое время, но благодаря такому наставнику, я справился и у меня появилась уверенность в своих силах.

   Когда капитан Митликин прибыл с очередного отпуска, он сказал, что успешно сдал очередные экзамены в институте и теперь ему будет проще, так как пошли специальные предметы. Он привёз много учебных заданий на очередной семестр и с новыми силами принялся за учёбу. Правда, Эмма всегда сетовала, что он долго работает и при этом пьёт много кофе, чтобы дольше не уснуть. Но поскольку он на здоровье не жаловался, то утром на вылеты приходил меня сменить своевременно. Обычно он выходил на ночные полёты и утром приходил меня сменять чуть позже, а я шёл на ранний вылет и затем уже на завтрак, после чего прибывал на аэродром к началу работ, когда выходили экипажи летавшие в ночь. Так мы с ним чередовались при условии, что у нас одна штатная клетка была свободной, с которой ушёл Константин Филиппович. А вскоре к нам прибыла подмога, из Норы прибыл Валентин Цопа, который учился со мной в училище в одной роте и был распределён под Дрезден, в отдельную эскадрилью, которая базировалась близ города Нора, на юге ГДР.

   С приходом ещё одного специалиста, мы смогли заняться не только текучкой, но и более основательно профилактическими работами на технике, подготовкой двух вертолётов к отправке в ремонт, на Каунасский ремонтный завод и можно было получать уже два отремонтированных наших вертолёта. У меня появилась возможность рассчитаться с инженерной службой полка за техническую документацию, так как в мои обязанности входило заполнение карточек учёта неисправностей или проще «карточек отказов», за которые всем службам от зама по ИАС полка подполковника Жуковского Федота Авдеевича шли непрерывные нарекания. Валентин хотя и старался перейти на должность бортового техника, но помощь оказывал нам с Митликиным довольно существенную и Михаил Дмитриевич пообещал, как только появится свободная штатная клетка бортового техника, то первым кандидатом будет он, Цопа Валентин. Так на этом и порешили. А поскольку я уже был начальником группы обслуживания и рассматривался кандидатом на должность инженера отдельной эскадрильи (это мне сказали по секрету в инженерном отделе), которая базировалась в Бранденбурге (это мне сказали по секрету в инженерном отделе), то о том, чтобы уйти на борт мне и не надо было думать, так как я попал в военно-учётную специальность (ВУС) в статусе руководителя технического состава.

   У капитана Митликина, как у инженера эскадрильи, в это время появилось много текущей работы, так как пришло много бюллетеней по доработкам, которые он должен был контролировать лично. А в это время ещё и зам по ИАС полка подполковник Жуковский Федот Авдеевич заменился  и вместо него был назначен начальник ТЭЧ полка Яблоков Александр Васильевич. Нет он, как специалист был хороший, но очень уж придирчивый во всём. Бывший лётчик, списан ещё в период полётов на самолётах с поршневыми двигателями, окончил академию имени Н.Е. Жуковского и с тех пор работал на инженерных должностях, подходя ко всем производственным процессам не как инженер, а как лётчик.

   О Федоте Авдеевиче Жуковском надо рассказать отдельно. Инженер полка, он единственный в ВВС к 1964 году не имел высшего образования и служил в Группе советских войск в Германии (ГСВГ) с тех пор, когда закончилась Великая Отечественная война, это около 20 лет. За глаза над ним незлобно подшучивали, что Федот Авдеевич в Германии находится «у власти в полку» больше, чем правил фюрер. Но как инженер полка он был просто идеальный руководитель: всегда всё и всех замечал, всех в полку и в гарнизоне знал, технику, которая была в полку знал прекрасно и требовал, чтобы так технику знали все — и лётчики, и техники. С ним даже мне, молодому лейтенанту было жаль расставаться. А уж Михаил Дмитриевич с ним сработался за несколько лет и Федот Авдеевич считал капитана Митликина перспективным инженером и говорил, что он в дальнейшем может заменить его в этом полку. Он настолько доверял капитану Митликину, что часто перед принятием ответственных решений, обязательно советовался с ним, хотя и были дипломированные инженеры. И Митликин ни разу не подвёл зам командира полка по ИАС.

   Вот, зная все эти тонкости человеческих взаимоотношений в полку, я был уверен, что именно такие люди, как капитан Митликин, составляют «золотой фонд» ВВС и именно на них держится вся система безопасности полётов, которая в это время официально только формировалась и в нашей армии её пытался возглавить Герой Советского Союза полковник Андрей Труд, который в конце войны был ведомым у Трижды Героя Советского Союза Покрышкина А.И. Вот в окружении таких людей я формировался, как авиационный специалист и мне перед ними надо было хотя бы выглядеть, чтобы не было стыдно.

 
   Глава 214. Моя семья – мой настоящий талисман.

   Встречал я Нелю с Константин Филиппычем, на его новенькой «Волге», у Филиппыча, у единственного в полку была личная «Волга». Мне, молодому, как-то неудобно было просить об этом одолжении Филиппыча, но капитан Митликин, узнав, что ко мне приезжает жена, сказал, что сам справится на вылетах и попросил Филиппыча помочь мне встретить и привезти жену с вокзала в Вюнсдорфе на своей машине, а мне ещё дал один день для обустройства.

   После обеда Филиппыч спросил меня:

    — Лёня, а ты цветы жене купил? — И увидев мой растерянный взгляд, я не знал, где можно купить цветы, он махнул рукой и сказал:

    — Ладно, поехали за цветами.

   И мы поехали в немецкий кооператив (типа нашего совхоза) за цветами. А поскольку я ещё не привык дарить цветы жене, то я и выбирать их не умел. Поэтому, Филиппыч и это взял в свои руки. Была уже поздняя осень, но было тепло, это же Германия, и Филиппыч посоветовал выбрать гвоздики, они в это
время самые красивые. Набрав огромный, до неприличности, букет, я подошёл к машине и Филиппыч мне посоветовал:

    — Ты больше цветов оставь дома, в с собой возьми 5-7 цветков, так будет красивее.

   Вечером, уже засыпая, я думал о том, что вот едет ко мне «мой талисман», Неля, которая всё время и как бы со мной, и всё это время кажется для меня она ещё мечтой, которая похожа на миф. Более того, и то, что я сейчас нахожусь за тридевять земель от дома, в самом центре Европы, и то, что Неля едет сюда, ко мне, тоже кажется чем-то нереальным. С этими мыслями я и уснул.

   Утром Филиппыч со своей «Волгой» ждал меня у КПП и мы быстро домчались до Вюнсдорфского вокзала и тут я понял, как Филиппыч был прав, все встречали жён с умеренными букетами и в большей степени из гвоздик.

   Поезд подошёл почти неслышно и бросился к вагону, как будто не видел Нелю несколько лет. Она мне что-то рассказывала про то, как папа её провожал до Москвы, а я всё ещё не мог поверить, что она уже здесь, в Германии, в Вюнсдорфе.

   Филиппыч помог погрузить мне чемоданы, после чего я представил ему Нелю, как мою жену и мы направились в Шпегенберг. Константин Филиппыч подвёз нас к самому подъезду и через несколько минут мы с Нелей были уже дома, этот гарнизон на несколько лет стад нашим домом.

   У меня тоже было, что рассказать Неле. Мне дали квартиру в командирском подъезде. Этажом ниже жил командир полка, Михаил Григорьевич Медведев, а дом этот считался ДОСом (дом офицерского состава) 1-й эскадрильи.

   На следующий день мы пошли знакомиться с немецкой деревней, так наши, гарнизонные, называют Шперенберг, хотя населения здесь, вместе с нашим гарнизоном, меньше, чем в нашем поселке, где мы жили.

   Я хотя и обставил комнату всем первой необходимости и Неля привезла кое что из нашего, теперь уже, семейного имущества, но по её мнения, чтобы привести наше новое жильё в нормальный вид, надо было ещё многое купить. Мы ходили по магазинам, рассматривали разные мелочи, что-то покупали, от чего-то отказывались, но всё равно пришли с полными пакетами покупок, нужных и ненужных вещей.

   Надо сказать, что новое жильё Неле понравилось. Это была квартира на две семьи, типа «распашонки» с ванной и кухней. Комнаты были расположены в разных концах коридора так, что мы абсолютно не слышали другую семью, хотя у них была маленькая девочка, Маринка.

   Конечно, Неле было всё это трудновато воспринимать. Мало того, что вокруг были все новые люди, но ещё и быт был несколько другой, этакая смесь нормальной гражданской жизни с военным порядком вокруг, да ещё окружённым чужим государством с чужими порядками. Мне было легче, так как я привык к военному быту и по училищу, и по полку в Телави, где проходил стажировку, да и здесь за несколько месяцев уже освоился. И что я мог, я старался рассказать Неле об этом, а остальное она могла почерпнуть, общаясь с соседками.

   Но нет худа без добра. Соседи оказались хорошими людьми, сразу начали помогать Неле советом, какими-то мелочами, показали ей, где какие нужные точки в гарнизоне.

   Неля всё быстро схватывала и уже через день, когда я вышел на работу, она с соседками сходила в магазин и тоже накупила всякой всячины. Моя жена очень быстро входила в гарнизонную жизнь.   

   И вот сейчас я понял, что для меня талисман — не то, что мы храним, а то, что делает нас лучше, что нас охраняет, любит и защищает.
   

      Глава 215. Новый 1963 год встречаем по новому.

   А тут и новогодние праздники подоспели. Для меня с Нелей Новый год пока ещё не воспринимался, как семейный праздник. Но все вокруг готовились так воодушевлённо, что мы с Нелей тоже включились в этот процесс. Мы впервые столкнулись с тем, что в ГДР перед Новым годом празднуют католическое Рождество и весь Шперенберг сам был разукрашен и расцвечен, как новогодняя ёлка.

   Когда у меня было свободное время, мы ходили по деревне, заходили в магазины, на улицах рассматривали у домов наряженные миниатюрные ёлочки, под которыми прятались игрушечные ёжики и гномики. В магазинах покупали разные пирожные, но Неле они почему-то не очень нравились, она больше привыкла к нашим, отечественным сладостям, а мне как-то было всё равно.

   Иногда мы прогуливались на Офицерское озеро, которое было вблизи наших домов. В гарнизоне было два озера: Офицерское, около ДОСов и Солдатское озеро, ближе к штабу и казармам.

   Надо сказать, что прогулки мы совершали довольно часто, так как это позволял распорядок дня, который был установлен в полку. Поскольку на полёты или на вылеты мы ходили очень рано, то с 15.00 до 17.00 нам было отведено время для отдыха и даже для сна. Вот мы и использовали это время для прогулок или чтобы помочь по дому. А с 17.00 до 19.00 мы занимались заполнением лётно-технической документации или выезжали на аэродром, если была необходимость.

   В гарнизоне решили встречать 1963-й год по новому. Такого ещё не было. Командование приняло решение праздновать Новый год всем гарнизоном. Место празднования определили в двух спортивных залах размером 100х30 каждый, которые были смежными и сообщались между собой. В одном зале установили ёлку и должны быть танцы, а во втором зале запланировали застолье.

   Даже были отпечатаны красочные пригласительные билеты с указанием номера стола и места. Билеты заказывали в типографии авиакомпании ГДР «Люфтганза», с которой у нашего полка были дружеские связи, так как раньше полк базировался в самом Берлине на аэродроме Шёнефельд, рядом с самолётами «Люфтганза».

   В зале, где было застолье, были подмостки, где стояли столы командования всех частей гарнизона, а у командира полка, начальника гарнизона, на столе кроме вин и закусок были бинокль и мегафон, которыми он пользовался при произнесении тостов и наведении порядка, если кто терял контроль. Мы с Нелей сидели за одним столом с Мишей Митликиным и его женой Эммой, с которой они к этому времени познакомились и даже подружились.

   Всё это застолье обошлось нам по 10 марок ГДР с человека, в основном на напитки. С закусками поступили по хозяйски. Охотколлектив гарнизона добыл на охоте несколько косуль и диких кабанов, а в немецком кооперативе нам из них сделали разные деликатесы.

   Чтобы контролировать спящих дома детей, каждые 15 минут от спортзала к ДОСам курсировал автобус и один человек из подъезда проходил по этажам и если кто из детей плакал, то через 15 минут родители уже его успокаивали. От ДОСовв до спортзала расстояние было 800 метров. Так что всё было продумано до мелочей.

   Интересно было наблюдать за тем, как командир полка руководил банкетом. Когда в дальнем углу зала подвыпивший Юра Иванов из первой эскадрильи, начал вертеть бенгальский огонь над лысиной капитана Пясецкого из второй эскадрильи, полковник Медведев взял бинокль, посмотрел в сторону развлекающихся, затем взял мегафон и скомандовал:

    —  Майор Смурыгин! Разберись с этими поджигателями.

   И Смурыгин (комэска-один, начальник Юры Иванова) пошёл разбираться с «поджигателями». А в другом конце зала в это время начали стрелять хлопушками и командиру полка это надоело, он взял мегафон и начал произносить первый тост. Все сразу затихли. Дело в том, что мы Новый год в ГДР отмечали дважды: по московскому времени и по европейскому и поэтому командир поздравлял нас по московскому, а солдат — по европейскому и у них команда «Отбой!» была в Новый год позже.

   Как только командир ушёл и бразды взял его заместитель, подполковник Пишикин, в другом зале заиграла музыка и многие потянулись танцевать. Новогодний вечер вошёл в ритм и все веселились по своим компаниям: по своим экипажам, по своим звеньям, со своими друзьями, со своими знакомыми. Мы с Нелей на таком банкете были впервые и нам всё было интересно.

   Вдоволь натанцевавшись, уставшие от многоголосного шума, но довольные тем, что мы первый раз были на гарнизонном банкете, мы уже под утро пришли домой. Не успел я задремать, как прибежал из штаба посыльный и сказал, что по тревоге вылетают два экипажа и мне надо их выпускать. Пришлось быстро одеваться, так как внизу меня уже ожидала дежурная машина. Так начался мой новый 1963 год.

 
     Глава 216. Первая встреча выпускников.

   Не успели затушеваться впечатления от новогодних праздников, как навалилась  масса других впечатлений и проблем. Как правило, после праздников интенсивность заданий на эскадрилью возрастает почти вдвое. Мы еле успевали сменять друг друга на выпусках и на регулировках систем. Пошли замены лопастей, двигателей, я даже думал, что это никогда не кончится.

   И вдруг — неожиданность. Меня отправляют а отпуск. Да, зимой отпуск не лучший вариант, но с непривычной напряжённой работы в полку, я несколько подустал и отпуск для меня был как раз вовремя. Да и Неля уже соскучилась по дому, сказалась удалённость, она никогда так далеко от дома не уезжала. Так что отпуск этот, даже в зимнее время, мы восприняли, как благо. Хотя мы только начали обживаться и входить во вкус гарнизонной жизни, а это не так просто перестраиваться, но домой, к родителям тоже очень хотелось поехать.

   Особых проблем со сборами у нас не было. Купили подарки родителям и на всякий случай захватили огромный чемодан с апельсинами, цитрусовые в то время в Союзе были большим дефицитом, об этом даже один писатель написал повесть «Апельсины из Марокко». Апельсины оказались очень вкусными, но были разные по величине, поэтому стоили довольно дёшево и мы постарались купить их побольше.

   Купили билеты по маршруту Вюнсдорф — Москва — Харьков и отправились в отпуск. В купе нас оказалось трое: мы с Нелей и ещё одна женщина, которая ехала в Сочи. У неё было мало багажа, она, как и мы, ехала из Германии впервые. У неё тоже были апельсины, три килограмма, которые она в авоське повесила на крючок над плафоном освещения и сказала, что это ей передали соседи для своего сына, который лечится в санатории в Сочи.

   Состав тронулся и мы спокойно поехали в сторону Москвы. Проехали германско-польскую границу, где пограничники и таможенная служба чисто формально нас проверили. Затем проехали Варшаву и подъехали к польско-советской границе. Польские службы, как и раньше, прошли и проверили формально. А вот наши пограничники проверяли более придирчиво и более досконально. Таможенники тоже не особенно церемонились, но посмотрев на меня и увидев молодого лейтенанта, спросили не везу ли я запрещённых предметов и я, не зная какие это предметы, сказал, что не везу ничего такого.

   Тогда они увидели авоську с апельсинами у соседки и сказали, чтобы она их очистила, а корки апельсин сдала. Она начала плакать и всё усугубила, сказав, что эти апельсины она должна передать. Что тут началось — не передать словами, так как передача строго запрещена. С женщиной случилась истерика, она начала чистить апельсины и слёзы у неё катились градом, а мы ей начали помогать и тут у меня промелькнула паршивенькая мыслишка:

    — Хорошо, что мы не сказали ей, что у нас полный огромный чемодан этих апельсинов, — сам же попросил посчитать, сколько у неё апельсинов, что она, ничего не понимая, добросовестно выполнила.

   Таможенники этим временем собрали апельсиновые корки и удалились. Наша соседка продолжала то всхлипывать, то рыдать, причитая, что ей никто не поверит, что апельсины отобрала таможня и искренне заставляла нас кушать уже очищенные апельсины, что мы с удовольствием и делали.

   После смены колёсных пар, наш состав тронулся и мы поехали в сторону Минска. Выдержав часа полтора, чтобы исключить какие-то неожиданности, я достал свой огромный чемодан раскрыл его и начал пустую висевшую авоську наполнять примерно такими же по размеру апельсинами. И здесь произошло то, что я не ожидал. У женщины началась истерика ещё больше, чем тогда, когда у неё отбирали апельсины. Неля, как могла, старалась её успокоить, хотя всё равно пару раз к нам, в купе заглянули соседи, спросили, не надо ли какая помощь.

   Где-то к Смоленску соседка успокоилась и была рада, что всё так хорошо для неё закончилось. А уж как была рада Неля, что ей удалось помочь этой женщине, попавшей в эту ситуацию, я и не берусь сказать. У Нели это семейное. У них и мама, моя тёща, и её сестра, и сама Неля — всегда, на вокзалах, в поездах стараются кому-то помогать, а таких людей, кому требуется, помощь, всегда много.

   В Москве мы сели на поезд Москва — Харьков и далее ехали домой без приключений. На следующий день нас уже встречали родители. И дальше — встречи, гости, походы по родственникам, друзьям и знакомым, общее фотографирование, прогулки по окрестностям, расспросы и рассказы о загранице и, наконец, спокойный отдых.

   Не прошло и недели, как нас, меня и Нелю, пригласили на встречу выпускников, которая обычно проходит у нас в школе в первые числа февраля. После выпуска прошло уже целых пять лет. Из всего выпуска, нескольких классов, пришли человек тридцать, так как у нас было очень много учеников с ближайших населённых пунктов: Граково, Коробочкино, Старая Гнилица и других.

   Из нашего класса было всего девять человек, многие ребята ещё не вернулись из армии. Мы с Нелей, кроме того, были первой семейной парой из класса, да и из выпуска. Впрочем, и из нашего классного отделения в училище, я первый женился. Остальные все были свободными людьми. Правда, Татьяна пришла с Юлианом и как бы парой, но не спешили объявлять себя, даже в шутку, о семейных отношениях. Было не очень понятно, серьёзно это у них или, снова, как в классе, всё шуточками. Да и Юля уже успел где-то чуть-чуть принять и Татьяна этого как-то стеснялась.

   Девочки нашего класса решили занять два столика, сдвинув их вместе. Но тут Юля снова решил как-то сделать по-своему и сел за другой столик. Татьяна пошла его уговаривать, затем они начали ссориться, как на семейных разборках и наконец Юля под её натиском сдался. Да, узнаю хватку Татьяны, железная по-прежнему. Тем временем наши девочки начали готовить стол, за которым вскоре забылись все мелочи. Начались воспоминания, кто в каком классе к нам пришёл, кого нет сегодня с нами и где они. Через какое-то время все говорили со всеми. После этого поздравили наших учителей, так как некоторые из них заторопились домой, оставив нас одних. Затем начались танцы и все продолжили веселиться в общей массе. Мы вспомнили с Нелей наш полковой новогодний вечер. Вот бы рассказать ребятам, как мы празднуем в полку, и у нас там, как настоящий гарнизонный бал старых времён. Но и здесь, среди наших одноклассников мы хорошо провели вечер.

   На следующий день мы рассказывали лома, как мы провели вечер встречи выпускников. А дальше снова пошли дни отдыха, от которых иногда устаёшь больше, чем от работы.

   Но отпуск когда-нибудь заканчивается и мне надо возвращаться в часть. Решили, что Неля останется у родителей, так как она была в положении и решили, что она родить здесь, в поселковой больнице и первое время родители ей будут помогать, а затем она приедет. И я поехал в Шперенберг один.


       Глава 217. Полгода без талисмана.

   Приехал после отпуска в гарнизон и как будто впервые его увидел, всё кажется новым и неузнаваемым. Недаром лётчикам после отпуска обязательно дают контрольные вывозные, чтобы восстановить навыки. Тем более, отпуск у нас продолжительностью 45 суток, не считая дороги.

   Первые дни приходил со службы домой и не знал, чем заняться. В гаштет, в деревню,  с ребятами идти не хотелось, разленился за отпуск, читать в пустой квартире было скучно, да и вообще тоскливо без талисмана. Даже с соседями как-то неинтересно было общаться, они ведь люди семейные. Поэтому и старался подольше задерживаться на работе или ходить на ранние вылеты.

   Где-то с апреля, начался перевод техники на летнюю эксплуатацию, работы прибавилось и у меня свободного времени в сутках даже стало не хватать. Хорошо, что питаюсь в лётно-технической столовой. У нас объединённая лётно-техническая столовая, но помещения лётной столовой (по норме №5) и технической столовой (по норме №6) — отдельные, хотя и расположены рядом и продукты с одного склада. Разница только в некоторых закладках, но когда одна заведующая, то блюда почти не отличаются. У нас даже некоторые офицеры, на время, меняются местами в лётной и технической столовой, когда остаются одни с детьми, которых можно кормить только в технической столовой. Поэтому, чтобы кушать вместе с ребёнком, некоторые офицеры меняются с лётной на техническую столовую. Об этом только предупреждаем заведующую по залу.

   Первую-вторую неделю по вечерам ходил с соседями-холостяками в деревню, в гаштет, то потом это мне надоело и я маялся дома. Тем более, что с мая начались летние учения и я не успевал высыпаться, не то чтобы куда-то вырваться. А тут ещё экипажей стало не хватать, некоторые ушли в плановые отпуска и мне пришлось две недели мотаться в короткие, суточные, командировки по ближайшим аэродромам. Поэтому, вторая половина мая и начало июня пролетели совсем незаметно.

   Когда был на аэродроме, услышал, что в космос полетел космонавт Валерий Быковский на корабле «Восток-5», это была пятница, 14 июня, а где-то через час позвонили из госпиталя в Тойпице нашему начальнику группы по РЭО Виктору Ерёмину и сказали, что у него родился сын. Это у него был второй сын и, поговорив по телефону с женой, он решил назвать его Валерием, в честь командира корабля «Восток-5».

   После работы мы уже обмывали новорожденного. Неля тоже должна была вот-вот родить, но письма она уже писала реже, не то состояние, чтобы часто писать и я просто ждал каких-то известий. Поэтому по приходу домой, я, уставший за неделю, просто завалился спать.

   В субботу был один вылет и тот в 10.00, который я выпустил, забежал перекусил в столовой и пошёл в деревню, что-то купить для дома, к приезду Нели и заодно пообедать в гаштете, так как в столовую га обед торопиться не хотелось. Побродил по деревне, купил разные мелочи, что Неля заказывало, купил кое-что на ужин и медленно побрёл домой. Поужинав, хотел почитать, но незаметно уснул и проспал до утра.

   Проснулся перед обедом, с чувством, что за много дней отоспался, но вставать не стал, а просто валялся в постели, пока не почувствовал лёгкий голод и понял, что надо сходить на обед. По дороге на обед узнал, что в космос полетела первая женщина-космонавт Валентита Терешкова на корабле «Восток-6» и они сейчас летают в парном полёте. Это было воскресенье 16 июня.

   После обеда зашёл в штаб, посмотреть заявки на вылеты на понедельник. Там уже мой начальник, капитан Митликин, с комэской майором Чекалиным, расписывал номера машин, которые уйдут на задания. Распределили, кто на какой вылет пойдёт и пошли домой.

   Не успел я расположиться для послеобеденного отдыха, как из штаба пришёл посыльный и принёс телеграмму, что Неля родила сына и, что всё нормально. Я, разумеется, побежал хвастаться об этом всем соседям, а уже на ужине начали отмечать это событие. Надо отметить отдельно, что по закрытой связи телеграммы в полк приходили в любое время суток, а свежие газеты мы читали не позже, чем москвичи, так как самолёт с почтой из Москвы, к нам, в Шперенберг, садился раньше, чем я выпускал первую машину на задание, а большинство офицеров, торопясь на завтрак, вынимали из почтовых ящиков свежую почту.

   В такой эйфории я был несколько дней. Меня поздравляли, я кого-то угощал, мне советовали назвать сына Валентином, но я объяснял, что мы с Нелей уже выбрали имя, тоже на букву «В», решили назвать Виктором. Все соглашались, что тоже хорошее имя. Так прошла неделя и я старался привыкать к тому, что у меня есть не только жена, но и сын и мы теперь полная семья.

   А дальше письма, письма. И не нормированная работа. Аэродром, аэродром, аэродром. Полёты, полёты, полёты. И ещё изредка наряды. Да, тоскливо мне без талисмана. Неуютно как-то.

   Когда уже измаялся от одиночества, в один из выходных решил пойти с ребятами в гаштет. Сначала пошли в Шперенберг. Посидели там часиков до шести, а затем пошли домой. Но по дорогу кто-то подал идею идти продолжить в Александорф. Все повернули и направились туда. Но я решил идти домой и отстал от компании. Мне тоже хотелось идти со всеми, но мне завтра с утра на вылеты, а вечером я заступаю дежурным по полку, а после таких походов, тяжеловато нести службу, да и начштаба у нас строгий, с очень тонким обонянием. Так что пришлось мне выбирать дорогу домой.

   В понедельник рано утром сходил на вылет, выпустил три машины, позавтракал и отправился отдыхать перед заступлением в наряд.

   Проснулся отдохнувший и готовый к несению службы. По дороге зашел поужинал и уже на ужине почувствовал какую-то напряжённость в гарнизоне. Всё как бы и нормально, но вот какие-то штрихи мне не понравились. Показалось, что      
суеты больше, чем обычно.

   Подходя к штабу полка, увидел несколько машин, которых раньше обычно там не было. Зашёл в штаб, а там столпотворение: кто-то куда-то торопится, все какие-то озабоченные, всем не до меня, хотя я пришёл на инструктаж. Офицер, который должен проводить инструктаж, сказал, чтобы я заступал дежурить, а он меня потом проинструктирует. После этого я заглянул в эскадрилью и там узнал, почему все такие взъерошенные.

   Оказывается наш начальник штаба эскадрильи, Пётр Фёдорович, или чаше мы за глаза его называли «ПФ», придя утром на службу, решил почистить пистолет, в патроннике которого оказался патрон. Пистолет выстрелил и капитан тяжело ранил себя. Более того, в это время в помещении эскадрильи было много людей, которые и отнесли быстро его в санчасть, а оттуда Петра Фёдоровича отправили в госпиталь. Петра Фёдоровича в эскадрилье уважали, во время войны он летал на штурмовике и имел несколько боевых орденов. Вся эскадрилья сожалела, что так произошло.

   Но эмоции эмоциями, а мне надо было бдить на службе и я пошёл принимать дежурство. Помощником со мной заступал старший лейтенант Рыбаченко с первой эскадрильи. Сменились быстро, так как капитан Шатохин, которого я менял, всё тщательно проверил и подготовил, а мне было не до придирок, должен был ещё подойти помначштаба, чтобы более подробно ввести меня в курс происходящего.

   Замначштаба освободился только после окончания рабочего дня. Он подробно нам с Рыбаченко рассказал, что завтра прибудут работники военной прокуратуры и нам надо будет самим ориентироваться, на какие вопросы отвечать самим, а по каким вопросам отправлять к вышестоящим начальникам. С одной стороны мы всё поняли, а с другой — по конкретике нам было ничего не понятно. Решили — будем решать проблемы по меры их поступления.

   Ночь прошла спокойно, мы даже успели понемногу вздремнуть. А с утра — началось. Понаехали прокурорские, из политотдела, армейские командиры — только встречай. Хорошо, что всех сопровождали наши начальники и мне не надо было всех встречать и всем докладывать.

   Но уже во второй половине дня, когда за меня остался Рыбаченко, мне командир полка приказал помогать армейскому дознавателю. У нас была одна задача — отыскать пулю, которая ранила ПФ. А поскольку в этом помещении была масса стеллажей, плакатов, схем, то задача эта была не из лёгких. До самой смены дежурства, я рисовал схемы, возможных траекторий пули. И уже после того, как армейский дознаватель уехал, у меня получилось что-то логическое, но я всё отложил на завтра, так как командир сказал, что и завтра я в распоряжении дознавателя.

   С утра, дождавшись дознавателя, я рассказал ему свою версию. Мы искали пулю всё время вверху, в районе потолка, как как все сказали, что сверху на многих посыпалась штукатурка. Но в районе потолка никаких повреждений не было. Зато вечером, когда все ушли, на многих столах я заметил мелкие щепочки. Дознаватель схватился за эту ниточку и мы начали искать, откуда они. Варианта было два: или со столов, или с пола. Осмотрели — столы и пол оказались без повреждений. Опять — тупик. Но тут пришёл Валя Дергачёв, наш правый лётчик и сказал, что ему вчера прострелило штанину, а он это только сейчас обнаружил. Посмотрели, где он сидел и сразу дело пошло, отыскали место, где могла быть пуля. Она вошла в щель между досками пола, отколола несколько мелких щепочек, которые полетели вверх, а затем упали на столы. Это были щепки, а все думали — штукатурка. Мы вскрыли пол и нашли пулю. Военный дознаватель завершил работу, меня в полку назначили внештатным дознавателем, а ПФ выздоровел и спокойно демобилизовался. Правда, ребята какое-то время боялись, что этот случай «небрежного обращения с оружием» свяжут с похождением перед этим по гаштетам, но этого не произошло и все успокоились.

   Этот случай как-то выбил людей из колеи, но вскоре всё вошло в свой ритм, а уже к концу лета я встречал Нелю с сыном и снова мой талисман был со мной.


      Глава 218. Издержки пропаганды о бдительности.


   Служить за границу я попал сразу после окончания военного училища, даже не поняв ещё всех тонкостей службы в строевой части. Прямо из Главного штаба ВВС меня, со многими другими выпускниками, направили в Группу советских войск в Германии (ГСВГ).

   Там нас встретили и повезли в штаб воздушной армии, где первым делом провели инструктаж по вопросам бдительности при службе «за рубежом нашей Родины». Ну инструктаж и инструктаж, это же чистая формальность для большинства из нас, но как оказалось, не для всех, есть у нас ещё бдительные люди, от которых никакая мелочь не ускользнёт.

   После целого ряда бесед с разными начальниками, нам выдали предписания и мы разъехались в авиационные полки и в отдельные эскадрильи по всей Германии. Приехали и мы в свой, теперь уже, полк. В полку вся эта дорожно-перекладная суета начала забываться, но мы ещё интересовались, кто и как обустроился на новых местах службы. Не обошлось и без курьёзов, о которых мы узнавали при командировках на другие аэродромы.

   Поскольку я уже был на должности старшего техника эскадрильи и случилось так, что борттехников не хватало, то инженер эскадрильи и комэска приняли решение, чтобы меня включить в приказ на допуск в качестве бортового техника для полёта по маршруту Шперенберг — Цербст — Брандис — Шперенберг.

   В одной из этих точек встретил своих однокашников по училищу, которые рассказали мне, как они обживались в новом гарнизоне.

   С первых дней приезда в гарнизон молодые лейтенанты, как и мы, в свободное от службы время, начали осваивать окрестности. Ближайшим объектом, который заслужил их внимание, оказался местный гаштет, где они собирались попить пива. Приняли их компанию очень доброжелательно, а вот ребята свои силы не рассчитали.

   В один из вечеров офицеры сидели в гаштете, пили пиво своей компанией, не обращая внимания на других посетителей, среди которых было и много немцев из этой деревни. Когда пива было выпито достаточно, да и другие напитки употребляли, одному из молодых лейтенантов, Васе Берёзкину, показалось, что немец, сидевший в углу за столиком, как то внимательно его разглядывает. Вася отвёл свой взгляд, но немец уставился на него и продолжал смотреть. Через какое-то время немец встал не совсем твёрдым шагом подошёл к Васе и попытался что-то сказать:

    — Камрад, айн биир, их угощайт, — и потянул куда-то Васю за рукав.

   Берёзкина словно пронзило током:

    — Уже вербуют!

   Вспомнил, как полковник в штабе воздушной армии рассказывал им что-то такое. Хотел этому немцу возразить, но все иностранные слова повылетали из головы. Вспомнил лишь слово:

    — Хальт! — после чего немец резко остановился как раз в проёме двери и Вася чуть не споткнулся. Немец снова произнёс те же слова:

    — Камрад, айн биир, их угощайт, — но теперь уже ничего не понимающий Вася потащил под руку немца на улицу, где уже стемнело.

   Но немец оказался то ли сильнее Васи, то ли трезвее, но он повёл куда-то Васю. Когда отошли несколько метров от входа в гаштет, немец откуда то взял велосипед и сунул его в Васины руки. Держась за велосипед, Вася молча пошёл в ту сторону, куда его направлял его новый знакомый, всё время повторяя:

    — Айн биир, айн биир, нах хауз.

   Но примерно через 300-400 метров Берёзкин понял, что они идут в противоположную от части сторону и начал разворачивать велосипед, подумав:

    — Наверное, хочет меня похитить и переправить на запад. Ну, я ему просто так не дамся, — и попытался бежать с велосипедом в сторону части.

   Немец побежал за ним, наткнулся на велосипед и после этого и Вася, и немец упали, а велосипед завалился на них. Хотя Васю сильно ударил велосипед, ему не хотелось вставать и идти куда-то. Но чувство долга, что от доставит вражеского резидента-вербовщике в часть, заставило Василия сгруппироваться и встать.  Немец не шевелился и даже чуть похрапывал. Берёзкин начал его тормошить, но тот даже и не думал приходить в себя.

   И тут Вася вспомнил, что, когда падал, то какая-то трава то ли поцарапала его, то ли ужалила, как крапива. Пошарив в том месте рукой Вася нащупал что-то колючее и жалящее и сорвал несколько стеблей. Затем, подойдя к немцу, он всунул эти стебли немцу за пазуху и слегка потёр ими по телу. Немец очнулся, завертелся, «как уж на сковородке» и заорал благим матом:

    — Найн! Найн! — но, казалось, немного пришёл в себя.

   Вася снял с себя ремень, после пива и сосисок брюки держались хорошо, связал руки немцу, накинул ремень на руль и медленно в темноте поконвоировал своего пленника в сторону части. Немец, ничего не понимал, но особо не сопротивлялся, всё время повторяя:

    — Айн биир, их угощайт.

   На КПП гарнизона посмотреть на Васю с немцем вышел весь наряд, но ничего не понимая пропустили эту пару через ворота, но догадались позвонить дежурному. Дежурный встречал «велосипедистов» уже около штаба и услышав невразумительный Васин лепет про вербовщика-резидента, позвонил своему комэске и отправил Васю отсыпаться, а немца, этого Фридриха знал весь полк, определил отсыпаться в комнату временно задержанных, которая всегда была свободной.
 
   Основные события развивались утром, на построении полка. Поскольку командир полка без смеха не мог говорить, то весь «разбор полётов» провёл замполит полка.

   Вася Берёзкин и все молодые лейтенанты узнали, что этот немец, по имени Фридрих, работник местного кооператива, живёт в районе ближнего привода и известен всему гарнизону, как Фридрих «Айн биир», так как при знакомстве с новыми офицерами полка всегда пытается угостить одной кружкой пива, как говорят, по одной. А наши офицеры всегда отвечают ему взаимностью.

Вот такая была история.


      Глава 219. Первые шаги в педагогике.   

   Поскольку в эскадрилье шла "большая замена" личного состава, то уже через год я из "молодого специалиста" стал "опытным офицером", который планировался на выдвижение по службе, как минимум, на три возможные вакантные должности. Но мне уже не хотелось уходить из полка в одну из отдельных эскадрилий, где было хотя и попроще работать, но масштабы были совершенно другие.

   Мне начальники в полку говорили:
   - Вот уйдёт в запас старший лейтенант Коваленко и тебя назначат на его должностную "клетку".

   Коваленко Константин Филиппович, был мой непосредственный начальник и занимал должность начальника группы регламентных работ и обслуживания АТ в нашей вертолётной эскадрильи. Я у него был единственным подчинённым офицером в должности старшего техника этой группы. Раньше старший техник группы обслуживания руководил механиками этой группы, но после того, как механиков закрепили за экипажами, то старший техник был в распоряжении начальника группы эскадрильи и теперь только контролировал работу механиков.

   Но поскольку старший лейтенант Коваленко находился в подчинении инженера эскадрильи, то и я, соответственно, подчинялся капитану Митликину. Но это была "штатная мудрость" и мы втроём выполняли все работы по механическим системам вертолётов эскадрильи. Это были замены агрегатов и элементов механических систем, авиадвигателей и лопастей несущего и рулевого винтов.

   Мы, трое, по очереди ходили на контроль подготовки вертолётов к каждому вылету и двое из трёх ходили на обеспечение плановых полётов в эскадрилье.

   Я уже был допущен к самостоятельному контролю подготовки к полёту всеми специалистами и руководил этой подготовкой с соответствующей записью в журнале подготовки к полёту и контрольном листе на разрешение полёта.

   В период подготовки к полётам, мне подчинялись специалисты других служб: радио, РТО, РЭО, АО. Всё это было оформлено документально, на уровне приказов по полку.

   Но этого моим начальникам полкового уровня показалось мало и они "подбросили" мне ещё одног направление работ, которых ни в одном официальном документе по инженерно-авиационной службе нет.

   В полк на имя начальника штаба полка, подполковника Бобровского Ивана Антоновича пришёл документ, подписанный начальником штаба ГСВГ генерал-полковником Турантаевым, чтобы подполковник Бобровский И.А. обеспечил регулярные занятия, раз в две недели, "Кружка юных авиаторов" на базе средней школы в Вюнсдорфе (штаб ГСВГ) в том числе и с выездом на  аэродром в Шперенберг. Занятия проводить два раза в месяц, зимой на базе школы в Вюнсдорфе, а осенью и весной - на аэродроме Шперенберг, в составе группы старшеклассников 25-30 человек.

   Начальник штаба полка переадресовал этот документ Заместителю командира полка по ИАС подполковнику Яблокову А.В., а тот , соответственно - мне, как исполн7ителю, так как в других эскадрнильях старшие техники были специалисты в довольно приличном возрасте, которые через 1-2 года должны были уходить в запас.

   Так я вынужденно стал одним из педагогов на уровне школы в Первом городке Вюнсдорфа, где размещался штаб ГСВГ. Разумеется, командование полка меня предупредило, чтобы я занятия проводил тактично, так как среди школьников были дети в основном офицеров близких к командованию ГСВГ.  Но как оказалось, все они были обыкновенными детьми, любопытными до беспредела и задавали вопросы по всем видам и родам авиации и довольно серъёзные вопросы, так как их родители в разговорах, очевидно, не очень таились от детей, так как ребята знали о всех новостях в ГСВГ из первых уст и задавали вопросы не только о нашей авиации, но и об авиации, которая была на территории Западной Германии. Но большинство вопросов было, типа:

   - А чьи самолёты быстрее летают? - и другие подобные вопросы, которые интересуют детей.

   Но, что меня удивило, так это тот факт, что самолёты Як-12, Ан-14 "Пчёлка", Ил-12, Ил-14, Ли-2, вертолёты Ми-4 и Ми-1 детей интересовали больше, чем Ан-10, Ан-12, Ил-18, Ан-26 и даже МиГ-21, Як-28, Су-7 и Ил-28. Очевидно, оттого, что эти самолёты были уже раритетом и не везде их можно было увидеть "вживую", а современные Аны, Ту, Илы были во всех гражданских аэропортах, откуда дети уже улетали. Самолёты КБ Микояна, Яковлева, Сухого, Ильюшина, Туполева мы с ребятами осматривали только снаружи и кабину со стремянки, а в более старых конструкциях им разрешалось даже сидеть в кабинах и через шлемофон послушать музыку и песни при включенном АРК (авиарадиокомпас).

   Эти занятия со школьниками проходили регулярно и когда наступил аттестационный период, то мне об этой общественной нагрузке отметили в аттестации и, когда я окончил военный ВУЗ, то мои командиры обратили на это внимание и я был оставлен на преподавательскую работу в ВУЗе, хотя до этого было ещё очень далеко и в то время я ещё не думал о дальнейшей своей военной судьбе.

   А тогда у меня была забота, как лучше составить план занятий со школьниками, чтобы инженер полка не отправил меня на "второй круг" менять темы занятий или какие-то элементы занятий, которые я отражал в плане занятий. А что с меня было взять, с молодого лейтенанта на должности старшего техника, которому самому надо поступать в высшее учебное заведение.

   Но я был старательным лейтенантом и ещё более старательным старшим техником вертолётной эскадрильи. Мне тогда казалось, что главнее моей работы в авиационной эскадрильи ничего не существует и я вместе со своими должностными обязанностями полностью отдавал себя этой общественной работе с ребятами, которым нравилась авиация, как и мне, когда-то в школе. Даже, если кто-то не связал свою судьбу и жизнь с авиацией, то они увидели, а может и осознали, какая техника в армии, в которой служат их отцы, а в дальнейшем, возможно будут служить они. Мне тогда казалось, что к военной технике, как и к военным людям, надо воспитывать уважение с детства и я это старался делать
 

      Глава 220. Мой семейный экипаж.

   После приезда Нели с сыном всё сразу наладилось, мой талисман начал меня оберегать. После приезда Нели с сыном, кто-то из лётчиков сказал мне:

    — Лёня, ну, вот, теперь у тебя полный семейный экипаж.

   Первые дни малыш меня совсем не беспокоил. С одной стороны, я приходил уставший и крепко спал, а с другой — наверное влияло новое место жительство, за тысячу километров от прежнего и благоприятная акклиматизация.

   Теперь я после обеда, когда на аэродроме не было напряжёнки, приходил домой, брал коляску с сыном и шёл гулять с ним на озеро. В это время Неля могла немного поспать или что-то сделать по дому. А часто и она прогуливалась  с нами на озеро. Но это удавалось сделать не всегда, так как на аэродроме всегда было много работы.

   Зато в воскресение, когда я был свободен, мы могли прогуляться в деревню или на то же озеро.

   В один из октябрьских дней 1963 года мы узнали, что в ГДР прилетели Юрий Гагарин и Валентина Терешкова, которые по дороге из США приземлились на одном из гэдээровском аэродроме. Сначала космонавты встретились с В. Ульбрихтом и поехали еа встречи с жителями ГДР. На экранах телевизоров они появлялись из разных мест ГДР на одном экране, это тогда считалось достижением телевидения ГДР.

   Конечно, для ГДР визит Гагарина и Терешковой был большим событием. Об этом писали все газеты, говорили все жители и космонавты не сходили с экранов телевизоров. Везде их встречали с восторгом. Космонавты посетили Берлин, Эрфурт, Карл-Маркс-Штат и другие города поменьше. Юрия Гагарина вышел встречать весь Эрфурт. Это было большое событие для этого времени.

   После поездки по ГДР, космонавты прибыли в Вюнсдорф, в штаб ГСВГ и нам сказали, что улетать в Москву они будут с нашего аэродрома.

   Командование нашего гарнизона организовало их проводы на аэродроме на высшем уровне, провожать космонавтов, улетающих в Москву, пришёл почти весь гарнизон. Были сооружены временные трибуны рядом с подскоком, где стоял их самолёт. Мне даже удалось сделать несколько снимков с близкого расстояния. Конечно, для нашего гарнизона это было большое событие, все мы почувствовали важность нашего гарнизона.

   А тут и Октябрьские праздники наступили. Полковник Медведев разрешил снова организовать обще гарнизонный банкет, хотя на это косо смотрели в штабе воздушной армии, считали, что такие гарнизонные застолья не совместимы с крепкой воинской дисциплиной. Но Михаил Григорьевич убедился, что, когда в праздничный день весь гарнизон у него на виду, командованию спокойней. С другой стороны, такой огромный коллектив знакомится в непринуждённой обстановке, становится дружным, что не всегда получается при компанейском праздновании по квартирам, тем более государственных праздников. Ещё один фактор, который располагал к таким балам-банкетам — была возможность всем женщинам гарнизона продемонстрировать свои наряды и они за это боготворили командира. Более того, на этом банкете жёны могли более свободно управлять своими подвыпившими мужьями, даже если те имели высокие для уровня полка воинские звания. Мы тоже с Нелей постепенно вливались в этот громоздкий коллектив: эскадрильи, полка, гарнизона. Неля узнавала здесь не только своих знакомых из нашего дома, но и из других подразделений и частей, особенно тех, у кого были маленькие, как у нас, дети.

   Чтобы как-то повседневная рутина нас не затягивала, мы старались поддерживать свою интеллектуальную самооценку. Семьи, которые были старше нас больше интересовались приобретением разных вещей, всё-таки какая-никакая, а заграница. Мы тоже с Нелей соревновались в чём-то с соседями, но в то же время у нас были и другие интересы. Мы выписывали и читали много литературы и прессы, там, за границей, это было проще сделать, так как мы это делали хотя и за гэдээровскую, но валюту. Выписывали много, дефицитных в Союзе, журналов, газет, подписных изданий. Иногда в год выходило более 25 наименований. Так что у нас каждый вечер была не квартира, а изба-читальня. Кроме всего прочего меня мой начальник Миша Митликин заставлял готовиться к поступлению в высшее учебное заведение и часто даже это контролировал.

   Во всём этом мне помогал мой семейный экипаж: жена и сын Виктор. Иногда приходишь на перерыв, уставший «до нельзя», берёшь Виктора и идёшь гулять на озеро. Пройдёшься час-полтора, поразговариваешь с сыном или с Нелей и весь груз проблем снимается. С самого начала семейной жизни, я взял себе за правило, не делиться с Нелей тем, что происходит на работе, если её напрямую это не касается, мне одному этого хватало. Я понимал, что это не совсем хорошо для семейной жизни, но считал, что так лучше. Я с кем-то сегодня поспорю, ей расскажу, она к этому человеку будет предвзято относиться, а я завтра с ним помирюсь. Но у неё осадок останется, даже если я был не прав. Поэтому, я старался груз работы домой не приносить. Правда, она очень сердилась, если что-то узнавала от соседей, но это мы как-то нивелировали.

   Следующим банкетом мы встречали Новый 1964 год и это настолько вошло в привычку, что мы уже не представляли, как гарнизон жил без этих балов-банкетов. Что-то они привносили человеческое в отношение между людьми, особенно между теми, кто целыми днями строит отношения по уставам воинской службы.

   И самым важным для нас был гарнизонный бал-банкет 23 февраля, так как он совпадал с годовщиной нашего полка, которым мы, конечно,  очень гордились.


       Глава 221. Вот люди, овладевшие техникой.

   Весна 1964 года для меня началась как-то сумбурно. Неожиданно заболела Неля и её вместе с Виктором в начале марта пришлось отвезти в госпиталь, в Тойпиц. Надо было выкраивать время, чтобы навестить их в госпитале, а добираться туда не просто. В воскресенье, 8-го марта, приезжаю туда, а мне навстречу идёт Неля и рядом с ней Ваня Подопригора, наш с ней одноклассник и мой школьный друг. Оказывается он попал в госпиталь с воспалением лёгких. И служит он в Вюнсдорфе, во втором городке, это в 10 км от нас.

   После того, как они с Анненковым Арнольдом, весной 1961 года заходили ко мне ещё в училище, Ваня попал в учебку в Горьковской области и оттуда уже в группу войск в Германии. В письмах он мне не писал, что он в Германии, а по полевой почте нельзя было определить место службы. А здесь мы встретились, трое одноклассников.

   Мы немного повспоминали, но мне надо было ехать домой, в полк. Я вырвался на время, так как со дня на день должны были начаться крупные учения и на наш полк ложилась большая нагрузка, особенно на вертолётную эскадрилью. А поскольку из выпускающих мы с Мишей Митликиным остались в эскадрилье вдвоём, Константин Филиппович уволился, то моё присутствие было обязательно.

   После приезда домой, я был ещё под впечатлением поездки и случайной встречи с Ваней Подопригорой и задумался о том, какая маленькая планета, что мы, трое одноклассников, поколесив везде, через шесть лет, встретились в одном месте за тысячу километров от места, где учились, совсем в другом государстве.

   Вспомнился наш класс и, конечно, вспомнил я о, повисшем в пространстве и времени, том, старом талисмане, который мне иногда не давал покоя. У нас с Нелей всё нормально, а вот Татьяна до сих пор не вышла замуж, а может и потому, что я ей не рассказал о талисмане. Мне было просто обидно из-за обыкновенной корпоративности. Неужели я встречался с девушкой, которую никто не оценит так, как ценил её я? Я, что, ошибался? И это не так важно, что она от меня ушла, чувство корпоративной солидарности сильнее уязвлённого самолюбия. Мне было обидно не столько за неё, сколько за себя. На этих мыслях я и уснул.

   И вот с 8-го на 9-е марта снится мне сон. Мы, несколько человек из нашего класса, бежим по длинному коридору нашей старой эсхаровской школы. Татьяна и Юля бегут впереди. Вдруг Юлька резко останавливается и говорит мне:

    — Всё, ты опоздал. Я тебя победил, — намекает он на наш старый спор. А за ним стоит радостная, улыбающаяся Татьяна и машет мне рукой.

   И на этом я проснулся от звонка будильника. Посмотрел — шесть часов, а первый вылет в восемь. Успеваю. Продолжаю лежать и думать:

    — Надо же такой глупости присниться! Тем более, что сны мне никогда не сняться или я их никогда не запоминаю. А тут, как будто не сон, а всё наяву. Кошмар какой-то. Надо будет рассказать Неле. Но надо вставать, работа.

   Ещё большая нагрузка появилась с понедельника, 9-го марта. На Магдебургском полигоне планировались крупнейшие по тем временам учения, руководить которыми должен был Министр обороны СССР маршал Гречко и наших экипажей уже не хватало для полётов в район предполагаемых учений.

   И вот 10 марта в районе полигона появился американский разведчик РБ-66, который был сбит нашим МиГ-19.

   Что тут сразу началось — трудно вообразить.

   Только в район Магдебурга каждый день вылетало от трёх до пяти экипажей, всем начальникам хотелось посмотреть, как наши истребители, не самые новые, МиГ-19 развалили американского разведчика, РБ-66, обломки которого были видны сверху, на лугу под Магдебургом. Наши вертолёты садились на лугу и привозили на аэродром разные блоки, агрегаты и прочее и мы рассматривали их с интересом, всё-таки самолёт вероятного противника. Экипаж, 3 человека, успел покинуть самолёт на парашютах.

   Всё это длилось целую неделю. Наши экипажи обеспечивали учения. Летали на полигоны, перевозили посредников с одного аэродрома на другой. Пассажирами были, как армейские начальники, командование из группы войск, так и офицеры из московских штабов.

   Где-то в это период я получил с Эсхара письмо, в котором мама писала, что Татьяна вышла замуж за Юлю. Вот тут я и вспомнил про свой сон, он уж точно был «в руку». Вот теперь я точно не буду «брать вину на себя» за то, что не предупредил Татьяну про «талисман». Теперь у них с Юлькой всё будет нормально, хотя я не очень верю в это фарс, повторить наш с Нелей «подвиг», женитьба одноклассников. Ведь мы почти друг о друге долгое время ничего не знали  и только, когда вновь встретились, поняли, что не можем друг без друга и лучше друг для друга пары себе не найдём. А у Татьяны с Юлей может быть только привычка, которая скоро пройдёт. Но всё равно мы с Нелей были рады за них.   

   Лето тоже обещает быть не очень томным, поговаривают, что в группу войск приедет какое-то начальство, а приехал сам Никита Сергеевич Хрущёв. Всё началось с выступлений-докладов в его присутствии. Обычно нашему полку на таких встречах слова не предоставляли, докладывали партийные работники северного и южного авиационных корпусов. Но на этот раз слово предоставили нашему полку. Более того, докладчиком был не замполит полка, как обычно, а освобождённый секретарь парткома, у нас был отдельный полк. При докладе  секретарь парткома майор Макаренко сказал фразу, что наш полк «около 20 лет работает без лётных происшествий по вине личного состава». Сам Хрущёв ему, в этом месте, зааплодировал и его поддержал весь зал. И в заключительном слове Хрущёв упомянул майора Макаренко и сказал:

    — Вот люди, овладевшие техникой! — затем повторил крылатую фразу, кажется, с ХХII съезда КПСС:

    — Наши цели ясны, задачи определены! За работу, товарищи!

   Уже на следующий день под заголовком «Вот люди, овладевшие техникой» в газете «Красная звезда» была напечатана передовица с портретом нашего командира полка Михаила Григорьевича Медведева. А через некоторое время майору Макаренко было присвоено внеочередное звание «подполковник» и он был назначен на должность командира отдельной части.

   Но на этом всё не закончилось. Н. С. Хрущёв решил выступить перед комсомольцами и коммунистами группы войск. Было принято решение, что все виды и рода войск, имеющие в группе направят своих делегатов из частей в первый городок, в Вюнсдорф. Из нашего полка выбрали пять человек, а из нашей эскадрильи майора Левдикова, штурмана эскадрильи и Мишу Митликина, но Миша уговорил как-то комэску и тот вместо Миши на встречу с Хрущёвым отправил меня.

   К двум часам дня нас собрали на стадионе первого городка в Вюнсдорфе. Весь стадион был заполнен коробками строя авиаторов, танкистов, мотострелков артиллеристов, связистов и других. Было очень жарко, но лишь немногие командиры догадались дать приказ солдатам взять с собой фляги с водой.

   Как только Хрущёв появился на трибуне и начал свою речь, как в плотно стоящих коробках начали падать в обморок солдаты. А медики ничего лучше не придумали, как под руки их тащить между коробками за пределы стадиона. С трибуны это хорошо было видно, но никто и виду не подал.

   Мы с майором Левдиковым стояли у самой трибуны хорошо видели Хрущёва и командование группы войск. Григорий Иванович снимал всё на кинокамеру, а я как бы был у него вторым номером и мы с ним свободно передвигались между коробками, чем и спасались от жары, так как у трибуны было не так жарко.

   Митинг продолжался около полутора часов и только, когда мы уже не могли держаться на ногах, митинг закончился и мы разъехались по гарнизонам.      


     Глава 222. Отдых в Крыму.

   Сентябрь — декабрь 1964. Приехал из отпуска. Планов громадьё. Хочу создать тренажёр техника. Мне интересно было работать. В мои обязанности входило поддерживать в исправности все вертолёты эскадрильи, проводить на них регулировочные работы и контролировать все технические работы и ведение технической документации. Параллельно я готовился к поступлению в высшее учебное заведение. Но было у меня и техническое «хобби», я мечтал создать технический тренажёр по поиску и устранению характерных неисправностей для тренировки техников и механиков. А ещё была семья, которой надо было уделять внимание и были наряды, а также множество разовых поручений.

   Но была ещё одна особенность сентября в службе за границей. С сентября месяца начинались замены и длились до самого Нового года. Иногда это были плановые замены, а иногда просто присылали людей на свободные должности. И по «традиции» сначала заменяемый устраивал прощальный вечер, а затем, чуть позже, когда приезжала семья, «заменщик» накрывал стол. Вот так всю осень мы весело и жили. Каждый вечер в гарнизоне, где-нибудь, да был праздник. Одни семьи уезжали, другие приезжали и мы как-то быстро привыкали к новым людям, к новым командирам, к новым подчинённым.

   В этом году у нас в эскадрилье по плану меняются семь лётчиков и трое бортовых техников. Для одной эскадрильи это много, так как три экипажа и три вертолёта нельзя будет планировать около месяца на задания, пока их не «введут в строй». Да и для плановых полётов этим экипажам надо планировать одну-две машины, чтобы они освоили новый для них район полётов.

   Незаметно проскочили четыре месяца и сразу после нового года мне запланировали очередной отпуск. Но поскольку это были зимние месяцы, то мне наш полковой доктор Борис Карпович Кушнир выделил семейную путёвку в дом отдыха в Ялту. Мы с майором Кушниром часто дежурили на ночных полётах и он, глядя, как я верчусь на старте всё время обещал отправить меня в санаторий или в дом отдыха. Вот сейчас он и выполнил своё обещание. Да и Нелю он дважды срочно отправлял в госпиталь на полковой санитарной машине. Это, когда она попала туда с сыном и мы встретили Ваню Подопригору и второй раз с аппендицитом, он её привёз прямо с машины на операционный стол. Вот с его подачи мы и оказались в Ялте.

   Мы приехали к родителям, немного там погостили, а затем, оставив им сына Виктора, ему было  уже полтора года, улетели в Крым. Лететь пришлось из Харькова в Симферополь на самолёте Ил-14 с промежуточной посадкой в Днепропетровске. У нас в полку, хотя и были три Ил-14, но мне на них ни разу не пришлось до этого летать, всё больше на Ли-2. Весь полёт была ужасная болтанка и Неля устала от этого полёта, о затем ещё до Ялты ехали на такси по старому «серпантине». Приехали в дом отдыха уставшие и еле живые. Хорошо, что были свободными семейные комнаты и нам предоставили одну из них.

   Уже на следующее утро мы записались на все возможные экскурсии и пошли пока самостоятельно знакомиться с Ялтой. Просто ходили гуляли по набережной и любовались городом. По дороге нам попался магазинчик, где продавали ставриду горячего копчения в таких аккуратных картонных коробочках. Нам сказали, что такую ставриду начал  выпускать только построенный завод и вы взяли две коробочки. Здесь же на набережной продавались апельсины. Нас тоже просветили отдыхающие, что это дефицит и апельсины появились в продаже только потому, что в порт в это время прибыл транспорт с апельсинами. Нагулявшись, мы пошли в наш дом отдыха и по достоинству оценили на вкус наши покупки. Ялта начала нам нравиться. Но это было только начало.

   На следующие дни мы уже с утра уезжали на экскурсии по всему Крыму. Это были экскурсии в Никитский ботанический сад, в Ливадийский дворец, в Бахчисарайский дворец, в Севастополь, в Алупкинский дворец-музей и так почти каждый день. О каждой такой поездке можно было рассказывать по несколько часов, столько было впечатлений. Но время пролетает быстро и уже через три недели мы рейсом Симферополь — Харьков возвращались к родителям, а затем, через Москву, в Германию, где меня с нетерпением ожидали в эскадрилье. Приближалась весна, а с весной наступало время учений, во время которых интенсивность полётов возрастала.   



       Глава 223. Если впереди цель, нельзя оглядываться назад.

   Моя семья уже несколько лет живёт в военном гарнизоне и мы уже вжились в этот военный быт. Мы с Нелей часто вспоминаем наших родных, наш посёлок под Харьковом, наших друзей, которые остались там, «в Союзе».

   Я иногда задумывался,

    — Как странно устроен этот мир и какие загадочные и не прогнозируемые существа, эти люди. Даже, я сам для себя.

   С Нелей мы знакомы со школы, но в школе мы не были друзьями, нас связывали с ней только товарищеские отношения. А вот с Татьяной мы дружили и какое-то время даже встречались и окружающие считали, что у нас с Татьяной что-то большее, чем дружба. Мне тоже так казалось, во всяком случае, я ей старался понравиться. Не получилось.

   С Нелей же мы пересекались периодически в классе или в больших компаниях  И только после окончания школы, мы вместе подавали документы в ВУЗы, она в университет, а я — в авиационный институт. Оба тогда не поступили. После этого два с половиной года не встречались. Просто каждый старался обустроить себя во взрослой жизни, что не так было просто.

   А вот, когда, через два с половиной года встретились, мы не могли наговориться друг с другом, такая возникла потребность в общении. Сколько было воспоминаний и того, что раньше было вместе с нами и того, что было с каждым в отдельности за это время, когда мы не общались. За это время мы даже друг друга не встретили, настолько мы были в разных местах и пути наши не пересекались.

   И почему-то я непроизвольно вспомнил в связи с этим, о Татьяне, нашей с Нелей одноклассницей, с которой мы не только дружили, во всяком случае я так считаю, но и жили в одном доме, в разных подъездах. После школы она начала как бы стесняться меня. Даже, если мы ехали с ней в одном автобусе, то она вызывающе уходила от меня подальше в автобусе и делала вид, что она меня не знает. И появилась только на нашей с Нелей свадьбе, вместе с Валентином Бреславским, бывшим моим одноклассникам. Она так и не узнала, как я ей благодарен за то, что она так себя повела и мы с Нелей из товарищей, сначала стали настоящими друзьями, а затем поняли, что мы не можем друг без друга и не представляем себя врозь.

   До встречи с Нелей я не представлял себе, что девушка может вместе со мной чему-то радоваться, хорошо ко мне относиться и по каждому поводу не капризничать и не ссориться. А с Татьяной у меня так не получалось. С ней было, как на готовом к действию вулкане, не знаешь, когда он проснётся. У Татьяны было два брата и она непрерывно вела с ними борьбу за «зоны выживания», поэтому у неё выработались мальчишечьи черты характера, когда она стремилась всё время всеми командовать, руководить, когда она считала, что она всегда права и все вокруг были чем-то ей обязаны.

   Когда мы с Нелей снова встретились, то я первое время ожидал, что меня будут в чём-то упрекать и я всегда буду неправ. И не мог долго привыкнуть, к тому, что Неля часто со мной соглашается, а если не соглашается, то объясняет, почему. Это потому, что у меня было не так много опыта общения с девушками по вопросам не только учёбы, но и общения.

   Я видел, что Неля  с уважением относилась к своей старшей сестре и нежно заботилась о своём младшем брате. Тогда я понял, что занял место между сестрой и братом. Она относилась ко мне, как к своей старшей сестре и заботилась обо мне, как о своём младшем брате. Как это можно было не оценить.

   А с учётом того, что мы были одноклассниками и у нас оставались многолетние товарищеские интересы и отношения, то мы часто возвращались к фразе:

    — А помнишь? — и это многого стоило.

   Неля как-то сразу вошла в мою военную среду, а это не так просто, и начала осознавать, что в моём ведении не только техника, но у меня в подчинении и люди, с которыми она ежедневно встречалась. А ещё она встречалась с их семьями, что определило и соответствующее отношение к ним. И в этом она оказалась гениально предупредительной и очень внимательной, особенно, когда старшие старались её чему-то научить или что-то ей советовали. Она и в этих случаях была самой прилежной ученицей.

   Вот при таких отношениях, не только будешь уважать свою жену и восхищаться своей женой, но и будешь влюбляться в неё каждый раз, когда находишь у неё всё новые и новые черты, как у человека, с которым связал свою жизнь. И уже более снисходительно относишься, когда она на вокзалах или в поездах, старается кому-то помочь, кого-то подбодрить, кому-то что-то посоветовать. В этом она была похожа на свою старшую сестру.

   Вообще-то я такого счастья не заслужил, разве только потому, что очень долго искал идеал, мечтал об этом идеале и думал, что этот идеал есть только в сказках. Нет, не в романах, а именно в сказках. В романах всё нафантазировано и время действия романа, как обычно, распространяется на год или два, а то и на несколько месяцев. А здесь проходят годы, десятилетия, а человек становится для тебя всё лучше и лучше и роднее, даже в том случае, когда вокруг всё плохо, всё летит кувырком и только этот человек тебе придаёт и поддерживает силы, заставляет что-то делать для себя самого и для других.


      Глава 224. Память о Гагарине.

   Впервые я услышал о Юрии Гагарине, как и большинство людей планеты, 12 апреля 1961 года. Я тогда учился на втором курсе Харьковского ВАТУ. Мы были на занятиях по «Зашите от оружия массового поражения» (кратко — ЗОМП). Вдруг, в коридоре учебного корпуса раздались громкие крики, топот ног и кто-то заглянул в аудиторию и крикнул: - Человек в космосе!.

   Мы не обращая внимания на офицера, который вёл занятие, тоже выскочили в коридор и начали громко что-то кричать, типа: - Ура! Человек в космосе! Хотя мы ещё не знали, кто полетел в космос. Но через какое-то время в учебном корпусе включили громкую трансляцию и мы не уходили с коридора в аудиторию, пока не прослушали полный текст сообщения и не узнали, что в космосе гражданин СССР, майор Юрий Алексеевич Гагарин. Тогда мы несколько успокоились и пошли продолжать занятия. Но разговор всё время переходил на это событие, так что занятие уже шло чисто формальным чередом.

Следующее занятие у нас было по физподготовке. Занимались на спортивных снарядах в спортгородке. Была хорошая солнечная погода, а у нас ещё и хорошее настроение, так что мы всё время говорили о космосе и о Гагарине. Далее, почти каждую неделю о Юрии Гагарине я вспоминал, изучая авиационные дисциплины, читая периодику, слушая радио и при просмотре телевизионных программ.

   А находясь в карауле на посту в военной комендатуре города Харькова 6 августа 1961 года я услышал из громкоговорителя на улице, что в космос полетел космонавт номер два — Герман Степанович Титов, который был дублёром Гагарина.

   В день, когда полетела в космос Валентина Терешкова у меня родился сын, эту дату я тоже хорошо помню. Такой у меня космический календарь.

   А через год я уже в гарнизоне, где служил, приветствовал Юрия Гагарина и Валентину Терешкову. Встреча была организована экспромтом, по случаю отлёта космонавтов с нашего аэродрома.
   У космонавтов был дефицит времени, по маршруту полёта их самолёта подходил грозовой фронт, но они задержались с вылетом и встретились с командованием, жителями и военнослужащими нашего гарнизона, за что мы были им очень благодарны. Когда ещё можно будет поприветствовать и самому сфотографировать космонавтов, а детям вручить им цветы. Это ведь на всю жизнь.

   После этого прошло несколько лет, я уже учился в ВУЗе, когда в конце марта 1968 года сообщили что в катастрофе погибли Юрий Гагарин и Владимир Серёгин. Было много комиссий, было много расследований, чтобы выяснить причину гибели, но к однозначным выводам так и не пришли. И споры не затихают до сих пор. А надо просто помнить.

   Прошло много лет. Все события, даже существование ГДР и ГСВГ, стали историей. Неожиданно, в 2021 году я нахожу в YouTube ролик: Гарнизон Шперенберг (7,15 мин), на котором гид Gerhard Zwicker проводит экскурсию по гарнизону Шперенберг (по его, варварски разрушенным, остаткам). На одном из кадров вижу, что около бывшего высотного домика господин Gerhard Zwicker демонстрирует именно эту фотографию - встречу Ю. Гагарина и В. Терешковой с жителями гарнизона, которую я тогда сделал.

   Было приятно видеть своё фото через столько лет на этой экскурсии, тем более, что это одно из немногих фото, которое я тогда успел сделать в спешке с плёнки. Плёнку же у меня попросила наша официантка Бела (по моему, она родом была из Белоруссии), чтобы сделать себе фотографии. Что произошло после этого, из-за давности я плохо помню, но плёнка так и осталась у Белы, а я уехал из гарнизона на учёбу.

   И вот через несколько десятков лет, я вижу, что жители Шперенберга помнят те события 60-х - 70-х годов прошлого века и гордятся ими, благодаря моему снимку, а это - так приятно. Эти события и эта фотография является связующим звеном сотни людей, которые когда-то служили в ГСВГ и жили в Шперенбергском гарнизоне, ходили по улицам Шперенберга и помнят те далёкие времена.


     Глава 225. Одним смехом не отделаешься.

   Этой бытовой байке-были в гарнизоне дали название «Дилинь — бом-бом» и она много лет переходила из уст в уста и многие гарнизоны после этого её интерпретировали на свой гарнизонный лад.

   В один из субботних дней два соседа Юра Пенкин и Вадим Стенкин, оба правые лётчики из первой эскадрильи, по всем гарнизонным традициям решили устроить помывку с небольшим домашним пикником. Летали они в разных экипажах и не всегда получалось, что оба в субботу оказывались дома. То командировка у одного, то наряд у другого, то оба сидят в других гарнизонах.

   Юра и Вадим были, как большинство лётчиков, крепкими коренастыми крепышами и даже чем-то неуловимым похожими друг на друга. Прибыли они в гарнизон одновременно и их распределили в одну эскадрилью правыми лётчиками и даже поселили по соседству. Иногда их в шутку даже называли Енкиными, по одинаковому окончанию их фамилий.

   Семьи, у кого был один маленький ребёнок или пока не было детей, жили в одной квартире «распашонке», с общей ванной комнатой и общей кухней. Одна комната направо, побольше с балконом, другая — налево, без балкона. В ванной комнате была колонка-котёл типа «Титан», который мы топили сами прессованными угольными брикетами. Брикеты эти нам привозили организованно и складировали в одном месте, с которого мы их приносили сами. Одного ведра хватало на помывку двух семей, да и много брикетов мы не приносили, чтобы в квартире не было лишнего мусора.

   Приняв решение об общей помывке ребята сказали, что Юра пойдёт за брикетами, а Вадим, у него был велосипед, съездит пока за бутылочкой горячительного с тремя колосками и пивом, да и женщинам каких-нибудь сладостей прихватит. Пока договаривались, то Юра имеющимися брикетами растопил «Титан», сказав:

    — Пока принесу новый уголь, вода уже нагреется и я тебе подогрею воду.

   Разговор был в присутствии женщин после чего каждый пошёл в своём направлении. Но когда вышли из подъезда и Вадим сел уже на велосипед, из-за угла показался его командир и крикнул:

    — Вадим, ты из гарнизона не выезжай, наш экипаж сегодня дежурный, так что особо не расслабляйся.

   Ругнувшись про себя, Вадим сказал Юре:

    — Придётся тебе ехать за пивом, а то начштаба увидит, что из дежурного экипажа выезжаю из гарнизона, разговоров не оберёшься.

   Так и порешили, Юра сел на велосипед, а Вадим взял ведро и побрёл за углём. Пока набирал уголь, пока поговорил с ребятами с другого звена, когда Вадим пришёл и поставил в ванную ведро с брикетами, понял, что вода нагрелась и решил сразу мыться. Женщины были в своих комнатах и он их не видел.

   Вадим набрал в ванную воды, разбавил пенообразователь и с удовольствием залез в неё, окунувшись в душистую пену. Немного понежившись в ванне, Вадим решил, что пора и стукнуть в дверь, чтобы жена потёрла спинку. А у нас был заведен такой порядок, что сигналом, что пора потереть спину, отходишь от ванной на два шага назад, так как весь в пене, и сильно два раза стучишь ногой в дверь. Вадим так и сделал. Дверь отворилась, Вадим это почувствовал по прохладному воздуху, который проник в ванную комнату через открытую дверь, но поскольку он был весь в пене, то ему не было холодно.

   И вдруг Вадим почувствовал лёгкий удар по мошонке и услышал:

    — Дилинь-бом-бом! — это был голос Наташи, жены Юры.

   И пока он соображал, как поступить, Наташа ещё раз, уже более требовательно, ударила по мошонке и снова произнесла:

    —  Дилинь-бом-бом!

    — Наташа! — воскликнул, не выдержав, Вадим.

   Наташа издала какой-то странный звук, типа:

    — Ы-ы-ы! А-а-а! — и повернувшись, хотела выбежать из ванной комнаты, но подскользнувшись, упала на пороге.

   Вадим голый и весь в пене, протирая наскоро глаза тоже повернулся, но споткнулся о Наташины ноги и упал на неё.

   Услышав шум за дверью, жена Вадима, Галя, вышла из своей комнаты, которая была рядом с ванной комнатой, но споткнувшись о лежащих поперёк коридора голого Вадима и Наташу, тоже упала на них, образовав «малу кучу».

   Но этого было мало. В этот момент открывается входная дверь и в квартиру входит Юра со словами:

А я вам пивка принёс! — но, увидев что-то непонятное, с удивлением присел последи коридора, со словами:

    — И што вы тут все делаете?

   Первой опомнилась Наташа, поняв, что всё это значит, набросившись, на совершенно ничего не понимающего Юру:

    — А ты, что тут хохочешь, это всё из-за тебя, дурака! Кто так делает? Не мог меня предупредить, что ты уезжаешь за пивом? И этот дурак, тоже, весь в мыле, как вас не перепутать!

   Казалось, всё уже закончилось, всё прояснится и останется в этой квартире. Но не тут-то было. Поскольку Юра от удивления оставил входную дверь приоткрытой, то на шум заглянул и сосед, замкомэск, поднимавшийся в это время по лестнице. Увидев ещё голого Вадима в окружении Наташи и Галины, расхохотался и принял участие в разборке того, что произошло, выдав:

    — Да, тут и с меня, как со свидетеля, бутылка полагается, одним смехом тут не отделаешься —  а в этом случае утаить это уже не представлялось возможным. Так и стало это событие достоянием гарнизона.

   Подобную байку я не раз слышал в разных вариантах, но то были импровизации. Возможно где-то ещё в самом деле подобное происходило, не знаю. Но мне пришлось на этот раз изменить фамилии и имена героев этого рассказа, очень он необычен и эти люди могли быть узнаваемы, а тогда художественная часть повествования будет теряться


     Глава 226. Миниатюры из жизни гарнизона

   Построение эскадрильи в понедельник. Перед постановкой задач на неделю комэск делал подведение итогов за предыдущую неделю и особенно дотошно за субботу и воскресенье. Именно на субботу и воскресенье приходилось больше всего приключений личного состава: от несанкционированных выездов из гарнизона на личном транспорте до встречи командования полка с подвыпившими офицерами или сержантами сверхсрочной службы.

   Стоя перед строем комэск продолжает свой монолог:

    — Почему у вас одни и те же отговорки. Вот стояла бутылка в холодильнике, а мы не выдержали и выпили её. А потом пошли в гасштет и добавили ещё по сто граммов. Что за детский лепет!? Вот у меня бутылка коньяка ещё с отпуска хранится и я её не тороплюсь допивать.

   И тут из строя раздаётся:

    — Товарищ майор! Товарищ майор!...

   Комэск останавливается:

    — Вы что-то хотели сказать, Василенко?

   Сержант сверхсрочной службы Василенко, оператор системы РЫМ-Б, весь подаётся вперёд и прямо выпаливает фразу на одном дыхании:

    — Товарищ майор, это у вас друзей мало. А вот у меня бутылка в холодильнике больше двух дней не задерживается.

   И не успел Василенко закончить фразу, как вся эскадрилья взрывается хохотом, да так, что проходивший недалеко начальник штаба полка,подполковник Бобровский Иван Антонович, останавливается и несколько секунд с недоумением смотрит на нас со стороны, но поняв, что никакой крамолы нет, идёт дальше, недовольно покачивая головой.

   Комэск понимая, что дальше мы будем только привлекать внимание, решает закончить построение:

    — Капитан Нефедьев, разберись с Василенко и его друзьями. Командиры звеньев с личным составом на аэродром. Разойдись!

   Все, толкая поочерёдно Василенко, расходятся и продолжают шутить над сержантом.

                х   х   х

   Торжественное построение полка 9 мая 1964 года. До построения ещё минут двадцать. Все выходят со столовых, лётной и технической, и направляются к месту построения, как раз напротив технической столовой. Многие пришли с детьми-дошкольниками, им тоже интересно присутствовать на торжественном построении.

   Идём вместе со всеми: я и капитан Миша Митликин, мой начальник, с сыном Юрой. Юра не отстаёт от отца с вопросами, тем более, что он ещё под впечатлением от завтрака в столовой, где наша официантка Белла угостила его какао с пирожками, так как от полного завтрака он отказался.

   Мы с Мишей здороваемся со встречными офицерами, а с Юрой все здороваются персонально за руку, чем он очень гордится, посматривая снизу вверх то на отца, то на меня. Когда подошли к месту построения, к нам подошёл заместитель командира полка подполковник Пишикин, они с Мишей служили раньше в одном полку в Каунасе и тоже поздоровался с Юрой за руку и спросил, обращаясь к нему:

    — Ну, как Митликины отметили уже День Победы?  — о на что Юра застеснявшись и прячась за Мишу, ответил:

    — Да, отметили!

    — А, пили что, наверное, спирт?  — интересуется дальше подполковник.

    — Нет, папа пил шампанское! — бодро отпарировал Юра. И все вокруг разразились хохотом.

   Причина хохота была для всех понятна. Обычно дома мы держали спирт в бутылках из под шампанского. И ёмкость большая, и вид не вызывающий отрицательных ассоциаций, как от бутылки с водкой. Да и использовали этот спирт в большей степени для растирания, дезинфекции или компрессов, так как угощать спиртом было не принято или только в крайних случаях.

    — Юра, ты не обращай внимания на этих дядей, им очень весело,  — смягчил ситуацию подполковник Пишикин. И добавил:

    — Вот и Борин папа пил сегодня шампанское,  — обращаясь к подходящим сыну и отцу, командиру одного из экипажей.

    — Мой папа не пьёт шампанское, папа пьёт только канистру,  — поправил Боря подполковника. И тут уже все стали хохотать взахлёб, а кто не слышал этих слов, пытались узнать с чего смеются, но смеялись уже «за компанию».

   Дело в том, что в некоторых семьях спирт в количестве 3-5 литров находился в канистрах и дети, даже не зная названия «спирт», называли его «канистрой», названием тары, в которой он хранился.

   Тут поступила команда «Становись!», что сразу снизило уровень веселья и все заняли свои места в строю, а мальчишки пристроились на левом фланге строя в пяти метрах от строя полка и тоже притихли, слушая праздничный приказ Министра обороны. Официальное празднование Дня Победы в гарнизоне начиналось.      


                х   х   х

   Был у нас в полку техник звена капитан Питинько. Украинец. Из под Полтавы. Из гоголевских Диканек. С ним было интересно работать, хохотали или улыбались непрерывно. Как-то механик выплеснул в песок не выливаемый остаток АМГ-10 (авиационное масло гидравлическое) из банки. Питинько сразу на него:

    — «Ты шож робыш, бисова твоя душа! Його ж (АМГ-10) роблють з чыстоиы пшеныци! Як же тоби нэ соромно!»

   Солдатик стоит перед капитаном, глазами хлопает и не знает, что сказать. Неделю парень ходил всех доставал, а правда ли, что АМГ-10 делают из пшеницы? А народ в полку тоже шутил, чтобы инженер полка принял зачёты по ГСМ, из чего изготавливают масло АМГ-10.

   В другой раз дело было на полётах. Садится самолёт и Питинько комментирует:

    — Дывы-дывы, ну хто так сидае! Шо у нёго очей нэмае? Шо ото вин з литаком робыть?

   Рядом кто-то из лётчиков говорит:

    — Питинько, это же командир садится!

   Тот сразу же парирует:

    — Та нэ можэ буты! Дывы-дывы, як грамотно выправляэ! О, цэ уже добрэ, ось так трэба литаты!

   Тут уж весь старт взорвался хохотом.


       *    *    *

   Наступает осень. Вертолёты Ми-4А заправляют антиобледенительной смесью спирта с глицерином. Глицерин, чтобы было лучшее прилипание смеси к лопастям. Вот некоторые механики из рядового состава охотятся за этой смесью. Её на борту целых 57 литров. Лучше всего запастись механикам этой смесью, 300-500 граммов во время заправки смесью. Некоторые ухитряются этим воспользоваться.

   Как-то иду мимо одного из вертолётов и каким-то боковым зрением увидел, что механик этого вертолёта очень уж засуетился, хотя должен был помогать заправлять смесь бортовому технику. Механики в моём подчинении, но вылавливать их со спиртом не входит в мои прямые служебные обязанности. Однако, подозрение у меня возникло.

    — Если удалось слить — попробую выловить в казарме, там  не отвертятся, —  подумал я и пошёл дальше заниматься своими делами.

   Подошло время отъезда с аэродрома и я поспешил к дежурной машине. Здесь я увидел, что механик, который суетился у вертолёта, несёт в руках узелок с комбинезоном. В этом тоже могло быть ничего странного, механики иногда берут в
казарму стирать грязный комбинезон.

    — Совпадение, — подумал я.

   Но два совпадения для одного человека, это уже много.

   Когда приехали в гарнизон, решил пройтись с механиками в казарму, просто самому стало интересно:

    — Как же они сливают спирт на виду у бортовых техников?

   Механики по гарнизону идут строем и в 20-30 метрах за ними иду я. Здесь, они начали нервничать, это было заметно. Заходим в казарму, поднимаемся на второй этаж, заходим в кубрик, они на полминуты раньше, и я вижу развёрнутый комбинезон висящий на спинке кровати. Я сразу:

    — Думай, старлей, думай! Прокачивай ситуацию или будешь выглядеть полнейшим дураком.

    — Кровать, на которой висит комбинезон, это не того, кто его нёс, значит у бросившего комбинезон, был дефицит времени. Значит, то, что я ищу должно быть где-то рядом. Но рядом абсолютно открытое пространство, стоят лишь сапоги с наброшенными на них портянками.

   И я иду на риск. Как бы нечаянно спотыкаюсь об эти сапоги, они падают и из одного из них вываливается солдатская фляга, как оказалось, со спирто-содержащей смесью. После этого технология слива спирта была установлена и никогда больше подобные случаи не повторялись.


      Глава 227. Чем бы лейтенанты ни тешились.

   В чем интрига?…
 
   В начале 1965 года в авиационные полки, где использовался спирт-ректификат, стали поступать его заменители: эфирный спирт, гидролизный спирт двойной очистки, и еще какие-то их варианты.

   То, что спирт в частях употреблялся не только по прямому техническому назначению, но и для «сугреву», ни для кого секретом не являлось. Ректификатом не брезговали ни солдаты, ни генералы. О маршалах не говорю не потому, что они не употребляли, а из чувства справедливости: лично я не видел маршала, пьющего спирт.

   На вертолете Ми-4 был бак на 57-60 литров со спирто-глицериновой смесью, прозванной «султыгой» и 3-х литровый бачок с чистым спиртом для стеклоочистителей лобовых стекол левого и правого летчиков. У запасливых борттехников еще был наполненный спиртом литровый или полуторалитровый штатный термос, припрятанный на задних створках. Но это, как правило, в командировочном варианте, с луковицей и салом в бортовом кармашке для гарнитура и шнура СПУ. У себя на аэродроме это добро пряталось подальше, в крайнем случае, в тревожный чемодан.

   На большинстве транспортных самолетов других эскадрилий тоже был запас спирта, но – чистого, без глицерина. Глицерин, на вертолетах, добавлялся для лучшей «прилипаемости» спиртовой смеси и, в общем-то, не мешал довольно широкой дигустации этого неоднородного продукта. Правда, при большом количестве глицерина или при плохом перемешивании (пили свежесмешанный продукт) смесь действовала как легкое слабительное, но по вкусу была похожей на ликер.
 
   Незадолго до этого, на «чужих» складах ГСМ наши машины пару раз заправили эфирным спиртом, который имел ужасающий запах санчасти. Поскольку пары эфира очень летучие, то все элементы конструкции быстро впитывали этот запах, и он стойко держался длительное время, доводя членов экипажа до головных болей. Поэтому экипажи категорически отказывались заправлять такой спирт, пошли потоком жалобы и этот эксперимент очень быстро отменили.

   Другая напасть по приведению даже ректификата в негодное состояние для пития –  стандартные металлические канистры. Изнутри они были окрашены специальной краской, которая имела запах бензольной фракции, что-то среднее между керосином и бензином.  А поскольку эти канистры являлись основной транспортировочной тарой, то налитый из канистры, даже самый чистый спирт, отдавал бензином. Поэтому, «для себя» бортовой техник чаще всего наливал 3-5 литров в солдатский чайник, из которого затем разливал в стеклянную тару. Для этой цели лучше всего подходили бутылки из-под шампанского. За такую бутылку можно было достать на складе любой агрегат, комплект новых лопастей, а если повезет, то и новый двигатель под замену. Разумеется, не для личных нужд, как сегодня.

   И в один из пасмурных дней прошел слух, что спирт скоро будет «отравленный». Все начали запасаться спиртом впрок. Стали прижимистыми, в полете стали поздно включать антиобледенительную систему и часто привозить лед на лопастях. Полетные листы пошли со сплошными сложными условиями, начались «разборки» с метео на чужих аэродромах, были или не были условия для образования льда. Так и до предпосылки можно докатиться. А то и хуже.

   Вот прослышал командир полка про эти «цирковые номера» и решил, что так и до беды недалеко. И начал готовить личный состав к эксплуатации техники с новым видом ГСМ (спирт относился к горюче-смазочным материалам). При поступлении на склад ГСМ первых бочек с гидролизным спиртом, командир принимает решение немного попугать личный состав. Солдатам, которые только запах спирта слышали, командир сказал, что от употребления этого спирта можно стать неполноценным мужчиной и тогда долго надо будет лечиться. Не знаю, поверили солдаты ему или согласились на эту игру, но проблем с ними по вопросу «употребления» на моей памяти не было.

   С техниками и летчиками, которые в любое время могли попробовать новый продукт, командир поступил более хитро. Он поставил задачу перед начальником медслужбы полка, чтобы тот во всеуслышание заявил и теоретически обосновал категоричное утверждение вредности употребления гидролизного спирта, даже двойной очистки.

   По этому случаю весь свободный офицерский состав полка, прикомандированных к нам отдельного отряда и отдельного звена был собран в класс подготовки к полетам и начмед начал нагонять на нас страхи.
Но по своей должности начальник медслужбы был человеком добрым, иначе как лечить в общем-то здоровых людей. Поэтому он нам начал рассказывать, каким образом спирт усваивается организмом. Ни до этого, ни после этого, такой замечательной лекции о технологии употребления спирта, я никогда не слышал, за которую очень благодарен нашему начальнику медицинской службы. Жаль, что тогда не законспектировал.

   Возьму на себя смелость воспроизвести основной смысл сказанного. Спирт, попадая в пищевод и желудок, воздействует на нервные окончания слизистой оболочки, через стенки которой полезные продукты впитываются в организм. Если пьешь чистый спирт, то он обжигает эти окончания, и они становятся на какое-то время нечувствительными и в это время человек, как бы ощущает чувство голода и потребляет много пищи. Далее доктор сказал, что возможно этот новый спирт более активно воздействует на чувствительные элементы стенки желудка, и сделал вывод: - Поэтому, товарищи летчики (почему-то доктор всегда считал, что в части пьют только летчики), первое время вы постарайтесь этот нехороший спирт разбавлять водой чуточку больше.

   И не успел доктор еще произнести слово «больше», как командир, весь багровый, а человек он тоже был незлой, вскочил, подбежал к доктору и стал задыхаться, как будто чистый спирт запил спиртом. Замахал руками, прогоняя доктора на место, и только минуты через 2-3 пришел в себя, выдавив: «Доктор, я Вам о чем приказал провести беседу? И тут же сам ответил: «О том, что этот спирт категорически пить нельзя!».

   И тут зал разразился многорезонансным хохотом. Хохот и реплики уже нельзя было остановить, и командир это сразу понял. Командиру также стало ясно, что его план тотального запугивания провалился, он дал знак рукой, чтобы все заместители следовали за ним, и вышел. Разводя руками и смущенно улыбаясь, доктор тоже последовал за ними. Один из командиров эскадрилий попытался успокоить народ, но понял, что это бесполезно и тоже всключился в общий гам. Так закончилась подготовительная работа по переходу на новый тип ГСМ на уровне командования полка.

   Развязка.
 
   Хотя все уже знали, что на склад ГСМ завезли гидролизный спирт, заправлять им системы не торопились, авось, командир сжалится и не станет заправлять им системы. На уровне эскадрильи известие о новом продукте воспринималось значительно проще и менее эмоционально. Ну нет и нет. До службы в части ни я, ни кто другой из моего окружения с чистым спиртом сталкивались, разве что, в лаборатории поликлиники, когда сдавали кровь на анализ, где чистым спиртом протирали палец.

   Да и в части питие было не в почете, было достаточно стимулов, чтобы этим делом не увлекаться. Самый главный из них – стремление офицера попасть в список кандидатов на учебу в «академию», то есть, в любое высшее учебное заведение. А для этого надо иметь не только хорошие показатели, но и достаточно времени для подготовки, которое, увлечение спиртным, напрочь съедает. Второй – не приветствовалось употребление спирта, если это касалось отмечания каких-то событий, кроме «обмывания» подтверждения классности летчиками. При обмывании классности спирт – основной продукт, полученный почти благодаря этой же классности. Что касалось, праздников, дней рождения, бани, других событий этого же уровня, будь добр – сбегай и принеси с фабричной упаковочкой, чтобы не подрывать свой компанейский авторитет. Вот если и этого не хватит, а душа просит и закусь пропадает, то разрешалось и спирта добавить, но на это отваживались немногие. Но это, к слову, а дальше – все о жизни.

   На следующий день, после беседы доктора о правильном употреблении спирта, мы пришли на аэродром, как обычно, и занялись каждый своим делом. Бортовые техники готовили машины к полетам, начальники групп по специальности устраняли мелкие неисправности и у меня, как у начальника группы обслуживания хватало работы. Тем более, что старший техник был в отпуске, а инженер эскадрильи – в госпитале. Контроль подготовки, работа с текущей документацией, подготовка одного борта к очередному ремонту, вечные трения с начальниками из-за нарядов – в общем, забот хватало, и о новом продукте все быстро забыли.

   И тут звонит офицер с ГСМ и говорит, чтобы все бортовые техники, у кого на руках имеются накладные на получение спирта, прибыли на склад с тарой и получили спирт. Дело обычное, я прошел по стоянке, передал распоряжение, добавил от себя, чтобы не держали спирт на борту, а сразу заправили системы, и на этом вопрос был закрыт.

   Уже часа через полтора первый бортовой техник подъехал на АПА, чертыхаясь, и стал выгружать канистры со спиртом. На вопрос – что случилось – снова ругань и тут мне стало понятно, что получили спирт гидролизный, а который слезно просили, ректификат, уже закончился и больше завозить не будут. Начальники групп обслуживания (АО, РЭО и РТО, АВ) внимательно слушали наш разговор, но никак не реагировали и, казалось, что их это не касается. После того, как я попросил оставить нам немного этого спирта (надо же было самим оценить, продукт, который нам подсунули), мы снова разошлись по рабочим местам.

   Через два часа, снова проходя мимо 26 борта, куда первыми привезли гидролизный спирт, я узнал, что они срочно вылетают по заявке, проверил подготовку, подписал контрольный лист, а борттехник напомнил мне, что спирт он оставил в ящике для чехлов, прямо в чайнике. Машина уже была опробована, дождались штурмана с КДП и они порулили на старт.

   Ближе к обеду, когда все начальники групп собрались в дежурном домике, подвели итоги, сегодня я как бы старшим был, начальник группы по АО спросил: Ну, что там за спирт? Мы с ним пошли к стоянке 26 борта, достали чайник, налили из него в 0,3-литровую бутылку жидкости и решили, что сначала попробуем на примочках, а тогда решим, как с ним быть. По запаху он не показался каким-то особенным и не строя никаких планов, начали двигаться в сторону столовой, завершая по пути неоконченные дела. К нам присоединился начальник группы по РЭО и тоже поинтересовался у меня: Ну что, инженер, угостишь новым спиртом, или как? На что я, помявшись, ответил, что не все с ним еще ясно и надо подождать. Он недовольно хмыкнул, но разговор на эту тему продолжать не стал.
Когда садились в машину, отъезжающую с аэродрома, Саня, так звали начальника группы обслуживания по АО, сказал: слушай, а давай Игната угостим, да и сами попробуем. На том и порешили, надо угостить человека, если сам просит. Следует сказать, что мы с Саней были старшие лейтенанты, а радист, Игнатий Иванович был в звании капитана, он к нам перевелся по семейным обстоятельствам с понижением в должности. Для меня он был Игнатий Иванович (старше меня более чем на 15 лет), а для Сани, просто Игнат, он был старше Сани лет на семь.

   Приехав в столовую, кое-кто из офицеров, кто действительно промерз или кто был любитель, сразу отпочковались к буфету, а мы втроем пошли за свой стол. Игнатий, так и не поверив мне, по дороге постучал по моему чемоданчику и убедился, что там что-то есть, потер руки и привычно надпил из своего стакана сразу 2/3 компота, освободив место для другой жидкости, и немедленно расправился с закуской.
 
   Мы с Саней переглянулись, и он махнул рукой, как бы говоря, а давай, будь что будет. Когда Игнатий склонился над тарелкой борща, Саня указал мне на чемоданчик и сделал наливательный жест рукой. Все еще сомневаясь о правильности наших поступков, я спросил: Ну что, кто употребит? Игнатий, не отрываясь от борща, не глядя, но точно мне под руку, пододвинул свой полупустой стакан. Чтобы это не было особенно вызывающим (открытое распитие за столом не поощрялось), я подождал, пока от соседнего стола отойдет официантка, и наполнил стакан Игнатия до краев. Он его сразу же надпил наполовину, крякнул и снова принялся за борщ. Мы с Саней чего-то ждали, даже не приступая к первому.
   Через пару минут Игнатий порозовел и спросил: А где это вы сегодня ректификат раздобыли? Молча, мы снова с Саней переглянулись и озабоченно стали перемешивать что-то в тарелках. Игнатий Иванович тем временем покончил с первым и эдак деловито стал ждать, пока официантка принесет ему жаркое, которое он заказал. Когда жаркое было на столе, Игнатий допил оставшуюся спирто-компотную смесь из стакана, выразительным жестом показал, чтобы в стакан добавили еще чуть-чуть, выпил уже чистый, тихо крякнул, нюхнул хлеб и принялся за жаркое. Мы с Саней ели медленно, наблюдая за самочувствием Игната и, когда тот справился со вторым, нам сразу стало легче, отлегло от сердца.

   Но когда Игнатий Иванович вышел, мы разразились тихим хохотом. Были мы похожи на заговорщиков, которые хотели отравить своего нелюбимого короля, ожидая, что он начнет корчиться в конвульсиях. И обрадованные благополучным исходом дегустации, мы тоже решили попробовать на вкус этот гидролизный напиток. Разделив между собой остаток, мы выпили, съели второе и, обсуждая весь наш «балаган», отправились по домам.
 
   Наш приговор продукту был не очень строгий. По вкусовым качествам спирт не отличался от ректификата, только сушил губы и в течение нескольких минут после употребления, было желание их вытереть или облизать языком. Затем это ощущение проходило, и дальше все было как обычно.

   К вечеру, заглянув в штаб, чтобы узнать, какие на завтра имеются заявки, мы увидели довольного Игната и рассказали ему о нашем эксперименте. Его первый вопрос был: А у вас еще осталось? Мы сказали, что в чайнике осталось еще пара-тройка литров. Он сразу позвонил на стоянку, ДСП был на месте. Игнатий сразу очередным рейсом дежурной машины поехал за чайником. Чем закончилось в тот день – не знаю, затянули другие дела, и все дальнейшее стало обыденным. Но мы с Саней и Игнатом иногда вспоминали эту дегустационную трапезу с «отравленным» спиртом. При этом Игнатий Иванович нас обязательно «шантажировал», чтобы мы ему «ставили» за издевательство над его организмом.

   А гидролизный спирт двойной, а затем и тройной очисток, между тем, в авиации прижился, и вскоре все забыли о настороженном к нему отношении.

   Правда, постепенно слух о нашем экспериментальном дегустировании распространился среди офицеров полка и при нашем появлении в столовой иногда кто-нибудь спрашивал: А вам не надо какой-нибудь продукт продегустировать?

   Начальство (каждый начальник в отдельности), уже задним числом, пожурило меня и Саню за «несеръезное отношение» к «серъезным вещам». Замполит полка, человек очень строгий, но никогда не принимавший скоропалительных решений, выразился более определенно, сказав: «Чем бы лейтенанты ни тешились…». И не более того.


      Глава 228. Два упражнения на 1-й класс

   Начались ночные плановые полёты. Возвратился разведчик, даны указания, все разошлись по машинам. И вдруг вводная: борт 34 — отказал генератор. Командир экипажа смотрит умоляюще, ему осталось два упражнения, до выполнения нормативов на 1-й класс по КБП. Как выходить из положения? Искать специальные ключи для демонтажа генератора, это потерять 30-40 дорогостоящих минут.

   Принимаю решение. Бортовой техник едет на АПА на склад за новым генератором, а я с механиком демонтирую генератор стандартными ключами. Для этого снимаю куртку и вообще остаюсь в майке, а затем и её снимаю. Начало декабря, температура +3 градуса по Цельсию. Рукой без одежды можно работать в развале агрегатов с большим удобством.

   Демонтируем генератор быстро, а вот поставить новый на его место не так просто. Но мне только бы его наживить, что не так просто, хотя мне этот "фокус" в училище удавался не раз. Но то учебное упражнение, а это реально летающий вертолёт.

   В это время мимо вертолёта на велосипеде проезжает инженер полка по самолёту и двигателю, капитан Санин. Увидев, что двигатель раскапочен, и вокруг вертолёта относительно много людей, от подъезжает к машине интересуется у Сани Захарова, начальника группы по авиационному оборудованию:

    — Захаров, что здесь происходит? Почему вертолёт не на старте?

   Саня быстро сориентировался и всё переводит на меня:

    — Товарищ капитан, Хандурин принял решение заменить генератор, — и чувствую по интонации, стервец, хитро ухмыляется.

   Но Санина на мякине не проведёшь, он сразу почувствовал возможный подвох и сразу отреагировал:

    — Но генератор, кажется, относится к вашей службе, авиационному оборудованию?

   Захаров тоже за мыслью в карман не лезет, парирует:

    — А Хандурин новую технологию замены апробирует, подойдите, посмотрите.  — Вот, Санька, гад, я припомню тебе твои шуточки. Сейчас Санин опять придёт меня экзаменовать. Он это всегда делает при каждом удобном случае.

   Но сейчас очень неудобный случай, у меня только ноги торчат на стремянке и сам я под капотом в очень неудобной позе с вытянутыми вперёд и вверх руками.

   А в это время капитан Санин подходит ближе к вертолёту, видит меня раздетого по пояс в агрегатном развале и восклицает, почти кричит:

    — Хандурин! Что за стриптиз? Кто разрешил работать без комбинезона? Вы что, не знаете технику безопасности, при работе на технике?

   И я уже про себя:

    — Да, знаю я, знаю, эту вашу технику безопасности, но она мне сейчас ни к чему, — а вслух отвечаю:

    — Товарищ капитан, осталось две гайки наживить и генератор на месте. Я вам на старте обо всём подробно доложу.

   Я уже хорошо знал стиль работы капитана Санина и был уверен, что сегодня на полётах я его больше не увижу. А завтра, если мы встретимся и он вспомнит об этом эпизоде, я ему доложу подробно, почему я принял такое решение.

   Так и случилось, во время стартового времени в эту лётную смену мы с капитаном Саниным так и не пересеклись.

   Вот последняя гайка наживлена, я затягиваю все гайки тарированным ключом, Саня Захаров подсоединяет штепсельные разъёмы и готовим вертолёт к запуску.   

   Лётчики в кабине, запуск и опробование систем, командир ещё добавляет оборотов и вертолёт зависает. Командир показывает, что всё в норме. Надо бы облетать, но уже тёмное время. Беру на себя ответственность и подписываю контрольный лист на вылет. Машина рулит на старт и вскоре взлетает.

   Идём и мы на старт. По дороге захожу в каптёрку, наливаю немного спирта, залпом выпиваю и заедаю кусочком хлеба с салом. Через 2-3 минуты согреваюсь.

   Больше никаких серьёзных отказов не было, плановую таблицу выполнили и полёты завершились нормально.

   А вот через два дня попал в санчасть, сказалось переохлаждение организма, но через четыре дня меня уже подлечили, но такой опыт замены генератора запомнился мне надолго.

      Глава 229. Один на бетонке.

   Мой начальник капитан Митликин Михаил Дмитриевич честно и справедливо планировал наши отпуска. Если был в зимнее время, но на следующий год будешь отдыхать летом. И в этот год мне выпадало лето. Но тёплое время не один месяц, так что надо было спланировать отпуска так, чтобы на обслуживании техники оставалось всегда два человека, целая эскадрилья ведь.

   В это время вместо закалённого ещё фронтом Константина Филиппыча, которого всё таки уволили в запас с 24-я с половиной годами календарной выслуги, так решила Москва, к нам пришёл новый человек.

   Точнее, это для Михаила Дмитриевича он был новым. А для меня это был мой однокашник по училищу, только он был с другого взвода, Валентин Цопа. Валентин всё время писал рапорта, чтобы ему разрешили летать в должности бортового техника. С этой целью его и перевели к нам в полк из под Дрездена. Чтобы он поработал старшим техником группы, а когда освободится должность его обещали перевести на борт.

   Вот его-то капитан Митликин и решил отправить первым в отпуск, в середине мая, с условием, что моя очередь — следующая, с июля месяца. Отпуск к нас был по полтора месяца. Сам Михаил Дмитриевич должен был идти после меня, осенью. Он учился заочно в институте на заочном отделении и ему к очередному отпуску полагался ещё учебный отпуск и отсутствовал он обычно дольше нас. Так мы и порешили, по справедливости.

   Когда Валентин с женой Надей и сыном Толиком уезжал, то они уговорили и Нелю поехать до Бреста с ними, а там к неё пересадка на Харьков и они ей помогут с посадкой, так как их поезд на Киев будет позже.

   Обычно, у меня правило такое, что я стараюсь Нелю одну не отпускать в дальнюю дорогу с пересадками, но тут они меня уговорили. Да и Валентин с Надей обещали ей помогать, так как она ехала с сыном, Виктором.

   Не знаю, как уж так получилось, что в Бресте, при пересадке, один маленький
чемоданчик с документами и вещами сына остался в вагоне поезда, который ушёл в Москву.

   Я этого ничего не знал и приезжаю в отпуск, а мне говорят об этом происшествии. Настроение сразу испортилось из-за утерянных документов. Но Неля, молодец, вместе с папой сделали сразу заявление и точно описали, где и какие вещи были утеряны. И какое облегчение было для всех, когда, через два дня после моего приезда, пришёл багаж с этим чемоданчиком и подробной описью, что было в чемоданчике. Все радовались, как дети. Вот тогда мы оценили, какой был порядок на советских железных дорогах, как всё точно и слаженно работало.

   Это лето мы отдыхали у родителей, так, как мы давно не отдыхали. Это был наш первый летний отпуск у родителей с тех пор, когда я окончил училище и после нашей свадьбы.

   Мы всё время пропадали на речке: купались плавали на лодке, ловили рыбу и  искали в обрывах раков — и это занимало у нас всё светлое время суток. А мы с Нелиным братом ещё ухитрялись сходить на ночь на сомят, которых была масса у нас нв тёплом канале. Мы с ним сидели в полной кромешной темноте и только по звуку колокольчика на удочке определяли, что на крючок попался сомёнок.

   Но в летнее время отпуск пролетает быстро и как-то незаметно, как след метеорита. Когда отпуск закончился, я возвратился в часть, а Неля осталась с сыном у родителей. Нам так было удобней ибо в это время начинаются учения и я всё равно буду сутками на аэродроме.

   Приехав в часть, я сразу включился в работу, которой был непочатый край. Начались большие учения и поскольку мы с Мишей Митликиным остались вдвоём, Валентин перешёл на борт, нагрузка всех работ теперь распределилась на нас двоих.Миши не было и я поехал завтракать только после того, как выпустил на звдвние последнюю машину, запланированную на этот день.

   Пришёл в столовую и встретил там нашего доктора, майора Кушнир, который сказал, что капитана Митликина только что повезли в госпиталь с диагнозом обширный инфаркт. Я удивился, какой инфаркт, ему только 33 года, но Борис Карпович убедил меня, что это действительно так и это серьёзно.

   После завтрака я пошёл домой, но не заходя к себе, постучал к Митликиным. Дверь открыла вся в слезах Эмма, жена Миши и рассказала подробно, как всё произошло. Он собирался идти менять меня и, когда натягивал сапог, у него случился приступ ишемической болезни. Эмма сразу позвонила в санчасть и вся полковая медицинская машина завертелась.

   Вот с этого дня я остался один из всей нашей службы. Один раз вырвался к Мише в госпиталь с Эммой, когда Мише уже стало лучше, если так можно назвать его состояние.

   Через несколько недель Михаил Дмитринвич возвратился из госпиталя, но с нитроглицерином уже не расставался. И с этого времени кадровики начали оформлять документы на увольнение его в запас. К этому времени и Миша, и Эмма несколько успокоились и смирились с тем, что служба в гарнизоне для них завершилась.

   Для меня это был очень жестокий удар. Я ещё ни разу в таких условиях не расставался с людьми, которые стали для меня близкими. При прощании на вокзале, когда поезд отправился, я не выдержал и расплакался чуть ли не навзрыд. Хорошо, что вокруг никого уже не было и можно было не сдерживать себя.

   Вот так я и остался один на бетонке. Один во всех лицах: и инженер, и начальник группы обслуживания, и старший техник этой группы. И только благодаря тому, что Миша меня научил и натаскал за это время, я чувствовал себя, и с техникой, и с людьми, уверенно. Вот только на сон теперь времени у меня совсем не хватало.

   В добавок ко всему, инженер полка и командир эскадрильи дали мне понять, что помощи мне ждать неоткуда. Лишних людей нет, везде пустые штатные клетки и мне посоветовали взять в помощники толковых сержантов-сверхсрочников. В помощники взять-то можно, но кто будет выполнять регулировочные работы, кто будет составлять все отчёты и принимать зачёты, кто будет выполнять доработки — об этом они не подумали. Вот я и крутился в трёх лицах по принципу «Фигаро — здесь, Фигаро — там».

   Так прошли август и сентябрь, а в октябре — грянул гром. Во время взлёта на одной из машин лопасть несущего винта вошла в режим колебаний типа «флаттер» и разрушилась. Экипаж и машина по счастливой случайности, остались невредимы, но посадка получилась аварийной и очень жёсткой. Комиссия, когда разбиралась, то всё было как бы нормально, но где-то в акте прозвучала моя фамилия, что через год мне аукнулось. Но это будет потом. А сейчас я всё это разгребал сам. Сам связывался  с институтом НИИ ЭРАТ ВВС. Сам отправлял детали на исследования  и сам стал ждать, результатов исследования. Как я понял, никого это больше не интересовало, а помощников у меня, как не было, так и нет. Все улетают, а на бетонке я остаюсь один.

      Глава 230. Тайна фибрового чемоданчика

   Было это на заре лейтенантской юности. Прибыл я в полк после окончания военного авиационного училища вместе с другими лейтенантами в том числе и из других училищ.

   Все мечтали летать бортовыми техниками: и форма лётная, и питание по лётной норме, и девушкам можно хвастаться, что из «лётно-подъёмного состава». А вот мне не надо было хвастаться девушке — я сразу после училища женился на любимом мной человеке. Летать мне тоже нравилось, но ещё больше нравилось возиться с техникой, это меня захватывало больше, чем безучастно часами следить за приборами в кабине, где этим, кроме меня занимаются ещё два человека. Что касается питания, то я не был лётным гурманом и меня вполне устраивала техническая норма питания.

   И, когда мне предложили должность старшего техника группы обслуживания по вертолёту и двигателю — я, не раздумывая, согласился. Как, позже выяснилось, я ни в чём не потерял, да и новая работа захватила меня.

   Одного я не осознал полностью, давая согласие на эту должность, что, люди, которыми я должен командовать и руководить, которых я обязан обучать и контролировать, будут старше меня возрастом, и иногда на много.

   Инженер эскадрильи, который рекомендовал меня на эту должность, знал нашу работу в совершенстве, побывал в двух авариях и чудом выжил один из двух экипажей в страшной авиационной катастрофе и его словам можно было доверять. Командир эскадрильи, майор Калёнов, который утверждал меня на этой должности, он вскоре ушёл в запас, человек молчаливый, почти угрюмый, сказал мне:

    — Работай, лейтенант. Мы тебе доверяем.

   Я не знал даже имени и отчества майора, это мне и не надо было, так как у меня и в мыслях не было, что я, молодой лейтенант, могу назвать командира эскадрильи, боевого офицера, по имени и отчеству, а не «товарищ майор», как положено по уставу.

   После того, как комэск произнёс слова о доверии, я с головой окунулся в работу. Всё, как будто, шло хорошо, если не считать таких мелочей, когда кто-то из моих, пока условных, подчинённых подкинет мне какой-нибудь каверзный вопрос на проверку моей технической квалификации или общей эрудиции. А эти, мои подчинённые, прослужили в авиации в 3-6 раз больше, чем я, сменила несколько частей, гарнизонов и имели богатый опыт тонких подначек, которые всегда были завуалированы под профессиональное любопытство, на которое даже нельзя было обидеться.

   Даже, если я отвечал на вопрос правильно, кто-то как бы начинал сомневаться, вмешивался с репликой:

    — А вот у нас было по другому, — после чего завязывался спор, который, разумеется, был не в мою пользу, так как многие думали:

    — Лейтенант ещё молодой, не всё знает, — что существенно, как я тогда считал, подрывало мой авторитет, как технического  руководителя нижнего звена.

   Моя эрудиция тоже не стояла на месте и мне пришлось запасаться основательно аргументами не только устного, но и типографского характера, чтобы убедить особо ретивых моих доморощенных экзаменаторов. А особенно внимательно мне пришлось наблюдать и фиксировать все мелкие неточности у каждого моего подопечного, которые не влияли на подготовку техники, но были «на грани» нарушения или упрощения регламента. Поняв, что просто так меня уже нельзя «поймать» на чём-то, всякие «наезды» прекратились и мы зажили довольно дружно.

   То же самое произошло и с молодыми лётчиками, но с ними было не так просто, они прилетали и в «Журнале подготовки к полётам» оставляли замечания, которые надо было устранять. Правда, здесь мне помогали начальники групп по специальности: авиационному оборудованию, радио, радио-техническому оборудованию и другим. Так капитан Иван Осипов часто, жалуясь на связь, оставлял замечание:

    — Что-то трещит а ушах,  — пока ему в ответ начальник группы по радио капитан Иванов Игнатий Иванович не ответил в графе «Устранение замечания»:

    — Надо мыть уши,  —  на что капитан Осипов разозлился и пожаловался комэске.

   Когда комэск начал разбираться, то капитан Иванов тоже пожаловался, что многие лётчики пользуются нестандартными наушниками, которые очень сильно фонят. Поэтому, все посмеялись с этого письменного диалога и инцидент был исчерпан.

   Всё это привело меня к мысли, что мне надо иметь с собой какие-то справочные пособия, на которые я мог бы аргументированно сослаться, чтобы убедить технический состав эскадрильи правильно выполнять работы. Для этого я приобрёл небольшой фибровый чемоданчик и уложил туда несколько справочников, карточки учёта неисправностей, Единый регламент по работе на технике, бюллетени по доработкам и другие документы. Получалось около полутора килограммов бумаг и было удобно носить их с собой, тогда кейсов, типа «дипломат» ещё не было. И мой фибровый чемоданчик был для меня очень удобным ещё и для того, чтобы на нём оформлять разные документы «на ходу». Через несколько месяцев в этом чемоданчике собралось столько интересного, что многие, и техники, и лётчики — исходили от любопытства:

    — А что же там такого интересного, что я его из рук не выпускаю?  —  И при всяком удобном случае пытались заглянуть в него.

   А я при каждом удобном случае извлекал из моего чемоданчика нужный документ и разил наповал кого-нибудь из техников или лётчиков. Это большинству перестало нравиться и теперь многие стали охотиться за моим фибровым чемоданчиком, норовя его куда-то спрятать, чтобы я его подольше искал.

   И вот, однажды, в конце осени, я сидел в эскадрильском домике, у себя в группе и через окно заметил, что три механика: Серкин, Дрижерук и Великов — на стоянке вертолёта с бортовым номером 35, с чем-то играются, вместо того, чтобы идти на построение перед началом полётов. Я взял чемоданчик и направился к этой стоянке.

   Когда я подошёл ближе, то увидел, что механики загнали на бетонную плиту ужа и не пускают его в траву, куда он норовит от них уползти. Мальчишки ещё, что с ними поделаешь. Приказав им идти на построение, я взял этого ужа и положил в свой фибровый чемоданчик, решив по дороге на старт занести его в овраг, где всегда было много ужей.

   Придя к месту построения, зашёл в будку дежурного по стоянке подразделения, положил чемоданчик на стол, но меня окликнул комэск, я сегодня был старшим технических групп по подготовке. Было уже прохладно и в будку дежурного набилось человек десять лётчиков с планшетами и штурманскими портфелями, так как в будке было тепло от печки-буржуйки.

   Комэск развернул плановую таблицу полётов и уточняет у меня о запасных машинах, исправляя номера машин в таблице. В это время дверь будки дежурного резко распахивается и из двери почти кубарем вылетают лётчики и штурманы с криком:

    — Змея!

    —  Гадюка!  —  И прочей не нормативной лексикой.

   И тут, как назло, подъезжает замкомполка, комэск бежит ему докладывать, а начштаба эскадрильи даёт команду на построение. Все сосредотачиваются, становятся в строй по экипажам и звеньям и замкомполка ставит задачу на полёты.

   Догадываясь, примерно, что произошло в будке дежурного, мне, с одной стороны было  смешно, а с другой — я еле себя сдерживал от смеха, чтобы не выдать себя, так как комэск меня точно «по головке не погладит», хотя я и не виноват.

   Построение закончилось, экипажи начались расходиться по машинам и комэск на ходу спросил у меня:

    — Инженер, а что это было в будке дежурного?  —  На что я только пожал плечами:

    —  Не знаю, товарищ майор. — А я действительно на это время не знал, что же в самом деле там произошло.

   Только на следующий день я, приблизительно, восстановил, что же произошло в будке у дежурного.

   Когда я оставил там свой фибровый чемоданчик, он лежал на углу стола. Лётчики к нему были неравнодушны и начали двигать его по столу, перепасовывая друг другу. Затем, то ли кто-то открыл чемоданчик, то ли он сам открылся, но уж, напуганный ударами по стенкам чемоданчика, выскочил оттуда, но настолько быстро, что никто не заметил откуда он взялся, так рассказывали назавтра очевидцы. А, когда, кто-то крикнул, что это змея, некогда было рассматривать, что это уж и попрыгали к двери даже через стол. Вот тут и подъехал замкомполка, это меня спасло от разных вопросов.

   Но я не оставил ужа на произвол судьбы. Когда все разошлись, я зашёл в будку, нашёл забившегося под стол ужа, водворил опять его в свой фибровый чемоданчик и по дороге на старт, выпустил его в овраг.


     Глава 231. Як-28, посадку запрещаю.

   Наш, Шперенбергский гарнизон с нетерпением ждал майских праздников. Первая половина весны на территории ГДР в этом году выдалась очень тёплой, мы даже на 8 марта ходили в рубашках с короткими рукавами и были уверены, что уж майские праздники нас порадуют ещё большим теплом.

   До первого мая оставалось несколько дней и я старался завершить в эскадрилье все трудоёмкие работы, чтобы не оставлять их на после праздничные дни, когда производительность труда резко падает по причине долгой раскачки.

   Дни были тёплые и я мотался по стоянке в одном летнем комбинезоне, не думая, о более тёплой одежде. И вдруг в середине дня поступил сигнал: «Тревога!», а вслед за ним поступила команда о перебазировании на запасной аэродром «Ударный». Не успели мы опомниться от этих команд, как на посадку начали заходить Як-28 из Вернёйхина, наш аэродром для них считался аэродромом рассредоточения. Как только приземлилась их первая эскадрилья, начали взлетать наши: сначала взлетели самолёты 2-й АЭ, затем — самолёты 1-й АЭ и следующими начала взлетать вертолёты нашей, 3-й АЭ. После того, как взлетел наш последний вертолёт с рулёжки, мы увидели, что на полосу начали садиться Як-28 следующей эскадрильи или другого полка дивизии.

   Я летел на вертолёте командира эскадрильи, который летел замыкающим, так как мы ждали, пока взлетят все вертолёты эскадрильи. Кроме тревожного чемоданчика я ничего не взял, просто не успел, бегая по стоянке, чтобы проконтролировать готовность техники. И разные вводные, как всегда, всё время отвлекали. Да и вылетали мы всегда на запасный аэродром без ночёвки, думал, что к вечеру вернусь домой.

   Летели очень низко, было даже видно, как иногда из кустов выскакивали дикие кабаны и от сильного шума вертолёта начинали метаться по полю. Но уже через двадцать минут стали видны знакомые ориентиры и наш вертолёт пошёл на посадку. Когда машина зарулила на место стоянки, ко мне подошёл инженер полка по самолёту (вертолёту) и двигателям капитан Санин и сказал, что надо готовиться работать с «Ударного» не менее трёх дней. Это значит, что все задания будем выполнять с запасного аэродрома и домой попадём не скоро. Это была первая неприятность. Вторая — то, что прилетели не все специалисты, надеясь, что к концу дня всё равно возвратимся домой, теперь надо будет разбираться, кто будет готовить машины к полёту, так как в группах служб обслуживания много солдат из молодого пополнения, которые к самостоятельной работе не допущены.

   Далее полк работал как и на базовом аэродроме: готовили машины, экипажи и те уходили на задание по всей ГСВГ. На запасный аэродром прибыл наземный эшелон, где были все виды довольствия и обеспечения, к вечеру были установлены палатки с кроватями на весь личный состав, прибывший по тревоге. Обед и ужин был обеспечен как и на базовом аэродроме.

   У меня лично начались проблемы к вечеру, когда сильно похолодало. Поскольку тревожный чемодан был укомплектован уже по летнему варианту, то тёплого белья не оказалось, а я был в летнем техническом комбинезоне, который к ночи уже не согревал. Под одеялом в неотапливаемой палатке тоже невозможно было согреться. Правда в тревожном чемодане была плащ-накидка, которой я укрылся перед сном.

   Проснулся ранним утром от того, что простыни на постели были влажными, как будто я всё время был под дождём, а прорезиненная сторона плащ-палатки, которой я укрывался, была вся мокрая. И только тогда до меня дошло, что всё тепло от моего тела и дыхания сконденсировалось на прорезиненной стороне плащ-палатки. Только тогда, через несколько лет пользования плащ-палаткой, я понял, что это от дождя надо носить её прорезиненной стороной внутрь. А если укрываться ночью, то надо это делать прорезиненной стороной наружу ибо весь конденсат соберёшь на своём теле.

   Пришлось уже в шесть часов просыпаться, одевать свой комбинезон и идти на стартовый командный пункт полка (СКП). У них там была буржуйка и я быстро отогрелся, а заодно и узнал все новости и ознакомился с заданиями. На сегодня  для вертолётов было четыре задания: Цербст, Мерзебург, Карл-Маркс-штадт и Кётен. Были задания и для других эскадрилий, но они меня не интересовали. Через час на СКП начали подтягиваться и командиры экипажей, интересоваться маршрутами заданий, а штурманский народ уже прокладывал маршруты.

   Отогревшись на СКП, я вместе со всеми направился готовить вертолёты на задания. Взлетели первые самолёты, через какое-то время на задание ушли и наши экипажи и мы направились на завтрак. После завтрака совсем отогрелся, да и солнце начало пригревать, жизнь налаживалась.

   Через полчаса прилетел первый за сегодня Ли-2. Когда самолёт зарулил на стоянку, я увидел, что из самолёта вышел замкомполка подполковник Пишикин Александр Николаевич и направился к СКП и командирской палатке.
 
   Мне надо было в другую сторону, к своей эскадрилье, которая находилась по эту сторону взлётно-посадочной полосы (ВПП). Вся эскадрилья была в сборе и на тех вертолётах, которые не ушли на задания, работы продолжались по ранее намеченному плану. Одни дозаправляли ГСМ, так как заправщики прибыли только сегодня рано утром, другие наводили порядок в кабинах и отсеках, так как на запасном аэродроме был кругом песок и при рулении он попадал во все места, где только мог удержаться. Распределив механиков по машинам, я пошёл на СКП, чтобы узнать дальнейший наш распорядок и уточнить заявки на следующий день.

   Как только я перешёл ВПП и приблизился к СКП, то увидел, что подполковник Пишикин с кем-то говорит по рации, а оглянувшись, увидел, что на посадку заходит Ли-2 первой эскадрильи. Когда я был у самого СКП, самолёт коснулся полосы, она у нас была из металлических полос, так называемая, решётчатая «железка». Я увидел, что Ли-2 быстро срулил с полосы и уже по боковой полосе порулил на место стоянки 1-й АЭ, когда со стороны СКП раздался громкий зычный голос подполковника Пишикина, переходящий на крик:

    — Маленький, запрещаю! Маленькому посадку запрещаю! Маленькому посадку запрещаю! — и тут все увидели, что на горизонте появился Як-28, который быстро приближался, увеличиваясь в размерах и все видели, что он пытается садиться на «железку» и Пишикин не выдержал и начал открытым текстом:

    — Як-28, запрещаю! Як -28, посадку запрещаю! Запрещаю! — но все видели, затаив дыхание, что уже поздно, катастрофические последствия неизбежны.

   И вдруг, в самом начале полосы, Як-28 чуть приподнял свой острый нос, из сопел вырвались какие-то, как бы совсем другие струи газов, ударили в железку, подняли клубы такой пыли, что казалось всё покроет вокруг. А самолёт сначала нехотя, а затем, как стрела помчался вверх и вдаль. Все с каким-то стоном вздохнули, не поверив, что этот двух-трёх секундный ужас закончился.

   Все были в оцепенении и не знали, что кому можно сказать. Затем начали приходить в себя. Лётчики понимали весь этот ужас, который только что видели и не верили, что всё обошлось. Коснись Як-28, с велосипедными шасси, «железки» ВПП, катастрофы не избежать. Все, кто это видел, понимали, что подполковник Пишикин спас двух офицеров, лётчика и оператора.

   И в это время на горизонте снова появляется такая же, быстро приближающаяся точка. Замкомполка снова судорожно хватается за «матюгальник», так вульгарно иногда называют микрофон из гарнитуры рации, но увидев, что Як-28 идёт «с проходом» и не снижается, говорит кому-то в сердцах, то ли по рации, то ли по телефону, очевидно на КП армии:

    — Да, уберите вы этих сумасшедших! — и с грохотом бросает микрофон.

   Всё остальное, что происходило на «Ударном», уже не имело никакого значения, разговоры были только об этом «цирковом» номере, продемонстрированном лётчиками из 132 дивизии из Вернёйхена. К вечеру этого же дня мы вернулись на аэродром в Шперенберг. Як-28 на аэродроме уже не было, но баек хватало, про то, как прилетели многие ребята по тревоге на наш аэродром в гражданской одежде, но командование как бы не заметило, главное — временные показатели хорошие.

   А экипаж, который появился на «Ударном», знал, что надо садиться на том аэродроме, где базируются Ли-2, вот и увязался за ним, да, оказалось, не туда, вот и «поциркачил». Как с ним разбирались, нам неведомо, но то, что я видел, запомнилось навсегда.

   В качестве послесловия скажу, что снова с этой дивизией я встретился через несколько лет уже в Черняховске, когда возил туда курсантов на стажировку, а затем в ней служил и мой сын. Так что "пути господние неисповедимы".


     Глава 232. Равноценный обмен

   В годы далёкой юности я исполнял обязанности инженера эскадрильи или, если быть точным, то заместителя командира эскадрильи по инженерно-авиационной службе. А получилось это вполне спонтанно. В один из дней моего начальника, капитана Мишу Митликина, прекрасного человека, увезли в госпиталь с инфарктом. И остался я, зелёный старлей, рулить инженерно-авиационной службой в эскадрилье с восемнадцатью вертолётами Ми-4А (свои и прикомандированные), массой техников и механиков.

   Но для меня это дело было уже привычным и я как-то с этим справлялся, хотя и вертелся, как белка в колесе.

   Теперь об обмене. Был на вертолёте с бортовым номером 35, механиком рядовой Еугениюс Мацюс или проще — Женя Мацюс, литовец по национальности. Этакий здоровяк, под метр восемьдесят ростом и весом более восьмидесяти килограммов.  До армии он работал ассистентом кинооператора и тяжелее рулона киноплёнки ничего до этого не поднимал. А тут воздушные баллоны под 100 килограммов, спецтележки и того больше, а ещё заправка топливом, маслом, зарядка воздухом до 50-100 атмосфер — не сразу к этому молодые люди с гражданки привыкают.

   Побаивался рядовой Мацюс авиационной техники, хотя и не жаловался на тяготы и лишения воинской службы. Но рьяно выполнять всё порученное не рвался.

   Бывало пошлёт бортовой техник, старший лейтенант Миша Овчинников, привезти на спецтележке воздушный баллон, а механик Мацюс катит его по бетонке метров 800 с другого конца стоянки, не торопясь, как будто издеваясь над техником. А что техник? Конечно сердится и ругается, а рядовой Мацюс совершенно без каких-либо эмоций стоит и выслушивает. Ну не лежит у него душа к технике. А Миша Овчинников всё время ко мне с просьбой:

    — Замени мне  механика, — а где я возьму ему лишнего механика, я их в армию не набираю и их всегда в эскадрилье не хватает.

И так я выслушиваю Михаила Овчинникова уже около трёх месяцев, не зная, как ему помочь.

   В это же время, ко мне на аэродром, в нашу эскадрилью, зачастил инструктор по комсомолу, сержант Паша Семёнов, который на гражданке был секретарём комитета комсомола большой стройки  в Сибири. Он не воспользовался там отсрочкой, а пошёл служить в ряды Советской Армии. Приезжая каждый раз на аэродром, он находил меня на стоянке и уговаривал подыскать ему должность рядового бортмеханика, чтобы ему разрешили прыгать с парашютом. Я ему объяснял, что у нас полк, а не организация ДОСААФ, хотя бортмеханикам разрешали прыгать с парашютом, а некоторые ухитрялись договариваться с начальником парашютно-десантной службы (ПДС) полка капитаном Бурутиным, чтобы прыгать за кого-то, так как многие лётчики и бортовые техники не горели желанием совершать прыжки с парашютом.

   От Семёнова я тоже отделывался дежурными фразами, подобно этой:

    — Вот появится свободная штатная клетка, я уговорю комэску майора Чекалина взять тебя на эту должность, воздушного стрелка-радиста.

   А в это время помощник командира полка по комсомолу капитан Нагайник как-то вышел на нашего механика Мацюса и привлёк его для оформления полковых фотостендов. И с этого времени Мацюса всё чаще и чаще откомандировывали в распоряжение капитана Нагайника и тут возмущению Миши Овчинникова не было предела. А тут и штатная клетка бортмеханика появилась у нас в эскадрилье и я предложил капитану Нагайнику: отдать нам, в эскадрилью Семёнова, а на его должность перевести нашего механика Мацюса. Сначала полковое начальство не соглашалось, но когда я сказал, что Мацюса не буду отпускать на работы вне эскадрильи, то они, скрепя сердце, согласились.

   О дальнейших событиях могу сказать, что все остались довольными таким разменом. Но сказать, что Мацюс и Семёнов были в восторге от этого размена, это ничего не сказать.

   Паша Семёнов оказался прирождённым механиком, хотя переучивался уже в эскадрилье, всё схватывая на лету. Да и у капитана Бурутина, начальника ПДС полка, Семёнов стал «любимчиком», успешно прошёл врачебно-лётную комиссию и с удовольствием прыгал с парашютом и за себя и за свой экипаж.

   Прошло некоторое время и в один из дней, мой сын приходит из дома офицеров с пачкой своих фотографий и рассказывает, что когда-то дядя-солдат его фотографировал большим фотоаппаратом, а сегодня вручил ему фотографии. Я сразу понял, что это был уже сержант Мацюс, который знал моего сына, так как в гарнизоне все солдаты знают детей своих офицеров.

   Вот так бывший механик Мацюс, оказавшись на своём месте выразил мне свою благодарность. И эти фотографии и сегодня находятся в семейных альбомах. Отличные фотографии профессионала.

   С Пашей Семёновым была такая же история. При поступлении в ВВУЗ на заочный факультет, мне предложили перевестись на факультет очного обучения, но у меня не оказалось плановой замены и начальник штаба полка настаивал, чтобы я ожидал замены. Но в ВВУЗ надо было выезжать срочно, никто там меня ждать не будет. Когда я обратился с этим вопросом к комполка, то он мне ответил, что по этому вопросу от конфликтовать с начальником штаба не будет, раз начштаба так решил, значит, ему виднее. Однако, не против был, чтобы я сам выкручивался из этой ситуации. Командир так и сказал:

    — Решишь сам все вопросы, я подпишу приказ о твоём откомандировании.

   А вопросы надо было решать следующие. Заказать и привезти в закрытый гарнизон контейнеры для перевозки вещей, заявку на которые принимает кадровик, а список заверяет начштаба. Загрузить контейнер с разрешения начштаба, так как для этого надо было просить в помощь солдат у старшины. И документы на отправку утверждает начальник штаба.

   Вот я и начал самостоятельно решать эти вопросы. Привезти контейнер удалось при помощи 4-х бутылок столичной и кое каких договорённостей, а вот с загрузкой вышла проблема, солдат в помощь я взять не мог, а экипажи все на заданиях, август месяц, разгар учений.

   И тут инициативу взял в свои руки сержант Семёнов со своим отделением, так как на их инициативу никто покуситься не мог. Он организовал своё отделение и они ночью загрузили мне контейнер, да так классно, что при прибытии на место и разгрузке все удивлялись, как толково всё было упаковано и уложено при загрузке.

   И здесь, сделаю оговорку, что начштаба по служебной линии возможно был прав, но я тоже был молодой и строптивый, рвался на учёбу, разрешённую мне по всем документам и для меня тоже не было преград. Я же был военным, а не каким-то хлюпиком, меня уставы учили преодолевать тяготы и лишения. Поэтому я уехал своевременно, хотя в это время начальник штаба почему-то оказался в недельной командировке и я не смог с ним попрощаться.

   Но я благодарен двум моим сослуживцам, которые в те годы отнеслись ко мне чисто по человечески, несмотря на наше разное служебное положение. Это всё остаётся в памяти и она иногда воскрешает события прошлых лет.


     Глава 233. Во благо глупости

   Лето. Жара. Аэродром. Площадка технико-эксплуатационной части полка или кратко — ТЭЧ полка. На площадке стоят два самолёта Ли-2, два вертолёта Ми-4 и один самолёт Ан-2, в простонародье — «кукурузник». На машинах выполняются регламентные работы различной очерёдности.

   Крайним стоит раскапоченный вертолёт Ми-4 с бортовым номером 29. Он весь облеплен специалистами в комбинезонах и большинство из них без головных уборов, так удобнее, хотя при работе на технике это запрещено. Но большинство этот запрет нарушают, особенно летом.

   На самом верху вертолёта, на втулке несущего винта, сидит кто-то из солдат срочной службы и шприцует смазку в шарниры втулки несущего винта. Рядом, на крышке вертикального шарнира стоит банка со «смолкой». Так в авиации называют масло для гиппоидных передач (шестерёнок) за его чёрный, как смола, цвет.

   Чуть ниже, в редукторном отсеке, с гидросистемой работает сержант сверхсрочной службы Пахольченко. Он весь в работе и не смотрит вверх, уверен, что там всё нормально и никакая неприятность ему оттуда не грозит. В отличие от солдат срочной службы, он позволяет себе снять ещё и куртку комбинезона и работает с голым торсом.

   В какой-то момент, солдат, который шприцевал шарниры, отводит руку в сторону и задевает шприцом банку со «смолкой». Банка переворачивается, «смолка», хотя и вязкая, но часть её успевает вытечь из банки на голову, плечи и спину Пахольченко, а сама банка скатывается на другую сторону и летит вниз, обляпывая весь борт вертолёта и с грохотом падая на бетон.

   Услышав грохот на бетоне упавшей банки, все оборачиваются на звук и видят эту жуткую картину: человека (не все знали, что это Пахольченко) с головы до ног облитого «смолкой», да ещё без головного убора и без комбинезона. Тут уж было не до работы. Все сбежались к месту происшествия и начали давать советы. А какие тут могут быть советы, если надо срочно смывать эту «смолку», которая моментально въелась в кожу на голове, шее, спине и того и гляди, что попадёт в глаза.

   Ребята принесли гору ветоши и начали помогать оттирать, но получалось, что смазка ещё сильнее втирается в тело. Тогда решили смачивать ветошь в бензине Б-95/130 из вертолётного бензобака и снимать толстые слои «смолки», а уж затем смывать остальное. С головой было похуже, так как волосы слиплись и их невозможно было промыть, только смачивая ветошью. Пробовали холодной водой с мылом, но получалось ещё хуже, так как смоченные водой волосы не отмывались уже и бензином.

   Так все возились больше часа, но толку было мало, хотя постепенно смазки на теле становилось меньше. Тогда Пахольченко самому это надоело и он подошёл к бочке с бензином, использовавшимся для промывки деталей, и начал мыть всё тело выше пояса так, как будто это была вода. После этого он также вымыл волосы.

   В это время на стоянке появился начальник ТЭЧ полка майор Яблоков, отругал всех, а Пахольченко отправил домой отмываться тёплой водой с мылом. После этого он позвонил полковому врачу, майору медицинской службы Борису Карповичу Кушниру и рассказал о том, что произошло. Борис Карпович сказал, чтобы Пахольченко завтра зашёл в санчасть, он его осмотрит.

   Но уже через день у Пахольченко поднялась температура и его увезли в госпиталь. Там выяснили, что у Пахольченко сильное отравление химическими продуктами и особенно свинцом. Дело в том, что в той бочке, из которой Пахольченко черпал бензин, этот бензин был ещё с зимы с большим содержанием тетроэтил свинца и жидкости «И», которая добавляется в бензин для уменьшения кристаллизации фракций воды, содержащихся в топливе, в зимнее время. А эта жидкость очень ядовита даже в малых количествах. Первое время Пахольченко начал сильно терять в весе и врачи не знали, что делать. И только после множества консультаций, началось результативное лечение. Сержанту пришлось лечиться в госпитале больше месяца.

   В полку тоже начались профилактические мероприятия. Обычно мы отмывали руки от технических масел бензинами Б-70, Б-95/130, Б-93/100 или жидкостью АМГ-10. Все они токсичные и после того, как руки высыхали, они покрывались белым налётом. А в бензинах Б-95 и Б-93 солдаты часто стирали обмундирование, которое быстро высыхало, но на нём тоже оставались токсичные следы, которые соприкасались с телом и на коже появлялось сначала раздражение, а у некоторых и язвы.

   При этой профилактике врач заметил ещё одну закономерность, у всех, кто работал в полку в районе обзорного радиолокатора П-35, снижалось количество красных кровяных телец в крови. Да и по миниатюрному радиоприёмнику это было слышно: когда антенна локатора поворачивается в нашу сторону, звук в приёмнике прерывается на пол или четверть секунды, а вместо него слышен хрип или скрежет от излучения локатора. Локатор стоял посредине нашей стоянки, расстояние до конечных точек стоянки 200-250 метров. А поскольку большинство времени мы находились в центральной части стоянки, то и излучение локатора было с расстояния 50-100 метров. Учитывая это, мне наш доктор, Борис Карпович, предложил поехать в санаторий, после чего количество красных кровяных телец у меня возросло на 15-20%. Как было у других я не знаю, но тоже изменения были.

   Вот так мы по своей глупости могли попадать в ситуации, которых можно было избежать, если соблюдать все меры предосторожности и меры по технике безопасности. Надо поступать во благо себе, а не во благо глупости.


    Глава 234. Грибы на стоянке

   Вылет на задание в восемь. Значит, машины начинаем готовить с шести. Радисты, аошники и другие специалисты приступают к работе. Расчехлили, осмотрели, проверили, опробовали, подписали, ждём. С КДП идёт штурман с заданием и маршрутом. Снимаем заглушки, чехлы ПВД, убираем колодки. Машина порулила на старт. Мы свободны до следующего вылета на задание.

   Ближайший лесок в 30-40 метрах от стоянки. Идём туда. Находим каждый, кто любит грибы, 7-10 молодых подосиновиков или белых. Совсем маленьких, иногда величиной с большой палец. Набираем с пожарного водоёма чистой воды в ведро и поливаем каждый гриб отдельно, выливая под каждый гриб по литру воды.

   Идём выпускать следующую машину. Затем следующую. Обычно к 9-10 часам все запланированные машины уходят на задание. Подходит дежурная машина и мы уезжаем на завтрак. Позавтракав, через час-полтора приезжаем на стоянку и работаем по плану. Иногда выпускаем на задание ещё несколько машин. А дальше — регламентные работы, замены оборудования и агрегатов, выполнение работ по бюллетеням и т. д. Крутимся до обеда. Минут за десять до обеда идём на свою грибную плантацию и срезаем грибы. Вес каждого гриба к этому времени достиг 1,5-2 кг, особенно быстро растут подосиновики. Шляпка гриба выростает чуть меньше верха фуражки. Каждый гриб чистенький, крепенький, красивенький.

   В качестве лукошка используем чистый чехол с оборудования или с переднего колеса. Грибов набирается полный чехол. Укладываем так, чтобы не помялись.

   Подъезжает машина, уезжаем на обед. После обеда забегаем минут на десять домой и заносим грибы. Дальше это уже дело женщин.

   И снова на аэродром к своим машинам. А после обеда уж как получится. Если повезёт, то день будет по распорядку, а если что-то нештатное, то будем на аэродроме до тех пор, пока все машины будут исправны.

   Но ощущение, что грибная охота удалась будет согревать душу несколько дней, до тех пор, пока можно будет выкроить ещё десяток минут чтобы увидеть чудо природы, как быстро растут грибы.


    Глава 235. Миф о высоких технологиях

  Вот уже как полтора года после окончания Харьковского ВАТУ, я работал в авиационном полку на должности начальника группы обслуживания по вертолётам и двигателям в вертолётной эскадрилье, где были вертолёты Ми-4 и Ми-1. До этого я успел поработать и старшим техником в этой же эскадрилье, гда зарекомендовал себя знающим специалистом. Меня уже считали опытным авиационным техником и перспективным начальником группы. А чтобы я не зазнавался, зам. командира полка по ИАС майор Яблоков часто меня экзаменовал по разным вопросам, минуя моего непосредственного начальника капитана Митликина Михаила Дмитриевича. Так было и в этот раз.

   В первой эскадрилье были самолёты Ли-2, Ил-14 и даже один Ил-12. Вот там и произошло лётное происшествие. На одном из Ли-2 во время посадки повредили обшивку фюзеляжа в хвостовой части из-за стопорения хвостового колеса, так называемого «дутика». Обшивка фюзеляжа была повреждена площадью в 1,5 кв метра. Вот майор Яблоков и решил меня на этом проэкзаменовать в очередной раз. Он дал мне задание за одну ночь сделать расчёты по ремонту обшивки. И не потому, что он хотел убедиться, смогу ли я это сделать? Такие же задания получили ещё человек 5-7 из технического и инженерного состава 1-й и 3-й АЭ, так как во 2-й АЭ были самолёты Як-12 и обшивка у них была перкалевая.

   Я собрал дома всю литературу, которая у меня была, училищные конспекты и засел за расчёты. Из книг и конспектов извлёк не очень много, а по ремонту Ли-2 вообще почти ничего, но к трём часам ночи всё рассчитал и даже составил что-то наподобие технологической карты. Когда утром мы все принесли свои расчёты, то оказалось, что очень разные и из них надо создать что-то единое. Это майор Яблоков поручил капитану Санину, старшему инженеру полка по самолёту и двигателю. Через два дня капитан Санин из нашего «технического винегрета» сотворил единую технологическую карту ремонта и передал в технико-эксплуатационную часть (ТЭЧ) полка, где уже стоял самолёт Ли-2, на котором надо было заменить обшивку. Ребята из группы капитана Виктора Гузэ принялись за работу. Работа шла быстро и поскольку это было рядом с нашей эскадрильей, то я по несколько раз за день заглядывал на площадку, где ремонтировали самолёт. Через неделю все работы были окончены, место ремонта загрунтовали и покрасили. Через несколько дней должен был состояться облёт отремонтированного самолёта. Мы все ждали этого момента.

   Самолёт взлетел у нас на глазах и мы внимательно наблюдали, как он поведёт себя на взлёте. Взлетел нормально и ушёл в зону, чтобы посмотреть, как будет себя вести на разных высотах. Прошло около часа и самолёт как-то крадучись начал заходить на посадку. После посадки порулил не на свою стоянку,  а снова в ТЭЧ полка и мы все поплелись туда, чувствуя, что не всё в порядке. Когда подошли к самолёту, то экипаж и майор Яблоков, который был в самолёте, активно обсуждали какие-то проблемы. Когда мы вникли, то оказалось, что всё было нормально до тех пор пока самолёт не начал резкое снижение, в результате чего произошёл «хлопун», это такое явление, как при выгибании дна консервной банки слышен хлопок. Только в замкнутом пространстве фюзеляжа эффект от этого «хлопуна» значительно сильнее, такой, что даже чувствуется движение воздуха внутри фюзеляжа.

   Начался разбор причины, где, когда и кто допустил ошибку. Возились с этим дня два. Казалось уже и никакой ошибки нет, просто фюзеляж сам по себе был «древний». Заклёпки подобраны ремонтные, обшивка тоже ремонтная, чуть толще, чем та, которая на самолёте. Ну всё казалось бы согласно ремонтным требованиям. И тогда уже на третий день решили уточнить: - а какова же площадь ремонтной поверхности? И оказалось, что механики, выполнявшие ремонт, заметив трещины в обшивке, увеличили площадь меняемой обшивки, никого не поставив в известность и произведя ремонт по заданной им технологии, хотя технология должна была изменена и параметры ремонта должны быть другие. Но дело сделано, а делать вырез ещё больше, запрещалось технологическими условиями. Что делать? Но тут пришла разнарядка из ремзавода, что ввиду их недозагруженности можно пригонять им самолёты с недолётанным ресурсом, а этот самолёт как раз подходил под требования этого документа. Начальники не стали ломать головы и отправили самолёт в Иваново в ремонт. Долетели туда без «хлопунов», хотя и с определёнными мерами предосторожности. На этом моё участие в этой «эпопее» было закончено я получил благодарность в личное дело и опыт на всю жизнь.

   Прошло много лет, я окончил высшее учебное заведение и уже вооружённый инженерными знаниями столкнулся с подобной ситуацией, но совсем под другим ракурсом.

   12 августа 1985 года в Японии при взлёте из аэропорта в Токио потерпел авиакатастрофу самолёт Боинг-747 авиакомпании Japan Airlines. На борту вместе с экипажем было 520 человек. Причина: при взлёте гермошпангоут не выдержал давления, разрушился и перебил трубопроводы гидравлических систем. Воздух из салона под давлением попал в замкнутый объём хвостовой части и оторвал её, в результате чего самолёт потерял управление. Но даже в таком положении экипаж боролся за жизни людей на протяжении 30 минут, но катастрофический исход был неизбежным, хотя 4 человека выжили.            

   Но связал я эти два случая не просто так. При расследовании этой катастрофы выяснилось, что 2 июня 1978 года (за 7 лет до этой катастрофы) этот Боинг ударился хвостовой частью о взлётную полосу аэропорта Осаки и повредил хвостовой гермошпангоут, который отделяет герметичный пассажирский салон самолёта от негерметичной хвостовой части самолёта. Ремонт лайнера проводился в Японии под руководством инженеров корпорации Boeing. Согласно технологии, предписывалось произвести укрепление повреждённых половинок гермошпангоута с помощью цельной пластины-усилителя, закреплённой тремя рядами заклёпок. Однако японские техники, выполнявшие работу, вместо установки единого усилителя с тремя рядами заклёпок применили два отдельных усиливающих элемента, один из которых был закреплён двойным рядом заклёпок, а второй всего лишь одинарным. Во время взлётов и посадок нагрузки постепенно разрушали металл в местах сверления и катастрофа стала неизбежной. Об этом я узнал из результатов расследования, появившихся в открытой печати.

   Из всего этого я сделал выводы, что технологии и технологические ошибки совершенно одинаковые, что у советских техников и инженеров, что у японских, что у американских, а «высокие технологии запада», это обыкновенный миф, пока не сталкиваешься с реальными условиями.


   Глава 236. Посоветуйся с Виктором.

   В любом коллективе есть человек, к которому обращаются чаще, чем к другим. Таким человеком в технико-эксплуатационной части (ТЭЧ) полка был начальник слесарно-механической группы (СМГ) старший лейтенант Виктор Гузэ. Все шли к нему или что-то попросить или просто посоветоваться, где это что-то можно достать. То ли надо было крестовину на ёлку сварить, то ли что-то к велосипеду надо было приспособить — все шли к одному человеку. А если и обращались к кому-то другому, тот всё равно говорил:

   — Посоветуйся с Гузэ, он тебе быстрее поможет с этим справиться.

   Когда я обратился с просьбой к начальнику группы регламентных работ помочь мне протестировать прибор, то он мне посоветовал то же самое. И мне пришлось обращаться к старшему лейтенанту Гузэ.

   Ещё в училище я сконструировал прибор для проверки синхронности работы двух магнето на вертолётном двигателе АШ-82В. Приехав в полк, я изготовил точно такой прибор и его надо было испытать при выполнении регламентных работ, при проверке работы магнето.

   Договорившись с Виктором, мы пришли к вертолёту, на котором проводились регламентные работы и подключили прибор. В это время, заметив какое-то движение на площадке, к нам подходит начальник ТЭЧ майор Яблоков и обращается к Виктору:

    — Товарищ Гузэ, чем вы здесь занимаетесь? Почему вертолёт не буксируют в эскадрилью, на нём ведь выполнены регламентные работы?

   Виктор сначала замялся, но сориентировавшись, доложил:

    — Товарищ майор мы вот решили опробовать прибор для проверки синхронности работы магнето, который изготовил лейтенант Хандурин, — после чего наступила пауза.

   Майор Яблоков обдумывал эту информацию, он часто выдерживал паузы. Затем обратился ко мне:

    — Доложите, товарищ лейтенант.

   Довольно путано я начал рассказывать, как я создавал этот прибор, как хочу его применить, а в конец запутавшись, сказал, что хочу использовать его в эскадрилье. После моего косноязычного красноречия, майор зачем-то взвесил прибор в руке и сказал:

    — Заканчивайте с этой самодеятельностью, подавайте этот прибор, как рационализаторское предложение от ТЭЧ и эскадрильи, мы его рассмотрим и тогда вы будете его испытывать. На этом этапе наша совместная деятельность была закончена.

   Мы подали рационализаторское предложение и через месяц на заседании рационализаторской комиссии майор Яблоков держал следующую речь:

    — Прибор, который вы представляете, без соответствующей доработки тянет на уголовное наказание, для меня, и крупное дисциплинарное взыскание для исполнителей и испытателей, так как не обеспечена техника безопасности. Товарищ Гузэ, вы повнимательней подбирайте себе сооавторов по рацработе, а то они могут и подвести вас. Мало ли что им в эскадрильях вздумается изобретать.

   Но всё закончилось и для нас и для Яблокова нормально. Мы доработали прибор, удачно испытали его и он один раз даже выручил меня в довольно сложной ситуации, о чём я рассказывал уже отдельно*).

   Следует только заметить, что Яблоков Александр Васильевич, будучи уже подполковником, инженером полка, не раз вспоминал нам с Виктором этот прибор, когда в очередной раз делал нам за что-то внушение.      

   У начальника группы СМГ было столько «заначек» и «загашников», что к нему вынуждены были обращаться все и начальник ТЭЧ полка привык уже, что по площадке, где стояли на регламентных работах самолёты и вертолёты, всегда слонялись лётчики, штурманы, техники, никакого отношения к этим самолётам и вертолётам не имеющие.

   Пару лет назад вторая эскадрилья начала списывать самолёты Як-12 по причине выработки ресурса. Обычно эта машина использовалась в качестве самолёта армейской связи, вместо По-2, начиная с послевоенного времени. Но к 60-м годам появился целый ряд лёгких и средних самолётов и вертолётов, даже в соединениях и Як-12 уже не мог удовлетворять требованиям армейских частей и соединений. При списании самолётов часть агрегатов и оборудования отправили в Польшу, где эти самолёты производились по лицензии СССР, а фермы фюзеляжа надо было сдать в металлолом, а пока их привезли на свалку. Но Виктор Гузэ припрятал несколько ферм у себя в боксах до лучших времён.

   Но в ТЭЧ всех полков во все времена были так называемые рационализаторы - «самоделкины», умельцы, которые могут всё приспособить для бытовых нужд. Так случилось и в этот раз. Кто-то из механиков-сверхсрочников, натолкнулся на запасы старшего лейтенанта Гузэ, отпилил от фермы несколько трубок и попросил сварщика виртуоза Зайцева сварить детские санки. Санки получились всем на заглядение, ажурные, а главное — лёгкие, не то что наши ширпотребовские.

   И понеслось, все валом повалили к Виктору Гузэ за материалом для детских санок. Начальник же ТЭЧ, заходя в лопастной цех, видел везде развешанные санки, которые были везде развешены и сушились после покраски. И опять к Виктору:

    — Товарищ Гузэ, у вас здесь, что, ремонт лопастей или саночная фабрика? — и не слушая возражений старшего лейтенанта, выскакивал из помещения, что-то бормоча себе под нос.

   Не прошло и месяца, как майор Яблоков снова устроил Виктору Гузэ разнос и снова из-за меня. Нет, начальник ТЭЧ полка ценил старшего лейтенанта, как специалиста, подбирать людей он умел, но и на расправу был скор, по любому случаю, хотя быстро отходил и всё было без последствий. А случилось вот что.

   Когда резко менялись погодные условия и температура колебалась вокруг нуля, то все резиновые уплотнения теряли эластичность в этих местах появлялась течь гидромасла. Особенно большие проблемы были с гидроусилителями в системе управления вертолётом. А поскольку гидросмесь вытекала в большом количестве, то по инструкции надо было менять гидроусилитель, так как в условиях части менять любые уплотнения в гидроусилителях было запрещено, всё было под пломбами.

   В это время у нас в полку была бригада доработчиков из Казани и я поделился с ними проблемами гидроусилителей. Специалисты посоветовались и решили, что уплотнений на штоке гидроусилителя этот запрет не касается, запрет только для уплотнений золотниковых пар. Бригада провела со мной инструктаж, приняла с меня зачёты по замене уплотнений на штоках всех типов гидроусилителя, их три, и выдали мне удостоверение, что теоретически и практически я допущен к этим работам. Разумеется, все работы мы проводили в ТЭЧ полка, в лаборатории по гидросистемам, которая была в ведении Виктора Гузэ.

   Тем, что мы решили проблему с гидроусилителями больше всех был доволен начальник склада АТИ, так как на армейских складах мы к этому времени выбрали почти весь годовой запас гидроусилителей и вдруг, проблема решена.

   Но и до армейских инженеров дошёл слух, что в полку Медведева какой-то лейтенант ремонтирует гидроусилители, нарушая технологии, так им донесли. Уже через неделю в полк нагрянула комиссия и начала пытать меня и Виктора Гузэ, в присутствии полковых инженеров, почему я нарушаю их запреты. Все мои аргументы, в том числе и удостоверение допуска, выданное заводской бригадой не возымело никаких действий. Меня, Виктора Гузэ, начальника ТЭЧ предупредили, чтобы мы прекратили самодеятельность. Но я уже успел заменить уплотнения на всех гидроусилителях, благо, в каждом ремкомплекте придаваемом к вертолётам были специальные мешочки с этими уплотнениями, которые раньше не знали куда девать и просто выбрасывали.

   На этом эта эпопея закончилась, только начальник ТЭЧ приказал Виктору Гузэ не пускать меня не только в лабораторию гидросистем, но и на территорию ТЭЧ, кроме лопастного цеха, куда я наведывался ежедневно, так как там ремонтировались наши лопасти.

   Но этот запрет мы постепенно научились нарушать, в том числе и по гидроусилителям. Иногда.


   Глава 237. Работа на износ. Обязанностей прибавляется.

   С самого начала года количество заданий резко возросло. В Группу войск приехало несколько комиссий, предполагалась инспекторская поверка, должен был прибыть сам Маршал Гречко, поэтому в разные гарнизоны непрерывно вылетали старшие офицеры и генералы для дачи указаний, инструкций и проверки хода подготовки к будущим летним мероприятиям.А поскольку, самым удобным вариантом добраться до любого гарнизона в ГСВГ было из нашего полка, то и заданий у нас на полк каждый день было до 10, а то и до 15. А если учитывать, что вертолёт забирал генералов прямо из штаба 16 ВА в Третьем городке Вюнсдорфа, то от заявок отбоя не было. К этому времени около КПП Третьего городка Вюнсдорфского гарнизона сделали вертолётную площадку «Под забором» и любителей командировок прямо «из кабинета» возросло вдвое.

   Так было и в этот 1964 год. Правда, капитан Митликин с начала года ушёл в отпуск, он заочно учился в Киевском институте инженеров гражданской авиации и в это время у него были экзамены, а старшего техника Валентина Цопа назначили на должность бортового техника. Поэтому, я остался один во всех лицах. Хорошо, что начальники групп по специальности были специалисты высшей квалификации, и АОшник Саня Захаров, и  «радист» Игнатий Иванович Иванов, который заменил Виктора Ерёмина, уехавшего по замене. Специалисты меня никогда не подводили, а были случаи, когда и прикрывали, по возможности. Во всяком случае, как только узнавали, что срочный вылет, то находили меня в любом месте гарнизона и обязательно присылали за мной дежурную машину. Иногда я даже не понимал, как это им удавалось.

   Что касается непосредственных обязанностей заместителя командира АЭ по ИАС (проще — инженера эскадрильи), то здесь у меня проблем не было, хотя спать приходилось не больше четырёх часов, больше никак не получалось. Хорошо, что у нас в распорядке дня, был двухчасовой отдых днём, который лично я использовал или для сна, или для прогулки с женой и сыном в коляске к озеру.

   «Бюджет» всех заданий в полку, а затем в эскадрильях формировался примерно следующим образом. В Группе войск в год происходило в среднем 17-23 крупных аварий и катастроф авиатехники. На каждую вылетали в среднем по 3 машины. По две проверки в год на каждый авиаполк и по одной проверки на отдельную авиаэскадрилью. Плюс праздничные ЧП, на каждое по две машины. Перечислять всё не буду, но получалось каждый день от 5 до 15 вылетов в будний день и по 1-2 вылета на выходные. Об этом можно было не упоминать, но за время вывода войск из ГСВГ написано столько, что новое что-то упомянуть невозможно. А без таких мелочей картина получается неполной.

   Берлинский кризис (1961), а затем Карибский кризис (1962) затягивали узлы европейской напряжённости всё туже и туже. И к 1964 году число нарушений воздушной границы ГДР существенно возросло, а, значит, и работы полку значительно прибавилось.  Не успели отпраздновать Новый год, было несколько вылетов на чрезвычайные происшествия и дежурства на других аэродромах, как в конце января в районе Эрфурта лётчики из Гроссенхайна сбили иностранный учебный самолёт Т-39, нарушивший границу ГДР. И тут началось. Задания на Гроссенхайн, как в полк, так и в дивизию, полёты на место падения сбитого самолёта, полёты по другим гарнизонам, для разъяснительной работы и так далее.
И поскольку капитан Митликин был в это время в отпуске, то вся работа легла на меня одного. И ещё появилось одно неудобство. Когда улетает много полковников и генералов, то обязательно кто-то приезжает из армейского инженерного состава. Вообще-то им самим не до нас полковых, но нет-нет да и докопаются до кого-то: почему это не по Уставу, а почему это не по Наставлению и это просто парализует работу.

   А к этому времени в воздушной армии сменился зам Главного инженера по вертолётной технике и по замене приехал специалист самолётного профиля, не работавший на вертолётах, майор Борисюк. И он не столько проверял меня, сколько сопоставлял мою работу с инструкциями, чтобы самому понять, а правильно ли я всё делаю. А мне надо было не только выполнять регулировочные работы, но и разъяснять всё это ему. И как это выглядит, чтобы выпускник технического училища разъяснял специалисту инженеру принципы работы систем вертолёта. Это был какой-то технический цирк, особенно при отбивке соконусности лопастей несущего винта или регулировки биения ручки управления вертолётом при работающих системах, на привязи или в полёте.

   Не успели разобраться с Т-39, как в первых числах марта началась подготовка к учениям на Магдебургском полигоне и все заявки на вертолёты были в этом направлении. Экипажей и машин всё время не хватало. Надо было менять комплекты лопастей несушего винта на четырёх вертолётах, на двух вертолётах двигатели выработали ресурс и их надо было менять. И всё это срочно. Подал заявки, а начальник техсклада говорит, что это дефицит и мне самому надо ехать на склад в Штраусберг и там договариваться. Для меня это было странно. Мы возим армейское начальство, в том числе и заместителя командующего ВА по тылу генерал-лейтенанта Халевицкого, а вот новых лопастей двигателей для нас нет. А в то же время, Главный инженер ВА за своей подписью разослал распоряжение, что перевозить командный состав можно только с остатком ресурса по лопастям не менее 200 часов и двигателя не менее 100 часов. Это распоряжение действовало с 1961 года, после того, как при катастрофе вертолёта Ми-4 погиб генерал армии Колпакчи В.С. с группой офицеров и генералов при инспектировании частей Одесского военного округа.

   Пришлось мне ехать в Штраусберг самому. Взял я пару бутылок из под шампанского, наполнил их спиртом-ректификатом, благо в каптёрке у меня стояла бочка со 100 литрами спирта, на случай, если срочный вылет при обледенении, а на склад ГСМ бортовой техник поехать не успевает. Ехать не так далеко, это чуть на северо-восток от Берлина. По кольцевой можно быстро туда добраться. Штраусберг мы знали ещё потому, что там базировался ГДРовский вертолётный полк на Ми-4.

   Приехал на склад, выписали пропуск, прошёл к ответственному кладовщику, который отпускает комплекты лопастей и двигатели (агрегатный отдел), а он мне с ходу отвечает: - Ничего не знаю, отгружаю только по личному распоряжению начальника склада. Я ему сразу достаю бутылку «шампанского» и ставлю на стол. Он звонит начальнику склада или заместителю (я так и не понял) и тот говорит, чтобы я шёл к нему. Я спрашиваю кладовщика, а можно ли начальнику предложить «шампанского». Он так уклончиво отвечает, что можно, если он будет не против.

   Иду через всю огромную складскую территорию к начальнику склада. Это оказывается не начальник, а его заместитель, начальник в отпуске. Капитан. Рассказываю ему суть дела, показываю распоряжение Главного инженера ВА. Вот, товарищ капитан, надо перевозить на вертолётах генералов, старших офицеров, а лопасти и двигатели по налёту скоро не будут соответствовать. Войдите в наше положение. Он усаживается в шикарное складское кресло и глубоко задумывается. Затем озабоченно листает какие-то свои амбарные книги и говорит:

   - Да, задали вы мне задачу. А вот наш генерал Халевицкий нам такого распоряжения не давал.

   Я ему в ответ:

   - Да, ведь, мы и генерала Халевицкого на этих же вертолётах возим!

   После этих слов я открываю свой фибровый чемоданчик и ставлю перед ним бутылку «шампанского». Он вскакивает:

   - Нет, нет! Это совсем лишнее! Уберите сейчас же!

   И я переставляю бутылку нас маленький столик слева от меня. Он более низкий и капитан как бы бутылки уже не видит. Пауза. Через минуту капитан говорит:

   - Хорошо! Сегодня на складе лопастей нет, возьмёшь только двигатель. Новый. А через пару дней мы лопасти из вагонов выгрузим и один новейший комплект я вашей эскадрилье дам. И четыре комплекта заберёте через две недели, когда прибудет новый транспорт.

   Я, конечно, был несказанно рад, что всё обошлось и я приеду в полк с двигателем, а через пару дней подъеду и за комплектом лопастей.

   Забыв даже попрощаться с капитаном, побежал за машиной, погрузили ящик-контейнер с двигателем и довольные поехали в свой Шперенберг.

   Через четыре дня, через два не получилось из-за полётов, я захватил с собой уже три бутылки «шампанского»-ректификата, но какое-то шестое чувство подсказало, что «все яйца в корзину класть» не надо. И я две бутылки завернул в чехлах в кузове, а одну бутылку положил в свой фибровый чемоданчик. И мы с тем же шофёром и той же дорогой добрались до Штраусберга.

   Когда мы приехали, то ждать пропуска я не стал, вахтёр меня узнал и пропустил машину сразу на склад, чему я не удивился, так как вахтер водителя знал хорошо, тот часто приезжал за грузами. А вот меня там уже ждали. Подошёл незнакомый майор, спросил фамилию и сказал чтобы я прошёл за ним. Я поплёлся вслед уже догадываясь, что «тут что-то не то». Действительно, заходим в один из кабинетов, а там сидит за столом не кто иной, как генерал-лейтенант Халевицкий. Я сразу опешил, но уже через 2-3 секунды чётко (самому на удивление) представился. Генерал встал, вышел из-за стола и сказал:

   - Так это вы на меня ссылаетесь, чтобы получить новые лопасти? Это вы мне спаиваете моих специалистов? - но я продолжал молчать.

   Он отодвинул на столе бумаги и строго сказал:

   - Покажите, что там у вас в чемодане?

   И мне ничего не оставалось делать, как положить на стол свой фибровый чемоданчик и раскрыть его. На видном месте лежала старая бутылка из под шампанского. Генерал спросил:

   - Что в бутылке?

   Я ответил:

   - В бутылке спирт, товарищ генерал.

   - Зачем он вам?

   - В дороге холодно, думал согреться.

   - А вы, что, на службе употребляете?

   - Никак нет, товарищ генерал?

   Поняв, что такой бестолковый разговор, с моей стороны, будет продолжаться и дальше, генерал Халевицкий махнул рукой мне, что означало, чтобы я уходил «с глаз долой». Я выскочил из кабинета, как ошпаренный. Вокруг меня сразу собралась толпа офицеров склада: Что? Как? Почему? А я и сам ничего не пойму. Вышел во двор склада, а там машина уже стоит с лопастями на тележке. Вспомнил, что бутылка со спиртом так и осталась на столе. Да при таком ажиотаже даже хорошо, что я так от неё избавился, позже с этим разберусь.

   Приезжая за следующими комплектами, я узнал, в чём причина, что я так нелепо попал на генерала Халевицкого. Оказывается, кладовщик поделился со своими друзьями и когда распивали бутылку, он им рассказал о «добром» лейтенанте. Среди них, кто-то был информатором у армейских офицеров. Вот я и попался. А что нарвался на генерала Халевицкого, то это чистая случайность, он был на складах с проверкой и я на него "нарвался", подчинённые ему доложили. Он, на удивление, к этому отнёсся «с пониманием» и даже с некоторым юмором, дал указание изобразить меня с бутылками спирта в карманах в стенгазете в штабном здании армейских складов. Видел. Очень красиво нарисовали. Я даже просил, чтобы подарили, но даже за бутылку «шампанского» не рискнули отдать. А вдруг генерал вспомнит? Но скоро всё забылось. А вот я помню.


   Глава 238. А дела пошли серьёзные.

   К 10 марта 1964 года мы отмыли от копоти все лопасти на вертолётах, на которых летали на юг. После полётов на юг, в район Мерзебурга и его окрестности, в промышленную зону, где сильная задымлённость и закопчённость, лопасти покрываются разводами копоти и выглядят, как будто  их вытащили из пожара. А если включали антиобледенительную систему, то копоть смешивается со спирто-глицериновой смесью, которая выполняет роль антиобледенителя то лопасти становятся чёрными и их приходится снимать, отмывать с мылом и подкрашивать.

   Не успел я обрадоваться тому, что в эскадрилье всё в ажуре, как 10 марта поступило сразу три срочных задания на площадку «под забор» и ещё два экипажа быть в готовности в район Магдебурга. По переговорам и разговорам было ясно, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Первый возвратившийся экипаж из района Магдебургского полигона сказал, что в этом районе сбили американский самолет-разведчик RB-66, но подробностей они ещё не знали. Видели с воздуха, что сбитый ракетой самолёт развалился на части, которые разбросаны вдоль луга на расстоянии около трёх километров.

   Второй экипаж, возвратившийся с задания, рассказал, что якобы самолёт сбили то ли лётчики из цербстского полка, атаковавшие парой, то ли лётчик из витштокского полка. Экипаж с американского самолёта катапультировался в районе Гарделегена, но один из лётчиков при приземлении повредил или сломал руку и его отправили в госпиталь.

   Поскольку взлётно-посадочные полосы были далековато от места падения РБ-66 и на самолёте туда трудно добраться, то все задания оказались у вертолётной эскадрильи, то есть у нас. Перевозили какое-то оборудование с РБ-66, лётные ЗШ, лётчиков, которые участвовали в атаке на американский разведчик. И почти все задания были на площадку «под забор», прямо перед КПП в Третий городок, где располагался штаб 24 воздушной армии (ВА). А это значит, что в эти командировки летали только генералы, так как старшие офицеры приезжали прямо к нам на аэродром.

   Наш экипаж перевозил какие-то части и агрегаты с РБ-66 для армейских инженеров, привезли и НАЗ с парашютной системы, почти такой же как и у нас.
Кто-то из молодых борттехников взял консервную банку с НАЗа и хотел вскрыть, но другие офицеры сказали ему:

   - Хочешь открывать — отойди подальше, неизвестно, что в ней находится.

   Несколько человек отошли к бетонным постройкам, положили банку на бетонную плиту и другой плитой пытались её раздавить. Командир первого звена майор Королёв спрашивает меня:

   - Чем они там занимаются, пошли посмотрим?

   Подошли как раз когда ребята сбрасывали огромный бетонный кусок на маленькую консервную банку. Глядя на эту картину со стороны, мы расхохотались.

   - Вам, что, заняться нечем? - спросил Королёв. Он кроме того, что был командиром звена, был и секретарём парторганизации эскадрильи.

   - Да, вот, пытаемся узнать что там внутри — ответил кто-то из офицеров.

   Майор взял банку, повертел её и сказал:

   - Иностранный язык надо учить. Здесь чётко написано, что в банке дистиллированная вода.

   Все начали смеяться. Майор Королёв прибыл к нам по замене с Краснодарского училища, где обучал пилотов-иностранцев и мог общаться на английском. На этом инцидент с банкой был исчерпан и все разошлись. Правда, чуть позже решили попробовать сигнальные ракеты и разобраться с другими предметами НАЗа.

   Но это всё происходило в короткие минуты отдыха, когда экипажи встречались на своём аэродроме. Но через час-два поступала следующая команда и экипажи снова разлетались по разным аэродромам ГСВГ на несколько суток.

   А у меня снова появилась проблема с техникой. Лётчики и раньше жаловались, что на вертолётах, где установили новые двигатели, таких было три, как-то по особенному включается фрикционная муфта, соединяющая двигатель и редуктор вертолёта, с очень сильными рывками. А на вертолёте, где установили двигатель, который я привёз со Штраусберга, рывки лопастей были такими, что лётчики стали опасаться за лопасти. Бортовой техник Николай Анистрат придумал зашприцевать гидросмесь АМГ-10 в подшипники дроссельной коробки, но эффект это давало незначительный и с чем это связано ни мы ни полковые инженеры, которым я докладывал, не понимали. А жалоб экипажей было всё больше и больше.

   Несмотря на то, что работы было много, пришлось заниматься именно этим вопросом. На одном из снятых двигателей, разобрал дроссельную коробку, сравнил все детали по описанию, но всё было нормально, всё соответствовало описанию. Так я провозился с этой коробкой около недели, отдавая этому всё свободное время, так как жалобы экипажей не прекращались, а нагрузка на экипажи возрастала с каждым днём.

   И когда надежда отыскать причину такого поведения системы включения муфты уже совсем пропала, я решил просмотреть все бюллетени по доработкам на двигателе. Просматривая подшивку с бюллетенями, я увидел чертёж дроссельной коробки, в бюллетене от 1961 года, когда я ещё учился в училище. А двигатели с этой доработкой начали приходить только сейчас. Начал вчитываться, ничего особенного, На осях дроссельной заслонки конструкторы заменили подшипники скольжения с бронзовых на фторопластовые, более долговечные. Больше ничего существенного не нашёл.

   Но мысль, о подшипниках дроссельной заслонки, засевшая где-то глубоко, всё время не давала мне покоя. Решил проверить, какие подшипники стоят на вертолётах с которых поступают жалобы экипажей. Работа довольно трудоёмкая, но я убедился, что экипажи жалуются именно на тех вертолётах, где установлены фторопластовые подшипники качения. Но из этого ничего не следовало: кто я и кто конструкторское бюро авиационных двигателей АШ-82В. Сначала доложил об этом инженеру полка по самолётам (вертолётам) и двигателям (СД), но он не дослушав меня, спросил:

   - А двигатель гарантийный?

   Я ответил:

   - Наработал только 25 часов с начала эксплуатации.

   Что тут началось... Я оказался почти преступником, что вскрыл агрегат на гарантийном двигателе. Я ответил, что на дроссельной коробке никаких пломб нет, она взаимозаменяема с другими, хотя ресурс учитывается в часах. Успокоился. Сказал — подумает. А жалобы от экипажей идут. И тут через три дня инженер по СД вызывает меня и сообщает, что в брандисском вертолётном полку поломали лопасти при включении несущей системы. И меня спрашивает:

   - Что будем делать?

   Теперь и я уже не знал, что делать. Самое разумное — приостановить полёты. Но нам за это головы поотрывают. Тем более, что все лётчики завтра будут знать, что в Брандисе сломали комплект лопастей.

   Тогда я предлагаю. Поскольку не в нашей компетентности прекращать полёты, а режим опасной раскрутки кратковременный, 10-15 секунд, то надо взять специальную гипоидную смазку для высоких температур, смешать её с АМГ-10, некоторые борттехники это уже делают на свой страх и риск, и зашприцевать в подшипники дроссельной заслонки через 25 часов наработки. На том и порешили. И на мне — быстрое оформление карточки неисправностей с подробными пояснениями, чтобы вызвать заводских представителей. Карточку я оформил в этот же день, инженер по СД изложил своё мнение и через день армейские инженеры у нас разобарались с этой проблемой. Они созвонились с заводом и одобрили зашприцовку через 25 часов наработки двигателя, а через неделю к нам прилетели представители завода и заменили подшипники на какой-то новый высокотемпературный фторопласт. И ещё одна проблема, изматывающая меня, была решена. А тут и капитан Митликин прибыл из отпуска. Я вообще оказался, как в раю: и испытания выдержал на самостоятельную работу, и проблему решили без приостановки полётов. Михаил Дмитриевич был очень доволен, что теперь он может оставлять эскадрилью на меня. А уж как я был доволен …

   Теперь мы с капитаном Митликиным снова ходили на вылеты поочерёдно, днём занимались каждый своим участком работы. У меня накопились большие задолженности по документации, карточкам учёта неисправностей, доработкам, графикам учёта выполнения регламентных работ, замене двигателей, лопастей и хвостовых винтов. А Михаилу Дмитриевичу надо было готовить два вертолёта в ремонт на ремзавод в Каунас и два вертолёта надо было принять с завода. Значит эти вертолёты надо тщательно укомплектовать, чтобы у заводских не было претензий и подготовить в командировку экипажи сроком на неделю или две. Так мы и занимались, каждый своим делом.

   Но не бывает в армии таких периодов, чтобы не поступали вводные. И вот поступила вводная: подготовить вертолёт для транспортировки на внешней подвески штанги с прикреплённым полотнищам большого размера с надписью «15 лет 24-й воздушной армии», так как собирались отмечать 15-летие нашей воздушной армии. Наша армия создавалась в 1942 году, как 16-я ВА, но в 1949 году номера воинских частей и соединений поменяли. Причины этой замены я слышал самые разные, но факт остаётся фактом, что в 1949 году наша армия стала 24-й ВА. И вот  в 1964 году армейское начальство решило отметить эту дату, как юбилей. Капитан Митликин, как только узнал о затее армейских начальников, сразу сказал, что надо специально изготовить полотнище, а так не получится и поручил мне сопровождать эту затею. Моё же дело было, подготовить вертолёт и отправить его на площадку «под забор», где армейские цепляли штангу и затем прикрепляли полотнище.

   Первый раз всё прошло неудачно. Штангу прицепили нормально и полотнище прикрепили, но как только подняли всю эту конструкцию в воздух и пролетели над Третьим городком, всё полотнище было разорвано на ленточки и экипаж принял решение лететь на свой аэродром. Когда прилетели на наш аэродром, то мы увидели не полотнище, а болтающийся в воздухе толстый жгут из сплетённых ленточек от разорванного полотнища, которые невозможно было распутать.

   На следующий день сделали две попытки уже с полотнищем, которое утяжелили по кромке жгутом с песком, получилось лучше, полосок было меньше, но теперь они отрывались в воздухе, что было опасным. Мне тоже это показалось не очень интересным, а армейские инженеры меня больше не приглашали, конструировали сами. Сделали так, что полотнища хватало на 3-5 полётов. Но затем попробовали это сделать на вертолёте Ми-1 и там эта затея выглядела получше. А поскольку у нас прибавилось заданий из Группы войск, то это армейское задание передали экипажам из Брандиса, где базировался гвардейский вертолётный полк. Какой результат был конечным, летали ли они с полотнищем, я уже не знаю.

   Мы дальше завертелись, как в беличьем колесе. Сначала объявили тревогу с перебазированием и мы улетели на несколько дней на запасный аэродром «Ударный», а на наш аэродром приземлились Як-28 с Вернёйхена. Они уже к вечеру улетели к себе домой, в Вернёйхен, а мы ещё несколько дней выполняли задания с запасного аэродрома.

   Не успели прилететь, две больших вводных. Первая — выделить два экипажа для командировки в Казань, на вертолётостроительный завод, для получения пары вертолётов типа «Кенгуру». Это мобильный командный пункт и пункт связи для обеспечения штаба Группы войск работы в полевых условиях. Вторая вводная — подготовить пару вертолётов, оборудованную системой «РЫМ-Б» для обеспечения работы бомбардировщиков Брандисского полка, оборудованных системой «РЫМ-С». Это значит опять будет нехватка экипажей и надо будет перетасовывать бортовых техников по экипажем, что не всегда можно было сделать, так как молодого в Казань не пошлёшь, а любого на «рымовскую» машину не поставишь, так как за ними закреплены конкретные борттехники.

   Не успели мы поразгребать эти проблемы, как новая вводная — в Группу войск прилетает Н.С. Хрущёв и с ним большая комиссия. Кто, зачем — пока неизвестно?
Но приказали на встречу с Хрущёвым выделить с каждой эскадрильи делегацию по два «достойных» человека, а из полка на партактив — по одному человеку и с докладом. Из нашей эскадрильи на встречу хотели выделить штурмана эскадрильи майора Левдикова Григория Ивановича и инженера эскадрильи Митликина Михаила Дмитриевича, а на партактив с докладом майора Макаренко, начальника нашей «рымовской» группы.

   Партактив был вечером. На партактиве майор Макаренко выступил и рассказал, какие показатели у полка и в докладе была такая фраза: «... По вине личного состава в полку не было лётных происшествий 20 лет...». А поскольку полк был сформирован в 1944 году, то это значило с начала существования полка. И тут всё закрутилось. Хрущёв Н.С. встал и произнёс, ставшие потом знаменитыми, слова: «... Вот люди, овладевшие техникой! … Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!». А уже на следующий день в газете «Красная звезда», на первой полосе, была напечатана статья под таким же заголовком: «Вот люди, овладевшие техникой!». И портрет нашего командира полка, полковника Медведева Михаила Григорьевича. И на следующий день майора Макаренко назначили на должность с повышением, начальником системы «Электрон», а через небольшое время он получил звание подполковника.

   А в это время капитан Митликин договаривается с начальником политотдела полка, что на встречу с Хрущёвым Н.С. едет не он, а я и меня вносят в список делегации от полка.

   Собрались все у штаба полка. Майор Левдиков сказал мне:

   - Лёня, далеко от меня не отходи, держись около меня, знаю я эти встречи, не один раз бывал на таких. Всегда одно и то же. Сплошное столпотворение.

   А ещё набросил мне на шею ремешок от футляра кинокамеры и добавил:

   - Будешь изображать моего ассистента, у меня здесь запасные кассеты.

   Я кивнул и мы зашли в автобус, который должен был привезти к месту встречи в Вюнсдорф, в Первой городок. Автобус тронулся.

   В 9-30 подъехали к Первому городку, регулировщики сказали, что нам надо ехать в Третий городок, там формируется колонна от авиации. Какая колонна, машин, что ли? Мы поехали туда. Приехали. Нас построили на каком-то плацу и оказалось, что нас огромное количество, со всех авиационных гарнизонов ГСВГ. Как все добирались, я даже не представляю.

   Построили, проверили списки, а затем начальники решили посмотреть, как мы пройдём строем, если вдруг во время встречи будет проход коробками.  Так мы перестраивались около часа, а никакой встречи и не намечалось. Затем нас построили и мы пошли лесом в сторону Второго городка, там, где танкисты. Все начали возмущаться, что, мы так будем ходить по всему Вюнсдорфу, но генералы наш «путч» сразу пресекли. Через какое-то время мы подошли ко Второму городку. Там уже были колонны танкистов, артиллеристов и прочих. И тогда вместе с ними пошли в Первый городок.

   А теперь представим, что это лето, температура выше двадцати градусов по Цельсию и мы в колоннах, в повседневной форме одежды (а некоторые приехали и в парадной форме) идём походным шагом уже ни один километр. И только сейчас мы узнаём, что встреча с Хрущёвым Н.С. состоится в 14-00, когда он должен приехать из Берлина.

   Наконец мы добрались до Первого городка, где мы были утром. Но теперь уставшие, злые мы встретили там представителей мотострелковых частей, которые там тоже маялись с утра, все тоже были уставшие и изнывали от жары, но даже негде было попить воды.

   Встреча планировалась на плацу, где все прибывшие были распределены по «коробкам» и заполнили всё пространство плаца с метровым расстоянием друг от друга, таким образом, что двоим не разойтись. До встречи было полчаса и поступила команда не расходиться. Все стояли плотным строем, а мы с майором Левдиковым под видом корреспондентов примкнули к группе военных фотокорреспондентов и Григорий Иванович начал съёмку, а я носил за ним кассеты и чехол фотокамеры, изображая, что я тоже из «этих», как выразился один из полковников, которому мешали наводить порядок.

   И вдруг все как-то по особому засуетились и через 2-3 минуты затихли. Мы с Григорием Ивановичем рванулись к трибуне и быстро оказались вблизи неё, точнее, под ней. Мы стояли так, что нам надо было смотреть на стоящих на трибуне, задрав голову вверх.  Хрущёв Н.С. Стоял чуть левее центра и смотрел перед собой. Меня поразило его лицо. То ли от солнца, то ли от жары, но мне показалось, что оно светло-восковое, совершенно без румянца, но довольно живое.
А когда он заговорил, то голос оказался чем-то похожим на голос Хрущёва, но и не похожим. Сначала он читал по бумажке, довольно долго, а когда начал говорить о Китае и китайцах, то это был экспромт и как-то всё косноязычно и нескладно. У Григория Ивановича закончилась кассета, он снимал Хрущёва*) в упор, и мы отошли от трибуны, чтобы заменить кассету. Мы увидели, что на траве лежат несколько солдат, а вокруг суетятся медики, брызгают на них водой, расстёгивают одежду, ослабляют ремни и приводят следующих и следующих.

   К трибуне мы возвращаться не стали, а вскоре митинг завершился и все стали расходиться. Мы тоже пошли в сторону КПП, отыскали свой автобус, его направили в этот городок, мы подождали всех наших и уехали в гарнизон.


     Глава 239. Два раза в одну воронку. История одного прибора.

   История эта началась, когда я был курсантом и учился в Харьковском военном авиационно-техническом училище (ХВАТУ). Однажды вызывает меня командир роты и говорит чтобы я отправлялся в левое крыло корпуса и доложил о прибытии командиру роты албанцев. Увидев, что я застыл с немым вопросом, добавил: - Он вам всё расскажет и покажет, чем надо заниматься. В левом крыле здания размещались две роты албанцев, которые обучались в нашем училище уже второй год.

   Доложил командиру отделения о задании, я неспеша отправился в казармы к албанским курсантам. На первом этаже в этом же крыле размещался класс конструкции авиационных двигателей, а на втором и третьем — были казармы личного состава первого и второго курсов курсантов-албанцев. Командиры рот были наши офицеры, а командиры взводов назначались из числа сержантов албанцев. Некоторые курсанты неплохо говорили по русски, но большинство общалось через переводчика. Одеты они были в нашу курсантскую форму с погонами авиаторов, но только погоны были не технические бело-голубые, как у нас, а лётные, жёлто-голубые.

   Пришёл я, доложил, что прибыл и пошёл вслед за командиром роты. Он привёл меня в одно из пустых помещений, указал на фанерные щиты, краски, кисточки и сказал: - Вот место вашей работы, надо будет нарисовать на щитах строевые приёмы и укрепить  щиты на плацу. Хотя, да, это сделают уже другие.

   Значит, командир моей роты снова одолжил меня для рисования наглядных пособий по строевой подготовке для албанцев. Ничего не поделаешь, надо выполнять, не первый раз. Хорошо, что щитов было только восемь, это недели на полторы, если пару дней сачкануть от занятий.

   Так началась моя работа в левом крыле казарменного корпуса, которая имела продолжение значительно дольше, чем я себе предполагал. В свободное от занятий время, я приходил в эту казарму, рисовал молодцеватых курсантов, выполняющих разные строевые приёмы, а когда надоедало, тогда шёл на первый этаж и просто болтался в классе двигателей, где албанцы занимались самоподготовкой к занятиям, а я рассматривал авиационные двигатели разных конструкций. Иногда албанцы жестами просили показать им на двигателе какой-то агрегат, который был нарисован в учебнике. Я это делал с удовольствием, мне и самому было интересно.

   И в один из дней, преподаватель, который консультировал албанцев, спросил, что я здесь делаю, так как контакты нас с албанскими курсантами не практиковались. Мне пришлось рассказать о своей контрабандной работе и тогда майор с интересной фамилией, Полковник, попросил и ему нарисовать на фанерном листе несколько агрегатов. Так я познакомился с майором Полковником, у которого была присказка: - Больше скорость, меньше ухабов.

   Когда я закончил рисовать пособия для строевой, майор Полковник дал мне задание подумать над электрической схемой определения синхронности работы двух магнето на одном авиадвигателе АШ-82В. Таким образом он меня вовлёк в курсантскую рационализаторскую работу, которой я и занялся с удовольствием, тем более, что майор Полковник начал преподавать у нас курс по конструкции авиационных двигателей.

   Теперь уже добровольно, я каждую свободную минуту бежал в класс конструкции авиадвигателей и собирал электросхемы, разбирал их, монтировал контакты на разные части обоих магнето, выворачивал из цилиндров свечи зажигания и форсунки, но первое время никак не мог добиться определения синхронности работы магнето по прибору, который я пытался создать. И вот наконец, успех, обе лампочки индикаторов зажглись одновременно. Моей радости не было предела. Хотя схема и была сырая, я продемонстрировал её майору Полковнику и он остался доволен, сказав, что это надо оформить и как учебное рацпредложение, и как учебное пособие. Пришлось ещё и делать описание, оформлять заявку на рацпредложение, но это уже было легче, даже фотографию приложил. Но все работы с устройством пришлось отложить, так как навалилось много работы и через две недели мы уезжали на войсковую стажировку в город Телави, в Грузию.

   Вспомнил об устройстве, когда в начале мая прибыли в Телави. В вертолётном полку у нас сразу спросили, кто из нас занимался рационализаторской работой и ребята сразу указали на меня. Начальник технико-эксплуатационной части распросил меня в чём заключается моё рацпредложение и узнав о нём, сразу же сказал, чтобы я его оформлял, как внедрение в полку. Более того, он мне пообещал, что договорится с командиром лучшей эскадрильи, чтобы меня зачислили стажёром-борттехником в самый лучший экипаж. Так я попал стажером к старшему лейтенанту Потапову, одному из лучших бортовых техников ветолётного полка. Приходил раньше всех из экипажа на свою стоянку, не пропускал ни одних полётов: ни дневных, ни ночных. Один раз летал даже на применение, стрельба по наземным целям из пулемёта А-12,7. Но через два месяца стажировка закончилась и мы уехали в училище. Приехав в училище, я узнал, что за рационализаторскую работу мне выплатили премию по тем временам, довольно приличную. Это было очень кстати, так как у нас с моей невестой через месяц была назначена свадьба.

   Успешно сдал госэкзамены и даже не узнав оценки за последний экзамен всем отделением уехали ко мне на свадьбу. После свадьбы — выпускной, назначение после выпуска и отпуск, который пролетел, как один миг. И снова надо уезжать, теперь уже в один из гарнизонов в ГДР.

   Не успел приехать в новую часть, начальство, ознакомившись с личными делами и усмотрев, что есть такой рационализатор, заставило меня организовывать рационализаторскую работу в полку. Я, разумеется, сразу предложил внедрить своё устройство. Меня вызвали на заседание комиссии, где я доложил схему работы своего устройства. Слушали внимательно. Затем слово взял инженер полка и устроил разнос моего рацпредложения. Оказывается, если проверять синхронность работы двух магнето, то необходимо будет проворачивать вентилятор с установленными форсунками и свечами зажигания, а это опасно, так как в одном из цилиндров может самовоспламениться топливо и тогда вентилятор может травмировать руки. И в шутку посчитал, что его приговорят к пяти годам, начальника группы к двум года, да и мне достанется. И решили внедрять устройство*), но только для работы на сухом двигателе, без свеч и форсунок, во время регламентных работ.

   Прошло четыре года. Я уже исполнял обязанности инженера эскадрильи, моё устройство уже использовалось при регламентных работах и жизнь в эскадрилье шла своим чередом.

   Однажды ночью, где-то после 3-х часов, у меня дома раздался звонок телефона и с полкового коммутатора телефонист сказал, что звонят со штаба воздушной армии. Когда переключили, то я услышал голос майора Борисюка, он только прибыл в армию на должность старшего инженера по вертолётам. Он объяснил, что в районе Кёнигс-Вустерхаузен потерпел аварию вертолёт из отдельной эскадрильи, из Бранденбурга. Вертолёт лежит на боку и мне надо приготовить инструмент и оборудование, чтобы эвакуировать вертолёт на ближайший аэродром в Бранде. Инструмент и оборудование надо отправить с рассветом на нашем вертолёте к месту аварии. Самому мне лететь не надо. После этого звонка, какой там сон, промаялся до самого утра. Хорошо, что не катастрофа, а только авария, но вертолёт, думаю, разложили полностью, если лежит на боку.

   В шесть утра я уже был на аэродроме, а в восемь вертолёт с оборудованием вылетел к месту аварии. Командиром экипажа был Юра Кулагин и я был уверен, что всё будет нормально. Два снаряда в одну воронку не попадают. Это к тому, что если один вертолёт уже на боку, то со вторым будет всё нормально. И занялся своей повседневной работой.

   Часа через два ко мне прибегает дежурный по стоянке и говорит, что звонил руководитель полётов и требует, чтобы я подошёл на командно-диспетчерский пункт. В этом не было ничего хорошего, так как просто так руководитель полётов меня бы не вызывал на вышку.

   Через несколько минут я был уже у руководителя и он мне сказал, что звонил Юра Кулагин и сказал, что у него что-то случилось. Вот те и на! Оказывается, всё-таки попадает два снаряда в одну воронку. Сижу и жду звонка. Звонок. Руководитель полётов даёт мне трубку. У телефона уже не Юра, а майор Борисюк. Кратко обрисовывает мне обстановку. На вертолёте Кулагина на висении обрезало двигатель и он недодаёт обороты, взлететь невозможно. Надо мне туда лететь на другом вертолёте и что-то решать на месте: то ли регулировать, то ли менять двигатель. После этого взял трубку Юра и сказал, что такое впечатление, что отказало одно магнето. Мне от его слов стало спокойнее, магнето — это хорошо, это мы быстро заменим. На этом разговор закончили.

   Через час, уже с экипажем Елизарова я был на месте. Сделали круг над местом, где всё это происходит. Один вертолёт лежит на боку, другой в ста метрах стоит на лесной поляне. Нашли ещё одну площадку, по размеру с футбольное поле и тоже приземлились. Я с инструментами направился к вертолёту Юры, а Елизаров улетел домой, он здесь был больше не нужен.

   Кулагин и борттехник Толя Гончарук рассказали, как ведёт себя машина на разных режимах и я принял решение начать с магнето, так как были случаи в последний год отказов этих агрегатов. И только открыл крышку, как увидел поломанную пружину замыкающую контакты. Не стал демонтировать магнето, а решил заменить только узел с пластинчатой пружиной, сняв её с нового магнето. Сделал это довольно быстро, но надо было проверить синхронность срабатывания двух магнето. Вот здесь мне и пригодилось моё рационализаторское предложение, его я захватил с собой, на всякий случай. Подключив к двум магнето, я сам провернул на один оборот вентилятор и убедился, что лампочки загораются абсолютно синхронно. Показал это бортовому технику, чтобы экипаж был спокоен и пошёл докладывать начальству, что вертолёт исправен. А Юра в это время запустил двигатель включил несущую систему, повисел на разных режимах и выключил двигатель, показав мне большой палец, что означало: - Всё в норме! Вот теперь я окончательно убедился, что изготовленное мной, пять лет тому назад, устройство хорошо показало себя и в полевых условиях при устранении сложных отказов.

   Собрав инструменты, я пошёл искать майора Борисюка, а Кулагин запрашивать разрешения тоже улететь домой. Бранденбургский вертолёт я увидел издалека. Он лежал на боку, без концевой балки, с обрубками лопастей и с двумя бочками в фюзеляже. Весь песок вокруг был пропитан бензином. - Повезло ребятам — подумал я, увидев этот кошмар. Полторы тысячи литров бензина в основном баке и в бочках. Коротни аккумуляторы, всё бы взорвалось, как огнемётный заряд. Обошёл вокруг, осмотрелся. Тут подошёл Борисюк, поздоровался. Спросил, как там Кулагин. Я рассказал, что случилось и что мне пришлось сделать, не вдаваясь в подробности, а он не стал вникать в подробности. В это время Юра запустил двигатель и через несколько минут пролетел над нами. Я спросил у майора, что здесь произошло и нашли ли причину. Оказывается, экипаж перегонял вертолёт на ремонт в Каунас и, лётчики говорят, отказал двигатель. Их сейчас допрашивают в санатории, который находится рядом. Предполагают, что вертолёт перегрузили, нарушили центровку и не смогли нормально пилотировать.

   Я хотел посмотреть двигатель, но Борисюк сказал, чтобы я никуда не лез и не подходил к вертолёту. Мне ничего не оставалось делать, как отойти в сторону и пойти посмотреть траекторию по которой они падали. Они летели со стороны молодой посадки сосняка, примерно, пятилетнего. Когда отказал двигатель, перед ними был сосновый бор, примерно, в трёхстах метрах с двухсотлетними массивными соснами. Это было видно по тому, что лопасти ударились о сосны, но ни одну из них не переломили, а лонжероны лопастей завязались как бы узлом вокруг трёх сосен. Поскольку лонжероны из алюминиевого прочного сплава, то они самортизировали и это спасло экипаж, у них ни одной царапины. Второе, что спасло экипаж, это то, что командир сразу обесточил вертолёт, он хорошо знал инструкцию лётчику.

   Пока я всё это рассматривал, майор Борисюк отошёл от вертолёта и там никого не было. Передняя створка капота была открыта и я решил заглянуть под неё. Заглянул — и меня, как током ударило. Прямо передо мной висела вертикальная тяга управления дроссельной заслонкой двагателя, один конец которой был надломан и болтался на тяге. И мне всё стало ясно, почему отказал двигатель, это точно был отказ. Ещё полгода назад пришло указание заменить эти тяги. Тяга была установлена новой конструкции, а вот из того ли материала, это — вопрос, так как некоторые умельцы заказывали тяги представителям завода. И инженер эскадрильи очевидно принял решение, что отправит вертолёт в ремонт и там, в Каунасе, заменят или проверят тягу.

   Я стоял и думал, как мне поступить. Пойти к комиссии и сказать, что я нашёл причину отказа двигателя? Но тогда и экипаж, и инженер, и Борисюк будут виновниками, а я могу отличиться. А если никому не скажу, то пострадают лётчики, у них явные нарушения по центровке, а отказ двигателя трудно доказать. И тогда я принял единственно правильное решение, которое удовлетворит всех. Пускай Борисюк защищает и лётчиков и инженера и себя, это ему просто сделать, если будет знать всю ситуацию.

   Подошёл и сам майор. Я ему вкратце обрисовал всю ситуацию, а поскольку он раньше эксплуатировал самолёты, то мне пришлось всё повторить с большими подробностями. Дальше он всё разруливал сам. Но для всех всё обошлось без больших оргвыводов. Вот только я убедился, что два снаряда в одну воронку попадают.

   Вертолёт мы подняли и на прицепе отбуксировали на аэродром Бранд. А когда я добрался домой то по западно-берлинскому телеканалу смотрел, как из-за молодых ёлочек, которые находились вокруг вертолёта телеоператор снимал всех нас довольно продолжительное время. Так что на территории ГДР везде были западные глаза и уши.

   Послесловие. Через год я поступил учиться в ВВУЗ и когда при окончании защищал диплом, то у мне рецензентом был назначен уже подполковник Борисюк, а это совсем в других краях, мы снова с ним пересеклись. Мы несколько раз вспоминали этот эпизод, а Борисюк рассказал всем, как я обнаружил причину крупной аварии и особо отметил тот факт, что при этом не стал бежать к высокому начальству и выслуживаться. С малейшими подробностями этот эпизод он рассказал начальнику факультета, что и сослужило мне большую службу. при распределении по местам назначения после выпуска. Меня оставили на кафедре эксплуатации в нашем училище. Вот так завершился для меня эпизод создания этого прибора.

   Далее по воле случая я занимался вопросами безопасности полётов и в мои обязанности как раз и входило поиск причин аварий и катастроф, их расследование не только при помощи интуиции, но и инструментальными методами. Вот к чему привело создание небольшого, но необходимого устройства.


      Глава 240. За поворотом - слава КПСС!

   Как становятся знаменитыми…

   В каждом авиационном полку и даже в каждой авиационной эскадрилье есть своя знаменитая личность. И это не обязательно кто-нибудь из начальников. Этой знаменитостью может быть механик-сверхсрочник из ТЭЧ полка, который из одноцилиндрового мотоциклетного двигателя решил сделать реактивный двигатель. Не менее знаменитым может быть и техник самолета, который догадается приварить кувалду к валу турбины реактивного двигателя (11000 оборотов в минуту), чтобы дробить кирпичи для отмостки дорожек на аэродроме. Главное, чтобы по конечному результату от реализации своей идеи, они становились известными во всей округе и легенды о них передавались из уст в уста на многие поколения.

   Была и у нас в полку такая знаменитость. Это был начальник гарнизонного дома офицеров (ГДО) майор Молотков. Вообще-то у нас по штату был гарнизонный клуб, но по проекту гарнизон предназначался для базирования нескольких авиационных полков и был заранее заложен дом офицеров с соответствующими должностными единицами. Но что-то там не сложилось, полк остался один, а дом офицеров с начальником в должности майора так и остался. И вот от этого майора идеи сыпались, словно яства из рога изобилия.
 
   Решил как-то майор Молотков порадовать боевых подруг летчиков, техников, офицеров штаба рассказами о ратном труде их мужей. Чтобы это событие имело соответствующий резонанс на уровне гарнизонной общественности, начальник ГДО все обставил должным образом. Вокруг домов офицерского состава (ДОС) он установил на столбах несколько многоваттных громкоговорителей, которые в одно прекрасное раннее, раннее утро стали вещать на полную мощность. «…Рано встает июньское солнце, но еще раньше встают наши доблестные и отважные летчики, техники, механики…» и т. д. И не беда, что майор Молотков не знал, что две эскадрильи полка, из трех, два часа тому назад возвратились с ночных полетов и только провалились в глубокий и такой беспокойный сон.

   Очумелые от сна офицеры с голыми торсами высовывались из окон, маленькие дети, не привыкшие к таким громким звукам ранним утром, напуганные, плакали навзрыд, а жены пытались беспомощно успокоить тех и других. А начальник ГДО с этого утра стал знаменитым. Гарнизон неделю не мог успокоиться после этого события. Как сказал начальник штаба: – Даже по сигналу «ТРЕВОГА!» в гарнизоне не бывает такого светопреставления. В последующие дни все успокоились и с хохотом вспоминали, кто в чем высовывался из окон, чтобы высказать свое «восхищение» задумкой майора Молоткова. И многие поколения обитателей гарнизона во все последующие годы цитировали рассказ про «раннее июньское солнце».

   Но слава в одиночку не ходит. Уже в следующий раз майор Молотков решил свою новую идею реализовать не для всех (не всем все нравится), а лично для себя.
В полку каждое утро все солдаты и офицеры выходили на физическую зарядку. Особенно командиры не измывались, но гарнизон по утрам жужжал, что твой улей. Все, кто находился «на базе» или не участвовал в плановых полетах, выполняли физические упражнения по интересам: одни играли в волейбол, другие бегали и прыгали, третьи купались в озере. Правда, на спортивных снарядах людей было маловато. И то, это стало после того, как два летчика с первой АЭ вывихнули руки, а штурман со второй АЭ подвернул ногу, выполняя соскок с брусьев. Командир, помощнику по физподготовке сказал, как отрезал: – Еще неделя и мне некого будет посадить за штурвал, чтобы я летчиков на снарядах больше не видел. После этого помощник старался, чтобы летчики реже появлялись возле общеукрепляющих спортивных снарядов, а отсылал их на специальные (лопинги, батут, качели), которые для этого привезли в гарнизон.

   Но все равно, весь состав утреннюю зарядку проводил в своем коллективе: в эскадрилье, в ТЭЧ ап, с офицерами штаба. А вот начальник ГДО оказался вне этих коллективов, как бы сам по себе. Тем более, что решил он заняться более эстетическим видом спорта, теннисом, места для занятия которым, в гарнизоне не было. Но поскольку партнера для игры в теннис в полку отыскать было трудно, Молотков выбрал для себя укромное тихое место, газон за зеленым забором из кустарника, и по утрам стал играть в свое удовольствие, как он считал, никому не мешая.

   На зарядку, в свободные от полетов дни, мы выходили в 7.00, занимались до 8.00, затем к 9.00 появлялись в столовой и после построения в 9.45, расходились по своим рабочим местам. Летный состав готовился в классах, а технический состав уезжал на аэродром и занимался там подготовкой техники или оформлением документации, которое тоже занимало много времени.

   С таким распорядком дня и летный и технический состав имели для отдыха достаточно времени никаких жалоб на плохое самочувствие не поступало. Но, вместе с тем, стали все замечать, что летчики, бортовые техники и операторы одного из звеньев последнее время стали какие-то взвинченные, иногда не высыпаются, совсем плохо реагируют на «розыгрыши», которые присущи всем здоровым авиационным коллективам. На несколько вопросов со стороны особо наблюдательных, «а что случилось», ребята просто отмахивались. Особенно не стали приставать, но командир заметил, что-то не так. И в разговоре проскользнуло: кто-то колотит в доме по утрам, как кувалдой по мозгам, а кто – не можем узнать. И так несколько недель.

   В конце концов, это им надоело и, никому не жалуясь, несколько офицеров однажды встали рано утром и пошли по всему дому искать, кто же это по утрам «забивает гвозди». Обошли весь крайний подъезд – никого не нашли, кажется все тихо. Но только же стучал. Вот гад, наверное, затих, на время. Решили выйти на улицу, покурить. И только присели у подъезда на скамейку, снова услышали резкие хлесткие удары, где-то за углом. Все, сразу вместе, ломанулись на звук, прямо через густые и высокие кусты сирени. Выбежали из кустов на аккуратненький газон со стороны глухой стены своего дома и остановились, как вкопанные. Перед ними стоял майор Молотков с ракеткой в руках, на размеченной, под тениссную, площадке, с местом для подачи, а на стене дома, в том месте, где расположены спальни, были нарисованы красивые синие круги, в которые майор пытался попадать теннисным мячиком. Из-за густых кустов майора не было видно, зато звук распространялся по стене дома до верхнего этажа и казалось, что стучат внутри дома, а не снаружи. Пришлось командиру звена заслонить собой Молоткова и спасать от разъяренных летчиков. Но выслушать все, что думают летчики об увлечении начальника ГДО теннисным спортом, Молоткову все-таки пришлось.
 
   Так майор Молотков стал знаменитым во второй раз. Теперь с ним побеседовало все командование полка, такой случай воспитательной работы нельзя было упускать, когда еще представится случай повоспитывать майора. Не наказывать же инициативного начальника ГДО, хотел как лучше. Все на зарядку вставали в 7.00, а он о стенку мячиком стучал уже с 6.30. А после того, как все выходили на зарядку, он присоединялся ко всем, поэтому, был неуловимым несколько недель.
После этого случая инициативы майора в гарнизоне начали угасать и о нем, на время, как бы совсем забыли.
 
   Инициатива – категория беспредельная…
 
   И тогда начальник ГДО занялся обустройством аэродрома и подъездов к нему.
 
   Как-то, на аэродроме, подходит ко мне майор Молотков и говорит: – Слушай, я вот видел, что вы из хорошего металла делаете противни для грязного масла. Зачем такой хороший металл грязным маслом портите. Выпиши мне несколько листов, я наглядную агитацию сделаю, вечно стоять будет.

   Конечно я знал, что не положено техническое имущество не по назначению применять, но делаем-то мы общее дело. Почему бы и не помочь. И человек вроде неплохой, хочет наглядную агитацию изготовить (а рисовал он, действительно, классно). Выписал ему 4 стандартных листа марки Д16, как подарок от нашей эскадрильи и он отстал от меня. Но не от других. В разговоре с замами по ИАС 1-й и 2-й АЭ, я выяснил, что он и у них выпросил 6 листов марки Д16. Но вскоре этот эпизод с Д16 забылся.

   Наглядная агитация в гарнизонах меняется часто, разве за всем уследишь. Да и не наше это дело, летного и технического состава.

   Аэродром (полоса, рулежки, стоянки) от штаба был на удалении 2-3 километров. Дорога хорошая, выложенная бетонными плитами, такими же, как и на рулежных дорожках. Едешь быстро на машине и только вздрагиваешь на просмоленных стыках, да слегка тебя прижимает под действием центробежной силы. И вот на одном из таких закруглений, по дороге на аэродром, стали происходить странные случаи. Сначала на обочину, в болотистую почву, выскочил топливозаправщик ТЗ-5. Через пару недель на этом же участке дороги, на скорости, не справился с управлением водитель маслозаправщика. Не прошло и месяца, как произошла авария с АПА-2. И в завершение всего, машина заместителя командующего воздушной армии (правда, без пассажиров) столкнулась с «газиком» командира батальона, в которой ехали командир автороты и замполит батальона.

   Сразу после этого, командир полка, он же начальник гарнизона, приказал комбату создать специальную комиссию и разобраться с этими автопроисшествиями. Начались разборки. И все было бы ничего, если бы не водитель заместителя командующего ВА. Тот, на вопрос, – Почему выехал на встречную полосу? – ответил с детской непосредственностью: – Из-за КПСС! Что тут началось…
 
   Можно только представить эту немую сцену при таком ответе. Замполит батальона (он же председатель комиссии) запрыгал, как зайчик, на одном месте, замахал коротенькими ручками и закивал головой вниз-вверх, не зная, что сказать и какой наводящий вопрос задать, чтобы выйти из этого дурацкого положения. Водитель-то не простой, а зам. командующего ВА, тогда, как всем было известно, что по негласному «табелю о рангах» должностное положение такого водителя приравнивалось к званию майора. Во всяком случае, такого уровня водители, на территориях авиационных гарнизонов, чаще всего не подчинялись даже капитану. Да и не каждый капитан стал бы связываться с водителем заместителя командующего, себе дороже.
Из-за ко-о-о-го? – протяжно взвыл другой член комиссии. Из-за КПСС, – не понимая, чем так недовольно, мелкое для него начальство, ответил солдат. Правда, комбату хватило ума не вступать в полемику с солдатом и он сказал: – А вот с этого места – поподробнее, товарищ солдат.
И водитель заместителя командующего начал сбивчиво объяснять. Когда едешь на аэродром, то по сторонам дороги расположены щиты наглядной агитации, на каждом из которых написана одна буква.

   Щиты располагаются на закруглении дороги таким образом, что вначале открывается одна буква, затем – другая и так, постепенно, все слово. А написано на этих щитах было: СЛАВА КПСС! Притом, на обеих сторонах щитов, так, что прочитать эту фразу можно было проезжая, как в одну сторону, так и в другую.
Это водителя интриговало, он, проехав, решал оглянуться (зеркала заднего вида было мало), а что написано с обратной стороны (мальчишки, что с них взять). В это время водитель, как правило, терял контроль над управлением и происходила авария. В беседах с другими водителями, все это было подтверждено.

   Комбат, выразительно хлопнув себя по лбу, приказал всем срочно ехать на место происшествий и там, на месте, убедиться, что весь «этот цирк» из-за наглядной агитации, придуманной майором Молотковым. Приехав на злополучный участок дороги вместе с водителями, члены комиссии во всех подробностях сняли показания со всех «аварийщиков», а те порассказали им немало.

   Оказывается, водители, каждый раз проезжая этот участок дороги, реагировали почти одинаково. Они наклоняли головы, увеличивали или уменьшали скорость, наблюдая, как «раскрывается блокнот с буквами СЛАВА КПСС!». И водители «заигрывались» до такой степени, что теряли управление автомобилем, особенно тяжелые последствия были у молодых водителей.

   Решили, что наглядную агитацию надо срочно снимать. Но кто должен дать команду убрать лозунг «СЛАВА КПСС!», так придумать и не смогли. Никто с батальонного начальства этого делать не рискнул, но всплыл вопрос, откуда у Молоткова оказался конструкционный материал с технического склада. Вызвали начальника склада АТИ и он меня сдал, в первую очередь. Позже добавил, что и другие получали этот материал, но «обязанности крайнего» пришлось выполнять мне. Вместо того, чтобы снимать щиты, комиссия занялась моим воспитанием. Начали спрашивать, как к Молоткову попали материалы, на что пришлось ответить, что листы имели повреждения и для изготовления противней были непригодны.

   Действительно в нескольких местах они имели отверстия от ударов штыком карабина СКС. Караул, когда шел при смене в караульной помещение, тренировался на щитах выполнять упражнение ближнего штыкового боя, «Коли!».

   Начальство сделало вид, что поверило (оспорить было трудно – дыры отчетливо были видны), но пообещало «хорошее» взыскание. На мое предложение, что надо объяснить водителям, чтобы не отвлекались, а щиты оставить, всех ведь не снимешь, комбат ответил: – А мне, что, прикажешь указатель поставить «За поворотом – СЛАВА КПСС!»? Но, поняв, что сказал лишнее, замолчал и только безнадежно махнул рукой. После этого комбат приказал мне сдать металл на склад, а щиты объявить ржавыми. Но товарищ майор – попытался возразить я – это же алюминиевый сплав, он не ржавеет. Но комбат вспылил: – Я сказал, что щиты ржавые и не пререкайтесь, иначе за разбазаривание технических материалов получите взыскание. С тех времен я усвоил, что у некоторых начальников и алюминиевые сплавы ржавеют. Пришлось взять дежурную машину, двух механиков и под вечер, когда начало темнеть, мы подъехали, сняли щиты и отвезли в свою каптерку (подсобное помещение), а утром я отправил их на склад.

   А майор Молотков стал знаменитым в третий раз, но теперь уже не только в гарнизоне, но и во всей воздушной армии. Как уж с ним разбирались «там наверху», сие мне не известно.

   После этого случая, даже на пассажирском месте в автобусе, я никогда не читаю наглядной агитации и рекламы на дорогах, обращаю внимание только на дорожные знаки. Эти события происходили в сентябре 1964 года.

      
      Глава 241. На учениях. Мишка минёр.

   Было это на заре вертолётной авиации, когда вертолёт казался экзотикой даже для бывалых военных. Сам полёт аппарата, который размахивает крыльями, казался чем-то диковинным. А уж появление вертолётов на учениях, над полем условного боя, казалось неоценимой поддержкой той стороне, с которой они появлялись.

   Интерес, вместе с опасением, вертолёт вызывал даже у некоторых генералов, не связанных с авиацией. На учениях все внимательно наблюдали, когда полторы дюжины вертолётов приземлялись на лугу и выгружали со своих грузовых кабин пушки 76-мм калибров, автомобили ГАЗ, для их буксировки, ящики с боеприпасами и бойцов, которые сразу же занимали оборону или двигались в район сосредоточения.

   Вот в одно из таких учений нам в эскадрилью поступило распоряжение выделить два вертолёта Ми-4 для демонстрационного минирования с воздуха и один вертолёт для офицеров-посредников. А поскольку такие вводные на учениях в последние несколько лет не поступали, то мы всё это оборудование для наземного минирования, законсервировали и сдали на склад. На складе оно тоже мешало всем и его растащили по разным углам складских помещений и даже распределили по разным помещениям.

   Но и это не самое важное. Важным оказался тот факт, что по замене к нам, в эскадрилью, прибыли молодые бортовые техники, которые и слухом не слыхивали о том, что есть такая система минирования и не изучали этого в училище. Да и на учениях всё больше стороны "наступали", а тут решили создать "игровую ситуацию" обороны. Вот тут-то и вспомнили о быстром минировании "нового оборонительного рубежа" и захотели показать начальству, как при этом можно использовать вертолёты Ми-4.

   Для начальства, это приказал - и всё. А для нас, это - суета на несколько дней. Первым делом мы ринулись на склад авиационно-технического имущества (АТИ) разыскивать наши агрегаты ТМ-1, это транспортёр для минирования с вертолёта. Ящики с ними оказались в разных углах склада и забросаны другим имуществом. Собрав вместе это оборудование, мы поняли, что это только малая часть наших проблем. Вертолёт бортового техника старшего лейтенанта Толика Мусировского, который был немного знаком с системой минирования, был оборудован системой РЫМ-Б и установить на него транспортёр ТМ-1 не получалось. На вертолёте, который легко оборудовался ТМ-1, бортовой техник лейтенант Миша Барзовский, впервые в жизни видел эту систему минирования. И хотя она была не такая уж сложная и мины были учебные, но надо было иметь некоторые навыки, чтобы быстро устранять некоторые неисправности или задержки в работе этой системы.

   Решили, что Толик Мусировский полетит на минирование на другом вертолёте, а для Миши Барзовского подготовим его вертолёт и он полетит со своим экипажем. Надо сказать, что лётчики тоже раньше не выполняли упражнения на минирование, но для них это было проще - выдерживай режим полёта и всё будет нормально. А это они умели делать хорошо.

   Экипажи могли потренироваться у себя на аэродроме, но у нас в наличии не было учебных мин, которыми собирались минировать условное "поле боя" на учениях. Поэтому, приняли решение, что Толик Мусировский потренирует Мишу Барзовского на транспортёре работающем без мин, обучит его, как загружать транспортёр, как его включать и этого будет достаточно для выполнения такого простого задания.

   Теперь можно рассказать, что же это за система, которая предназначена для наземного минирования. Это устройство представляет собой движущуюся ленту транспортёра, на которой крепятся лотки для мин. Лента движется и поочерёдно сбрасывает мину за миной с интервалом в зависимости от скорости полёта вертолёта. Часть ленты можно загрузить предварительно, а затем надо загружать уже в ходе её движения во время полёта, до полного израсходования запаса мин на борту вертолёта.

   Для установки транспортёра грузовые створки-двери снимаются и в этот проём устанавливается транспортёр системы минирования ТМ-1.

  Всё это экипажи освоили очень быстро, их проверили и командир принял решение, что они могут лететь на учения, тем более, что минирование предполагалось только на второй день учений.

  В зону учений полетели группой из трёх вертолётов под командованием командира одного из звеньев. Прилетев в зону учений, экипаж для посредников ушёл на задание в район полигона, а экипажи вертолётов, которые были направлены для минирования, ознакомились с обстановкой, получили задания и стали ждать сигнала на вылет. Что-то там у руководителей учений не получалось и ждать пришлось несколько часов в готовности к вылету. А это значит, что надо забыть о нормальном питании, так как пищу в этих условиях никто не приносит. Экипажи устали и начали нервничать. И в это время поступил сигнал о вылете на минирование.

   Вертолёты парой вышли в район минирования и по выданным ориентирам начали минировать территорию. Шли они уступом на дистанции около ста метров и на минимальной высоте, чуть ли не касаясь земли. Первым шёл вертолёт, где бортовым техником был Толик Мусировский, а вторым - вертолёт с борттехником Мишей Барзовским. Лётчики второго экипажа видели, как мины сходят с лотков на первом вертолёте и могли представлять, что у них то же самое творится в грузовой кабине. Да и переговаривались они с бортовым техником по самолётному переговорному устройству (СПУ) и он периодически докладывал, как договорились:

   - Командир, всё нормально!

   - Командир, транспортёр включил. Работает нормально. Мины падают.

   Так экипажи прошли один раз над лугом, который надо было заминировать, развернулись и пошли ещё на один заход. Первый вертолёт закончил минирование, доложил и стал уходить из района минирования. Второй экипаж тоже заканчивал, ему осталось положить метров 50 и в этот момент Миша Барзовский кричит по СПУ:

   - Командир, мины застряли в лотке.

   Командир ему отвечает:

   - Сбрось их все сразу, - он понял, что там этих мин осталось несколько штук.

   Но Миша уже придумал, как исправить положение и по СПУ командиру:

   - Командир, а можно ещё чуть ниже? - на что командир ответил:

   - Можно и ниже, - и опустил вертолёт почти до предела, чуть ли не касаясь земли.

   Миша, тем временем, отсоединил шнур СПУ, он ему мешал, отсоединил карабин страховочного пояса, спрыгнул на землю, вертолёт двигался с малой скоростью, и выдернув, застрявшую мину, попытался догнать вертолёт, который стал набирать скорость и высоту. Пробежав немного за вертолётом, Миша увидел, что машина уходит из зоны и остановился в растерянности, но быстро сообразив, что стоять на виду нельзя, ринулся в ближайшие низкие заросли ивняка.

   А в это время в вертолёте командир по СПУ вызывал Мишу, который почему-то не откликался, хотя перед этим командир дал команду:

   - Взлетаем. Уходим из зоны минирования, - но Миша эту команду уже не слышал, так как шнур СПУ был отсоединён и Миша в это время, в страховочном поясе и с болтающимся тросом, бежал за вертолётом.

   Теперь командир экипажа забеспокоился и спросил у правого лётчика:

   - Где он там, посмотри? - Но в поле зрения бортового техника не было видно.

   Тут лётчики почувствовали неладное и, пользуясь тем, что площадка, где они готовились, была рядом, пошли на посадку. Каково же их было удивление, когда Миши в грузовой кабине они не обнаружили. Но самое главное было в том, что они не знали в какой момент они "потеряли" своего бортового техника.

   Что в таком случае предпринять командир экипажа пока не знал и посоветовавшись с другим экипажем, направился на командный пункт учений, чтобы доложить о происшествии. Но тут к нему подбежал лейтенант из КП и сказал, что их офицера, который выполнял задание по минированию в зоне, везут сюда, на КП учений. У командира экипажа отлегло от сердца и он поблагодарил лейтенанта и решил повременить с докладом о происшествии.

   Командир экипажа остановился в сторонке от навеса КП и стал ожидать прибытия своего бортового техника, ещё не зная в каком он состоянии и что с ним случилось. Не прошло и полчаса, как к КП подъехал командирский "газик", а из него выскочил улыбающийся Миша Барзовский и бодро, как ни в чём не бывало, доложил:

   - Товарищ капитан, лейтенант Барзовский из спецзадания возвратился. Всё нормально, мины установлены.

   Капитан после часового переживания был весь на нервах, так как чувствовал и свою оплошность, а тут ещё этот улыбающийся лейтенант. И он взорвался:

   - Минер, хренов! Рассказывай, что произошло!

   Лейтенант, хотя и зелёный был, но понял, что дело попахивает чем-то серьёзным. Сразу сник и начал подробно рассказывать о том, что с ним произошло. После всего услышанного, командир экипажа понял, что все окружающие воспринимают их оплошность, точнее - предпосылку к лётному происшествию, как задуманную ими операцию и никаких претензий к экипажу не имеют. Тогда все успокоились, а вечером, в гостинице уже с хохотом разбирали этот эпизод.

   Борт, предназначенный для посредников, утром улетел на свой аэродром, а вертолёты-"минёры" отработали ещё два минирования, теперь уже без происшествий. Даже, если несколько мин оставались не сброшенными, их привозили назад, с лотками больше не возились, себе дороже.

   Когда прилетели после выполнения задания, то командир эскадрильи первым делом спросил:

   - А где это наш Мишка-минёр? - улетевший ранее экипаж уже обо всём рассказал.

   У самого же Мишки спросил:

   - Лейтенант, а нет ли у тебя желания переквалифицироваться в минёры или, в крайнем случае, в сапёры?

   На что Мишка бодро ответил:

   - Никак нет, товарищ майор. Буду летать.

   Майор подумал и произнёс:

   - Ну-ну, - на этом и закончилась эскадрильская эпопея с минированием.

   Чуть позже, на подведении итогов этот случай был подробно проанализирован, а Мишка ещё долго носил почётное звание "Мишка-минёр.


     Глава 242. Уж ты прости, капитан.

   Шли учения. Вся вертолётная эскадрилья разлетелась с  армейскими посредниками по гарнизонам ГСВГ. Через два дня экипажи начали возвращаться на свой аэродром. Почти все машины возвратились без замечаний и только от борта 33, который улетел на север, в Лерц, не было никаких известий, но заявка на перелёт была, об этом я узнал у диспетчера.

   Ждать не стали, прилетят, заправщики в готовности, а с остальным будем разбираться завтра. Поужинали в столовой и разошлись по домам. Не успел я снять дома куртку, как зазвонил телефон. Звонил дежурный руководитель полётов:
 
    — Инженер, это ты? Я узнал голос капитана Усанова из первой эскадрильи. А зама по ИАС эскадрильи для краткости называли «инженером».

    — Да, товарищ капитан, это я. Что-то с 33-й?  — я уже догадался, что РП звонит по поводу борта 33, который в Лерце.

    — Какой догадливый! Да, у них после вылета из Лерца, через 15 минут лопнула подредукторная рама и они возвратились на аэродром вылета. Инженеру полка я сообщил, он тебе перезвонит, а Анистрат звонил, чтобы я тебе лично всё это сказал, под запись. Так что принимайте решение по своему Ми-4.

    —  Спасибо, товарищ капитан!

   Коля Анистрат был бортовым техником вертолёта с бортовым номером 33. Человек он был серьёзный, ранее работавший в должности начальника группы обслуживания, а значит точно установил место и потенциальную опасность отказа. Пока я это обдумывал, позвонил инженер полка майор Яблоков и спросил:

    — Товарищ Хандурин, что собираетесь делать?

   Тогда я рассказал, что у капитана Митликина (он сейчас был в госпитале) в период Венгерских событий 1956 года был такой случай на Ми-4 и они применили сварку на месте, перегнали вертолёт в место базирования, а после — заменили подредукторную раму уже в стационарных условиях.

   Инженер полка согласился на такой вариант, но приказал всё подготовить мне лично самому, лететь туда со специалистом-сварщиком, проконтролировать ремонт, доложить ему, опробовать вертолёт на режиме висения и только тогда вылетать.

   Везти в Лерц оборудование для сварки и специалиста решил сам замкомэска капитан Кузьмин, так как комэск майор Чекалин был в отпуске. Во второй половине дня борттехник Толик Гончарук подготовил свой борт 29 и мы впятером вылетели в Лерц. Лётчик-штурманом в экипаже летел Валентин Завьялов, прекрасный лётчик и человек с абсолютным спокойствием и к тому же, увлекающийся боксом. Специалиста-сварщика подбирал сам инженер полка и с нами летел служащий СА Витя Зайцев, наверное, лучший сварщик в авиации ГСВГ, так как его вызывали, если требовалось ювелирное исполнение сварочных работ в условиях повышенной опасности, а тут сварка рядом с трубопроводами гидросистем и вблизи бензобака с парами бензина Б-95/130 и 800 литров самого бензина.

   Вылетели из Шперенберга с таким расчётом, чтобы засветло прибыть на аэродром Лерц или более известный как Рехлин, бывшую авиабазу первых реактивных самолётов Германии в период второй мировой войны. Планировали всё подготовить засветло, согласовать работы с местными инженерами, если понадобится какая-то помощь, там в это время базировался штаб дивизии истребителей-бомбардировщиков и полк на самолётах Су-7Б, а с утра начать работы по сварке.

   В Лерц прилетели после обеда, сразу осмотрели подредукторную раму борта 33, наметили фронт завтрашних работ, так как сегодня выполнить демонтажные работы мы не успевали, а демонтированными трубопроводы оставлять было нельзя. Поэтому мы направились в столовую и гостиницу. В столовую пришли перед ужином, но у них планировались ночные полёты и мы не попадали в их распорядок дня, как бы оставались без ужина. Но пришла сама заведующая лётной столовой и нас накормили, как гостей, в так называемом командирском зале. Хотя это был ужин, но нам предложили окрошку и отбивные. Лето ещё не началось и мы с удовольствием поужинали, пользуясь таким гостеприимством хозяев.

   После этого мы пошли устраиваться в гостиницу, где уже жил экипаж борта 33. Капитана Кузьмина разместили в «люксе», а мы разместились в двух смежных номерах, лётчики заняли номер поменьше, а мы разместились в номере с какими-то спортивными снарядами.

   И все занялись своими делами. Я читал инструкцию по замене подредукторной рамы, так как вся ответственность за технологический процесс ложилась на меня, а такой сложной работы я ещё ни разу не выполнял, да и в полку не было такого отказа, поэтому посоветоваться было не с кем, надо самому тщательно разбираться в технологическом процессе.

   Витя Зайцев, наш сварщик, лежал на койке и читал какой-то журнал, у него на сегодня вообще никаких забот не было, для него всё начиналось завтра. А поскольку дело своё он знал отлично, то его вообще наша суета не касалась, он сегодня чувствует себя, как на отдыхе.

   Коля Анистрат рассказывал, наверное уже в десятый раз, Толику Гончаруку, как всё произошло с подредукторной рамой в воздухе:

    — Представляешь, как бабахнет, как из пушки! Да ещё прямо у меня за спиной. Подумал, что гидроаккумулятор взорвался, а оно вот что. Даже не верится, что всё так закончилось. И трясти сразу начало по другому, трясёт и раскачивает, трясёт и раскачивает...

   Из соседней комнаты к нам зашёл Валя Завьялов, лётчик-штурман с 29 борта и спросил:

    — Я позанимаюсь у вас, тут. Смотри, какие хорошие гантели. И груша боксёрская прекрасная. Заведующая говорила, что в этой комнате спортсмены во время армейских сборов останавливаются, вот и оборудовали здесь уголок.

   Мы слушали Валентина в пол уха, занимаясь каждый своим делом.  А Валя, потягав гантели, занялся, тем временем, боксёрской грушей. Меняя стойку, он дубасил её почём зря, да так сильно, что мы побросали свои занятия и смотрели на его виртуозный бой с грушей.

   И в это время послышался голос командира экипажа 29-го борта Юры Кулагина из другой комнаты:

    — Валя заканчивай издеваться над спортивным снарядом.

    — Командир, да пускай душу отведёт, а то завалили заданиями, некогда и на зарядку сходить.  — Это подал голос всегда молчаливый Толик Карнаухов, лётчик-штурман с экипажа капитана Кулагина.

     — Ну тогда и я попро...

   … И на этой полуфразе Юры Кулагина происходит непоправимое. Юра появляется в проёме двери и делает шаг в нашу комнату, а Валя с опущенной головой в боксёрской стойке, разворачивается на 90 градусов и попадает мимо груши прямо Кулагину в лицо и тот даже не успевает завершить фразу. И мы все, в том числе и Валя, сразу, как окаменели от нервного шока. Все это видели, а сделать ничего не могли, просто не успели даже вскрикнуть.

   Удар был настолько мгновенный и короткий, что не задел даже губу у Юры, а только выбил один передний зуб и сломал рядом половинку зуба, но на самом видном месте.

   Всё происходившее дальше трудно описать в какой-то логической последовательности, так как говорили все и сразу и только Коля Анистрат, он был старше всех нас, сразу побежал за капитаном Кузьминым.

   И когда Юра отошёл от шокового состояния и начал орать на Валю Завьялова, который сам был ошарашен и тоже не знал, что делать, вошёл капитан Кузьмин и всех сразу успокоил. Он вышел в соседнюю комнату, закрылся и вызвав каждого, выслушал мнение каждого о том, что произошло. Затем мы собрались все вместе и обсудили создавшееся положение. Предложили два варианта. Первый — оставить всё, как есть и доложить командованию полка, а замять не получится, всё, как было. Но в это мало, кто поверит, тем более, что у Юры даже не повреждена губа. Второй вариант — придумать такое развитие ситуации, чтобы она воспринималась более легко и правдоподобнее. Это поручили придумать самому Кулагину. На том и порешили и капитан Кузьмин отправил всех спать.

   Проснулись утром с каким-то осадком от вчерашнего, но было значительно легче от того, что было принято какое-то решение. С таким чувством пошли на завтрак и чем дальше уходили от гостиницы, тем больше мы все успокаивались.

   После завтрака успокоился и повеселел даже Юра Кулагин. Когда пришли к вертолётам и начали работу, то Юре была поставлена задача сидеть и думать, как преподнести это происшествие, чтобы оно воспринималось более правдоподобно.

   А работы было много. Коля Анистрат, Толя Гончарук и я работали в редукторном отсеке, защищая окружение места сварки от нагрева и возможных искр. Надо было снять отбортовку трубок гидросистемы и закрыть их асбестным полотном и отсоединить ряд агрегатов. После этого начали процесс сварки. Через полтора часа Зайцев закончил свою работу и мы установили все агрегаты на места.

   Работая в редукторном отсеке борта 33, мы видели, как Юра Кулагин периодически подбегал к борту 29, где в грузовой кабине находился замкомэск Вениамин Кузьмин и что-то ему говорил, но капитан Кузьмин делал отрицательный жест рукой и Юра снова шёл продумывать новый вариант событий. И уже, когда мы завершили все работы и Кузьмин занял место в пилотской кабине борта 33 для опробывания машины в режиме висения, а Кулагин стоял на подножке, комэск интенсивно закивал головой в знак согласия. У нас тоже отлегло от сердца.

   Кузьмин запустил двигатель тридцать третьей, прогрел и включил несущую систему, чуть завис и выключив несущую систему, остановил двигатель. Лопасти зашуршали и постепенно начали замедлять вращение. После остановки лопастей, мы сразу облепили вертолёт и осмотрев сначала сварной шов, проверили другие системы, которые демонтировали при подготовке к сварке. Всё было в норме и мы были готовы к вылету домой. Мы с капитаном Кузьминым с командно-диспетчерского пункта доложили в наш полк, что все работы завершены и мы летим домой, а штурманы запросили разрешение на вылет.

   Перед вылетом капитан Кузьмин всех собрал и Юра доложил свой вариант, чтобы вывести Валю Завьялова из под удара, чтобы политработники не раздули это дело. Кулагин сказал:

    — Дело было так. Утром мы пришли на вылет. Я стал быстро подниматься в кабину, на последней ступеньке нога в сапоге соскользнула с утопленной подножки, сапог попал на ступеньку под углом, я сорвался и зубами ударился о рукоятку-поручень. Вот даже губы не повредил, только зубами чуть-чуть зацепил.

   Выходило правдоподобно, иногда на ступеньку с разбега не попадали и срывались.

     — А теперь об этом забудьте раз и навсегда, во всяком случае на несколько десятилетий.  — добавил замкомэск.

   И мы об этом забыли. Летели домой через Бранденбург, облетая Берлинскую зону со стеной и заходили на посадку на своём аэродроме со стороны  Берлина. Нас уже ждали. Борт 29 зарулил на стоянку, а борт 33 получил команду с вышки от руководителя полётов заруливать сразу в ТЭЧ полка на замену подредукторной рамы.

   Капитан Кузьмин доложил заместителю командира полка, а я доложил инженеру полка о состоянии борта 33. В ТЭЧ полка уже привезли со склада подредукторную раму и специалисты начали работы.

   Через несколько дней борт 33 вышел из ТЭЧ полка, был облётан, а через пару недель все забыли об этом происшествии и ещё через месяц Юра Кулагин ходил с новыми зубами. И только иногда мы, подобно заговорщикам, обменивались, как паролем словами из любимой песни Юры:

    — Уж ты прости, капитан, у нас у каждого свой талисман,  —  песни из кинофильма «Путь к причалу».

   Но прошло много десятков лет и пришло время вставить этот пазл в наши воспоминания о годах службы в гарнизоне Шперенберг в составе ГСВГ.      


     Глава 243. Победившие флаттер.

   Случилось это осенью 1965 года. Полк получил заявку на обеспечение бомбометания самолётами Як-28Л (с приставкой «Лотос»), которые базировались на аэродроме Вернёйхен в ГСВГ на территории ГДР. Для этого обычно мы выделяли два вертолёта Ми-4А, специально оборудованных системой РЫМ-Б для обеспечения бомбометания. Это были Ми-4А, борт № 36, бортовой техник Анатолий Мусировский и Ми-4А, борт №37, бортовой техник Валентин Томашенко. Эти машины редко выделялись на дежурство, так как были нашпигованы разным оборудованием и больше времени они стояли на земле. Но их удобно было планировать на учебно-тренировочные полёты, так как они чаще всего были на аэродроме. Да и для равномерной выработки ресурса это было полезно.

   Так получилось, что в этом году экипажи этих машин были в отпуске во второй половине лета и вертолёты более месяца не летали, а стояли зачехлёнными, хотя периодические работы выполнялись и двигатели опробовались. Но задание получено и его надо выполнять. Готовить вертолёты начали заранее, но командир эскадрильи майор Чекалин Александр Васильевич, решил не облётывать машины, считая их исправными, а сразу посылать на задание. Осмотрев вертолёты после опробования, я пошёл к командиру и начал его убеждать облетать обе машины или хотя бы борт № 36, так как она летит на день раньше в Вернёйхен, для согласования всего задания, а затем туда прилетит и второй вертолёт.

   Комэск, выслушав меня, сразу «завёлся», начал с того, что высказался:

    — Слушай, инженер, я с тебя выбью эти «митликинские» привычки ставить мне палки в колёса.

   О «митликинских» привычках, это он вспомнил Мишу Митликина, бывшего инженера эскадрильи, моего начальника, который незадолго до этого уволился из армии по болезни, с диагнозом «инфаркт миокарда».

   Это меня несколько уязвило, но я настаивал на своём и сказал, что пока вертолёт не облетают, я контрольный лист на полёт не подпишу. Конечно, трудно тягаться старшему лейтенанту с майором, да ещё когда он является его заместителем по инженерно-авиационной службе. Но у меня не было другой возможности повлиять на решение комэски, не жаловаться же мне на своего командира вышестоящему начальнику.

   Чтобы не накалять обстановку, я решил ещё раз осмотреть целевым осмотром борт № 36, надеясь, что за это время мне в голову придут дельные мысли, как убедить комэску облетать машину. Осмотрев тщательно вертолёт и особенно лопасти несущего винта, так как больше всего именно лопасти беспокоили меня, так как длительное время лопасти были зачехлены, а время было осеннее, влажность всё время высокая, хотя лопасти периодически и проветривали, как положено по регламенту. Но вот было какое-то нехорошее чувство, и всё. Однако, никаких существенных недостатков я не обнаружил и уже думал идти «сдаваться» комэске, как увидел, что к вертолёту идут майор Чекалин и старший лейтенант Тржецяк, с шлемофонами и по виду, готовыми к полёту.

   Комэск начал с ходу и на удивление миролюбиво:

    — Лёня, давай мы сейчас хорошо опробуем машину на режиме висения, подольше повисим, а вы тогда с Мусировским осмотрите и на этом твои претензии будут исчерпаны.

   Надо было понимать тогда, этого старшего лейтенанта, который «победил» своей настойчивостью командира. Я понимал, что висение, только полумера, но и понимал, что большего мне в противостоянии с майором не добиться. Поэтому, скрепя сердце, я согласился на предложенный комэской вариант.

   Через двадцать минут вертолёт был готов и экипаж занял свои места. Командир запустил двигатель, прогрел, включил несущую систему и вырулил из  стояночного «кармана» на рулёжку. Я со стороны наблюдал за действиями экипажа. Командир увеличил шаг лопастей, вертолёт нехотя оторвался от бетонки и завис. Затем вертолёт медленно начал вращаться вокруг вертикальной оси. Сделав два полных оборота, вертолёт увеличил высоту висения, после чего на несколько минут завис на высоте верхушек деревьев и потом плавно приземлился на рулёжную дорожку. Так командир проделал несколько раз и в завершении прошёлся над рулёжкой метров 200 в одну и другую сторону, после чего приземлил вертолёт и зарулил в стояночный карман.

   Зарулив на стоянку, комэск с довольным победным видом спустился из кабины и сказал:

    — Машина ведёт себя хорошо, все системы работают нормально, готовьте машины к заданию.

   Все специалисты, вместе с РЫМовцами и бортовым техником Толиком Мусировским ещё раз проверили всё оборудование вертолёта и системы РЫМ-Б, дозаправили вертолёт и усталые, но довольные завершили работы.

   На следующий день, это было 4 октября 1965 года, экипаж в составе командира капитана Ивана Осипова, лётчика-штурмана старшего лейтенанта Ивана Зенченко и бортового техника старшего лейтенанта Анатолия Мусировского с шести утра начал готовиться к вылету в Вернёйхен. Специалисты служб готовили системы АО РЭО и РТО, а механик с борттехником занимались подготовкой вертолёта. Толик Мусировский был сегодня без своего зелёно-салатного мотороллера, на котором он разъезжал по аэродрому, он его оставил недалеко, в гараже ТЭЧ полка, которая находилась недалеко.

   После запуска и прогрева двигателя на стоянке появился капитан Осипов и опробовал системы вертолёта с включённой несущей системы. Ещё раз осмотрели все системы вертолёта после опробования. Через 20 минут с КДП подошёл Иван Зенченко. Экипаж был в сборе, а вертолёт подготовлен к полёту. Я подписал контрольный лист и на велосипеде по рулёжке поехал на другой конец стоянки, где готовились вертолёты для выполнения других заданий.

   Когда подъезжал к стояночному карману вертолёта № 34, экипаж капитана Осипова вырулил на рулёжную дорожку, завис и начал взлетать вдоль рулёжки. Я, как всегда, остановился, чтобы посмотреть, как машина взлетает. Вертолёт на высоте 10 метров пронёсся мимо меня, обдав вихревым потоком. Видно было капитана Осипова через чуть приоткрытую левую дверь кабины лётчиков, в блистере грузовой кабины мелькнуло лицо Толика Мусировского, он ещё не был на лесенке, своём рабочем месте и я успокоился, глядя вслед набирающему высоту вертолёту.

   Когда вертолёт был уже на высоте 30-40 метров и пролетал мимо 2-й АЭ, я услышал какой-то посторонний шум и увидел, что лопасти как-то беспорядочно начали взмахивать, а вертолёт начало бросать из стороны в сторону, но какими-то судорожными бросками. Было видно, что экипаж пытается справиться с машиной, которая по непонятной для них причине выходит из повиновения. Это я всё видел со стороны, но каким-то остекленевшим взглядом, да и сам я не мог двинуться с места, так как ноги стали какими-то ватными и непослушными и я удерживался на бесчувственных ногах только благодаря тому, что всем телом повис на велосипеде.

   Это длилось секунды и было видно, что лётчики с одной стороны пытаются погасить скорость, которую уже набрал вертолёт, а с другой — пытаются удержать машину по курсу и крену, так как слева были самолёты 2-й АЭ, а справа стояли два самолёта 1-й АЭ. До самолётов было 10-15 метров, а 5-ти тонный вертолёт сыпался с 40-50 метров в это узкое пространство. Казалось, что он не впишется в это пространство, но тогда 800 литров высокооктанового бензина из бака Ми-4А ударится в 500-700 литров такого же бензина других самолётов и если возникнет искра, то мало не покажется, фейерверк будет на весь аэродром.

   Где-то секунд через 5-7, казавшихся мне вечностью, вертолёт резко погасил скорость и, как мне показалось, даже чуть попятился назад, опустил хвостовую балку и грубо коснулся бетонки почти вплотную с самолётами 2-й эскадрильи. Лопасти замедлили вращение и я увидел, что элементы конструкции одной из лопастей были разрушены настолько, что нервюры отсеков болтались на кусках перкали и плоскости лопасти около полутора метров совсем не было.

   В это время я вышел из состояния шока и поехал к месту аварии, до этого места было 250-300 метров. То, что я увидел, было для меня ужасной картиной. Экипаж был в глубоком шоке. Иван Зенченко сидел на подножке у входной двери, опустив голову и крепко сжимая в руках штурманский портфель, как будто боясь его потерять. Командир Иван Осипов так и сидел обессиленный на командирском сидении, глядя на разрушенную лопасть, которая находилась прямо перед ним. Борттехник Толик Мусировский бегал вокруг вертолёта и ощупывал разные части конструкции вертолёта, как будто пробуя ещё раз их на прочность.

   У меня хоть и было такое состояние, но и были обязанности, надо было убирать вертолёт с рулёжки, да и со стоянки самолётам 2-й АЭ не вырулить. И убирать вертолёт нельзя, пока кто-то из командиров не даст команду. В это время подъехал инженер полка майор Яблоков и не понимая, кто лётчики, собралось уже много офицеров, сразу ко мне:

    — Хандурин, что произошло?

   Я до этого даже не думал, что придётся отвечать на этот вопрос, машинально ответил:

    — Вероятнее всего флаттер, товарищ майор, — хотя сам настоящего флаттера никогда не видел, а знал только теоретически.

    — Да-да, похоже, — согласился Яблоков и обратив внимание, что стойки шасси полностью обжаты, сказал:

    — Очень жёсткое приземление, придётся проверять нивелировку.

   В это время из кабины спустился капитан Осипов и Яблоков подошёл к нему:

    — Может экипажу надо в санчасть?

   Осипов сразу, как будто очнулся и быстро-быстро заговорил:

    — Нам срочно надо на КДП, к руководителю полётов, где бы взять машину?

   Майор Яблоков обратился к своему водителю:

    — Пахалин! Отвезите экипаж на «вышку» и возвращайтесь сюда.

   Осипов и Зенченко уехали на КДП, а Мусировский остался у вертолёта. И наконец-то майор Яблоков дал мне указание:

    — Хандурин, убирайте вертолёт на стоянку, там будем осматривать и разбираться.

   К этому времени дежурный по стоянке прибуксировал водило, мы подсоединили его и плавно начали разворачивать вертолёт, после чего Толик встал на подножку и автомашина начала буксировку. Я тоже сел на велосипед и поехал на стоянку борта № 36.

   К этому времени на стоянку нашей 3-й эскадрильи начали собираться все полковые руководители. Пока никаких разборов не было, только расспрашивали, что случилось и как это было. И каждый делал заключение: хорошо, что всё так закончилось. Приехал и зам командира полка подполковник Пишикин Николай Иванович и только сказал:

    — А такого я ещё ни разу не видел! — а он-то за 15 лет полётов на вертолётах повидал многое.

   После этого подошёл ко мне и сказал:

    — Снимите лопасти, обязательно покажешь мне, хочу посмотреть вблизи, как оно там переломалось. Никогда не видел такого большого вырванного куска и чтобы вертолёт нормально посадили.

   Постопенно всё затихало, теперь уже отдельные начальники приезжали, цокали языком и уезжали под впечатлениями. Через час на стоянку подъехал старший инженер воздушной армии, который курировал вертолётную технику. Мне снова пришлось ему рассказывать, что же произошло. И тут я впервые услышал, что в этой аварии самая большая вина, это — моя вина, так как я недостаточно контролировал подготовку, я должен был обнаружить, что возможны такие разрушения. И я чуть не начал возмущаться и высказывать, как я боролся на виду у всех, чтобы вертолёт облетали. Но потом подумал: а, что это даст? Ну облетали бы, и, возможно, флаттер проявился на большей высоте и на большей скорости. Тогда исход оказался бы более трагическим и в эту ситуацию попали бы Чекалин и Тржецяк. А чем это лучше? Поэтому, я вовремя сдержался. Армейский инженер ещё что-то мне выговаривал, но я был злой на него и слушал его не очень внимательно.

   Вечером все участники этой ситуации собрались в узком кругу и за рюмкой чая обсудили, как лётчики справились в момент развития флаттера. Их действия были поистине филигранные.

   Через несколько дней я отправил разрушенные элементы хвостовой части лопасти в научно-исследовательский институт, НИИ ЭРАТ АТ, а через три месяца получил результаты исследования, где говорилось, что на ремзаводе в Каунасе были использованы окрашенные детали, которые при воздействии влаги расслоились, а под перкалью этого нельзя было обнаружить даже инструментальными методами. Вот так завершилась борьба экипажа капитана Осипова с невидимым и опасным явлением флаттера. Победил экипаж.

   В качестве послесловия скажу, что благодаря профессионализму и выучке экипажа, машина продолжала летать. Лопасти заменили, установили комплект металлических лопастей. Через год старший лейтенант А.Мусировский заменился и машину принял его заменщик, капитан Сутурин. А после того, как эскадрилья получила новые вертолёты Ми-8, мне сообщили, что вертолёт Ми-4, бортовой № 36, спецмашина РЫМ-Б, заводской № 0481, в 1975 году поступил в Восточносибирское УГА, был зарегистрирован как СССР-14190 и был списан в 1979 году. Вот такая история и у машины.


    Глава 244. Старший лейтенант - карьерист

   Как только наступает лето в эскадрилье наступает запарка. Задания сыпятся, как из рога изобилия: бомбардировщикам с «Лотосом» нужны целеуказатели, истребителям нужны дежурные поисковые экипажи на время полётов и так непрерывно, кому-то что-то необходимо.

   Но в это же время поступают и другие заявки на задания, в которых инспектирующие стараются совместить проверки боеготовности с рыбалкой, охотой или помывками в банях. Об одном таком задании я и хочу рассказать.

   В один из осенних дней я отбивал соконусность на вертолёте Гоши Плетёнкина, который стоял пришвартованным на газовочной стоянке. Работы были закончены и экипаж готовил машину, чтобы отрулить на свою стоянку. Не успел я отойти от газовочной, как услышал звук вертолёта, заходившего на посадку и через несколько минут мимо меня уже приземлялся на рулёжку борт № 29, который прибыл с задания из Дамгартена, куда они возили какую-то комиссию.

   Бортовым техником на 29-й машине был Толик Гончарук, но сейчас он был в отпуске и вертолёт принял Валентин Тимошенко, так как его машина была со спецоборудованием для целеуказания, с системой РЫМ, и для перевозки пассажиров была не очень комфортабельной. Командиром экипажа был Юра Кулагин и лётчик-штурман — Толик Карнаухов.

   Вертолёт, коснувшись рулёжки метрах в тридцати от меня, порулил дальше на свою стоянку, до которой было метров шестьдесят. Я тоже направился в их сторону, чтобы узнать, можно ли их планировать на завтра.

   Вертолёт этим временем зарулил на стоянку, развернулся и лётчики выключили несущую систему и двигатель, который чихнув, выбросил последние языки пламени. Бортовой техник вышел из грузовой кабины, установил упорные колодки и одел чехлы на ПВД.

   Я подходил к вертолёту с правой стороны и мне не видно было, что происходит на входе в грузовую кабину, дверь в которую находилась по левому борту. Но по звуку шагов я понял, что пассажиры выходят из вертолёта и направляются к рулёжке, куда подъехал за ними армейский «газик». После этого из-за вертолёта показались три старших офицера, точнее званий мне не было видно, которые несли два мешка, то ли из кожи, то ли из какой-то плёнки. Очевидно это были члены какой-то комиссии.

   Когда пассажиры остановились от вертолёта в пяти-семи шагах, к ним подошёл бортовой техник и обращаясь с заминкой к старшему, сказал:

    — Товарищ полковник! Командир экипажа разрешил обратиться. А можно и нам, экипажу, пару уточек? — и как-то неожиданно замолчал, под неодобрительным взглядом полковника.

   Полковник растерялся от такой наглости, но сразу пришёл в себя, даже поставил мешок на бетонную плиту:

    — Товарищ офицер, вы в каком звании?

    — Старший лейтенант, — сразу ответил Валентин.

    — Так вот, старший лейтенант, вы — карьерист! И передайте своему командиру, чтобы он занялся вашим воспитанием, — затем снова взял мешок и они втроём пошли к машине, погрузили всё это в «газик» и уехали.

   Я, слушая всё это, не понимал, что происходит, о каких уточках идёт разговор и почему Виталик карьерист.

   Но как только я вышел из-за вертолёта, Валентин набросился на меня:

    — Говорил же ему, ничего они не дадут, а он мне — пару уточек, пару уточек,  — и теперь я вообще перестал понимать происходящее, хотя Валентин обращался ко мне.

   Мы с Валентином подошли к остальным и он, теперь уже в адрес Юры Кулагина:

    — Вот видишь, что получилось! А меня то за что карьеристом этот полковник обозвал? Вот и попросили уточек.

   Толик, лётчик-штурман, стоял и молча улыбался. А командир, капитан Кулагин, бросил в сердцах куртку на бетон и тоже возмутился:

    — Надо же, политохотники хреновы нашлись. Мы трое суток с ними болтались по точкам и болотам, без нормальной пищи, одним печеньем обходились. А они за это время уток настреляли и хотя бы одну дали.

   Только теперь я понял в чём дело. Заявку на полёт в Дамгартен давал политотдел воздушной армии для какой-то комиссии, а местное начальство для этих членов комиссии организовало охоту на уток. Но поскольку эта охота, как правило, была на точках, где экипажу нет возможности нормально пообедать, то ребята и обходились печеньем. А для комиссии-охотников, конечно, в столовой специально готовили бутерброды.

   Юра Кулагин, по прилёту домой и предложил борттехнику попросить у полковников пару уточек из их трофеев. Что из этого получилось уже пришлось услышать и мне. Скоро это забылось, вот только Валентину в эскадрилье иногда намекали, что он — карьерист.


      Глава 245. В авиации всё хорошо.

   Был я молодым старшим лейтенантом и исполнял обязанности инженера вертолётной эскадрильи. У моего начальника, инженера эскадрильи, капитана Митликина, случился инфаркт и он, после лечения в госпитале, был демобилизован по болезни и уехал в Киев. И у меня остался единственный ближайший начальник, это — командир эскадрильи, майор Чекалин Александр Васильевич, которого за глаза, в эскадрилье называли «Чапай». То ли потому что фамилия его была на «ч», то ли из-за его поговорки:

    — … И вперёд на лихом коне!

   Отношения между нами не были натянутыми, но он часто меня пытался «додавить», как майор старлея, но я действовал строго по уставу и наставлению по инженерной службы. И всё-таки, однажды он меня проучил, как молодого и зелёного.

   Однажды, на одном из вертолётов при выруливании со стоянки повредили лопасть несущего винта. Бортовой техник плохо сложил чехлы и воздушным потоком от несущего винта, чехол оказался в воздухе и повредил обшивку лопасти. Командир эскадрильи бортового техника наказал, а мне приказал сделать всё, чтобы этого не повторилось. Мы сделали специальные закрытые стеллажи и чехлы больше потоком не сдувались. Но при разборе этого случая я произнёс такую фразу:

    — Хорошо, что не поднялся большой лопастной чехол, а то повреждения были бы значительно большими.

   Майор на меня долго смотрел, что-то хотел сказать, но в это время кто-то его отвлёк. Лопасть мы быстро отремонтировали и этот случай быстро забылся.

   Примерно через полгода, мы готовили два спецборта для работы на полигоне с бомбардировщиками Як-28Л. Один вертолёт улетел сразу, а второй должен был улетать по команде первого экипажа.

   При взлёте второго вертолёта одна лопасть вошла в режим колебаний типа «флаттер» и начала разрушаться. Экипаж с трудом посадил вертолёт, хотя посадка получилась очень жёсткой. Сразу же на месте аварии, я не сдержался и сказал майору Чекалину:

   -- Хорошо, что не парой взлетали, могли и столкнуться.

    И тут майор вскипел:

    — Инженер, хватит про это «хорошо». Что тут хорошего?

   Но через несколько минут подобрел и спросил:

   -- А ты знаешь байку про то, как в авиации стало всё «хорошо»?  — И не дожидаясь ответа, сказал:

   -- Тогда, слушай!

   И вот, что он мне рассказал. Ещё на заре авиации на примитивных самолётах- «этажерках» во время праздников катали пассажиров-любителей.  Во время одного такого празднования самолёт разбился  и пассажир погиб. Комиссия решила, что хорошо хотя бы лётчик остался жив. Так в акте и записали.

   В 30-е годы ХХ века два истребителя полетели на имитацию воздушного боя. Во время учебного боя самолёты столкнулись и один истребитель свалился в штопор, разбился и лётчик погиб. Лётчик второго истребителя с управлением не справился и покинул самолёт с парашютом. Комиссия решила, что хорошо, хотя бы один лётчик спасся, но записывать это в акт не стали.

   И уже в 50-е годы, в эру реактивной авиации во время полётов, группа механиков во время ночных полётов лежали и отдыхали в траве. На них случайно наехал топливозаправщик и несколько человек получили травмы, несовместимые с жизнью. Комиссия разобралась и также решила: хорошо, что не все погибли.

   С тех далёких времён произошли сотни и сотни подобных и других трагических случаев, но эта фраза-паразит преследовала всех в авиации.

    — Так и получалось — в авиации при любых раскладах, всё хорошо. Даже — когда не всё хорошо и когда всё нехорошо. Вот поэтому, бросай ты это своё «хорошо» - посоветовал Александр Васильевич.

   С того времени я не употребляю вообще это выражение относительно авиации. Даже, если всё действительно хорошо.


    Глава 246. Экипажи родились в рубашках

   На завтра восемь заданий на вылет. А ещё четыре машины не возвратились на аэродром из других гарнизонов. Обычно экипажи на задание расписывает комэска, а машины расписываю я, стараясь, чтобы не разбивать экипажи. Зашёл в штаб расписал машины по заданиям и обратил внимание, что одно из них очень странное: сначала в Бранд, где Ил-28, а затем в Брандис, где базируется вертолётный полк. Чем странное? А я и сам не знаю, таких ещё заданий на моей памяти не было, чтобы инженеры сначала летели в полк к бомбардировщикам, а что они летят вместе. затем к вертолётчикам. Тем более, что бомбардировочный полк входит в состав Вернёйхенской дивизии, а летят в полк, а не в дивизию. Эти полки курируют разные инженеры и в этом как раз странность,  Но какое моё дело, летят и летят, значит так надо. Вылет в восемь часов, значит, в шесть мы должны быть на аэродроме. Это на завтра самый ранний вылет.

   Без четверти шесть дежурная машина отъехала от штаба и в районе шести мы уже подъезжали к вертолёту. Все средства обеспечения стояли наготове и быстро расчехлив вертолёт, мы запустили двигатель, прогрели и стали ждать командира и лётчика-штурмана с командно-диспетчерского пункта (КДП), его ещё называют «вышкой», так как это самая высокая точка для обзора аэродрома, где располагается руководитель полётов.

   Первым с КДП показался командир экипажа, до вертолёта было метров триста и мы видели, что он идёт один, значит штурман что-то утрясает с маршрутом или уточняет с погодой на маршруте, так как аэродром Бранд рядом, а аэродром Брандис, где вертолётный полк — далеко на юге и там может быть совсем другие погодные условия.

   Командир не прошёл ещё и половину пути, как вдали на рулёжке показалась «Волга» с армейскими инженерами. Обычно они приезжали на «газике» и раз главный армейский инженер выделил свою служебную «Волгу» и вылет такой ранний, значит, произошло что-то важное, требующее немедленного вмешательства. Инженеры, их было четверо, многовато для простого задания, прошли к вертолёту, бортовой техник, как положено, доложил, что вертолёт подготовлен и, вот идёт командир, сейчас опробует несущую систему. Подошёл командир экипажа, представился, сказал, что штурман уточняет погоду по маршруту и сразу занял место в кабине.

   Двигатель, фыркнув и немного факельнув из коллектора, запустился. Командир сразу включил трансмиссию на уже прогретом двигателе и вывел его на режим. Пока командир опробовал системы, мы все отошли к соседнему вертолёту и когда знакомый мне инженер начал интересоваться делами эскадрильи, я спросил у него:

    — Товарищ майор, а что у вас такая странная компания? Будете одновременно инспектировать и бомбардировщиков и вертолётчиков? — эти вопросы сорвались у меня, но я сразу понял, что проявил излишнее любопытство, но майор быстро ответил:

    — Мы ещё не всё знаем, но предварительно выяснилось, что во время ночных полётов было опасное сближение Ил-28 из Бранда и Ми-4А из Брандиса. Летим выяснять, что же в самим деле произошло.

   Командир экипажа выключил двигатель, спустился из кабины и пошёл докладывать старшему офицеру, что вертолёт и экипаж готовы к выполнению задания. В это время к вертолёту подошёл лётчик-штурман, поздоровался со всеми и направился на своё рабочее место, на правое сидение.

   Техники и механики закончили свои работы и покинули машину. Командир экипажа пригласил пассажиров в кабину и сам занял рабочее место в кабине лётчиков, запустил двигатель. Бортовой техник дал команду шофёру АПА, что он свободен, машина отъехала и лётчики включили несущую систему, после чего борттехник снял чехлы с ПВД и захлопнул за собой дверь грузовой кабины. После этого механик убрал колодки, поставил так, чтобы лётчики их увидели и дал команду разрешения на выруливание. Командир чуть увеличил шаг винта и вертолёт порулил на старт, обычно мы стартовали с рулёжки, напротив КДП.

   Через несколько минут вертолёт взлетел и лёг на курс согласно заданию. Мы же, всей компанией двинулись готовить другие машины, к которым начали подъезжать экипажи. С этого момента нахлынули другие заботы и я забыл и о первой машине, взлетевшей сегодня, и об инженерах, которые полетели кого-то инспектировать, и о своих догадках, что это задание показалось каким-то странным.

   Но уже через неделю мне пришлось снова возвратиться к этому вопросу. К нам в эскадрилью снова приехали двое армейских  инженеров, из тех которые улетали в прошлый раз. Вели себя они очень странно: делали замеры вокруг одного из вертолётов, рисовали какие-то схемы, долго о чём-то совещались с инженером полка около снятого, с одного из вертолётов, комплекта лопастей. Мне было интересно, чем это они занимаются у меня на стоянке, но работы было столько, что некогда было к ним подойти.

   Только далеко после обеда я освободился и подошёл к армейским инженерам и они рассказали мне, чем они занимаются и предложили и мне высказать своё мнение, возможна ли такая ситуация в воздухе. Предполагают, что в воздухе произошло следующее.

   Летали ночью в сложных метеоусловиях (СМУ) два полка, на аэродроме в Бранде, Ил-28 и на аэродроме в Брандисе, Ми-4А. Это довольно далеко, по прямой около 100 км. Причём, одни из них работали в зонах, а другие выполняли полёты по маршруту. В одной из точек, Ил-28 отклонился траектории полёта оказались где-то рядом. Средства слежения этого вовремя не заметили, а когда заметили, то решили, что «обошлось» и шума поднимать не стали.

   Однако, на следующий день, во время послеполётного осмотра, на самолёте Ил-28 было обнаружено повреждение обшивки на крыле, а у вертолёта был повреждён хвостовой винт и законцовка лопасти несущего винта. При анализе повреждений оказалось, что на самолёте были обнаружены остатки зелёной краски, а на вертолёте — остатки «серебрянки, которой окрашены самолёты. Так всё и сошлось. Тогда и поняли, что было не опасное сближение, а касание элементов конструкции вертолёта о крыло самолёта. Учитывая, что это происходило на перекрёстных курсах и скоростях 145 км/час (вертолёта) и 600 км/час (самолёта), все сошлись во мнении, что эти два экипажа родились в рубашках.

   Более того, возник конфликт интересов, когда лётчики убеждали, что не могли машины так коснуться, а инженеры доказывали, что это явное столкновение и настаивали, чтобы зоны пилотирования вертолётов были удалены от маршрутов бомбардировщиков. А как это сделать на таком клочке, как ГДР? Но в конце концов инженеры победили, что было касание машин элементами конструкции в полёте и тогда все представили, что было бы, коснись машины долями секунды раньше, учитывая, что на вертолёте полтонны высокооктанового бензина, а на самолёте тонны керосина. Поэтому и пришли к выводу тогда, что в небе тоже становится тесно.   


    Глава 247. Он был для нас просто "Дубок".

   Коренастый, плотно сложен, Толик Дубков, всегда просто вростал в кабину вертолёта. Почти все самые трудные полётные задания Толик умел выбивать у комэски настолько филигранно, что никто не успевал даже опомниться.

   Толик никогда не отказывался ни от каких заданий. Надо было отбить соконусность — пожалуйста, надо облетать вертолёт — тоже не отказывался.

   Как-то лётчики пригнали вертолёт с ремонта и летают. Неделю летают, вторую летают и вдруг подходит ко мне капитан Дубков, или как лётчики его ласково называли, «Дубок», и говорит:

    — Лёня, посмотри хвостовой винт на 31-й, что-то не нравится мне ход педалей. Кажется, в нейтральном балансирую, а тянет по курсу влево. Слетай с нами, посмотришь. Он был на несколько лет старше меня и обращался ко мне по имени, или просто — «инженер», хотя я только исполнял обязанности. А я обращался к нему по званию — «товарищ капитан».

   Получили разрешение на облёт, взлетели, легли на курс и правда, на прямой при нейтральных педалях, вертолёт затягивает влево. Пробовали несколько раз, но положение педалей как-то не соответствует требуемым параметрам. Решили, что надо регулировать.

   После облёта, зарулили на стоянку, лётчики поехали в штаб, в мы с бортовым техником остались регулировать. Когда проверили соответствие регулировочной карте, то оказалось, что на ремонтном заводе ошибочно сместили цепь рулевого винта на несколько звеньев, нарушив регулировку управления педалями. И несколько лётчиков пилотировали этот вертолёт с такими неудобствами. Но только капитан Дубков интуитивно  заметил этот «дискомфорт» и обратил на это внимание. Толик очень хорошо чувствует машину. Как говорит комэска, майор Чекалин:

    — Дубок и на палке может полететь.

   После того, как мы отрегулировали управление рулевым винтом, капитан Дубков снова облетал вертолёт и остался доволен.

   Чуть позже капитан Дубков встречает меня и говорит, что на 31-м борту одна лопасть из конуса выбивается, особенно это чувствуется на режиме руления.

    — Значит что-то с автоматом-перекоса, — подумал я.

    — Но регулировку надо проверить.

   После обеда зарулили 31-й борт на газовочную стоянку, отбили соконусность на первом режиме и, точно, одна лопасть выскакивает из конуса, хотя точно помню, что все четыре лопасти были в конусе, когда меняли лопасти две недели тому назад. Быстро вогнал лопасть в конус, ещё раз отбили соконустость и на этом вопрос был исчерпан.

   На ужине встретил капитана Дубкова и сообщил ему:

    — Товарищ капитан, вы были правы, одна лопасть выходила из конуса, пришлось регулировать. Сейчас всё нормально.

   На что Дубков ответил:

    — Спасибо, Лёня. А ты не мог бы ещё посмотреть 34-ю? Мне кажется, что там тоже конус размытый.

   Тут я как-то опешил:

    — Да, что он только и делает, что контролирует конуса вращения вертолётов?!

   Но я, наверное, ещё плохо знал привычки капитана Дубкова, его правило скурпулёзно вникать во все подробности машин, на которых он летает, от него ничего не ускользало. В ответ пообещал, что проверю и 34-ю.

   Через два дня я проверил соконусность на 34-й машине, результат был такой же, как и на 31-й, одна лопасть выбивалась из конуса. Надо было делать какие-то выводы:

    —  Как получилось, что на машинах, где проверялась соконусность, лопасти выбивались из конуса?

   При более тщательном анализе, выяснилось, что на этих машинах проводились работы по бюллетеням в ТЭЧ ап, на детали автомата-перекоса одевались чехлы для защиты смазки. Вот при этих работах и были нарушены регулировки. После этого работы по бюллетеням мы выполняли сами. Вот эти нарушения и заметил капитан Дубков.

   Я плохой эксперт по технике пилотирования, но однажды видел, как заходил на посадку в сложных метеоусловиях капитан Дубков. Во время возвращения из одной командировки, аэродром неожиданно заволокло туманом, именно закрыло лётное поле. Топливо на исходе, уход на запасный невозможен и свой аэродром быстро затягивается туманом. Капитан Дубков, с помощью руководителя полётов блестяще посадил вертолёт, учитывая, что Ми-4А не оборудован специальными системами «слепой посадки». Про таких говорят:

    — Лётчик от Бога.   

   Через десять лет после этих событий, в январе 1975 года, я узнал, что наш «Дубок», капитан Дубков погиб при выполнении служебного задания. Эта скорбная весть застала меня, когда я занимался вопросами безопасности полётов. Зная профессиональную подготовку капитана Дубкова, зная из каких переделок он выходил, я по мелочам разобрал его последний, закончившийся трагически, полёт, я не нашёл ни единой его ошибки в том полёте, полёте военного лётчика, выполнявшего приказ.

   На безопасность полёта влияет три группы факторов: человеческий фактор (ЧФ), технический производственно-конструктивный (ТПК) фактор и фактор внешней среды (ФВС). В предыдущих случаях я рассмотрел, как капитан Дубков чувствовал в отдельности факторы ЧФ, ТПК и ФВС. Но в последнем полёте противостояли человеческий фактор против ТПК и ФВС. Уже в 1980 году на вертолёте Казанского завода были установлены двигатели ТВ3-117, которых так не хватало тогда, в 1975 на Ми-8 с бортовым номером 02.
       Берлин (Шёнефельд) - Шперенберг


      Глава 248. Мандатная комиссия воздерживается.

   С августа по февраль я работал один, без начальника группы обслуживания, без старшего техника группы. Мои старшие начальники хотя и с трудом, но пережили комиссию из-за жёсткой посадки вертолёта с бортовым номером 36. Поскольку пострадавших не было, а машину быстро восстановили, то о безопасности полётов особенно не заморачивались.

   Этот случай ещё более усугубил наплевательское отношение к безопасности полётов вертолётов. Считали, что вертолёт не самолёт, этот благополучно упал и если другие будут падать, то снова всё обойдётся.

   Командир эскадрильи убеждал меня:

    — Лёня, ну что я могу сделать, не присылают кадровики нам специалистов на эти должности, всё лётчиков подбрасывают, — и подумав, добавлял:

    — У тебя на каждом вертолёте по опытному бортовому технику и на каждом вертолёте есть механик, а лётчиков я тебе всегда пришлю, если надо будет помогать техническому составу.

   Частично майор Чекалин был прав, если надо было быстро выполнить какие-то работы, например, заменить несколько комплектов лопастей, то он присылал лётчиков и они делали эту работу быстро и с шутками.

   Но после замены лопастей надо было выполнить регулировочные работы по соконусности, а это на всех машинах надо было делать мне. Вот машины и стояли в очереди, пока я не отрегулирую соконусность, вождение ручки управления и выполню ещё целый ряд работ.

   Пользуясь своей монополией, я всё-таки уговорил командира эскадрильи подписать мне рапорт на поступление в высшее учебное заведение, в академию имени профессора Н.Е.Жуковского. Когда я пошёл дальше с рапортом к инженеру полка, то он задумался:

    — А как же быть, если вы один в эскадрилье, кто там будет руководить инженерной службой? Кем вас заменить? Надо будет подумать, — но рапорт подписал, а это означало, что какие-то планы у инженера были.

   В феврале, за месяц до моего отпуска, инженер полка принял решение назначить на моё место капитана Кочкина из ТЭЧ полка. Капитан Кочкин хотя и был опытным начальником группы регламентных работ, но для него работа в эскадрилье была совсем новой работой даже в смысле регулировочных работ при обслуживании вертолётов, он вообще был «самолётчик», работал до этого только на самолётах. Поэтому, инженер полка поставил мне, молодому старлею, задачу, обучить старого капитана, которому четыре года до увольнения, всем видам регулировочных работ, которые обязан выполнять или уметь выполнять инженер эскадрильи.

   И что мне было делать, когда вся моя судьба по поступлению в ВВУЗ теперь зависела от того, как Андрей Иванович Кочкин быстро освоит должность инженера эскадрильи настолько, чтобы меня к нему не оставили быть «вторым номером». Я старался быть хорошим «учителем», а Андрей Иванович был прекрасным «учеником». Майор Чекалин, комэска, был доволен и был сторонником капитана Кочкина, которым ему легче было руководить, чем мной, дипломированным вертолётчиком, вечно с ним спорящим.

   Да и я пошёл на безобидную «хитрость», посоветовал дать в помощники капитану Кочкину свободного бортового техника, машину которого только что отогнали в ремонт в город Каунас. Мне командир эскадрильи не разрешил реализовать такой вариант, а инженер полка своим распоряжением дал капитану Кочкину такого помощника.

   Таким образом, всё разрешилось благополучно для меня и в марте месяце я убыл в свой очередной отпуск, оставив на «хозяйстве» подготовленного по основным вопросам капитана Кочкина.

   Наш полковой врач майор Кушнир и на этот раз выделил мне семейную путёвку в санаторий в Ленинграде, который располагался на Каменном острове. В День 8 марта мы уже летели из Харькова в Ленинград на самолёте Ан-10. Что там было в санатории, мы с Нелей не особенно интересовались, мы всё время бродили по музеям Ленинграда и осматривали достопримечательности этой Северной Венеции и Колыбели Октябрьской революции.

   Две недели мы потратили только на Эрмитаж. Ходили туда пока у нас не начинали болеть позвоночники, начиная с шейных позвонков, так как при осмотре картин надо было часами ходить с запрокинутыми головами. Обычно, с утра мы шли по музеям, после обеда немного отдыхали, а вечером шли в театр или на какие-то концерты, если у массовиков доставали билеты. Пребывание в Ленинграде пролетело, как будто только приехали и уже надо уезжать.

   Ещё пару недель отдыхали у родителей и уже надо было ехать в, ставшим родным, наш гарнизон.

   В полку меня уже ждали, так как капитан Кочкин хотя и вошёл в ритм работы эскадрильи, но ему было неимоверно трудно ещё и по причине возраста. Такие нагрузки под силу только молодым. Я сразу взял на себя регулировки и часть вылетов. Так мы работали ещё пару месяцев, пока мне не пришёл вызов выехать на сборы во Франкфурте-на-Одере, где работала приёмная комиссия.

   На сборы из полка я поехал не один, а с капитаном Заславец, который пришёл к нам в эскадрилью вместо Петра Фёдоровича Новикова, начальника штаба эскадрильи. Костя Заславец был оригинальной личностью и был знаменит тем, что совершенно не употреблял спиртного. Он раньше летал на Ми-1, но к нам он прибыл на должность начштаба эскадрильи, а это не лётная должность. Лётную работу он знал хорошо, плановые таблицы готовил идеально, но как начальник штаба он над нами просто измывался, требуя выполнять уставы и наставления буква в букву. Он поступал в академию имени Ю. А.Гагарина, а я поступал в инженерную академию  имени Н.Е. Жуковского.

   Сдали экзамены нормально, оценки свои знали, считали, что проходные баллы набрали и Костя позвонил своей жене Светлане, чтобы она с сыном приехала во Франкфурт-на-Одере. Светлана уговорила Нелю и они вместе с сыновьями приехали к нам и мы пока ожидали результатов мандатной комиссии, гуляли по городу, посещали какие-то там музеи или просто отдыхали.

   На заседание мандатной комиссии вызывали по одному и задавали по одному-два вопроса, сообщали проходной балл и сколько баллов набрал претендент на экзаменах. Меня вызвали, примерно, двадцать четвёртым. Всё шло как бы нормально, проходные баллы я набрал и уже считал, что меня зачислили. Но слово берёт представитель академии Жуковского и говорит, что мандатная комиссия воздерживается от рекомендации меня для зачисления слушателем академии.

   Я даже сначала не поверил. Всё шло нормально и вдруг. Даже председатель мандатной комиссии как-то неожиданно поперхнулся и закашлялся, затем попил из стакана воды и стал искать мою фамилию у себя в списке и вероятно её нашёл, так как вопросительно посмотрел на подполковника. А тот уже начал говорить о выписке из акта, имеющейся в моём личном деле по расследованию лётного происшествия, хотя раньше я там никакой выписки не видел. И председатель просит, чтобы я прояснил ситуацию. А что мне было делать? Рассказал всё, как было и это ещё более усугубило моё положение.

   Тогда председатель говорит, что если у представителя есть возражение, то мне надо разобраться с этой выпиской и на следующий год приезжать поступать снова.

   Вот так я и пролетел, «как фанера над Парижем». Почти такая же ситуация, как и при поступлении в авиационный институт сразу после окончания школы. Да, но там всё закончилось очень хорошо, а как получится в этом случае, я пока не знаю.

   Я возвратился в полк, а через две недели пришло заключение по этому судьбоносному для меня лётному происшествию. Там было написано чётко и понятно, что моей вины нет. Виновником оказался работник ремзавода который ремонтировал лопасти несущего винта и который грубо нарушил технологию ремонта. Но пострадал я.

   После этого я записываюсь на приём к члену военного совета воздушной армии генералу Пароятникову из-за этой несправедливости, но меня к нему не допустили, разобрались в низовых инстанциях и удалили эту запись из личного дела. Я пытался ещё узнать, кто подшил в личное дело эту выписку, но оказалось, что всё так запутанно, что я концов так и не нашёл.

   Поскольку случилась такая неувязка и я наделал много шума, то мне разрешили в виде исключения, поступать на следующий год и все начальники сразу подписали мой рапорт уже без разговоров и нотаций. Но в рапорт я внёс небольшое изменение, посоветовавшись с Нелей.

   В это же время старший инженер-инспектор воздушной армии по вертолётам майор Борисюк предложил мне к концу следующего года должность инженера отдельной эскадрильи базирующейся на аэродроме Бранденбург. При этом мне ставилось условие, чтобы я поступил в академию Жуковского на заочное отделение. Поэтому в своём рапорте я указал, что поступаю на заочное отделение академии Жуковского. Правда, при этом, я должен сдавать вступительные экзамены за счёт своего отпуска. Все мои объяснения, что со мной поступили несправедливо, на кадровиков впечатления не произвели. Пришлось соглашаться на их условия, хотя это было и не справедливо, так как это кто-то из них вложил в личное дело неправильную выписку их акта расследования лётного происшествия.

   Эти все события происходили параллельно с работой на аэродроме. Мой новый начальник, капитан Кочкин, если мягко выразиться, был не очень доволен моим длительным отсутствием и нагружал меня всеми мыслимыми и немыслимыми работами. Но я был уже, то ли тёртым калачом, то ли тёртым техником, прошедшим все должностные ступени и все работы у меня получались быстро и качественно. И капитан Кочкин быстро успокоился, а когда понял, что я ему не конкурент и ни чем не угрожаю, то он даже смирился с тем, что я на следующий год буду снова поступать и очень обрадовался, что это будет за счёт моего отпуска.  Жизнь моя в эскадрильи налаживалась и с новым начальником.


      Глава 249. В самолёте Министра обороны СССР

   Немного попереживав, о своей неудаче при поступлении в академию, я приступил к своим обязанностям. Главная моя задача до окончания этого года, чтобы два вертолёта отправить в ремонт. А это не так просто. Вертолёты должны выработать ресурс одновременно, а это значит, что их необходимо планировать на задания и на полёты на УТП так, чтобы они шли час в час и оставить ресурс только на перегонку в ремонт.

   К концу сентября мне удалось с этим справиться и во главе группы я отправился в Каунас сдавать машины. Командиры решили, что экипажи будут перегонять машины отдельно, а наша группа, в числе трёх человек полетит на попутном нашем самолёте Ли-2 из первой эскадрильи, до Вильнюса и автотранспортом доберётся до Каунаса, где располагался ремзавод.

   В первых числах октября мы были уже в Вильнюсе: я, Саня Захаров, начальник группы по АО и Вацлав Сипавичус, техник группы по РЭО и РТО. Сипавичус пожелал лететь в командировку в Каунас, так как он родом был из Литвы.

   Через день прилетели наши экипажи на вертолётах, которые надо было сдавать в ремонт. Самый опытный по сдаче в ремонт у нас был Саня Захаров. Он и предложил нам захватить с собой двадцатилитровую канистру спирта, чтобы решать все вопросы быстрее.

   Разместились мы в гостинице в центре Каунаса и с первых дней начали питаться во вновь открывшихся кафе «Тюльпе» и «Ромуве», по тем временам это было слишком роскошно для командировки. У нас были специальные талоны для питания в лётной столовой отдельной эскадрильи, которая размещалась на Ратушной площади. Но если мы в том районе появлялись, то лишь для того чтобы посетить ресторанчик «Охотничий», а талоны придерживали до тех времён, когда у нас закончатся деньги и мы не сможем питаться на Лайсвис аллее, в кафе «Ромуве» и «Тюльпе».

   Для отдыха в гостинице у нас была та заветная двадцатилитровая канистра со спиртом-ректификатом. Поскольку мы были не такими уж любителями спиртного, то нам этого было больше чем достаточно и для снабжения спиртом ребят в цехах, которые принимали вертолёты. Всегда при сдаче чего-то не хватает: то паспорта на агрегат, то каких-то записей в формуляре — всё это можно было решить аргументом из той же канистры.

   С утра мы уходили на завод и занимались сдачей вертолётов в ремонт. Ответственными за вертолёты и двигатели был я и бортовые техники этих машин, а за авиационное и радио оборудование — Саня и Вацлавас. После окончания работ мы шли в гостиницу, приводили себя в порядок и затем шли на ужин. В субботу и воскресенье мы всей нашей компанией заглядывали в дом офицеров, где были какие-то представления.

   В таком режиме мы работали две недели к окончанию которых у нас закончились деньги, спирт и вообще нам надоело болтаться в командировке.

   Обратно ехали поездом через Брест, по привычной для большинства нас, дороге. Одно из неудобств в этой поездке было то, что мы везли с собой шесть парашютов, которые по всем документам числились за парашютно-десантной службой полка и мы должны были привезти их в полк. Но нас было много и проблем с этим никаких не возникло.

   Ещё при отъезде в командировку я узнал, что Неля в положении и конечно беспокоился, как она себя чувствовала. Неля без меня справлялась хорошо, а после командировки вообще всё пошло своим чередом.
 
   Но надо было снова начинать готовиться к поступлению в академию на следующий год. Вместе со мной написал рапорт и мой друг ещё по училищу Валентин Томашенко, с которым мы служили в одной эскадрилье. Он два года тому назад женился и в этом году у них с Людой родился сын, которого они назвали Олегом.

   Осень оказалась напряжённой, было много заданий на обеспечения разных учений и готовиться к поступлению было довольно трудно. Однако я выкраивал время для этого даже на ночных полётах, придумывая разные хитрости, чтобы закрепить материал. Поскольку на ночных полётах было что-то изучать трудно, то я конспектировал материал, а утром или днём этот материал повторял и закреплял.

   Обычно, в ноябре и в декабре на ночных полётах много планируется полётов по маршрутам, то времени для учёбы хватало, чтобы изучить раздел по теории и решить несколько трудных задачек.

   Вот теперь я по настоящему почувствовал, как Мише Митликину было трудно и поступать и готовить заочные задания для института, где он учился. Иногда я думал:

    — А выдержу ли я такие нагрузки? — но тут же гнал от себя эти мысли прочь. Раз встал на этот путь, надо выдержать.

   А тут ещё майор Борисюк, инженер-инспектор из воздушной армии, когда приезжал к нам в полк на полёты, то напоминал, что меня ждёт должность инженера отдельной эскадрильи и что я обязательно должен поступить на заочное отделение в академию.

   Очень мешала подготовке к поступлению большая замена личного состава на этот год. С одной стороны надо было вводить в строй новых бортовых техников, а с другой стороны — каждую неделю уезжали по два-три человека и всех провожали с застольем. А какие при этом застолья — всем известно. И это тоже несколько отвлекало от подготовки.

   Но после новогодних праздников всё успокоилось и времени у меня появилось значительно больше. Я старался выкраивать, как можно больше времени для подготовки и днём в перерывах между работой. Необходимые книги у меня все были, да и прошлогодние экзамены давали мне много материала. И степень трудности каждого экзамена мне была известна, а сочинение вообще мне трудности не представляло, русскую литературу я знал хорошо. Так что от занятий я отрывался только для того, чтобы погулять с сыном или вместе с Нелей и сыном сходить в деревню за покупками.

   Поскольку мы ожидали, что кто-то должен родиться, то я заказал экипажу из первой эскадрильи, они летали в Союз, привезти по ящику водки и шампанского и это всё стояло в готовности.

   Но напряжение у меня в работе сильно не снижалось и как-то незаметно увеличилось число командировок по Германии и разных поручений. То на одном аэродроме что-то откажет, то на другой аэродром что-то приходится лететь менять.

   Так получилось и на этот раз. Неля вот-вот должна родить, а в Виттенберге на лугу на вертолёте у Толики Мусировского потёк маслорадиатор. Пришлось везти туда радиатор и там его менять. Но я перед этим позвонил нашему полковому доктору, что Неля должна вот-вот родить. Борис Карпович меня заверил, что всё будет в порядке. На него я всегда надеялся.

   Улетели мы после обеда в субботу, заменили радиатор, а на ночь нам не разрешили перелёт на свой аэродром. Прилетаю в воскресенье из командировки, прихожу домой, а сын Виктор сидит один дома, весь в шоколадных конфетах, под присмотром соседки и говорит, что маму увезла «санитарка».

   Я позвонил Борису Карповичу и он мне сказал, что всё нормально , жена в родильном отделении госпиталя и дал телефон, по которому я должен звонить и узнавать о её состоянии.

   Пошли с сыном Виктором в столовую, завтракали, затем зашли в штаб, позвонили в госпиталь и нам сказали, что никто не родился. А когда пообедали и позвонили — нам сказали, что родился сын. Мы пошли с Виктором домой, отмечать это событие.

   Через какое-то время эта новость разнеслась по эскадрилье и к нам стали заходить сослуживцы и поздравлять нас с Виктором и передавать приветы и пожелания для Нели. Нелю в эскадрилье уважали, она была любимица, особенно, когда расходилась и пела во время общих застолий. И тогда уже я был при своей жене, хотя она и была самой стеснительной из женщин, но это её только украшало. Всех, заглядывающих к нам «на огонёк», мы с Виктором угощали шампанским, если заходили женщины или водкой, если — мужчины. Тогда в моде была шоколадная водка.

   Через два дня на третий я ездил в госпиталь в Тойпитц, где лежала Неля, а через несколько дней я её привёз в гарнизон. Конечно, ей с двумя детьми было тяжело и я несколько дней брал Виктора в столовую. Ему там нравилось, но уже через две недели Неля начала справляться сама и я только помогал ей.

   Мы купили новую детскую коляску для маленького Алёши, так мы назвали второго сына, и когда гуляли по гарнизону, то старший сын Виктор с удовольствием управлял коляской с младшим братом. Ему только исполнилось четыре года.

   В то же время, работу с меня никто не снимал, да ещё мне надо было готовиться к поступлению в академию, а с маленьким ребёнком в семье, да ещё с двумя детьми это делать было очень трудно. Но я поставил себе цель поступить и старался готовиться хотя бы урывками, что у меня хорошо получалось.

   Теперь мы планировали с Нелей всё по другому. Если я поступаю в академию на заочный факультет и принимаю должность инженера отдельной эскадрильи в Бранденбурге, то мне продляется срок пребывания в ГСВГ от двух до пяти лет. Это Нелю вполне устраивало, хотя придётся переезжать в другой гарнизон. Осталось самое малое — сдать вступительные экзамены, которые приближались с каждым днём. Правда, в прошлом году у меня такие же планы сорвались по независящей от меня причине. Будем надеяться, что второй раз снаряд в ту же воронку не попадёт. Так я думал перед отъездом во Франкфурт-на-Одере.

   В это же время у меня возникла идея отправить старшего сына к родителям, чтобы Неле было легче справляться с одним ребёнком. Только, вот как это сделать? И тут мне посоветовали лететь в Москву нашим «почтовиком», а там уже будет проще.

   К нам на аэродром из Москвы, с аэродрома Чкаловский, каждое утро прилетал самолёт, который привозил почту, в том числе и фельдъегерскую, а днём улетал обратно.  Мне командир полка разрешил на таком самолёте улететь с сыном в Москву. А там и до Харькова недалеко. Надо было договориться только с командиром экипажа одного их этих самолётов. Но, как назло, в это время начали летать грузовые Ан-12, а на них был запрет брать на борт пассажиров с детьми.

   И тут мне повезло. За комиссией медицинской службы Министерства обороны, которая работала в Группе войск, прилетел самолёт Министра обороны, маршала А.Гречко, спецборт Ил-18. Командир экипажа согласился взять меня с сыном до Москвы, но чтобы мы вели себя тихо, так как было много генералов.

   Этот полёт запомнился сыну на всю жизнь. Это был самолёт с маршальским спецсалоном. Членов комиссии было чуть больше тридцати человек и свободных мест было много. А поскольку полковники и генералы соскучились по своим семьям, то каждый хотел побеседовать с Виктором и я за весь полёт до Москвы почти с ним не общался, его всё время приглашал то один офицер, то другой. А поскольку сын был довольно общительный и рассказывал о всём подряд, то все собеседники с удовольствием его выслушивали и угощали. Вдобавок к тому же стюардессы нагрузили его пакетиками с миниатюрными аэрофлотовскими шоколадками, на которых были картинки цыплят, утят, котят и других птиц и животных. Так мы весело долетели до Москвы.

   Прилетели на Чкаловский аэродром и там мы с частью комиссии на автобусе, который приехал за членами комиссии доехали до ближайшей станции метро, от которой иы добрались до Курского вокзала.

   Через несколько часов мы с Виктором ехали в поезде по направлению в Харьков. В Харькове с вокзала я позвонил Люде, это сестра Нели и она нас встретила на ближайшей к дому станции метро.

   И только теперь Виктор объявил, что мама осталась с братиком Алёшей. До этого мы не сообщали домой, что у нас родился второй сын. Затем мы с Виктором поехали на электричке на Эсхар, к родителям, где тоже привели в шоковое состояние родителей тем, что у них есть ещё один внук.

   Поскольку мне надо было скоро уезжать на сборы, чтобы сдавать экзамены, то я долго у родителей не гостил , а через два дня уже уехал в Москву и через день в поезде Москва-Вюнсдорф направлялся в свой гарнизон.

   Приехав в гарнизон, я сразу ушёл в свой очередной отпуск, за счёт которого я должен был сдавать вступительные экзамены в ВВУЗ. Через день пришёл вызов из приёмной комиссии и я был готов выехать снова во Франкфурт-на-Одере по знакомому для меня маршруту.


     Глава 250. В академию по ковровой дорожке.

   В этот раз я тоже ехал во Франкфурт-на-Одере не один. Вместе со мной в академию поступал и Валентин Томашенко. У Валентина был мотоцикл «Ява» и он предложил мне ехать сдавать экзамены вместе с ним на мотоцикле. Но с самого начала нас постигла неудача. Когда мы отъехали от гарнизона на десять километров, нас занесло на масляном пятне, мотоцикл упал и мы вместе с мотоциклом юзом проползли по асфальту. Пришлось ехать сначала в мастерскую к немцам, где нам быстро устранили поломки, а затем возвратились в гарнизон, так как наша форма была порвана и грязная, а на руках и ногах были большие ссадины и небольшие раны. Ничего не говоря Неле, она гуляла с коляской на улице, я быстро забежал домой, промыл ссадины, смазал их зелёнкой, перевязал руки и ноги бинтами, переоделся и мы снова поехали по тому же маршруту, но уже не так лихо.

   На этот раз до Франкфурта-на-Одере добрались нормально. Доложили о прибытии, оформили все документы и уже на следующий день согласно расписанию были консультации, на которых мы присутствовали. Попали мы в разные группы, так как Валентин поступал на очное отделение, а я на заочное отделение академии Жуковского.

   Поскольку я здесь был второй раз, то многое видел совершенно по другому. В прошлом году я совершенно не замечал никого кроме себя. Сейчас я наблюдал за всем более внимательно: и за преподавателями, которые, как оказалось, приехали из Москвы, и за представителями учебных заведений, которые набирали слушателей. Вот группа ребят из частей ФКР (фронтовые крылатые ракеты) к которым мв часто летали в командировки. Они держатся группой и отличаются более высокими знаниями. Да это и понятно, у них там нет полётов и такой свистопляски, как у нас в полку. Наиболее подготовленными из этой группы выглядели старшие лейтенанты Башев и Воронин.

   Было заметно, как некоторые офицеры часто уезжают куда-то с гражданскими преподавателями, что-то для них привозят и это всеми воспринимается, как само собой разумеющееся. Особенно в этом отличились два старших лейтенанта из истребительного полка, которые привезли для математиков по ковру размером 3Х4, которые в полках выделялись по очереди. Да и в городе в ресторане эти ребята часто появлялись с преподавателями. И чем внимательнее наблюдаешь, тем больше видишь таких поступающих по «ковровым дорожкам». Так что конкурс конкурсом, а такие безобразия никто не отменял. Но большинство офицеров надеялись только на свои знания и к таким фактам относились философски. Как высказался однажды Олег Башев;

     — Если все поступающие будут надеяться на свои знания, то гражданским преподавателям неинтересно будет приезжать в командировки в группы войск для приёма вступительных экзаменов.

   Офицеры, представляющие учебные заведения тоже на это смотрели «сквозь пальцы», так как они не имели никакого влияния на гражданских преподавателей.

   Параллельно мы проходили медицинскую комиссию. Врачи удивляются, что к меня уже имеются результаты прошлогодней медкомиссии и надоедают расспросами, как это я подряд поступаю второй раз, так как это редко бывает, чтобы в ВУЗ поступали два года подряд. Ео в конце концов поверхностно осматривая, ставя штампики глядя на прошлогодний результат. Но это сыграло и свою положительную роль, так как все ставили мне первую группу, хотя для заочного обучения хватило бы и второй группы. Однако по результату всей комиссии председатель комиссии полковник медицинской службы Столяров, поставил мне вторую группу. Я, конечно, повозмущался, что в заключении стоит вторая группа, но полковник Столяров меня успокоил:

     — Если надо будет, мы это быстро исправим, профильные специалисты вам поставили первые группы, — и это меня успокоило.

   Прошли медкомиссию, начались экзамены и всё завертелось опять: экзамены, консультации, экзамены. А мне уже двадцать шесть лет, у меня двое детей и экзамены в этом возрасте сдавать как-то не очень комфортно. Но пересиливаю себя мыслью, что, если я не сдам экзамены, то это будет мой потолок, как специалиста, а этого мне бы не хотелось. Поэтому, я включаю «второе дыхание».

   В этом году оценки у меня были, примерно, такими же, как и в прошлом году и это меня успокоило, так как для заочников по баллам требования бвли чуть пониже, как и по медицинским показаниям.

   После окончания экзаменов в наших группах, появилось окно в два свободных дня, пока другие ещё сдавали экзамены и мы с Валентином решили поехать в гарнизон. Для меня это было тем более важно, тек как Неля оставалась одна с малышом.

   Приехали в гарнизон на несколько часов, я увидел, что Неля справляется хорошо и совсем успокоился. К вечеру возвратились во Франкфурт-на-Одере.

   На следующий день началось заседание мандатной комиссии. И вдруг, председатель комиссии сообщает мне, что у меня достаточно баллов для поступления на очное обучение, только не в академию Жуковского, а в Рижское высшее военное инженерно-авиационное училище имени Якова Алксниса. Но оказалось одно препятствие — у меня заключение медкомиссии по второй группе, а для очного обучения надо заключение по первой группе. Снева препятствие не связанное с моими знаниями. А ведь я просил председателя медкомиссии поставить мне первую группу. Но тогда мне объяснили, что га заочное обучение разрешалось поступать только со второй группой и после 28 лет. И председатель добавил, что всё это можно исправить, но надо ехать в госпиталь к полковнику Столярову, председателю медкомиссии и только он это может исправить.

   Я не знал, что мне делать. Посоветовался с Валентином, а он мне говорит:

     — А, поехали!

   И мы на мотоцикле, с моей медицинской книжкой понеслись в Тойпиц, где размещался один из госпиталей ГСВГ. Через какое-то время мы уже въехали на территорию госпиталя и прямо на центральной аллее встречаем полковника Столярова. Я ему объяснил в чём дело, после чего он вспомнил мои возмущения и рассмеялся:

     — Надо же, как в жизни бывает. Я сейчас иду сдавать печать медкомиссии. Не встреть вы меня сейчас, никто бы вам помочь уже не смог бы.

   После этих слов, полковник исправил заключение, что я годен пр первой группе, поставил подпись и заверил всё это печатью. Мы поблагодарили полковника и обрадованные поехали обратно. А я на всю жизнь запомнил эту фамилию — Столяров.

   Обратную дорогу мы одолели спокойно, даже заехали в какой-то гаштет пообедать и вскоре возвратились во Франкфурт-на-Одере и я сдал секретарю мандатной комиссии свою медицинскую книжку. Мне сказали, что я зачислен в списки слушателей в Рижское ВВИАУ имени Якова Алксниса. Валентин тоже был зачислен в академию Жуковского.

   Через два дня было окончательное заседание мандатной комиссии и мы увидели в списках свом фамилии. Я обрадовался, но как на это посмотрит моё полковое начальство, пока не знал. Мне казалось, что никаких проблем не будет и все обрадуются тому, что я поступил на очное отделение и доказал, что в прошлом году мне на мандатной комиссии отказали несправедливо.

   Скажу и об остальных. Олег Башев и Воронин из одного из полков ФКР тоже поступили, Олег — в Рижское, а Воронин — в академию Жуковского на факультет ридиоэлектроники.

   Была у меня ещё одна неожиданная встреча во вреня экзаменов. Однажды подходит ко мне рядовой, они тоже поступали вместе офицерами, и спрашивает:

     — Товарищ старший лейтенант! Вы меня не узнаёте? — и на меня смотрит какое-то  знакомое лицо.

   И тут я вспоминаю и узнаю:

     — Вова Бодриенко?

     — Да, это я! — отвечает.

   Это был младший сын, нашего с Нелей, классного руководителя, Хусида Наума Моисеевича, но у него была фамилия по матери, Матрёны Алексеевны Бодриенко.

   Ему зачем-то понадобились наручные часы и от у меня попросил их на время, пока приедет домой. Он поступал в Киевское политическое военно-морское училище. Часы я ему дал, мы при этом немного поговорили и его я больше не встречал. Через какое-то время он передал часы моим родителям.

   Ещё один штрих. С отличными оценками и высокими проходными баллами поступили офицеры, ставшик всем известными, которые приехали поступать без знаний, но с коврами 3Х4. Я, грешным делом, подумал, что в прошлом году вместо меня кто-то поступил тоже с коврами 3Х4, а выписка из акта бвла лишь поводом, чтобы освободить место для кого-то, как и в случае при поступлении в авиационный институт после школы. Но это были только мои предположения, которые могли иметь место.

   Но я был не в большой обиде, так как ричего от этого не потерял. Меня только немного мучила совесть, что я согласился на должность инженера отдельной эскадрильи в Бранденбург, а теперь надо как-то оправдываться перед майором Борисюком в том, что я изменил своё решение не посоветовавшись с ним. Вот от этого мне было как-то не по себе.

   С таким настроением я проходил мандатную комиссию, где мне сказали, что выписка из приказа командующего армией о зачислении и откомандировании придёт в часть. Мне же надо готовиться, чтобы быстро рассчитаться со всеми видами довольствия и не позднее 26 августа прибыть к моему новому месту службы, в город Ригу, Латвийской ССР.

   Возвратившись вместе с Валентином в полк, я сразу пошёл за расчётными документами к начальнику строевого отдела и здесь меня ждало ещё одно разочарование. Оказалось, что я не был в плане полка на убытие и мне не положены такие документы для расчёта всех видов довольствия. Обращение к начальнику штаба полка никаких положительных результатов не дал. Вот так за меня обрадовались в полку.


        Глава 251. Через Берлинскую стену на восток.

   Снова у меня тупик и теперь я не знаю, что делать и как мне поступать. Правда, многие однополчане, узнав о моих проблемах, говорили:

    — Да ты не беспокойся, образуется. Куда они денутся, отпустят.

   Я сам понимал, что отпустят, но, когда. Начальники, не говорили, что они не отпускают, но начальник штаба не подписывал разрешение на пропуск в Берлин, на контейнерную станцию, это пропуск через КПП в Берлинской стене. А как я могу уехать не отгрузив контейнер с вещами, то есть, всё делалось для того, чтобы я не мог прибыть в училище в установленный срок. И делалось это всякими окольными препонами, чтобы виновным оставался я. Это всё из-за того, что я сам принял решение на перевод меня с заочного на очное обучения.

   Тогда и я решил действовать окольными путями. Решил сначала рассчитаться с довольствующими службами ОБАТО и другими, а тогда они никуда не денутся, снова восстанавливать не будут.

   Поскольку командир полка был в отпуске, то я обратился к его заместителю, подполковнику Пишикину Александру Николаевичу. Он в это время руководил полётами на СКП и я направился прямо туда. Не стал торопиться, подождал, пока машины уйдут на маршруты и попросил разрешения обратиться по неотложному личному вопросу. Он разрешил:

    — Давай, Хандурин, в чём твои проблемы?

   Я рассказал о своих трудностях и пожаловался, что начальник штаба не разрешает выписать пропуск в Берлин. Тогда Александр Николаевич подсказал мне выход. От мне сначала объяснил, что и начальник штаба и он, являются заместителями, но я должен написать рапорт на имя исполняющего обязанности командира полка, то есть на его имя. Я это сделал здесь же и он мне подписал этот рапорт. Дальше всё зависело от меня и я сразу побежал получать документы к начстрою. А поскольку начстроя не было, то мне документы выписал его заместитель, увидев подпись подполковника Пишикина, особенно не вникая в ситуацию. Первая часть моего плана сработала и я поспешил в ОБАТО за расчётом со службами довольствия. Особенно важно было сдать в первую очередь личное оружие, свой пистолет ПМ. Рассчитался я со всеми службами в этот же день.

   Теперь оставалось получить пропуск на контейнер. Один, основной, документ я получил в строевом отделе, а вот на загрузку — не получилось. Тогда мне посоветовали взять с собой четыре бутылки водки, чтобы не было проблем, а там — по обстоятельствам. Я так и сделал.

   Особенность заказа контейнера была в том, что его надо было привезти из Берлина, там была контейнерная станция. Но поскольку вокруг Берлина с 1961 была стена и на переходах-КПП стояли немецкие пограничники. Правда, сильно они не придирались, главное, чтобы не было какой-нибудь контрабанды, а за контейнеры можно было рассчитаться парой бутылок водки. Можно было и без этого, но в моём случае, как-то без благодарности с моей стороны я не мог. Да и не давал я водку, а как мне посоветовали, просто оставил в уголке, на видном месте.

   Так, условной контрабандой, я привёз контейнер в гарнизон, но для загрузки начштаба не разрешил выделять солдат, хотя один я загрузить контейнер не мог физически. И тогда пришлось снова идти на хитрость, обратиться с такой просьбой непосредственно к солдатам. Солдаты меня уважали, а командир отделения сержант Паша Семёнов был благодарен мне за то, что я когда-то забрал его из комсомольских работников на должность бортмеханика*), ему очень хотелось летать и прыгать с парашютом, он, как все молодые люди, бредил этим. А для остальных солдат он попросил у меня подшивку журнала «Magazin”, издававшегося в ГДР, который я выписывал. Обычно, солдаты из этих журналов картинками обклеивали внутреннюю часть дембельных чемоданов. И за вечер ребята мне загрузили контейнер так хорошо, что при получении его все удивлялись как профессионально всё было уложено. Сказывался опыт наших солдат в таких погрузках, почти каждый из них помогал своему экипажу разгружаться или загружаться при заменах. И уже утром я отправил контейнер из Берлина в Харьков, оставив снова бутылочный презент в уголке на переходе у Берлинской стены, обеспечив себе путь на восток от этой стены.

   Путь на восток, это был целый ритуал. Сначала оформляешь документы, затем отправляешь контейнер с вещами, к новому месту службы. После этого в день отъезда едешь за билетами на поезд «Вюнсдорф — Москва», а на вечер заказываешь дежурную машину на вокзал и накрываешь стол в уже почти пустой квартире. После небольшого застолья прощаешься с друзьями, соседями и другими однополчанами и в сопровождении 2-3-х человек едешь с семьёй на вокзал, где ребята помогают тебе загрузиться в поезд. Последнее прощание и поезд увозит тебя в неизвестное.

   Весь этот ритуал мы с Нелей прошли полностью и уже в поезде планировали по новой дальнейшую нашу жизнь на территории Союза. Поскольку мне обрисовали ситуацию с жильём в городе Рига, куда я ехал учиться, то мы решили, что Неля с младшим сыном поедет сначала к родителям под Харьков, где у родителей уже находился старший сын. Туда я и отправил контейнер с вещами. Вместе мы едем до Минска, та я их усаживаю на харьковский поезд, а сам затем беру билеты и еду в Ригу. Все в Минске я сделал, как планировали, Неля с сыном уехала в Харьков, а я с двумя огромными чемоданами через два часа отправился в Ригу и уже находясь в поезде «Минск — Рига» погрузился в раздумья о дальнейшей своей судьбе новых, незнакомых мне местах. Под стук колёс мысли сбивались с одного на другое, пока я не уснул под эту давно знакомую мне вагонно-дорожную музыку.


       КНИГА ПЯТАЯ. ПОПЫТКА ПРОДОЛЖИТЬ ВОЕННУЮ КАРЬЕРУ.

   Глава 252. Сосед по общежитию.

   После сдачи экзаменов во Франкфурте-на-Одере, я был зачислен приёмной комиссией в списки слушателей Рижского ВВИАУ имени Якова Алксниса. Сдав дела и рассчитавшись со всеми службами, я с женой и младшим сыном, старший был у родителей под Харьковом, выехал в Ригу. В Минске посадил жену и сына на поезд «Минск — Харьков», позвонив в Харьков, чтобы встретили, а сам отравился в Ригу, к месту учёбы.

   26 августа 1967 года я вышел из поезда «Минск - Рига» на вокзале в Риге и с двумя огромными чемоданами, которые мы между собой называли «хана Германии», направился к автобусной остановке. О месте остановки мне рассказал ещё в полку знакомый старший сержант сверхсрочной службы. Отыскав автобус № 9, я загрузил свои чемоданы и не успел оглядеться, как автобус тронулся и понёсся по незнакомым мне пока улицам Риги, моего нового места службы или если быть точным, то — учёбы. Я хорошо запомнил маршрут, который мне нарисовал знакомый старший сержант и внимательно отслеживал:

    — А правильно ли я еду?

   Но, когда, через 20 минут,  проехали мост Брасса, как основной ориентир, я убедился, что я на правильном пути и перестал беспокоиться, а начал наблюдать за местами, где мы проезжаем. Чувствовалось, что от центра мы приближаемся к окраинам Риги.

   Ещё через 10 минут мы остановились у электростанции, это была конечная остановка «ТЭЦ-1». Ещё в автобусе я заметил, что электростанция является копией той, которая построена в моём родном посёлке, под Харьковом. Только эта более поздней постройки. Обозревая всё это вокруг, я вытаскивал из автобуса свои огромные чемоданы, с моим воинским скарбом. В автобусе ехали военные и гражданские и я, не спрашивая их, решил идти вслед за ними. И не ошибся. Впереди, метрах в ста, угадывалось КПП училища. Туда я и направился. Но добраться до КПП было не так просто, на ширину всей дороги была вырыта траншея, в которую в это время укладывали трубы сливного коллектора. Пришлось перетаскивать через этот ров по одному чемодану.

   Добравшись до КПП, представился помощнику дежурного по училищу и он меня направил, дав провожатого, в офицерское общежитие, которое находилось на территории училища, где меня встретил начальник курса, майор Зузенко. Начальник курса, записав мои данные, направил меня к дежурному по факультету, а тот — к старшине курса, который и определил меня в одну из комнат общежития. В общежитии жили около десяти слушателей холостяков и пять старших офицеров из преподавательского состава, семьи которых, как и моя, ещё не приехали в Ригу. Большинство офицеров-слушателей искали квартиры в городе и обустраивались с семьями там.

   Сразу меня поселили в комнату с полковником Перевозчиковым, которого прислала Москва на должность начальника кафедры ремонта, которая ещё не была сформирована. Да я особенно и не вникал в структуру всего факультета, мне бы пока разобраться на уровне курса. Поскольку наш набор был первым по программе высшего училища, то и курс на факультете был только один, первый, и все офицеры факультета занимались только нашим курсом. Поэтому, в первые дни я со своим соседом, полковником, почти не встречался, оба были заняты делами по обустройству: становились на все виды довольствия, ходили по кабинетам, встречались с начальниками и оформляли разные документы. И только после того, как освободились от этой беготни, мы постепенно начали общаться.

   У полковника Перевозчикова была богатая авиационная биография. Был он специалистом по авиационным двигателям, проработавшим в военной приёмке в двигателестроительных КБ, на двигателестроительных предприятиях и на предприятиях по ремонту авиадвигателей. Он хорошо знал историю создания отечественных и зарубежных поршневых и реактивных двигателей, их конструкцию, ремонт и их особенности — слабые и сильные их стороны. И вот на такой «клондайк» знаний о двигателях я натолкнулся. А поскольку пока у полковника я был единственным слушателем, то по вечерам он мне «читал» целые лекции, рассказывая занимательные эпизоды из своего послужного списка, сплошь связанного с авиацией и авиационными силовыми установками, как отечественными, так и зарубежными. Узнав, на какой должности и на какой технике я работал, полковник стал относиться ко мне ещё с большим доверием стал рассказывать мне об авиации такие вещи, что мне их хватило лет на 15-20 моей дальнейшей службы.

   С началом занятий с полковником Перевозчиковым мы виделись всё реже и реже, а времени для вечерних бесед совсем не хватало — я занимался изучением лекционного материала, а он готовил методические материалы для своей кафедры, по курсу «Ремонт авиационной техники». Да и постепенно надо было знакомиться с городом. Рига не очень большой город, но интересно было побродить по незнакомым пока улицам. А свободного времени было не так много.

   Ещё каждую субботу я ехал на телеграф, чтобы переговорить с семьёй, которая пока жила в Харькове. Семейного общежития в училище не было, а подыскать квартиру офицеру с двумя детьми в то время в Риге было нереально. Да и первый курс для меня был очень трудным периодом, сказывался большой перерыв в учёбе и сам учебный режим давался мне очень тяжело. Надо было продержаться хотя бы первый год, чтобы втянуться. И я старался.

   С полковником Перевозчиковым мне было удобно ещё и тем, что эту комнату никто не контролировал из факультетских начальников. Пользуясь этим, я приходил с занятий и часа два отсыпался и только после этого принимался за учёбу. После приезда в училище, я остро почувствовал проявление синдрома хронического недосыпания в полку. Уже прошёл месяц, а я не мог никак отоспаться. Сказывалось, что я пять лет рано вставал и поздно ложился и частые смены ночных полётов, где не только физические нагрузки, но и эмоциональные.   


   Глава 253. Синяя пижама.

   Однажды меня встретил в коридоре гостиницы начальник курса и с удивлением спросил:

   — Хандурин, что, Вы здесь живёте? — и по его удивлённому взгляду я понял, что майор Зузенко «потерял» меня в общей массе, хотя слушателей с двумя детьми было на курсе всего трое.

   Он остановил меня, расспросил про учёбу, про семью и сказал, чтобы я перешёл в другую комнату, где жили наши слушатели. Так я стал четвёртым человеком с новыми соседями. Теперь майор Зузенко проверял и меня во время самоподготовки. Соседи были ребята нормальные, но все мы были с разных учебных групп и как-то дружеских отношений не поддерживали. Да и характеры и взгляды на жизнь у нас оказались разные, а это в коллективе не сближает.

   Пошла вторая половина первого семестра и учебные нагрузки всё возрастали. С полковником Перевозчиковым теперь мы встречались на бегу и успевали обменяться только несколькими фразами. Зато начальник курса заглядывал теперь к нам часто и увидев пару раз меня спящим во время самоподготовки, сказал об этом начальнику факультета.

   Больше всего начальника курса раздражала моя синяя фланелевая пижама в полосочку. Ещё в Германии я купил себе эту пижаму и приходя после занятий, облачался в неё и засыпал, пока начальник курса не занялся моим воспитанием. После этого выводы не заставили долго ждать. Через несколько дней начальник факультета, подполковник Писарев Виктор Николаевич, вызвал меня по этому поводу на беседу. Разговор проходил в доверительном тоне и я рассказал, какая у меня была работа и сейчас я не могу ничего с собой поделать, сказывается многолетнее недосыпание. Но сказал, что постепенно это проходит. Подполковник Писарев с пониманием отнёсся к моим проблемам, но предупредил, что, если я не справлюсь с ними, то могу и не выдержать учебных нагрузок учебного заведения.

   В один из дней встретил полковника Перевозчикова и он сказал, что, наверное, придётся уходить, так как на должность начальника кафедры начальник училища нашёл ещё одну кандидатуру, молодого майора по фамилии Никитин, который только защитил диссертацию, а ему предлагают уволиться в запас. Мне, конечно было жаль расставаться с новым знакомым такого уровня, но я уже привык к расставанию с сослуживцами и однополчанами.
 

   Глава 254. Закрытые друзья.   

   В военных гарнизонах свои законы: и воинские, и моральные. И нарушать те и другие не позволено никому. Живёшь рядом, встречаешься каждый день, а по праздникам даже в общих застольях участвуешь, но у каждого своя работа, свой уровень доступа к документам. А, значит, у каждого свой уровень информированности о событиях. И к этому надо привыкать, не совать «свой нос» куда не следует и не показывать, что ты что-то знаешь о работе соседа или догадываешься о чём-то, что тебя не касается.

   Приехав учиться в Ригу, я оказался один в незнакомом мне городе и в первые недели даже в город выходил как-то "с опаской", казалось, что могу заблудиться в этой прибалтийской столице. Но всё изменилось в один день, когда я встретил в центре Риги, знакомую по гарнизону Шперенберг Лену Резникову, подругу Эммы Метликиной с которыми они жили когда-то по соседству. Она шла навстречу со своей подругой Скрябиной, тоже из гарнизона Шперенберг, но из "хозяйства" подполковника Макаренко "Электрон" и первая заметила меня.   

   А теперь можно и рассказать о Саше Резникове. Впервые мы встретились, когда я, молодой лейтенант, прибыл в часть из военного училища, а старший лейтенант Саша Резников, был правым лётчиком на Ли-2, нашпигованном специальной аппаратурой технической разведки. Познакомил нас мой инженер эскадрильи, капитан Миша Митликин, который до этого был соседом Саши и с которым они дружили семьями. В штабе, на общих построениях, на полётах, на стоянке мы встречались как хорошо знакомые сослуживцы и постепенно наши встречи переходили в дружеские. Мы служили в разных эскадрильях, но это не мешало нам иногда подолгу общаться, когда были общие полковые мероприятия.

   Вскоре Саша перешёл на должность правого лётчика Ил-14Р, а через какое-то время и стал командиром экипажа Ил-14, а затем и командиром спецзвена на самолётах Ил-14Р.

   На этом этапе Саша получил назначение в другой военный округ и я на какое-то время потерял его из вида. Но, как оказалось, не надолго. Через год, уже в Риге, однажды на улице неожиданно встречаю жену Саши, Лену, которая и рассказала, как они здесь оказались и как они обустроились.

   Теперь уже мы встретились с майором Резниковым как старые друзья и бывшие сослуживцы по одному полку. Но ни раньше, ни теперь, мы не касались темы работы и службы Александра. Это было табу. С одной стороны я знал, что работа Саши связана с полётами над нейтральными водами, в сопровождении самолётов НАТО, а с другой — у нас и без этого находилось много тем для бесед, чтобы не заставлять друг друга выбирать о чём можно говорить, а о чём — нельзя. И у Саши, заядлого рыбака, тем было хоть отбавляй: и о рыбалке, и о рыбной кухне.


        Глава 255. Трудно начинать всё сначала

   Начинать всё сначала я уже привык. Ещё с раннего детства, с шести лет, я привык, что мы переезжаем в новое место, это происходило почти каждые пять-семь лет, а то и дважды за это время.

   Так было и теперь. Через три года после поступления в военное училище, я уже уезжал в ГДР, в авиационный полк, но теперь вдвоём с Нелей, такой маленькой своей семьёй. А через пять лет я уже покидаю ГДР и мой авиационный полк, который за это время стал для нашей семьи, теперь уже из четырёх человек, почти родным. Что ждёт меня на новом месте я представлял смутно и старался об этом не думать, так как уже ничего изменить не мог.

   Все процедуры по приезду в Ригу я завершил в один день, когда до начала занятий оставалось всего два дня. Меня разместили в так называемой офицерской гостинице, обустроенной в одном крыле курсантской казармы, где размещались курсанты среднего радиотехнического училища.

   Надо отметить, что наш курс был первым набором в это училище по программе высшей школы. Училищу, как высшему было всего полгода и в нём ещё доучивались курсанты радиотехнического училища. Ещё не решили куда их будут переводить и они должны были пока учиться параллельно нашему набору.

   Из руководства на нашем факультете были: начальник факультета подполковник Писарев Виктор Николаевич, начальник нашего курса майор Зузенко Михаил Леонтьевич и начальник учебной части факультета майор Богомаз Виктор Иванович. Это весь круг офицеров, которых мне надо было знать на первое время.

   Из своих однокурсников я видел мельком только несколько человек, которые проживали в офицерской "гостинице", но они были все холостяками, а все остальные обустраивались в городе, на съёмных квартирах. Это были семейные офицеры, которые сдавали экзамены здесь же, в училище и у них было время отыскать съёмную квартиру. Я же прибыл "с корабля на бал" и хорошо, что мы с Нелей решили вопросы нашего обустройства именно так, она поехала с сыновьями к родителям, под Харьков.

   Когда начальник курса со мной знакомился и я сказал, что у меня двое детей, то он недовольно произнёс: о - о Вот ещё один такой!

   Уточнять, почему "такой" я у него не стал, но через день узнал, что "таких" на курсе нас трое, это - у кого двое детей. Более того, все трое мы оказались в одной учебной группе: Коля Спивак, Валентин Ровнов и я. Все трое по специализации - вертолётчики.

   Первого сентября, на общем построении я встретился со слушателями-офицерами своей группы - 112 (первый факультет, первый курс, вторая учебная группа). С этого и началась моя учёба в Рижском высшем военном инженерном авиационном училище (РВВИАУ) им. Якова Алксниса.

   Очень трудно было привыкать к тому, что ты здесь "рядовой" слушатель, который не имеет никаких (абсолютно) прав, а вот обязанностей столько же, как и в полку, но ещё в дополнение ко всему, обязанности выполнять учебную программу. Надо понимать, что теоретическую базу этой учебной программы я совершенно забыл за 9 лет со времени окончания средней школы и за пять лет со времени окончания авиационно-технического училища.

   Только на десятый день я смог написать обо всём Неле второе письмо. Первое я отправил в день приезда в училище, благо, в училище было своё почтовое отделение. Далее, постепенно начал привыкать к обстановке.

   Учебная группа наша была, как и все, сборная. Были электрики, радисты, механики, в основном - вертолётчики. Большинство поступали через 4-5 лет службы в частях, но были и те, кто поступили не прослужив и двух лет. Я уже упоминал, что у таких офицеров была где-то сильная поддержка, которая помогла их вытащить из полков, где они толком и не служили. Значительно позже я понял, как это возможно. Это было моё "открытие" такое же , как и с "коврами" во время сборов в Франкфурте-на-Одере. Но теперь как-то на это я не обращал внимания, у меня своих забот было очень много.

Уже через месяц я понял, что трудно начинать всё сначала: и учиться, и искать жильё, и делать военную карьеру. Для первого не хватало знаний, для второго не хватало даже обыкновенной рижской прописки (местные власти нас, слушателей, не прописывали), для третьего не хватало первого - образования. Мы не могли получить "подъёмные", так как не были прописаны в Риге, а начфины всё ждали, что кого-то из нас отчислят после первых экзаменов и тогда вообще не надо будет выплачивать эти "подъёмные".

   Мне казалось, что так трудно, как здесь, в Риге, мне ещё не было. Здесь я оказался один, без Нелиной поддержки, особенно в бытовом отношении, я как-то привык, что мы всё решаем сообща. Да и с друзьями сначала ничего не получалось. Не друзья, а какие-то конкуренты кругом, я ещё с такой ситуацией не встречался. Все нагнетают обстановку, все запугивают друг друга тем, что после каждого семестра будут двух-трёх человек отчислять и так будет до конца обучения. Кто такие слухи распускал не знаю, но они циркулировали периодически. А в такой обстановке, каждый хотел чтобы отчислили кого-то другого, а не его. Иногда хотелось бросить всё и уехать опять в полк, хотя мы знали, что в свой полк снова уехать нельзя, оставят здесь, в округе, а иногда даже в училище.

   Так продолжалось до первой экзаменационной сессии. И несмотря на то, что курс на первой сессии нахватал "неудов" очень много, но никого не отчислили. И мы успокоились.

   После зимней сессии я рванул к семье. Все были рады, что первая экзаменационная сессия прошла у меня хорошо, а как мне тяжело учиться, я рассказывать не стал. Но чувствовал, что первый курс я с семьёй не потяну. Но тоже об этом промолчал. Но нагружать Нелиных родителей, проживанием у них моей семьи, я тоже не хотел. Поэтому мы решили с Нелей, что после летней сессии, она с детьми переедет ко мне совсем. А чтобы ей заранее познакомиться с обстановкой, тоже решили, что на майские праздники она приедет в Ригу и сама посмотрит, что и как.

   Возвратившись из отпуска, я взялся за учёбу всерьёз. Мне никто не мешал, я уже отошёл от синдрома длительного недосыпания и у меня появилось серьёзное желание завершить учёбу в училище и защитить диплом. Но моего желания было мало.

   Учиться было трудно, но не так, чтобы до невозможности. А вот атмосфера на курсе, да и в учебной группе, была совсем другая, чем это было в среднем училище или в полку. не было доверительного отношения, все были какими-то таинственными молчунами, никто не помогал друг другу, а некоторые даже подсовывали какие-то ложные решения и не верные варианты. Самое сложное, что никто не питал друг к другу ни товарищеских, ни дружеских отношений. Отношения строились, как говорили некоторые, словно мы коллеги, не вкладывая в это понятие никакого смысла. Просто коллеги и всё, без всяких обязательств. С такой ситуацией в армии я встретился впервые и не знал, как к кому относиться. Из всей учебной группы у меня сложились более-менее дружеские отношения только с Юрой Чистяковым и то благодаря нашей общей специализации, оба были вертолётчиками. Мы с ним занимались в вертолётной секции научно-технического слушательского общества и часто обсуждали наши проблемы. С остальными офицерами нашей группы у меня дружеских отношений не сложилось. Это при моей-то коммуникабельности. Просто каждый замкнулся в своей скорлупе, а я так не мог.

   Были и другие причины, которые выяснились чуть позже, когда мы узнали друг друга ближе. Наш набор на факультет был первым, поэтому, мне во Франкфурте-на-Одере и предложили перейти из заочного отделения, куда я поступал, на очное отделение, вновь открывшегося училища. Большинство же из нашего курса знали об этом наборе по каким-то каналам из верхних эшелонов высшей школы, а многие раньше заканчивали это училище, которое раньше готовило специалистов связи для ВМФ. Поэтому у нас на курсе оказалось очень много людей не по профилю обучения. Факультет готовил инженеров-механиков, а набирали электриков, радистов, командиров взводов, специалистов связи и РЛС. Мне показалось это очень странным, но потом выяснилось, что это был какой-то спецнабор "для своих", так как на последующие курсы на механический факультет набирали только механиков.

   Вот поэтому и не складывались отношения у меня с остальными слушателями, у нас просто не было общих интересов, а конкуренция, как и везде, существовала.

   В таких условиях было очень трудно адаптироваться и к новому месту, и к новой обстановке, и к новому коллективу, который так и не складывался в дружный коллектив, каждый был сам по себе. Но особенно меня это не выбивало из колеи и я вписался в группу, хотя друзьями и не обзавёлся.

   А время шло и приближались Майские праздники. За пару недель до праздников я снял в городе квартиру на десять дней и ждал, когда приедет Неля. На короткое время квартиры сдавали многие. Когда Неля приехала, то в первый день я знакомил с городом и окрестностями того района, где была съёмная квартира, это на улице Революции, недалеко от Детского мира. Оттуда я ездил на занятия, а после занятий мы в основном бродили по городу, я знакомил её с достопримечательностями Риги, с теми, с которыми познакомился сам к этому времени.

   Первое мая я пришёл к ней после демонстрации. Вместе с осмотром города, мы с Нелей решали о её переезде с детьми в Ригу. Я уже начал подыскивать
для нас жильё, хотя это было сделать очень трудно. Но я обещал, что сразу после экзаменов в летней сессии они могу приехать и уже договорился об отдельном домике в пригороде Риги, в посёлке Гаркалне-Ропажи, хотя это для меня было очень далеко и не очень удобно ездить на занятия, но зато ей с детьми будет очень хорошо. Экзамены я сдаю в июле, значит они могут приезжать после 20 июля, то есть через два с половиной месяца.

   Неля уехала, а мне даже стало как-то легче учиться, появилась впереди какая-то перспектива после принятого нами решения. Нам на частной квартире надо будет продержаться один год, так как для нас, слушателей, уже возводили новый дом в виде офицерского общежития и его обещали сдать к 1 мая 1969 года. Строили дом быстро, рядом с училищем и этажи росли у нас на глазах. Теперь я в каждом письме рассказывал Неле на сколько вырос наш дом и как продвигается стройка, а сам продолжал усиленно готовиться к предстоящим экзаменам.
      

          Глава 256. Подполковник Писарев. "Белая ворона".

   Прослужив четыре года, после окончания Харьковского ВАТУ, в авиационном полку, я принял решение поступать в высшее учебное заведение. Первая попытка оказалась не очень удачной, но и очень полезной, я узнал много нового о высшей военной школе. А поскольку в полку я зарекомендовал себя, как перспективным специалистом среднего звена, то меня не очень хотели отпускать на очную учёбу, а всё сделали, чтобы я на следующий год подал рапорт на заочное обучение, предложив мне должность с довольно хорошей перспективой и ещё на пять лет остаться служить за границей, так как полк базировался на территории ГДР, в составе ГСВГ.

   Я не возражал против этой сделки с командованием. Но по результатам сдачи вступительных экзаменов во Франкфурте-на-Одере, мне сказали, что я могу претендовать на очное обучение в Рижском высшем военном инженерном авиационном училище имени Якова Алксниса, о котором я до этого времени ничего не слышал. Со стороны мандатной комиссии было только одно условие, что я договорюсь с командирами о переводе меня из разряда заочников на очное обучение. Я согласился на это условие, так как не знал всех "подводных камней" этого условия.

   А камнями преткновения оказались, что кадровые органы не пришлют вместо меня замену в полк, так как в планах на год я не был включён на замену, в случае моего поступления на очное обучение и замена придёт только через год. В планах я числился, как поступающий на заочное обучение и не обеспечивался заменой, в то время, как кадры боролись за каждую штатную единицу.

   С другой стороны, я был включён в план на выдвижение на вышестоящую должность, как перспективный офицер. Именно из-за этого мой отъезд из части очень затянулся, мне пришлось решать эти вопросы не совсем обычным способом. Поэтому я прибыл в Ригу за несколько дней до начала учебных занятий, где тоже пришлось объясняться по этому поводу.

   Именно по этой причине мне пришлось познакомиться сразу со всеми моими новыми начальниками и командирами. Хорошо, что не со всеми сразу, хотя и поочерёдно устал объяснять всем о причине моей задержки, так как все решили, что я немного погулял по дороге, пользуясь временем переезда из Группы войск в Прибалтийский округ.

   Особенно подробно со мной беседовал начальник 1-го факультета подполковник Писарев Виктор Николаевич. Выслушав, не очень внимательно мои объяснения, он дальше устроил мне настоящий экзамен на предмет знаний обязанностей по той должности, которую я на то время исполнял. Он сначала засомневался, что пять лет назад выпускавшийся из среднего училища старший лейтенант, исполнял должность заместителя инженера эскадрильи по инженерно-авиационной службе (ИАС). Виктор Николаевич засыпал меня вопросами об отказах, об их оформлении, о моей роли в этом процессе, о регулировочных и регламентных работах. А узнав, что моя эскадрилья была вертолётная, заставил рассказывать меня об особенностях эксплуатации вертолётов. Дальше - больше. Он начал интересоваться моим семейным положением, у меня к этому времени было двое детей. Спросил, почему я не привёз семью в Ригу, а отправил её к родителям.

   Беседовал начальник факультета со мной долго, хотя от этой беседы я не устал и видел, что мои ответы, если и не устроили его, то явного неудовольствия не вызвали. Беседа закончилась словами:

   - Хорошо. Идите, включайтесь в учебный процесс.

   Такой результат первой беседы с начальником факультета произвёл на меня приятное и неизгладимое впечатление. Я понял, что здесь я нужен и меня здесь ждали.

   Следующая беседа с начальником факультета у меня состоялась через неделю после начала занятий. Я как-то не думал, что среди полторы сотни слушателей начальник факультета вообще обо мне когда-то вспомнит. Но перед очередной лекцией подполковник Писарев заглянул в нашу аудиторию и спросил старшину курса Саню Кудряшова:

   - А где у вас старший лейтенант Хандурин?

   Саня Кудряшов сразу окликнул меня и, когда я подошёл, Виктор Николаевич сказал:

   - Хандурин, зайдите ко мне в кабинет, после занятий.

   Я ответил:

   - Есть! - и в это время в аудиторию вошёл преподаватель-лектор.

   В перерыве Кудряшов спросил меня, зачем меня вызывает подполковник Писарев:

   - Ты нигде, ничего не натворил? - на что я ответил:

   - Да, нет, - но сам как-то забеспокоился:

   - Мало ли чего!? - Вызов к начальнику, всегда происходит по какой-то причине, но отогнал разные мысли.

   После занятий, когда пообедал, я пришёл к кабинету начальника факультета. Не очень решительно постучался и услышал громкое:

   - Входите!

   Я зашёл в кабинет и доложил о прибытии.

   Виктор Николаевич, сказал:

   - Берите стул и садитесь поближе, - и начал издалека.

   Говорил он о том, что сейчас у нас пока нет большой учебной нагрузки, а я здесь, без семьи, у меня есть свободное время и я могу помогать ему готовить учебное пособие по начертательной геометрии, курс которой он будет нам читать.

   Начальник факультета показал мне несколько рисунков и сказал, что их надо воспроизвести на кальке и это будут условия задач для учебного пособия по начертательной геометрии.

   Теперь я начал понимать, что наш начальник не просто командует факультетом, но и будет читать нам курс начертательной геометрии. За эти несколько дней в училище я узнал, что подполковник Писарев человек особенный. Он, работая инженером в полку, подготовил материал для кандидатской диссертации, затем поступил в адъюнктуру при Академии им. Н.Е. Жуковского, окончил успешно обучение в адъюнктуре, защитил кандидатскую диссертацию и был назначен после этого на должность начальника 1-го факультета в Рижское ВВАИУ имени Якова Алксниса, которое только перешло, в этом году, на обучение по программе высшей школы. На набор, это был первый набор по этой программе.

   Казалось бы, руководи себе факультетом и никаких тебе забот, но подполковник Писарев хотел сам "побывать в шкуре" преподавателя только Становившегося на крыло" нового факультета, где коллектив педагогов был собран из разных учебных заведений и программа первого курса, как говорят, "только сшивалась". Ему самому хотелось видеть все проблемы, как в воспитательной работе, так и в учебном процессе.

   Над заданием начальника факультета я работал весь первый семестр. Эта работа меня не утомляла и не отрывала от занятий, так как нарисовать на кальке несколько рисунков в неделю для меня не составляло особого труда. Сложность только была в том, чтобы не допустить ни одной помарки. Все рисунки я сдавал начальнику лаборатории кафедры, Грише Майзенбергу, а он уже там всё компоновал и трансформировал в пособие. Само пособие Виктору Николаевичу помогали готовить преподаватели кафедры Фадеева Инга Петровна и Эглите Элита Августовна. В дальнейшем они вели у нас практические занятия по начертательной геометрии и черчению.

   Как мне и показалось с самого начала, подполковник Писарев, по существу, был в учебном процессе "белой вороной", как очевидно и в строевой части. Его принципиальность, в большей степени, распространялась не на его подчинённых, а на него самого, он старался быть примером для факультета во всём. Из-за этого он нам казался педантом.

   Он не мог устраивать разносы преподавателям за их упущения, если сам не побывал "в шкуре преподавателя" учебного заведения на этапе становления, когда не хватает пособий, нет хороших учебников, нет прекрасно подготовленных аудиторий. Начальник факультета сам хотел всё это видеть и чувствовать, участвуя в учебном процессе. Это ещё было и по той причине, что он был моложе тех офицеров-лекторов, которых в училище направляли из других учебных заведений, от которых там иногда пытались избавиться. Он должен был показывать им пример, хотя это очень трудно было делать. Но он очень старался, иногда, как нам казалось, даже чересчур. Но такие уж были у него критерии по отношению к себе и к другим.

   Особенно бескомпромиссно он подходил к дисциплине и воинскому порядку. Некоторые преподаватели считали, что учебный процесс предполагает некоторые послабления в воинской дисциплине и вот тут подполковник Писарев был непреклонен. Он считал, что любые послабления в воинском коллективе приводит его к студенческой необязательности, расхлябанности и расслаблению между экзаменационными сессиями. И Виктор Николаевич скорее всего был прав, так как у офицеров-слушателей были не стипендии, как у студентов, а должностные оклады, какие они получали в полку за службу и работу на технике. А вот в этой логике, возразить нам начальнику факультета было абсолютно нечего, хотя многим его строгий подход к нам не нравился. Но на всех не угодишь.

   Как начальник факультета, подполковник Писарев, боготворил ещё одну сторону своей деятельности - учебный процесс. К нему он относился, как к "священной корове". Он вводил в учебный процесс новшества, которые к этому времени появлялись и особенно ревностно относился к дидактическим основам в учебном процессе и всегда на офицерское собрание факультета приглашал ведущих преподавателей, которым слушатели могли высказать какие-то небольшие претензии о стиле чтения лекций, темпа лекций или недостаточности консультаций. Особенно мы не "выступали", всё-таки побаивались ответных реакций со стороны преподавателей, но иногда всех в чём-то "прорывало" и все шумно возмущались, что показывало об упущении в преподавании каких-то дисциплин, особенно, когда это касалось общеобразовательных дисциплин, которые усваивались нами на двадцатипятилетнем возрасте трудновато.

   Далее Виктор Николаевич нашёл способ, как безболезненно для нас, можно донести до него огрехи учебного процесса. Все наши претензии и пожелания мы высказывали старшине курса Сане Кудряшову, а он уже докладывал об этом начальнику факультета, после чего срабатывала обратная связь. При этом подполковник Писарев сам уже решал, может ли он загружать нашими просьбами преподавателей или это противоречит правилам высшей школы. Большинство же наших претензий к учебному процессу быстро устранялись и мы были благодарны смелости начальника факультета, так как, чтобы разрешить противоречия между маститыми педагогами и рядовыми слушателями, надо было иметь смелость и настойчивость. Педагоги могли к нам, слушателям, предъявлять завышенные требования и убедить их в противном было бы довольно трудно. Надо сказать честно, что иногда такие случаи и возникали и к чести начальника факультета, он их умело нейтрализовал.

   Подполковник Писарев был беспощадным к лентяям и к любителям употреблять спиртное. И в том, и в другом случае он никогда не защищал таких слушателей. В то же время Виктор Николаевич всегда боролся за справедливые оценки, чтобы преподаватели не занижали оценки в воспитательных целях, хотя таких преподавателей у нас было не так много. Были, наоборот, педагоги, которые защищали нас, слушателей.

   Например, полковник Григорьев Юрий Павлович, прибывший к нам тоже из Академии им. Н.Е.Жуковского и читавший курс сопромата, имел свою точку зрения, с которой подполконик Писарев не соглашался.

   Юрий Павлович говорил:

   - Как я могу поставить "неуд" слушателю, который окончил десятилетку, среднее военное училище, прослужил без замечаний несколько лет в полку, прекрасно выполняя свои обязанности и прослушал курс у нас в училище. Это мы что-то не дорабатываем, если человек с таким послужным списком не может ответить на "удовлетворительно".

   Разумеется, мы, слушатели, с восхищением воспринимали позицию полковника Григорьева, хотя начальник факультета говорил, что Юрий Павлович расхолаживает и размагничивает нас от концентрации наших усилий в стремлении к отличным показателям в учёбе. Дебаты на этих уровнях не мешали нам с пониманием относиться к позиции подполковника Писарева.


    Глава 257. Как мне не хватает "полковых" ребят.

   Сказать, что я за более, чем восемь лет в армии, не научился осваиваться в новых коллективах, такого нельзя. Даже нельзя об этом подумать. Но и воинских коллективов, где пришлось вновь осваиваться, я пока прошёл не так много. Среднее техническое военное училище, полк, где мы стажировались, в городе Телави и полк в ГСВГ, где я служил почти пять лет. И вот, теперь высшее военное училище, где я буду познавать "азы" высшей школы. Это, конечно, не такой большой послужной список, но уже и не маленький, чтобы с ходу научиться осваиваться. Это моё четвёртое место службы в армии. А если к ним добавить и Харьковский авиационный институт, куда я пытался поступать, то набирается столько мест, где я пытался адаптироваться, что можно считать меня "чековеком с опытом внедрения и адаптации".

   Но, что из этого опыта я мог взять для учёбы в высшем учебном заведении? И учебная нагрузка другая, и задачи другие, да и условия совсем другие, даже не считая бытовых и семейных неудобств, которые я пока отношу к " тяготам и лишениям в воинской службе", как сказано в воинских уставах.

   Провожая меня на учёбу, "полковые" ребята желали, чтобы у меня всё было хорошо и даже за это провозглашали тосты. Но тосты тостами, но жизнь, это - не застолье и она вносит почти ежедневно свои коррективы.

   Как мне не хватает здесь моих "полковых" ребят, которые могли бы мне помочь в любом вопросе советом, а то и делом. Да и начальники, неизвестно, какие мне здесь попались.

   Во первых, встретили меня здесь как-то настороженно, всё-таки из-за границы приехал. А, значит, как-то туда попал, несколько лет тому назад. А вот они, многие, служили в полках здесь, в Союзе, а это уже считается "категория" пониже во всех отношениях и позволяет инициировать какую-то "не очень хорошую" зависть.

   Раз служил в "тёпленьком месте", то теперь должен "хлебнуть" по полному "тягот и лишений воинской службы". Так рассуждали не все, но многие, особенно те, кто поступал из гарнизонов несколько удалённых от цивилизации, хотя таких я среди наших слушателей не наблюдал. Были из ближайших гарнизонов, из Белорусского военного округа, из Ленинградского и Московского военных округов, несколько человек с Балтийского флота.

   Так что мы, ребята из Группы советских войск в Германии, разбавили "союзных" авиаторов, но нас не набралось и двух десятков, так что мы были теми, на кого можно было указывать пальцем, как на счасливцев, которые оказались глупцами, что уехали поступать в ВВУЗ из-за границы. Хотя, например, я поступал из-за границы, когда закончил там службу и на следующий год мне должна была придти замена, тем более, что я поступал на пределе возрастной категории, которую принимали на очное отделение в ВВУЗы. А несколько человек из нашего набора, поступали, которые прослужили в воинской части только один год, что мне показалось очень странным, хотя в дальнейшей моей службе, я встречал такое не один раз. Это сразу говорило, что такой человек имеет где-то "наверху" хорошее прикрытие или от него в воинской части просто "избавились" по каким-то причинам, так как поступать согласно документам, можно было только через два года и более службы в полку на соответствующей должности и никак не ранее.

   Вот и оказался я в ситуации, когда мне здесь не хватает "полковых" ребят, которые могли меня всегда поддержать.

   Да, в полку мы между собой иногда не понимали друг друга, а иногда и обижались друг на друга, но как только кому-то было плохо, мы все группировались и старались помочь, чтобы выпутаться из какой-то сложной ситуации.

   Служба в одном гарнизоне, в одном полку, она не только сплачивает нормальных людей, она их цементирует вместе, даже тогда, когда они находятся очень далеко и не всегда это понимают. Чаще всего я воспринимал своих сослуживцев, как своих родственников по профессии, с учётом того, что родственники часто живут далеко, а сослуживцы живут рядом и к ним можно обратиться с любой просьбой и за любой помощью. Сослуживцы, как и родственники, имеют каждый свою "градацию". С этим мы служили в одном полку, а с этим мы ещё и жили по соседству или даже в смежных комнатах, а то и в гарнизонной гостинице в одной комнате и не один месяц, а некоторые и не один год.

   Вот когда уезжаешь из полка или из эскадрильи, то всегда не хватает тех, к кому ты мог обратиться за советом и за помощью и они тебе никогда не откажут. А когда их нет, ты теряешься и делаешь серъёзные ошибки. Полк, как войсковае единица, это тот организм, где один человек зависит от другого и, если командиры подобрали людей так, что они зависят друг от друга, в хорошем смысле слова и каждый уверен, что ему помогут, то это настоящий воинский коллектив, где понятие "зависит" рассматривается, как каждый в любой момент поможет другому и никак не может быть иначе.

   Вот приехав в Ригу, в свой теперь ВВУЗ, я понял, что мне надо по новому выстраивать дружеские и товарищеские отношения в новом коллективе. Но как это делать, я ещё не понимал.

   Сначала я оценивал каждого по нескольким критериям и только после этого пытался установить, кто этот человек есть для меня: друг, товарищ, сослуживец, коллега, одногруппник или ещё кто-нибудь из какой-то другой категории.

   Постепенно у меня вырисовывалось несколько кругов общения, в которые входили те или иные люди из моего окружения. И вдруг я понял, что в этих "кругах" вокруг меня не должно быть людей, которые имеют на меня отрицательное влияние. Их надо исключить. Да, влияющих больше или меньше на меня, это другое дело, но чтобы "втягивали" меня в какие-то неблаговидные дела, таких не должно быть. В этих кругах, около меня, должны быть мои друзья, товарищи, сослуживцы, коллеги, одногруппники, знакомые и другие личности, но все они не должны иметь категорию с отрицательным знаком. У каждого должно быть от одного до семи плюсов. Периодически число плюсов у каждого должно возрастать или снижаться от одного до семи. Причём,обоснование появление или исчезновение каждого плюса должно быть обосновано объективно и основательно.

   А вот, если человек будет уличён в неблаговидном поступке против меня или против кого-то из моего окружения, вот только тогда с него можно снять один "плюс".

   Ближайших ко мне людей я оценивал более тщательно, а более удалённых людей - не столь тщательно и сильно к ним не "предирался", так как они на меня или на моё окружение не очень влияли. Тогда "затраты" на определение" лояльности этих людей были значительно большими, чем они наносили мне вреда, да и знали они меня значительно меньше, чем моё ближайшее окружение. В итоге, я никак этим людям не ставил в упрёк их удалённые "плюсы", а только их "опасался" и старался этих людей к себе не приближать, а держать их на расстоянии. И всё шло хорошо, а главное - без особой "головной боли" с моей стороны. Да и этих, "нелояльных" ко мне людей я особо "не напрягал", чтобы не будоражить весь коллектив. Вот такой у меня был "личностный" подход в коллективе. Я этим ни с кем не делился, но себя этим несколько обезопасил и, как показало время, делал это не напрасно. У меня не появлялось больше ситуаций, какие у меня складывались с некоторыми друзьями в школе. В этом возрасте были совсем другие жизненные критерии, каждая ошибка очень дорого стоила и для меня и для моего окружения


   Глава 258. А у нас в полку.

   Ещё в школе влюбился в самолёты. Да, в железо. Не знаю, почему? Вот, тянет и всё! Уже в девятом классе я почти наизусть выучил дорогущую по тем временам книгу «Реактивные самолёты мира». Уверен, единицы были, кто купил эту книгу за заработанные самим деньги. А то и совсем таких не было. В аттестате — две четвёрки, остальные — пятёрки. Решил поступать в авиационный институт. Не оценили, оказалось, там другие правила. Вот брал бы мой дедушка Зимний, взяли бы. Так и сказали на мандатной комиссии. Раз конструировать самолёты не взяли, решил идти командовать самолётами.

  Зачислили после первого экзамена по математике, остальные экзамены ходил сдавать уже как «доброволец». Через три года выдали диплом, военную форму и погоны лейтенанта ВВС. Иду по своей улице в военной форме, а навстречу — мой одноклассник, который за это время отслужил срочную службу в армии. И с таким превосходством начинает «наставлять» меня, типа, что он никогда больше «из принципа, не свяжется с армией, сыт ею по горло». Что я мог ответить? Сказать, что мне нравится работать с самолётами? Я понял, что так человека не убедить. Так и разошлись не поняв друг друга. А лет через десять узнал, что этот человек вернулся в армию, сдал экстерном экзамены, стал политработником и воспитывал солдат, прививая «любовь к своей профессии и к Советским Вооружённым Силам». Тогда я подумал:

    - А как же принципы? Но этого человека я никогда больше не встречал и ответа на этот вопрос не получил. И сейчас уверен:

   - А ведь многие изменили своим принципам и по отношению к армии, и по отношению к партии, и по отношению к государству, и по отношению... к семье, друзьям, товарищам. И это только один фрагмент ...

    Прослужив в полку пять лет, поступил в военный ВУЗ. Первый курс. Тяжело возвращаться к наукам после большого перерыва. Семью отправил к родителям, а сам вгрызался в науку проживая в общежитии. Со мной в комнате жили ещё три человека, все трое холостые. Один из них, старший лейтенант, прослужил в полку три года и два лейтенанта прослужили по два года.

   Как прослуживший больше всех в полку, я часто об этом вспоминал и все свои полковые были-байки начинал словами:

 - А у нас в полку …, и дальше шёл очередной рассказ.

   Не знаю, я не замечал, но о службе в полку я вспоминал с теплотой и благодарностью. А мои соседи реагировали на рассказы вяло. Но пока мы были мало знакомы, я как-то на это внимания не обращал. Но уже через семестр, один из соседей, старший лейтенант, прямо взорвался и начал с крика:

 - Надоело. У нас в полку! У нас в полку! Как будто в полку было мёдом намазано! Я, например, с отвращением шёл на стоянку и всё мечтал, когда я из полка уеду.

 - А мне нравилось на аэродроме! - отпарировал я.

   И что тут началось! Два других соседа, лейтенанты, набросились на меня и начали рассказывать, как трудно работать на аэродроме. Я возразил, что работать везде трудно, а после окончания ВУЗа будет труднее.

 -А когда я стану инженером, я работать не буду, буду руководить, отпарировал старший лейтенант. На этом спор завершился и больше эта тема не поднималась.

   Я старался реже употреблять фразу:

    - А у нас в полку...

   Вскоре ко мне приехала семья и я переехал на съёмную квартиру, а вскоре получил квартиру в семейном общежитии. Но тот наш разговор я запомнил навсегда.

   После окончания ВУЗа один из них получил назначение на должность зама по ИАС в один из полков, другой — в престижный военный НИИ на хорошую должность, но в отдалённый район с довольно жарким климатом и третий сосед — в штаб ВВС, в Москву на высокую должность. Я остался в этом же ВУЗе на преподавательской работе и больше с моими соседями не встречался и не было возможности у них спросить:

 - А как там у вас в полку (в НИИ, в штабах)?


   Глава 259. Случай на стрельбище.

   Октябрь 1967 года. Начались занятия в сетке расписания. Мы, слушатели, знакомились с новыми преподавателями, с офицерами училища, в большинстве с теми, которые здесь были, в бывшем техническом училище связи ВМФ. Курсантов первого и второго курсов перевели в г. Калининград, доучиваться, а третий курс среднего училища доучивался здесь, в Риге, так как для третьего курса нужна была учебная база для специалистов по связи, которой в Калининграде не было.

   На уровне училища наш офицерский курс курс 1-го факультета ходил в наряды помощниками дежурного по училищу, начальниками патрулей в городе Рига и полностью наряд у себя на факультете. На 2-й и 3-й факультеты по программе высшей школы был и наборы рядового состава из гражданской молодёжи.

   За месяц-полтора мы уже адаптировались и к учёбе, и к службе, и,разумеется, к городу.

   Факультетского начальства у нас было ещё мало, а кафедры мы знали только общеобразовательные: высшей математики, физики, химии и ГСМ, истории КПСС, визической подготовки и ещё несколько, которые нам читали вводные курсы, которые будут продолжены в дальнейшем.

   И куда денешься от стрелковой подготовки, занятия по которой у нас вёл наш начальник курса, в сетке рассписания кафедры "Тактика ВВС", майор Зузенко Михаил Леонтиевич. Наш начальник курса был участников Великой Отечественной войны, имеющий педагогическое образование, большой опыт педагогической работы в должности начальника курса в среднем училище и преподавателя тактики на общеобразовательном цикле среднего училища ВВС. После нескольких теоретических занятий по изучению автомата Калашникова на кафедре тактики, нам запланировали выезд на полигон, на стрельбище Рижского учебного центра (РУЦ) окружного подчинения, где проводились все стрельбы: артиллерийские, танковые, а также из личного оружия офицеров и рядовых.

   Поскольку из пистолета ПМ мы отстрелялись в своём, училищном, тире, то на полигон мы поехали стрелять из автомата, так как многие офицеры нашего курса ни разу не стреляли из автомата АК (автомата Калашникова).

   Приехав на полигон всем курсом, мы сразу почувствовали себя, как бы, свободнее, чем в учебных аудиториях училища. Кто делал вид, что собирает грибы, кто просто отдыхал, так как майор Зузенко не предусмотрел, что надо будет занять почти сто человек свободных несколько часов людей, кроме тех, кто был на огневом рубеже. Поэтому все разбрелись свободными группами и расположились, как партизаны, рассказывая анекдоты. Он было попытался навести порядок, построив свободных от стрельбы офицеров. Но не будут же стоять несколько часов в строю, даже по команде "Вольно!".

   Вот здесь,нервы у начальника курса не выдержали и он начал "срываться", то на тех, что в зоне ожидания, то на тех, что на огневом рубеже. Мы даже сами не ожидали, что майор будет так нервничать. А нервничать было от чего, особенно на огневом рубеже. Кто-то уже снаряжённый автомат, повернул в сторону, где были слушатели, кто-то не докладывал, что "Стрельбу окончил!", кто-то долго не открывал огонь и задерживал группу, а кто-то выпускал все пули "в молоко" и начальник курса не мог принять решение, ставить им "неудовлетворительно" или давать повторно выполнить упражнение, чтобы натянуть средний балл курса, хотя бы на "троечку", так как в этой обстановке "хорошая стрельба" как-то не клеилась. Все нервничали не меньше, чем начальник курса.

   Одну смену начальник курса отправил с огневого рубежа, что-то ему там не понравилось и он их "с шумом" отправил, чтобы они "подготовились" и тогда, после всех, отстреляются.

   Ребята пришли с огневого рубежа все какие-то озлобленные и взъерошенные и начали упражняться в том, кто что думает о начальнике курса. Кто-то даже высказался, что, если бы майор ещё, что-то начал говорить, то этот слушатель повернул бы в его сторону автомати выпустил бы очередь поверх головы, чтобы попугать. А дальше будь, что будет. Ребята начали говорить, "что это уже слишком", это полнейшая глупость.

   Вот тут подошла и моя очередь, кто-то крикнул:

   - Хандурин! На исходный!

   Я сплюнул три раза, очень большое напряжение создалось вокруг, и побежал готовиться. Получил автомат от предыдущей смены, получил десять патронов, по команде снарядил рожок автомата и доложил, как все, о готовности к стрельбе.

   Поступила команда занять огневой рубеж и, когда мы уже лежали за бруствером, начальник курса подходил к каждому и сапогом поправлял наши ноги, так как ему казалось, что мы не совсем правильно приняли положения для стрельбы лёжа. Я в это время оглянулся и, наверное, майору показалось, что я посмотрел на него не совсем доброжелательно, так как он приказал встать и начал что-то говорить о правильности положения "лёжа" для стрельбы.

   Тут у меня нервы не выдержали. Я положил уже снаряжённый автомат на бруствер, повернулся и, на удивление всем, ушёл с огневой позиции. Михаил Леонтьевич как-то сразу опешил, как и все, и даже не дал команду вернуться. И правильно сделал.

   После этого майор поднял остальных ребят, с уже снаряжёнными рожками автоматами и отвёл на исходную позицию.

   Поскольку весь курс видел этот инцидент неповиновения, то начальник курса сам растерялся и не знал, как ему поступить. Но у него был богатый педагогический опыт и он нашёл выход из положения. Хотя и временный. Эта ситуация, как будто окатила его холодной водой.

   После этого он построил всех, кто ещё не отстрелялся, вывел меня перед строем и сказал, что всем надо более чётко выполнять все команды и вывел нашу группу, в том числе и меня, на огневой рубеж уже более спокойно.

   После того, как мы отстрелялись, я поразил мишень на "отлично", он вызвал ту группу, которую ранее отстранил и после этого стрельба прошла спокойно, как будто ничего не произошло.

   Когда мы возвратились с полигона в училище, начальник курса сказал, чтобы я зашёл к нему в кабинет. Сняв шинель, я постучался в кабинет и после "Войдите!" зашёл и доложил, что "Старший лейтенант Хандурин по вашему приказанию прнибыл!".

   Разговор сначала был скованный, затем я откровенно сказал, что обстановка была настолько напряжённая, что кое-кто хотел даже пострелять в воздух из протеста. Правда, я не сказал, что "в воздух" в сторону начальника курса. После чего майор сразу спросил:

   - А кто это такой храбрый?

   На что я ответил:

   - Да теперь я уже и не помню, кто это был, - и Михаил Леонтьевич не стал настаивать.

   Далее он со мной разговаривал более спокойно и с этого дня у меня с начальником курса установились нормальные отношения: я к нему хорошо относился и он у меня часто спрашивал, как у меня дела.

   Когда я вышел из кабинета, ребята, кто был близко, спрашивали:

   - Ну, что?

   И я ответил, всем сразу:

   - Да, ничего. Поговорили, как начальник с подчинённым. Я пообещал ему, больше не срываться, - сказал я, хотя ничего такого я майору не говорил. Но почему-то захотелось показать, что начальник курса одержал надо мной верх. И себя я не считал таким уж плохим человеком


   Глава 260. Задача - удержаться.

   Первый семестр моего обучения в Рижском ВВИАУ близился к завершению. Приближались и экзамены. С одной стороны всё как бы шло нормально, а с другой - не было никакой уверенности, что я сдам нормально все экзамены по тем теоретическим дисциплинам, которые нам читали в этом семестре. Тем более, что по училищу поползли слухи, что будут отчислять за время обучения 20-30 человек, так как выпустить должны сто человек, а набрали нас сто тридцать человек. Говорили:

   - Мол, первый набор, он "экспериментальный", чтобы испытать, сколько будет оставаться с хорошими оценками после каждого семестра обучения, особенно после первых трёх.

   Если учитывать, что многие из нас порядком подзабыли, что изучали в школе, а у меня с того времени прошло более девяти лет, то это существенно нас "напрягало". И хотя я себя периодически поддерживал на уровне школьных знаний (поступление в институт, поступление в среднее училище, поступление в высшее училище), но знания "таяли на глазах". Поэтому, все, в том числе и я, опасались не выдержать учебных нагрузок высшей школы. А если учитывать разные сложные конфигурации процесса и условий обучения во вновь созданном высшем училище, то мы слегка вздрагивали при вспоминании о первых семестровых экзаменах, совершенно новом для нас испытании.

   Да и преподаватели на лекциях и на практических занятиях грозили нам, как школьникам, что они на нас "отыграются" на экзаменах за нашу якобы лень, хотя маловероятно, что на курсе были такие, кто из-за лени не выполнял задания или не повторял лекционный материал к каждому занятию.

   Вот так и получилось, что все нам грозили разными карами, хотя мы не знали, а что будут представлять собой экзамены по читаемым дисциплинам в высшей школе и чем они отличаются от вступительных экзаменов или от экзаменов в среднем военном училище.

   И вот наступило время семестровых экзаменов. Первые экзамены были вообще какие-то "сумбурные", нельзя было понять, какой уровень усвоения знаний от нас требуется. Как оказалось, кафедры училища не разработали своих критериев оценки слушателей на экзакменах. Да и кто мог разработать такие критерии, если большинство наших преподавателей впервые читали лекционные кусры и сами ещё продолжали осваивать лекционный материал, переделывая всё это "на ходу" под присылаемые в училище из академии имени Н.Е.Жуковского программы.

   Поэтому, за первый семестр экзамены мы сдавали, словно соревновательную борьбу за наше удержание в стенах училища имени Якова Алксниса, а не за знания дисциплин.

   Только после сдачи экзаменов за первый учебный семестр, мы поняли, что и в каком иобъёме от нас требуют педагоги. А поскольку в нашем училище не было ещё выработано своих критериев оценок наших знаний, то мы старались не конфликтовать с педагогами, даже, если они где-то ошибались. А такое было часто. Читают лекцию по высшей математике и где-то минут через двадцать лектор говорит:

   - Нет, здесь мы будем делать по-другому!

   И начинает всё это удалять с доски. Мы тоже всё это перечёркиваем в конспекте и конспектируем новый материал, который даёт преподаватель.

   Это же было иногда и на лекциях по физике и по химии. Разница была в том, что на экзаменах мы перед препотавателем подобный "фортель" избразить не могли.

   Мы сдали первые экзамены уже обучаясь в училище и мы теперь для педагогов стали как бы "своими", хотя лекторы по высшей математике и физики долго не хотели признавать нас "своими". А тут ещё один "пунктик" вмешался в наши отношения с педагогами. Они узнали, какие у нас должностные оклады по предыдущим должностям и начали их сравнивать со студенческими стипендиями и по существу начали нас "гнобить" именно за наши оклады, упрекая нас:

   - Вы такие оклады получаете, больше, чем у нас (хотя это было не так), а учиться у вас нет желания. Вас за это надо отчислять! - и начали нас "гнобить", пока начальник факультета не "разобрался" и прекратил эти "наезды".

   Лично для меня первый семестр был завершён почти хорошо. Я не получил ни одной неудовлетворительной оценки. За шесть экзаменов я получил: две оценки "удовлетворительно", две оценки "хорошо"и две оценки "отлично". Это означало, что средний балл у меня за экзамены в первом семестре получился "хорошо", чего я сам не ожидал. А если учытывать большой перерыв в учёбе и тот факт, что я совершенно отвык сдавать учебные экзамены, то задачу первого семестра я выполнил и не так уж плохо. Для меня: задача - удержаться в училище, становилась выполнимой реально.

   После сдачи экзаменов нам был положен двухнеднльный отпуск, не считая дороги и я первым же рейсом вылетел из Риги в Харьков, к семье, а из харькова мне было "рукой подать" до посёлка Эсхар, Харьковской области, где у родителей были дети и жена. Мои родители жили в этом же посёлке.

   Пять месяцев вдали от семьи сказались на моих отношениях с детьми. Если старший сын, которому было четыре с половиной года, просто отвык от меня и был рад моему приезду, то младший сын, которому не было ещё года, реагировал на моё появление настороженно и привыкал постепенно.

   Почти каждый день моего отпуска, мы с Нелей обсуждали, когда и каким образом она с детьми будет переезжать ко мне, в Ригу, так как не всё же время им жить у родителей, в посёлке.

   Решили, что на Майские праздники Неля приедет ко мне одна, а уже после завершения второго семестра, когда я буду уверен, что учёба у меня идёт нормально, она с детьми приедет в Ригу, а я, к этому времени, постараюсь подыскать квартиру для постоянного проживания, так как училище своих жилых площадей для семейных слушателей не имеет. На том мы и порешили.

   Следует сказать, что я сильно отвык от общения с гражданским населением, хотя и не был "в заточении", но как-то общих тем с гражданскими у меня не находилось. Это примерно так же, как и восемь лет тому назад, когда я приехал в первый отпуск после первого семестра учёбы в среднем училище. Теперь же у меня жена и двое детей, с которыми надо далее обустраиваться в жизни.

   Да и не был я давно на Эсхаре. Несколько раз я ездил в Харьков на электричке и вот здесь меня поразила какая-то "новизна" того, что я видел вокруг. Что-то не очень поразило меня, как будто я попал на другую планету.

   Когда я ехал на электричке, то по сторонам от железной дороги было построено много частных домов, которых раньше я не видел. Но не сами дома меня привлекали, а их внешний вид. Изгороди и крыши были выкрашены в ядовито-зелёный цвет. В этот цвет красят на заводах внутренние стенки кабин тракторов, вертолётов, самолётов и другой техники. В такой же цвет начали красить приборные доски новых самолётов и вертолётов, где имеется красный "заливающий" свет кабины и приборных панелей, которые раньше окрашивались в чёрный и серый цвета.

   Тогда я понял, откуда такая краска на крышах домов или на заборах,конечно же, с заводов. Там, где выпускают тракторы или там, где изготавливают детали для самолётов. Эта краска с ХТЗ  или с ХАЗа (Харьковского авиационного завода). Ещё очень много заборов из металла, из которого штамповали сепараторы подшипников на 8-м ГПЗ в Харькове.

   Если перечислять все "народные" поделки в домах и подворьях в разных областях России и республиках СССР, то можно предположить, что 10-15 % высококачественного металла (а то и больше), оседала на этих подворьях, а промышленности СССР приходилось этот металл снова добывать в виде руды, выплавленного сырья и проката, а это значительно удорожает всю металло добывающую отрасль. Причём, следует учитывать, что такая бесхозяйственность была во всех отраслях народного хозяйства СССР, за которую никто не отвечал.

   
   Глава 261. Иногда накатывает такая "безнадёга"...

   После зимнего отпуска, завершившего первый семестр обучения в рижском ВУЗе, было какое-то двойственное чувство. С одной стороны - была какая-то "робкая уверенность", что я могу продолжаться учиться в высшем учебном заведении, а с другой - очень уж много напрасных сил затрачивается  на "удержание" в стенах этого учебного заведения и совсем немного на творческое освоенияе учебного материала по программе высшей школы. Очень уж активная "борьба" вокруг нас, слушателей, идёт между командованием факультета и педагогами училища, которые преподают на трёх факультетах училища, нашем - офицерском и ещё двух, где обучаются курсанты, набранные в ВВУЗ после окончания средней школы. Наши новые педагоги считают, что вести они себя с нами, офицерами, могут, как и с курсантами, особенно молодые преподаватели, нашего или даже младше нашего, возраста.

   Особенно стараются нас "построить" молодые преподаватели женского пола. Например, преподаватели иностранного языка придумали доклады с такой подробностью, чтобы дежурный по отделению (мы изучаем иностранный язык в составе строевого отделения) рассказывал чуть ли не всю свою автобиографию в докладе о присутствии отделения на занятиях. Да и все педагоги, особенно гражданские, что хотят, то и творят. И все ссылаются на указания начальника факультета. Пользуются тем, что училище и факультет на стадии становления высшего учебного заведения и чётких указаний по построению учебного процесса пока своих не выработали, а присылаемые из Академии им. Н. Е. Жуковского не совсем нам подходят. Здесь в Латвии и в частности в Риге, всё делается "как местным командирам хочется", начиная с того, что у нас в семестре по шесть экзаменов, хотя по документам высшей школы положено в семестре не более пяти экзаменов.

   И с чем ни столкнёшься, сплошная самодеятельность. С одной стороны, многие офицеры говорят, что из Москвы не успевают приходить документы, регламентирующие работу высшей школы, а с другой - эти же офицеры "стряпают" местные "руководящие документы", которые идут вразрез даже воинским уставам. "Домострой" какой-то.

   В полку было как-то всё чётко: все командиры военные, все руководствуются Уставами, все чётко выполняют предписания, наставления, приказы и другие документы исходящие из вышестоящих штабов. А здесь, в училище, существует три, а то и четыре категории лиц, которые всё трактуют по своему. Те кафедры, которые укомплектованы офицерами, стараются руководствоваться Уставами Вооружённых Сил СССР. Кафедры, на которые имеет влияние Политотдел училища, руководствуются и документами Главного Политуправления (Главпура). Кафедры, где все гражданские, там придумывают "кто во что горазд": от "я доложу вашему командиру" и до истерик, когда мы, слушатели, начинаем возмущаться тем, что лекции читаются "сумбурно". Это, когда лектор читает материал 20 минут, затем всё это перечёркивает, говоря, что он где-то ошибся в выводах и начинает излагать материал в новом варианте. Это часто имеет место на лекциях по физике, и высшей математике, а иногда и по химии, особенно в разделах о горюче-смазочных материалах (ГСМ).

   Когда вникаешь в этот "учебный ералаш", то "подкатывает такая безнадёга", что не знаешь, как из этого учебного "капкана" выбраться. С одной стороны понимаешь, что "классические " науки закончились ещё в школе, а здесь всё сложнее и шире, но не настолько же, что почти каждая половина или четверть лекции даётся в "ошибочном" варианте, который надо перечёркивать, а затем конспектировать и воспринимать по новому. И вот эта "безнадёга" иногда наталкивает на мысль:

   - А зачем я сюда поступал? - и не находишь ответа.

   Раньше, в полку, я хотя и знал меньше об интегралах, но чётко понимал своё место в сложном армейском механизме. А здесь, в училище, мало того, что тебя, как офицера, никто не обеспечивает, ни жильём, ни питанием, ни условиями для нормального обучения, так ещё и требуют выполнять какие-то противоречивые предписания. Это уже что-то не совсем военное. А ещё проидумали, что местные власти (республиканские) не позволяют нас, офицеров, прописывать в городе (в Риге) на постоянной основе. А это значит, что нам уже несколько месяцев не выплачивают, так называемые, "подъёмные".

   Такое впечатление, что везде в СССР советская власть, а здесь, в Риге, её не существует. Нам объясняют, что "вот построят нам новый дом, типа офицерского общежития, вот тогда нас там пропишут и выплатят подъёмные на семью".

   Всё это по отдельности входит в группу понятий "тяготы и лишения воинской службы", но все вместе становится "клубком" проблем для наших офицерских семей, которые даже по закону не несут воинскую службу и их не должны касаться наши "тяготы и лишения".

   Но командование училища , в том числе и Политотдел, от всего этого "открещиваются" и вместо того, чтобы что-то требовать от местных "забронзовевших латышских стрелков" и московских "крючкотворцев", всё это мягко "спускают на тормозах" и стараются "уладить" отношения между местными (республиканскими) партийно-государственными органами и центральными органами Министерства Обороны СССР в Москве. Но Рижские власти оказались более "сильными", чем Московские власти и мы вот уже несколько месяцев не получаем положенные нам "подъёмные".

   Хорошо, что я принял решение не привозить семью в Ригу, хотя и не знал, что советскому офицеру в Латвийской Советской республике будет труднее обустроиться, чем в Германской демократической республике (ГДР), где у меня была служебная квартира и все условия для нормальной жизни и работы.


   Глава 262. Нулевой цикл факультета

   Когда мы начинали 1967-68 учебный год, то никакого факультета №1 в Рижском ВВАИУ имени Якова Алксниса по существу не было, были только разные планы и распоряжения.

   Училище весной этого года перепрофилировали из среднего в высшее. До этого оно готовило радистов и связистов для частей авиации ВМФ. Для двух других факультетов, радио и авиационного оборудования кое-какая учебная база была, были и преподаватели. А вот для нашего факультета ничего не приготовили: ни помещений, ни пособий, ни педагогов - всё делалось "с колёс". Да и что можно было сделать для высшего учебного заведения с начала весны и до начала осени? Но мы начинали учиться и почти не чувствовали, что чего-то не хватает, так быстро проходило становление. И это была заслуга начальника факультета, подполковника Писарева.

   Под учебные аудитории были переделаны несколько казарменных помещений, а общеобразовательные лекции нам читали в актовом зале училища. Хотя из актового зала не так просто сделать лекционную аудиторию, но мы особых неудобств не испытывали, хотя тем, кто садился на "галёрку", приходилось трудновато конспектировать лекции.

   Начальник факультета понимал наши проблемы, а на наши претензии и предложения сразу же реагировал. Пока мы изучали высшую математику, физику, химию и другие общеобразовательные курсы, аудитории факультета наполнялись вполне современным "железом" - препарированными авиадвигателями, макетами самолётных агрегатов и систем.

   Подполковник Писарев сам читал нам два курса: начертательную геометрию и основы теории вероятности. Основы теории вероятности в дальнейшем должны были обеспечивать три базовых дисциплины: надёжность авиационной техники, безопасность полётов летательных аппаратов и боевая эффективность авиационных комплексов. Всё это мне стало известно с самого начала, так как начальник факультета по-прежнему привлекал меня к подготовке учебных пособий для слушателей нашего факультета. В последствии он сказал, почему я попал в зону его внимания. У меня в личном деле он увидел запись, что и в среднем училище, и в авиационном полку я принимал участие в изготовлении учебных пособий и участвовал в рационализаторской работе. А мне это было интересно.

   Слушать лекции подполковника Писарева было интересно ещё и потому, что он ещё не стал педантом-педагогом, а оставался пока больше авиационным инженером с педагогическим уклоном. Он понимал, как нам трудно от "железа" в строевой части переходить к теории вероятности или математической статистике.

   Когда Виктор Николаевич написал на доске основную формулу Теории вероятности, формулу Байеса, то мы сразу же зашумели, не понимая её смысла. Но он остановил нас и предложил нам пойти по пути самого Байеса, как тот бросал монету с орлом и решкой и рассказал, как просто выводится эта формула. Мы тогда несколько дней на самоподготовке бросали монету и сами считали сколько раз она упадёт орлом вверх, а сколько - решкой. И нам тогда показалось, что мы сами вывели эту формулу. Так подполковник Писарев приучал обыкновенных авиационных техников мыслить категориями теории вероятности, чтобы мы в дальнейшем становились гарантами надёжности, безопасности и эффективности в авиации. И это ему удавалось.

   Параллельно с работой по руководству факультетом и чтением лекций, Виктор Николаевич искал по всем ВУЗам педагогов для базовых авиационных дисциплин, которые должны были читаться через год. На кафедру аэродинамики и динамики полёта он пригласил из Москвы доктора технических наук полковника Рулёва, а на кафедру сопромата - члена-корреспондента Латвийской Академии наук Айбиндера, который прямо-таки внушал нам, что мы ни чуть не глупее его, а он только на пол секунды быстрее нас соображает и любил повторять:

   - Может быть вы здесь, в Риге, и умный человек, но у нас, в Одессе, вы были бы еле-еле идиот.

   Мы его обожали за то, что он никогда не ставил "неуды", обосновывая это тем, что:

   - Поставишь Вам "неуд", а Вы будете гордиться, что проиграли в споре у доски не кому-нибудь, а членкору академии. Нет уж, увольте. Получите своё "удовлетворительно" за правильную терминологию и пусть Вас всю жизнь мучает совесть.

   А затем добавлял:

   - Хотя, что я говорю! Для Вас - пять минут позора, а зачёт на всю жизнь. Вот сдадите мне сопромат и можете жениться.

   Это он добавлял, зная, что большинство из нас были женаты.

   Приглашённые на факультет педагоги были настоящими личностями, которыми мы реально гордились, что они у нас преподают.

   Начальником кафедры конструкции и прочности летательных аппаратов Виктор Николаевич пригласил доктора технических наук подполковника Виноградова Ростислава Ивановича. Кроме научных работ, подполковник Виноградов был известным специалистом в истории развития авиации и его книгой "Самолёты СССР" многие начинающие авиации зачитывались. Он лично был знаком со многими конструкторами советских самолётов и даже одно время работал рядом с ними.

   Подполковник Писарев знал, что Ростислав Иванович хороший организатор и поручил ему возглавить на факультете научно-техническое общество и слушательское (затем, курсантское) конструкторское бюро.

   Факультет начал расширяться и ему уже не хватало места в старых зданиях училища. Тогда начальник факультета "выбил" в Москве, в ВУЗ ВВС средства, на лабораторный корпус, в котором и разместился с 1971-го года 1-й факультет. Уже через короткое время огромное здание было построено и мы уже учились в новом лабораторном корпусе.

   Теперь у факультета был лабораторный корпус с лекционными аудиториями и классами-аудиториями для лабораторных работ, и практических занятий. Был тренажёрный класс и аэродинамическая труба.

   У факультета был огромный ангар, построенный ещё в начале века, где располагалась кафедра конструкции и прочности летательных аппаратов, а также вместительная приангарная бетонированная стоянка самолётов, куда уже начала поступать новая техника: МиГ-25, лидерные МиГ-23, последние модификации МиГ-21 и современные вертолёты. С заводов поступали смонтированные стенды для учебных классов различных самолётных систем и действующих макетов систем и агрегатов.

   Постепенно стали вырисовываться на факультете и кафедры, хотя на них было от двух до пяти человек. Это были начальники кафедр или лица исполняющие их обязанности и старшие преподаватели, они готовили лекционные и методические материалы по курсам, которые должны были вскоре изучаться на кафедрах.

   Когда мы впервые построились курсом 1-е сентября, то на приангарной стоянке было три МиГ-19, пять Ил-28 и вертолёт Ми-4. Уже через несколько месяцев в ангаре и на приангарной стоянке появились Як-28, два МиГ-21 и два Су-7. К этому времени приангарная площадка считалась учебным аэродромом, хотя там никаких аэродромных занятий не проводилось, мы изучали только общеобразовательные предметы.

  Мы как-то смутно представляли, как будем изучать технику, так как даже с новыми прибывшими самолётами, это была не та техника, которая нужна была для подготовки современного авиационного инженера. На одном из собраний нашего курса, начальник факультета обрисовал нам, как он видит наш новый учебный аэродром к тому времени, когда нам надо будет выходить на практические занятия по практическому обслуживанию авиационной техники. А ведь в это время не было даже определено место, где будет размещаться учебный аэродром. Подполковник Писарев оказывается представлял наш учебный аэродром таким же, как и учебный аэродром в Академии имени Н.Е.Жуковского, по программе которой мы учились и ставил задачи сделать его именно таким.

   Кроме классических инженерных дисциплин на факультете Виктор Николаевич добился, чтобы в училище впервые разрешили открыть дополнительную кафедру, где читались бы совершенно новые курсы, такие как "Безопасность полётов летательных аппаратов" и "Боевые авиационные комплексы и их эффективность". В то время это был прорыв в неизвестность. В военно-воздушных силах только создавалась служба по безопасности полётов, а на факультете подполковник Гущин Виктор Кузьмич уже готовил лекции и практические занятия по курсу "Безопасность полётов летательных аппаратов".

   Была у подполковника Писарева ещё одна забота, которая лихорадила и наш курс, и факультет. Это - отсутствие жилья для офицеров-слушателей и их семей. Дом под общежитие офицерского состава начали строить со второго семестра нашего обучения и строили довольно быстро, но за это время у многих слушателей возникали проблемы с жильём, которые, к сожалению, ни начальник факультета, ни начальник училища не могли решить. Но Виктор Николаевич составил себе график и с замполитом факультета регулярно, раз в неделю наведывались на стройку и очень подробно разбирались, по какой причине задерживается строительство. Зная его принципиальность, строители старались вкладываться в график, чтобы избежать разговора с начальником факультета. Только благодаря настойчивости подполковника Писарева мы в середине четвёртого семестра (8 мая 1979 года) вселились в новые квартиры офицерского общежития и наши мытарства с жильём закончились.

   Обстановка на факультете входила в ритм высшего учебного заведения. К этому времени на факультет был произведен третий набор слушателей-офицеров и он стал последним, так как четвёртый набор был уже из гражданской молодёжи.

   Теперь курсантов Виктор Николаевич доверил своим заместителям и курсовым командирам, а офицерами-слушателями занялся вплотную и основательно. Во-первых мы уже выходили на ремонтную и заводскую практики, а во-вторых, нам уже выделили дипломных руководителей и мы собирали материалы для дипломных работ и дипломных проектов, хотя до проектирования было ещё очень далеко.

   В это время перед факультетом Главком ВВС поставил задачу - выпустить в один год из нашего училища сразу два курса, так как в Вооружённых Силах выявился недостаток офицеров-руководителей с высшим образованием (госприёмка, НИИ ВВС, авиационные полки). Поэтому нам сократили срок обучения на четыре месяца, не сокращая академической программы обучения, а следующему за нами курсу сократили учебную программу на год. Мы выпускались к 23 февраля 1972 года, а следующий курс выпускался в июле месяце этого же года. На число часов занятий не сокращали, а уплотнили сетку расписания. Это была основная головная боль уже полковника Писарева, так как на два курса руководителей дипломных проектов на кафедрах не хватало.


       Глава 263. Техник против доцентов.

   Почти год я учусь в Рижском ВВАИУ имени Якова Алксниса, которое расположено на берегу красивого озера Киш, на окраине не менее красивого города Риги. Училище вплотную примыкает к городскому лесопарку или Межапарку, как правильно на латышском.

   Учиться мне нравится, даже в довольно сложных бытовых условиях и с учётом большого перерыва в учёбе, после окончания школы прошло девять лет и после окончания среднего училища прошло пять лет. За пять лет в полку я подзабыл, как надо строить свой учебный режим, так как работа на авиационной технике предполагает совсем другие методы решения повседневных задач. Да и общаться с преподавателями как-то стало трудновато, между мной и преподавателями отношения не прописаны уставом, по которым я раньше жил, они могут творить любой беспредел, а мне и пожаловаться некому, так как я зависим от них и больше ни от кого. Даже командиры мне не могут чем-нибудь помочь, именно так построен учебный процесс. Но я постепенно втягиваюсь и привыкаю вращаться в этой странной для меня системе.

   В полку я был уважаемый человек, от которого зависело выполнение полётных заданий, зависели исправность техники и безопасность полётов. Здесь же я был одним из 130 слушателей, которые были "рабочим материалом" для педагогов высшей школы, считающих себя "уважающими людьми", такими, как я считал себя в полку. Вот и школили эти педагоги нашу слушательскую "серую массу".

   Первую, зимнюю, сессию я сдал удачно и сейчас, в июле, мы сдаём экзамены уже за первый курс. Сложность летней сессии в том, что мы в Риге учимся по учебной программе Академии имени Н.Е. Жуковского, которая находится в Москве, а в Рижское ВВИАУ это первый набор и ещё апробированных своих учебных программ нет. У нас пятилетняя программа, а следующий курс набирается по четырёхлетней программе и получается, что мы должны выпускаться в один год. Когда посчитали, то оказалось, что руководителей дипломных проектов не будет для всех хватать. Решили нам сократить срок обучения на три месяца, не сокращая учебную программу. С лекциями и практическими занятиями получалось всё хорошо, а вот с экзаменами никак не получалось, так как экзаменов в сессию должно быть не больше пяти. И руководство училища пошло на маленькое нарушение, объединив два родственных экзаменов в один, но с выставлением двух оценок. В эту сессию мы должны сдавать общий экзамен по математическому анализу и аналитической геометрии, так как и то, и другое относилось к кафедре по высшей математике.

   Особого беспокойства по этому я не испытывал, так как по кафедре высшей математике у меня задолженостей не было и предыдущую сессию я сдал хорошо. Да и у заведующего кафедрой Евгения Тихоновича Сморкачёва, он читал матанализ, и у старшего преподавателя Леонида Яковлевича Гринглаза, он читал аналитическую геометрию, в этой сессии ко мне никаких претензий не было я ни к кому не попадал "на карандаш". Я не был закоренелым должником, все текущие работы и контрольные летучки сдавал вовремя и с положительными оценками. Доценты на меня и я на них были не в обиде и без особых претензий.

   Остальные четыре экзамена мы уже сдали, один из которых я сдал досрочно, чтобы больше времени готовиться к этому "комплексному" экзамену.

   Но была у меня ещё одна сложность. Ко мне в Ригу как раз перед сессией приехала семья, которая жила до этого под Харьковом и семейные заботы тоже несколько усложняли подготовку к экзаменам, но не настолько, что это меня беспокоило, тем более, что четыре экзамена я уже сдал.

   И надо же так случиться, что поскольку я сдал один экзамен досрочно, то меня назначили в наряд, это делали для досрочников всегда. этот наряд попался мне за шесть дней до экзамена по матанализу и аналитической геометрии.

   Наряд как наряд, ничего необычного, начальником патруля по городу. В комендатуре гарнизона мне выделили двух патрульных, курсантов 1-го курса из нашего же училища, с радиофакультета. Один патрульный щупленький, небольшого роста по фамилии Зайцев и второй-посолиднее, Саша Пчёлкин. Сразу же выяснилось, что они ни разу в городе Рига не патрулировали, хотя оба были рижане.

   Маршрут нам достался в микрорайоне Ильгуциемс, от аэропорта и до пивзавода. Маршрут нормальный, но по пути расположен стройбат и два женских общежития. К тому же это было воскресенье.

   Патрулирование проходило как всегда, кого-то задерживали, записывали в лист задержанных и направляли или отводили в часть. И так до пяти часов вечера. В пять часов попадается нам рядовой из стройбата, который никак не хочет идти в свою часть и даже оказал сопротивление. Когда он начал размахивать руками, то патрульные перепугались и боялись к нему подойти. Пришлось мне самому снять с него ремень и связать ему руки, только после этого мои Зайцев и Пчёлкин стали выполнять свои обязанности. Этого солдата мы тоже отвели и сдали командирам стройбата.

   И только после этого я почувствовал, что у меня палец на левой руке то ли сломан, то ли вывихнут, и болел всё сильнее и сильнее. Когда сдавал список задержанных в комендатуре, то я ещё не очень чувствовал боль, а когда приехал домой, то боль стала усиливаться и ночью рука распухла и сильно болела.

   Поскольку я жил с семьёй за Ригой, в посёлке Ропажи-Гаркалне, то утром пришлось ехать в училище, в санчасть, а оттуда меня повезли в госпиталь на рентген и только после этого выяснили, что у меня трещина фаланги пальца левой руки. Мне наложили гипс, сделав мою ладонь и руку похожими на огромную куклу. Увидев меня дома в таком виде, вся семья ахнула, такой у меня был израненный вид.

   Но через несколько дней комплексный экзамен по высшей математике, точнее два экзамена, надо будет бороться за две оценки и я начал готовиться к этому сложному экзамену. Семья ведёт себя тихо, папа ведь готовится к ответственному экзамену. Но дети есть дети, да ещё, если их двое. Сыновья периодически прибегают ко мне с жалобой друг на друга.

   Кроме этого, мне надо было обязательно приезжать в училище на консультации, а это ещё половина дня потеряно, так как дорога в оба конца занимает не менее трёх часов, причём, не менее полутора километров пешком в одну сторону.

   Наступил день экзамена и к 8-30 я был на построении и в после начала экзамена в 9.00, в первой пятёрке вошёл в аудиторию и взял билет. Очерёдность, как везде, нами разыгрывалась заранее и я оказался в первой пятёрке.

   Взял билет, состоящий из двух частей, получил две задачи к ним и начал подготовку, на которую отводилось, как нам сказали 30-40 минут времени.

   Вопросы в билете были понятными и задачи по матанализу и аналитической геометрии тоже были подобные тем, которые мы решали на практических занятиях.

   Прошло примерно полчаса, я уже заканчивал подготовку, когда в аудиторию вошёл начальник учебной части факультета майор Богомаз, он вероятно пришёл контролировать ход экзаменов, это входило в его обязанности.

   Следует отметить, что майор Богомаз пришёл на этот экзамен не просто так, а по заданию начальника факультета, подполковника Писарева Виктора Николаевича. В первую, зимнюю, экзаменационную сессию на экзаменах кафедра математики и кафедра физики устроили соревнование по выставлению "неудов" или, как выразился начальник факультета, "устроили форменное цирковое представление".

   Экзамены по физике и математике проходили в соседних аудиториях в разных учебных группах и в перерывах преподаватели выходили в коридор и делились между собой количеством выставленных "неудов". Выходит завкафедры математики и хвастается завкафедры физики:

   - У меня уже три "неуда"!

   Через полчаса выходит "физик" и объявляет:

   - А у меня уже пять "неудов"!

   И так дошло до счёта девять и одиннадцать "неудов" в "пользу" математики, они оказались более жестокими. После этого подполковник Писарев и рекомендовал майору Богомазу лично проконтролировать, чтобы такого "цирка" больше не повторялось.

   Но майор Богомаз, появившись в аудитории, сразу обратил внимание на меня, сидевшего в ожидании очереди, чтобы идти отвечать, подперевшего забинтованной рукой голову и как бы дремавшего.

   Сделаю ещё одно отступление. Когда я был на консультации, то зашёл в санчасть и пожаловался, что палец в гипсе по ночам очень сильно болит и мне врач вместе с обезболивающим дал несколько таблеток димедрола, чтобы я их пил перед сном и спал спокойно. Я так и делал. Но сегодня утром, задел рукой за косяк двери и рука вновь разболелась, а я лучше ничего не придумал, как выпить обезболивающее и димедрол, то есть, снотворное. И меня с самого начала экзамена начало клонить ко сну.

   Вот на мою сонную физиономию и обратил внимание майор Богомаз. Начались вопросы. Первый вопрос:

   - А что у вас с рукой?

   Я ответил, что перелом фаланги большого пальца. За этим последовал второй вопрос:

   - Когда вам наложили гипс?

   Я снова ответил, что два дня тому назад. После этого майор Богомаз успокоился и приступил к своей работе, контролю за ходом экзамена. Он сидел и что-то записывал в свою рабочую тетрадь.

   Подошла моя очередь и я пошёл отвечать Леониду Яковлевичу Гринглазу. Он начал меня опрашивать по вопросам аналитической геометрии. Я ка-то вяло отвечал, сказывался всё-таки димедрол, а на задаче немного замешкался, но как-то быстро нашёл правильное решение и всё у меня получилось. После этого Леонид Яковлевич задал мне дополнительный вопрос, сказав:

   - Подумайте, -  и отошёл заниматься другими слушателями.

   Я снова уселся на своё место и начал работать над дополнительным заданием. И вот в это время я замечаю, что майор Богомаз внимательно смотрит на меня, затем подходит и начинает расспрашивать, где я получил травму. Я спокойно, ничего не подозревая, отвечаю, что палец мне сломали во время патрулирования. После этого майор Богомаз встаёт и уходит из аудитории, записав мою фамилию.

   В это время ко мне подходит Евгений Тихонович Сморкачев, завкафедры и спрашивает, почему я не иду отвечать. Он заметил мою беседу с майором Богомаз и это его заинтересовало. В ответ я объясняю, что уже ответил Гринглазу и работаю над его дополнительным вопросом. Евгений Тихонович проверяет это дополнительное задание, делает небольшое уточнение и приступает к опросу по части билета, относящейся к матанализу. Я какое-то время отвечаю на вопросы билета, затем он говорит:

   - Достаточно, - и проверяет моё решение задачи по взятию интеграла.

   Там тоже есть какая-то неточность, он её исправляет, говоря:

   - Вот так будет лучше, - даёт мне дополнительное задание, а сам уходит к другим отвечающим.

   Я быстро справляюсь с дополнительным заданием, но не могу подойти к Сморкачёву, он с кем-то спорит, затем ставит ему "неуд" и выпроваживает его из аудитории. Не решаюсь к нему, такому взъерошенному подходить. Решаю немного выждать, пока он остынет.

   И в это время в аудиторию снова входит майор Богомаз, направляется прямо ко мне и спрашивает меня:

   - Где вам накладывали гипс? - и я отвечаю, что в нашей училищной санчасти.

   Тогда он задаёт следующий вопрос:

   - Кто вам накладывал гипс? - и я снова отвечаю, что гипс мне накладывала старшая медицинская сестра в перевязочной и это всё записано в журнале.

   Майор Богомаз снова уходит, а я остаюсь в недоумении и уже обеспокоенный не исходом экзамена, а теми вопросами, которые мне задаёт начальник учебной части. В этом для меня ничего хорошего нет.

   И тут я вижу своё отражение в стекле дверцы шкафа и меня осеняет:

   - Меня приняли за махинатора на экзамене, как актёра Павлова в фильме "Операция "Ы" и другие приключения Шурика", где актёр Павлов изображает студента, который использует на экзамене радио передающее устройство.

   Там ещё есть такая фраза:

   - Профессор - лопух!

   Фильм недавно шёл по телевидению и многие его помнят. Смотрел его, наверное, и майор Богомаз, вот и придумал себе занятие - уличить меня в мошенничестве на экзамене.

   Но тут мои мысли прервал Леонид Яковлевич:

   - Товарищ слушатель, как у вас дела? - я даже от неожиданности вздрогнул, но быстро ответил:

   - Да, вот, решил ваше дополнительное задание и заканчиваю дополнительное задание, которое мне дал Евгений Тихонович.

   Леонид Яковлевич проверяет мои решения и говорит:

   - Вот здесь неточность, поэтому я вам дам ещё одно, совсем маленькое задание и, если вы с ним справитесь, у меня к вам не будет вопросов.

   Он даёт мне это дополнительное задание и снова уходит к другим слушателям.

   Я снова остаюсь без оценок и с дополнительными вопросами. Взял билет я, примерно, в 9-10, а сейчас - 12-20 и со мной никто расставаться не торопится, хотя Сморкачёв и Гринглаз вместе поставили уже пять "неудов".

   Обидно будет после такого боя с двумя доцентами получить "неуд". Нет, буду бороться. И я принимаюсь за новый дополнительный вопрос, но теперь уже не знаю, кому из преподавателей я отвечаю и кто мне может поставить окончательные оценки за этот экзамен. Я уже потерялся во времени и пространстве. А тут ещё и рука всё больше и больше отдаёт ноющей болью. От нервов это, что ли?

   Теперь я не знаю, как мне себя вести. Начать возмущаться, что меня здесь держат больше трёх часов, мне не очень выгодно - поставят вслепую "неуд" и удалят, как возмутителя спокойствия. Продолжать просто сидеть, тоже не очень удобно, хотя ко мне здесь уже привыкли, как к столу или стулу и никто не обращает внимание, обращают внимание, только когда случайно натыкаются на меня. Выбираю всё-таки второй вариант, более надёжный, как я считаю, для меня. Буду бороться за положительную оценку.

   В это время освобождается Леонид Яковлевич и, увидев меня, что-то вспоминает, подходит ко мне, как к старому знакомому и спрашивает:

   - Ну, что тут у вас?

   Я ему показываю результаты моих математических способностей, он остаётся доволен и говорит:

   - Подойдите к Евгению Тихоновичу и пускай он вам выставит окончательную оценку.

   Тут мне стало совсем непонятно, поскольку к Сморкачёву подошёл очередной отвечающий и отвлекать его было не совсем удобно. значит, мне ещё надо ждать полчаса или больше, так как Леонид Яковлевич вышел из аудитории. И я стал ждать, пока освободится Евгений Тихонович, хотя мои моральные и физические силы совсем иссякли.

   Не буду подробно рассказывать о последующих подходах то к одному, то к другому преподавателю, их было ещё несколько, но в 17-15 ко мне подошёл Евгений Тихонович, посмотрел на меня, как первый раз увидел, молча поставил на листке "удовлетворительно", затем взял мою зачётку и тоже поставил оценку, вручил как-то неуверенно мне зачётку, как будто сомневался, что она моя, и я, совсем обессиленный, вышел из аудитории.

   Все сразу бросились ко мне с вопросами. Первый:

   - Почему так долго?

   И сразу за ним - второй:

   - А почему майор Богомаз у всех выяснял, в каком наряде ты сломал руку?

   Поскольку в наряде я был в период между экзаменами, то никто толком не знал, в каком наряде я был и не мог точно ответить ему на этот вопрос, в том числе и начальник курса. Не буду же я докладывать начальнику курса о каждом сломанном пальце, да и не догадался я, что об этой мелочи надо было доложить.

   Оказалось, что уже несколько раз кто-то из начальников узнавал о моей травме в санчасти и правда ли это или я в загипсованную руку спрятал приёмо-передатчик.

   Вершиной всего этого был вызов меня к начальнику факультета, подполковнику Писареву, где вся картина этого дня выяснилась. Я даже немного вспылил, теперь мог себе это позволить, разбинтовал руку и продемонстрировал свою загипсованную ладонь.

   После этого начали выяснять, почему меня опрашивали на экзамене около восьми часов. И тут начальник факультета вышел из себя, он был педант во всём, что касалось учебного процесса.

   Все понимали, что в училище нарушался приказ Главкома ВВС о пяти экзаменах в семестр и любая комиссия могла раскрыть авантюру учебного отдела училища с шестью экзаменами в семестр. А мой случай мог это усугубить, если бы я вдруг куда-то пожаловался, хотя у меня об этом и в мыслях не было, чтобы качать какие-то права.

   Кроме всего, исчезли куда-то мои экзаменационные листы, по которым я отвечал, когда их запросил Писарев. На этих листах должно было отмечено время, когда я взял билет и время, когда я получил оценку. Нигде этих сведений не оказалось.

   Подполковник Писарев начал распекать Е.Т.Сморкачёва и Л.Я.Гринглаза. Пошли разговоры, что на них наложат взыскание. И тут мне стало понятно, что крайним в этой истории оказываюсь я. Поэтому, ничего никому не говоря, по горячим следам, я постучался в кабинет В.Н.Писарева и когда вошёл, то сразу начал каяться, что это моя вина, в том, что так всё случилось. Я начал нести разную околесицу, что очень болела рука и мне перед экзаменом пришлось выпить димедрол и поэтому я так медленно соображал и вяло отвечал, был заторможенный, но преподаватели мне пошли навстречу, учитывая моё состояние, давали отдохнуть между ответами и "неуда" не ставили.

   Не знаю, поверил ли подполковник Писарев в эту полуправду, но, как мне показалось, успокоился, и при мне позвонил майору Богомазу, что он во всём разобрался и не надо принимать меры к преподавателям. Ещё он добавил, чтобы обязательно в учебной части следили за хронометражем времени, которое выделяется слушателю для ответов на экзамене.

   По отношению ко мне Евгения Тихоновича и Леонида Яковлевича, в дальнейшем, я понял, что они оценили мой поступок, когда я попытался взять всю ответственность за ситуацию на себя. На следующем, заключительном, экзамене по математике я почувствовал даже какие-то поблажки, во всяком случае, я был узнаваемым этими педагогами.

   Вот так закончилась дуэль авиационного техника-первокурсника с двумя доцентами-математиками в стенах высшей военной школы.

   Как мне сказал начальник курса майор Зузенко Михаил Леонтьевич:

   - Хандурин, ты выиграл у кафедры и в тактике, и в стратегии.

   Для старшего лейтенанта, слушателя первого курса это была высокая оценка начальника курса, которому я не принёс очередной "неуд" в статистику курса.

   После экзамена мы в учебной группе обсуждали этот случай и ребята все согласились, что в этой обстановке у меня не было других вариантов и, что надо было поступать именно так, чтобы выйти без потерь с этой сессии.

   Сдав все экзамены, я весь отпуск отдыхал у себя в Ропажи-Гаркалне, как на даче. Солнце, небольшой ручей, где плескались дети, рядом мы с женой на лужайке. Благодать.

   А во второй половине августа, когда я загорал на лужайке, моё внимание привлекли несколько Ан-12 летевших строем "поток" в одну сторону. Это меня насторожило. А 21-22 августа 1968 года в средствах массовой информации начала появляться информация о вводе войск Варшавского договора в Чехословакию. Отдых отдыхом, но эти события напомнили мне, что я служу в рядах ВС СССР.


         Глава 264. Мечтатель с "бетонки".

   Мы знали нашего начальника факультета, как командира и начальника, который даёт взбучку каждому, кто нарушает порядок в высшей военной школе, то бишь, в училище.Мы знали, что он принципиальный, как по отношению к нам, так и по отношению к себе.

   Однако, в суете учебных дел, мы не всегда замечали, что подполковник Писарев настоящий мечтатель. Мечтатель, который большую часть предыдущей работы и службы в авиации провёл на "бетонке", то есть, обеспечивая исправность и надёжность авиационной техники на аэродромах. И только близость того места, где он служил, к Академии имени Н.Е.Жуковского, позволила ему реализовать те начальные мечты, которые у него появились "на бетонке", с первых дней настоящей работы с авиационной техникой.

   В авиационном полку он собрал бесценный статистический материал, с которым пришёл в адъюнктуру Академии, защитил кандидатскую диссертацию и после этого был назначен на должность начальника факультета в Рижское ВВАИУ имени Якова Алксниса, которое только стало высшим в системе ВВС.

   Это, на моей памяти, был единственный случай в ВВС, когда инженера из строевой части, в звании подполковника, назначали на должность начальника факультета высшего училища, сразу после адъюнктуры и защиты диссертации. Я не беру пример, когда инженера из дивизий или воздушных армий назначали даже начальниками училищ, это просто повышение по служебной лестнице, не связанная с научно-педагогической деятельность. Им надлежало только командовать.

   Уже с первых дней знакомства с Виктором Николаевичем Писаревым, было видно, что у него есть желание совершить, если не революцию, то хотя бы переворот, в подготовке кадров для всей системы Военно-воздушных сил, а не только для строевых частей, как это было в других учебных заведениях, в том числе и в Академии ВВС имени Н.Е.Жуковского, где выпускали "просто инженеров ВВС".

   С первых дней существования факультета, подполковник Писарев вёл работу в верхних структурах ВВС, чтобы выпускников факультета назначали на должности не только в строевые части, но и в военные представительства в системе Министерства авиационной промышленности, в ВУЗ ВВС и даже в космические структуры, а также в авиационные КБ и ОКБ.

   Виктор Николаевич настаивал, чтобы факультет назывался "Эксплуатация и обслуживание авиационных комплексов и пилотируемых космических аппаратов", но остальные факультеты и руководство училища начали возражать и что-то там, в Москве, не получилось. Тогда факультет получил наименование "Факультет пилотируемых летательных аппаратов". Значительно позже руководство училища очень сожалело, что не поддержали идею Виктора Николаевича.

   Нельзя было сказать, что начальник факультета был фантазёр, так как всё, о чём он рассказывал нам на офицерских собраниях факультета, было реально выполнимо, но в наших условиях было трудно достижимым. Обещания же свои подполковник Писарев выполнял, хотя строго спрашивал с тех, кто давал ему какие-то обещания, но не выполнял.

   Мы как-то слабо верили в то, что начальник факультета обещал, что для первого выпуска, нашего выпуска, добьётся хороших мест для распределения после выпуска из училища, так как это сразу станет престижным учиться в РВВАИУ имени Якова Алксниса. И он этого добился. Распределение наших выпускников было таким, что все остальные ВУЗы нам завидовали. Другое дело, что не все наши выпускники смогли реализовать себя в тех НИИ, военпредствах и ВУЗах, куда были распределены. Но это уже другое дело, не зависящее от начальника факультета, хотя он всегда напоминал:

- Не забывайте, что первое время на новом месте вы работаете на свой авторитет, а только потом, авторитет будет работать на вас и на ваш успех.

   Некоторые выпускники этого не усвоили или забыли слова начальника факультета.

   Учёбе в Рижском ВВАИУ, а затем получить назначение в престижные НИИ, КБ или престижный ВУЗ - этому завидовали даже некоторые выпускники Академии имени Н.Е.Жуковского, которая считалась колыбелью научных и педагогических кадров для ВВС.

   Подполковник Писарев, в то же время был идеалистом, так как считал, что каждый, кто пришёл в авиацию, должен быть влюблён в свою специальность и, что только тогда ему будет легко работать и служить. Вот поэтому он не понимал, как можно было стремиться поступать в высшее заведение и не выкладываться во время учёбы. Виктор Николаевич даже не предполагал, что некоторые офицеры затратили такие огромные усилия при поступлении в ВУЗ, только для карьерного роста или чтобы избавиться от работы на аэродроме, избавиться от работы на сложной технике.

   Начальник факультета настаивал, чтобы каждый преподаватель увязывал свою лекцию или своё практическое или лабораторное занятие с тем, что понадобится офицеру-слушателю в его дальнейшей работе. Особенно он требовал этого от преподавателей специальных дисциплин: аэродинамики, теории двигателей, конструкции самолётов и двигателей.

   Особенно внимательно начальник факультета следил за профессиональным ростом всех офицеров постоянного состава факультета. На факультете был разработан план-график профессионального роста, начиная с младших офицеров, начальников отделений кафедр и заканчивая профессиональным ростом молодых преподавателей.

   Младшие офицеры с высшим образованием готовились к поступлению в адъюнктуру или занимались научной работой в научно-исследовательских лабораториях, которых на факультете было три. Старшие офицеры готовились к защите кандидатских или докторских диссертаций. Подполковник Писарев считал, что если он смог подготовить материл для защиты кандидатской диссертации в жёстких условиях строевой части, то в условиях учебного заведения, сделать это значительно легче, если у офицера есть опыт работы на авиационной технике в полку.

   Теоретически начальник факультета был прав, но за те требования, которые он ставил перед любым офицером, которого он брал к себе на факультет, многие офицеры считали его "мечтателем", так как не могут все быть кандидатами или докторами наук. По этим вопросам на факультете, среди постоянного состава часто возникали не только дебаты, но и профессиональные споры. Например, полковник Григорьев Юрий Павлович, который заведовал кафедрой "Теория механизмов и деталей машин", говорил, что ему будет неинтересно работать, когда вокруг будут кандидаты и доктора наук. Как он говорил:

   - Тогда негде будет яблоку упасть, одни Ньютоны вокруг. Все законы тяготения уже известны и тогда кандидаты и доктора наук будут безработными, так как падающих яблок на всех не хватит.

   Виктор Николаевич обижался на полковника Григорьева за такой упрощенческий подход к профессиональному росту всего постоянного состава. А Юрий Павлович говорил, что начальник факультета хочет всех занять "под завязочку", чтобы у них не было времени заходить в пивные и закусочные, что за некоторыми на факультете наблюдалось. А вот к этому подполковник Писарев относился очень строго, это у него считалось самым большим дисциплинарным проступком.

   Как мечтатель-идеалист, начальник факультета считал, что если он будет во всём идеальным, то он сможет требовать от своих подчинённых тоже быть идеальными во всех отношениях. Но как-то в этом вопросе у него было не много согласных с ним. Весь факультет понимал стремление Виктора Николаевича поднять факультет на новый уровень во всей системе ВВС, но активно помогать ему не стремились, уж очень затратной казалась эта идея. Не многие стремились принести себя в жертву учебному процессу на факультете. Сторонников идеализации учебного процесса на факультете у его начальника было не очень много. Так, по мере необходимости все старались, но чтобы так отдавать себя, как сам Виктор Николаевич, стремились не многие, да и то, только на словах и лозунгах и нам, как слушателям, это было видно, как никому другому. И в этом мы даже сочувствовали подполковнику Писареву, так как многие из нас пришли в училище ещё большими идеалистами.


      Глава 265. Тихий Гений - Коля Глушко.

   С Колей Глушко я познакомился ещё при сдаче экзамена по матиматике в Харьковское ВАТУ. После того, как меня не приняли в Харьковский авиационный институт и я был обижен на всю Высшую школу Советского Союза и её чёрствую несправедливость, решил поступать в Харьковское ВАТУ, куда, я был уверен, что поступлю наверняка. Так оно и случилось.

   Педагог, которая принимала экзамен по математике, Вершута Мария Васильевна, сразу, после того, как я положил на её стол свои листы во время письменного экзамена, поставила мне оценку "отлично", под одобрительные возгласы сдающих вместе со мной экзамен.

   Таких же оценок удостоились ещё два человека из почти трёх десятков человек, выполняющих письменную работу по математике: Аркадий Каневский и Коля Глушко. Мы были уверены, что экзамены в выбранное нами учебное заведение осилим "запросто" и уже общались между собой, как старые знакомые. Так и получилось, мы, все трое, были зачислены в одну курсантскую роту, в один взвод, а с Колей Глушко - в одно классное отделение и даже в одно строевое отделение.

   Когда начались занятия, я увидел, что Коля Глушко - этакий "Тихий Гений", который всё схватывал на лету. К тому же , мы считали, что мы - земляки, так как он был из села Дубовязовки Сумской области, а я родился в селе Весёлом, в этой же области. На этом "землячестве" мы и подружились, считая себя земляками. А в Советской Армии, "земляк", это было больше, чем родственник. А дальше - больше: всё классное отделение знало, что я пишу письма Нинель Вовьянко, всем понравилось это имя, а Коля пишет письма - Тамаре Кравец.

   Коля был непохожий на других курсантов, он был типичное воплощение сельского жителя, этакого  вдумчивого, казалось бы, медлительного и никогда не ошибающегося мужика. Ему как-то удавалось ни с кем ни ссориться, хотя в мужском коллективе всегда бывают какие-тоь мелкие стычки. А кто полезетна коренастого здоровяка, у которого рулаки, как две гири. И во время занятий всем казалось, что Коля Глушко дремлет, но, если его вдруг вызывал преподаватель, то Коля "производил" почти дословно, что преподаватель излагал в предыдущие 15-20 минут. Об этом уже все преподаватели знали и редко когда Колю "беспокоили".

   Мы часто с Колей вспоминали нашу "малую родину", Сумскую область, хотя я прожил в селе Весёлом только детство, до десяти лет, а он приехал из Дубовязовки поступать в училище. Я ему рассказал, что о Дубовязовке знаю с детства, так как у нас квартировала оттуда семья, муж и жена, они координировали у нас в селе лесозаготовки для других районов.

   Коля Глушко с другими курсантами моего отделения был у меня на свадьбе  и его очень хорошо запомнил Нелин брат Серёжа. Когда  на второй день свадьбы ребята пошли искупаться на нашу речку Северский Донец, то взяли Сергея с собой. Сергей тоже полез в воду вместе с ребятами, но только Коля поинтересовался:

   - А ты умеешь плавать? - хотя Серёжа плавал ещё плохо. И тогда Коля начал учить его плавать. В этом был весь Коля Глушко.

   А поскольку это были последние дни перед выпуском, то я запомнил ещё один эпизод, когда Коля разговаривал с нашим взводным, капитаном Рубаном Нилом Иванычем. Коля тогда в шутку сказал:

   - Товарищ капитан, вот Вы и дождались, что мы стали такими же офицерами, как и Вы. Мы Вам за это благодарны.

   На что Нил Иванович расчувствовался  и ответил Коле:

   - Ладно, Глушко, не разводи здесь сырость. У меня до этого были десятки, как вы и после вас, надеюсь, что будет не меньше.

   Это мои воспоминания о завершающем этапе в Харьковском ВАТУ: переодевание в офицерскую форму, любование выпускными альбомами, прощание со Знаменем Училича и приготовление к отъезду после выпуска.

   Прошло шесть лет после выпуска, пять лет из которых я прослужил в полку в ГСВГ и год, как учился в Рижском ВВАИУ.

   Училище набирало новый набор, а мы собирались в отпуск, после очередных экзаменов. У меня перед отпуском был один наряд, патруль в город Когда я возвращался из наряда и шёл сдавать оружие, встретил Васю Левого, моего командира отделения по среднему училищу и он мне рассказал, что они с Колей Глушко приехали поступать тоже в наше училище. Я сказал, что завтра зайду к ним в расположение абитуриентов и встречусь с Колей Глушко.

   Когда, на следующий день я зашёл к ним, где располагались абитуриенты, то Вася мне сказал, что Коля самовольно ушёл вчера в город и вечером его дежурный по училищу его задержал, как нарушителя распорядка в училище и утром его по распоряжению начальника факультета отправили в часть, как бы за "самоволку", как курсанта. Начальник факультета подполковник Писарев, в этом отношении был крут на расправу.

   Я спросил Васю:

   - Неужели ты не мог что-то сказать начальнику факультета, как бывший его командир по среднему училищу?

   Вася только пожал плечами:

   - А, что я мог сделать? Я сам здесь на таких же правах!

   И я до настоящего времени жалею, что не смог помочь хорошему человеку, Коле Глушко. Я бы пошёл к подполковнику Писареву и сказал бы, кого он отчисляет. Виктор Николаевич был крут, но он был умный человек. Я думаю, он бы меня понял. Но так сложились обстоятельства и исправить уже ничего было нельзя.

   Я не знаю, как потом сложилась судьба Коли Глушко, но я тогда очень жалел, что армия "затормозила" хорошего человека. И об этом я часто вспоминаю, и о том, что моя "неразворотливость" тоже не помогла исправить эту ошибку.


          Глава 266. Генерал Виноградов. Неизвестный мне автор.   

   Ещё в школе, мечтая об авиации, я читал всё подряд: о лётчиках, о самолётах, об истории авиации, о пути человечества к покорению высот. Когда поступил в Харьковское военное авиационно-техническое училище (ХВАТУ) и мечта стала ближе — понял, что мой путь в авиацию будет не только тернистым, но и сопряжённым с большим трудом. Трудиться надо было над учебниками, трудиться надо было на технике и это всё без отрыва от выполнения воинских уставов и авиационных наставлений по специальности. Но мне хотелось больше знать об авиации, её истории, её настоящее и будущее.

   Чтобы заглянуть в это будущее, я покупал достаточно много литературы об авиации, читал газеты («Советская авиация», «Красная звезда») и журналы («Крылья Родины», «Авиация и космонавтика», «Крылья Родины» и др.). И вот в 1961 году в училищном книжном киоске я увидел книгу «Самолёты СССР» авторов Р.И.Виноградова и А.В.Минаева. И ходя я несколько лет до этого работал библиотекарем-каталогизатором и хорошо знал УДК, но книг этих авторов я раньше не встречал. Но поскольку я был одним из немногих, кто покупал регулярно книги на авиационную тематику, то девочки мне обычно оставляли что-то интересное, если это было в ограниченных экземплярах. Так было и с этой книгой. Я очень обрадовался и первые недели с интересом рассматривал иллюстрации, читал об истории создания самолётов и восхищался авторами, что они так много знают об авиации. По  сравнению с ними я чувствовал себя новичком в авиации и было такое чувство, что мне долго ещё идти до этих знаний о современной авиации, хотя я уже и учился на втором курсе, а практические работы мы выполняли на настоящих самолётах: МиГ-15, МиГ-15 УТИ, МиГ-17, МиГ-19, МиГ-21, Су-7, Як-25, Ил-28 и других.

   Но мне было интересно читать и о самолётах, на которых воевали во время Великой Отечественной войны, и о самолётах которые летали в Гражданской авиации и в системе ДОСААФ. Да и о первых полётах самолетов примитивной конструкции тоже интересно было узнать. Мы же в это время на занятиях уже изучали вертолёты, о которых в книге было очень мало сведений.

   Постепенно я погружался не только в историю авиации, но и имел дело с настоящими самолётами и вертолётами и даже уже запускал сам авиадвигатели. Правда, под руководством инструктора. Затем была войсковая стажировка, где я уже летал в составе экипажа в качестве бортового техника-стажёра. Это уже было воплощение моей мечты.

   После окончания училища меня направили в авиационный полк для прохождения дальнейшей службы и там я уже начал работать на настоящей авиационной технике. В полку были самолёты самых разных типов и вертолёты Ми-1 и Ми-4. Меня назначили начальником группы обслуживания по вертолёту и двигателю в авиаэскадрилью, где было 20 вертолётов, 15 единиц Ми-4 и пять единиц Ми-1. Это уже было хозяйство. Вместе со всем необходимым, в полк я захватил с собой и книгу «Самолёты СССР» авторов Р.И.Виноградова и А.В.Минаева. А поскольку в полку были самолёты разных типов, да ещё к нам прилетали с других частей, то я часто обращался к книге Виноградова и Минаева, чтобы поподробнее о них узнать. В полку освоил все виды работ на вертолётах: замены двигателей, их регулировки, замены комплектов лопастей и регулировку соконусности. Соконусность, это чтобы все лопасти вращались одинаково и ни одна лопасть не выбивалась из конуса. Если это происходит, то конус размывается, а вертолёт начинает трясти и ручку управления начинает «водить».


   Глава 267. Встреча с автором.

   Через три года я уже исполнял обязанности инженера эскадрильи и готовился поступать в высшее военное учебное заведение, а в 1967 году поступил в Рижское высшее военное авиационное инженерное училище (РВВАИУ) имени Якова Алксниса. Приехал в Ригу 26 августа 1967 года и с этого дня началась ещё одна часть моей биографии. И когда учился уже на втором курсе, впервые услышал фамилию подполковника Виноградова. Я не верил, что мне так повезло, что это именно «тот» Виноградов, книгу которого я всю свою службу возил с собой, как справочное пособие по истории авиации. Но оказалось, что это именно тот Виноградов Ростислав Иванович, соавтор книги «Самолёты СССР», один из авторов мною обожаемой книги.

   Подполковник Виноградов Р.И. назначен был в наше училище на должность начальника кафедры «Конструкция и прочность летательных аппаратов». К нам он перевёлся из соседнего училища ракетчиков имени маршала Бирюзова. Там он читал курс конструкции и прочности ракет. Он не так давно защитил докторскую диссертацию и начальник факультета подполковник Писарев Виктор Николаевич ходатайствовал перед начальником училища, чтобы такой ценный и опытный специалист-авиатор возглавил одну из ведущих кафедр факультета.

   Шёл 1968 год, занятия ещё по курсу конструкции летательный аппаратов не начинались, но подполковник Виноградов Р.И. уже организовал слушательское конструкторское бюро (СКБ) и провёл научно-техническую конференцию на базе своей кафедры. Конференция проходила с докладами и сообщениями на 3-х секциях: а) самолётная секция, руководил сам Ростислав Иванович; б) вертолётная секция, руководитель майор Кизима Юрий Иванович и в) секция по истории авиации, руководил один из преподавателей кафедры. Конечно, я не мог не участвовать в этом СКБ и выступал с докладом в вертолётной секции по вопросам особенности конструкции и эксплуатации вертолётов одновинтовой схемы с хвостовым винтом. Юрий Иванович оценил мой доклад, как хороший. После этой первой конференции, научно-технические конференции под руководством уже теперь полковника Виноградова, проходили ежегодно и на училищном уровне, а затем и на межучилищном уровне, а материалы докладов рецензировались преподавателями других училищ и публиковались в училищных сборниках.

   С 1969 года теперь уже полковник Виноградов Р. И. Начал читать курс «Конструкция и прочность летательных аппаратов» в нашем потоке. Слушать его было интересно, так как он иногда рассказывал интересные случаи из авиации и особенности конструкции самолётов, о которых мы и не догадывались. А поскольку он свою службу после Академии Жуковского начинал военным представителем на одном из авиационных заводов в Москве, то таких интересных рассказов у него было множество. К нам на занятия часто приходили журналисты и фотокорреспонденты или кинооператоры, которые снимали лекции и практические занятия, которые проводил Ростислав Иванович. Как-то в кабинете полковника Виноградова я увидел картину, на которой был изображён В.И.Ленин на Красной площади в окружении группы военных и все они смотрели в небо, где был виден маленький самолётик. И кто-то из офицеров кафедры тогда сказал, что этот самолёт пилотировал отец Ростислава Ивановича.

   В этот период кафедра готовила учебные пособия и я тоже, как участник СКБ, работал над лабораторной установкой по имитации колебаний типа «шимми» переднего шасси самолёта. Мы для выполнения этой лабораторной работы выезжали в Рижский институт гражданской авиации (РКИИГА), но полковник Виноградов поставил задачу учебной лаборатории, чтобы такая установка была на кафедре, так как на поездку уходило много учебного времени. Через два месяца офицеры кафедры с помощью слушателей изготовили и запустили эту лабораторную установку.


   Глава 268. Один на один с доктором наук.
.
   Заканчивался второй семестр третьего курса. Мы сдавали пять экзаменов, в том числе по курсу «Конструкция ЛА» и «Конструкция авиадвигателей». Экзамены по «Теория механизмов и детали машин» и «Аэродинамика ЛА» я сдал досрочно, а экзамен по курсу «Политэкономия» мне поставили оценку «по накоплению», по всем темам я отчитался рефератами, которые были оценены на «отлично». И как-то так получилось, что при досрочной сдаче  в экзаменационной ведомости оценки были выставлены, а в зачётке оценок не было, так как их при досрочной сдаче должны были выставлять начальники кафедр, а я не стал их дожидаться, такая вот расхлябанность, думал, что при удобном случае забегу на кафедру и мне поставят оценку в зачётку.

   И вот иду я на экзамен по курсу «Конструкция и прочность ЛА». Это первый мой экзамен в составе учебной группы и четвёртый по счёту. Зачётка у меня чистая, хотя за экзамены у меня две четвёрки и отлично по политэкономии. Захожу, беру билет, иду готовиться. Принимают полковник Виноградов Р. И., уже доктор технических наук, профессор и майор Кизима Юрий Иванович. В билетах вопрос первый — о силовом наборе фюзеляжа, вопрос второй — типы шасси, их особенности работы, вопрос третий — механизация крыла. Минут через тридцать подготовился, исписал и изрисовал схемами два листа и решаю, к кому идти отвечать, если получится выбирать. Наблюдаю, отвечает Володя Заграй, командир учебной группы. Прислушиваюсь, Володя делает массу ошибок, но Ростислав Иванович ни разу его не поправил. Это меня удивляет, но не настораживает. Делаю вывод, что полковнику Виноградову отвечать легко, хотя мне удобнее было бы отвечать Юрию Ивановичу Кизиме, он мой руководитель секции и с ним я чувствую себя увереннее. Но тут Володя Заграй получает оценку «хорошо» и я принимаю решение идти отвечать к начальнику кафедры полковнику Виноградову, фактически, вне своей очереди, так как очередь идти Валеры Сенченко, но он почему-то медлит. И через минуту я уже сижу за столом перед полковником Виноградовым.

   Начинаю отвечать. На первый вопрос билета ответ проходит без дополнительных вопросов. На втором вопросе несколько запнулся на преимуществах и недостатках велосипедного шасси, но после двух дополнительных вопросов всё выяснилось и ответ тоже был защитан. Третий вопрос, механизация крыла, мне казалось никаких неожиданностей принести не должен. Я начал перечислять все элементы механизации, рассказывать принцип их работы, разбирать нарисованные схемы и уже заканчивал отвечать, когда у меня вырвалась фраза:

    — А вот на вертолётной лопасти, когда отгибаешь вниз триммерную пластину, носок лопасти идёт вниз и вся лопасть идёт вниз.

   И после этой фразы, полковник как бы очнулся, до этого он слушал «в пол-уха», резко повернулся в мою сторону и попросил повторить, фразу, которую я произнёс. Я повторил, но поняв, что сказал что-то не то или не так, начал пояснять, что при регулировке соконусности, при отгибании триммерной пластины вниз, лопасть оказывается в несущем конусе ниже, чем была до отгиба триммерной пластины. Именно так устраняется несоконусность несущего винта.

   Что произошло после этого, я даже через некоторое время не мог вспомнить и понять. Полковник Виноградов засыпал меня вопросами по различным средствам механизации: закрылкам, интерцепторам, предкрылкам, двух щелевым предкрылкам, плавающим предкрылкам, отклоняемым носкам и т. д. Но самое удивительное, что о триммерных пластинах лопасти несущего винта вертолёта, о которой я сдуру упомянул, речи вообще не шло, но именно всё началось с этого. А я ещё усугубил положение, начав доказывать доктору наук, что я сам лично регулировал и отбивал соконусность в полку. С моей стороны это была величайшая глупость, которую я осознал значительно позже. А сейчас, во время экзамена, педагог был возмущён «незнанием элементарного» из того, что мне давалось на лекциях, за что я не заслуживаю большего, чем «неудовлетворительно», после чего мне вручили пустую зачётку и я оказался первым двоечником в нашей группе, на курсе и по этой дисциплине в училище.

   После того, как я вышел из аудитории, вслед за мной вышел Юрий Иванович Кизима и начал расспрашивать, в чём дело. Я сбивчиво, сам ничего не понимая, рассказал, как всё получилось, но никто так ничего и не понял. А я пошёл «переживать» мою первую двойку за шесть семестров в училище, тем более, что впереди был ещё один трудный экзамен.


   Глава 269. Вторая часть «Марлезонского балета»

   Но на этом мои приключения не закончились. Правда, серьёзность ситуации до меня не дошла, так как я и после этого не пошёл и не попросил на кафедрах, где я сдал уже экзамены, поставить мне оценки в зачётке. Зачётка так и осталась у меня пустая. Прост. о, я был расстроен и не подумал о последствиях. И, как оказалось, напрасно.

   Через четыре дня я пришёл с учебной группой на следующий экзамен по курсу «Конструкция авиационных двигателей». Чем-то особенным этот экзамен мне не казался и от других не отличался. Как только услышал свою фамилию, зашёл в аудиторию, доложил и после слов преподавателя майора Кардаша Семёна Тимофеевича:

    — Берите билет,  — взял билет и к нему задачу. Билет номер десять. В нём три вопроса.

   Первый вопрос — расчёт лопатки компрессора, вопрос второй — особенности конструкции кольцевой камеры сгорания и третий вопрос — существующие типы реактивных сопел. После ознакомления с вопросами приступил к подготовке. Задачу решил сразу, она была не очень трудная. Третий вопрос тоже показался знакомым. На втором вопросе немного задержался, но нарисовав схему камеры сгорания, сразу же вспомнил основные преимущества и недостатки кольцевых камер сгорания. Приступил к подготовке на первый вопрос. Сам расчёт довольно громоздкий и необходимо было вспомнить основные формулы и связанные с ними расчёты параметров. Но минут через двадцать постепенно всё сложилось и кажется логическая схема ответа была построена.

   Ожидаю своей очереди отвечать. Просчитываю, что попадаю отвечать молодому преподавателю капитану Черных Валерию Ивановичу. С одной стороны он вёл у нас в группе практические занятия, с другой — уж очень он придирается к мелочам. В этот момент майор Кардаш подходит к столу с зачётками и просматривает зачётки. И вдруг называет мою фамилию. Я встаю и он приглашает меня к своему столу. Всё, теперь не надо гадать к кому попаду отвечать. Подхожу, докладываю.

   Майор Кардаш берёт мои исписанные листы, проверяет, что там изображено, задаёт несколько уточняющих вопросов, а затем говорит:

    — А теперь — отвечайте.

   Я, как мне показалось, даже споткнулся, стоя на месте, так для меня это было неожиданно. Там же на листах всё написано и чётким почерком, всё на схемах и в формулах. Поэтому, я растерялся, начал что-то бормотать, но затем взял себя в руки и начал пересказывать всё то, что было написано на листках. Ответил на первый вопрос — никакой реакции со стороны преподавателя. Ответил на второй вопрос — тоже молчание. После ответа на третий вопрос я совершенно успокоился, так как дополнительных вопросов не было, да и какие вопросы, всё ведь изложено на листках.

   На задачу преподаватель только взглянул, взял мои листочки с ответами, молча отложил в сторону и сказал:

А теперь пойдёмте к деталям двигателя, — и после этого я не почувствовал никакого подвоха и молча пошёл вслед за преподавателям к агрегатам двигателя, схемам и плакатам.
   И вот здесь всё и началось. Дополнительные вопросы. Вопрос за вопросов. После каждого моего ответа майор коротко говорил:
 
    — Нет, —  и задавал следующий вопрос. Очень громко снова говорил:

    —  Нет! — и снова задавал следующий вопрос. Так, кажется было 14 или 16 вопросов, я уже отвечал из последних сил, был измотан и перестал считать вопросы, только слышал:

    — Нет! Нет! Нет!.

   В это время майор Кардаш стоял спиной к открытой двери в аудиторию (было жарко), я отвечал, стоя напротив двери, а рядом стоял начальник курса и всё уговаривал:

    — Хандурин, подумай, не спеши, не допускай ошибок, — он, не зная предмета, думал, что я всё отвечаю не правильно и плохо. А я не понимал, что происходит. Да, возможно и были какие-то неточности, но чтобы так плохо, я не понимал, почему так меня оценивают.

   И, когда я уже хотел "психануть" и бросить всё, пускай понимают это, как знают, в проёме открытой двери я увидел начальника кафедры полковника Дешко. Он из глубины коридора стоял и слушал, как я отвечал. И именно это меня остановило от опрометчивого моего дурного предполагаемого поступка. Я скрепя зубы проодолжал бороться уже и против преподавателя и против причитавшего рядом со мной начальника курса, он переживал, ведь ему тоже на курсе лишняя двойка не была нужна.

   Но силы были не равные и я получил свою вторую двойку и совершенно пустую зачётную книжку. И только получая из рук майора Кардаша зачётку, открытую не на титульной странице, а на пустой странице, без единой оценки, я понял, как он назначил меня своей жертвой и почему именно так был смоделирован мой ответ на билет. Он меня вычислил, как потенциальную жертву по совершенно пустой зачётке. И он начал меня добивать. И мой поезд уже ушёл.


   Глава 270. Чудо ниоткуда

   С опущенной головой я вышел из аудитории и побрёл по коридору к выходу из учебного корпуса. И вдруг меня окликают по фамилии. Оборачиваюсь — полковник Дешко, начальник кафедры:

    — Так что там у Вас? — спрашивает полковник, беря у меня зачётную книжку.

    — О-о-о! Да у Вас тут совсем пусто.

    — Товарищ полковник! У меня три экзамена уже сданы досрочно, а неуды только по самолёту и двигателю, только я не успел оценки на кафедрах проставить.

    — Вот что, Хандурин, завтра чтобы все оценки в зачётке стояли, а через два дня придёте пересдавать по нашему курсу. Принимать буду я. Успеете?

    — Так точно! Успею! Я готов! — я просто ошарашен был таким решением начальника кафедры.

    — Не радуйтесь особенно, готовтесь, будем принимать очень строго. Идите.

   И я, уже радостный, побежал. Что случилось, почему начальник кафедры принял такое решение, я так никогда и не узнал, а в тот момент мне вообще было не до этого. Я радовался, как ребёнок.

   Появилось какое-то чувство, что моя «чёрная полоса» закончилась. Я в этот же день побежал по кафедрам, чтобы мне выставили уже полученные мной оценки при досрочной сдаче. Все на факультете уже знали, что я получил два «неуда» на одной сессии и удивлялись, как это ухитриться досрочно сдать три довольно трудных экзамена и завалить два таких простых экзамена. Но щадя моё самолюбие, на других кафедрах особо мне не пеняли, да и с их точки зрения я был молодец, так как их предметы сдавал досрочно.

   Следующие два дня я всё-таки готовился к пересдаче экзамена по «Конструкции авиационных двигателей», в то время как моя группа готовилась и сдавала те экзамены, которые я уже сдал. Правда, за это время меня вызывал на беседу начальник факультета, подполковник Писарев Виктор Николаевич и начальник курса подполковник Зузенко Михаил Леонтьевич. Что удивительно, начальник факультета особенно меня не ругал, но настоятельно рекомендовал мне один из неудов ликвидировать в ближайшие дни. Так и сказал:

    — Делай, что хочешь, уговаривай педагога, но до командировки одной двойки не должно быть.

   Он ещё не знал, что по одному неуду я уже «договорился», но почему-то Писареву об этом не сказал, как-то не получилось. Что касается начальника курса, то он с меня спросил более строго, в конце разноса, сказав:

    — Я с вами ещё разберусь!

   Через два дня я пришёл на кафедру конструкции авиадвигателей, чтобы пересдать экзамен. На кафедре из преподавателей были начальник кафедры полковник Дешко и капитан Черных, им я и должен был пересдавать экзамен.

   Пришли в аудиторию. Валерий Иванович Черных стал раскладывать билеты и спрашивает начальника кафедры:

    — Ему десяти билетов хватит?

    — Разложи все, — отвечает начальник кафедры.

   Капитан Черных билетов пятнадцать разложил веером, а остальные — положил рядом в стопочку. После этого экзаменаторы сели за стол и сказали мне:

    — Берите билет.

   Я подошёл к столу, сначала хотел взять билет из тех, что были разложены веером, но затем передумал и взял билет со средины тех, что были сложены в стопку. Взял билет и чуть его не уронил, даже руки задрожали и я не своим голосом выдавил из себя, запинаясь:

    — Билет... номер десять.

   Полковник Дешко очевидно заметил моё состояние и спросил:

    — Что-то не так?

   И я быстро-быстро ответил:

    — Никак нет, товарищ полковник. Просто это тот самый билет, что был и прошлый раз, билет номер десять.

   Начальник кафедры повернулся к капитану Черных и сказал:

    — Ну что, Валерий Иванович? Думаю, не будем менять ему билет, он точно эти вопросы билета при подготовке не повторял, надеясь, что десятый билет ему уже не попадётся. Посмотрим, что он знает из этого билета с тех пор.

   Я, не поняв сначала того смысла, что было сказано, сразу ответил:

    — Товарищ полковник, я могу отвечать без подготовки.

   На что полковник Дешко ответил:

    — Нет уж, хватит экспериментов. Готовьтесь и тогда будете отвечать.

   Не буду повторять мой ответ, но после его окончания, полковник Дешко сказал:

    — Вы понимаете, что отлично мы вам поставить не можем, так как у Вас это повторная попытка, а оценку «хорошо» Вы заслужили  — и поставил оценку мне в зачётку.

   На этом моя чёрная полоса закончилась, так как пересдачу неуда по курсу «Конструкция и прочность ЛА» мне кафедра запланировала после командировки на заводскую практику, через месяц.

   После командировки я пересдал экзамен уже Юрию Ивановичу Кизиме и на этом к плохим оценкам в процессе учёбы больше не возвращался. И сделал для себя два вывода. Первый — лишнего на экзамене при ответах не говорить. Второй — не надо пытаться спорить о чём-то с доктором технических наук по любым вопросам.


   Глава 271. Новая встреча с профессором Виноградовым Р.И.

   Уже четвёртый курс. Надо было получить зачёт по «Системам управления ЛА». Когда я пришёл на кафедру то оказалось, что ведущего преподавателя ещё не было. Я зашёл в класс и стал ждать. В это время в класс зашёл начальник кафедры полковник Виноградов и спросил, что я здесь делаю. Я ответил, что ожидаю преподавателя, чтобы сдать зачёт. Он сказал:

    — Идите за мной, я приму у вас зачёт.

   Мы пришли в другой класс, он пролистал мою курсовую работу «Особенности компоновки самолёта вертикального взлёта и посадки» и спросил:

    — Где брали материалы для расчётов планера, системы управления и шасси?

   Я ответил, что заказал несколько статей в ВИНИТИ* из иностранных журналов и частично перевёл их. Профессора это заинтересовало, он перестал опрашивать меня по теории и беседа перешла в область об особенностях управления самолётом посредством газовых рулей и особенности конструкции этих рулей. После пятнадцатиминутной беседы, профессор поставил мне «зачёт» в зачётку и оценку «отлично» мою курсовую работу. Сказать, что я вышел довольным из аудитории, значит ничего не сказать.

   И какое же моё было удивление, когда через день меня начали встречать слушатели нашего курса из других учебных групп и рассказывать мне, что при сдаче зачёта полковник Виноградов демонстрировал им мою курсовую работу и говорил, что вот за такое исполнение и соответствующую защиту этой работы он ставит «зачёт», отправив некоторых дорабатывать курсовую работу. Многие ребята даже мне попеняли на то, что я слишком хорошо выполнил своё учебное задание, говоря:

    — Ну, что, ты, попроще не мог выполнить курсовик?! А если хотел отличиться, то надо было сдавать зачёт в числе последних, тогда и у нас проблем не было бы.

   И что мне оставалось отвечать им? Я просто отмалчивался или огрызался, в зависимости от того, каким тоном ко мне обращались. Вот когда мне полковник Виноградов поставил «неуд», то этих советчиков я среди сочувствующих не видел, а вот, когда самим «припекло», то сразу с претензиями. С такими «друзьями» мне было не по пути.

   Но на этом дело с моей курсовой работой не закончилось. Уже через несколько лет я узнал случайно, что эта курсовая работа находится по прежнему на кафедре, как образцовая, хотя профессор Виноградов ушёл на повышение, заместителем начальника училища по науке и учебной работе. На кафедре никто из преподавателей не рискнул заменить эту работу из образцового фонда. Тогда я сам попросил руководителя методической группы отдать мне эту работу, так как сам уже считал, что материал уже, как образцовый устарел. Моя работа базировалась на прототипе английского «Хариера», а в ОКБ А. Яковлева уже летали Як-36, Як-38 и проектировался Як-141.

   А кафедра № 13, которой руководил Ростислав Иванович Виноградов бурно развивалась. Когда он возглавил кафедру, то учебной нагрузки у педагогов кафедры ещё не было, первый набор офицеров-слушателей только осваивал общеобразовательные дисциплины, а из учебных пособий были только устаревшие типы самолётов, несколько Ил-28 и МиГ-19, на которых курсанты обучавшиеся по программе среднего училища изучали электро и радиооборудование. Вся эта техника была сосредоточена на берегу озера Киш, на приангарной стоянке, которая ещё осталась от аэродрома, который здесь бал с начала ХХ века.

   Учебные классы кафедры № 13 были в ангаре того же возраста, который требовал срочного ремонта, да и саму приангарную площадку кафедра № 13 делила с кафедрой № 11 «Эксплуатация летательных аппаратов», для которой площадка служила учебным аэродромом. Вот в этих условиях полковник Виноградов формировал кафедру с нуля. В ангаре появились несколько препарированных макетов современных самолётов конструкции КБ Микояна и Сухого, а в учебных классах — стенды систем этих же машин.

   Кадры начальник кафедры подбирал тоже своеобразно. Кроме специалистов, которые способны обеспечивать учебный процесс, эти офицеры должны были уметь и самостоятельно выполнять хотя бы косметический ремонт в ангаре и в классах. Поэтому, в учебную лабораторию подбирались люди инициативные и, как говорится, с «золотыми руками», люди мастеровые. Это дальнейшем им самим пригодилось, когда у них начался карьерный рост и они начали работать над исследовательскими работами и диссертациями, они сами изготавливали для себя испытательные стенды и механизмы.

   Через три года кафедру было не узнать, она полностью соответствовала требованиям программы высшей школы и это была гордость полковника Виноградова.


   Глава 272. Дары севера.

   Начало июля 1971 года. Мы из Каунаса, где проходили ремонтную практику, через Ленинград едем в Североморск. До Ленинграда добираемся без приключений. В Ленинграде в ожидании поезда на Мурманск бродим по городу несколько часов. Предыдущий раз в Ленинграде я был пять лет тому назад и в памяти ещё были свежи воспоминания о всех достопримечательностях города на Неве. Прошлись по некоторым знакомым местам, а на большее времени не хватило.

   К поезду Ленинград — Мурманск мы не торопились и на перрон вышли, когда все пассажиры заняли свои места. По этому маршруту я ехал впервые и всё мне здесь было интересно. Много слышал и читал о Карелии и ждал, когда будет светлое время, чтобы увидеть красоту этих мест.

   Проснулись, когда было довольно позднее утро и за окном действительно была неописуемая песенная красота: то и дело мелькала гладь озёр, голубые, зелёные и, словно покрытые инеем, ели, могучие сосны и между ними берёзы, берёзы. Изредка мелькали развалившиеся старые лагерные бараки, окружённые перержавевшей колючей проволокой с такими же разваливающимися сторожевыми вышками. Так мы ехали очень долго.

   Где-то, в районе Оленегорска, уже за Полярным кругом, вдалеке в лесу, на возвышенности увидели красивые постройки. Они были далеко и мелькали между деревьями, но было видно, что строение добротное и не так давно построенное. Старожилы, которые ехали в поезде, рассказали, что это правительственная дача, которая была построена для Н. Хрущёва и, якобы, побывав здесь, он отменил северные надбавки, сказав:

    - Я сюда отдыхать приезжаю, а вы здесь надбавки получаете за постоянное проживание, как на курорте.

    Насколько это верно трактовали соседи по купе, я не знаю, но факт, что такой разговор состоялся.

   На одном из разъездов мы долго ждали встречного поезда. Все высыпали из вагонов и, какая красота, в нескольких метрах от железнодорожного полотна словно ковром вся поляна была устлана брусничником с гроздьями крупных ягод. Нельзя было удержаться, чтобы не собирать её прямо под ногами. Мы после этого ещё долго вспоминали про эти лесные богатства Севера.

   До Мурманска добрались без происшествий и так же спокойно добрались до Североморска. Через неделю я уже был почти старожилом «на северах». Занимался своим делом, а в свободное время знакомился с окрестностями. Особенно мне нравилось в свободное время ходить на сопки. Первое время я несколько раз на скальном грунте проваливался по колено в воду. Смотришь, красивая травяная лужайка, а только станешь на неё и по щиколотку, а то и по колено в воде. Это под травой такие глубокия лунки, наполненные водой, прикрытые травой.

   Прошло ещё недели две. Однажды иду по дороге, смотрю морошка растёт, а я её ни разу ещё не попробовал. Думаю, дай сорву, попробую. Набрал полную горсть, иду себе, жую. Навстречу идёт парень и внимательно на меня смотрит, показался мне знакомым, нет, просто показалось. Я оглянулся и он оглянулся. Стараюсь вспомнить, нет, точно его не знаю.

   Пришли на обед, пообедали. Только вышли со столовой, видим объявление, что сегодня футбол на стадионе. Пошли туда. По дороге оказался магазин и мне так захотелось шоколадных конфет. Я зашёл и взял триста граммов «Буревестника». На стадионе, пока смотрел игру, съел все конфеты, даже никого не угостил. Где-то за пятнадцать минут до окончания матча у меня началась кружиться голова и всё в глазах начало двоиться, хотя голова не болела и даже не подташнивало. Странное какое-то состояние. То-то я заметил, что на конфетах был чуть беловатый налёт.

   Поскольку голова немного кружилась, то на ужин я не пошёл, взял в буфете бутылку кефира и это был весь ужин. Прилёг отдохнуть и не заметил, как уснул.

   Проснулся утром, голова не болит, чувствую себя хорошо и я пошёл на работу. По дороге я, на всякий случай, зашёл к доктору и рассказал о том, что со мной было вчера. Доктор, молодой парень, принял меня приветливо, распросил, что я кушал и тоже согласился, что это от конфет или акклиматизация. Он дал мне таблеток и сказал, чтобы я принимал эти таблетки, если головокружение повторится.

   Довольный, я вышел от доктора и знакомой уже дорогой заторопился к своим, понимая, что подвожу их опозданием. Но увидев морошку, не удержался и сорвал несколько веточек. Навстречу мне снова попался тот же парень и снова он на меня смотрел, как на старого знакомого, а я его никак не мог вспомнить. Увидев меня, он спросил:

    - Зачем вы это кушаете?

    - Как зачем, это же морошка?!- ответил я.

   Он замахал руками и быстро-быстро заговорил:

    - Нет, нет! Это волчьи ягоды!

   Я остановился, как вкопанный и у меня перед глазами пронеслись события последних двух дней. Значит, конфеты ни при чём и доктора я запутал своими рассказами. Выбросив волчьи ягоды, поблагодарив своего нового знакомого, я побежал опять к доктору.

   Увидев доктора около медпункта, быстро рассказал ему всё, что со мной произошло. Он сначала расхохотался, а затем начал меня благодарить. К нему оказывается приходили несколько раз с детьми, у которых были такие же симптомы.

   - Но мне уже за тридцать — ответил я. Он отпарировал:

   —  Тем более, для меня будет наука и вы запомните, что морошка, это ягоды жёлтого цвета. А теперь ещё и будете знать, какие симптомы имеет отравление галлюциногенами, которыми являются волчьи ягоды.

   После этого на севере со мной происходили только хорошие события.

                Рига — Каунас — Ленинград — Североморск. 1971 год.


    Глава 273. Сон в руку.

   Начинался 1972 год. Февраль месяц. Я защищаю диплом по специальности авиационного инженера-механика с присвоением очередного воинского звания и жду назначения в новое место службы. Настроение хорошее, но как-то на душе немного тревожно:

   — А куда же меня направят? Работы в предзащитный период много и приходя домой я валюсь и почти сразу засыпаю. Обычно я сплю очень крепко, так, что и сны мне не снятся или я настолько крепко сплю, что совсем их не воспринимаю.

   Иногда перед сном, после сверх усталости я расслабляюсь и мечтаю:

   — Вот бы при распределении попасть в уже знакомое место, где я до этого был, например: в Телави, в Шперенберг или в Североморск. Но это не реально и с этой мыслью я расслабляюсь и засыпаю.

   А страсти накаляются. Кто говорит, что самые хорошие места распределили, кто-то ходит с заговорщическим видом, как будто ему достался выигрышный лотерейный билет. И это действует на нервы, мешает готовиться к защите диплома.

   И вот, однажды, ночью, перед самой защитой мне приснился сон. Я как будто наяву, хожу по шперенбергскому гарнизону, моему предыдущему месту службы, захожу в наш дом, поднимаюсь по лестнице и захожу в нашу квартиру. Это всё настолько реально, что я даже проснулся от того, что я вдруг там оказался.

   Лежу и думаю, что бы это значил такой сон в ночь перед защитой диплома и уже начал беспокоиться. Но поскольку картина Шперенберга (в ГСВГ) меня всегда успокаивала, то я также мгновенно уснул. Утром, когда проснулся, мне было уже не до мыслей о ночном сне наяву. Надо было тщательно готовиться к защите. Я ещё раз проштудировал доклад и побежал на построение.

   Защищался я последним, в последний день защиты. И, как назло, ко мне на защиту пришёл председатель ГЭК со всеми своими заместителями, оказывается это такая традиция. Но я был настолько взвинчен, что мне уже было всё равно, кто ко мне придёт на защиту и вёл себя, как считаю, даже агрессивно. Моим преподавателям это не понравилось, но очень понравилось председателю ГЭК, он был крутой генерал. Защитился я отлично.

   Через два дня я узнал, что по предложению председателя ГЭК я остаюсь продолжать службу в училище на должности заместителя начальника учебного аэродрома. И тогда я вспомнил свой сон и желание продолжать службу уже в знакомом мне гарнизоне. Вот, действительно, «сон в руку». Об этом можно только мечтать. Или очень хотеть.


   Глава 274. Защита дипломного проекта.

   У нас, слушателей-офицеров, занятий по дисциплинам кафедры № 13 больше не было. Мы сдали все зачёты по «Конструкции и прочности летательных аппаратов» и уже дело подходило к диплому. На приангарной площадке бывали редко и когда туда я однажды попал, то был удивлён какой там порядок и как всё изменилось в лучшую сторону.

   Повод, который нас привёл на приангарную стоянку (учебный аэродром) тоже заслуживает внимания. Я уже упоминал, что полковник Виноградов по профилю был «самолётчик» и его не особенно интересовали вертолёты, так как их силовые схемы конструкции были классическими, а это для учёного такого уровня не очень интересно. Но на приангарной стоянке находился вертолёт Ми-4, который не могли поделить кафедра № 13 (он был им не нужен) и кафедра № 11 (у них тоже не было специалиста «вертолётчика». Вот он и оказался «бесхозным». В то же время, у нас несколько тем дипломных работ были связаны с эксплуатацией вертолётов. Поэтому, начальник факультета поручил мне и Юре Чистякову ввести вертолёт в строй, запустить двигатель (он не запускался семь лет) и передать специалистам кафедры № 11.

   После доклада полковнику Виноградову о том, что нам поручили подготовить вертолёт к передаче на кафедру № 11, он дал распоряжения лаборатории кафедры оказывать нам содействие и, как мы видели, остался доволен действиями начальника факультета.

   Чтобы запустить двигатель АШ-82В пришлось повозиться, чтобы не было гидроудара в цилиндрах и не оборвать шатуны на коленвале. По старой памяти, я вывернул свечи зажигания во всех цилиндрах и зашприцевал в цилиндры гидросмесь АМГ-10, чтобы эта смесь смягчила коррозию между поршнем и цилиндром, если такая могла образоваться при стоянке за несколько лет в неработающем двигателе. Этому меня научили в полку опытные техники, которые эксплуатировали такие типы двигателей ещё во время Великой Отечественной войны. В данном случае это была простая предосторожность. Всё это увенчалось успехом. Двигатель несколько раз чихнул, выбросил из выхлопного коллектора длинные шлейфы пламени, перепугав любопытных зевак, собравшихся вокруг вертолёта. Разогнав толпу любопытных, мы попробовали включить несущую систему и раскрутить винты, то как только винты начали вращаться, мы выключили муфту сцепления и двигатель.

   В это время подошёл полковник Виноградов, мы доложили, что вертолёт исправен и готов к передаче на кафедру № 11. Он медленно обошёл машину вокруг, как будто первый раз её видел, окликнул начальника учебной лаборатории и приказал ему готовить передачу вертолёта на кафедру эксплуатации. Затем поблагодарил нас с Юрой за работу и отошёл к преподавателям своей кафедры, которые тоже наблюдали этот «цирк», который мы устроили с Юрой Чистяковым.

   Вскоре мы получили темы дипломных проектов и началась кропотливая работа по сбору материалов, написанию черновых вариантов, рисованию эскизов и по выполнению множества других работ. Я готовился защищать дипломный проект по теме кафедры «Эксплуатация ЛА». Рядом со мной работали дипломники полковника Виноградова и я часто наблюдал, как он проверяет ход выполнения ими работ. Он давал им какие-то задания, даже кто-то что-то изобретал, оформлял заявку на изобретению, делал какие-то модели. Я завидовал этим ребятам, думая, что руководитель диплома им помогает делать диплом.

   У моего руководителя, подполковника Шмелёва В.Г., была несколько другая методика руководства. Владимир Григорьевич приходил ко мне, расспрашивал, что я сделал, как успеваю по графику и что планирую делать на следующей неделе. Выслушивал, делал замечания и одобрительно говорил:

    — Хорошо, работайте! — и снова пропадал на неделю, у него в это время были плановые занятия в другом учебном корпусе.

   Подполковник Шмелёв всё время напоминал мне:

    — Среди членов ГЭК (Государственная экзаменационная комиссия), обязательно будут офицеры из строевых частей и они будут задавать самые каверзные вопросы. Так что вспомни всё, что ты знал в части и особенно, что касается безопасности полётов.

   Наступило время защиты дипломов. Первый день прошёл сумбурно, задаваемые вопросы нельзя было систематизировать, даже руководители не могли выделить какое-то одно направление интересов. Но после защиты для комиссии организовали экскурсию по кафедрам училища. Вот здесь всё и выяснилось. Председатель ГЭК, генерал-майор авиации Красусский и члены комиссии всем офицерам постоянного состава задавали вопросы о средствах объективного контроля (СОК) в авиации. И тут все «поплыли», это было самое слабое место в училище. Служба безопасности полётов только зарождалась в частях, а в училище все тонкости её не дошли. Главное, что не было достаточно специалистов, чтобы одновременно проконсультировать всех слушателей, которые выходили на защиту и сами слушатели недооценили серьёзность этой проблемы.

   Когда на следующий день в подкомиссиях члены ГЭК начали задавать эти же вопросы на защите и слушатели затруднялись на них ответить, генерал Красусский был вне себя, грозил даже прекратить защиту дипломных проектов, хотя все понимали, что этим он только пугал начальников. Но шороху он наделал много.

   Я защищался в предпоследний день и всего этого не знал, не до того было, что-то доделывал, готовил и репетировал доклад для защиты. Тема же моего дипломного проекта была связана именно с средствами объективного контроля вертолётов Ми-6 при автономном базировании эскадрильи вертолётов.

   Перед самой защитой в учебную аудиторию прямо ввалились человек 12 из комиссии, да так много, что всем не хватило стульев и пришлось их приносить с соседней аудитории. Мне казалось, что я упаду в обморок от волнения, но держался хорошо, даже не забыл спросить у председателя комиссии генерала Красусского приступить к защите. После того, как он сказал:

    — Докладывайте! — я успокоился или «отключился», после защиты я вспомнить этого момента не смог, всё было, как на автомате.

   Как потом мне рассказал мой руководитель, доклад мой длился ровно 15 минут, как и положено и в этот момент я остановился на последней фигуре дипломного диста, со словами:

 — … Доклад окончен! — а дальше посыпались вопросы.

   Сначала два вопроса задал генерал Красусский, затем по одному вопросу задали члены подкомиссии, а после этого — все присутствующие. Когда уже стало видно, что защита переходит в экзекуцию, председатель ГЭК сказал:

    — Достаточно! Отлично! — и обращаясь к начальнику факультета Писареву Виктору Николаевичу, добавил непонятную мне фразу:

    — Виктор Николаевич, видите, а вы говорите человека не подберёте. Вот вы и подготовили специалиста, я думаю он справится. — О чём шла речь я не понимал, да и не до этого мне в это время было.

   Генерал после этих слов встал и направился к выходу. За ним потянулись и остальные присутствующие. В это время мимо меня проходил полковник Виноградов, который взял меня за плечо и сказал:

    — Молодец! Хорошо держался! — и я ему был бесконечно благодарен за поддержку, так как еле держался на ногах от усталости.

   На следующий день защита завершилась и нам начали официально объявлять места назначения, хотя мы уже предварительно знали их от ребят, которые помогали заполнять документы. У меня было назначение военпредом на саратовский авиационный завод, где в то время было производство Як-40, Як-42 и машин с вертикальным взлётом и посадкой. Но когда я зашёл в кабинет начальника факультета, где заседала мандатная комиссия, то мне сразу последовал вопрос:

    — Как вы смотрите на то, что вам предлагается должность начальника учебного аэродрома нашего училища? — и я ничего умнее не придумал ответить, как:

    — А я уже контейнер заказал — на что все громко рассмеялись, а полковник Писарев, тоже улыбаясь сказал:

    — Вот видите каких мы здесь «специалистов» воспитываем, он ещё от родного училища отказывается — и добавил:

    — Вы посоветуйтесь с семьёй и если будут какие-то противопоказания, завтра скажете. — И только теперь до меня дошло, о чём говорил генерал Красусский начальнику факультета на защите.   

   Дома это предложение было «как снег на голову» и обсуждалось до поздней ночи, а утром я первым делом явился к начальнику факультета и доложил, что я согласен занять эту должность, на что он мне сказал:

    — Только учтите, легко не будет. Спрос будет строгий. На вас возлагаются большие надежды.

   Но я ещё не знал и не осознавал, какие надежды на меня возлагаются и какие объёмы работ меня ожидают.


      Глава 275. Работа на учебном аэродроме.

   Дальше, всё как по протоколу: оформление документов, расчёт со всеми видами довольствия, вручение дипломов, выпускной вечер в новом «Молочном ресторане» в Кронвальдском парке и прощания. Прощания с соседями, прощание жён по местам работы, прощание детей со школьными и детсадовскими друзьями и вообще, с Ригой. Кто-то был доволен назначением, а кто-то и высказывал тихое недовольство. У меня было какое-то безразличие. С одной стороны, не надо было никуда ехать, а с другой — вживаться одному совсем в другую обстановку, для меня абсолютно новую по сравнению с той, к которой я привык в полку.

   А тут ещё ситуация усугубилась тем, что я приходил не на вакантную должность, а на должность, с которой увольняли офицера на пенсию и в коллективе все считали, что это для меня специально освобождали место, а таких людей в коллективе всегда побаиваются и соответственно к ним относятся.

   Я ещё не знал, что именно моему предшественнику по должности Государственная экзаменационная комиссия (ГЭК), а, значит и командование училища, поставили в упрёк, а может даже в вину, тот факт, что техника на учебном аэродроме не соответствует требованиям Наставления по инженерно-авиационной службы (НИАС). И я не догадывался, что все эти недостатки первое время перейдут на меня. И моему предшественнику обещали в кадрах отправить его на пенсию только через год, так как кто-то из руководства училища хотел зарезервировать это место для своего протеже. С этой стороны я тоже нажил себе недоброжелателя со стороны начальства, хотя вообще не знал сначала про эти «подводные камни» своей новой должности и, кто этот недоброжелатель.

   И вот с таким новым багажом я пришёл первый первый день на свою новую должность. Представился начальнику кафедры №11, «Эксплуатации ЛА», полковнику Светлову Гаврииле Афанасьевичу, после чего он представил меня личному составу кафедры и начальнику учебного аэродрома, майору Агишеву Марсу Измайловичу. Учебный аэродром хотя и находился теперь за пределами Риги, но по штату входил в состав кафедры № 11.

   На следующий день я выехал на учебный аэродром, где Марс Измайлович представил меня личному составу, как своего заместителя. Учебный аэродром представлял собой участок луга, примыкающего к лесу, на котором уже поставили  стандартный сборно-щитовой домик казарменного типа, где разместились группы учебного аэродрома по штату ТЭЧ полка, по службам: самолёта и двигателей, авиационного оборудования, радиоэлектронного оборудования, авиационного вооружения, средств наземного обеспечения и другим. На лугу, прямо на грунте, сиротливо стояли несколько слабо зачехлённых самолётов старых модификаций: МиГ-19, МиГ-21, Су-7, Як-28 и один Ту-22Р (изд. 105). У самого въезда одиноко стоял древний домик местных хуторян, которые ещё не переехали с этой территории. Вот на такое «хозяйство» я пришёл заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС. Как мне потом сказал начальник кафедры:

   — Ты, Хандурин, выбрал «кота в мешке» — да, это я потом и сам понял.

   Но я никогда не жалел о принятых мною решений, а просто менял сложившуюся ситуацию. Так поступил и в этот раз. Приступил к выполнению задач, которые передо мною были поставлены: привести в соответствие с НИАС службы и технику учебного аэродрома и представить всё это председателю ГЭК, тому же генералу Красусскому, который должен был прибыть с комиссией через три месяца. Надо отдать должное, руководство училища наделило меня, как они сказали, «особыми полномочиями», хотя их же подчинённые «чихать хотели» на эти мои полномочия. И вот здесь я снова столкнулся с полковником Виноградовым  Ростиславом Ивановичем.

   В первые же дни своей работы на учебном аэродроме я оформил заявки в тыл ВВС на оборудование лабораторий ТЭЧ ап. Этих заявок лежали стопки в отделе снабжения, но ими никто не пользовался, просто многие не знали, как ими пользоваться. Вот здесь мне очень пригодились связи и опыт, который я приобрёл в полку на должностях начальника группы и заместителя командира АЭ по ИАС. Я же оформил заявки, как «по простою» техники, со срочной доставкой, а пока там разбирались, что, да как, бюрократия сработала прекрасно, через месяц всё было уже в училище. Но часть стендов полковник Виноградов настоял, чтобы передали на его кафедру, он всегда отслеживал все новинки, что приходили в училище. А поскольку я заказывал «с запасом», то на учебный аэродром мы получили почти всё, что нам было необходимо. А полковник Виноградов приказал своему начальнику учебной лаборатории прибыть на учебный аэродром и перенять опыт как, где и что мы заказываем. Пришлось мне делиться «опытом» с теперь уже конкурентами, начлабом кафедры № 13. Вот только за заявки «по простою» из инженерного училища мне досталось, когда в тыле ВВС разобрались «что я натворил». Но начальник факультета только пожурил меня, но наказывать не стал. Учёл тот факт, что другого выхода у меня не было.

      
   Глава 276. Гроза прошла мимо.

   В марте работать на учебном аэродроме было ещё не комфортно. Во первых, каждый день с территории училища уходила машина с солдатами и офицерами, а в обед солдатам-механикам с училища надо было привозить пищу. Офицеры питались в ближайших городских столовых или кафе.

   Во вторых, работать на технике под дождём и в слабо отапливаемых помещениях было трудно, особенно проводить ремонтные и монтажные работы нового оборудования. А это была одна из основных задач — привести технику в исправное и готовое, к учебному процессу, состояние.

   В третьих, с нас никто не снимал обязанности по благоустройству территории, специалистов, по укладке асфальта, засыпки дорожек щебёнкой, посадкой кустарника, у нас не было, всё делали своими силами, так называемым «хозспособом». И учебный аэродром постепенно оживал и возрождался. В конце каждой недели к нам из училища приезжал кто-то контролировать ход работ и все пугали меня генералом Красусским, успокаивая, таким образом, больше себя.

   В апреле прибыло несколько самолётов, в том числе МиГ-25 и Ан-12, который приземлился на ВПП аэродрома «Скулте», расположенную в 200 метрах от площадки учебного аэродрома. Через неделю прибыло несколько вагонов со средствами наземного обслуживания: стремянки, тележки, подъёмники и другое.
   Ещё через неделю прибыли комплекты чехлов для всех самолётов, так как старые уже поизносились и имели неприглядный вид.

   Прибыло и несколько учебных классов, которыми надо было делиться с кафедрой № 13, где начальником был полковник Виноградов Р.И. А он внимательно следил, чтобы учебная лаборатория кафедры была оборудована современными учебными пособиями заводского изготовления.

   Надо также отметить, что в это время на учебном аэродроме проводились занятия в сетке расписания, что накладывало свой отпечаток на подготовку техники к Государственной экзаменационной комиссии. Но мы старались.

   Работу упрощало то, что майор Агишев, мой непосредственный начальник полностью мне доверил контроль подготовки самолётов и вертолётов, а инженерам по специальности капитану Бушменкову Виктору Михайловичу, майору Стёганцеву Марку Аврамиевичу и капитану Гаврилову Леонмду Сергеевичу — подготовку оборудования: АО, РЭО и РТО, АВ. Каждый из нас отвечал за свой участок, а на мне ещё была ещё общая инженерная служба, техническое развитие аэродрома и средства наземного обслуживания. Марс Измайлович Агишев взвалил на себя всю ответственность хозяйственного развития аэродрома, что значительно облегчало нам, специалистам по службам, работу на технике.

   Уже к концу июня были развёрнуты специальные лаборатории в здании технико-эксплуатационной части строго в соответствии с наставлением по инженерно-авиационной службе. Именно по этим вопросам было больше всего нареканий от ГЭК при февральском выпуске. На самолётах работали все системы, а сами самолёты были зачехлены новыми чехлами и аэродром выглядел как картинка.

   Генерал Красусский, как только ознакомился с документами, со всеми членами комиссии прибыл на учебный аэродром. Уж они и все вместе, и каждый в отдельности осматривали, проверяли, инспектировали технику, помещения, территорию и сделали вывод, что все недостатки устранены. Мы были довольны, гроза прошла мимо.

   Полковник Писарев В.Н. Меня поздравил отдельно, я видел, что он был доволен тем, что не ошибся во мне, когда назначал на эту должность и ставил задачу по устранению недостатков на учебном аэродроме.

   В акте ГЭК были особо отмечены учебный аэродром и лаборатория кафедры № 13, за лучшую подготовку учебно-материальной базы.

   
     Глава 277. Генеральский контроль.

   Один на один или даже в узком кругу с генералом Сухочёвым я встречался только несколько раз. Всё-таки, генерал - начальник училища, а я даже не всегда был на уровне среднего звена в этом училище.

   В период учёбы, мы, офицеры-слушатели считали, что чем реже встречаешься с начальником тет-а-тет, тем спокойнее тебе живётся. Ещё из среднего училища, где курсанты запоминают разные армейские изречения-шутки, я запомнил, что: "Любой длинный путь вдали от начальника, может оказаться значительно короче пути мимо начальника". Прослужив несколько лет в полку и поступив в Рижское ВВАИУ, я не забывал об этом изречении. Поэтому, когда я учился, мне повезло и я, в узком кругу, не встречался с нашим генералом. Так, в основном, при общих построениях, видел его вблизи и слышыл его команды. Не было у меня острой необходимости встречаться с начальником училища и общение со своими непосредственными командирами курса меня вполне устраивали.

   После того, как я окончил училище и был назначен в этом же училище заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС (инженерно-авиационной службе), мне уже надо было встречаться с генералом Сухочёвым, тут уж никак не отвертеться.

   Первый раз мне "повезло" через несколько месяцев после моего вступления в должность. Был апрель месяц, хорошая погода, рядовой состав занимался работами на технике, в основном в автопарке, а офицеры уехали на обед в столовую во главе с начальником учебного аэродрома майором Агишевым Марсом Измайловичем. Моя же очередь была оставаться старшим "на хозяйстве".

   Вдруг, у ворот, сигналит чёрная "Волга". Я сразу понял, что это пожаловало начальство, хотя разобрать издалека, кто приехал, было трудно. Но пришлось трусцой направиться к приехавшим. В это время, генерал Сухочёв, а это был он, не стал дожидаться пока дежурный по учебному аэродрому откроет ворота, вышел из машины и через калитку направился к нашим зданиям. В это твремя я перешёл на шаг, остановился и доложил, что всё нормально, чем занимается личный состав и представился, кто я такой.

   Генерал поздоровался и сказал:
 
   - Показывайте свои владения, - и направился к самолётам.

   Шёл он не торопясь, по хозяйски осматривая всё вокруг, очевидно вспоминая, что изменилось со времени его предыдущего приезда. Когда мы обошли стоянку самолётов, то генерал постепенно становился мягче, это чувствовалось и по походке, ьставшей более медленной, и по ноткам в его коротких вопросах. Я тоже старался отвечать коротко, чтобы дать возможность генералу спокойно думать и делать свои выводы.

   Учебный аэродром всегда был т"тонким местом" в училище и все комиссии высокого уровня старались неожиданно приехать на учебный аэродром и "накопать" что-то такое, что можно было отразить в каком-нибудь "акте проверки". И это им удалосьтолько первый раз, когда приезжала первая Государственная экзаменационная комиссия (ГЭК - 1972 года). Я тогда защищал дипломный проект и Председатель ГЭК генерал Красусский порекомендовал начальнику факультета полковнику Писареву Виктору Николаевичу, в подчинении которого был учебный аэродром, назначить меня сразу после выпуска заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС.

   Именно из-за учебного аэродрома тогда разгорелся "сыр-бор" настолько тсеръёзно, что несколько человек в училище получили взыскания, а одного офицера даже уволили в запас. Но это так, для острастки, так как этот офицер выслужил все сроки и материально он ничего не потерял, но "шороху" тогда комиссия навела большого.

   Вот меня и тбросили "на усиление" этого участка педагогической работы, чтобы учебный аэродром соответствовал всем требованиям, которые предъявлялись к базированию авиационной техники на настоящем (войсковом) аэродроме.

   Полгода меня держали "в чёрном теле", проверяли, как я "вытаскиваю из прорыва" учебный аэродром училища и только через полгода, когда следующая ГЭК дала положительный отзыв (в один год у нас было два выпуска: первый - по 5-ти годичной программе и второй - по 4-х годичной программе). Только после второго выпуска с меня сняли "чёрную метку", в том смысле:

   - А справится ли этот капитан с теми недостатками, которые указала ГЭК при работе с первым выпуском.

   Справился. И хорошо справился.

   Вот генерал Сухочёв, медленно осматривая учебный аэродром, задавал мне вопросы по теме, как я собираюсь дальше развивать техническую составляющую учебного процесса, так как командными вопросами занимался мой начальник подполковник Агишев Марс Измайлович, на котором также отражались вопросы содержания авиационной техники, хотя он больше отвечал за хозяйственную часть учебного аэродрома и личный состав.

   Но уже проходя по территории, я понял, что начальник училища останется довольным тем, что он увидел на территории.

   Когда я только прибыл на учебный аэродром, то по специальным "Отчёт-заявкам" заказал у Тыла ВВС новое наземное оборудование и новые самолётные чехлы, чтобы вид учебного аэродрома был, как у настоящего. Правда, не обошлось и без казусов, так как заказ был сделан по линии срочных поставок. Занимаясь в полку, в Шперенберге, обеспечением эскадрильи, я знал несколько "тонкостей", как можно всё это сделать. И хотя меня предупредили, чтобы я этого больше не делал, но всё, что мной было заказано, прибыло в училище полностью и в срок. Вот этим я и "хвастался" перед начальником училища, а он хотя и знал об этом "почти скандале", но с удовольствием распрашивал, в подробностях, что я собираюсь ещё делать, чтобы улучшить содержание авиационной техники.

   И тогда у меня просто вырвалось:

   - Товарищ генерал, надо бетонировать стоянку самолётов или хотя бы покрыть асфальтом. Негоже, чтобы самолёты стояли на грунте. Травяной покров не выдерживает прохождения здесь сотен курсантов каждый месяц, очень грязно получается. Особенно после дождей, которые у нас , в Прибалтике, бывают очень часто.

   Генерал сразу остановился, строго посмотрел на меня и сказал:

   - А мрамором покрыть стоянку не надумали ещё? Где я вам столько средств возьму? У нас на территории училища ещё работы непочатый край - и начал приэтом стучать кулаком правой руки в ладонь левой руки.

   Это был знак, что у генерала хорошее настроение, а то я уже пожалел, что затеял разговор на эту тему. Значит он моё "шальное" предложение "записал на корочку головного мозга".

   Через пару минут он сказал: - Хорошо! Мы подумаем! Пускай Агишев всё конкретизирует и напишет рапорт на моё имя.

   Мне только осталось сказать: - Есть, товарищ генерал!

   В это время приехали наши офицеры с обеда и к нам подошёл Марс Измайлович. Он представился и дальше генерал уже беселовал с ним, а мне разрешил заниматься делами учебного аэродрома.

   После отъезда генерала Сухочёва, я передал весь наш разговор Марсу Измайловичу и он меня немного пожурил, что я "обнаглел", когда просил заасфальтировать стоянку самолётов учебного аэродрома.

   Но не прошло и двух месяцев, как идея об асфальтировании учебного аэродрома начала воплощаться в жизнь и генерал Сухочёв оказывал нам большую моральную поддержку в этом.


   Глава 278. Генерал Сухочёв.

    Генеральские экскурсии.

   Я всегда удивлялся, когда командиры принимали нестандартные решения и при этом брали всю ответственность на себя.

   Ещё будучи курсантом среднего училища (ХВАТУ), был очень удивлён, когда на войсковой стажировке (мы стажировались в г.Телави, в вертолётном полку) наш руководитель, капитан Левитин, организовал для нас экскурсию в винные подвалы Цинандальского винного завода. Не просто экскурсию, а с дегустацией марочных вин.

   Затем, когда служил в строевой части, я с восхищением воспринял идею командира полка полковника Медведева Михаила Григорьевича, о праздновании больших дат всеми частями гарнизона. Празднование организовывалось в огромных сдвоенных ангарах, где в одном - было застолье, а в другом - веселились и танцевали. Праздновали всем гарнизоном, а это - несколько частей. Командир, он же начальник гарнизона, не побоялся взять на себя такую ответственность в период, когда партия выдвинула лозунг: "Выжигать пьянство калёным железом". И гарнизон "выжигал", не напивались, а весело отмечали праздники. За годы, пока мы так праздновали, не случилось ни единого чрезвычайного происшествия в гарнизоне, связанного с употреблением спиртных напитков.

   Через несколько лет, отслужив в полку, я поступил в Рижское ВВАИУ им. Якова Алксниса, окончил его и остался в училище на должности заместителя начальника учебного аэродрома по ИАС. Вот здесь меня удивил начальник училища, в то время генерал-майор Сухочёв Николай Павлович. Поскольку я попал в первый выпуск этого училища, как высшего, то застал период, когда шло становление этого учебного заведения, как структуры высшей школы. В этот период генерал Сухочёв ставил перед всеми нами задачу: "Чтобы в училище всё было, как в строевой части". И если я прибыл из строевой части пять лет тому назад, то многие в строевых частях не служили совсем, особенно преподавательский состав, а приходили в бывшее среднее училище сразу после окончания военных ВУЗов, куда они поступали с "гражданки". Были преподаватели, которые окончили гражданские ВУЗы и были призваны в армию.

   Была ещё одна особенность училища. Оно формировалось на базе среднего радио-технического училища и большинство офицеров из среднего училища остались в ранге преподавателей, особенно на радиофакультете и факультете авиационного оборудования.

   Генерал Сухочёв несколько лет мирился с таким положением дел, но после нескольких замечаний Государственных экзаменационных комиссий принял решение внедрять в учебный процесс "эксплуатационную направленнось", и на период зимних каникул организовал поездки групп офицеров кафедр в ближайшие авиационные части. К таким "экскурсиям" привлекались начальники кафедр, старшие преподаватели и те, кто давно не был в воинских частях. Местами первых поездок были выбраны авиационные полки, которые базировались в Румбуле (г.Рига), в г.Тукумс (Латвийская ССР), в г.Шяуляй (Литовская ССР), в г.Черняховск (Калининградская обл.).

   Раньше преподаватели во время зимних каникул "расслаблялись", а теперь в это время для них проводились несколько ознакомительных поездок в строевые части, где они могли поучаствовать в работе лётных смен на реальном аэродроме.

   В эту группу должны были обязательно входить начальник учебного аэродрома и зам. по ИАС учебного аэродрома. Таким образом я и попал в эти "генеральские экскурсии".

   Первая такая экскурсия была на аэродром "Румбула", который находился на окраине Риги, сразу за городской чертой. На аэродроме мы находились полный рабочий день и ознакомились, как с организацией лётного дня, так и с работой в ТЭЧ авиационного полка. Не знаю, как другим офицерам, а мне было интересно, так как каждый авиационный полк, в зависимости от эксплуатируемой техники, имеет свои особенности и эти особенности мне, как заму по ИАС учебного аэродрома, надо было отражать на нашей инфраструктуре, от самолётов, их стоянки и до оборудования рабочих мест в ТЭЧ учебного аэродрома, в группах регламентных работ по специальности.

   В Румбуле эксплуатировали самолёты МиГ-21 различных модификаций, а у нас, на учебном аэродроме таких самолётов было пять и все различных модификаций, так что мне было чем заняться и чем интересоваться. А поскольку поездка была согласована на самом высоком уровне воздушной армии, то я мог получить ответы на все интересующие меня вопросы, как и все остальные офицеры училища. Поездка оказалась очень полезной.

   Вторая поездка была в г.Шяуляй (Литовская ССР), где базировались несколько авиационных частей. Но мы посетили две из них: полк, который переучивался с МиГ-21 на МиГ-23 и ремонтный завод (АРЗ), где ремонтировали самолёты Су-7Б. По аэродрому мы проехали на автобусе с заместителем по ИАС, останавливаясь в некоторых местах. Поездка была чисто ознакомительной, так как с работой полка этой же дивизии мы познакомились в Румбуле (г.Рига).

   Около штаба дивизии я встретил Сашу Демёшина, лётчика из моего полка в Шперенберге, где я до этого служил. Он в Шяуляе был командиром звена управления при Шяуляйской дивизии. Он был уже майором и мы с десяток минут повспоминали наш шперенбергский полк, где мы часто с ним спорили, чей путь в авиации правильный. Об этом можно прочитать в рассказе: "Человек живёт рядом" в этом же сборнике.

   После экскурсии по аэродрому мы перешли на ремонтное предприятие и знакомились с особенностью ремонта самолётов Су-7Б. Здесь я тоже всем интересовался, так как на аэродроме, в моём хозяйстве было три Су-7Б и один Су-17, самолёт с изменяемой стреловидностью крыла. Я всем интересовался, так как у меня был практический интерес:

   - А что бы я мог попросить у заводских ребят для своего хозяйства? - учитывая, что заместителем на заводе был Женя Дружбин, который заканчивал наше училище и тот факультет, где я сейчас работал.

   Любопытные же работницы шушукались так громко, что я их слышал:

   - Ты смотри, какой молодой, а шустрый. Этот капитан так скоро станет майором, видишь, как старается.

   А я, действительно, среди всей нашей толпы "экскурсантов" был единственным капитаном и самым молодым офицером. И, действительно, шустрым капитаном. Я за этим сюда приехал.

   После экскурсии по цехам завода нам организовали обед. И вот здесь мы были очень удивлены, что всё было "как в части", на каждом столе стояла бутылка чистого спирта-ректификата. Мы не очень старались употреблять этот напиток: у кого была язва, а кто-то вообще не употреблял алкоголь, но по 100-150 граммов разбавленного ректификата пригубили большинство, в том числе, угостили и меня, так как в присутствии старших по званию я не мог позволить угощаться сам. Но один из старших офицеров налил мне мои "боевые 100 граммов" и сказал:

   - Капитан, Николай Павлович сегодня разрешает пригубить в нашей тесной кают-компании, - раньше этот офицер служил в морской авиации.

   Надо заметить, что раньше наше училище готовило техников радистов для авиации ВМФ и многие преподаватели приходили ранее из этого ведомства.

   Плотно пообедав в заводской столовой, мы отправились в обратный путь. Поскольку все немного подустали, да ещё после сытного обеда с лёгким алкоголем, в автобусе одни тихо обменивались мнением о поездке, а другие просто дремали, иногда прислушиваясь о чём говорили соседи. Набирался ума среди этих чудесных людей и я, начинающий свою карьеру в Рижском ВВАИУ им. Якова Алксниса.

   Следующая поездка была в г.Черняховск (Калининградской области), где на аэродроме базировались два полка дивизии. Третий полк базировался в г.Тукумс (Латвийская ССР).

   Немного подробнее об этой дивизии. Когда я служил в ГСВГ, эта дивизия базировалась на территории ГДР: два полка на Як-28 в Вернёйхине и один полк на Ил-28 в городке Бранд. По разным поводам мне раньше приходилось побывать и на аэродроме в Вернёйхине и на аэродроме в Бранде. Более того, наш аэродром Шперенберг был аэродромом рассредоточения по сигналу "Тревога" при перебазировании самолётов Як-28 с Вернёйхена. Об аэродромах Вернёйхен и Бранд я уже ранее упоминал в других рассказах, которые есть в этом сборнике. Так что в эту поездку я отправлялся, как к старым знакомым.

   Про полк этой дивизии, который базировался в г.Тукумс (Латвийская ССР), надо рассказать немного подробнее. Это полк, в котором служили лётчики Янов и Капустин, отвернувшие самолёт от Берлинских улиц, направив его в сторону озера, когда на самолёте произошёл отказ двигателей. Их подвиг увековечили в песне А.Пахмутовой и Н.Добронравова "Огромное небо".

   А вот почему мы направились в г.Черняховск, а не в г.Тукумс, который гораздо ближе к Риге, надо упомянуть отдельно. В это время, один из полков, базирующихся в г.Черняховск, получил первые новые самолёты Су-24, которые к этому времени были причислены к третьему поколению реактивной авиации в СССР.

   На этих самолётах была изменяемая стреловидность крыла, катапультируемые кресла, которые позволяли покидать самолёт на нулевой скорости и на нулевой высоте, т.е. катапультироваться с земли. Ещё было множество разных новшеств, которые генерал Сухочёв приказал внедрить в учебный процесс, при подготовке инженеров ВВС в нашем училище. Особенно это касалось средств объективного контроля.

   В Черняховск мы полетели на армейском самолёте Ан-26, который был заказан в штабе воздушной армии для нас генералом Сухочёвым, так как это был самолёт командующего округом.

   Прилетев в Черняховск, все сразу ринулись к Су-24, грозным красавцам по тому времени. Об этом самолёте в то время ходило много легенд, но из нас его никто не видел. Сначала он проектировался как штурмовик Т-6, в линейке самолётов конструктора Павла Осиповича Сухого: Су-7, Су-9, Су-15. Но конструкторы его перетяжелили из-за изменяемой стреловидности крыла и получилось то, что получилось, хорошая машина, уже как фронтовой бомбардировщик.

   Вот тем, что получилось, нам оставалось только восхищаться, такого эффективного бомбардировщика в ВВС ещё не было. Як-28, которые пока имела дивизия, до этого уровня не дотягивали по многим характеристикам.

   Особенно хорошо выглядела кабина, где лётчики размещались не тандемом (друг за другом), а рядом, что значительно улучшало взаимодействие в экипаже. Да и остальная эргономика кабины была прекрасной.

   Кроме самолётов нам показали учебные классы заводского изготовления, которые дивизия получила с первыми самолётами, а не через несколько лет, как было с предыдущей техникой.

   Но и экскурсия была не основной целью поездок, которые организовал генерал Сухочёв. В это время училище получило много заданий и просьб от НИИ ЭРАТ ВВС и других вышестоящих организаций о привлечении преподавательского состава училища к научно-исследовательской и конструкторской работе, а также требования от заместителя Главкома по ВУЗ ВВС о повышении квалификации педагогов на уровне защиты кандидатских и докторских диссертаций. Вот начальник училища и решил эти требования решать совместно со строевыми частями и на базе потребностей для строевых частей, как было рекомендовано высшими инстанциями.

   Именно в этих поездках в Румбулу, Шяуляй, Черняховск и в другие авиационные полки, начальники кафедр впервые договорились о широком сотрудничестве по исследованию проблем, имеющихся в строевых частях на уровне научных подходов к существующим вопросам. После этих поездок сразу было заявлено на реализацию более полутора десятка научно-исследовательских тематик, которые были утверждены Главкомом ВВС. Позже и мне пришлось примкнуть к одной из этих исследовательских тем, связанных с КБ Микояна и КБ Мясищева ("Буран"). Вот так генерал Сухочёв решил сразу две проблемы: знакомство с новой техникой в частях и расширение спектра научно-исследовательских работ.

   
   Глава 279. Между учебным аэродромом и кафедрой.

   Прошло четыре с половиной года, когда я уехал из полка в августе 1967 года. И вот теперь я с дипломом об окончании высшего военного учебного заведения назначен на должность заместителя начальника учебного аэродрома по ИАС Рижского ВВИАУ имени Якова Алксниса, училища, которое я только окончил в 1972 году.

   Учебный аэродром, это, конечно, не аэродром авиационного полка, в котором я до этого служил и даже не отдельной эскадрильи, которые я знал, но это тоже большое "хозяйство, которым надо умело управлять, как во время аэродромных практик, так и в период между занятиями. На учебном аэродроме инженерного училища самолёты стоят на специальных стоянках и запускаются только их двигатели и включается оборудование всех систем по различным службам: авиационного вооружения (АВ), авиационного оборудования (АО), радиоэлектронного и радиотехнического оборудования (РЭО и РТО) и других видов оборудования. По этим системам на учебном аэродроме тоже есть инженеры, но заместителем по ИАС (инженерно-авиационной службе) начальника учебного аэродрома является инженер-механик, коим я и являюсь.

   В моём ведении находятся все летательные аппараты (самолёты и вертолёты), я за их готовность к аэродромным практикам по всем специальностям отвечаю и спецавтотехника, которая обеспечивает работу систем самолётов и вертолётов учебного аэродрома. На учебном аэродроме 29 единиц авиационной техники и 12 единиц спецавтотехники. Это почти, как авиационный полк. На учебном аэродроме базируются: пять - МиГ-21 различных модификаций, один - Ми-6, один - Ми-4, четыре - Су-7 различных модификаций, два - Як-28П, один - Су-17, один - Су-27, два - МиГ-25БМ, один - Ту-22 (изд-105), один - Ан-12, один - МиГ-19П, четыре - МиГ-23, два - МиГ-27.

   Самолёты и вертолёты находятся на специально оборудованной стоянке, а авиационная техника в автопарке. В штате учебного аэродрома числятся 19 офицеров и прапорщиков и 21 человек рядового и сержантского состава срочной службы.

   Функции учебного аэродрома высшего инженерного училища совсем другие, чем авиационных войсковых частей. Они немного урезаны в смысле полётов летательных аппаратов на боевые задания, базирующихся на них, но эти функции значительно шире  в смысле обучения, являясь основной учебной базой практической подготовки авиационных инженеров всех специальностей.

   Когда на аэродромную практику выходит четыре учебных группы курса, то жизнь на учебном аэродроме кипит ни чуть не меньше, чем во время полётов на боевом аэродроме, с одной лишь разницей, что самолёты и вертолёты не взлетают, а их только буксируют по аэродромной площадке.

   В то же время, шума и грохота на учебном аэродроме ни чуть не меньше, чем на аэродроме, где летают самолёты или вертолёты боевого полка. Например, в ночные выходы на нас часто жаловались жители авиационного гарнизона Скулте, на аэродроме которого (рядом с нами) базировались самолёты Ил-28Т, а затем Ил-20. Они привыкли к гулу своих двигателей ВК-1 и Аи-20, а двигатели некоторых наших самолётов, типа МиГ-25 и Ту-22 не давали им спать несколько ночей, хотя мы старались делать минимальным число выходов с запуском ночью и не выводить двигатели на максимальные режимы.

   Но всё равно, когда за лето выходят на аэродромную практику три факультета (а это около 400 человек), то даже минимальное число запусков двигателей на этих самолётах будоражили население военного городка в посёлке Скулте. Особенно шумно было, когда запускали двигатели МиГ-23 и МиГ-27 с включением форсажных режимов. Да и другие истребители и истребители-бомбардировщики создавали не меньший грохот в том замкнутом пространстве, где располагался наш учебный аэродром.

   Поэтому, мы с этим гарнизоном хотя и были почти одного ведомства, они относились к авиации ВМФ, а мы к ВВС, но иногда жалобы на нас поступали, как в военный округ, так и через город.

   
   Вот на такие жалобы приходилось отвечать именно мне и планировать занятия таким образом, чтобы все курсанты и слушатели запускали двигатели. В то же время, мы старались уменьшить число запусков в ночное время, что тоже было не очень правильно, так как при этом существенно менялась программа аэродромной практики, которую защищала кафедра, преподаватели которой старались чтобы все курсанты и слушатели получили прочные навыки по запуску авиационных двигателей. Вот такие у меня появились проблемы, когда я пришёл после вертолётной авиации,хотя и со смешанного авиационного полка, в такой вот "самолётно-вертолётный винегрет".

   Это многотипье авиационной техники и привело меня к интересным работам в научном плане, когда мне пришлось заниматься проблемами авиационной техники, которой у нас даже не было в училище, но мы всё равно на неё должны были готовить курсантов и слушателей-офицеров. И здесь мне было где развернуться, вплоть до космоса, что было уже не только обязательным, но и интересным.

   Первое, что кафедра сделала, идя мне навстречу, это запланировала мне на первые два года моей работы, две командировки на заводы МАП по изучению новой на то время техники: МиГ-23 на заводе "Знамя Труда" в Москву и Су-24 на завод им. В.П.Чкалова в Новосибирск.

   После изучения этих самолётов на заводах, мне запланировали войсковые стажировки в лидерных авиационных частях, которые первыми начали эксплуатировать эти самолёты и там я уже знакомился с эксплуатацией этих самолётов. Уже в это время меня начали готовить на преподавательскую должность на кафедре эксплуатации.

   Кроме Москвы и Новосибирска я побывал ещё на нескольких заводах МАП, в некоторых авиационных конструкторских бюро и на ремонтных предприятиях. Так что к началу 1975 года я представлял все технологические цепочки производства самолётов и вертолётов от постановки его на стапеле и до выкатывания его на ЛИС (лётно-испытательную станцию). Более того, я это представлял для разных видов авиационной техники: истребителей, бомбардировщиков, стратегов, транспортных и вертолётов.

   Особых трудностей у меня не было, чтобы изучать самолёты и вертолёты. Ещё в среднем училище нас готовили сначала, как техников самолёта (МиГ-19, МиГ-19, Су-7 и Як-25) и только на третьем курсе нам изменили специализацию, стали готовить, как бортовых техников, на вертолёты. А поскольку, после авиационно-технического училища я распределился в смешанный авиационный полк, где были и самолёты, и вертолёты, то мне как-то было не особенно дискомфортно переключаться с вертолёта на самолёт и с самолёта на вертолёт.

   Когда же после, после окончания высшего училища я пришёл на учебный аэродром, то вообще обрадовался, что передо мной теперь будет почти весь спектр типов авиационной техники. И с учётом того, что я теперь не техник, а авиационный инженер, то мне положено иметь более широкий кругозор, так как в авиации существует масса видов и типов летательных аппаратов и настоящий авиационный инженер должен изучить их в объёме касающихся его обязанностей. И поскольку училище готовило специалистов для всех ВВС, для авиации ВМФ и для армейской авиации, то мне надлежало хорошо знать всю авиационную технику, которая была на учебном аэродроме и ту с которой я сталкивался по научно-исследовательской работе. К тому же это было и интересно, как молодому специалисту.


     Глава 280. С "легендами" рядом через всю жизнь.

   Во-первых, в первых числах февраля я родился. Во-вторых, в феврале 1942 года, когда мне исполнился год, мама сказала мне, что я "родился второй раз" и "чудом выжил". Когда мне исполнился год, то в нашем селе, 28 февраля, был жестокий бой, во время которого наша семья, в том числе и я, чудом выжили.

   Став взрослым, в 1959 году я связал свою судьбу с армией и с тех пор, каждый год 23 февраля отмечал какое-то летие Армии, в которой я служил.

   Поскольку Армии было уже несколько десятилетий, то я всегда об её истоках говорил из воспоминания других. Но и личные воспоминания-ассоциации у каждого имеются. У меня, например, о 23 февраля воспоминания с 1947 года, когда к нам в село Весёлое, которое в Сумской области, на Украине, приезжал легендарный партизанский командир, Дважды Герой Советского Союза, Сидор Артёмович Ковпак, который в нашей Сумской области избирался народным депутатом. Меня тогда мама, она была бригадиром, взяла с собой на собрание.

   Мне тогда немного запомнился рассказ героя-партизана о партизанском параде 23 февраля 1942 года, о котором знали все в нашем селе, которое тогда было в фашистской оккупации.

   Да, я не всё понимал тогда, но всё, о чём партизанский еомандир рассказывал, я уже слышал не раз из перессказов односельчан. После того парада в селе Дубовичи, уже через несколько дней, 28 февраля 1942 года его партизанский отряд в нашем селе Весёлое, разгромил в жестоком бою венгерский (у нас говорили - мадьярский) батальон, во время боя с которым мы, несколько семей, прятались в огороде в картофельной яме в виде подвала. В этот день и позже немцы и мадьяры сожгли в нашем хуторе Майском и в селе несколько хат и убили много жителей. И я хорошо помню, что у нас, на хуторе, несколько семей ещё в м1947 году жили в землянках.

   Это позже я осознал, что значил парад 23 февраля 1942 года в глубоком тылу у фашистов, почти за тысячу километров от Москвы. Это через четыре месяца после знаменитого парада 7 ноября 1941 года в Москве на Красной площади. Вот так у меня ассоциировался с детства праздник 23 февраля любого года, это неизгладимая память.

   Далее, уже будучи взрослым, я встречался на разных конференциях с Трижды Героями Советского Союза Александром Ивановичем Покрышкиным и Иваном Никитовичем Кожедубом, о чем я вспоминаю в предыдущих главах.

   А уже в городе Рига мне довелось лично докладывать нашему куратору в РВВИАУ им. Якова Алксниса генерал-полковнику Герою Советского Союза ещё с финской войны Фёдору Ивановичу Шинкаренко, когда он приезжал на учебный аэродром училища, где я тогда был Замом по ИАС.

   Тогда он спросил:

   - А где же у вас ВПП?

   И в это время в военного аэродрома "Скулте" взлетает противолодочный Ил-38 с индийским экипажем на борту, они тогда переучивались на эти противолодочные самолёты.

   Тогда генерал-полковники оживился:

   - А вот и полоса! - ответил на свой вопрос Фёдор Иванович, - и даже повеселел.

   Я уже не стал уточнять, какое мы имеем отношение к этой ВПП, чтобы не запутывать понимание ситуации генерал-полковником. Просто на эту ВПП садились самолёты, которые прибывали к нам на учебный аэродром своим ходом или с оборудованим для учебного аэродрома. Чаще всего это были Ан-12.

   Чтобы отвлечь генерала, я спросил:

   - Товарищ генерал, а это правда, что Вы учились в Академии на одном курсе с Василием Сталиным? - И Фёдора Ивановича, как подменили.

   Он рассказал кратко, что он учился с Василием Сталиным, маршалом авиации Зиминым и ещё назвал несколько известных фамилий.

   Затем, Фёдор Иванович вспомнил, как Василий Сталин, будучи старшим лейтенантом, в 1941 году сформировал 42-й авиационный полк в городе Орёл на МиГ-3, где Фёдор Иванович был командиром полка, а Зимин - заместителем командира полка.

   Василий Сталин сначала был командиром эскадрильи, а затем дорос до командира дивизии 6-й авиагруппы РГК.

   Ещё один человек заслуживает, чтобы его вспомнили в этой главе. Это Павел Иванович Корнаков, полковник, начальник отдела кадров Рижского ВВАИУ имени Якова Алксниса. Павел Иванович в период Великой Отечественной войны был воздушным стрелком на Ил-2, "летающем танке", как его тогда называли.

   Я попытаюсь рассказать лишь об одном эпизоде боевой дружбе , о котором я знаю по воле случая.

   Вместе со мной на курсе учился Саня Кибкало, двоюродный брат генерала авиации Кибкалова. Так получилось, что в период войны лётчик Кибкало стал Кибкаловым, такие ошибки часто допускались в те времена, особенно в период интенсивных боевых действий. В то время некогда было исправлять все эти "тонкости", надо было воевать.

   И вот Саню Кибкалова в училище "опекал" наш начальник отдела кадров, полковник Карнаков, который в период Великой Отечественной войны летал в качестве воздушного стрелка в одном экипаже на Ил-2 с Героем Советского Союза лётчиком Кибкаловым. И тогда  Павел тИванович Корнаков будучи воздушным стрелком на Ил-2 повредил из своего пулемёта фашистский истребитель, который атаковал самолёт старшего лейтенанта Кибкалова, где Корнаков был воздушным стрелком. Так у них и осталась боевая дружба на всю жизнь. И полковник Корнаков опекал нашего однокурсника Саню Кибкало непрерывно и самоотверженно. Поскольку Саня не был отличником и некоторые преподаватели пытались поставить Сане "неуд", то сразу же появлялся Павел Иванович и "разруливал" ситуацию. Сам же Саня Кибкало свои родственные связи с Героем Советского Союза не выпячивал и мы даже не знали, когда учились, о таком именитом Санином родственнике. Об этом выяснилось только ближе к выпуску, когда полковник Глазовский Арнолья Янович пытался всё-таки "склонить" Саню к "неуду" по дисциплине "Инженерно-авиационная служба", что-то они там не нашли взаимопонимания по вопросам сетевого планирования и управления (СПУ) в ИАС. Но пришёл Павел Иванович и "разрулил" эту ситуацию, Сане всё-таки поставили "удовлетворительно".

   Самым интересным для меня был "финал" этого случая. После выпуска Саня Кибкало распределился в ТЭЧ АП Румбульского полка в Ригу на должность заместителя начальника ТЭЧ и в его обязанности входило составлять технологические графики планирования регламентных работ, в том числе, и с использованием СПУ. Вот тогда Саня и развернул свою бурную деятельность, развесив по всей ТЭЧ плакаты с СПУ регламентных работ по всем видам. И все комиссии отмечали "грамотное использование" СПУ при выполнении регламентных работ на авиационной технике. Заезжая иногда в Румбульский полк, я тоже видел эти графики.

   После этого Саня поехал в загранкомандировку и, говорят, что там он тоже "доставал" личный состав ТЭЧ этими "сетевыми графиками". Так что Павел Иванович Корнаков сделал "благое" дело, когда защитил Саню Кибкало от "наездов" полковника Глазовского. А Саня, в свою очередь, осознал "свою ошибку" в недооценке СПУ при планировании работ на авиационной технике.


     Глава 281. Экипаж Александра Резникова.

   Закончив обучение в ВВУЗе, я остался работать здесь же на кафедре и через некоторое время был направлен на авиационный завод для изучения нового в то время самолёта МиГ-23. И был удивлён, когда на этом же заводе встретил Сашу Резникова со всем его экипажем. Они прибыли на этот же завод изучать новый, более современный, самолёт Ил-20. Такое совпадение может быть, но очень редко.

   Более того, в первые дни переучивания, я в одном из цехов свалился со стапеля и получил сильное растяжение связок левой стопы. И весь экипаж Саши участвовал в моём скорейшем выздоровлении: одни приносили завтраки, другие поделились специальной мазью, третьи достали эластичные бинты. Это всё меня быстро поставило на ноги и только благодаря этому, я успешно выполнил учебный план переучивания.

   Саша с экипажем, после переучивания, убыл снова в другой военный округ и наши пути снова пересеклись только через несколько лет, хотя я знал о его службе от наших сослуживцев, с которыми часто пересекался в разных округах и на разных аэродромах. Но об этом чуть позже.

   Прибыв по замене в другой военный округ Саше Резникову пришлось сменить и технику, на которой он летал. Нет, это был тоже винтовой транспортный Ан-12, но задачи были совершенно другие. Приходилось летать по обеспечению перебазирования истребительной и истребительно-бомбардировочной авиации по всей территории Союза. Командировки были длительными, с севера на юг и с запада на восток. По этой причине мы с Сашей встречались реже, но зато могли говорить о работе всё, так как запретных тем уже не было.

   Именно в это время у Саши начали возникать проблемы со здоровьем. Это были маленькие проблемки, но как лётчика они его сильно беспокоили. Поскольку Саша  был не высокого роста, то на посадочном режиме полёта ему приходилось с большими усилиями удерживать штурвал Ан-12 и от чрезмерных длительных усилий начало проявляться явление судорог пальцев. Опасения оказались напрасными, так как небольшое хирургическое вмешательство всё поставило на место. И Александр уже с юмором рассказывал, как ему даже приходилось привставать на сидении, чтобы управлять своим четырёх двигательным самолётом при посадке, особенно в сложных погодных условиях и при посадках на аэродромы со сложными подходами, когда к посадочной полосе приходилось подкрадываться.

   В это время экипажу приходилось летать и в Республику Афганистан, где не только сложными были подходы к аэродромам, но в момент снижения и посадки самолёт могли и обстрелять. Пришлось осваивать посадку на горные аэродромы в условиях боевого противодействия, когда приходилось тяжёлую машину бросать с большой высоты по крутой спиральной глиссаде снижения, чтобы меньше по времени оказываться в зонах возможного обстрела. Здесь сказывалось не только физическое, но и моральное напряжение, которое не проходило по несколько дней.

   Интересно было слушать Сашу, как он рассказывает о разных эпизодах из своей лётной биографии. Обычно у лётчиков рассказы всегда получаются красочными, но у Саши это была смесь серьёзного с авиационным юмором, который граничит с комедией в нескольких частях. А учитывая, что Саша ещё был и заправским рыбаком, то в его авиационных случаях-байках присутствовал и рыбацкий юмор, который обеспечивал хохот на довольно продолжительное время.

   Когда Саша прилетал на новый аэродром, он всегда интересовался, а как у них с рыбалкой и если была малейшая возможность, он знакомился с местными любителями рыбалки и старался хоть пару часов посидеть в этом гарнизоне с удочкой. У него на борту был всегда комплект удочек и для летней рыбалки и для подлёдного лова. Это была своеобразная разрядка от того напряжения, которое он аккумулировал в период полётов.

   Бывая в командировках на разных военных аэродромах, Саша часто встречал наших однополчан по нашему первому месту службы и всегда подробно рассказывал как у них там проходит служба. Я тоже, часто бывая в командировках, встречал наших однополчан, которых судьба разбросала от Североморска до Ташкента и от Владивостока до Калининграда, после чего обменивались с Сашей приветами от наших сослуживцев и подолгу вспоминали годы, которые стали нашей судьбой. Но ещё было, что впереди.


     Глава 282. Связи мы пока ещё не растеряли.

   Мы с Нелей вместе уже более десяти лет. Нет, это смотря что считать "вместе". С восьмого класса и по 1962 год мы тоже были вместе. Но то "вместе" было совершенно другое, когда мы вместе учились, вместе дружили с кем-то, вместе отдыхали. А сейчас, мы, как бы, думаем вместе. Пять лет жизни вместе, одной семьёй, только в военном гарнизоне, чего стоят. Да не просто в военном гарнизоне, а в центре Европы, в менее чем в сотне километров от Берлина. И мы здесь не просто живём, но мы здесь служим и работаем. Я работаю по месту своей службы, среди вертолётов и самолётов, а Неля работает дома, ухаживая за домашним очагом и детьми. Их, детей, у нас уже двое, с которыми "работы" значительно больше, чем у меня в эскадрилье на аэродроме "Шперенберг".

   Но пребывание наше в Шперенберге закончилось, когда я поступил учиться в Ригу в Рижское высшее военное авиационное училище имени Якова Алксниса.

   Теперь я учусь в Риге, мы уже получили жильё в слушательском общежитии и теперь не надо скитаться по съёмным квартирам в Риге и её предместьях. Теперь к нам, в Ригу, в гости, могут приехать наши знакомые, родственники и друзья с Украины. Это ещё не отдельная квартира, а только большая комната в общежитии слушателей. Площадь комнаты 17 квадратных метров, но, если кто к нам приезжает в гости, то "в тесноте, но не в обиде", на несколько дней мы можем приютить гостей.

   Раньше, когда мы жили в посёлке Гаркалне, по Ригой, то к нам приезжала только Нелина мама, а когда мы жили на улице Московской, почти в центре Риги, то к нам приезжал на каникулы брат Нели, Сергей и остался поездкой доволен. Воспоминания у него остались не такие уж и плохие.

   А вот в общежитие на улице Эзермалас, рядом с училищем, к нам приехали брат Татьяны, нашей с Нелей одноклассницы, Виктор Нечитайленко с другом Виктором Домниковым, они учились в одном классе и дружили.

   Нашему младшему сыну Алексею было тогда около пяти лет и ему очень понравились рассказы Виктора Нечитайленко рассказы про своего племянника, сына брата Юры, Андрее. Алексей тогда почему-то говорил не племянник, а "пулемянник", что получалось очень трогательно. И он ещё очень долго вспоминал про Виктора, у которого есть "пулемянник" и, что он тоже "пулемянник" Сергея Вовьянко, Нелиного брата.

   А поскольку у меня с Виктором,  братом Татьяны остались более дружеские отношения со школьного периода, чем с самой Татьяной, то он этим и воспользовался, тем более, что мы с Нелей всегда были рады приезду земляков к нам, в Ригу, хотя условия приёма гостей у нас были ещё не такие, как хотелось.

   Возможно поэтому, сама Татьяна, наша одноклассница, когда была в Риге по турпутёвке, то не отважилась к нам заехать или встреться, что-то её остановило.

   Тем более, когда брат Татьяны, Виктор со своим школьным другом Виктором Домниковым были в Риге, то мы их не опекали, - они сами осматривали город, учитывая, что Рига не такой уж и огромный город, чтобы там можно было заблудиться.

   Как-то так получилось, что со временем мои отношения с Татьяной, если их теперь так можно назвать, с уже теперь бывшей моей соседкой по дому, совсем разладились, а с её братьями: Виктором и Юрой, остались прежними. С Юрой я пересекался меньше, только во время, когда он недолго работал у нас на ГЭС-2, а с младшим её братом, мы не то чтобы дружили, но у нас с ним были хорошие соседские отношения и только "тень" Татьяны между нами как-то не позволяла эти дружеские отношения укрепить.

   Уже значительно позже, когда моя мама умерла, то Виктор хотел купить у меня мамину квартиру. Но обратился он не ко мне, а к Нелиному брату Сергею. Я сразу отказал в продаже, так как после ремонта у соседей на первом этаже, в боковой стене появились микротрещины и продавать такую квартиру своему хорошему знакомому, просто не хотел, хотя риэлторская компания посчитала этот дефект допустимым и квартиру у меня купила, с комментариями, что этот дефект при продаже другим покупателям, она устранит. Сделали ли они это, я не знаю, так как после этого, на Эсхаре мне быть не приходилось.

   Уже после того, как я уехал из наших краёв почти навсегда, мне несколько раз пришлось быть на Эсхаре и мы пару раз пересекались с Виктором, но тогда уже наступили другие времена и у нас были другие заботы. С работой Виктора я уже знакомился по материалам Интернета, где обсуждались проблемы учебного авиационного полка, где он служил.

   Прошло много лет и я вспоминаю об Эсхаре, как о месте своей юности и молодости, но сейчас это уже другое место и совершенно другие люди. В прошлом я посвятил Эсхару сравнительно много стихов, хотя сейчас это место вспоминаю больше в прозе.

   Но по прежнему, при любой возможности, меня интересует всё, о чём я помню со времён моей молодости. Чем-то я очень доволен, с чем-то у меня существуют противоречия, но этовсё уже было в прошлом и к этому возвратиться нельзя, хотя и забыть всё это было бы несправедливо.

   Просто так, в пустоте, ничего не существует. Мы живём среди людей и должны с этим считаться. Я првык всех людей , с которыми раньше контактировал: учился, работал, служил, отдыхал - считать своими, если не друзьями, то коллегами по общим делам или по общению, а это уже накладывает обязанности, как-то уважать этих людей, даже, если они по своему недомыслию когда-то создали мне какие-то неудобства, так как, если они делали мне что-то плохое, то я не обязан считать их даже коллегами. Но даже коллег у меня не так много, потому что чаще всего я со всеми знакомыми близко мне людьми, стараюсь поддерживать товарищеские или дружеские отношения, не дающие право мне обсуждать их или как-то воспринимать их по своему. Их дела, это - их жизнь, в которую я не могу вмешиваться.


   Глава 283. В новой квартире.

   Начало 1975 года. Уже три года прошло со времени окончания Рижского ВВИАУ им. Якова Алксниса и теперь я занимаю должность заместителя начальника учебного аэродрома училища по ИАС. В Риге я уже восемь лет, а семья со мной семь лет. С 1968 года я с семьёй жил по разным квартирам под Ригой, в Гаркане и в Риге, в двух местах. И только в 1969 году я получил комнату в семейном общежитие училища, которое было только построено для слушателей. В этом общежитие мы прожили почти 6 лет. Но надо сказать, что комната у нас была самая большая, 17 квадратных метров и места хватало всем, хотя развернуться было негде.

   В 1975 году, совсем рядом с училищем, на этой же улице, рядом с домом-общежитием построили 12-этажный дом для постоянного состава, где наша семья и получила квартиру. В то время, для капитана, получить квартиру в одной из столиц союзных республик, в престижном месте (рядом с Лесопарком и в семистах метрах от центральной улицы Риги, улицы Ленина, это была сверхмечта, учитывая, что у меня никаких "связей" нигде не было.

   Работа у меня была рядом (до проходной училища сто метров), хотя и приходилось ежедневно уезжать за Ригу, в район посёлка Скулте, на другую сторону аэропорта "Рига", так как там был наш учебный аэродром. Но впереди была перспектива, переход на кафедру преподавателем.

   У Нели была работа рядом, примерно 800 метров от дома, на Рижском заводе полупроводниковых приборов "Альфа". На работу она ходила пешком и работала по укороченному графику.

   Школа №37 и детский сад, которые посещали дети тоже были не очень далеко, на расстоянии двух автобусных остановок.

   Конечно, это большой промежуток времени, пока мы нормально обустроились в Риге. С 1968 года по 1975 год, когда получили нормальную жилплощадь со всеми удобствами в 12-этажном доме, рядом с нашей с Нелей работой и местом учёбы детей прошло не так мало времени, но в сложных бытовых условиях мы прожили около полугода, пока училище ввело в эксплуатацию семейное общежитие, рядом с моим местом учёбы, а тогда и местом работы.

   По существу, наша "напряжёнка" к этому времени завершилась, когда после отъезда из Шперенберга (в ГСВГ), мы всё время думали, а куда мы "распределимся" после моей учёбы, а затем три года ждали пока построят новый дом, в котором нам выделят квартиру. Да, пришлось "потерпеть" порядочно, но "платой" за наше терпение было обоснование в одной из столиц союзной республики, существовавшего ещё Союза, городе Риге, куда стремились попасть многие, кто поступал в высшие военные учебные заведения.

   Поэтому, несмотря на все трудности, которые семье пришлось преодолевать, всё для нас завершилось нормально, учитывая мою предыдущую службу в полку на должности заместителя командира эскадрильи по ИАС. Характеристики там были замечательные и это решило мою судьбу при распределении.

   Я работал на учебном аэродроме заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС и считался перспективным офицером на должность преподавателя в нашем же училище.

   Неля работала на полупроводниковом заводе "Альфа" и имела возможность присматривать за детьми, когда они приходили из школы. Дети могли ходить в школу пешком через две автобусные остановки или ехать на автобусе, если попадали в сетку расписания автобусов.

   В новой квартире теперь можно было фундаментально планировать дальнейшую жизнь хотя бы на ближайшие несколько лет.

   На службе я занялся исследовательской работой, так как без этого дальнейшее продвижение  в моей военной карьере не могло быть и речи. Да и чувство ответственности за то, что моё руководство надеялось на мою творческую работу надо было как-то оправдывать. Тем более, что за несколько лет на учебном аэродроме, я выполнил ту задачу, которая на меня возлагалась: довёл техническую составляющую до тех требований ГЭК, которые требовались для нормального учебного процесса. Теперь уже Государственные экзаменационные комиссии делали только несколько незначительных замечаний по учебному аэродрому, которые тут же устранялись и в акты не вносились. Разумеется, работы ещё было достаточно, но теперь на нашем учебном аэродроме шёл "полнокровный" учебный процесс. К нам даже привозили на экскурсии студентов из института ГВФ и среднего училища ГВФ. Учебная база наша становилась всё лучше и совершеннее. Я иногда посещал учебную база Академии имени Н. Е. Жуковского в Подмосковье, для сравнения наших учебных баз и мне казалось, что мы очень быстро приближаемся к основным учебным показателям этого эталонного учебного заведения.

   Да и самому мне было где развернуться при выборе тематики для своей научной работы. У меня уже появились личные контакты не только со смежными учебными заведениями, но и с предприятиями МАП, и многими частями ВВС, где наши курсанты и слушатели проходили войсковые стажировки. Это почти все авиационные полки Европейской части Союза.

   С получением новой квартиры, у меня расширились возможности работы по на учным направлениям кафедры №11 (Эксплуатация летательных аппаратов), в составе которой находился учебный аэродром. В квартире у меня был отдельный "рабочий уголок".

   В это время я уже был ответственным исполнителем по нескольким направлениям научно-иследовательских работ (НИР) и научным темам по вопросам эксплуатации авиационной техники и особенно по испытаниям новых образцов авиационной техники и её космическим направлениям, таким, как проект "Буран".

   Ещё одним из основных направлений у меня было обеспечение эксплуатации летательных аппаратов (ЛА) средствами наземного обслуживания (СНО). Это направление обеспечивало существенное повышение боевой эффективности ЛА, как боевых авиационных комплексов (БАК) различного предназначения: истребительных, бомбардировочных, транспотных, ударных вертолётных.

   Приближение БАК к зоне боевых действий существенно (в несколько раз) может повысить боевую эффективностьБАК, что существенно влияет на выполнение авиационным комплексом поставленных задач перед всей системой вооружённых сил (СВС) в период их подготовки, развёртывания и применения (ПРП) или полностью ПРП СВС.

   Разработка этой системы в соответствии с её задачами существенно повышает возможности всех вооружённых сил в период боевых действий.

   Такие задачи на уровне совмещения действий (СД) вооружённых сил, предприятий МАП, соединений (частей) ВВС могут давать ошеломляющие результаты. Вот такими вопросами я мог заниматься, когда получил нормальное жильё и мог заниматься творческой работой не только на базе училища, но и выезжая часто в командировки по всему Союзу.


     Глава 284. Встреча сослуживцев.

    На Саню Демёшина я как-то сразу обратил внимание по прибытии в полк. После окончания военного технического училища я прибыл в авиационный полк и меня разместили в офицерской гостинице, рядом с комнатой, где жил капитан Демёшин. Саня был лётчик эскадрильи легкомоторной авиации, оснащённой самолётами связи Як-12 и мы часто с ним пересекались, в гостинице, в штабе полка или на аэродроме. Их эскадрилья была рядом с нашей, вертолётной, и я часто заглядывал к ним, чтобы полюбоваться этими лёгкими и почти ажурными самолётиками.

   Нас никто не знакомил, мы просто здоровались, как соседи по гостинице, как однополчане и постепенно стали узнаваемыми друг другом до такой степени, что могли поддерживать разговор в компании сослуживцев, которые собирались по разным поводам, как это бывает в офицерских гостиницах, где живут не близкие друзья, а просто сослуживцы, которые делают разную, но в то же время одну и ту же работу.

   Капитан Демёшин отличался от остальных лётчиков второй эскадрильи тем, что у него был жёсткий план самообразования и саморазвития. Он выписывал очень много различных журналов и подписных изданий и всё это читал, изучал, всем этим интересовался, был очень эрудированным человеком. Я удивлялся, когда он всё это успевает читать, так как полётные задания шли непрерывно, да и полёты на себя были не редкостью. Но Саня говорил, что у него есть резерв, время, когда он бывает в командировках. Если распланировать хорошо время и не тратить его попусту, то можно это время с пользой потратить.

   Поскольку я к этому времени женился, то через некоторое время мне выделили квартиру в семейном ДОСе (доме офицерского состава) и ребята помогли мне туда переехать и Саня на какое-то время выпал из моего поля зрения. Теперь мы пересекались на несколько минут в штабе или на аэродроме, перебрасывались несколькими фразами и разбегались по своим делам. Правда, я часто забегал в гостиницу к своему другу по училищу, Валентину Томашенко, где встречал и  капитана Демёшина, который всегда рассказывал что-то интересное из того, что он за это время освоил. И я всегда удивлялся, как Саня выискивал всё интересное из того, что проходило мимо нас.

   Да и сама работа у Сани было интересная. Самолёт Як-12 был спроектирован ещё в 1946 году по специальному заданию Сталина, чтобы можно было приземлиться на небольшую площадку и можно было с неё взлететь.

   Мне этот самолёт был интересен ещё и тем, что ещё в школьные годы он на нас  пикировал, когда мы купались на пляже. Як-12 тогда летел со стороны Чугуевского аэродрома и, заметив людей на пляже, начал кружить над пляжем. Затем он на нас спикировал и был так низко, что я и Ваня Подопригора нырнули в воду, а когда вынырнули, то увидели, что с самолёта что-то упало. Мы подбежали к месту падения и увидели, что это картонная трубочка, такая, как чехол с термометра, но раза в два побольше. Когда мы её раскрыли, то обнаружили там лист бумаги, на котором карандашом было написано:

    — Привет отдыхающим и загорающим от незнающих отдыха.

   Сбежались любопытные, а самолёт ещё раз на бреющем прошёлся над пляжем и улетел в сторону Мохнач. Мы ещё полчаса обсуждали это событие и продолжили купание. Я рассказал об этом случае Сане и он мне показал точно такую же трубочку, которая есть на борту каждого Як-12 и называется она «пеналом» для сбрасывания какой-нибудь информации с самолёта на землю.

   Иногда мы спорили. Я готовился поступать в высшее военное учебное заведение, а капитан Демёшин меня убеждал, что надо повышать своё профессиональное мастерство, решая задачи, которые предлагаются в журнале «Авиация и космонавтика» и в других журналах. Я же был уверен, что необходимо повышать уровень своего образования. Особенно это важно для технических специалистов. Нас пытались рассудить лётчики его эскадрильи, капитан Пясецкий и замкомэск капитан Григорьев. В конце-концов капитану Григорьеву это всё надоело и он сказал:

    — Ладно, «профессора» мелкой авиации, хватит меряться эрудицией. Встретитесь лет через десять и тогда решите, кто из вас был прав. А сейчас вы ничего друг другу не докажете.

   «Резюме» капитана Григорьева через десять лет исполнилось точь-в-точь. После окончания военного ВУЗа я по служебным делам был в командировке в городе Шяуляй (бывшая Литовская ССР) и там на аэродроме встретил, уже майора, Демёшина. Александр был командиром авиационного звена управления в составе истребительной дивизии. Майор Демёшин летал на самолёте Ан-14 «Пчёлка», который был в звене управления. В звене управления были самолёты Ан-2 и Ан-14.

   Мы вспомнили наш полк, наши споры и как нас «мирил» капитан Григорьев, который оказался настоящим «нострадамусом»: каждый оказался прав по своему, каждый пошёл своим путём и этот путь оказался единственно правильным для каждого


     Глава 285. Любовники.

   Лето. Отдыхаем в Юрмале всей семьёй. С утра завтракаем и на пляж. Затем идём обедать, а после обеда, уставшие идём отдыхать. Перед ужином прогулка к морю и ужин. Чуть отдохнув, дети продолжают играть, а мы с женой что-то читаем.

   У нас две маленькие комнаты с окнами выходящими на улицу Йомас и на ресторан, который находится не далее 30 метров. Обедаем мы в столовой тоже на улице Йомас и идти туда не больше ста метров.

   Вечером мы с женой часто смотрим на светящиеся широкие открытые окна ресторана, слушаем музыку и всё собираемся туда наведаться. Но всё как-то не получается: то с детьми занимаемся, то какие-то заботы мешают, они бывают и на отдыхе. Каждый вечер, слушая приглушённую музыку из ресторана жена говорит:

    — Всё, завтра надо сходить в ресторан, а то отдых закончится, а мы и в ресторане, который рядом, ни разу не были.

    — Да, надо сходить — послушно соглашаюсь я.

   Но наступает следующий день и мы снова также проводим день, как и предыдущий, стереотип и привычки отдыха затягивают.

   В один из дней, дети набегались и рано уснули. И мы решили этим воспользоваться. Переодеться было делом нескольких минут и мы были готовы. Из детей, если кто и проснётся, волноваться не будет, так как мы часто, после того, как дети засыпали, прогуливались к морю.

   Вечер выдался тёплым, даже с моря не тянет прохладой, которая несколько зябче, чем прохлада на южных морях. А это просто какой-то бархатный ветерок, даже не верится, что он с Балтики. Мы идём медленно, упиваясь, именно ощущением, что мы идём в ресторан. Поднимаемся по широким ступенькам, затем поднимаемся на второй этаж и в это время я понимаю, что именно эти широко открытые окна я всегда вижу из окна своей комнаты.

    — Если кто из детей проснётся, мы сразу увидим. Хотя они сегодня набегались и, думаю, просыпаться не будут.

   Не успел я об этом до конца подумать, как мы поднялись в просторный зал на второй этаж. Народа было достаточно, но несколько столиков в разных концах были свободными и как раз те, с мест которых я хорошо видел окно комнаты, где спали дети. Правда надо было сидеть боком к залу, но это, подумал я, мы переживём.

   Садимся за столик, официант приносит меню и мы уже чувствуем, что расслабляемся. Торопиться некуда, читаем меню, выбираем блюда, напитки, десерт и уже полностью поглощены ресторанным духом, его шумом и чуть уловимым позвякиванием приборов на фоне убаюкивающей музыки. И когда на столе был заказ, мы заметили, что все столики были заняты и отдельные свободные места оставались только кое-где. Музыка стала громче и среди зала появились первые танцующие пары из тех, кто пришёл раньше и уже прошёл первый этап тостов.

   Мы не торопились, растягивая само удовольствие начала ресторанного пиршества. Для меня начало застолья всегда было намного торжественнее, чем все его остальные части. Мы с женой придумали тост, пригубили, пировать собрались долго, когда ещё появится возможность, и приступили к закуске. В этот момент со стороны лестницы мы заметили пару посетителей, которая искала свободные места. Встретившись с нами глазами, они заметили у нас за столиком свободные места и направились в нашу сторону. Подошли, спросили, свободно ли у нас. Мы ответили, что свободно и они решили больше места не искать.

   Мы немного притормозили с салатами, так как пришлось знакомиться и вообще вести интеллигентный разговор. Они сказали, что решили отметить какую-то дату, не уточняя какую, и на такси приехали из Риги в Юрмалу. Мы тоже сказали, что мы из Риги, ничего не уточняя. Они попросили официанта быстренько им принести, что-то выпить и закуску, чтобы нас догнать, а уже позже они закажут по полному. Официант очень быстро выполнил их просьбу и мы продолжили дальнейшее знакомство, теперь уже на равных условиях. Разговор пошёл на разные темы: о ресторане, о Риге, о Юрмале, о Латвии. Мы поняли из разговоров, что мужчина моряк торгового флота и только пришёл из плавания, тогда стало понятно почему они рванули в Юрмалу на такси, а не поехали на электричке или на автобусе. Между разговорами, жена мне показала взглядом, чтобы я наблюдал за нашими окнами, где спят дети, так как с моего места наш дом лучше просматривался. Я ответил, что всё нормально, так как видел, что свет в окнах не зажигался, значит дети спали.

   Снова заиграла музыка, теперь уже оркестр, и мы с женой пошли танцевать, чтобы позволить нашим соседям освоиться и поговорить о своих делах без нашего присутствия. Мы, танцуя, тоже обменялись мнениями о наших соседях, но ничего особенного в отношении наших знакомых нам не показалось, кроме того, что они что-то стараются скрыть или что-то не договаривают. Но нам не было никакого дела до того, что волнует этих двух незнакомых нам людей. Это было их личное дело и, если им не хочется что-то говорить, то нам тоже это не надо.

   Танец окончился и мы направились к столу. Наши новые знакомые уже полностью освоились и даже успели сделать заказ. И мы продолжили наш цивилизованный пикник. Когда подошёл официант и спросил нас о горячем, то мы сказали, чтобы не торопился, мы ещё потанцуем.

   После танцев, выпитых напитков стало жарковато и я решил выйти на балкон, оттуда было лучше видно комнаты, где спали наши дети. Вместе со мной на балкон вышел и наш новый знакомый Юрий. Он ещё и курил, я — нет. Он несколько замялся, а затем спросил:

    — Вы тоже любовники?

   Я как-то даже поперхнулся собственным воздухом на вдохе. Но, чуть кашлянув, сразу ответил:

    — А, что, это так заметно?

    — А то! - ответил Юрий.

    — А может она просто друг или соседка?

    — Не-е-е-т, подруги или соседки так на мужиков не смотрят. У моей Ирки, глаз — алмаз, она сразу вас раскусила.

   Я как-то замялся и не торопился соглашаться:

    — А может это моя законная жена?!

    — Ну, нет! В будний день, без всякого повода с женой в ресторан не ходят.

   Логика железная. Дальше он начал рассказывать о себе. Плавает. Ходит в загранку. Женат. Сейчас пришёл из рейса. Иру, свою спутницу, знает давно. Она тоже замужем. Когда-то встречались. Но затем надолго расстались. Оба обзавелись семьями, а в прошлом году случайно встретились и закрутилось. Сейчас сбежали от семей и решили отпраздновать его возвращение из загранки. Как сложится дальше, сами не представляют.

   На этом Юрий замолчал. Теперь как бы наступила моя очередь откровения, но врать мне не хотелось, а сказать правду уже неинтересно, так как я уже не отверг их версию, что мы любовники. И я начал говорить правду. Да, мы тоже давно знакомы и даже больше, давно встречаемся. Но в этом месте я сделал паузу, не зная, как дальше развивать сюжет, не хотелось ломать их такую красивую версию, случайную встречу двух любовных пар, как бы им в поддержку. Но тут меня выручили женщины. Им стало скучно и они пригласили нас за стол. Я развёл руками, показывая, что не виноват, нам помешали и мы направились за стол.

   За столом подняли бокалы и сказали пару тостов, когда принесли горячее и мы снова начали пировать и обсуждать какие-то малозначащие вопросы. Но тут оркестр выдал красивую мелодию и мы решили танцевать. Когда остались одни жена мне сказала, что наши новые знакомые думают, что мы любовники. И я сразу спросил:

    — И что ты ответила?

    — Ничего, просто промолчала.

   И тогда я рассказал о нашем разговоре с Юрием. Мы оба рассмеялись, но решили не портить им настроения нашими откровениями, что мы муж и жена, оставить их в приятном для них заблуждении, даже если это несколько нечестно с нашей стороны по отношению к ним.

   После танцев, да и на протяжении всего вечера, больше разговоров о любовниках не возникало, всё стабилизировалось и мы в этой компании хорошо провели вечер. Когда устали, мы проводили наших новых знакомых по застолью на стоянку такси и они уехали в Ригу. Больше мы их не встречали.

   Домой мы возвратились далеко за полночь, дети спокойно спали, а мы перед сном ещё долго обсуждали наше ресторанное приключение, где нас уличили, как любовников. Чего только в жизни не бывает.


     Глава 286. Мой друг Валька

   Не помню момента, как мы подружились. Как только нас зачислили в списки 3-й роты, мы уже были в одном классном отделении, но в разных строевых отделениях. Обычно все становятся друзьями из одного строевого отделения, а мы как-то оказались в разных отделениях, но постепенно сдружились. Нет, у меня были товарищеские отношения и с ребятами с моего отделения, но вот с Валентином мы доверяли разные секреты, делились разными новостями и часто выручали друг друга, когда надо было прикрыть друг друга.
   После первого отпуска мы делились нашими впечатлениями, как мы проводили отпуск, а при назначении в наряд мы старались попадать одновременно на какой-нибудь пост или во внутренний наряд. А вот в наряд на кухню ни он, ни я ходить не любили и предоставляли этот наряд любителям работать на кухне, тем, кто любил покушать.
   При сдаче экзаменов мы вместе готовились, экзаменовали друг друга и старались помогать при ответах, а если получалось, то и подсовывали шпаргалки, как же без этого.
   Мне нравилось, что Валентин никогда ни меня, ни других курсантов не обманывал, он мог подменить в наряде, если его просили, был не жадным и справедливым, а это в воинском коллективе очень важно.
   Со второго курса мы знали друг о друге всё, а в роте мы всегда знали друг о друге, где кто находится и при необходимости могли сразу друг друга отыскать или не делать этого.
   У нас в каптёрке был даже общий чемодан, где мв хранили всякую всячину, которую нам удавалось «добыть» на учебном аэродроме. Это были куски толстого оргстекла, из которого курсанты делали модели самолётиков, инструмент и другие  нежные и интересные для курсантов вещи.
   Правда, часто наши интересы расходились, но это нам не мешало находить больше точек соприкосновения, чем различия. Так, меня больше интересовали книги, а Валентин больше был склонен часами шлифовать разные части моделей самолётиков из оргстекла и меняться кусками оргстекла, из которых он изготавливал модели.
   Командиры уже знали о нашей дружбе и если надо было кого-то одного из гас разыскать, то спрашивали у другого. Но, что интересное, вместе мы в увольнение никогда не ходили. Даже, когда получали увольнение на сутки, то Валентин иногда ехал ко мне домой один, а я в другое воскресенье тоже ехал домой сам.
   А однажды, когда мои школьные одноклассники уходили в армию, они из военкомата пришли на КПП училища и Валентин привёл их ко мне в санчасть, где я тогда грипповал. Ребята из наряда на КПП, даже из соседней роты, узнав от дневального, что я в санчасти, сразу отыскали Валентина и передали ему, что ко мне пришли посетители. Дальше уже моими одноклассниками занимался Валентин.
   Вместе с Валентином мы были на стажировке в Грузии, в городке Телави и после стажировки он был у меня свидетелем на свадьбе. А после окончания училища мы с ним оказались в одном полку и в одной эскадрилье.
   А здесь наши пути немного разошлись. Валентину понравилась должность бортового техника, а я согласился на должность старшего техника эскадрильи. Мне было более интересным заниматься всей эскадрильей, чем одним вертолётом и одним экипажем, где я даже самое младшее офицерское звено. Это в дальнейшей моей карьере сослужило большую службу.
   Но и в эскадрилье мы поддерживали тесные дружеские отношения и дружили семьями. Вместе поступали в высшие учебные заведения: Валентин в Москву, в я в Ригу. И вот в это время Валентин оказал мне неоценимую дружескую услугу. Поскольку я уже исполнял должность инженера эскадрильи, то мне командование полка разрешило поступать только на заочное отделение академии им. Н.Е. Жуковского в Москву и заключение медкомиссии было по 2-й группе, хотя все врачи поставили 1-ю группу. Но в ходе экзаменов выяснилось, что я прохожу по конкурсу в Рижское ВВАИУ на очное отделение. На мандатной комиссии мне сказали:

    — Если согласуете вопрос с председателем медкомиссии, мы вас зачисляем в РВВИАУ.

   А как это сделать, если это ГДР, а председатель медкомиссии уже в центральном госпитале, в другом городе. Я сказал об этом Валентину, на что он не задумываясь, ответил:
    — А давай рискнём. Поехали! — он был на мотоцикле.
   И мы поехали, хотя был запрет на выезд из гарнизонов на собственном транспорте. Когда мы приехали в центральный госпиталь и ехали по центральной аллее, то увидели «чудо», навстречу нам шёл начальник госпиталя председатель медицинской комиссии полковник медицинской службы Столяров.
   Мы остановились, подошли к нему, рассказали о нашей проблеме и он очень весело сказал:
  - Вам сегодня повезло. Если бы я дошёл до конца аллеи, было бы поздно. Я иду сдавать печать, после чего я уже не председатель комиссии. — И мне, отдельно:
     —  Давайте вашу медицинскую книжку.
   Полковник перечеркнул запись и прямо на весу написал новое заключение, что я «годен по 1-й группе", поставил подпись и приложил ту самую «заветную» печать. Мы поблагодарили и к концу дня я был зачислен в РВВАИУ на очное отделение, которое я окончил в 1972 году.
   В 1970 году, уже обучаясь в Рижском ВВАИУ, я с нашим курсом приехал в Москву на авиазаводы на заводскую практику и встретился с Валентином. За месяц, который я провёл в Москве, я часто встречался с Валентином и мы иногда подолгу вспоминали наше училище, нашу роту, наш полк и рассказывали о том, как учится ему в Москве и как мне учится в Риге.
   Прошло несколько лет. Я остался служить в Риге, Валентин поехал служить в Запорожье и мы на какое-то время «потерялись».
   Где-то летом мы семьёй отдыхали в Юрмале. И вдруг навстречу идёт Валентин. Мы все рады, встретились и выяснилось следующее. Валентин прежде всего поехал к моей маме, под Харьков, узнал наш адрес и приехал а Ригу. Соседи сказали, что мы отдыхаем на взморье и он наугад поехал в Юрмалу, где в первый же час и встретил нас на улице Йомас. И приехал Валентин, чтобы узнать правила приёма в наше училище, так как его сын, Олег, заканчивал школу и хотел поступать именно в Рижском училище.
   Сын Валентина поступил и окончил Рижское училище и после этого наши контакты стали значительно реже. Ещё реже стали после 2013 года. Но чувство 60-летней дружбы просто так не проходит. Во всяком случае у меня.
   

     Глава 287. Исследования и наука.

   Не успел я адаптироваться к новой должности, как на меня посыпались предложения заняться научно-исследовательской работой. Мне предложили несколько тем, среди которых были: исследование технологии визуального осмотра, влияние климатических условий на эксплуатацию авиатехники и исследование комплектации средствами наземного обслуживания и запасными частями.

   Я сначала выбрал первую тему, она была мне ближе, ведь несколько лет сам осматривал технику перед полётами и обучал механиков и техников методике осмотра при различных видах подготовки. Пришлось делать даже несколько раз доклады на армейских технических конференциях, которые были одобрены инженерами воздушной армии. А однажды при использовании своей методики мне удалось визуально обнаружить очень сложную поломку, которая привела к тяжёлому лётному происшествию с поломкой авиационной техники.

   Хотя инициатором этой темы и был начальник факультета, уже полковник, Виктор Николаевич Писарев, но генералу Виноградову эта тема понравилось и он настоял, чтобы я доложил свои разработки на двух училищных научных конференциях и несколько раз интересовался, как у меня идут дела по этой тематике.

   Когда я работал над первой темой, мне подкинули ещё одну тему из обязательных НИР (научно-исследовательская работа), сказав, что это заказ главкома, а выполнять её на кафедре некому. Это и была тема о  влиянии климатических условий на эксплуатацию авиатехники. После выполнения НИР, мне самому пришлось нести работу на подпись генералу Виноградову. И такой формальный повод имел для меня далеко идущие последствия. Ростислав Иванович только бегло просмотрев работу и ознакомившись с выводами, рекомендует мне эту работу отправить на рецензию в академию имени Н.Е.Жуковского, на кафедру эксплуатации, так как начальник кафедры генерал Шпилёв Константин Михайлович занимался этой тематикой. А если будет реализация моих рекомендаций, то появится возможность продолжить работать над этой темой уже в академии в адъюнктуре.

   Я выполнил все рекомендации генерала Виноградова и понял уже тогда, что Ростислав Иванович, как заместитель начальника училища по УНР (учебно-научной работе), выделяет меня из общей массы, хотя не дал этого понять мне ни разу. Теперь у меня, кроме текучки по непосредственной работе на учебном аэродроме, были две рабочих темы по научно-исследовательской работе, которые я тянул уже, как ответственный исполнитель. Так меня загрузила кафедра, хотя мы на учебном аэродроме и были отдельной структурой и были связаны с кафедрой только учебным процессом. Во всём остальном это была дополнительная нагрузка.

   Прошло немного времени и мне для исполнения дают ещё одну тематику: исследование комплектации средствами наземного обслуживания и запасными частями полков вооружённых самолётами МиГ-23. Я работаю над этой тематикой целый год, оформляю НИР, отправляю в адрес заказчика и забываю об этой НИР.

   Через какое-то время меня вызывает генерал Виноградов и даёт ознакомиться с заключением на мою НИР по МиГ-23. Сначала я осознал только то, что годовая экономия от моих рекомендаций по исследованию, составила в год более 800 000  рублей. Затем Ростислав Иванович долго со мной беседовал по развитию именно  этой тематики, как самой эффективной тематики с реализацией научных исследований. Так я остановился в этой теме и она стала для меня основной. Более того, пошли заказы на исследования одно за другим и теперь эти исследования оплачивались, исполнитель (в лице училища) получал большие деньги со стороны заказчика. Мои темы были внесены в научный реестр училища, который лично курировал генерал Виноградов.


     Глава 288. Пробное занятие на квалификацию преподавателя.

   В 1972 году я прибыл на учебный аэродром, который представлял собой только поле и часть леса, ограждённые колючей проволокой.  К декабрю 1973 гола большая часть учебного аэродрома была заасфальтирована и облагорожена, причем, сделано это было своими силами. С 1974 года работая на учебном аэродроме, я начал выполнять научно-исследовательские работы для КБ семейства МиГов и для ОКБ В.М.Мясищева, по проекту «Буран — Энергия». С 1975 года меня включили в сетку расписания кафедры по проведению занятий в период аэродромной практики.

   Времени на научно-исследовательскую работу у меня было достаточно, так как 1-й факультет, где я был в штатном расписании выходил на практику только на четыре месяца, а в остальное время, другими факультетами занимались инженеры по АО и РЭО, а мне доставалась работа только обеспечивать поддержание всего «железа» в рабочем состоянии. Даже хватало времени на несколько командировок в год, в строевые части. В этой ситуации и факультет, и кафедра, и генерал Виноградов были заинтересованы в моих работах, так как училище за них от заказчиков получало реальные деньги. И по этим суммам я был на 3-м месте после кафедры полковника Меркулова Виктора Петровича, они работали с космонавтами и после работ Карапетяна Рубена Миртадлвича, который занимался тематикой беспилотников, в том числе и управления их в составе роёв.

   Вот при таком раскладе Ростислав Иванович Виноградов предложил мне подумать, чтобы готовиться на должность преподавателя кафедры «Безопасности полётов и боевой эффективности», так как начальник кафедры полковник Шерстобитов Константин Николаевич был не против, чтобы я занял эту должность.

   К 1977 году, когда эти события происходили, чёткой концепции по формированию кафедр безопасности ещё не было, каждый ВУЗ старался только выполнить учебную программу, а структура кафедр строилась из тех соображений, чтобы на кафедре были специалисты, которые могли бы проводить занятия по тем системам, которые влияют на безопасность полётов, с математическим обоснованием происходящих процессов.

   Для проверки готовности офицеров к работе преподавателем, генерал Виноградов создал специальную методическую группу, которая не только проверяла педагогическую подготовку офицера и знание им дидактических особенностей преподавания, но и готовила будущего педагога по специальным критериям. У меня были по два контрольных пробных занятия по кафедры «Эксплуатация авиационной техники» и по кафедре «Безопасность полётов и боевых авиационных комплексов». Когда методическая группа, под руководством генерала Виноградова, решила, что я готов к самостоятельной работе, меня назначили на должность преподавателя кафедры «Безопасность полётов и боевые авиационные комплексы». Как показали дальнейшие события, школа генерала Виноградова по подготовке молодых преподавателей была эффективной и приносила хорошие результаты.


   
   Глава 289. "Свято место пусто не бывает".

   Пять лет, с марта 1972 года, я работаю на учебном аэродроме, который входит составной частью в кафедру № 11 (Эксплуатация авиационной техники) Рижского ВВАИУ. Кроме того, что я являюсь по должности заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС, во время занятий курсантов на учебном аэродроме, я провожу занятия в одной из учебных групп по теме: "Эксплуатация вертолётов и их систем". Такие занятия на учебном аэродроме факультет механиков проводит на учебном аэродроме всего два месяца в году (Аэродромная практика 1-го и 4-го курсов). Остальные факультеты тоже проводят свои занятия на авиационной технике. Поэтому, учебный аэродром всё время занят этими работами и подготовкой техники и лабораторий к ним. Когда я занят на учебной работе с курсантами кафедры №11, то начальник учебного аэродрома подполковник Агишев Марс Измайлович, справляется сам, просто на эти два месяца мои работы по плану учебного аэродрома отодвигаютс на 1,5-2 месяца, так как их мне надо всё равно выполнить.

   Для Учебного аэродрома, то есть для меня, это нагрузка не такая большая, а вот для кафедры № 11 это позволяет содержать в штатах на одну "штатную единицу" меньше. Нет, где-то в училище она есть, но на кафедру её не отдают, считают, что я, как заместитель начальника Учебного аэродрома по ИАС, могу вполне выполнять эти обязанности, вести занятия в половине учебной группе на протяжении двух месяцев.

   Что касается меня, то это мне не казалось чем-то необычным, тем более, что я считался первым кандидатомна замещение преподавательской должности на кафедре и даже проводил специальные "пробные" занятия по каждой теме дисциплины, которые ведёт кафедра № 11.

   В 1977 году я уже провёл несколько пробных занятий не только на учебном аэродроме, но и подменял некоторых преподавателей, которые болели или были в командировках. Причём, занятия я проводил не только в группах, изучающих вертолёты, но и в группах специализирующихся по самолётам МиГ-23 и Су-24.

   Для проведения занятий по самолётам МиГ-23 и Су-24, я имел допуск, так как в 1973 году изучал МиГ-23 на заводе "Знамя Труда" в Москве, а в 1975 году изучал Су-24 на заводе им. В.П.Чкалова в Новосибирске. Кроме того, стажировался в полках по эксплуатации Су-24 в Черняховске Калининградской области и по эксплуатации МиГ-23 в городе Рось в Белорусском военном округе. К этому времени, я оказался единственным специалистом на кафедре № 11, кто изучал конструкцию и эксплуатацию, а также эксплуатировал вертолёты различных конструкций и схем (Ми-4, Ми-6, Ми-24, Ка-25 и Ка-27). Немного позже на кафедру прибыл Саша Донцов, уже из первого выпуска нашего училища, кто эксплуатировал современные вертолёты в войсковых частях.

   После Изучения МиГ-23 и Су-24 я оказался на кафедре единственным офицером, у которого были удостоверения заводов по сдаче экзаменов по результатам изучения конструкции этих самолётов и, следовательно, я был первой кандидатурой для назначения на должность преподавателя на кафедру № 11, так как там хотя и были инженеры из частей, но они специализировались на самолётах так называемого 2-го поколения реактивной авиации: МиГ-21БИС, Су-7-БКЛ, Ту-22 и Ан-12. И хотя у меня конкурентов по знанию техники не было, но свободных штатных "клеток" на кафедре № 11 тоже не было, хотя каждый год в Акте ГЭК (Государственной экзаменационной комиссии) записывали, что преподаватели "мало специализируются на технике 3-го поколения". Но кадровики училища эту запись особо "не выпячивали".

   В таких условиях я уже пятый год работаю заместителем начальника Учебного аэродрома и преподавателем на кафедре "Эксплуатации летательных аппаратов". До настоящего времени меня это устраивало, хотя такие "дёргания"несколько мешали сосредоточиться на чём-то одном: преподавании или обустройством технической части учебного аэродрома. Начальнику учебного аэродрома подполковнику Агишеву Марсу Измайловичу это было тоже было "накладно", когда его заместитель на два месяца "уходил на кафедру" вести занятия. Я хотя и старался выполнять параллельно обязанности заместителя Марса Измайловича, но на полную степень работы меня в это время не хватало. Поэтому, Марс Измайлович периодически жаловался на кафедру в "кадры" училища, чтобы этот вопрос решили как-то в пользу тне только кафедры, но и учебного аэродрома. Меня это тоже напрягало, так как срывались запланированные длительные работы, особенно по приёму новой техники и дальнейшему обустройству учебного аэродрома.

   Я понимал, что это всё "проделки" отдела кадров училища, которые перемещают "штатные клетки" с кафедры на кафедру, чтобы держать "нужных" людей на определённых должностях. Так на кафедре № 12 (Безопасность полётов летательных аппаратов и Боевая эффективность авиационных комплексов) была занята штатная "клетка" полковника, где стоял на должности, странной для училища "Заместитель по ИАС начальника училища, хотя эта штатная "клетка" принадлежала старшему преподавателю кафедры № 12 (дисциплина "Безопасность полётов летательных аппаратов"). Но кафедра № 12 обходилась как-то без этого специалиста, старшего преподавателя.

   Вдруг, для меня складывается такая же ситуация, как и 15 лет тому назад в полку, когда я лейтенантом прибыл из училища в полк. Тогда на мою должность бортового техника претендовал старший техник эскадрильи. Но он на протяжении четырёх месяцев не мог пройти врачебно-лётную комиссию (ВЛК), которую я уже прошёл. Но его жена была заведующая универмагом Группы войск в Германии и прилагала разные усилия, чтобы её муж прошёл ВЛК на должность бортового техника. И я четыре месяца был "за штатом", что запрещено Приказом Министра обороны. Запрещено "держать за штатом" выпускников училищ, после прибытия их в часть.

   Вот сейчас возникла такая же ситуация после окончания мною высшего училища. Вызывает меня начальник отдела кадров училища полковник Карнаков Павел Иванович и я, приехав с учебного аэродрома в училище, направляюсь к нему в кабинет. Перед дверью кабинета меня встречает некто майор Бухаров, с которым я не знаком и от имени полковника Карнакова говорит, что теперь он заместитель начальника учебного аэродрома и показывает запись в удостоверении личности, говоря, что мне надлежит завтра же начать сдавать ему дела по должности.

   Буквально через пару минут из кабинета выбегает Павел Иванович и на мой вопрос, говорит: - Лёня! Потом! Потом! Я спешу! - куда-то убегает.

   Я даже не знаю, что тмне делать и к кому обращаться. Меня "подставили", сняв с должности, как какого-то лоха.

   Тогда я иду к начальнику кафедры № 11 Гавриле Афанасьевичу Светлову и спрашиваю, что происходит. Он тоже мне советует:

   - Леонид! Обращайся на кафедру № 12, к полковнику Шерстобитову Константину Николаевичу. Он тебе всё расскажет.

   Я побежал на кафедру № 12, понимая, что попадаю снова в какую-то "афёру" и там, в сопровождении ругани полковника Шерстобитова, понял, что меня назначают преподавателем на ещё занятую кем-то должностную "клетку", минуя самого Константина Николаевича. Хорошо, что Константин Николаевич меня знал и был не против самого назначения, а против такого "волюнтаризма", как он сказал.

   Он мне сразу поставил задачу готовиться ещё к одному пробному занятию уже по тематике кафедры № 12 "Безопасность полётов ЛА и Боевая эффективность авиационных комплексов". А в должности преподавателя меня утвердили только через четыре месяца, как в мою бытность лейтенантом. Вот так я попал в систему высших учебных заведений на преподавательскую работу и прослужил там до 1991 года, до дня выступления ГКЧП, когда пришёл приказ о моей демобилизации. Но тогда уже рушилось всё, в том числе и Советский Союз. Но до этого было ещё далеко, шёл 1977 год.

   
  Глава 290. Мой новый проект ТАИР-1.

   Ещё до поступления в авиационное училище я занимался в различных кружках, в том числе и в радиокружке. Мне нравилось что-то мастерить, паять, клепать и заниматься какими-то поделками. Особенно мне нравилось, в то время, мастерить разные радиоприёмники, усилители, выпрямители и ещё целый ряд устройств, схемы которыз я находил в различных журналах.

   Из школы я вынес три основных направления деятельности.

   Любовь к литературе до такой степени, что даже работал в поселковой библиотеке ГЭС-2 каталогизатором и свободно ориентировался в библиотечном деле, а, следовательно и во всех видах литературы: художественной, технической, научной, искусства и прочей.

   Любовь к физике и разным её разделам, что привело меня в авиацию и стало моей основной специальностью на всю жизнь и где я проработал наиболее длительное время.

   Любовь к творчеству, как основному обобщённому критерию моей деятельности, что и привело меня в армейскую среду,где размах творчества - необыкновенный.

   Из средней школы я ушёл с мечтой создать что-то своё, пускай и не такое большое, как автомобиль или самолёт, но что-то такое, чтобы хоть единожды его можно было использовать и это "моё" помогло совершить какое-то событие. Главное - чтобы это вписывалось в те три пункта, которыми я увлекался и которые я любил в школе.

   Сразу после школы пытался поступеить в Харьковский авиационный институт (ХАИ) и там сделать что-то своё, которое бы помогло кому-то или чему-то в какой-то ответственный момент. Но этого не тполучилось. Там, в ХАИ, меня не оценили и, как мне показалось, отнеслись ко мне несколько скептически, считая, что я иду туда "занимать место", а это "место" и без моего творчества может обходиться. И я чуть не наделал после этого глупостей, чуть не бросил свою мечту, овладеть этими прекрасными машинами, которые летают, подчиняясь воле человека.

   А поскольку к этому времени я овладел профессией каталогизатораи ориентировался хорошо в литературе, то я переборол отторгающую меня из авиации публику, как я понял в дальнейшем, не очень компетентную, и обошёл стороной этот злополученный для меня институт, успешно поступив в Харьковское военное авиационно-техническое училище (ХВАТУ) на Холодной Горе по специальности "техник-механик".

   Да, это была учёба со значительно большими нагрузками, так как добавлялась военная составляющая, но эта составляющая была для меня не лишняя, так как мне ни курсантские, ни офицерские погоны не давили.

   А вот именно в этом учебном заведении я продолжил, начатые ещё в школе попытки что-то мастерить и даже изобретать, делать что-то такое, чего ещё не было при эксплуатации авиационной техники, на которой мне в будущем надо будет работать. Проучившись три года в ХВАТУ, я вынес оттуда диплом военного "техника-механика", воинское звание "лейтенанта" и ещё изготовленный мной самостоятельно прибор, который позволял определить синхронность срабатывания двух магнето на авиационном двигателе АШ-82В, который устанавливался на вертолёте Ми-4А.

   Тогда, я ещё подумал:

   - Если бы каждый обучаемый в среднем военном училище (техникуме) или в высшем военном заведении (институте) изобретал или изготавливал один единственный прибор, улучшающий эксплуатацию изучаемого изделия, то эффективность обучения и эффективность эксплуатации этих изделий были бы очень высокими, а профпригодность обслуживающего персонала была бы по высшему классу подготовки.

   После завершения обучения в ХВАТУ, я распределился в один из лучших полков в ГСВГ на должность старшего техника вертолётной эскадрильи Ми-4А. Мои однокурсники в этом же полку заняли должности бортовых техников, а я как бы оказался их начальником, хотя на этом уровне считалось, что лётно-подъёмный состав котируется выше (кожаная куртка, унты, шлемофон),хотя все понимали, что бортовой техник это не лётчик и им не будет никогда. Так что я не пошёл по этому пути.

   Но уже с первого года работы старшим техником эскадрильи я начал создавать новое устройство, чтобы как-то облегчить обучение, прежде всего, авиационных механиков.

   Ситуация в эскадрилье складывалась так, что вначале демобилизовался начальник группы обслуживания по вертолёту и двигателю, место которого я занял уже через год, а ещё через полтора года заместитель командира эскадрильи по ИАС, капитан Митликин Михаил Дмитриевич, мой непосредственный начальник, свалился с инфарктом и был комиссован (уволен) из рядов вооружённых сил. Разумеется, командование полка решило рекомендовать меня на эту должность, но более старшие товарищи посоветовали мне отказаться от этой должности, а поступать в высшеее учебное заведение (ВУЗ), военное или гражданское.

   Оценив обстановку, я решил всё-таки поступать в военный ВУЗ, что и удалось со второй попытки. Так я и оказался в Рижском высшем военном авиационном инженерном училище имени Якова Алксниса в 1967 году.

   Вот тут мне пришлось забыть на 2-3 года о своих мечтах создать тренажёр для технического состава, так как надо было самому удержаться в ВУЗе и получить какие-то знания, чтобы реализовать свои идеи на более высоком интеллектуальном уровне. Но, что следует отметить, я даже задел из металла и чертежи своих конструкций привёз из шперенбергского полка и они у меня пока лежали ненужным грузом, пока я теоретически осваивал высшие инженерные науки.

   Прошло пять лет учёбы и я получил диплом инженера ВВС, а с ним и знания по эксплуатации авиационной техники, на уровне инженера-руководителя. После выпуска меня назначили заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС в этом же училище, которое только окончил. И вот здесь у меня появились безграничные возможности создавать обучающие тренажёры различных типов уже на учебном аэродроме. Я создавал обучающие тренажёры различных типов уже на учебном аэродроме. Создавал эти устройства одно за другим и привлекал к этому инструкторов практического обучения, особенно тех, кто не имел высшего образования, они с большим интересом занимались этим с курсантами.

   Но это тоже были полумеры. Я мечтал создать специальные классы по подготовке авиационных специалистов по поиску и выявлению неисправностей на авиационной технике, особенно на стадиях их возникновения. Предполагалось и создать для них методические разработки, чтобы курсанты их взяли с собой в строевые части и там их усовершенствовали. Возможно, не все этим бы занимались, но, если 25-40% об этом вспомнят, то это уже будет существенный результат нашей подготовки.

   Вот тут у меня появились сторонники. Начальник факультета полковник Писарев В.Н. был всецело за этот вариант, чтобы на уровне подготовки военных инженеров иметь свои тренажёры. Мы их назвали "Тренажёры авиационные, для принятия инженерных решений" (ТАИР-1).

   Это было кстати, так как специальный совет училища рекомендовал меня назначить преподавателем на кафедру в этом же училище. Уже работая на кафедре, я собрал группу из курсантов и инженерного состава, которая изготовила три тренажёра для технического и инженерного состава, которые нам помогли изготавливать, в том числе, и заводские инженеры авиационных предприятий "Знамя Труда" (Москва) на базе МиГ-23, завод имени В.П.Чкалова на базе Су-24 (Новосибирск) и завод имени В.П.Чкалова на базе Су-17 (Комсомольск-на-Амуре).

   Заводы предоставили нам специальные стенды, которые мы дооборудовали сигнальными устройствами для поиска неисправностей, на которых оборудовалась специальная сигнализация по поиску и устранению неисправностей и сразу же автоматически выставлялась оценка о подготовке курсанта или группы курсантов.

   Все данные вводились в ЭВМ "Минск-2" и сразу же можно было оценивать преподавателя, так как выставлялась средняя оценка по всей группе курсантов, которая работала на тренажёре: строевое отделение или учебная группа.

   В училище было несколько высоких комиссий, которые по достоинству оценили эти тренажёры и рекомендовали эти тренажёры к централизованному выпуску на заводах МАП. Вопрос согласовывался на уровне ВУЗ ВВС и 13 института (НИИРАТ) ВВС.

   Но тут прибыл новый начальник училища генерал-майор Дождиков Юрий Васильевичи на этой базе пытался готовить свою диссертацию. Как всегда, у него появилось много помощников, которые по существу забрали эту тематику с кафедры и настояли на том, чтобы я передал им всю документацию по тренажёрам. Но здесь было дело принципа и я сказал, что всё есть только в металле, хотите - создавайте описания и инструкции. Помощники начальника училища "не потянули" эту тему и мне не дали работать. А вскоре началась перетурбация в государстве, наступил 1985 год, когда всё начали "перестраивать" и эту тему совсем загубили. Пришёл новый начальник училища, которого уже ничто не интересовало, кроме закрытия нашего училища. Такую задачу ему поставили в штабе ВВС.


     Глава 291. С корабля на главкомовский «балл».

   В год, когда меня назначили преподавателем, на меня кафедра взвалила не только занятия, но и все командировки, как на «молодого преподавателя». Сразу после аэродромной практики с первым курсом, первая командировка в гарнизон Кубинка, руководителем стажировки 1-го курса. Тридцать курсантов, которые никогда не были в строевой части и все думают, что с ними будут нянчиться, как в училище, будут их воспитывать, будут с ними беседовать. Длительность командировки один месяц. Пришлось приложить большие усилия, но отзыв по стажировке курсантов привёз отличный, хотя одного из курсантов комендант Кубинского гарнизона несколько суток продержал на гауптвахте. Как он мне сказал:

   — Если хоть одного не отправить на гауптвахту, то с остальными трудно «договориться» о порядке и дисциплине, — с чем нельзя было не согласиться.
   
   Не успел я возвратиться из Кубинки, как для меня уже были готовы командировочные документы на завод имени Чкалова в Новосибирск, для изучения новой техники, изд.41. На кафедре была специализация преподавателей по технике и никому не хотелось брать на себя изучение ещё одной машины, да ещё совсем новой. А поскольку на учебном аэродроме уже были машины этого КБ, то методическая группа решила, что эта командировка именно для меня, так как не посылать же меня на вертолётный завод, эти машины я уже знал от и до. Так я оказался в красивейшем городе Сибири, рядом с Обским морем и воочию увидел Академгородок. Целый месяц я посещал занятия, бродил по цехам, задавал самые невероятные вопросы рабочим и внимательно выслушивал ответы людей, которые, в прямом смысле, «ковали боевую технику», которой прогнозировали долгую жизнь.

   Пока я мотался по командировкам, произошла смена руководства кафедры. Уволился в запас полковник Шерстобитов Константин Николаевич, который брал меня на кафедру и возглавил кафедру полковник Карапетян Рубен Миртадович. Полковник Карапетян пришёл к нам, на механический факультет с факультета авиационного оборудования и ему вначале было вписаться в основные дисциплины, читаемые на кафедре: «Безопасность полётов летательных аппаратов» (БПЛА) и «Боевые авиационные комплексы и их эффективность» (БАК). А для будущего доктора наук остальных два небольших курса явно было недостаточно. Это: «Основы авиационной техники» с аэродромной практикой и войсковой стажировкой. Тогда генерал Виноградов принимает решение создать курс под полковника Карапетяна: передать с кафедры №13 курс «Системы управления летательными аппаратами», механическую часть и со 2-го факультета, курс « САУ, автопилоты и автоматы безопасности». Меня всё это не очень беспокоило, так как я был знаком уже со всеми курсами, читаемыми на кафедре, хотя опыта преподавания было ещё маловато.

   Возвратившись из Новосибирска, я «загремел» ещё в две коротких командировки и когда возвратился из них, то меня уже ждала плановая командировка, членом  ГЭК в Сызранской ВВАУЛ и в Сызрань меня уже отправлял новый начальник кафедры, полковник Карапетян, с которым я едва успел познакомиться.

   Возвратившись из Сызрани, я предвкушал хотя бы кратковременный, но заслуженный отдых, так как несколько недель у меня не было занятий в сетке расписания. И ещё, меня вызвал генерал Виноградов и поставил задачу, чтобы я до конца года сдал материалы НИР по «Бурану» и его транспортному носителю ВМ-Т, одной из модификаций «эмке» В.М.Мясищева.

   И, вдруг, «как снег на голову» в училище появляется главкомовская комиссия. А вот тут-то меня кафедра не только удивила, но и обескуражила. Из девяти преподавателей, которые были в штате, в этот период в сетке расписания были задействованы только пять. У меня занятий не было, поэтому меня и загружали командировками. Но вдруг все эти пять человек сразу «заболели», получили освобождения и осталось нас трое: Начальник кафедры полковник Карапетян, полковник Гущин Виктор Кузьмич и я. Начальник кафедры должен был руководить кафедрой, а под проверку попадало два занятия: по БПЛА и по БАК. Первое занятие это однозначно было Виктора Кузьмича, а второе, по БАК, проводить оказалось некому. До занятия оставалось три дня, поскольку я был в этой методической группе, то у начальника кафедры выбора не оставалось, он принял решение, что его проводить мне.

   Сначала меня это шокировало, но деваться некуда, хотя это занятие с курсантами я ни разу не проводил. Но нет худа без добра, именно это занятие я проводил перед методической комиссией, возглавляемой генералом Виноградовым, когда меня назначали на должность. И тогда Ростислав Иванович очень подробно разбирал это занятие, а я внимательно слушал и подробно записывал все недостатки. Хотя бы в этом мне повезло.

   Наступил день проверки. Время этого практического занятия — четыре учебных часа, две пары. Проверяющий — старший преподаватель кафедры БАК из Киевского ВВИАУ. Тема практического занятия — рассчитать наряд самолётов для разрушения железнодорожного полотна, на удалении 100 км, используя бомбовую нагрузку ФАБ-250.

   Смутно помню само занятие, но старался чётко учитывать те замечание, которые мне сделала методическая комиссия училища. А вот разбор занятия проверяющим я запомнил очень хорошо. Основной недостаток, с которым я и сам был согласен, это — скованность. Но когда проверяющий узнал, что это мой первый самостоятельный семестр и первое практическое занятие по этому курсу, то он сразу же сказал полковнику Карапетяну:

    — Вы же «бросили его под танк», да ещё проутюжили, — на что Рубен Миртадович сказал, что другого выхода у нас не было. Мне же за занятие поставили оценку «хорошо», это был мой "главкомовский "балл".

   Но самое главное, было, что мы с новым начальником кафедры и полковником Гущиным «отдувались» за всю кафедру и с этого времени мне стало как-то легче работать с Рубеном Миртадовичем. Просто между нами возникло чувство доверия.


     Глава 292. «Кузнец» и жестянщик.

   Рассказывая о генерале Виноградове, я как бы вижу всё это со стороны, так как я не стараюсь быть его биографом, а пишу о том, что видел, что слышал, чем восхищался, прослужив более четверти века в одной с ним организации. О Ростиславе Ивановиче ходили и разные байки. Об одной из них хочу рассказать.

   ВВУЗы ВВС часто называли «кузницей кадров» для авиации. Если так считать, то главным «кузнецом» в училище был генерал Виноградов. Кроме того, что он был заместителем начальника училища по учебно-научной работе (УНР), он ещё и курировал курсантские (слушательские) конструкторские бюро (К(С)КБ), которые были почти на всех кафедрах. Например, кафедра №14 занималась созданием дельтапланов и гидропланов, кафедра №12 конструировала инженерные тренажёры и т.д.

   У генерала Виноградова была Волга ГАЗ-24, где цифровая часть госномера была 0100 и которой Ростислав Иванович управлял сам. И вот однажды он попал в дорожное происшествие с повреждениями кузова, которые надо было рихтовать. Чтобы отремонтировать автомобиль, ребята с кафедры отыскали прекрасного специалиста-жестянщика, который за три с небольшим часа сделал машину, как новенькую.

   Когда специалист завершил работу, то кроме оплаты ему накрыли шикарный стол, чтобы и морально отблагодарить за ювелирную работу, так как машина выглядела, действительно, как новая. Увидев, что стол накрыт не как у простого рабочего, мастер-латыш спросил ребят, которые его привезли:

     — А какая специальность у этого человека?

   Кто-то из офицеров ответил:

     — Он генерал, заместитель начальника военного училища.

   Тогда он ещё поинтересовался:

     —  А какая у него зарплата?
 
   Поскольку, точно никто не знал, какой оклад был у генерала, то кто-то ему ответил:

     — Да около 800 рублей.

     — Это в неделю? — спросил мастер.

     — В месяц,  — уточнили ребята.

   Мастер долго думал, что-то про себя подсчитывал, а затем изрёк:

     — Да, плохо без хорошей специальность,  — и увидев у ребят округлившиеся глаза добавил:

    — У меня вот ещё три таких заказа сегодня и я заработаю больше, чем ваш генерал за месяц.

   Разумеется, офицеры кафедры не знали, сколько Ростислав Иванович платил за ремонт, но такие ювелирные работы стоили очень дорого, так как запасные части для ГАЗ-24 были большим дефицитом. Поэтому, мастеру поверили на слово.

   Более того, о том, что генерал Виноградов попал в ДТП особо его окружение не распространяло, но постепенно круг распространения этой байки вышел и за пределы училища. Вот тогда и стала крылатой фраза мастера-жестянщика, что « плохо без хорошей специальности», особенно, когда это касалось окладов военнослужащих. Ведь генерал Виноградов платил не столько за хорошую работу, сколько за дефицит запасных частей, который был в то время в стране. Да и сегодня это не редкость.


    Глава 293. Лекции генерала Виноградова по проблемному обучению

   До нашего училища (РВВАИУ им. Якова Алксниса) Ростислав Иванович читал курсы конструкции самолётов в Рижском КВИАВУ им. К.Е.Ворошилова, затем курсы конструкции ракет (РВСН) в Рижском высшем военно-политическом Краснознамённом училище имени Маршала Советского Союза С.С. Бирюзова на командно-инженерном факультете. К приходу в наше училище он имел огромный опыт педагогической и научной работы. К нам он пришёл, как талантливый педагог высшей школы.

   Конечно, при становлении нашего училища, как высшей школы, к нам прибыло много опытных преподавателей из академии имени Н.Е. Жуковского, но много приходило и молодых, только окончивших адъюнктуру и не имеющих опыта преподавательской работы. Вот их «доподготовкой» и занимался генерал Виноградов, читая лекции по педагогической подготовке, особенно акцентируя на дидактических принципах преподавания. Особенно это относилось к факультетам, где обучались курсанты, никогда не видевшие авиационную технику. Для них чёткое соблюдение дидактических принципов было архиважным элементом в учёбе.

   Главное, что старался привить педагогам генерал Виноградов, это — классические дидактические принципы обучения, такие как: систематичность и последовательность (от простого к сложному), сознательность и прочность (понимание и повторение), наглядность и другие. Остановлюсь на наглядности. Ростислав Иванович всегда замечал, как педагог при изложении материала располагает его на доске, какие использует плакаты и пособия и делал строгие замечания, если преподаватель чем-то пренебрегал или старался объяснять « на пальцах». Далее, развивая в своих лекциях классическую дидактику, от переходил к более совершенной методике преподавания, к проблемному обучению, когда педагогом ставилась проблема, а обучаемый, с применением полученной информации, её самостоятельно решал.

   Многие помнят метод «распечатывания Виноградовского  конверта». Именно этим методом мне удалось добиться, чтобы курсанты выходили на защиту диплома с собственной заявкой на изобретение. И мне было интересно читать их письма о реакции командования полка, когда на имя некоторых, уже ставших офицерами,  в полк приходило «Авторское свидетельство на изобретение». Это был «высший пилотаж» педагогики, который нам прививал в своих лекциях генерал Виноградов.


     Глава 294. Научное руководство генерала Виноградова.

   Кроме руководства учебной и научной работой всего училища, генерал Виноградов и сам занимался исследованиями по тематике прочности конструкции летательных аппаратов и руководил группой соискателей кандидатских степеней. У него всегда было не менее 5-и соискателей из которых 1-2 соискателя в год выходили на защиту диссертаций.

   В его ведении также входила изобретательская и рационализаторская работа, к которой он относился очень внимательно и требовал этого от всех руководителей кафедр. Этот показатель даже стад критерием в определении рейтинга успешной работой кафедр.

   Подготовка научных кадров в училище была поставлена на поток, хотя научная школа наша была скромнее, чем научная школа академии имени Н.Е.Жуковского. В то же время в училище распределялись, те, кто получил учёную степень в академии, хотя наши преподаватели имели преимущество в карьерном росте перед варягами. В этом была и заслуга генерала Виноградова. Он старался, чтобы передовые темы исследования были на каждой кафедре и в каждой научно-исследовательской лаборатории (НИЛ).

   Можно с уверенностью сказать, что расформирование научной школы Рижского ВВАИУ в 90-е годы прошлого века, затормозило развитие актуальной военной тематики на 30-40 лет и более. Так, о роях и стаях дронов мы обсуждали тематику с уже готовым математическим аппаратом ещё в 1982-м году, тогда, как Россия защищается от них только сейчас. Другое направление — обеспечение эффективности авиационных комплексов (ЭАК), которое и сегодня является проблематичным на примере Сухой СуперДжет-100, который сегодня никак не впишется в заявленную концепцию. Главное — это была на то время самая молодая, интенсивно развивающаяся научная школа, которую с таким трудом создавал генерал Виноградов.

   Ещё одна мысль, которая не даёт мне покоя, это память о нашей научной школе, о коллективе. Столько выпускников, столько педагогов, столько учёных, столько командиров и начальников, а остаться воинским коллективом в запасе не смогли. Нет, иногда собираются по курсам, есть дружеские контакты внутри кафедр, но вот память как-то не фокусируется на том, общем, что связывает прошлое, настоящее и будущее всех, кто был единым организмам.


     Глава 295. Встречи "на бегу".

   В училище пришло приглашение на моё имя из Люберец (НИИ ЭРАТ ВВС) для участия в очередной научно-технической конференции по тематике формирования комплектов запасных частей. А поскольку за мной была закреплена эта тематика в училище, то я собрал все наработанные материалы, которые приготовил к этому времени и отбыл в Москву, а затем в Люберцы, где и должна была проходить конференция. В этот период я готовил материалы на базе опыта эксплуатации в частях ВВС самолётов фирм Микояна и Сухого. А поскольку за мной в училище, как за ответственным исполнителем, была закреплена эта тематика, то я собрал все материалы, которые приготовил к этому времени и отбыл в Москву, а затем - в Люберцы, где и должна была проходить конференция.

   Тему своего доклада я знал заранее, да и отчёты надо было обсудить с НИИ ЭРАТовскими специалистами, которые заказывали эту тему и тоже участвовали в этой работе, как специалисты головного предприятия.

   На этот раз мне хотелось с ними обсудить основные критерии, по которым я предлагал формировать ЗИПы (запасные изделия и принадлежности) и их кратность (1:1; 1:4; 1:12 и так далее) в зависимости от формы базирования летательных аппаратов (полком, эскадрильей или отдельным отрядом).

   Со специалистами фирм (Микояна и Сухого) я уже обсуждал этот критерий, как время демонтажных и монтажных работ узлов и агрегатов и теперь на уровне НИИ ЭРАТ необходимо было закрепить порядок применения этого критерия, чтобы время простоя авиационной техники не превышало требуемое для ВВС.

   Обычно, кроме того, что мне надо будет сделать доклад и услышать мнение специалистов разных уровней, я предполагал, что встречу там достаточно много знакомых специалистов, с которыми раньше пересекался в учебных заведениях, в авиационных частях и на предприятиях МАП. С работой НИИ ЭРАТ я познакомился давно, ещё в полку, когда отправлял им на исследование элементы лопасти несущего винта вертолёта Ми-4А, когда на одном из наших вертолётов проявилось явление флаттера. Но тогда я исполнял обязанности инженера эскадрильи и только готовился поступать в высшее военное учебное заведение. С тех пор прошло более пятнадцати лет и я уже окончил Рижское ВВаиу им. Якова Алксниса.

   При встречах в НИИ ЭРАТе, мы обычно обменивались свежими новостями по разным вопросам и помогали продвигать наши теоретические наработки по направлению строевых частей, предприятий МАП или научных учреждений, чтобы дальше развивать свою тематику и помогать другим специалистам продвигать интересные темы, так как только при таких обстоятельствах можно "сломать" эту "закостенелую" структуру нашего военного ведомства.

   Мы уже знали основной костяк участников конференций, по конкретным темам. Обычно, это 60-70%% уже знакомые нам специалисты (соискатели, ведущие специалисты МАП, педагоги ВВУЗов) и 30-40%% вновь вливающихся каждый раз со своими новыми темами и разработками.

  Но здесь мы встречались не только с докладчиками по нашей теме, но и со своими однокашниками и сослуживцами, с которыми раньше служили или учились в военных учебных заведениях разного уровня.

   В институте я встречался с ребятами, которые работали на кафедрах Киевского ВВАИУ и из Академии им. Н.Е.Жуковского, которые занимались исследованиями, тематика которых проходила через НИИ ЭРАТ ВВС. Между участием в конференциях я обязательно заезжал в подмосковный Жуковский в Наркомвод на предприятие ЭМЗ, где встречался с ребятами, которые занимались "Бураном" и самолётами ВМ-Т и "Геофизика" М-17. Здесь, на фирме В.М.Мясищева мне было интересно работать с перспективными темами, которые были связаны  со "Звёздным городком", колыбелью советской космонавтики.

   Обычно, основной день, когда был мой доклад, я присутствовал в Люберцах, в НИИ, а в следующие дни (два-три дня) я старался посетить КБ и авиапредприятия МАП, ближайшие к Москве, с которыми я работал. Это, кроме города Жуковский, были Москва ("Знамя Труда"), затем - Луховицы, а иногда заезжал в Рязань, чтобы отдохнуть и съездить в Константиново, на родину Сергея Есенина. Очень нравилосьмне там бывать. Просто душой отдыхаешь в тех краях, особенно летом, когда из Рязани плывёшь в Константиново и обратно на пароходике плывёшь в Константиново и обратно на пароходике по Оке. Но всегда получалось выкраивать несколько часов свободного времени. Разве, что это попадало на выходные, так как в будние дни всё время спрессовывалось и я старался, как можно больше проводить времени на предприятиях, чтобы собрать как можно больше материала.

   В Люберцах на конференции тоже приходилось работать и в гостинице, так как привозимые мной материалы надо было готовить в соответствии с тематикой, а заказчики были очень требовательные и если какие-то вопросы НИР я опускал, то здесь же они меня просили всё доработать или исправить. Поэтому, мне приходилось привозить материалы в черновиках в нескольких ваприантах и мы выбирали и дополняли основные вопросы.Что касается коллег из других мест, то встречи с ними давали много материала, который я использовал уже в лекциях, которые я читал в Риге на кафедре "Боевой эффективности и безопасности полётов".

   Интересные встречи были с Васей Левым, бывшим моим однокашником по ХВАТУ и РВВАИУ, который приезжал с докладами с Ахтубинска. Он в это время сопровождал испытания МиГ-29 и Су-27 и привозил материалы по испытанию этих машин не только для согласования в НИИ ЭРАТ, но и на утверждение в Главный штаб ВВС в инженерный отдел. Вот здесь я и познакомился впервые с испытаниями современных истребителей и выполнении ими таких фигур высшего пилотажа, как "колокол". А настоящий "колокол" я увидел в полках, когда они выполняли эту фигуру высшего пилотажа в пилотажных "Зонах" в районе своего аэродрома.

   Василий Левый после окончания РВВИАУ им. Якова Алксниса распределился в Ахтубинск и там военная карьера вынесла его в вдущие инженеры по одной из тем.

   Когда мы ещё учились в ХВАТУ, то в силу внешних обстоятельств Василий оказался  командиром нашего классного отделения и довольно хорошим командиром. Он поставил работу так, что и командиры на него не сильно "наезжали" и нас, своих подчинённых, он не давал в обиду вышестоящим командирам, но и сам не сильно "прессовал". Отношения у нас, в классном отделении, были больше "демократические", чем единоначальнические. Единоначалие Василий "внедрял" только там, где нельзя никак было допускать "демократию", когда эта "демократия" переходила в расхлябанность и вседозволенность. До этого мы сами все "дошли" к тому времени, когда все предыдущие наши младшие командиры потерпели фиаско и командиром классного отделения был назначен Василий Левый.

   Именно Василий убедил командира нашего взвода Нила Ивановича Рубана, чтобы он отпустил ко мне на свадьбу с Нелей почти половину классного отделения, что другие командиры взводов на свой страх и риск этого не делали, так как свадьба была не в Харькове, а в посёлке Эсхар, Чугуевского района, где был совсем другой гарнизон. Просто Василий пользовался доверием у командиров нашей учебной роты. Хотя Василий не выглядел Чапаевым, но умел поставить себя так, что все курсанты нашего классного отделения подчинялись ему не только по Уставу, но и по уважению и какому-то дружескому предрасполажению, так как Василий всегда мог стать на защиту рядового курсанта перед офицером или преподавателем.

   Даже Серёжа, Нелин брат хорошо запомнил Василия по свадьбе и выделял его среди других курсантов


       Глава 296. Когда мы были молоды.

   Зима 1982 год. Прошло десять лет как мы окончили Рижское ВВИАУ имени Якова Алксниса. Поскольку наш выпуск был первым и приурочен ко Дню Советской армии, 23 февраля 1972 года, то и мы решили к этой же дате приурочить нашу встречу на 10-летие выпуска. Собрались выпускники со всех уголков страны от Калининграда до Комсомольска-на-Амуре и от Тикси до Ташкента. Мы были молодыми и самоуверенными. Большая половина из нас уже занимала высокие должности в научных институтах, на крупных авиационных предприятиях, в учебных заведениях ВВС.

   Вместе с Володей Пальчинским и Альбертом Подхватилиным, мне выпала роль одного из организаторов этой встречи. Мы за полтора года начали искать адреса (они непрерывно менялись), готовить приглашения, согласовывать программу встречи, фотографов, гостиницы, ресторан и прочее.

   Поселились большинство в гостинице «Виктория», а рядом был ресторан «Стабурагс», вот в нем и решили отметить 10-летие выпуска. Все шло как и было задумано, вечер был в разгаре: тосты, выступления, благодарности преподавателям, воспоминания, в другом зале танцы, беседы, разговоры с преподавателями — всё шло своим чередом. И вдруг главный распорядитель подошел к нам и сказал, что рядом в кафе, тоже «Стабурагс» заехали Раймонд Паулс и Алла Пугачева (она была в Риге на гастролях) и предложил, чтобы мы послали туда делегацию из 3-х человек и попросили их зайти к нам. Нет, не выступать, а просто зайти и засвидетельствовать своё несколько-минутное присутствие. Для нас это был бы, как подарок. Не будем же мы просить их даже речь какую-то произнести, не надо нам было этого.

   Мы посовещались со всеми и решили пригласить их только зайти, чтобы вручит им цветы, так как они «отработали» концерт и просить большее было бы просто неразумно. Когда мы попытались даже пройти в кафе, то сначала нам это не удалось. Но потом я пошел на хитрость: взял несколько роз и сказал, что у меня есть поручение от офицеров выпуска 1972 года училища имени Якова Алксниса (в Риге училище знали все) вручить цветы Маэстро и Примадонне. Меня пропустили, а со мной вошли и другие два наших офицера. Я подошел к столику, положил на него цветы для Аллы и сказал, что офицеры выпуска 1972 года приглашают на свой вечер уважаемых наших артистов, чтобы от имени офицеров и их семей поблагодарить лучших из лучших.

Они выслушали молча, перед ними стояли чашечки наполовину выпитого кофе, за ручки которых они держались. И когда я закончил эту фразу, то сразу понял, что пришли мы сюда напрасно, наши уважаемые звезды эстрады были не в восторге. Ни одна мышца у них на лице не дрогнула, чтобы высказать своё отношение к происходящему. Затем, Раймонд что-то попытался сказать, но только махнул рукой. Алла сказала, как отрезала:

- Нет, мы не можем, у нас нет времени.

   Тогда я попытался еще раз исправить положение, сказав, что мы просим зайти к нам, только чтобы вручить цветы и не будем их задерживать. Но получил уже очень невежливый отказ. Поняв, что из приглашающих мы становимся «просителями», я сказал:

   -Тогда, извините! - повернулся, подтолкнул к выходу двух других ребят и мы вышли из кафе.

   Сразу идти в ресторан не хотелось, было не по себе и мы остановились перед входом, по ходу обсуждая, что произошло. Ребята закурили. Так мы стояли минут десять. И тогда из кафе вышли Раймонд и Алла (цветы Алла несла в руке), как-то очень медленно, словно ещё раздумывая, перешли дорогу, там стояли две светлые «Волги», сели каждый в свою машину и машины одновременно, словно на параде, сдали назад, скоординировано развернулись и рядом поехали в сторону улицы Кришьяна Барона. После этого мы пошли к нашим и рассказали, что произошло. Реакция была мгновенной, но не очень долгой. Минут через 15 все это забылось и вечер встречи выпускников набирал обороты.

Как к этому относиться? И тогда и сейчас я относился и отношусь к этому одинаково. Все эти люди хотят, чтобы их уважали и их «защищали», но сами уважать бесплатно (за просто так) они никого не хотят. Мы могли и заплатить, но тогда так не принято было. А отказаться, это их право.

   Ещё мне вспомнилась встреча с Юрием Гагариным и Валентиной Терешковой, когда они почти "выкроили" несколько десятков минут, чтобы встретиться с офицерами полка и их семьями. Разные люди и разное отношение.


    Глава 297. Шрамы на памяти.

   В первых числах мая 1969 года для меня произошло долгожданное событие, училище, где я учился на втором курсе, приняло дом от строителей и я с семьёй после долгих мытарств по квартирам в Риге и её окрестностях, переехал в офицерское семейное общежитие, в районе Межапарка, на самом берегу Киш-озера. Моей семье с двумя детьми выделили комнату площадью 17 кв м. И это для Риги была роскошь. Сразу после этого начались экзамены за 2-й курс, которые я сдал хорошо.

   А в это время далеко от Риги произошло другое событие. Я узнал, что над Калужской областью 23 июня столкнулись военный Ан-12БП и гражданский Ил-14М Аэрофлота. В катастрофе погиб 121 человек. Но поскольку подробностей никаких не было, то я это воспринял, как случайное трагическое событие. Тем более, что при расследовании был сделан вывод, что оба экипажа нарушили заданные им высоты полётов при проходе мощных кучевых облаков в 9-10 баллов.

   Зная порядок расследования лётных происшествий, я не совсем поверил в эти выводы, так как слишком много было влияющих факторов: два экипажа, состояние техники, диспетчерская служба, система связи, погода, метеослужба — поди тут разберись по какой причине экипажи оказались на этих высотах. Просто это событие я запомнил, как трагический факт в авиации.

   Прошло два года. Я уже учился на четвёртом курсе и мы готовились к написанию дипломных проектов.   

   С капитаном Юрой Недвецким я впервые встретился на приангарной стоянке Рижского ВВИАУ имени Якова Алксниса. Нас, слушателей четвёртого курса, меня и Юру Чистякова на приангарную стоянку направил начальник факультета полковник Писарев В.Н. Мы должны были запустить двигатель АШ-82В, установленный на вертолёте Ми-4. Этот вертолёт стоял в училище около 10 лет и на нём курсанты бывшего Рижского ВАУС изучали радио, радиотехническое и авиационное оборудование. Двигателем и механическими системами никто не занимался. А поскольку из нас готовили инженеров-механиков, а вертолётов, кроме Ми-4, в училище не было, то Виктор Николаевич Писарев, начальник первого факультета, решил, что этот вертолёт сойдёт на первый раз, как демонстрационный макет одновинтового вертолёта с хвостовой балкой и рулевым винтом. Вертолёт классической схемы. Вот нас, слушателей, и направили в распоряжение капитана Ю. Недвецкого.

   Мы провозились с Юрой Чистяковым почти неделю прежде чем двигатель вертолёта «чихнул» и, обдав пламенем из выхлопных патрубков даже бетонные плиты, запустился и заработал. Капитан Недвецкий, контролировавший в первое время, оставил нас работать самостоятельно и больше не беспокоил, пока мы ему не предъявили вертолёт с работающим двигателем, оставив его на приангарной стоянке, зная, что кроме нас его никто не запустит.

   Заниматься далее этим вертолётом у нас не было времени: экзамены, написание диплома, защита диплома — всё смешалось в единый жгут времени. Да и ВВС уже почти перешёл с Ми-4 на Ми-8 и эта машина уже считалась устаревшей. Капитана Недвецкого я встречал часто, так как мы жили в одном офицерском общежитии, но товарищеских отношений не поддерживали, так как я был слушателем, а он относился к постоянному офицерскому составу. Но приветствовали друг друга, как знакомые.

   Во второй половине февраля 1972 года наш курс защитил дипломы и мы получили назначения к местам службы. Мне досталось место заместителя начальника учебного аэродрома в нашем училище. И я просто из офицеров-слушателей перешёл в разряд постоянного состава. Для всех, и для меня тоже, это решение начальников было неожиданным, но об этом расскажу как-нибудь отдельно. Сейчас речь не обо мне.

   К этому времени капитан Ю.Недвецкий был назначен начальником учебной лаборатории кафедры «Конструкция и прочность летательных аппаратов», руководил которой доктор технических наук полковник Виноградов Ростислав Иванович. О нём тоже по возможности расскажу более подробно, но в первую очередь надо отметить, что он был из известной плеяды авиаторов. Возможно, кто помнит картину, где Ленин на Красной площади наблюдает за полётом аэроплана над ней. Так вот, лётчиком, пилотировавшим этот аэроплан был отец полковника  Виноградова. И именно полковник Виноградов ходатайствовал, чтобы капитана Недвецкого перевели из транспортного полка в Кедейняе в Рижское ВВИАУ.

   Так, мы с капитаном Ю. Недвецким оказались на одинаковых должностях на основных кафедрах факультета, он на кафедре конструкции, а я на кафедре эксплуатации. В «хозяйстве» Недвецкого было около десяти препарированных самолётов, на территории училища, на берегу озера Киш, на месте старого, ещё немецкого гидроаэродрома с аппарелью, это такой пологий бетонированный спуск для гидросамолётов на водную поверхность. Часть самолётов было в огромном ангаре, а часть на приангарной бетонированной площадке. Моё «хозяйство», более 20 самолётов и вертолётов, с работающими двигателями, располагалось за Ригой, в торце взлётно-посадочной полосы аэропорта «Рига». Поскольку только две кафедры имели так много «железа», то при всех комиссиях, только состояние наших самолётов и сравнивали, а по нам судили и о состоянию лабораторной базы на факультете и в училище. Но капитану Ю.Недвецкому было труднее, так как его «хозяйство» было на территории училища, «на глазах» и каждый старался сделать замечание. Мне в этом отношении было легче, так как не каждому хотелось ехать в такую даль, а тем более общественным транспортом.

   Я уже упоминал, что капитан Ю. Недвецкий прибыл в училище из Кедейняйского полка военно-транспортной авиации, с должности заместителя командира эскадрильи по ИАС. Полк работал на самолётах Ан-12БП. И когда к нам на учебный аэродром прибыл своим ходом Ан-12, Ю. Недвецкий, к тому времени уже майор, часто прикомандировывался для проведения занятий на авиационной технике с курсантами четвёртого курса в качестве инструктора. Самолёт Ан-12, на котором майор Недвецкий проводил занятия и вертолёты Ми-24Д и Ми-6, на которых занимались мои группы, находились рядом и я часто наблюдал, как он проводит занятия со своей группой. Мне казалось, что для инструктора, он излишне строг, замечая любую мелочь и требуя от курсанта точное выполнения Наставления по инженерно-авиационной службы (НИАС), которое курсанты только изучают. В то же время, курсанты не совсем понимали, почему к их группе такие высокие требования, хотя в армии на это жаловаться не принято. Да и я не всё знал, чтобы объяснить эту сверх требовательность, просто чувствовал, что за этим что-то кроется. Хотя с курсантами первого курса, по курсу «Основы авиационной техники», Юра вёл себя, наоборот, очень мягко и доброжелательно, разъясняя каждую мелочь. Я так и считал, что у инструктора такой особый свой метод обучения и воспитания ответственности при работе на технике. Такое часто бывает, к каждой группе курсантов надо подстраиваться и нивелировать отношения.

   После 1977 года мы с уже Юрием Иосифовичем Недведцким перешли на преподавательскую работу: он на своей кафедре «Конструкции и прочности летательных аппаратов», а я на кафедре «Безопасности полётов и боевых авиационных комплексов», но продолжали вести группы по своей специализации на аэродромной практике по кафедре «Эксплуатация летательных аппаратов» и возили группы курсантов на войсковые стажировки в строевые части. И каждый раз, когда мы собирались на перерывах и обсуждали какие-то вопросы по эксплуатации авиатехники в строевых частях, Юрий Иосифович замыкался и не очень делился разными полковыми и аэродромными байками, недостатка которых в курилках не было.

   В середине 80-х нам присвоили звания «подполковника» и так мы дослужились до демобилизации, а затем, на наших глазах и произошёл развал Советского Союза. И вот, когда мы встречались где-то в городе за чашечкой кофе, как пенсионеры в возрасте, Юрий Иосифович рассказывал мне истории из своей службы, одна из которых стала для него «шрамом на памяти» и тревожила его всю жизнь, врываясь в неё неожиданно и каждый раз в новой форме. Вот, что он мне рассказывал.

  Как и все кадровые офицеры Юрий Иосифович после непродолжительной службы в полку на технической должности, поступил в Академию ВВС имени Н.Е. Жуковского. Познавал инженерные науки он там в то время, когда в Академии учились первые космонавты. Он был очень активным слушателем и именно он договорился с первыми советскими космонавтами, чтобы сделать совместную фотографию с их курсом. Я сам видел эту фотографию, где Юрий Иосифович снят рядом с космонавтами, как инициатор идеи фотографирования.

   После окончания ВВИОЛКА им. Н.Е. Жуковского, капитан Недвецкий был назначен в один из полков военно-транспортной авиации (ВТА), базировавшемся на аэродроме в г. Кедейняй, который находился в Литовской ССР (сегодня Литовская Республика). Должность — заместитель командира авиационной эскадрильи по инженерно-авиационной службе. Служба складывалась хорошо, место службы замечательное, коллектив подобрался замечательный.

   Надо учитывать, что именно полки ВТА высадили десант посадочным способом в 1968 году на аэродромы Чехословакии и один из полков был кедейняйский полк. Были также учения ВДВ, заграничные командировки и другие задания. Всё было нормально до 23 июня 1969 года. Этот день тоже начинался для инженера эскадрильи капитана Недвецкого, как всегда. О заданиях знали заранее, готовили машины тщательно. Четыре Ан-12 должны были взять на борт десант и технику и десантироваться в Рязани, где за их действиями должен был наблюдать Министр обороны СССР Маршал Советского Союза А.А. Гречко. Капитан Недвецкий проконтролировал предполётный осмотр всех четырёх машин, самолёты были из его эскадрильи, расписался в журналах подготовки и отъехал на велосипеде к другим самолётам, которые оставались на стоянке и стал ждать команды на запуск. Время шло, а команды на вылет не было. Позвонил на вышку руководителю полётов и ему ответили, что пока по маршруту не дают погоды, обещают в течение двух часов. Становилось очень жарко и капитан Недвецкий решил поехать искупаться к ближайшему водоёму, который был на краю аэродрома.

   Приехал на небольшой пляжик, окунулся, немного полежал на песке, но затем решил возвратиться и самому убедиться, как будут взлетать машины, всё-таки ответственное задание и было как-то не по себе, было какое-то тревожное предчувствие. Когда подъезжал к месту стоянки, экипажи получили команду на вылет и капитан Недвецкий ещё успел подъехать к каждому самолёту и переброситься парой фраз с некоторыми членами экипажа. И когда он проехал дальше по рулёжной дорожке, экипажи отогнали трапы-стремянки и на самолётах начали запускать двигатели. Через какое-то время самолёты вырулили и поочерёдно взлетели. Было около половины второго, время приближалось к обеду. Убедившись, что самолёты легли на курс, капитан Недведцкий решил заехать в ТЭЧ полка, там один из самолётов эскадрильи стоял на замене двигателя, а затем ехать на обед.

   Когда заканчивал обедать, в столовую прибыл посыльный от дежурного по полку и передал, что надо срочно прибыть в штаб полка. В штабе полка пока точно не знали, что случилось, но приказали приготовить всю техническую документацию по самолёту, который взлетал четвёртым, это капитан Недвецкий точно помнил, так как чётко видел все бортовые номера своих машин. Ближе к вечеру уже все знали, что Ан-12 через 1 час 17 минут после вылета столкнулся в воздухе с пассажирским гражданским Ил-14М, который летел из Москвы (аэропорт Быково) в Симферополь. Самолёты на высоте около 3-х км коснулись правыми крыльями друг друга и упали на расстоянии около 4-х км друг от друга. В двух самолётах погибли 121 человек.

   А дальше начались чисто формальные действия, которые проводятся в ходе расследования аварий и катастроф. Арестовывается техническая и штабная документация, работают следователи, работает комиссия по расследованию катастрофы на месте события. Долго не могли отыскать «Бортовой журнал подготовки самолёта к полётам», где должны быть все записи выполненных работ при подготовке к полёту и подписи исполнителей и контролирующих. И за это время вся ответственность за процесс подготовки к полёту легла на плечи инженера эскадрильи капитана Недвецкого. Но в конце концов всё выяснили и всё стало на свои места, все вопросы с инженерно-авиационной службы были сняты.

    Но только не для капитана Недвецкого. Инженера мучили кошмары, часто снились последние минуты общения с экипажами перед взлётом и не проходило какое-то чувство вины за то, что он не мог остановить или задержать тот самолёт. Приходила мысль, что если бы он задержал экипаж на несколько минут, то машина не столкнулась бы с Ил-14М. Капитан Недвецкий делился этими мыслями и с начальником медслужбы полка, но тот только и мог сделать, что отправить отдохнуть капитана в санаторий с реабилитационным диагнозом. Так прошло около года, пока в этом полку чисто случайно не оказался начальник кафедры «Конструкции и прочности летательных аппаратов» полковник Виноградов Ростислав Иванович.  Его заинтересовал случай с капитаном Недвецким и он дал согласие, чтобы Юрия Иосифовича оформили переводом на должность начальника отделения учебной лаборатории в Рижское ВВИАУ имени Якова Алксниса. Этот случай подходил под пост-катастрофический синдром, когда лучшим выходом была смена места работы или службы. И для капитана Недвецкого это было равносильным реабилитационному периоду.

   Мы много говорили о судьбе Юрия Иосифовича и сошлись на одном: «Нельзя себе присваивать чужие заслуги и чужую славу, но ещё большей ошибкой является ситуация, если человек берёт на себя чужую вину. Человек не Бог, чтобы решать, кому и что принадлежит в области морали». И Юрий Иосифович соглашался с тем, что он очень долго брал на себя вину, которой на нём не было и казнил себя за гибель людей из экипажа его эскадрильи, хотя это был только синдром вины. Ни в одном документе об этом не было сказано, но он, человек с обострённой совестью, прожил большую часть своей жизни с огромным шрамом на своей памяти.

  У Юрия Иосифовича есть дочь, есть внуки и хотелось бы, чтобы они гордились своим дедом и знали о его жизненной позиции, его чести, честности и совести.


        Глава 298. Исполнение приговора. Охота на Бизонов.

   Для меня эта история началась почти с начала моей службы в Вооружённых Силах СССР, с тех пор, как я в 1959 году поступил в Харьковское ВАТУ. С первых дней нас начали привлекать к работам на учебном аэродроме училища, который располагался на окраине Харькова в микрорайоне Новосёловка. Чтобы как-то разнообразить для нас «Курс молодого курсанта», раз в неделю в сетке расписания были выходы в ангар или на учебный аэродром. В ангаре и на учебном аэродроме нам разрешалось несколько минут каждому находиться в кабине настоящих истребителей  и бомбардировщиков разных модификаций: МиГ-15, МиГ-17, МиГ-19, МиГ-21, Су-7, Ил-28 и Ил-40, единственного оставшегося опытного образца.

   При выходах на учебный аэродром, в перерывах между занятиями, мы отдыхали в «курилках» рядом с огромными трубами из алюминиевого сплава, которые, как нам сказали, были раньше фюзеляжами дальних бомбардировщиков Ту-4 и были разрезаны на металлолом. Часть отправили в металлолом, а несколько этих огромных труб оставили и делали из них помещения для защиты от ветра курсантов в зимнее время. Если эту часть «трубы» заделать с двух сторон и сделать двери и окошки, то получалась хорошая «каптёрка», помещение для хранения разного имущества и для защиты от ветра.

   Мы были ошарашены тем, что с самолётами так варварски поступают, вместо того чтобы их как-то применить для других целей. Мы ещё были молоды, ничего не понимали в авиации и нам казалось, что резать на части «живые» самолёты, да ещё такие огромные, это — преступление. Но нам ещё много чего предстояло увидеть в авиации и перестать чему-то удивляться.

   Прошло после этого двадцать с небольшим лет. Я окончил ХВАТУ, прослужил в авиационном полку, окончил Рижское ВВАИУ имени Якова Алксниса и выполнял научно-исследовательскую работу в интересах ОКБ возглавляемого В. М Мясищевым. У меня уже были разработаны собственные методики по теме работы и случилось так, что меня пригласили от ОКБ в группу по авторскому надзору по самолётам 3М (Мясищев), как бомбардировщик он в НАТО числился под кодовым наименованием «Бизон», как стратегический бомбардировщик вероятного противника, коим считали СССР.

   Авторский надзор в авиации в эксплуатирующих частях осуществляют конструкторские бюро в целях контроля за правильной технической эксплуатацией летательных аппаратов, контроля качества и выявления недостатков в реализации проектных решений, как правило, для продления ресурсов машинам. Вот в такую группу от ОКБ попал и я. Оговориться, что «случилось», мне пришлось по причине, что я оказался в группе из того же ведомства (Минобороны), которое и подвергалось надзору, что очень редкий случай. Но ОКБ мне доверяло настолько, что пошли на «конфликт интересов», с согласия моего военного ведомства. Еще одной причиной явился тот факт, что в ОКБ не было специалистов по моему направлению, чтобы имел собственные разработанные и апробированные в других авиационных КБ методики. Вот так я и попал в эту группу авторского надзора.

   В конце мая группа в составе 12 человек вылетела из Москвы в Хабаровск и дальше поездом мы добрались до Серошево (Украинка). Нас в полку уже ждали, хотя там полным ходом начинались работы по выполнению советско-американского договора о сокращении стратегических наступательных вооружений. Несколько «Бизонов» на самой дальней стоянке лежали с отрубленными хвостовыми частями фюзеляжей и хвостовыми оперениями. Сказать, что у всех смотрящих на эту ужасную картину «сердца кровью обливались», это — ничего не сказать. При виде этого варварства слёзы сами собой наворачивались на глаза.

   Через несколько дней после нашего приезда в дивизии разгорелся скандал. Из Москвы пришла шифрограмма, что средства контроля США определили, что к этой дате уничтожено на один самолёт меньше, чем докладывали из дивизии. Московские военные руководители каких только угроз ни слали на головы дивизионного начальства, ссылаясь на то, что это государственная задача выполнение которой обязательное в строго определённые сроки.

   Но скандал дивизионные начальники быстро погасили, так как выяснилось, что у одного самолёта хвостовую часть отрезали автогеном, а оттащить не успели. Быстренько подогнали технику и отволокли отрезанную часть как можно дальше, чтобы "контролёры" не сомневались. В дивизии шутили:

    - Чтобы приказы у нас быстро выполнялись,надо чтобы шифрограммы приходили не из Москвы, а прямо из-за рубежа, из американского Комитета начальников штабов. Тогда мы и всю армию попилим.

   Как показали дальнейшие события в стране, эта армейская шутка была недалека от истины, "пилили" всё и везде.

   Этот факт совсем выбил нашу группу из рабочей колеи, какой тут авторский надзор, когда на наших злазах разрезают самую мощную стратегическую технику, которая достигает берегов Соединённых Штатов и пока является достаточно эффективной. Нежелание политического и военного руководства СССР дорабатывать эти самолёты, как носителей ракетного вооружения, определило судьбу нескольких полков. Если сравнить решение вопроса с этими самолётами и дальнейшего применения американцами своих В-52, то можно утверждать, что возможности «Бизонов» не были до конца использованы и резать их было преждевременное решение.

   Уже в то время был удачным проект модернизации бомбардировщика 3М до уровня ВМ-Т, машины, которая транспортировала МКК «Буран».

   Но несмотря на стандартную ситуацию, мы выполнили свою часть работы, по результатам которой принимались дальнейшие решения уже на высоких правительственных уровнях. Но то «варварство», которое я увидел в Серошево преследует меня всегда. Возможно и по причине отношения в те дни и годы к военной авиации, случился такой провал и в строительстве самолётов и в обучении лётчиков из которого Россия не выберется до настоящего времени. Приговоры исполняются. Охота продолжается.


        Глава 299. Матушка.

   Одна из западных областей России. Август 1986 года. Здесь служит мой младший сын и я заехал к нему в гости. Волей случая оказываюсь в аккуратном провинциальном городке Карачев, затерянном среди брянских лесов.  В центральной части городка танк на постаменте в честь воинам-освободителям в годы Великой Отечественной войны, а у дороги, на окраине города, скромный обелиск партизанам, принявшим последний бой с фашистами.

   В городке был всего два дня, а уже с ним как-то сросся и мы друг другу понравились. Решил на железнодорожный вокзал идти пешком, по меркам таких городков, это не так и далеко, а позитивных ощущений масса, особенно впечатляет их патриархальная старина и вековая глубина России. Вот прохожу мимо старого кладбища, окружённого старыми деревьями, на которых раскаркались стаи ворон, словно кто-то растревожил улей крикливых пчёл.

   Через несколько минут подхожу к железнодорожному вокзалу. Аккуратное одноэтажное здание старой постройки, но видно несколько раз то ли реставрировалось, то ли перестраивалось. Вблизи людей нет. Ну, думаю, хоть здесь возьму билет без очереди. Открываю тамбурную скрипуче-стонущую дверь и в шоке останавливаюсь: в небольшом зале ожидания битком набито людей, но стоит такая тишина, как будто бы зал пустой. Делаю два шага и все почему-то оборачиваются в мою сторону. И тут я вижу, что через весь зал к кассе тянется змейкой очередь из пожилых женщин и древних старушек в белых платочках, с палочками и какими-то котомочками в руках.

   Сделав несколько шагов, хотел повернуться и выйти на улицу. Нет, не уйти, а просто выйти, так как я был в военной форме и она очень уж не гармонировала с одеждами этих людей, которые как-то уж подобострастно и добросовестно молча стояли в длинной очереди, а некоторые старушки даже держались друг за друга, как это делают маленькие дети, чтобы не потеряться на прогулке. Но тут я заметил совсем молодую женщину, как-то по особенному одетую, которая через всю очередь направлялась явно ко мне и вся очередь быстро расступалась перед ней, а она как бы летела через эти просветы в очереди. Она, ещё не доходя до меня несколько шагов, начала говорить, обращаясь ко мне: - Товарищ военный, пожалуйста, проходите к кассе — и увидев, что я как-то неуверенно себя чувствую, добавила: - Вам сейчас продадут билет, кассир на месте.

   И я, увидев, что здесь распоряжается она, прошёл к кассе, среди снова расступившихся старушек. Окошко кассы открылось и кассир спросила: - Вам на какой поезд и сколько билетов? Я ответил, что мне нужен один билет и через несколько минут билет был уже у меня в руках.

   Когда я ожидал билет, то слышал, что старушки обращались к женщине, которая меня подвела к кассе: - Матушка! Матушка! Тогда я понял, что всем этим «царством» руководит жена местного священника, к которой так почтительно обращаются убелённые сединами старушки.

   Отойдя от кассы я спросил у этой женщины, когда же остальным начнут продавать билеты. Она ответила, что все они едут из Карачева в Смоленск на престольный праздник Яблочный Спас, который будет завтра и эти старушки едут святить яблоки, так я её понял. А билеты им будут продавать, когда будет известно, будет ли прицепной вагон.  Им будут продавать билеты в прицепной общий вагон, который будет прицеплен на предыдущей станции. Поблагодарив Матушку, я вышел на улицу и стал ждать.

   И тут я вспомнил своё детство, когда ходил с мамой к родственникам в соседнее село Шалыгино, где престольный праздник была Троица, а из Шалыгино к нам приходили родственники на престольный праздник Петров День, который был у нас в селе Весёлом. И пока я всё это вспоминал, подошёл поезд и все старушки семеня, побежали к последнему прицепному вагону. И, увидев, что проводники нигде двери не открывают, я тоже пошел в ту сторону. Прицепной вагон оказался за пределами перрона и старушки никак не могли взобраться на первую ступеньку подножки. Тогда в соседнем вагоне открыли тамбур и через него начали впускать старушек. Матушка суетилась, помогая им взобраться по ступенькам, что для них было не так просто. Я попросил проводника открыть ещё одну дверь и начал тоже помогать подниматься старушкам. Дело пошло быстрее и вскоре я после всех вошёл в вагон и когда проходил по вагону то увидел, что Матушка уже распоряжается в вагоне, рассаживая старушек по обезличенным местам.

   И вот тут я увидел организационную силу религии, когда старые, умудрённые люди всецело и полностью доверяют человеку, который им никакой не родственник. Я даже как-то попытался сравнить это с армией, а всегда ли солдаты так беспрекословно подчиняются сержантам. И в то же время подумал, как тепло и терпеливо относилась Матушка к пастве своего мужа.

   А ещё всю дорогу я думал, какое безответственное отношение у нас к людям, в частности к пассажирам-старикам, которые должны тесниться в этом общем вагоне, в жару. Вот автомобили уже какое поколение спроектировали, а до приличных вагонов руки не доходят. С такими мыслями я проехал Брянск, Смоленск, где все старушки вышли, и в конце-концов задремал под стук колёс, уезжая от небольшого российского городка Карачев.         


        Глава 300. Снова всей семьёй

   Май и июнь я усиленно готовлюсь к летней сессии, так как летние экзамены всегда тяжелее, чем в зимнюю сессию. Сказывается погода и множество отвлекающих факторов. После приезда Нели на майские праздники и составления наших грандиозных планов на будущее, стало как-то всё определённее. Да и привычка к Риге уже сказывалась, я постепенно вживался в город и вживался в службу и учёбу на новом месте. Я вообще адаптировался к новым местам очень быстро, уже через месяц чувствовал себя везде старожилом.

   Однако, такая эйфория у меня длилась не очень долго. Где-то в последних числах июня, как только я сообщил Неле, что снял жильё, получил телеграмму о приезде Нели с детьми и её мамой, моей тёщей и мне надо было их встречать.

   Сначала эта телеграмма повергла меня в шок, так как у меня через неделю начинаются экзамены и мы договаривались, что Неля с детьми приедет ближе к окончанию сессии. первое время, до их приезда, я даже забеспокоился, почему так внезапно было изменено первоначальное решение. Но, когда встретил и привёз и в Гаркалне, где я снял квартиру, понял, что они просто ускорили приезд. Только через много лет я узнал, что родители Нели почему-то забеспокоились, чтобы я не загулял на новом месте и не бросил семью. Кто-то там им рассказывал про такие случаи. Глупость, конечно, но и через несколько лет, когда я об этом узнал, я очень возмутился, хотя Неле об этом и не сказал. Она, о том, что думали её родители, могла и не знать. Тем более, что я почти год в Риге жил без семьи.

   Поскольку семья приехала, то мне, вместе с подготовкой к экзаменам, надо было обустраивать их быт. В первый же выходной я приобрёл всё для хозяйства, чего не хватало, а далее всё стало обыденным.

   Каждое утро я ехал из Гаркалне-Ропажи в Ригу на занятия, а после занятий и самоподготовки, часов в 16.00 - 17.00 заходил в магазины, покупал продукты и ехал к семье. В Гаркалне был магазин, но он находился далеко от нас и там был не очень богатый ассортимент продуктов.

   Ещё в ГДР, при отъезде на учёбу, по совету инженера полка капитана Санина, я купил шикарный портфель, большой вместимости, из жёлтой натуральной кожи. В него, кроме учебников можно было вместить тушку курицы, три литровых бутылки молока и пару батонов хлеба. Правда, тогда он становился трудно подъёмным. Но приходилось мириться с этим неудобством. Весь курс завидовал, что у меня такой шикарный и вместительный портфель. Больше никто не подумал, что в первую очередь надо купить офицеру-слушателю. Хотя это была не моя заслуга, а капитана Санина, очень практичный совет он мне дал в качестве напутствия, так как у нас я таких портфелей не встречал.

   Через неделю,когда мама Нели уехала, мы стали обживаться вчетвером и сразу почувствовали себя, как будто мы здесь жили всегда. Хозяйка, у которой мы снимали дм, нас не беспокоила и мы жили словно на даче. Экзамены, конечно, дались мне с большим трудом, но всё осталось позади, а впереди был отпуск, целый август и мы действительно жили словно на даче.

   Изредка наше спокойствие нарушали такие события, как ввод советских войск в Чехословакию (август 1968 год), но это было далеко и касалось меня только косвенно. Моя эскадрилья из ГСВГ участвовала в тех событиях и летала по тем местам, но об этом я узнавал только из газет, да через знакомых, которые служили в Риге.

   Так прошёл август месяц. Мы отдыхали у дома, на берегу небольшого ручья, ходили в ближайший лес, в пятидесяти метрах от нас, собирать грибы, ягоды и просто прогуляться с детьми.

   С первого сентября мне снова на занятия, теперь я на втором курсе, но до выпуска ещё целых четыре года. Сентябрь и октябрь прошли в такой же учебно-дачной обстановке, а вот с ноября у нас начались большие проблемы. Нашей хозяйке, в доме которой мы жили, неожиданно выделили в Риге квартиру и ей надо было этот дом передавать другим жильцам, в ведомство, за которым этот дом числился. Нам надо было срочно искать новое жильё, но в это время, осенью, предложений о сдаче жилья резко падает. Найти в это время жильё мне казалось совсем не реально.

   Искал лихорадочно по всем закоулкам и, когда уже потерял надежду, мне случайно встретилась женщина, зять которой разводился с её дочерью и она хотела поселить в эту, так называемую квартиру, военного, чтобы зять не мог меня выселить, всё-таки с военными считались.

   Отдельно скажу о, так называемой квартире. Это было строение посредине одного из дворов в Московском районе Риги, переделанное из заброшенного гаража бывшей автобазы. Под полом были даже смотровые ямы. Гараж разрушили, а из части его кто-то сделал комнату с перегородкой, что-то наподобие кухни и входной коридор, типа сельских сеней. Из удобств только холодная вода, которая в морозные дни замерзала в трубах, которые приходилось отогревать. Отапливалось помещение печкой, а туалет был во дворе.

   Поскольку мы заселялись в начале ноября, то рассчитывали прожить там несколько месяцев, так как в апреле-мае строители обещали сдать наше общежитие. Надо было продержаться полгода в этих спартанских условиях. Но всё оказалось значительно хуже.

   Уже к концу ноября мы поняли, сколько печку ни топи, тепло в доме не сохраняется надолго, её приходится топить непрерывно, круглые сутки. Хорошо, что хозяева оставили в сарае большой запас дров, их только надо было нарубить. Мы их быстро сжигали, не чувствую особого тепла, хотя печка была хорошо сложена и грела хорошо, но тепло было только около печки, в квартире тепло почему-то не удерживалось. Выручил нас опять случай.

   Я вышел во двор, чтобы нарубить дров и вдруг слышу голос Виктора, старшего сына: о - о Папа, папа, а я тебя вижу, о - о и крик, как бы, слышен рядом. Я оглянулся - никого рядом нет. Возвращаюсь в комнату и вижу сын сидит на диване у окна и что-то разглядывает под подоконником, который был очень низко расположен. Я заглянул туда и ужаснулся. Под подоконником зияла дыра в полтора метра длиной и в десять сантиметров шириной, через которую был хорошо виден двор. Эта дыра была заклеена бумагой, которая отклеилась. Мне сразу стало ясно, почему мы никак не могли поддерживать тепло в комнате, хотя топили круглые сутки. По существу мы обогревали весь двор, на протяжении полутора месяцев, когда на улице была уже минусовая температура. Я быстро заделал эту дыру и с этого времени в доме стало тепло. Хозяевам ничего говорить не стал, возможно и они ничего не знали, так как там всё было закрыто обоями и можно было не заметить эту дыру.

   Мы постепенно обживались. Но однажды Неля устроила стирку и я вывесил всё постиранное во дворе, натянув верёвки между двумя столбиками, на которых были остатки старых верёвок. Не успело ещё бельё задубеть на морозе, как к нам постучалась соседка, мы её иногда видели во дворе, и говорит Неле:

   - Вы, наверно, здесь новенькие?

   Неля ответила:

   - Да, мы здесь недавно.

   Тогда женщина говорит:

   - Вы снимите всё, что вы развесили, а то оно не успеет высохнуть, как его у вас утащат. У нас, здесь, все опасаются вывешивать бельё, его сразу воруют.

   Пришлось сказать:

   - Спасибо, что предупредили, - но я снимать бельё не стал, а вышел рубить во дворе дрова, пока оно немного замёрзло, а затем, вечером, снял и больше во дворе не вывешивали. Подальше от греха.

   Только эту новость переварили, как ещё один сюрприз. Часа в три ночи стук в дверь. Выхожу в свой коридор-сени и спрашиваю:

   - Кто такие?

   За дверью какие-то подвыпившие голоса, что-то невнятное говорят про самолёт и бензин. Я сказал, чтобы Неля с детьми закрылась в комнате, включил тусклый свет и открыл дверь. Вваливаются три амбала, протискиваясь друг за другом. Пьяные, то ли с расцарапанными, то ли с побитыми лицами и начинают нести что-то непонятное про самолёты. Я вообще-то не робкого десятка, но их трое, а я один и за дверью Неля с детьми.

   Слушал, слушал их, но совсем понимая, о чём они говорят, затем пришлось их останавливать:

   - Подождите. Давайте пол порядку. Вы - первый. Что хотите?

   Они как-то успокоились и самый трезвый, я угадал, начал:

   - Вот тут мы поспорили, на чём летают самолёты: на бензине или на керосине? Ты - лётчик и точно знаешь, - они, конечно, видели меня в форме и поэтому решили разрешить свой спор в три часа ночи. Верно говорят, что "пьяному море по колено".

   У меня отлегло от сердца, значит, не выяснять отношение пришли среди ночи, "интеллектуалы" попались, хотя вид у них был далеко не лириков и даже не физиков.

   Я взял две табуретки и двух из них, которые качались как маятники, усадил, чтобы они не мельтешили. А третьему начал рассказывать подробно, какие самолёты летают на бензине, а какие - на керосине, уж в этом я хорошо разбирался. Моя лекция постепенно усыпила двоих на табуретках , но они стойко держались, тупо моргая.

   Постепенно оно, через "алкогольный ступпор" поняли что к чему и начали хохотать тому, что каждый из них прав и они не проспорили друг другу. Потом они начали меня благодарить и приглашать где-то с ними продолжить, как они сказали, "отмечать". Но я поблагодарил мужиков и сказал, что мне завтра рано на службу, с чем они согласились и обнимаясь со мной, как со старым знакомым, окинули мои хоромы.

   Возвратившись в комнату к, дрожащей от страха, Неле, я рассказал о визитёрах и мы долго не могли заснуть, обсуждая со смехом это визит незнакомцев.

   Дня через два один из ночных визитёров встретил меня во дворе и извинился за столь поздний визит.

   Особое впечатление и надолго наше жильё произвело впечатление на Сергея, брата Нели, который на каникулы прилетал к нам посмотреть Ригу. Это было начало 1969 года, когда где-то на Дальнем Востоке только начинались события на острове Даманском. Я только успешно сдал вторую зимнюю сессию, не получив ни одной даже "удовлетворительной оценки и с удовольствием сопровождал своего деверя в качестве гида по Риге.

   В Риге есть, что посмотреть, тем более молодому человеку, ни разу не бывавшему в этом городе. Летом Рига вместе с Рижским Взморьем смотрится, конечно, интереснее, но и зимой здесь красиво.

   Однако, по принципу одного анекдота о грузине, приехавшем в Ригу, город " и зимой и летом смотрится одним цветом". Изложу кратко его смысл.

   Приехал грузинский студент на каникулах Ригу посмотреть и потерялся в Риге на три дня. Из Тбилиси звонят друзья, знакомые, родственники и никак не могут ему дозвониться. через три дня он выходит на связь и на вопрос:

   - Ну, как ты? Слюшяй, почему не звонишь, где ты пропал? - он отвечает:

   - Понимаешь, рижский бальзам, рижский кристалл, рижское пиво - три дня был под впечатлениями.

   Сергею я много заведений для впечатлений не демонстрировал, но пообедать в ресторан "Кавказ" и столовую "Дайле" по паре раз зашли, что было достаточно для не гурмана оценить латвийскую кухню и латвийские напитки.

   Особенно ему понравилась кухня столовой "Дайле", где наливали и коньяк, и рижский бальзам, и можно было взять к обеду бутылочку "Рижского пива".

   Для молодого гостя из Харькова, в то время, это было что-то новое, впечатления от которого оставило надолго, о первом посещении Риги.

   Однако моя главная задача была не расхаживать по рижским кафе и рестораном даже в роли гида, а вгрызаться в гранит науки, двигая дальше свою военную карьеру в области авиации.


       Глава 301. В гостях у разведчиков.

   Год 1975. Лето, отдыхать бы и отдыхать. А тут, как на зло, из НИИ ЭРАТ ВВС срочно потребовали отчёт по научно-исследовательской работе. Да не только для себя, но и для микояновского КБ. Вообще-то по плану отчёт надо было отправлять в конце года, но что-то там они форсировали и начали торопить нас.

   Меня, как ответственного исполнителя, вызвал к себе зам по науке генерал Виноградов Р.И. И поставил задачу, чтобы к концу месяца отчёт по обеспечению СНО самолётов МиГ-25Р был отправлен заказчику. Вот тут я и засуетился.

   В это время у меня должен быть отпуск и мы всей семьёй были приглашены на свадьбу в Полтаву к моему деверю, брату жены.

   Отчёт я должен был сформировать на базе исследований в авиационном полку, который базировался в Буялыке (или пгт Петровка), близ Одессы (от Одессы около 100 км, чуть больше 2 часов поездом). В то время в полку были самолёты-разведчики Як-28Р и МиГ-25Р. Инженером эскадрильи на МиГ-25Р был выпускник нашего училища и это существенно упрощало мне задачу, так как времени на долгое знакомство не было.

   Туда лететь я должен был самолётом. А как достать билет на самолёт летом в сторону Одессы, в сезон, когда все самолёты забиты отдыхающими с путёвками. В тех краях я уже был, когда выполнял такие же исследования по МиГ-23 на аэродроме Лиманское, в полку, который считался «лидерным» по этой машине.

   А мне ещё и «повезло», все билеты были скуплены семьями моряков, корабль с которыми пришвартовался в одесском порту.

   Но я все эти трудности преодолел и на следующий день уже сидел в самолёте в компании морячек, которые летели на свидание со своими мужьями в Одессу. Уже при заходе на посадку, я предвкушал, что эта командировка будет чем-то отличается от командировок таких, как в Шяуляй, Дягилево или в Серышево, что в Амурской области.

   С аэропорта я быстро добрался до вокзала, откуда уходил мой поезд до Буялыка, помогли те же попутчики, доехал с ними на такси. Посмотрел расписание поездов, ждать надо долго и решил посетить знаменитый одесский Привоз, рынок, которому, по экзотике торговых отношений, нет равных в мире. Оставив вещи в камере хранения, направился в сторону Привоза. Это настоящие рыночные отношения прошлого, настоящего и будущего в едином целом. Бродил, чтобы скоротать время и сравнить его с другими рынками, ни которых я был до этого времени: грузинскими, украинскими, белорусскими, прибалтийскими и другими, в том числе и с Рижским центральным рынком.

   Побродив по рынку довольно долго, направился снова на вокзал, взял вещи из камеры хранения и двинулся в сторону перрона. И тут мне навстречу идёт молодой капитан-авиатор и внимательно так в меня всматривается, подходит и спрашивает:

    — Товарищ майор, Вы в Буялык?

   — Да. — отвечаю я.

   — А Вы к нам служить или в командировку?

   — В командировку, — отвечаю.

   — Тогда нам вместе кантоваться до поезда, — сделал вывод капитан и представился:

   — Меня зовут Александр.

   — А меня — Леонид, — ответил я, в свою очередь.

   Далее завязался разговор, как уже знакомых людей, которые долго служили вместе. Я расспрашивал о жизни в их гарнизоне, а он рассказывал о чём-то подробно, а о чём-то странно и невпопад, хотя в полку знал всех и, как я понял, довольно близко, как будто жил со всеми по соседству, хотя в гарнизоне — все соседи. Фамилии всех начальников и командиров он знал хорошо, я их знал только по документам и сводкам об их учебно-лётной работе и по отдельным происшествиям в полку. Поэтому, я не стал его спрашивать о занимаемой должности после того, как он обмолвился, что выпускник Львовского политического училища.

   — Наверное, помощник по комсомолу, — подумал я, но уточнять не стал.

   И вдруг, совсем неожиданно для меня, Александр сказал:

   — Леонид, а может зайдём в буфет и по сто граммов?

   Я даже остановился от неожиданности. Нет, я не был противником употребления алкогольных напитков, а некоторые напитки мне даже нравились, но это приглашение на грани знакомства, меня ошарашило. Поскольку я перекусил в самолёте, а затем и в буфете на рынке, то в этот раз мне пришлось отказаться, сославшись, что до поезда остаётся совсем немного времени. Капитан согласился, но сказав:

   — Ну, тогда я быстренько сам перекушу, — и исчез за углом.

   От неожиданности я растерялся, но подумав, что человек проголодался, даже пожалел, что не согласился составить компанию. Ну что тут поделаешь, не бежать же мне за ним. И я пошёл в сторону перрона, мне надо было ещё взять вещи в камере хранения.

   Возвратился Александр минут через пятнадцать и не то чтобы навеселе, но в хорошем настроении, по котором я понял, что сто граммов, как минимум, он себе позволил. А тут и поезд подошёл и мы пошли искать себе места, так как поезд был местного значения и наших билетах я мест не заметил. Попали в плацкартный вагон, людей было немного и мы нашли свободное купе, где и разместились.

   Александр сразу извлёк из своего чемоданчика несколько бутербродов и бутылку водки, со словами:

   — Вот теперь, точно доедем, — хотя, вот теперь я начал в этом сильно сомневаться. И подумал:

   — Да, запасливый мужик, по этому делу, капитан.

   Но капитан уже распоряжался во всю. На столике появилось пара стаканов, бутерброды на газетке и из бутылки уже булькало в стаканы. Становиться в позу, что «нет, я не пью» было уже неудобно. Выпили. И Александр начал рассказывать, что был в Одессе на совещании, а оно поздно закончилось, вот и не успел никуда забежать подкрепиться. Далее, налил в стаканы ещё и только теперь я понял, почему он до этого времени был ещё трезвый — был на глазах у начальников и знал, что наступит сегодня такое время, когда сможет свободно расслабиться, а тут ещё и попутчик удобный попался, ничего не говорит и ничего не спрашивает, да и не начальник ему.

   От дальнейших тостов «будем!» я отказался и Александр сам заканчивал бутылку, уговорить его, что «хватит» было уже невозможно. Он ещё пытался что-то рассказывать, но периодически терял связь с предыдущей темой и наконец прилёг, положив свой чемоданчик под голову. Я сидел один и смотрел в окно на местность по которой мы проезжали. На остановках Александр резко вскакивал, спрашивая:

   — А!? Что? Приехали? — но увидев, что я спокойно сижу, успокаивался и моментально проваливался в сон снова.

   Перед Петровкой (гарнизон Буялык) я разбудил своего попутчика и сказал, что впереди — наша остановка. Он хотя и выглядел несколько помятым, но и не в такой уже отключке, даже начал сожалеть, что хватил лишку. А тут и состав начал тормозить, мы поспешили к выходу, так как остановки здесь короткие.

   До гарнизона добрались быстро, тем более, что Александр жил в той же гостинице, в которой селили командировочных, так что я прибыл прямо к месту своего проживания. Мне повезло, заведующая гостиницы оказалась на месте и меня быстро оформили в одну из комнат, где проживали молодые лётчики-холостяки.

   Правда, заведующая, оформляя меня, вскользь проронила, чтобы я с Александром не очень «водился», так как у него на уме «как бы выпить и подебоширить», хотя дебоширом он мне не показался.

   —  А выпить, это от безделья. У него служба такая — начальник солдатского клуба, вот он и мается.

   Вот такие иногда точные и краткие характеристики даёт офицерам персонал, который их обслуживает. Но больше капитана я не встречал, так как уходил из гостиницы рано, а приходил очень поздно, особенно, когда были ночные полёты.

   На следующий день сдал командировочные документы в строевой отдел, в ОБАТО и столовой оформился на довольствие и со спокойной душой направился в инженерный отдел, так как именно по их линии я и прибыл в командировку. Инженер полка, узнав цель моей командировки, даже поинтересовался моим заданием на командировку и планом работ, который я ему тоже предоставил.

   — Знакомый с исследовательской работой, — подумал я и сразу проникся к нему уважением. Значит, проблем у меня с работой не будет, все команды будут проходить своевременно.

   И не успел я об этом подумать, как инженер полка позвонил инженеру эскадрильи МиГ-25Р и попросил его оказывать мне посильную помощь в выполнении моего задания, а меня только спросил:
   — Дальше без меня, справишься?

    — Спасибо, товарищ подполковник, дальше я справлюсь сам. Этого с Вашей стороны больше, чем достаточно.

    — Вот и ладненько! А то у меня и своих забот выше головы. А теперь идём, я представлю тебя инженерам,  — и направился к двери в смежную комнату.

   Я последовал за ним, в комнату инженерного отдела, где он представил меня офицерам этого отдела и кратко объяснил цель моей командировки. Кто-то кивнул головой, кто-то по доброму улыбнулся и я понял, что коллектив меня принял на условиях:

   — Да пожалуйста, работай, только нам не мешай.

   Чтобы сразу принять их условия, я не стал приставать с вопросами, ещё будет время, а занялся изучением таблиц и графиков, которых было много на стенах и висело на штангах. Они тоже занялись своими делами.

   Ознакомившись с документацией в инженерном отделе, я направился в зону эскадрильи МиГ-25Р, где уже непосредственно начал знакомиться с той системой, которую мне надо было исследовать.

   В моём распоряжении, в училище было три машины МиГ-25РБ, один из которых — препарированный, были и все средства обеспечения, но мне надо было исследовать всё это в процессе подготовки к полётам и при послеполётном обслуживании. А это я мог сделать только в полку при интенсивных полётах, поэтому и оказался в командировке в Одесском военном округе, в Буялыке.

   Более того, лётчики и технический состав этого полка выполняли задания при автономном базировании, далеко от базового аэродрома и могли дать ценные рекомендации по комплектованию средств обеспечения при боевом применении этих машин. Вот и носился я от самолёта, который только зарулил после полёта, к самолёту, который должен взлететь согласно плановой таблице и надо было фиксировать и хронометрировать каждую мелочь, каждое применение КПА и спецсредств. И это надо было делать так, чтобы меня никто не замечал и чтобы я никому не мешал выполнять свои обязанности по подготовке техники. Тем более, нельзя их было отвлекать вопросами, но вопросы накапливались и их надо было запоминать, так как записывать не позволяли условия.

   Лучше всего, если бы я начал работу с дневных полётов, но так получилось, что первая моя лётная смена пришлась на ночные полёты и мне пришлось ориентироваться на местности уже в темноте, а это не так просто, когда с техническими позициями знаком только на плане аэродрома, а при вопросе:

   — Где можно найти сейчас инженера полка? — получаешь вполне конкретный ответ:

   — Вон там, на позиции,  — и говорящий быстро пробегает мимо.

   Побегав по аэродрому первые полтора часа полётов, я понял, что вместо ног надо включать голову.

   Оно, конечно, красиво, когда вокруг тебя грохот и свист двигателей Як-28Р и МиГ-25Р, проносятся то красные БАНО (бортовые аэронавигационные огни), то зелёные, то хвостовые — желтовато-белые, а то и рулёжная фара полосанёт по глазам, ослепив на мгновение. Но проблема в том, что надо от этой всей иллюминации уворачиваться и довольно быстро, чтобы не оказаться вблизи самолёта при рулении или при заруливании на заправочную позицию.

   А мне надо было ещё и понаблюдать за действиями специалистов, чтобы чётко зафиксировать реальное использование КПА (контрольно-поверочной аппаратуры) и сразу же определить степень её загруженности. При ограниченном освещении всё это выполнить не так просто. Вот и пришлось идти на КП инженера и там пристроившись в уголке на диванчике, составлять схему дальнейшей работы на технических позициях. Да и слушая переговоры экипажей с руководителем полётов, и наблюдая за движением самолётов по РД (рулёжным дорожкам) и расстановке на технических позициях, я уже к концу полётов полностью сориентировался в темноте с порядком на этом аэродроме. За это время ко мне уже привыкли инженеры всех специальностей, а поскольку я им ничуть не докучал, то они это оценили по достоинству, пригласив меня на ужин. А это многого стоит. Дальше дело пошло совсем хорошо и мне удалось отработать ещё несколько вылетов, что для первой лётной ночи было вообще прекрасно.

   Придя в гостиницу после завершения полётов, я уснул как младенец, а поскольку меня утром никто будить не стал, то я и появился в штабе полка во второй половине дня. Знакомясь в штабе более подробно с документацией полка, увидел знакомую фамилию, Константин Заславец. Он был у меня начальником штаба эскадрильи на предыдущем месте службы, помнил его ещё капитаном и мы вместе сдавали экзамены в высшие учебные заведения, Костя в Академию в Монино, а я — в Академию им. Н.Е. Жуковского. Так наши пути разошлись. Костю я запомнил очень принципиальным и совершенно не пьющим человеком и эта принципиальность мне нравилась, хотя в воинском коллективе это и составляло неудобства и не всеми это приветствовалось.

   Я пошёл искать начштаба по кабинетам, но оказалось, что он только ушёл в отпуск и, так получалось, что с ним я встретиться в этот раз не смогу.

   К этому времени, после поисков, я проголодался и решил зайти в столовую, хотя и понимал, что очень поздно. Но заведующая была добрая и в хорошем настроении и сказала чтобы девочки меня накормили. Нашлась окрошка, бифштекс и, главное в такую жару, холодный квас. После обеда гарнизон Буялык стал мне почти родным и я пошёл работать дальше.


       Глава 302. Белые пятна. Задолго до Руста

   28 мая 1987 года Матиас Руст на самолёте Цессна, с фальшивыми документами на полёт, преодолев расстояние около 800 км, приземлился в Москве, на Красной площади. В этот день в СССР отмечали День пограничника.

   К этому полёту мы ещё вернёмся, а пока вспомним, что было почти за четверть века до этого полёта.

   24 января 1964 года в воздушном пространстве ГДР* советским истребителем из состава ГСВГ** был сбит американский самолёт Т-39. Экипаж из трёх человек погиб.

   10 марта 1964 года в районе Магдебурга (ГДР) советскими истребителями МиГ-19 был сбит американский разведчик RB-66, со смешанным экипажем, из стран входящих в НАТО. Три члена экипажа спаслись на парашютах и были возвращены 10 авиакрылу, базирующемуся на территории ФРГ.

   Эти случаи говорят о том, что опыта у советских лётчиков было достаточно, чтобы сбивать высоко и мало скоростные воздушные цели на любой высоте. Однако, командование воздушной армии, базировавшейся на территории ГДР, решило принять дополнительные меры против нарушителей границы и защиты военных объектов ГСВГ.

   Особый пробел был в перехвате мало скоростных воздушных целей, так как в составе ГСВГ были только высоко скоростные самолёты МиГ-19 и МиГ-21, которым сложно было атаковать мало размерные и мало скоростные цели. Поэтому были разработаны специальные методики, по которым истребители МиГ-19 и МиГ-21 должны были успешно атаковать малоразмерные, малозаметные и мало скоростные воздушные цели.

   Одним из первых эти упражнения начал выполнять полк, который базировался в городе Мерзебург, на юге ГДР. За цели ему пришлось выделить вертолёты Ми-4 из Брандисского и Шперенбергского полков. Разница в скоростях вертолёта Ми-4 и самолёта МиГ-21, которые базировались в Мерзебурге, была примерно в 3-4 раза. А поскольку Ми-4 окрашен был в цвет близкий к цвету хаки, то на фоне зелёно-жёлтых массивов на земле, на скоростях МиГ-21 свыше 400 км/час, его вообще не было заметно. При выполнении этого упражнения "на перехват" мало скоростной цели, в эфире при переговорах с КП*** стоял такой "галдёж", что вразумительное что-то понять было невозможно, ни экипажам, ни наводчику. Пилот МиГа даже не наблюдал цель, а не то, чтобы её атаковать и это могло привести к столкновению этих двух летательных аппаратов в воздухе.

   Тогда методику решили упростить, облегчив лётчику МиГа поиск вертолёта на фоне земли. Теперь вертолёт летал только над ВПП**** и был более отчётливо виден на её фоне. Но всё равно часть МиГов проносились над вертолётом, не успевая поймать его в прицел, всё таки разность скоростей сильно сказывалась. Но, "с горем пополам", все лётчики выполнили упражнения по перехвату мало скоростной цели и на этом полк выполнил поставленную ему задачу.

   Следует отдельно отметить о состоянии экипажей вертолётов, которые ходили "за цель". Поскольку это упражнение в Мерзебурге выполнялось летом и стояла сильная жара, то физические нагрузки были большими. А если учесть, что нервное напряжение тоже было высокое:

о - о А ну, как истребитель сильно приблизится, не заметив "цель", то столкновение будет неизбежным.

   Это все понимали и весь экипаж был в напряжении, у всех трёх человек были зоны непрерывного обзора, чтобы не потерять из виду атакующего и вовремя подсказать на КП его ошибку, да и самим успеть сманеврировать, чтобы избежать столкновения.

   За цель летали у нас два вертолёта, борт 33, бортовой техник Николай Анистрат и борт 37, бортовой техник Валентин Томашенко. Они даже на базу прилетали в майке и шортах, чумазые от пыли и копоти и усталые до невозможности. Лётчики тоже уставали и вид у них был такой же, но им было чуть легче, они каждый раз меняли свои экипажи, а вертолёты с бортовыми техниками приходилось отправлять одни и те же.

   Однажды Коля Анистрат пожаловался мне, что командир истребительного авиаполка обозвал его обезьяной и индейцем. Хотел упомянуть об этом в отдельном рассказе, но здесь это будет более к месту.

      А дело было так.
   После очередных изматывающих полётов "за цель", Коля Анистрат зачехлял свой вертолёт на отдалённой стоянке. Вокруг никого не было и он решил комбинезон не одевать, а как летал в шортах и в майке, так и залез наверх втулки несущего винта
ставить струбцины. Мимо, как всегда, проезжали спец автомобили и другие машины. Проехала и чёрная "Волга", немного притормозив, но не остановилась. В столовой, за ужином, к нему подошёл инженер полка по специальности и передал ему слова командира полка:

   - Что это у вас там, за обезьяна по вертолёту лазит или может это индейцы у нас завелись в набедренных повязках? Чтобы я этого безобразия на аэродроме не видел.
   
   А ещё инженер сказал, что командир два раза повторять не будет. Поэтому Коля Анистрат на Мерзебургском аэродроме всегда теперь одевал комбинезон, даже в сильную жару.

   Планировалось эту методику внедрить и в других истребительных полках в воздушной армии, но тут в одном из округов на территории СССР, при выполнении подобного упражнения МиГ-19 столкнулся с вертолётом Ми-4, работавшего за условную "цель" и командование ВВС решило исключить это упражнение из планов учебно-боевой подготовки. Так, в общем-то полезное начинание, было приостановлено, как говорят, "по техническим причинам". А в самом деле, из-за того, что в Вооружённых силах СССР не оказалось летательного аппарата, выполняющего подобные задачи. Тогда Министерство обороны не выдавало тактико-технические требования для конструкторских бюро на создание подобных летательных аппаратов. Так всё и "повисло в воздухе", пока "гром не грянул".

   А "гром грянул" только 28 мая 1987 года, когда мало скоростной самолёт Цессна приземлился на Красной площади.

   Начались межведомственные разборки о том, как он попал на Красную площадь, преодолев заслоны ПВО и ВВС. А оказалось, что у ПВО и ВВС не было необходимых сил и средств, чтобы прервать этот полёт. Вот только опыт и наработки командиров 60-х - 70-х годов даже нигде не упоминали, возможно, по той причине, что полки, дивизии и армии ГСВГ и других групп войск чувствовали, как М.Горбачёв предлагает им "на выход" в чистое поле.

   Но оргвыводы последовали незамедлительно, без особых и глубоких разбирательств причин происшедшего. Министра Обороны СССР Маршала Советского Союза Соколова М.Горбачёв снял с должности 30 мая 1987 года именно из-за полёта Матиаса Руста. На его место был наз начен Д.Язов.

   Теперь, в последнюю очередь, о самом Матиасе Русте. Это - 19-летний пилот-любитель, который из Гамбурга через Рейкьявик и Хельсинки перелетел в Москву. Именно в Рейкьявике состоялся провальный саммит Горбачёва и Рейгана.

   Перелёт Руста на последнем отрезке, из Хельсинки, был заявлен в Швецию, но он по этим фальшивым документам перелетел в Москву, нарушив государственную границу СССР. Средняя высота полёта его самолёта была 600 м. Значит могла быть и 300 м, и даже 150 м. Средства ПВО и ВВС того времени его обнаружить не могли.

   Теперь о многолетнем, наболевшее. Снимать с должности за этот перелёт Министра Обороны СССР, была величайшая глупость, а точнее - полнейшее самодурство М.Горбачёва. О более болезненных последствиях этого решения, возможно расскажу позже.

   А вот хороших пилотируемых летательных аппаратов, способных сегодня атаковать малозаметные, малоразмерные, мало скоростные цели, не появилось и сегодня, хотя многие конструкторские бюро "простаивают" или "самоликвидировались" под натиском рыночной экономики. В то же время, появился современный новый класс боевых летательных аппаратов - беспилотные летательные аппараты (БПЛА). Атакующие средства существуют, а средств эффективной борьбы с ними пока нет. Все ждут пока новый "гром грянет". И никто министров с должности не снимает, так как это не выход из положения. Времена "горбачёвых" прошли.


       Глава 303. Посвящение

   Рассказ первый. Как я туда попал?

   Начиная с утра 15 ноября 1988 года я ждал сообщения, что многоразовый космический корабль (МРКК) «Буран» будет выведен на околоземную орбиту. Больше я ничего об этом не знал. Кто его будет пилотировать, а готовилось два экипажа (основной и дублирующий), сколько времени он будет на орбите, каковы его задачи — этого я не знал, да это мне и не положено было знать. Но я точно знал что МРКК должен полететь.

   Я этого ждал с февраля 1974 года, когда впервые появился на ЭМЗ имени В.М.Мясищева (тогда ещё Владимир Михайлович был жив). Когда я появился в КБ В.М.Мясищева, программа МРКК  шла уже около года и в цехе натурного моделирования была даже кабина корабля из дерева в натуральную величину.

   Несмотря на то, что кабина была из дерева, для меня это было из области фантастики, я на «фирме» чувствовал себя, как в каком-то космическом центре, где только и говорят о полётах в космос, ракетных системах, американских «челноках» (в те годы у этого слова был совсем другой смысл).

   Но прежде чем оказаться в ангарах, где «колдовали» над многоразовой космической системой, я прошёл 12-летний путь в Военно-Воздушных Силах, поработал в полку и окончил два авиационных учебных заведения (техническое и инженерное).

   Ещё, когда учился в школе, начал интересоваться самолётами, а затем и космическими полётами. Уже в десятом классе, когда вечером гулял с ребятами или девушкой, то при пролёте первого спутника или самолёта заставлял всех останавливаться и смотрел, пока объект не скрывался из виду. Затем полёт первого космонавта Ю.А.Гагарина, когда учился в авиационно-техническом училище и встреча с ним через три года, когда я уже служил в полку. Ю.А. Гагарин прилетал на наш аэродром с В. Терешковой.

   Затем учёба в авиационном инженерном училище, после окончания которого мне доверили обслуживать почти весь спектр летательных аппаратов, которые на это  время были в ВВС СССР, а в качестве научной нагрузки я получил задание сопровождать научно-исследовательские темы КБ Микояна, КБ Сухого и КБ Мясищева. Работа была очень интересная, связанная с частыми командировками в воинские части, КБ, НИИ и на авиационные заводы. Вот так я и оказался в феврале 1974 года в КБ Мясищева на проекте «Буран».

   Приехав в командировку на завод и в КБ, я поселился в гостиницу для доработчиков, которая находилась рядом с проходной завода. А поскольку первый раз приехал в военной форме, то рабочие-доработчики, которые жили со мной в гостинице (я им иногда составлял компанию), не опасались меня и рассказывали интересную для меня информацию о ситуации на предприятиях авиационной промышленности, которая для меня была очень интересная и которую в системе ВВС я бы никогда не узнал. Очень много я предварительно узнал и об общих проблемах создания «Бурана».

   Первое время у меня было техническое задание не по самому «Бурану», а по его носителю, модифицированному самолёту конструкции В.М.Мясищева ВМ-Т, который расшифровывалось, как «Владимир Мясищев — транспортный». Мне надо было расчитать на отряд этих машин (3 единицы) всё наземное оборудование, инструмент и контрольно-поверочную аппаратуру для базирования этих машин (ВМ-Т) на разных аэродромах Советского Союза. К этому времени у меня уже была своя методика расчёта средств наземного обслуживания (СНО), которой заинтересовались в НИИЭРАТ ВВС (Научно-исследовательский институт эксплуатации и ремонта авиационной техники) и МАП (Министерство авиационной промышленности). А всё началось с того, что в 1973 году, при расчёте СНО для КБ Микояна (самолёт МИГ-23) и завода «Знамя Труда», по моей методике была получена годовая экономия для завода на 30 самолётов более 800 000 рублей (это в то время была довольно большая сумма, почти в стоимость одного самолёта) и повышена мобильность полка при перебазировании с существенным повышением боевой эффективности. Вот это достижение и позволило мне работать на таком уровне.

   Так и начал я знакомиться и с машиной ВМ-Т, и с «Бураном», и ещё с одной темой, которая шла под грифом «17» («семнадцатая»). Первое, что сделали ребята из ЭКБ (экспериментальное конструкторское бюро), это организовали несанкционированную экскурсию по большинству цехов и помещениям. И вот там я увидел все проекты в картинках. Что-то было на стенах в длинных коридорах, что-то в актовом зале, что-то в конструкторских группах ЭКБ. Здесь же мне подарили рисованную фотокопию портрета Владимира Михайловича, который находится у меня и по настоящее время.

   Самым примечательным для меня было посещение цеха, где размещался натурный макет «Бурана». Чтобы попасть туда, надо было иметь специальный электронный пропуск определённого уровня допуска, на которых были разные штампики-рисунки: паравозики, автомобили, самолётики. У меня такого пропуска, разумеется, не было и Володя, мой гид, предложить мне пройти с ним «тандемом». Это я одеваю плащ, распахиваю его, обхватываю Володю за корпус и мы с ним проходим на один пропуск, как один человек. В цех прошли нормально. Он мне рассказал всё, что меня интересовало и я удивился огромным размерам «Бурана», до этого я его представлял в два раза меньше, а это была махина в полный двухэтажный дом. И это только кабина. Пора было выходить из цеха. И вот как только мы стали проходить тамбур, у меня плащ зацепился за что-то и я чуть оттолкнулся от Володи. Датчики тут же сработали, но мы успели проскочить тамбур-турникет, а вот сигнал прошёл в систему и сработала сирена. Через пару минут охрана была на месте, но я от тамбура был уже метрах в 10, а Володя сказал, что у его пропуска ложное срабатывание. Охранник взял пропуск, вошёл и вышел, что-то сказал Володе и так же незаметно удалился, как и появился. А вот мы больше на один пропуск не ходили, да и я вскоре получил разрешение на временный пропуск.

   Мне было интересно приезжать в командировки на ЭМЗ ещё и по другим причинам. Одна из них — там всегда я узнавал что-то новое, из того, что происходит во всех авиационных КБ, а также там можно было послушать лекции для узкого круга таких специалистов, как Ажажа Владимира Георгиевича или Зигеля Феликса Юрьевича по темам НЛО, которые в 70-е годы были очень популярными. Несколько молодых инженеров КБ посещали факультативные курсы подготовки космонавтов и они тоже рассказывали об интересных вещах. Во всяком случае я был вхож в эту «кухню», на которой обсуждались серьёзные проблемы советской передовой космонавтики, в том числе и фантастические, на уровне разговоров о будущей роли «Бурана» в дальнейшем освоении космоса. А планы были огромными, почти на столетие вперёд. Поэтому у меня месяцами был такой режим работы, что я неделю занимаюсь текучкой у себя на работе, а неделю — в командировке на ЭМЗ, готовлю или обсуждаю готовые материалы с работниками КБ в различных группах. А поскольку мне приходилось работать и с другими КБ, то я и крутился между городами: Москвой, Жуковским, Люберцами, Луховицами, Дягилево и многими другими. Иногда на выходные вырывались на отдых в Подмосковье или в Рязань, Константиново, на родину Сергея Есенина, где можно было отдохнуть душой, прикоснувшись к прекрасному.

      
    Глава 304. Степень важности ушла в бесконечность.

   За многие годы службы в армии и работы по специальности военного авиационного специалиста я многого достиг.  Теперь я могу не только служить и работать на военной авиационной технике, но могу, точнее учусь учить других специалистов, осваиваю азы высшей военной педагогике, которые раньше мне казались какими-то размытыми.

   За предыдущие годы я уже освоил несколько ступеней в обучении и каждую ступень мне приходилось преодолевать и теоретически, и практически.

   Ещё при учёбе в школе, я освоил библиотечное дело и даже работал каталогизатором, что оказалось очень важным для продолжения дальнейшей учёбы, для дальнейшего освоения каждой ступени знания, умения и совершенствования, как своих знаний и умения, так и тех объектов, где будешь трудиться.

   Сначала меня научили  теоретически и практически всем премудростям, которыми должен обладать авиационный механик, специализирующийся на обслуживании механических (и других) систем летательных аппаратов, будь то самолёты, вертолёты или другие аппараты примерно таких же конструкций или конструктивных схем.

   Затем меня готовили, как авиационного техника, где я познавал теоретически и практически законы, по которым летают самолёты и вертолёты и что необходимо с ними делать, чтобы они взлетали, безопасно летали и, что самое важное, чтобы они приземлялись или приводнялись, а экипажи этих аппаратов всё время полёта чувствовали себя в безопасности, когда аппарат находится в воздухе или на поверхности земли (водной поверхности) и могли ими непрерывно управлять, от взлёта до посадки включительно.

   После того, как я изучил все обеспечивающие мою специальность дисциплины, отработал практически с техникой несколько лет и обучил несколько выпусков специалистов, я решил заняться исследованиями и подготовить диссертацию.

   Тема этой диссертации была связана с исследованием степени важности каждого агрегата и каждой детали в летательном аппарате на его нормальное (исправное и безопасное) функционирование от взлёта до посадки.

   Учитывая, что вопросы надёжности до этого были уже исследованы в какой-то мере (так как летательные аппараты продолжают падать), то я обратил внимание на тот факт, что пока слабо изучена степень важности каждого агрегата и каждой детали в системах летательных аппаратов. Например, вал двигателя летательного аппарата намного более важен для полёта, чем кофеварка в кабине тяжёлого самолёта, который летает десятки часов без посадки, но с дозаправкой. Это привёл крайность, но каждый агрегат и каждая деталь в агрегате, системе и в самолёте имеет свою степень важности. Поэтому и при создании, и при конструировании систем эту степень важности надо определять математически, чтобы такой сложный объект, как самолёт, в целом не зависел от одной какой-то детали, чтобы каждая деталь в отдельности не влияла больше других на систему в целом настолько, что её поломка приводила к сбою работы остальных деталей и систем.

   Надёжность каждой детали и её важность, эти параметры перекликаются на уровне определённых показателей, но это параметры совершенно разного характера. Уровень надёжности "говорит" о том, сколько часов данная деталь будет нормально работать, а степень важности "говорит", насколько необходима эта деталь вообще или её можно заменить какими-то другими функциями на некоторое время или не устанавливать в этом агрегате или системе, вообще.

   Например, насколько важна на летательном аппарате связь или какое-то время можно без неё обходиться. А возможно, в данное время, связь вообще не нужна, так как при двухстороннем обмене, связь демаскирует военный объект и её на какое-то время надо вообще отключать и работать только на приём, исключив вариант передачи, создать "режим радиомолчания".

   Сегодня очень слабо реализуется режим замедленного радиомолчания, когда связь поддерживается не с самим объектом, а со сбрасываемыми модулями, которые находятся в том месте, где некоторое время назад был объект и оператор отслеживает, правильный ли курс выдерживает летательный аппарат. Модули связи отстреливаются и далее подтверждают, что данный объект держит курс, задаваемый ему с командного пункта и этот курс соответствует тому заданию, которое заложено в бортовую вычислительную систему.

   Но всё это относится к специалистам по радио и РТО, но может быть реализовано по любой специальности, когда необходимо кроме радиомолчания соблюдать какие-то другие требования.

   В любой системе, в любом агрегате существуют от трёх до пяти степеней важности деталей. К первой степени важности относятся детали, на базе которых существует (держится) вся система, так называемые "каркасные элементы", без которых система вообще не может работать. Ко второй степени важности относятся детали или элементы, которые значительно ухудшают работу системы на 40-60%%. В этом случае система может работать настолько неэффективно, что целесообразнее установить вместо этой системы (агрегата, детали) систему, которая будет дешевле и сделать так, что эти системы будут работать попеременно циклически. Тогда и стоимость системы не будет превышена, и надёжность будет обеспечена.

   Это всё важно учитывать на этапе конструирования, но "степень важности" может быть реализована и на этапе эксплуатации, когда в комплекты запасных изделий и принадлежностей (ЗИП) можно заранее вложить запасные элементы, при которых, такиме показатели, как надёжность, ремонтопригодность, готовность к работе - будут обеспечены на любом этапе функционирования существующей конструкции системы.

   Если все эти условия будут соблюдены на этапе конструирования, то любая система может стать или самовосстанавливаемой, или иметь минимальное время восстановления, что очень важно, как для военных, так и для коммерческих эксплуатируемых объектов.


       Глава 305. Почему Есенин писал стихи?

   Почему Сергей Есенин писал стихи?
   Да потому, что он не мог не писать стихи.

   А вы были на родине Есенина, в Константинове под Рязанью, на крутом берегу Оки? Если были, то этого вопроса не стали бы задавать. А если не были, тогда постарайтесь туда поехать и увидите сами, что проживая там долго, нельзя не писать стихи. Там кругом всё поэтично. Там не живёшь, там — летаешь.

   Там можно посмотреть всё глазами Сергея Есенина. Даже через век, после того, как он там рос. Если смотреть из дома его деда, то прямо перед глазами будет видна церковь, а чуть правее — дом  помещицы. Если представить Константиново в престольный праздник, когда идёт служба в церкви, то можно увидеть сотни людей со всей округи. Весь народ празднично одет лица у всех одухотворённые. Как всё это не описать стихами?

   Подойдя к церкви, можно увидеть с крутого берега Оки неописуемой красоты луга опоясанные лесом и пасущихся на этих лугах коров и копны сена, как игрушечные домики. А зимой вся эта красота укрыта белым снежным покрывалом, под которым, можно только догадываться, и копны,  и кусты, и весь заиндевелый лес, с его шатробразными белыми кронами и укрытыми снегом, чуть зеленеющими елями.

   Если повернуться и идти в сторону огорода, то попадёшь в поля с небольшими берёзовыми рощами в обрамлении небольших полян с огромными, словно садовыми, ромашками, а среди ржи и пшеницы — васильки. Не так много, но выглядывают, как будто на вас смотрят голубые глаза. Есенин всё это видел, для него это была Русь и он благодарил её своим талантом, своими стихами.

   Можно обратить внимание и на помещичью усадьбу. Аккуратный домик о пяти комнат, с современным по тем временам, но скромным фасадом, который говорит, что хозяева умные и без гордыни люди, приютившие свою мирскую обитель под лоном церкви. У помещиков было не менее пятисот душ крестьян, а они были намного скромнее, чем владельцы отгроханных особняков ныне числящиеся безработными по всей рязанщине. Раньше считали, что скромность украшает, а сегодня считают, что скромность унижает.

   Вот всё это и выразил в своих стихах Сергей Есенин. И дальнейшая его судьба сложилась закономерно, когда молодой талантливый поэт из тихого уютного места попал в, будоражущую своей неопределённостью, Москву, а затем его понесло по всему миру, который он не понимал, а тот жестокий мир не понимал его, такого открытого, откровенного, с детства намоленного и даже, в какой-то мере, беззащитного.

   Это в Константинове Есенин был свой, был деревенский поэт, знающий быт и жизнь, а в городе он оказался чужаком, где любой и каждый мог его обидеть и даже оскорбить, не боясь ответа нового человека в городе.

   И он метался: писать ли ему о том, что ему близкое по духу, о деревне или писать о том, что от него уже требовали, о «кабацких» похождениях, что ему не нравилось, но без чего Есенина уже не воспринимали. Эти противоречия постепенно выпивали его силы, покрывали мхом его талант, разрывали его душу на части между творчеством и тягой, под прессом его окружения, к разгульной жизни. Он этого не выдержал.

P.S. В школе мне так хотелось написать сочинение о Сергее Есенине, но мы его творчество в программе не изучали (1955-58 гг), да и в библиотеках было очень мало литературы о нём и его творчестве. И только после того, как посетил село Константиново (совместив со служебной командировкой в г. Дягилево), изучив множество материалов о жизни поэта, я решился очень кратко изложить своё понимание Сергея Есенина.


       Глава 306. Паника

   Было это в январе 1991 года. В середине января  я вылетел в краткосрочную командировку в Харьков. Согласно заданию на командировку я должен был ознакомиться с учебными прграммами Харьковского ВВАИКУ их скорректировать и доработать. С такими заданиями нас была целая группа.
 
   В аэропорту нас встретил представитель училища и мы сразу отправились в гостиницу «Харьков», где нам были заказаны номера, быстро обустроились и поехали заниматься непосредственной работой. Работали допоздна и возвратились в гостиницу уже затемно. Такой режим у нас стал ежедневным, начальство очень торопило нас с результатами.

   Поздно вечером 22 января мне звонит в гостиницу сестра жены, Люда, она жила в Харькове и работала в финансовых органах одного из районов города. Люда спросила, нет ли у меня с собой денег крупными купюрами по 100 или 50 рублей и сказала по секрету, что завтра будет денежная реформа, будут менять крупные денежные купюры, им пришла телеграмма из Москвы об изъятии этих купюр с оборота. Я обычно крупные купюры в командировку не беру, с ними не очень удобно и сказал что их у меня с собой нет.

   И вдруг вспоминаю, что дома у меня, в Риге, около трёх тысяч рублей, часть из которых крупными купюрами. Сказал об этом Людмиле. Она посоветовала, чтобы я срочно звонил Неле, это её сестра и моя жена, и сказал чтобы завтра она постаралась поменять крупные купюры. Эти деньги я взял в кассе взаимопомощи, так как мне пришло извещение, что подходит очередь на автомашину и надо будет вносить плату. Но тут меня срочно отправили в командировку, а деньги остались дома. Я быстро дозвонился домой, в Ригу, и объяснил ситуацию Неле, сказав, что, в крайнем случае, пускай вернёт деньги в кассу взаимопомощи, чтобы меньше было мороки. На этом я и отошёл ко сну.

   Утром просыпаюсь от топота и шума на этаже. Выглядываю из номера и вижу десяток людей снуют по этажу, в основном, южные ребята, что-то кричат на грузинском, на армянском, в конце коридора, группа молдован о чём-то спорят, а я не могу понять, почему такой переполох. Главное, у всех в руках по два-три импортных пакета, в которых на западе носят дорогие покупки. Подхожу к администратору гостиницы по этажу, спрашиваю, что происходит. Она говорит: - Сама не понимаю, говорят, что какая-то денежная реформа. Бегают, как угорелые и у каждого полные пакеты денег крупными купюрами, - добавила она.

   И тут мне стало всё понятно, что всё это очень серъёзно, если такие ребята засуетились, а ими забита почти вся гостиница. Представил, сколько миллионов рублей сейчас в гостинице, если на небольшом пятачке этажа миллионов пятьдесят. Тогда в гостинице денег ничуть не меньше денег, чем в нескольких банках Харькова.

   Возвратился в номер и рассказал об увиденном и услышанном на этаже. Мои коллеги тоже оценили свои возможности и у них оказались тоже купюры не выше 25 рублёвых и мы поспешили на выход, за нами уже пришла машина.

   В лифтах гостиницы была та же паника, что я увидел на этаже. Люди с раздутыми красочными целлофановыми пакетами, уже не скрывали, что в них деньги крупными купюрами не просто много денег, а очень много денег. И таких людей было очень много, да почти вся гостиница ими забита. И все нервничали, все  друг с другом спорили, друг на друга кричали: по грузински, по армянски, по русски, вот только украинского языка совершенно не было слышно. И тут я подумал, что несколько дней тому назад, когда перед гостиницей собралась небольшая кучка людей и возмущалась событиями в Вильнюсе 13 января, и несколько людей кричали о бедности и нуждах людей. Вот бы им посмотреть на эти сотни нуждающихся, которые не знают, что делать со своими миллионами. Бедные-бедные люди!

   А жена дома свободно обменяла десять пятидесяток и четыре сотни, хотя тоже понервничала целых полдня. После командировки я попытался купить «Жигули», но цены подскочили настолько, что мне не хватало даже на «Москвич 412» и пришлось одолжить деньги в Калининграде, в Харькове, в Риге. Но ситуация быстро менялась, инфляция съедала деньги и через несколько месяцев машину цвета «белой ночи» пришлось продать. А паника времён «Павловской реформы» запомнилась навсегда. Но я увидел тогда «какие деньги» были на периферии.


    Глава 307. Детские травмы: выстрелы, взрывы, гудки паровозов, шум авиадвигателей, сирены.

   С детства я ничего не боялся, даже бабушкиных страшных сказок. Но было у меня чувство боязни громких звуков. Когда я был маленьким, я этого не осознавал, что усугубляло положение. Мама рассказывала, что я иногда ночью, во сне, громко плакал и никто не понимал, что со мною происходит. Родители не знали, почему я так себя веду. Я, кажется, ничем не болел, чтобы было так явно, и врачи говорили, что с возрастом это пройдёт. Так родители с этим и смирились.

   Но когда я подрос и стал понимать, что происходит и даже стал рассказывать маме, что мне снится, то родители снова обратились к сельскому фельдшеру и рассказали, что со мной происходит. Но фельдшер снова сказал, что это возрастное и это пройдёт.

   Когда мне было уже лет пять, то я мог родителям рассказать, что за ужасы мне снятся. Но мама посчитала, что это просто плохие сны. А поскольку снились эти сны мне довольно редко: четыре-пять раз в год, то меня успокаивали и про это забывали.

   А снилось мне всегда одно и то же: на меня надвигается вращающееся колесо радуги с сильным звуком. Как будто радуга из "коромысла-дуги" превращается во вращающийся круг и шумит всё сильнее и сильнее, надвигаясь на меня и как будто касается меня и иногда даже обжигает, а иногда становится такой холодной, что я просыпаюсь в холодном поту.

   Ещё была такая особенность, если мне снится такой сон, то меня очень трудно разбудить, особенно со стороны. Зная это, родители запрещали мне закрывать дверь изнутри на какой-нибудь засов, защёлку или оставлять ключ в замке в двери.

   Раза три родителям приходилось влезать через окно или выламывать дверь, смотря где мы жили, на каком этаже, если я закрывался на ключ и забывал ключ в двери.

   Позже, когда меня начали показывать врачам и те начали разбираться, то врачи сказали, что это постсиндромный эффект военного времени, когда были близкие разрывы снарядов во время войны или когда близко стреляли из боевого оружия. Врачи также уверяли, что это со временем пройдёт и говорили, что "организм с ростом этот синдром преодолеет".

   Проходили годы: пять, десять, двадцать, а этот пост синдроматический фактор всё "сидел во мне и сидел". Правда, постепенно он понемногу затухал.

   Но первое время, в детстве, я очень страдал от этого фактора. Многие мои друзья детства знали об этом и иногда меня пугали. Тихонько подкрадывались ко мне и очень громко кричали. я очень сильно на это реагировал, впадал в "ступор" и не мог некоторое время даже двигаться. После этого "приходил в себя" и начинал драться с обидчиком, за что меня нгаказывали. а я не понимал, почему меня наказывают, если мне больно делал кто-то другой. А взрослые говорили, даже учителя:

   - Но он же тебя не ударил? За что же ты его бьёшь? - за что я после этого злился на учителя.

   и не понимали эти горе-педагоги, что для меня неожиданный крик "на испуг" был сильнее самого сильного их удара. Тогда я уже злился не только на обидчика, но и на педагога, который защищает моего "злейшего" обидчика.

   Прошли детские годы, я окончил школу и поступил в военное училище, не понимая, что меня ждёт ещё одно испытание.

   Всё шло хорошо, пока мы учились, как и в гражданском ВУЗе. Но со временем у меня начались проблемы со сном. Меня моим командирам очень трудно было будить по команде "Подъём!" Хорошо, что ребята теперь оказались понятливые, что даже старшину роты как-то "уговаривали" не будить меня по команде и постепенно я привык к этой команде и всё вошло в нормальную колею.

   После этого начались другие проблемы. Следующая проблема появилась с началом стрельб из личного оружия. Я понял, что снова боюсь, когда рядом со мною стреляют, хотя в школе я прекрасно стрелял с малокалиберной винтовки и никаких проблем там не было. Даже участвовал в межобластных соревнованиях. Там был совсем другой звук при выстрелах.

   А вот при первых выстрелах из карабина у меня никак не получалось нормально прицелиться, я всё время вздрагивал, когда рядом стреляли. Но я всё-таки "приспособился", как получать отличные щценки по стрельбе из карабина СКС, моего штатного оружия.

   Если я стрелял в паре с кем-то, кто ближе всех от меня, то я выжидал пока сосед выполнит три-четыре выстрела, адаптировался к этим звукам, и тогда быстро, на одном дыхании, делаю свои десять выстрелов, стараясь не "дёргать" спусковой крючок и не менять положения.

   Пришёл я к этому способу стрельбы не сразу, а испробовав несколько других способов. Но этот способ для меня оказался наивыгоднейшим. И тогда я понял, что из любой сложной ситуации можно найти выход.

   Всё это прошло, когда я приехал служить в Германию, в ГСВГ, и получил своё табельное оружие, пистолет Макарова, типа ПМ. То ли Клин клином", немцы меня перепугали во время войны, а теперь я на их территории и не пугаюсь, то ли действительно "перерос", как сказали врачи, но этот "синдром боязни звуков выстрелов" у меня исчез сам собой.

   И уже в 1991 году, когда мы в части сдавали оружие "отстреливали"весь боезапас патронов с АК-47, то я часами , до "глухоты" отстреливал боезапас и ничего уже не чувствовал, никаких "синдромов". К этому времени я перестал бояться громких звуков , даже взрывов гранат Ф-1, "лимонок". Со временем это прошло, как и предполагали врачи. Но и так этот "синдром" меня очень долго преследовал. Тем более, что служба моя всегда проходила среди громких звуков авиационных двигателей.

   
    Глава 308. Развал СССР. Разрушающий, да разрушится сам.

   В СССР народ сам к себе был всегда в оппозиции. Даже в народе всегда говорили:

    — Вначале сделает, а потом репу чешет.

   Вот каждый же приложил свою руку к развалу Союза, а теперь все говорят:

    — Что же мы наделали, такое государство развалили?! А кто так не говорит, тот думает:

    — Да, не так надо было! Надо было аккуратненько, чтобы и мне что-нибудь досталось, а так...

   Сразу после Великой Отечественной войны, люди увидевшие реальные десятки, сотни, тысячи смертей, массы инвалидов и калек на улицах, на какое-то время испугались и притихли. Большинство радовалось, что вообще остались живы и готовы были благодарить кого угодно, но только бы это не увидеть снова. Рядом было живое напоминание — тысячи и тысячи искалеченных душ, озлобленных людей, ещё лет 10 после войны пытавшихся выжить и отогреться от произошедшего мирового кошмара.

   И отогрелись и отошли. Уже в 60-х года прошлого века с заводов, колхозов, фабрик и стройплощадок начались хищения всего, что плохо лежит и даже того, что хорошо спрятано. Не помогало даже создание в государстве такой структуры, как ОБХСС (отдела по борьбе с хищением социалистической собственности). Тащили массово, а боролись с единицами. Началось обогащение любой ценой.

   И все это делали не просто так, а по идейным соображениям, что они помогают справедливому перераспределению материальных благ в государстве. И каждый расхищающий считал, что именно он справедливо перераспределяет эти блага. А ещё люди это делали по той причине, что видели, как расхищают соцсобственность руководители всех рангов, а власть их покрывает, а часто и поощряет это. Но никто не задумывался о том, что никакое начальство не может столько расхитить, сколько это может сделать народ, по принципу:

    — Вся власть в руках народа. А экономически активного насeления в стране было не менее 140 млн. человек.

   Если кому-то покажется, что я клевещу, то можно и сегодня убедиться, проехав на электричках от областных центров на 40-60 км во всех направлениях. И вы увидите крыши, выкрашенные краской, которой красят самолёты, корабли, сельхозтехнику, локомотивы и другие машины. Увидите заборы, изготовленные из специальных металлических конструкций, которые применяются в космической и авиационной технике, из лопастей несущих винтов вертолётов и других конструкций. В каждом доме можно отыскать массу узлов и деталей, которые были похищены с заводов. Лично был в доме, который строил кладовщик одного из цехов крупного союзного завода, производившего радиоэлектронику. Дом-дача в четыре этажа (один цокольный этаж) не один такой в округе, который построен по принципу перераспределения материальных благ при социализме конкретными строителями этого социализма, своего социализма, в отдельно взятом дворе.

   Вот в такой оппозиции находился каждый советский человек к своему народу. И надо не осуждать это и не возмущаться, а, как говорил Эльдар Рязанов:

    — Надо благодарно принимать. Это наши люди, наше государство и наши «косяки».

   Только от неимоверных послевоенных трудностей и в борьбе с озлобленностью за выживание возник поток доносов 1949-50 гг., подобный тому, что имел место в 1936-39 гг., так как народ ещё не понимал, как это ударит по нём самом (по каждому), хотя и понимал, что каждому надо спасаться в одиночку.

   А дальше всё это распространилось на молодёжь и всплеск проявился в 1955-57 гг., когда такое неконтролируемое течение, как «стиляги», распространилось из Москвы по периферии, а на местах растерялись и не знали, как с ним бороться.

   В отдельных регионах, в результате самодеятельности, молодёжь в широких брюках могла «пойти войной» на молодёжь в брюках-дудочках. «Перегибы» были сплошь и рядом.

   Молодёжь в широких брюках (клёш) работала у станков, а молодёжь в брюках-дудочках ошивались по танцплощадкам и домам культуры. Ребята в широких брюках забегали в пивные и рюмочные, а в узких брюках кутили в ресторанах на родительские деньги, так как у станка на ресторан было трудно заработать.

   В это же время молодой писатель Василий Аксёнов начал протаскивать идею, что молодёжь в узких брюках это и есть цвет умной советской молодёжи, не увидев, что всё создаётся молодёжью в брюках-клёш и молодёжью в рабочих спецовках. Эта молодёжь и в вечерних школах рабочей молодёжи учится, и в армии отслужила, и за станками стоит, и семьями обзавелась, и детей воспитывает.

   А молодёжь, которая выросла из брюк-дудочек, и от армии «откосила», и семей не создала, и по прежнему в 25-35 лет прожигает жизнь по ресторанам, а теперь уже и пивным (родительский бюджет не выдержал), пытаясь заработать деньги спекуляцией и фарцовкой.

   Вот такие люди и их окружение подошли к 80-м годам прошлого века «ни с чем» и, разумеется были очень недовольны и захотели получить «всё, здесь и сейчас» (это точная формулировка кредо этих поколений). И зёрна, брошенные в толпы этих людей попали в «благодатную почву» и в 1985-90 гг. проросли, развалив СССР. Эти люди, считавшие себя чуждыми духу этого времени, не стали бороться за своё государство.

   Хорошо это или плохо? Не знаю. Знаю только одно:

    — Разрушающий свой дом, да разрушится сам.   



      КНИГА ШЕСТАЯ. ПОСЛЕ ЗАВЕРШЕНИЯ КАРЬЕРЫ.

     Глава 309. Завершение моей военной карьеры и начало распада Союза.

   19 августа 1991 года я пришёл на кафедру и мне сказали, что мои документы отправлены в штаб ВВС на предмет увольнения меня из рядов Вооружённых сил СССР, как выслужившего положенные сроки.

   Не успел я переварить эту информацию, как поступила другая информация о каком-то путче в Москве. Но я не стал заморачиваться на всём этом, а решил идти в парикмахерскую, так как у меня в этот день не было занятий и к этому времени я немного подзарос.

   Решил не идти по улице Накотнес на трамвайную остановку, а порйтись по тропинке к Институту физкультуры и оттуда на трамвае поехать в город, в парикмахерскую, где я всегда подстригался.

   Когда я подошёл к Институту физкультуры, то увидел, что со стороны микрорайона Югла идёт большая колонна людей с крапово-белыми флагами бывшей Латвийской республики и с ещё какими-то незнакомыми мне флагами и транспорантами. Поскольку колонна шла не по проезжей части, а по обочине и тротуару, то у Инститкта физкультуры они не пошли по улице Ленина, а свернули у завода "Альфа" на улицу Гагарина и пошли по её проезжей части. Но в это время подошёл мой трамвай № 6, я вошёл в него и мы поехали по ул. Гагарина, обгоняя эту самоорганизованную очень пёструю колонну, котора вероятно шла окуда-то из-за Риги к центру города.

   Из города возвратился на кафедру, где уже начальник кафедры Рубен Миртадович Карапетян, обсуждал с начальником факультета мою дальнейшую судьбу, когда придёт приказ Главкома о моём увольнении куда меня затем определять, так как число свободных штатных "клеток" на факультете всё время сокращалось. Посколько у нас на факультете мне места не нашлось, то мне посоветовали идти на факультет  вооружения, который недавно сформировали и там кафедры были неукомплектованы. Раньше это была общеучилищная 19 кафедра, а теперь на еёбазе будет разворачиваться факультет вооружения, но это только на начальной стадии, так как вокруг "разброд и шатания".

   Начальником кафедры, куда меня определили назначен Володя Максимов, которого я знал ещё по 19 кафедре, когда они проводили занятия на учебном аэродроме, где я был тогда заместителем начальника учебного аэродрома по ИАС.

   Сначала на кафедре я занимался обеспечением учебного процесса, уже, как гражданский человек, а зхатем меня командировали выполнять обязанности 16-й (эвакуационной) команды на уровне училича, чтобы отгружать эшелоны с уходящим в Россию оборудованием.

   Эта команда грузила в эшелоны оборудование под руководством подполковника Свижинца (зам начальника по тылу) и отправляла в Москву, в Иркутск, в Тамбов, Воронеж и другие города, где были авиационные училища по нашей специализации (как высшие так и средние).

   В мои обязанности  входило, собрать данные по загрузке эшелонов и подготовить схемы загрузки каждого эшелона. Этим я занимался с 1991 года по 1994 года, пока не загрузили последний эшелон и не уехала последняя группа курсантов из нашего училища в другие училища на территории России.

   В эвакуационную команду я попал не случайно. Где-то у меня в личном деле начальники увидели запись, что ещё 30 лет тому назад, в 1962 году, во времена Карибского кризиса, меня включили в полку, который базировался в ГСВГ (аэродром Шперенберг), в эвакуационную команду. С тех пор во всех структурах я числился специалистом по эвакуационной работе. А это - расчёт транспорта, крепление техники и оборудования и прочие вопросы, касающиеся перебазирования. За это время я изучил все документы по эвакуации и перебазированию. Вот так я и попал в эту систему. А тут как раз и время подоспело, надо эвакуировать части внутреннего округа. Не получилось перебазировать части в ГСВГ, где меня внедрили в эту систему, теперь пришлось все знания реализовать на практике, хотя я уже закончил службу в Вооружённых Силах СССР,

   В это время в училище прибыл новый начальник училища, хотя для меня он и не был новым, как для всех. Это был Володя Таранин, который учился на одном курсе со мной, только он был в 3-й группе, а я во 2-й. После выпуска он уехал в Хабаровский край, по-моему в Возжаевку, на должность инженера полка по самолёту и двигателю. Там он прослужил несколько лет, пока не пришлось прибыть на должность в почти разгромленное родное училище. За это время мы встречались только один раз в НИИРАТе, куда он приезжал докладывать о какой-то аварии, а я делал доклад на конференции.

   Мы дили двое суток в одном номере, а поскольку бегали в 13 НИИ по кабинетам, то толком так не могли и поговорить, только поверхностно обо всём понемногу.

   Здесь же, в училище, было не до разхговоров. Я день и ночь занимался отгрузкой эшелонов, а Таранин отписывался в Москву, в ВВС, обо всём, что здесь, в Риге творилось, пока не уехал очень быстро на новую должность, в 13-й НИИ ЭРАТ, начальником института.

   Значительно позже, будучи в Москве в Государственной Думе, я как-то позвонил ему по служебному телефону из Госдумы, но толком разговора не получилось, так как он подумал, что я ему звоню из Риги, которая тогда уже считалась столицей иностранного государства. А может Владимир Михайлович подумал, что я к нему буду напрашиваться в Институт, хотя у меня тогда таких мыслей не возникало, я ещё верил в прочность своего положения.

   К середине 1994 года я все эшелоны и самолёты с имуществом из училища сопроводил документами, так как в мои обязанности входило только оформлять документы на грузы, которые отправлялись в Россию, так как в это время только из Риги уходило по несколько грузовых эшелонов в сутки с военными грузами.

   К концу 1994 года мои функции полностью иссякли и я стал не нужен. После этого училище, в общем-то,самораспустилось и я оказался уволенным, то ли по собственному желанию, то ли согласно каким-то несуществующим документам.

   А к этому времени, мне в паспорте поставили, так называемый "квадратный штамп" негражданина, с которым я не мог никуда уже выехать и невозможно было устроиться работать. То есть, с этого времени я стал "гражданином НИКТО!


       Глава 310. 90-е годы, поБЕДЫ Советской Армии.

   Для военнослужащих-офицеров среднего и нижнего звена, а возможно и для многих генералов, заявление М.Горбачева с трибуны ООН о том, что государство сократит Вооружённые Силы СССР на 500 тыс. человек было более чем гром с ясного неба. В этот период, конец 80-х годов, в Вооруженных Силах СССР был значительный некомплект личного состава (преимущественно — рядового) согласно штатному расписанию. Так, в авиационных полках технический состав неделями не видел своих механиков, их едва хватало, чтобы закрыть дыры караульной службы. Имелись воинские части и учреждения, где в суточный наряд рядовой состав заступал на неделю. Этого положения в Вооруженных Силах СССР не могло не знать руководство Министерства Обороны СССР и Главного штаба. Чтобы соблюсти  юридическую законность выпуска в полёт летательных аппаратов при отсутствии большого количества специалистов (без гарантии обеспечения безопасности полётов) была срочно разработана система обслуживания техническими расчётами с взаимозаменяемостью внутри расчётов, но и эта система не могла компенсировать издержек от нехватки личного состава в подразделениях. Сказывалось также отвлечение большого числа солдат и офицеров в боевых действиях в Афганистане.

   Офицеры во всех видах и родах Вооружённых Сил СССР подменяли прапорщиков, рядовых и сержантов и выполняли вместо них несвойственную офицерам работу. В этот период заявить, что в армии лишние 500 тыс. военнослужащих мог лишь безответственный, бездарный волюнтарист, который по своей некомпетентности и дистанцирования от дел армии никогда не интересовался, сколько же раз максимально или хотя бы в среднем в месяц военнослужащий Нашей Армии ходит в суточный наряд. Некоторые заступают 15 и даже 20 раз в месяц, что не получается даже через день. И это не в специальных подразделениях охраны, в караульных ротах, а в нормальных боевых подразделениях. И это в мирный период. Но надо было охранять технику, оружие, боеприпасы, которые в это время уже начали расхищаться.

   Делать подобные заявления о сокращении — право руководителей Правительства, но имеют же право военнослужащие (особенно добровольно связавшие свою судьбу с армией) знать: каким образом будет компенсировано подобное сокращение личного состава, если не модифицируется техника, не поставляется новая техника, нет достаточно средств связи в боевых подразделениях. Но таких разъяснений М. Горбачёв не привёл, да и не считал, очевидно, нужным в силу своей некомпетентности в военных вопросах.

   Весь народ нашей страны (бывшего СССР) помнит сокращения Вооружённых Сил СССР на 640 тыс.человек (1955), на 1,84 млн. человек (1956), на 300 тыс. человек (1958), на 1,2 млн. человек (1960), но мало кто знает, что были ещё сокращения и ликвидации отдельных частей (комендатур), кораблей и уничтожение новейшей боеспособной техники.

   И совершенно не желали знать известные «разоруженцы» (М. Горбачёв, Б. Ельцин, Г. Арбатов, М. Кокошин и другие) о том, что после «обвальных» сокращений (1955-60) наше Правительство в срочном порядке начинало «компенсировать» эти сокращения не качественным улучшением Вооружённых Сил СССР, а резким количественным ростом армейских рядов и созданием десятков высших военных учебных заведений по различным специальностям. Например, в ВВС страны в 1961 году началось расформирование Рижского высшего военного авиационного инженерного училища им. К.Е. Ворошилова, а в 1966 году в Даугавпилсе и Риге (Латвия) были преобразованы из средних в высшие два авиационных училища. В эти же годы начинается массовый набор в армию специалистов, только окончивших институты, так называемых «двухгодичников», у которых далеко не у всех было желание защищать Родину, в отличие от тех, кто добровольно вступил в ряды Вооружённых Сил СССР и кто был уволен в 1955-60 гг, вопреки их желанию продолжать службу в армии. Мало того, очень большое число уволенных в 1961-63 гг было вновь призвано в 1966-68 гг и не для кого не является секретом, что увольняли офицеров с опытом службы 15-20 лет, имеющих среднее или высшее образование, а набирали вновь на эти же офицерские должности (на два года) сугубо гражданских людей, не имевших даже желания служить, не то, чтобы кого-то защищать.

   В этом и таится ключ от качества наших Вооружённых Сил СССР. С этих лет начали расти и лелеяться такие понятия как «дедовщина», «землячество», неуставные взаимоотношения и другие. Профессионалы-военнослужащие были торпедированы нашей демократизирующейся уже в то время прессой, представлены народу как «солдафоны», «дубы», «швейки», «винтики» и т. д., каких только ярлыков офицерам не приклеивали. И многие добросовестные офицеры были изгнаны из армии. На смену им пришли «добрые дяди», «отцы», «слуги народа», а то и обыкновенные болтуны.

   Люди, пришедшие с гражданских ВУЗов, в преимущественном большинстве не имели воинской закалки, не могли преодолевать согласно уставу «тяготы и лишения воинской службы», искали тёплые местечки и хорошие должности, отказывались ехать в отдалённые гарнизоны (на Север, на Дальний Восток), а попав в них, разлагали личный состав изнутри.

   Поэтому, уже к середине семидесятых годов все НИИ, учебные заведения, штабы высоких рангов были «забиты» с помощью телефонного права ловцами «счастья и чинов», детьми высокопоставленных и номенклатурных родителей. Но ради справедливости следует сказать, что и на отдалённых точках были такие «дети» с той только разницей, что они точно знали когда оттуда уедут, а остальные задерживались там «на всю оставшуюся жизнь». И Бог им судья, кто доказывал, что это самые грамотные, самые талантливые, самые-самые специалисты (конечно это говорилось со стороны работников кадровых органов, продвигавших своих протежэ).

   Но дальше — больше. В конце шестидесятых годов и в начале семидесятых началась большая эпопея специальных заграничных командировок военных специалистов в качестве советников. Нет, не в группы войск, а в государства Африки, Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока и др. И там оказался процент «двухгодичников» довольно высокий в сравнении с кадровыми военными, особенно в восьмидесятые и девяностые годы. Объясняли это тем, что им надо «компенсировать» недостаток лет календарной службы, за которые положена денежная надбавка. В период массовости этих командировок (1967-91 гг) армия уже начала разлагаться. А действительно, если подумать: будет ли офицер, имеющий диплом ВУЗа и служащий в Камень-на-Оби, добросовестно выполнять свои обязанности, если он на протяжении 10 лет еле сводит концы с концами, а другой такой же офицер за год приезжает из Ирака или из Вьетнама с ГАЗ-24 и обеспечен материально вперёд на 10-15 лет валютой.

   Что же касается увольняемых в запас офицеров по сокращению штатов при расформировании воинских частей и учреждений необходимо отметить абсолютную социальную незащищённость их в 90-е годы в отличие от подобных мероприятий в другие периоды. Например, в 1955-60 гг при увольнении люди спокойно уходили из армии (хотя и были какие-то трудности), могли поехать на стройку, в сельское хозяйство, на фабрики и заводы. В 90-е годы, при резком сокращении рабочих мест во всех отраслях народного хозяйства, при резком ограничении внутренней миграции и возросшей извне миграции, возможно опасное перераспределение (скопление) огромных масс не трудоустроенного населения.

   Можно смело утверждать, что президентское окружение (М. Горбачёва, а затем и Б. Ельцина) и далее Правительства Е. Гайдара, ни в малейшей степени не поинтересовались судьбой военнослужащих увольняемых в запас. А это несколько групп войск и несколько внутренних военных округов.  Если бы они поинтересовались, куда уходят офицеры, они  бы увидели, что осуществлять «обвальное» сокращение армии в период нестабильности экономики, чревато социальными взрывами, проявляющимися в самых невероятных формах. Когда сокращают человека, имеющего гражданскую специальность и он становится безработным, то он может искать работу по своей специальности или близкой к ней. А что делать бывшему военнослужащему? Он уже отторгнут от гражданской жизни, не адаптирован к ней, но он хорошо владеет воинским ремеслом и может сразу пополнить ряды формирований в зонах возникающих военных конфликтов, что и происходит по настоящее время.

   Постепенно верхи начали толкать армию на участие отдельных военнослужащих в ОПГ, бандитских и киллерских группах, впервые стало распространённым страшное слово «киллер», оно уже предполагало новую то ли полувоенную, то ли полугражданскую специальность. Тысячи уволенных военнослужащих начали втягиваются в участие в военных конфликтах, как во внутренних, так и в международных. Власти, распадающейся страны и руководители разлагающейся одной из крупнейших армий в мире, безмолствовали и делали вид, что не замечают этого. Средства массовой информации всё это добросовестно «отражали», подливая иногда в этот «костёр» ведёрко-другое бензина. «Костёр» продолжал разгораться, поглощая самую победоносную армию в мире.
 
      
       Глава 311. Новые российские фермеры по "кустам".

   Переселенцы — приметы нашего времени, как хиппи семидесятых или металлисты восьмидесятых. Спектр их довольно широк: беженцы, мигранты (легальные и нелегальные), переселенцы (добровольные и вынужденные) и т. д. Кто же это такие, каков их социальный портрет? Познакомимся с одним из них, например, с самым благополучным. Его я встретил в Белгороде, областном городе почти у самой границы с уже независимой Украиной.

   Знакомимся, — Дудников Станислав Иванович. На вид около 45, спортивного телосложения, подтянутый. Из первых фраз можно понять, что легко сходится с людьми и может с ними поладить.

   Имеет фермерское хозяйство «Дудников и Ко». Кто «Ко», мы не стали касаться. Он не стал этого уточнять, а я не стал настаивать.

   Сразу даёт свой адрес и приглашает в гости: Село Мясоедово, Белгородского района, п/о 309116. Если добираться из Белгорода самостоятельно, то от рынка на 114 автобусе до с. Мясоедово, конечная остановка и, затем, три сотни метров пешком.

   Краткая характеристика хозяйства. Образовано в 1991 году. Уставной капитал за миллиард российских рублей (по нынешним ценам), 100 га земли, 1500 голов свиней на откорме. Бетонный узел, оборудование по производству кирпича, 3 трактора (2 гусеничных и колёсный), 4 грузовых автомобиля (два ЗИЛа, ГАЗ и КамАЗ), комбайн «Дон-1500», сельскохозяйственные агрегаты для всех видов работ. В хозяйстве имеется три легковых автомобиля («Волга», «Жигули» и БМВ). Этому хозяйству принадлежит также страховая компания с уставным капиталом около 100 млн рублей, на счету у которой около миллиарда российских рублей.

   На земле фермера С. Дудникова живут, в вагончиках, несколько семей (более 20 работников) переселенцев. Для них сам фермер закладывает посёлок, который строить будут сами переселенцы. Стройку планируется вести на земле фермера Дудникова. Планируется построить коровник на 30 голов, а затем откормочный цех на большее количество голов. Планируется также создать перерабатывающий комплекси уже имеется на примете оборудование для закупки.

   Станислав Иванович похвастался, что хозяйство получает 400 тонн зерна, при урожайности, по словам фермера, 72 центнера с гектара.

   С. Дудников — спортсмен-профессионал (теннис). Образование — юридическое. Окончил также институт физической культуры во Львове. Раньше жил в Риге, Где и сейчас живут его родственники. В Белгородскую область приехал из Узбекистана, как говорит он сам, после событий в Фергане. Установил тесные связи с Международной Организацией по Миграции (МОМ), с фондом помощи беженцам и вынужденным переселенцам «Соотечественники». Здесь, в Белгородском региональном отделении этого фонда, я его и встретил. Выяснилось также, что он сам стоял у истоков создания этого филиала фонда.

   Сейчас Станислав Дудников не одинок. Неподалёку от него обустраиваются ещё 6 фермеров, приехавших из разный регионов бывшего Союза. С фермером из Молдавии мы встречались здесь же, он пришёл за кредитом, заявив:

    — Мне деньги нужны!

   На это Дудников ему заметил:

    — Найди мне хозяина, которому сейчас не нужны деньги!

   Однако, те шесть фермеров, как выразился Станислав Иванович, — «малоземельные», имеющие 4-6 га земли. Они приехали в область позже Дудникова, когда в пределах 10 км от Белгорода свободная земля стала дефицитом — надо ехать в глубинку области. Тогда вновь прибывшие решили довольствоваться малым, но быть ближе к тому месту, где распределяются ресурсы. Таким образом, получилось, что в этом месте оформилась ассоциация фермеров во главе с С.И.Дудниковым или, как выражаются, на местном диалекте — Мясоедовский куст фермеров.

   Не так далеко от Белгорода, в Крутом Логе, расположено другое крупное фермерское хозяйство (другой фермерский куст). Фермер Поник, владелец хозяйства, имеет 300 га и все механизмы для обработки земли.

   Более подробной ситуацией Станислав Иванович поделиться не захотел, точнее, как мне показалось, не захотел рекламировать своего конкурента. Однако он неоднократно подчёркивал, что они с Поником наиболее известные фермеры в Белгородской области и удивился, что я, проживая в Латвии, ничего о них раньше не слышал. После этого я пообещал восполнить этот пробел и сделать так, чтобы в Латвии узнали об их хозяйствах.

   Уже после встречи со Станиславом Дудниковым я встречал упоминание о его хозяйстве в Бюллетенях МОМ и в передачах «Радио России».

   Вместе с тем, некоторым диссонансом прозвучала фраза о том, что в его хозяйстве работают даже кандидаты наук, разумеется, не в качестве научных сотрудников. Но это уже проблема государства в целом, а не ошибки отдельный фермеров. Тем более, что руководитель миграционной службы Орловской области недавно в интервью «Радио России» также говорила, что у них на фермах в качестве рабочих трудятся дипломированные учёные.

   В то же время, не обошлось и без жалоб со стороны Станислава Ивановича на то, что уставной капитал слишком мал. Сейчас бы фермеру иметь несколько десятков миллиардов российских рублей в самый раз. Для сравнения можно сказать, что эта сумма соизмерима с товарными запасами в торговле всей области.

   Поделился С.Дудников и «секретом», известным всему свету. Чтобы выжить, часто новым хозяевам села приходится изготавливать самогонные аппараты высокой производительности, вырабатывать «продукт» высокого качества, но реализовывать не за деньги, а по бартеру. В качестве обмена годится всё: запасные части к автомобилям, тракторам, инструмент, оборудование и т. д. И обменивают, несут всё, что необходимо фермеру, припрятанное некогда «на всякий случай», оказавшееся «лишним» в колхозном хозяйстве.

   Зачем я описываю беседу с бывшим рижанином так подробно?

   Да затем, что очень много в последнее время (1994-96 гг) появилось в Латвии (да и вообще на всей территории бывшего Союза) глашатаев предлагающих «помочь» стать фермером или промышленником-предпринимателем. Моё же предложение будет следующим: о — о Если желаете серьёзно решить этот вопрос, съездите к специалисту и посоветуйтесь. Кто хочет переехать в Белгородскую область или близкую к ней, можете ехать за советом к Станиславу Дудникову или его соседям.

   Я не пытался затрагивать вопросы, которые мешают нормально вести хозяйство: высокие налоги, отсутствие дешёвой качественной техники и качественного сырья, высокий уровень инфляции и низкая покупательная способность населения, низкие закупочные цены на производимую продукцию и высокие цены на оборудование. Об этом вам должны рассказать люди, которые ощутили действие всех этих факторов на себе. Я же старался рассказать о человеке, который в зрелом возрасте сменил свой уклад жизни и достиг на данное время определённых успехов. И живёт, хотя ему трудно, да ещё приглашает других людей к себе. Что дальше будет, сказать мне трудно, да и вообще в этой ситуации, прогноз — неблагодарное дело.

   Уже осмысливая всё написанное, задумался:

    — А почему это бывший рижанин, городской житель, поехал из Ферганы в Белгородскую область, не самую благоприятную для ведения сельского хозяйства, а вот курды облюбовали Латвию? Значит идёт по свету информация и молва:

    — … что, где и почём. Разве в Латвии продуктивно возделываются все сельскохозяйственные угодья? Разве Латвии не пригодились бы такие крепкие хозяева, как Станислав Дудников?

И не будет, наверное, секретом, что чем больше из Латвии семей уедет к Станиславу Дудникову, тем больше сюда приедет курдов — одни транзитом, а другие — навсегда. Свято место пусто не бывает. А, впрочем, может так и лучше. А может только так и надо, чтобы убедить какого-нибудь господина В. Селецкиса о лояльности русских к Латвии.

           P. S. Этот материал был опубликован в Латвии в газете «СМ — сегодня» около четверти века тому назад, а затем перепечатан в некоторых других изданиях, так как я и обещал Станиславу Дудникову. После этого я бывал в тех краях неоднократно, но о судьбе своего «крестника» поинтересоваться как-то не получалось.
   Бывая во многих российских регионах, я видел, что такая картина была в те годы повсеместно. Пытался эту ситуацию обобщить в материале «Городское крестьянство. Возможно ли это?». На протяжении 2-х лет я вёл переписку с Минсельхозом и более чем 60-ю российскими регионами, большинство из которых не против агрозаводов, но не знают, как это сделать, все говорят одно и то же:

    — Покажите нам, где это работает.

   А где это может работать, если над этим никто не работает. Ведь многие бывшие учёные работают простыми рабочими у Дудникова и у таких, как он и министры сельского хозяйства пока меняются "как перчатки".


       Глава 312. Милитарифобия.

   Одной из общественных фобий, является фобия или боязнь армейской службы. Поскольку армейская служба есть, по существу, армейской жизнью по определённым правилам (уставам), то и бояться её надо не больше, чем студенческой или школьной жизни, где тоже существуют свои писанные и неписанные правила. Просто армейские уставы несколько жёстче, в силу специфики армейской службы.

   Но учитывая, что число граждан, которые служили в армии, обычно не превышает 10-15% от общего числа населения, то этот вид фобии (милитарифобии)на 90-95%% существует от неинформированности молодых людей и их родителей.

   В большей степени эта фобия от неизвестности, хотя с детства большинство детей мужского пола на игровом уровне не боятся армии и армейской службы (если только их с детства не пугали армией). Но взрослея и слушая рассказы взрослых, обычно, приукрашенные, молодые люди начинают бояться военной службы, а за два-три года до призыва в армию, часть молодых людей со слабой психикой, настолько начинают бояться армии, что готовы на всё, вплоть до членовредительства, только чтобы не быть призванными в армию.

   Есть ещё одна ложная причина боязни призыва, это убеждение призывника и его родителей, что он потеряет напрасно время в армии и не сможет приобрести профессию, хотя и в ведении Министерства обороны есть разные учебные заведения, в том числе и высшие, куда можно поступить и прямо с гражданки, и, тем более, уже отслужив срочную службу, если будет желание.

   Сегодня появилось много общественных организаций, которые помогают избежать службы в армии, вместо того, чтобы помогать молодым людям адаптироваться в армии. Обычно в этих общественных организациях состоят люди, которые не служили сами в армии, а чаще всего, это - женщины, которые пользуются только слухами и домыслами.

   Чаще всего, все ссылаются на травматизм в армии, который значительно меньше, по статистике, чем число число происшествий на дорогах, травматизма на производстве при других условиях.

   Существует множество способов и методов защиты военнослужащих срочной службы во время их службы, но их не изучают и не используют, как командиры, так и общественные защитные организации, так как агитация и пропаганда против службы в армии, значительно громче озвучивается в прессе и выше оплачивается, чем распространение нормальным образом этих способов и методов защиты.

   Более того, милитарифобия, это - не природное явление, а навязываемое той малой частью общества, которая пытается на этом зарабатывать, получая, как моральные дивиденты, так и материальные преимущества.

   В армию приходят люди, которые уже сформированы обществом. Поэтому, армия чаще всего вообще не является генератором того, что происходит с военнослужащим в первые недели-месяцы его службы, так как происходит "притирка" тех характеров и факторов, которые общество привнесло в армию. Командиры, как правило, стараются "нивелировать" эти характеры и факторы, но, если сами военнослужащие им не способствуют (я не употребляю слово - помогают), то командиры не в силах полностью исключить неуставные взаимоотношения и приходится прибегать к дисциплинарным мерам, что является уже минусом.

   Но все эти привнесённые личностные черты и факторы не должны пугать взрослых людей, коими являются молодые военнослужащие, скатываться к милитарифобии, в результате которой далее по жизни будут, как гроздья, появляться другие фобии, что будет портить дальнейшую жизнь.



       Глава 313. Чай с намёком на дефолт

   Было это в августе 1998 года. Времена в России были смутные и бизнес со всего мира рванул в неоперившуюся российскую экономику половить рыбку в мутной воде. А многие прослышав про сказку о золотой рыбке, в действительности поверили, что в России можно её поймать.

   Бизнес в то время был не совсем адекватный (да и сейчас не намного лучше), когда предприятия зарегистрированы частные, а владеют ими лица государственные, клятвенно божась, что они о них ни слухом, ни духом не ведают. Но мне  сам этот механизм был совсем неинтересен. Я устроился посредником между западным средним бизнесом и российским малым бизнесом, чтобы подтягивать его до среднего, у кого имеются такие возможности.

   Делалось это так. Я находил на западе интересных людей, которые в это время интересовались бизнесом в России. Делал для них обзор  экономической ситуации в интересующем их регионе с акцентом на их отрасль и предлагал презентовать себя в этом регионе в качестве инвесторов или партнёров по бизнесу. Для российского региона делал экспресс-программу концептуального развития региона и конкретной отрасли с предложением от западных партнёров.

   Как видно, всё логично и никаких теневых схем, всё сверх прозрачно. Ещё перед этим я презентовал западных партнёров на уровне региональных или федеральных министерств и получал от них согласие, что они посетят выставку и встретятся с моими протеже. Чиновники всегда на это соглашались, особенно, когда было официальное приглашение от западной компании провести переговоры в период работы выставки.

   Случай, о котором я хочу рассказать, произошёл в период отраслевой выставки «Лесдревмаш-98» в Москве. Обычно, чтобы согласовать такое мероприятие со всеми заинтересованными сторонами требуется не менее года или полтора. Поэтому разрабатывать концепции для российской стороны и предложения для западных партнёров я начал с лета 1996 года. И когда всё было готово, были получены приглашения, отправлены экспонаты из Германии в Москву на выставку «Лесдревмаш-98», грянул дефолт, как гром среди ясного неба. Всё началось с 18 августа 1998 года, но весь механизм нашего участия в международной выставке был запущен и отступить назад не было возможности.

   Мы приехали в Москву 6 сентября, а выставка открывалась 7 сентября.    Обустроились мы в районе Марьиной Рощи, а выставка была в выставочном комплексе в районе Красной Пресни. И уже с первого дня мы почувствовали все прелести дефолта. За валюту ничего не продавали, а обменники были закрыты, так как никто не знал курса валют и в магазинах уже 8 сентября были абсолютно пустые полки. Трудности были и в расчётах с таксистами. А надо было продержаться до 11 сентября, дня, когда закрывалась выставка.

   На территории выставки проблем не было, так как всё можно было купить за валюту, а вот когда мы выходили в город, всюду были проблемы, так как ничего нельзя было купить: и рублей у нас не было, и товаров в магазине не было.

   На выставке тоже интересных моментов хватало. Где-то на третий день выставки прилетел из глубинки Пермской области молодой человек. Когда мы с ним начали беседовать, то он рассказал, что у них, в бывшем леспромхозе вообще ничего не знали о дефолте. Молодой человек привёз огромный портфель денег, в рублях, чтобы купить деревообрабатывающий станок, но ему объяснили, что за рубли компания станки не продаёт, да и курс пока не очень понятен. Не знаю, удалось ли ему купить тогда станок, больше он у нас не появлялся.

   В один из дней мы решили пройтись по Москве пешком несколько кварталов и заглянули в магазины и увидели везде пустые полки. Кто-то из нашей делегации увидел в магазине чай в пачках, обрадовался и решил купить, у нас, на выставке, запасы заварки чая заканчивались. Когда приехали в гостиницу, то решили попить чай с новой заваркой и начали внимательно её рассматривать, пачки были похожие на упаковку краснодарского чая. Но, когда внимательно рассмотрели, то оказалось, что чай был с примесью мочегонного компонента, а два человека уже успели выпить по стакану этого чая. Обошлось только из-за того, что немцы не любят крепко заваренный чай, но хохотали мы весь вечер. Ещё и этим запомнился мне дефолт 1998 года.

   Поскольку на выставке было заключено несколько удачных контрактов на поставку станков и договора о намерениях, то вся делегация от компании, в том числе и я, была приглашена на приём в германское посольство, на Мосфильмовскую.

   Во время фуршета стало шумно и людей как будто прибавилось. Все были заинтересованы познакомиться с интересующими их людьми для возможного дальнейшего сотрудничества. Было много приглашённых с российский стороны, в основном, специалистов лесного хозяйства, бывшего министерства лесного хозяйства, а теперь департамента лесного хозяйства. Один из них спросил меня:

    — Леонид, а зачем это тебе надо, заниматься этими вопросами? — он знал, что я по специальности не деревообработчик.

   Мне пришлось ему объяснять, что, если уж хочется строить капитализм, то я хочу, чтобы в Россию, как раньше в СССР, шёл честный бизнес, а не разные проходимцы, которые только вычерпывают Россию (да и других) до дна, ничего не давая взамен.

   Но тут вмешался помощник руководителя германской компании и начал объяснять, через переводчика, что в России тяжело работать из-за нестабильности экономики, сославшись на дефолт. А переводчик от себя добавил, рассказав, как мы напились чая с мочегонным компонентом, на что российский товарищ заметил:

    — Хорошо, что мочегонный компонент, а не слабительный, — все поняли эту шутку и рассмеялись.

   Дальше пошёл разговор и о политических моментах, что экономика после развала СССР не такая стабильная, а вот отсутствие министерства лесного хозяйства не даёт возможности в России навести порядок в лесном хозяйстве и намекнул, что Россия тоже тяготеет к большой самостоятельности регионов, что предопределяет их отделение, а это затрудняет работу.

   Это российского специалиста вывело из себя и он сказал переводчику:

    — Переведи.

   И далее, уже более раздражённо:

    — Вот, говорите, что после распада экономики СССР, вы от мочегонного обписались, я имею в виду дефолт. А если Запад будет всё время говорить о распаде России, то он и обкакается, лишившись такого потенциального партнёра, как Россия. У кого вы ещё купите сырья в таком количестве, такого качества и по такой цене?

   Все натянуто заулыбались, понимая о чём идёт речь и никто продолжать разговор с намёками об экономики России, не хотел. Но тут подошёл с подносом официант и все, как по команде взяли по бокалу самого крепкого напитка и это, как всегда, позволило перевести разговор совсем в другое русло, начали планировать поездки на следующие выставки.

   После приёма расходились все стороны довольные друг другом. На следующий день мы разъезжались по разным городам и даже разным странам, но эти дни на выставке о многом заставили меня задуматься.   


       Глава 314. Мужик с веслом.

   На Эсхаре я бываю всё реже. А быть на Эсхаре и ни разу не порыбачить, значит провести время в пустую. Ничего так не остаётся в памяти, как удачная или с приключением рыбалка.

   В 2000 году приехал как раз на пасхальные каникулы. Погода была весенняя, солнечная и мы с другом решили один день, точнее одну ночь, порыбачить.

   Но времени у меня было не так много и кроме как в ночь на воскресенье, под Пасху, 30 апреля, выйти на рыбалку не получается. На том и порешили, идём в субботу с вечера 29 апреля. Собрали снасти, приготовили корм, подготовили лодку и как только начало темнеть, мы были уже на месте. Не забыли мы и себя, прихватив бутылочку самогона и всё, что к этому положено.

   Место для рыбалки мы облюбовали в районе бывшей Первой плотины, на левом берегу Донца, в 30 метрах от подвесного мостика, под вербами. Там я ещё не рыбачил. Часть вещей выгрузили на берег, а часть разместили в лодке, привязав её цепью к дереву. Расположились так, чтобы удочки с борта лодки можно было забрасывать только с одной стороны, а с другого борта можно было выходить на берег.

   Решили дежурить по очереди, один дремлет, а другой смотрит за удочками, которые хотя и в темноте, но на глади воды различимы, да и колокольчики были на удилищах. Перекусили без спиртного, всё-таки предпасхальная ночь. Забросили удочки и моя очередь была дремать.

   Через час поймали крупного леща. Я тоже проснулся и вдвоём мы с ним справились. Пока мы суетились к нам подплыл Слава Чинков, когда-то мы с ним вместе учились. Он причалил к нам, спросил как там Неля, это моя жена, передал ей привет и дал нам двух огромных линей, сказал, что он ещё поймает за ночь.

   После этого смотреть за удочками настала моя очередь. К этому времени мы оба продрогли и решили немного погреться и перекусить. Так время незаметно подошло ближе к утру и над водой чуть-чуть появился туман, который как бы взбухал, поднимаясь вверх. За это время было поймано несколько приличных рыбин и немного мелочи.

   Мы уже оба не спали, даже дрёма прошла. Стало медленно рассветать. Вдалеке раздались громкие голоса и смех. Через подвесной мостик, рядом с нами, то по одному, то по двое потянулись на левый берег воскресные туристы. Это уже пришёл первый автобус или первые туристы, добравшиеся с электрички.

   При таком гвалте рыбачить дальше не имело смысла и мы начали собирать наши снасти, довольные и уловом и рыбалкой, считая, что она удалась. Решили слегка позавтракать и тогда идти домой отсыпаться. Чтобы прошёл лёгкий утренний озноб, мы выпили по полстаканчика нашего самогона и сели степенно закусывать, продолжая обсуждать, как вытаскивали каждую рыбёшку. Немножко разгорячённые, жестикулированием мы качнули лодку, кто-то из нас задел весло оно выскочило из уключины и его стало относить течением от лодки. Через несколько секунд весло отошло от лодки настолько, что даже другим веслом его достать стало невозможно. А поскольку в месте, где подвешен мостик, самое узкое место реки, то и течение здесь самое быстрое. Всё, весло уплыло.

   Стали решать, что делать? Друг решил, что он разденется и постарается догнать вплавь весло, а то если оно намокнет и притонет, то его и не отыскать. Единственное противопоказание, что вода холодная. Но обычно мы в первых числах мая открывали купальный сезон, а сегодня было 30 апреля. Вокруг никого не было и он принял решение раздеться догола, так как плыть надо недалеко, весло было метрах в двадцати.

   Пока раздевался, пока окунался, всё-таки холодно, весло уплыло ещё дальше. Когда начал догонять, то и мне было видно, что раньше пляжа на том берегу, у старой мельницы, весло не догнать. Да и мы начали громко переговариваться, привлекая внимание редких туристов на мостике.

   Весло течением вынесло ближе к правому берегу, где пловец его и настиг. Но тут возникла новая проблема, что пловец был голый и возвращаться ему надо метров на 250 назад, да ещё через подвесной мостик, по которому уже почти непрерывно шли туристы на левый берег. А пережидать — очень холодно, он и так продрог. Когда вышел на берег, его сразу же заметили туристы, которые были на мостике. Представляете, раннее утро, речка чуть подёрнутая туманной дымкой и на расстоянии 100 метров от вас на берегу стоит голый человек с веслом. А если учесть, что вся эта картина на фоне кладбища, которое находится в той же стороне, то иначе, как на утреннее привидение и подумать нельзя.

   Но делать было нечего. Привидение кое-как прикрылось веслом и побежало в сторону горки и подвесного мостика. И тут все туристы, спускающиеся с горки и находящиеся на подвесном мостике, зашлись в приветственных криках восторга, приветствуя мужика с веслом. Когда пробегал по подвесному мостику, находившийся там народ прижался к одному из тросов, давая дорогу мужику с веслом, не понимая, куда же он так торопится. А мужик торопился к лодке, чтобы быстрее одеться и согреться.

   Когда оделся, накинул на себя не только верхнюю одежду, но и тёплую, которую брали на ночь, то хорошо пригодился так сэкономленный нами самогон. Теперь уже пили не спеша, хорошо закусывая и обсуждая эффект произведенный на иногородних туристов воскресного дня.

   Это одно из мелких приключений, которые происходили и происходят на Эсхаре каждый день. Конечно, не обязательно каждый раз бегают голые мужики, но есть, что рассказать после каждой поездки на Эсхар.   
   

       Глава 315. Без Цандера здесь не обошлось

    Рига была в свое время местом концентрации авиационной мысли. На заре авиации именно здесь успешно работали авиационные предприятия: рижская авиационная мастерская, завод «Руссобалт», латвийская самолетостроительная фирма «Irbitis», авиационное отделение завода ВЭФ, авиационный завод «Мотор», авиационное отделение завода «Феникс», авиационный завод семьи Слюсаренко и многие другие. Именно в Риге жил и организовал Рижское студенческое общество воздухоплавания один из основоположников ракетостроения Ф.А. Цандер. Кстати, 23 августа 2007 года исполняется 120 лет со дня рождения Фридриха Артуровича Цандера.

   В 1965 г. в Риге возникла идея создать клуб для юных любителей техники. И в 1969-м она воплотилась в Клубе юных летчиков имени Ф.А. Цандера. Организацией и становлением клуба занимались Владимир Бадякин, Василий Десятников и молодой авиационный инженер Виктор Талпа, который, кстати, руководит КЮЛ и сегодня. Со временем юные летчики доросли до занятий и на настоящей авиатехнике. Вот тогда руководство клуба добилось, чтобы им передали списанный учебно-боевой истребитель МиГ-21УС. Он и стал первым экспонатом будущего музея. Сегодня на площадках и в запасниках музея находится более 40 летательных аппаратов в различном состоянии: от вполне приличных до требующих основательных ремонтных работ. И чтобы сохранить их, необходимо выполнить комплекс работ, составляющих 3–5% от выполняемых на летающих самолетах и вертолетах.

В музее экспонируются аппараты, которых в мире осталось считанные единицы (вертолет Ми-4), редко встречающиеся машины (вертолеты Ми-1 и Ка-26, самолеты Су-7 и Як-28), самый большой серийный вертолет Ми-6, редкий в музеях самолет Ту-22М. В экспозиции представлены все основные серийные вертолеты КБ М.Л.Миля (Ми-1, Ми-2, Ми-4, Ми-6, Ми-8, Ми-24). Надо видеть, с каким удивлением ходят иностранцы по территории музея под открытым небом. Частыми гостями музея являются пилоты иностранных компаний и НАТОвские летчики, ведь Латвия сегодня является одним из членов этого блока. Последние обязательно потрогают обшивку, чтобы убедиться, что это реальный, бывший когда-то советским, самолет или вертолет. При этом на их лицах появляется какая-то напряженность, как будто они что-то вспоминают.

Музеи бывшей советской авиационной техники имеются в Польше, Германии, Венгрии, Чехии и в других странах, но там нет, например, самолетов Ту-22М, МиГ-25, Су-27 и другой техники. Спектр же техники Рижского музея авиации включает в себя не только самолеты и вертолеты, но и их вооружение, специальное наземное оборудование, автомобильную технику из средств наземного обеспечения: топливозаправщики, маслозаправщики, аэродромные подвижные агрегаты (АПА), подвижные гидроустановки (ПГУ и УПГ) и другие автомобили. Из-за отсутствия специальных помещений посетители не могут увидеть оборудование самолетов и вертолетов: радиостанции, навигационное оборудование, прицелы различного назначения, аэрофотоаппараты, приборы и арматуру кабин. Экспонируется также 15 полномасштабных кабин самолетов вместе с обшивкой и остеклением. Выставлено более 20 авиадвигателей и 10 единиц спецавтотранспорта средств наземного обеспечения. Кроме того, имеется большое количество специального оборудования, установок и устройств для выполнения всех видов работ на технике.

Общее число экспонатов превышает 5 000 единиц. Вот с таким хозяйством справляется один человек – Виктор Талпа. Получается это только благодаря авиационной закалке и преданности своей мечте – быть рядом с самолетами, удивительным творением человеческого разума и человеческих рук.

В музее можно прикоснуться к некоторым мифам, бытующим как в кругу авиаторов, так и среди дилетантов. Особенно этим интересуются западноевропейские пилоты и журналисты. Так, например, подходя к МиГ-25, посетители часто интересуются такой машиной, угнанной в Японию, и уже более внимательно изучают ее достоинства, а, узнав, что самолет летает в 3 раза быстрее звука, засыпают вопросами об особенности конструкции его систем.

Конечно, музей «перерос» и Клуб юных летчиков, и классическую экспозиционную структуру – этого нельзя не заметить. На исправных машинах проходят практику студен ты Рижского технического университета, обучающиеся по авиационным специальностям. Сегодня музей можно использовать и как учебную базу, и как элемент студенческого (молодежного) конструкторского бюро, и в качестве исследовательской базы истории развития мировой авиации.

     Журнал «Авиапанорама», Россия, Москва.   

ИЮЛЬ-АВГУСТ • 2007 с. 62-63


       Глава 316. Вымысел и правда.

   Многовековой народный опыт знает множество вымышленных фактов которые выдаются за правду и много случаев правды которые выдаются за вымысел.

   Эти факты также касаются отношений между людьми. Все сталкивались с ситуациями, когда, казалось бы, вымышленные события реально сбываются, а явно прогнозируемые события не имеют продолжения. Все это должны были замечать ещё со школьной скамьи, но почему то пропускают это мимо своего внимания. Как такой парадокс, что плохо успевающие ученики, в жизни становятся преуспевающими (не поворачивается язык сказать — специалистами) людьми, а прекрасно успевающие ученики (студенты) становятся всего лишь хорошими, а то и посредственными работниками с огромным скрытым потенциалом.

   Есть такой «вымысел», что существуют люди-«доноры» и люди-»вампиры», первые из которых способны делать (генерировать) всё самостоятельно, а вторые способны только воспроизводить увиденное или узнанное. С этим мы встречаемся со школьных (студенческих) времён, когда одни делают всё самостоятельно, а другие только и делают, что ищут у кого бы списать или кто бы подсказал. Более того, часто тот, кто списывает, получает оценку более высокую, чем тот, кто сделал работу самостоятельно. И это происходит везде и всегда, но мы стараемся этого не замечать по тем или иным причинам.

   Существует и другой «вымысел», когда человек, с каким-то негативом относится к другому человеку и наносит ему умышленный вред. Если у этого (другого) человека имеется «система защиты», то наносящий умышленный вред может получить такую «негативную ответку», что мало не покажется. Более того, если «систему защиты» не заблокировать или не «отключить» (защищаемый не знает, как это сделать), то «нападающий» может погибнуть (не понимая от чего). Но самое страшное (нелепое) из этого, что люди взаимодействуя друг с другом, чувствуют это, но не зная механизмов «негативного нападения» и «системы защиты» не могут ничего с этим поделать, не могут управлять процессом.

   Ещё один «вымысел», это - «тени людей прошлого». Это ситуация, когда спокойно идущего человека, кто-то неожиданно и сильно толкает, как бы на бегу, но в тот момент вокруг никого нет. Падение может оказаться таким сильным, что у человека остаются не только синяки, но и значительные переломы. Человек об этом рассказывает, а ему никто не верит. Более того, это происходит на одном и том же месте, правда, не так часто, чтобы можно было понять систему или определить факторы приведшие к этому. Однако, такие случаи не надо путать с диагнозами, когда у пожилых людей на какое-то мгновение «выключается» вестибулярный аппарат и пожилой человек не может нормально двигаться. Подобные случаи бывают и при наличие опухолей  в районе черепной коробки, когда опухоль начинает давить на вестибулярный аппарат, частично или полностью выключая последний.

   Ещё много и много «вымыслов» окружают нас, которые в конечном процессе проявляются реальными действиями, факторами и последствиями.

   Ситуации с «вымыслами» человек-«донор» и человек-«вампир» автор исследовал посредством специальных приборов, которые качественно проиллюстрировали переход энергии от «донора» к «вампиру». Имели место случаи, когда «вампиры» высасывали «доноров» до состояния, когда «доноры» скатывались в небытие. И тогда оказывалось, что «вымысел» это не вымысел, а сущая правда и с этим надо считаться. Связь психофизиологической энергии человека с природой очень слабо изучены (примерно на 5-10%), а используются человеком на 0,1-0,5%. Даже способы ориентирования человека в пространстве, во времени и ещё в каком-то параметре измерения не изучены совершенно. И как только с человеком происходит что-то нештатное, то люди считают такого человека ненормальным и даже приписывают ему какие-то злые намерения. А уж когда требуется совместное изучение тех же «доноров» и «вампиров» со стороны медицины, психологии, педагогики, физики, химии, математики, то вопрос сразу закрывается, так как нет специалиста, который бы владел специальностью на стыке этих наук, да ещё и на высоком уровне навыками программирования. Тогда любая правда становится «вымыслом».

   В случаях «негативного нападения» и «системы защиты» люди вообще слабо понимают, когда в ответ на сделанное зло другому человеку, «злодеятель» получает в ответ такой сильный удар из ниоткуда, что даже потерпевшему становится жалко этого «злодеятеля». Это современные люди перестали понимать. Раньше об этом человеку напоминала религия (хотя система ответов была чисто природная), а в период квазиатеизма и эти «намёки» человек перестал ощущать и перестал на них реагировать.

   Таким образом, в кажущемся хаосе человеческих поступков, имеются и такие, которые толкают человека к самоуничтожению независимо от него самого. Человеку кажется, что он управляет процессами, а реально он следует за результатом своего несовершенства. Что можно изменить? Ничего. Надо внимательно наблюдать и не нарушать законы природы, в том числе и межчеловеческие.      


       Глава 317. Белые пятна. Причины не установлены

   В истории авиации известны много случаев, когда самолёты и экипажи просто исчезали в неизвестность на многие годы, а то и навсегда. Чаще всего это было над морем, в горах, над тайгой или в джунглях.

   В СССР, а затем и в России были такие случаи, которые не могли расследовать с высоким уровнем достоверности. Мне известны несколько таких случаев, о которых просочилась информация, а о некоторых даже сложили песни. О других случаях пытаются забыть. Об этом и будет мой рассказ.

   Впервые я столкнулся с таким случаем в самом начале моей военной карьеры, когда я был ещё курсантом военного авиационно-технического училища. В том случае только чудом всё не закончилось трагедией.

   В декабре 1961 года мне пришлось участвовать, в качестве делегата, на комсомольской конференции Киевского военного округа. В работе конференции участвовали известные генералы ВВС и войск ПВО. Был среди них и генерал-полковник А.И.Покрышкин, трижды Герой Советского Союза, в то время - командующий Киевским округом ПВО. Там он рассказал , что в одном из полётов на перехват, на самолёте МиГ-25П отказал прибор показывающий дальность (ППД). Связь с самолётом была неустойчивой и пилот, думая, что летит в сторону от границы, стремительно приближался к Румынской границе. Наземные службы слежения увидели это и в условиях неустойчивой связи, подсказали лётчику, что у него неверный курс. Лётчик понял, что ППД не работает и развернул самолёт, что и спасло ему жизнь, так как посадил он машину на минимальном остатке топлива, да и нарушение границы сопредельного государства было предотвращено.

   Когда комиссия расследовала эту предпосылку к лётному происшествию, то причина так и осталась не выясненной, хотя в этом полёте было много странностей.

   Второй раз я встретился с таким же странным случаем в 1966 году, когда служил в Группе советских войск в Германии (ГСВГ). 6 апреля 1966 года в районе Западного Берлина потерпел катастрофу самолёт Як-28, который пилотировали капитан Капустин Борис Владиславович (пилот) и капитан Янов Юрий Николаевич (штурман). Самолёт перегоняли с завода (Новосибирск) на один из аэродромов 16 ВА.

   Самолёт упал в озеро в черте Западного Берлина, лётчики пытались увести самолёт от жилых кварталов и поэтому исследовать полностью причины катастрофы не было возможности. Не совсем понятно было, как лётчики оказались в этом месте, так как маршрут перелёта был несколько иной.

   Этот случай стал достоянием общественности, много обсуждался в прессе, а А.Пахмутова и Н.Добронравов написали песню о подвиге советских лётчиков, которая называется "Огромное небо".

   В дальнейшем пне пришлось встречаться с сослуживцами героев и у каждого по этому случаю было своё мнение, но они не верили, ни в ошибку лётчиков, ни, тем более, в отказ техники, так как при дальнейшем расследовании этой катастрофы возникло много вопросов.

   В то же время, зарубежные специалисты так "поработали" над машиной, что выяснить что-нибудь о состоянии систем самолёта перед катастрофой и его рабочие параметры, было уже невозможно. Но самое главное - противнику стало известна система кодирования "свой-чужой", замена которой обошлась советскому государству около двух миллиардов долларов.

   Годом позже, 13 февраля 1967 года произошёл ещё один случай, всё в том же месте, над Западным Берлином. Самолёт МиГ-21ПФМ, пилотируемый капитаном Зиновьевым, приземлился в аэропорту Тегель (французская зона) в Западном Берлине. Звено самолётов МиГ-21ПФМ перегоняли с завода "Знамя Труда" (Москва) на аэродром Темплин, для передачи полку ННА (ГДР), который базировался на аэродроме Коттбус, где до этого базировались ГДРовские МиГ-19.

   Вот для этого полка ННА и предназначались новые самолёты МиГ-21ПФМ. Ещё с утра к нам на аэродром, в Шперенберг, прибыли несколько старших офицеров из штаба 16 ВА (Вюнсдорф) и на самолёте Ан-2 направились в Коттбус торжественно передавать эти четыре МиГ-21ПФМ полку ННА. Около ВПП поставили столы для торжества и ждали прилёта звена истребителей.

   В это время звено истребимтелей МиГ-21ПФМ, вылетевшее после промежуточной посадки из Минска, перенацелили из Темплина на Коттбус. Далее начали происходить какие-то странности. В расследовании этого происшествия говорится, что ошибившись с курсом, МиГи оказались рядом с Западным Берлином и буквально под ними был аэродром Тегель, где базировалась НАТОвская авиация. Не получив подтверждения по связи от армейского диспетчера (опять что-то не ладилось со связью), капитан Зиновьев распустил звено и приземлился на этом аэродроме, который оказался аэродромом НАТО - Тегель, во французской зоне Западного Берлина.

   Уже при сбросе тормозного парашюта и рулении, Зиновьев понял, что это НАТОвский аэродром, по опознавательным знакам Франции и США. Поняв это, капитан Зиновьев предупредил об этом остальных лётчиков, а сам развернул самолёт и хотел взлетать. Но на ВПП уже стояли джипы, пожарные машины и заправщики - всё было сделано оперативно. Впереди уже ехал джип и показывал направление движения самолёту в сторону рулёжной дорожки.

   Капитану Зиновьеву ничего не оставалось, как вырулить на рулёжную дорожку и, включив форсаж, взлетать с рулёжки. Самолёт МиГ-21ПФМ позволял это сделать, так как системы форсажа и обдува закрылков значительно сокращали взлётную дистанцию. НАТОвские лётчики воочию увидели этот "цирк" в исполнении капитана Зиновьева. Это действительно был цирковой "номер". Поскольку на аэродроме Тегель все взлёты фиксируются в реальном времени, то западная телекомпания крутила этот ролик несколько дней.

   Взлетев, капитан Зиновьев направился на аэродром Коттбус, где и удачно приземлился. Его там уже ждали командование воздушной армии и лётчики его звена, которые прилетели туда чуть раньше, сориентировавшись в воздухе и рассказав, что произошло по маршруту.

   Капитана Зиновьева строго не наказывали, так как он тремя годами раньше участвовал в атаке на НАТОвский самолёт-разведчик RB-66, который был сбит в районе Магдебурга (см. рассказ в сборнике "Люди на бетонке. Задолго до Руста").

   В период этого происшествия, капитан Зиновьяв утверждал, что он использовал при посадке всё оборудование и на аэродроме Тегель его заводили, разговаривая с ним на русском языке, хотя и с каким-то акцентом. Ему, конечно, не поверили и этот факт "повис в воздухе".

   После передачи самолёта в Коттбусе, его зачем-то привезли на нашем Ан-2 к нам на аэродром, затем на вертолёте Ми-4 его возили в штаб 16 ВА, "под забор" (кто знает) и только после этого отправили на вертолёте нашего полка в 16 иад, в Темплин.

   В 1976 году в Советском Союзе произошло ещё одно ЧП, связанное с военной авиацией. 6 сентября 1976 года самолёт МиГ-25П, пилотируемый советским лётчиком старшим лейтенантом Виктором Беленко, совершил посадку в аэропорту Хокадате на острове Хоккайдо, в Японии, а уже 9 сентября он был вывезен в США, где и попросил политического убежища у властей США.

   Дальше происходят какие-то странности не подтверждённые документально. Первое, что сделал Беленко, выбравшись из кабины самолёта, произвёл два предупредительных выстрела из пистолета. Если он угнал самолёт в Японию, то зачем устраивать стрельбу из пистолета, это уже уголовщина по законам Японии.

   После этого пошли странные заявления МИД СССР, что В.И.Беленко совершил вынужденную посадку и требование вернуть самолёт и лётчика. В западной прессе появились публикации, что перелёт В.Беленко был преднамеренным и квалифицировался, как "побег из СССР". Это уже была пропаганда Запада, так как нормальной встречи с Беленко, где он сделал бы чёткое заявление "о побеге", предоставлено не было.

   Теперь уже и в СССР начали "изыскивать" причины "побега" В.Беленко, хотя до этого он характеризовался положительно и даже был членом КПСС и избирался в комсомольское и партийное бюро, что по тем временам было не так мало, чтобы получить положительную характеристику. Даже после перевода на Дальний Восток, Беленко характеризовался с положительной стороны. Все эти факты позволяют хоть немного, но сомневаться в "добровольном" перелёте советского лётчика в Японию. Уж очень похожая ситуация с той, о которой рассказывал на комсомольской конференции А.И.Покрышкин. Но тогда лётчику подсказали и он вернулся, а вот самолёт Беленко потеряли из виду и, как там всё происходило, достоверных сведений нет, всё из западной прессы и не из хороших побуждений не допустили очную ставку с Беленко.

   Несмотря на то, что США уже имели информацию о самолёте МиГ-25П, они активно интересовались другими модификациями этой машины, считая МиГ-25 вторым скоростным серийным самолётом в мире, после американской машины SR-71, хотя их самолёт выпускался в единичных вариантах и широкого применения не нашёл, так как был очень сложным в эксплуатации.

   Что же касается советских МиГов этого класса, то мне известен ещё один странный случай произошедший с МиГ-25РБК, это катастрофа МиГ-25РБК в 511 орап (н.п. Буялык, Одесская обл.), который пилотировал командир полка п/п-к А.И.Бахтин.

   П/п-к Бахтин А.И. 6.03.1977г. на МиГ-25РБК при полёте на ТБ, ДПМУ, Н=20000 м, V=2,35М потерял сознание по причине плохого присоединения КП-52 к ГШ-6.

   "В результате неосознанных действий, была случайно отключена САУ-155 и самолёт на форсаже пошёл к земле, до которой так и не долетел, развалившись в воздухе".

   Как видно из расследования, произошла цепь действий, которые как бы привели к катастрофе.Такая цепь действий уже вызывает сомнение, что всё так происходило ибо средствами инструментального контроля это не подтверждено.

   Мнение другого специалиста, следующее: "Названные причины являются официальной версией (так записано в заключении расследования). А что случилось на самом деле - одному Богу известно".

   Но происшествие с буялыкским МиГ-25РБК по неясности причин возможного внешнего воздействия попадает в ряд странных происшествий, произошедших с этими самолётами, учитывая, что модификация этого самолёта до МиГ-31К в дальнейшем, применяется для использования ракет типа "Кинжал".

   На начало 2020-го года на территории США находились в рабочем состоянии около полсотни истребителей советского и российского производства и даже некоторые изделия космической техники времён СССР. Большая часть из них приобреталась прямо на территории развалившегося СССР и в странах бывшего Варшавского Договора, так как закупить военную авиационную технику штаты у СССР не могли, хотя и очень хотели. Поэтому, ими использовалась любая возможность доступа к новой российской технике через их теперешних союзников по НАТО или партнёров по противостоянию с Россией.

   Уже после развала СССР произошёл ещё один странный случай потери, теперь уже российского относительно нового военного истребителя Су-27 над территории Литвы, теперь уже государства - члена НАТО.

   15 сентября 2005 года в воздушном пространстве Литвы (как он туда попал - ?), из-за отказа навигационной системы (как похоже на предыдущие случаи - ?) потерпел аварию российский истребитель Су-27, пилотируемый майором Валерием Трояновым.

   Перед этим события развивались следующим образом. 15 сентября 2005 года лётчики Андрей Левин и Валерий Троянов из 155 иап, который базируется в Лодейном Поле (Ленинградская обл.) выполняли полёт по маршруту Лодейное Поле - Калининград, над Балтийским морем. В 16.04 майор Троянов сообщил, что у него отказала навигационная система (с этого всё начиналось и в предыдущих рассматриваемых случаях). В 16.15 самолёт пересёк государственную границу Литвы и майор Троянов, поняв, что потерял ориентировку, снизившись - катапультировался, направив самолёт в безлюдное место.

   Полковник Левин, летевший в паре с майором Трояновым, приземлился в Калининграде.

   Как всё похоже на предыдущие случаи: отказ навигационного оборудования, потеря ориентировки, катапультирование над неизвестной территорией (в случае с МиГ-21ПФМ - даже посадка на чужой аэродром) и всё это без связи или с плохой связью. И это касалось именно самолётов, к которым страны НАТО стремились получить прямой доступ к секретному оборудованию, которое установлено на этих самолётах, это, прежде всего, система опознавания "свой-чужой", за которой всегда шла охота враждующих государств.

   В более позднее пост-советское время тоже имели место случаи, когда противостоящие государства не только применяли какое-то специальное оборудование, но и атаковало без предупреждения российские военные самолёты и вертолёты без веского на то основания. Так 24 ноября 2015 года фронтовой бомбардировщик Су-24 российских ВКС был сбит ракетой "воздух-воздух", выпущенной истребителем F-16C ВВС Турции в районе сирийско-турецкой границы и упал на территории сирийской провинции Латаки, после катапультирования лётчик подполковник Олег Пешков погиб от огня сил сирийской оппозиции, а штурман был спасён российским спецназом.

   В Минобороне РФ сообщили, что согласно средствам объективного контроля, самолёт Су-24 во время полёта не покидал воздушного пространства Сирии и не нарушал сирийско-турецкую границу.

   Примечательным является тот факт, что незадолго до этого Госсекретарь США Джон Керри заявил о полном праве Турции сбивать нарушающие границу воздушного пространства российские самолёты. Джон Керри тогда сказал, что "Россия увидит людей с ПЗРК и падающие с неба самолёты". И вот "пророчество" Керри сбылось. Эта осведомленность Госсекретаря США говорит о том, откуда для ИГИЛ поступают ПЗРК, хотя этот Су-24 был сбит турецким истребителем F-16C американского производства. Со стороны же Турции этот случай может выглядеть обыкновенной провокацией.

   Чем дальше, вглубь 21-го века мы уходим, тем методы противостояния становятся изощрённее. Об этом говорит и катастрофа 17 сентября 2018 года российского самолёта-разведчика, когда он после выполнения задания возвращался на авиационную базу "Хмеймим" в Сирии. Тогда четыре израильских самолёта F-16 вошли в зону для нанесения удара по промышленным объектам Сирии.

   Таким образом, российский самолёт Ил-20 оказался между израильскими истребителями и сирийскими ПВО, которые нанесли в этот момент удар по израильским истребителям. Оповещение о выходе израильских истребителей в зону атаки израильская сторона, в нарушение договорённости, сделала не заблаговременно, а одновременно с нанесением ударов.

   В это время, ракета сирийских ПВО, выпущенная по израильским F-16, поразила российский самолёт Ил-20, которым и прикрылись израильские истребители F-16.

   Командир экипажа Ил-20 доложил о пожаре на борту и начал экстренное снижение, но внезапно отметка российского разведчика Ил-20 исчезла с экранов радиолокационных средств. Самолёт упал в море. Израиль же предложил российским военным в Сирии помощь в поисках Ил-20 только через 50 минут после того, как самолёт был сбит.

   По данным Минобороны РФ, прикрываясь российским самолётом-разведчиком Ил-20, израильские пилоты подставили его под удар сирийских ПВО. Погибли 15 российских военнослужащих.

   Со времени, когда я впервые услышал о происшествии с самолётом МиГ-25, в 1961 году, прошло уже 60 лет и за это время он по этой же схеме преобразился в МиГ-31, уже с двумя членами экипажа.

   МиГ-31 был принят на вооружение в 1981 году, а сейчас это грозное оружие, модернизированное до МиГ-31К и получившийся самолёт очень сильно отличается не только от МиГ-25, но и от базовой версии самолёта МиГ-31. Сейчас МиГ-31 является специальным носителем для гиперзвукового авиационного комплекса "Кинжал".

   Все эти 60 лет, линейка самолётов, от МиГ-25 до МиГ-31К, непрерывно привлекала зарубежные службы своей оригинальной конструкцией и компоновкой. Это единственный боевой самолёт в мире, который продержался на вооружении больше полувека и не только не потерял своей значимости, но и имеет большую перспективу дальнейшей модернизации.

   Из этого рассказа видно, что охота за секретами, как СССР, так и России, идёт непрерывно и методы этой охоты всё время совершенствуются. Значит, есть за чем охотиться.

   В то же время, сегодня технологии позволяют установить в кабине пилота видеокамеры, считывающие показания всех приборов и передающих эту информацию на землю в реальном времени. Пора уже это сделать, как на военных самолётах, так и на самолётах гражданской авиации. Это позволит избежать тех "белых информационных пятен", о которых было рассказано выше.


        Глава 318. Было и стало... Что происходит?

   В авиации есть такие процедуры, которые называются «доработками». После каждого лётного происшествия, проводятся глубокие расследования, результатом которых могут стать какие-то изменения в конструкции узлов или систем, из-за которых произошли эти происшествия. При этом, для наглядности, прилагаются два изображения узла или системы, на одном из которых показано, как было, а на другом — как стало после доработки.

   Эту аналогию я привёл, чтобы показать, как убеждают, что происходит улучшение чего-то. В реальной жизни происходит всё точно так же. Вот передо мной лежат несколько пар фотографий мест, в которых мне пришлось бывать, где я какое-то время жил. Одни фото датированы 50-ми годами прошдого века, а другие — 80-ми годами.

   В посёлке, где я учился в школе в 50-е годы были бараки, грунтовые дороги, клуб в барачном здании, за три километра ходили пешком к пригородному поезду. Это всё было. А в 80-е годы посёлок преобразился. Были построены новые дома, от двухэтажных до пятиэтажных, дороги имели хорошее покрытие, построен красивый дом культуры, ещё две школы, больничный комплекс, пошли электрички  и к ним людей подвозил автобус. Так стало.

   В гарнизоне, где я служил, там в 50-е годы вообще был лес, а в 80-е — уже функционировал современный аэродром со всей инфраструктурой. Вот так было и так стало.

   В городе, где я учился, в 50-е годы был один небольшой учебный корпус и ещё два здания. В 80-е годы построены ещё несколько новых учебных корпусов, а также несколько зданий под общежития. Так было и так стало.

   Это всё было по аналогии с теми схемами «было — стало», о которых говорилось выше. Здесь под «стало» понимается, как улучшение. Но передо мной лежат ещё несколько пар фотографий, помеченных датами 80-х годов и 2019 годом. Те же места, но ситуация совсем обратная, на ухудшение.

   В том же посёлке, где в 80-х всё процветало и строилось, расширялось, в 2019 году на фотографиях видно запущение, часть домов полуразрушены, больничного комплекса не существует вообще, он разрушился и его закрыли, дороги с такими выбоинами, что опасно ехать на высокой скорости. Было хорошо, а стало совсем плохо.

   В гарнизоне, где в 80-х был полный порядок, в 2019 царит сплошная разруха. Высококлассный аэродром перестал существовать, около сотни красивейших больших зданий зияют окнами с вывернутыми рамами и разбитыми стёклами. Всё имеет ужасающий заброшенный вид. Стало ужасно плохо.

   Учебное заведение, где я учился в 70-е прошлого века, в 2019 году оказалось полу-разгромленным, полу-заброшенным, с разбитыми окнами учебных корпусов и с заросшей, многолетним кустарником, территорией.

   Вот так и складывается ситуация одних и тех же систем образца «было — стало» из 50-х — 80-х годов и «было — стало» из 80-х — 2019 годов.

   Надо учитывать, что эти упомянутые посёлок, гарнизон и учебное заведение находятся в разных государствах на расстояниях в более чем тысяча километров друг от друга. Это говорит о том, что разруха эта не случайна, а системная и с ней надо бороться как с системой.

      
   Глава 319. Попытка возвратиться в прошлое.

   2009 год. После похорон мамы в 2003 года, я несколько лет не был на Эсхаре. Проблема была с оформлением документов. Каждый год собирался, но всё не получалось и вот в 2009 году приехал, чтобы уладить целый "ворох" накопившихся дел. Приехал на Эсхар, прибрал и поправил могилку мамы и отчима, а также бабушки и чуть подремонтировал нашу квартиру, так как она совсем пришла в запустение. Крыша дома над нашей квартирой совсем прохудилась, все старались установить телеантенны именно над нашей квартирой и понаделали множество дыр в шифере, которым был покрыт дом. И теперь, во время сильных дождей квартиру заливало потоками воды.

   Я работал там целыми днями и навёл порядок в квартире, а также убрал все наши вещи, оставив только мебель. После 2009 года  мне не удавалось вырваться на Эсхар,так как Алексей и Неля работали, а я оставался дома, "на хозяйстве" и помогал Неле. Но я понимал, что с маминой квартирой надо что-то делать и её надо было ещё чуть-чуть подремонтировать. И мы решили с Нелей ехать вместе на Эсхар в 2012 году, в августе, и там отпраздновать, точнее, "отметить" нашу с ней "Золотую свадьбу".

   Приехали мы с Нелей вдвоём. Сначала заехали к Люде, сестре Нели, в Харьков, а затем приехали к Нелиному брату Сергею и его жене Вале на Эсхар и несколько дней жили у них, так как в моей квартире было пусто и жить было не очень удобно.

   Двенадцатого августа 2012 года мы собрались и решили отпраздновать нашу с Нелей "Золотую свадьбу" в районе Второй плотины, на природе, в лесу. На поляне развели костёр, Игорь, Нелин племянник и Сергей приготовили шашлык, а Неля, Катя, жена Игоря и Валя приготовили бутерброды и мы хорошо отдохнули и отпраздновали нашу с Нелей "Золотую свадьбу".

   Через несколько дней Неля уехала в Ригу, а я остался на Эсхаре и мы ещё раз, уже восемнадцатого августа отметили наш с Нелей юбилей дома у Сергея. А между этими событиями я потихоньку ремонтировал свою квартиру.

   И вот однажды, я возился в квартире с ремонтом водопровода, а сантехники работали в колодце около дома. Когда я к ним вышел, смотрю из своего подъезда, дома напротив, выходит Валентин Бреславский, теперешний муж Татьяны. Между нами было метров тридцать. Он посмотрел на меня и на сантехников, но не подошёл. А раз так он себя повёл, то я его не стал окликать,хотя меня он, как и я его, на таком расстоянии, точно узнал.

   Вечером я решил позвонить Татьяне. Мне её Чугуевский телефон дала Оксана, её племянница, дочь Юры, старшего брата Татьяны. Мы с Оксаной часто переписывались в интернете. Мама Оксаны, это та Галина, с которой Виктор, младший брат Татьяны приходил ко мне в больницу, когда ещё в десятом классе я лежал там после того, как мне вырезали аппендицит. Он тогда хотел показать ей "парня Татьяны", коим я тогда якобы считался, с его точки зрения. Они шли в сторону Донца и по дороге Виктор постучал в окно моей палаты и тоже решил мне продемонстрировать, какая у него классная невестка, жена старшего брата. Галя была, действительно, привлекательная и хотя они её, с подачи Юры, звали "Ляля или Лялька", так мне Виктор её представил, но мне этот их визит запомнился надолго. Это уже Оксана мне не так давно рассказала, что её маму зовут не Ляля, а Галина.

   После того, как я вечером позвонил в Чугуев Татьяне, она сказала, что Валентин, её муж, действительно видел меня и узнал, но постеснялся подходить, хотя тогда вместе с нами был и наш сосед Юра, которому когда-то Татьяна продала родительскую трёхкомнатную квартиру за 900 долларов, так мне сказал Юра. Удивительно, что Татьяна так продешевила, она через два года стоила уже семь тысяч.

   И вот после телефонного разговора с Татьяной на меня как-то "накатило" всё, что произошло за последние 50 лет с нами.

   За это время я, хотя и редко, но бывал на Эсхаре: и с Нелей, и - один, во время отпусков. Тянуло меня всегда туда, в родительский дом. Ведь там была мама. Да и к Нелиным родственникам заезжали: и вместе с Нелей и я один.

   Встречал, конечно, и Юлиана, первого мужа Татьяны, нашего с ней одноклассника, с которым я в школьные годы дружил и который обижался на меня, что я раньше его начал встречаться с Татьяной, а затем он женился на Татьяне. Но Татьяна его рядом с собой не удержала, что-то у них там разладилось. Это произошло уже тогда, когда у них с Татьяной родился сын.

   Встречал я Юлю и после того, как Татьяна вышла за него замуж. Только тогда они жили уже не на Эсхаре, а в Чугкеве, где Юля работал в Чугуевском райкоме, а затем почему-то стал работать в Харькове "поездником" и работал в одном цехе с моим отчимом Иваном Александровичем. Юля уже тогда окончил институт, как мне говорил Иван Александрович и работал на должности мастера.

   Подробности я не знал, а разным слухам, которые до меня доходили, я не верил. Но всё окончилось тем, что Юля ушёл из семьи и трагически погиб. Очень жалко, умнейший был парень, хотя отношения между нами не всегда были очень ровными, но преимущественно, всё это было из-за Татьяны, а не просто между нами.

   Даже после моей женитьбы, он мне высказывал недовольство, что я встречался с Татьяной, хотя это она встречалась со мной, а не я с ней. Хотела - встречалась, что-то ей не понравилось во мне - перестала встречаться и дальше она не только со мной встречалась, я уже раньше перечислял всех её поклонников. А Юля на меня обижался и даже как-то по детски мстил. Но мне было уже всё равно и я на него не обижался. А последние годы жизни и он перестал обижаться.

   Мы несколько раз встречались с ним в электричке, когда он уже ездил в Харьков на работу на ХТЗ. О наших взаимоотношениях с Татьяной мы не вспоминали, но говорили о многом, в том числе вспоминали и наши школьные дни, мы ведь раньше с ним дружили и он очень переживал, когда я стал больше общаться с Ваней Подопригорой, хотя раньше, до приезда к нам в посёлок Татьяны, я больше общался с Юлей. Но он тогда обиделся на меня, что я стал встречаться с Татьяной, хотя она позже выбрала его и даже вышла за него замуж. Казалось бы, мне надо было на него обижаться, но я был не в обиде, так как понимал, что ему, как и мне, с Татьяной будет очень трудно. Ей надо будет полностью подчиняться, по другому она "не умеет", а этого он не хотел или даже не умел, так как он с первого класса в школе был "фаворитом" в классе и этого места никому не хотел уступать, даже тем, кто его справедливо "обогнал". Это был не я, но такие ученики у нас были. И Юля на это очень болезненно реагировал. В отношениях с Татьяной у них тоже началась, вероятнее всего, "конкурентная борьба", которую он не знал, как "мирно" её выиграть и пошёл на конфликт, так как Татьяна тоже не хотела ему уступать. Я это знаю точно, так как она и мне не хотела уступать, из-за чего у нас с ней всё и развалилось. Разумеется и с помощью со стороны.


       Глава 320. Как нас учили.

   Хорошо сейчас, когда есть Интернет, мобильные телефоны, айфоны, планшеты и  много другой оргтехники. А как учились, работали и вообще существовали мы 60, 50 и 40 лет тому назад? А задачи стояли такие же, а иногда и более сложные. Чтобы решить какую-то задачу, даже не очень сложную, необходимо было помнить массу информации, да и перелопатить десятки, а то и сотни килограммов общей и специальной литературы.

   Чтобы свободно владеть широким спектром информации и обладать общей эрудицией, мне, например, пришлось часами сидеть в библиотеке, читая, как художественную литературу, так и специальные книги по точным и техническим наукам. И вник в это дело настолько глубоко, что изучил даже библиотечное дело, мог ориентироваться по системе УДК (универсальная десятичная классификация).

   На момент окончания средней школы (1958-й год) мне стало понятно, что без общей и специальной информации, я в мире — ничто, песчинка, которую уносит ветром то в одну сторону, то — в другую.

   К этому времени я уже прочитал много сотен книг, регулярно читал множество журналов и газет. И я не считал себя таким уж эрудированным, так как знал, что есть много людей, у которых значительно большие возможности, чем у меня, а, значит, они обладают большей информацией, чем я.

   Через десять лет мне удалось получить специальное техническое образование и поработать, применяя полученные знания, что показало недостаточность моих знаний, чтобы сделать больше и существеннее того, чем мне пришлось заниматься. Особенно мне понравилось не только учиться и работать, но получать что-то новое используя этакий симбиоз знаний и практики, которую я приобретал, используя полученные знания. И если я десять лет в школе и в библиотеке приобретал только знания, то уже в следующее десятилетие мне удалось получить этакую смесь знаний и практики, которая сделала из меня специалиста, хорошо понимающего и разбирающегося в конкретных процессах.

   Тогда я решился на следующую десятилетнюю ступеньку и поступил в высшее учебное заведение, успешно окончил его и, как специалист начал работать, применяя знания на практике. Здесь я мог развернуться уже более основательно, меня приглашали, кроме основной работы, участвовать в учебном процессе, как педагога и в научной работе, как инженера-исследователя. Всё это снова уложилось в десятилетие и мне требовался новый разгон, на четвёртый десяток лет, учитывая и десятилетнее обучение в школе.

   В следующее десятилетие мне удалось применить всё, к чему я стремился предыдущие десятилетия. Заканчиваю заочную аспирантуру, веду исследовательскую работу для заказчика, читаю лекции, участвую в учебном процессе, изобретаю сам и руковожу творческой группой, которая участвует в конструкторских изысканиях и изобретательской работе. Заказчики довольны нашими научными разработками и список наших заказчиков расширяется.

   Следующее десятилетие пришлось как раз на «Лихие Девяностые» Пришлось перестраиваться, но спасло то, что связи не были потеряны и я попадаю в сферу интересов зарубежных заказчиков, хотя чрезвычайно хитрых, но имеющих большой интерес ко всем темам, над которыми мы работали. Даже их интересовала не столько конкретика, сколько методология, которой мы располагали. А поскольку нашим развалившимся структурам эту методологию (около капиталистическую) было не потянуть, то эксперименты с зарубежными компаниями оказались удачными. Наши советские методики показали себя прекрасно и при помощи их удалось привлечь инвесторов в западную часть России, вплоть до Тюмени. Да и мне интересно было путешествовать по остаткам советских предприятий.

   А вот следующее десятилетие мне удалось уйти на «вольные хлеба», где были только проекты для удовольствия, доказательства, того, что учили нас в СССР правильно и это зарубежным компаниям надо нас догонять, а не нам их. В СССР было заложено столько идей, что веков не хватит их осуществить и дремлют эти идеи, пока кто-то поумнее на них не натолкнётся, а вот тогда — только держитесь. Так нас учили. И жалко тех, кто в своё время не доучился, им многого не понять из того, что сейчас происходит. Но это их проблема.

   И у меня будет предложение. Надо в стаж работы добавлять учёбу в школе с Коэффициентом по аттестату. Это будет существенным стимулом для успешного обучения. Если уж входим в капитализм, то надо по-настоящему для всех, а не понарошку.

         
        Глава 321. Семь ступеней любви. Заключительная.

   Ещё в детском саду я увидел, как малыши говорят о любви. Когда на прогулке воспитательница младшей группы говорила:

    — Петрова, возьми за руку Петю Мишина и идите парой, — на что Светочка Петрова хмурилась и возражала:

    — Марина Васильевна, я не люблю Мишина, он дерётся, — после чего воспитательнице надо было решать вопрос любви и нелюбви.

   До четырнадцати лет я не задумывался серьёзно о любви, хотя много об этом читал в книгах, смотрел в кино, но это всё меня не воодушевляло, меня больше привлекали мальчишечьи игры, хотя и с привлечением девочек с нашего двора или из нашего дома, который был нашпигован детьми в коммунальных квартирах.

   В моём классе было несколько девочек, которые с симпатией относились ко мне, а я старался их не обижать и это уже многого стоило, так как в младших классах обычно девочки дрались почти также, как и мальчишки. И, как только попытаешься защитить кого-нибудь из девочек или идёшь из школы с девочкой, то малышня сразу начинает вслед кричать:

    — Тили-тили тесто, жених и невеста, — и прочие глупости.

   А на стене дома обязательно появится, надпись:

   — Лёня + Рая = любовь!

   Вот и получается, что обыкновенная симпатия друг к другу и является первой ступенью любви. Придумал это не я, придумали это мальчишки и девчонки, этакий маловозрастный народ.

   Эта ступень в любви хороша тем, что она позволяет симпатизировать любому мальчишке многим девочкам и ничего в этом странного нет, симпатия никаких обязанностей не накладывает. В свою очередь, девочки могут симпатизировать многим мальчишкам, даже не проявляя явно замечаемых симпатий: взглядом, каким-то поступком или обыкновенным, ничего не значащим разговором.

   Такие симпатии могут меняться на протяжении какого-то времени и никто на это, чаще всего, не обращает внимания, разве что особо мнительные, очень молодые люди, которые часто нафантазируют такое, что и самим не разобраться. Вот эта первая ступень любви и существует для приведение в чувство особо мнительных мальчиков и девочек, чтобы у них закалялась их нервная система по общению в коллективе.

   Чаще всего такие симпатии сами собой исчезают при переезде в другой город и даже на другую улицу или при переходе в другую школу или даже в другой класс и они очень редко закрепляются до наступления другой ступени любви. Симпатии могут разрушаться внезапно и, как правило, не несут никаких последствий для молодых людей, так как одни симпатии замещаются другими довольно быстро и это зависит только от общительности молодых людей или от каких-то других причин.

   Но и недооценивать первую ступень любви нельзя, от её прохода через душу ребят, делают их психику более устойчивой или более уязвимой, что позволяет более плавно перейти во вторую ступень любви.

   Второй ступенью любви можно считать крепкую дружбу между мальчиками и девочками. Дружба, уже более определённо создаёт круг общения в несколько человек или отдельных пар молодых людей. На уровне дружбы можно друг другу доверять более сокровенные секреты, которые нельзя доверить любому встречному и даже тому, к которому относишься с симпатией. С человеком, с которым дружишь, можешь посоветоваться, ему можно пожаловаться и от него можно ждать поддержки, если эта дружба настоящая, а не показная.

   Дружба, как субстанция отношений, может достигать довольно высокой степени отношений, особенно между мальчиком и девочкой или между мужчиной и женщиной.

   Нельзя в любви пропустить такую ступень, как дружба. Именно эту ошибку допускают молодые люди, когда влюблённость принимают за любовь. Именно влюблённость бывает, когда люди встречаются и сразу объясняются в любви, даже толком не узнав ничего друг о друге. А узнать всё друг о друге можно только на протяжении долгой дружбы и полного доверия при этом.

   Сама любовь предполагает, что вы уже прошли через ступень дружбы и у вас не будет никаких противоречий на этой ступени и возврата на дружескую ступень не будет, когда может возникнуть непонимание чисто дружеских отношений. На ступени дружбы можно ещё иметь нескольких друзей и из них выбирать любимого человека. А далее уже надо более конкретно определяться, кто твоя симпатия, кто твой друг, а кто твой любимый человек и тогда их не надо уже путать, тем более, менять местами.

   Это ещё связано и с тем, что в эту дружбу, независимо от вас, будут втянуты многие из вашего окружения: друзья, одноклассники, коллеги, ваши близкие и ещё много-много людей. Они тоже должны чётко знать ваш статус отношений, чтобы не поставить вас и себя в неловкое положение. Одно дело, когда к вам двоим обращаются, как к друзьям и совсем другое, когда к вам двоим обращаются, как к посторонним людям. И то и другое в результате ошибки может поставить стороны в неловкое положение.

   Далее, в дружеских отношениях выбирается единственный человек, который уже  ценится больше, чем друг и с этого момента наступает следующая ступень любви — платонические отношения, которые связывают только двух людей и где, как говорят:

    — Третий лишний.
   
   С этого момента дружба перерастает в нечто большее, когда появляется стремление сделать своему единственному теперь другу что-то приятное: говорить хорошие слова, дарить подарки и вообще, быть всё время с ним.

   Нет, ко всем другим из своего окружения можно относиться, как и прежде, с симпатиями и антипатиями, дружить по прежнему с кем и дружили, но теперь большую часть своего внимания надо уделять этому единственному человеку. А это уже появляются какие-то обязанности по отношению к этому человеку, хотя и неформальные и никем нигде не оговоренные.

   Это уже настоящая любовь, когда вместе с разумом между вами появляются эмоции и чувства, определяющие глубину отношений. Вы начинаете доверять друг другу более сокровенные тайны, чем это было раньше, начинаете уступать друг другу в чём-то и не пытаетесь доказать друг другу что-то даже ценой кратковременной ссоры, так как ссоры на этой ступени очень болезненны для обеих сторон.

   С этой ступени можно говорить о любви только двух людей ибо эмоционально для них вокруг никого больше не существует. У этих двух людей, на какое-то время мир смыкается вокруг них до того времени, пока они не убедятся, что каждый из них полностью доверяет другому. Чаще всего это бывает искренне, за небольшим исключением, когда один из влюблённых, теперь так их можно называть, может остаться на ступени дружбы или даже на ступени симпатий, оставляя пути отступлений на уровень этих ступеней, надеясь всё начать сначала с другим потенциальным другом.

   На этой ступени все чувства натянуты словно струны и звучат внутренними звуками от малейшего к ним прикосновения. Эти внутренние звуки нельзя измерить классическим камертоном, они могут передаваться на расстоянии не только через среду, но и простым взглядом, действуя на нервные окончания любого из влюблённых.

   Эта ступень, в зависимости от обстоятельств, может иметь самую разную продолжительность, но, как правило, чем она продолжительнее, тем она менее благоприятно заканчивается, если взаимоотношения становятся вялотекущими и утомительными неопределённостью с обеих сторон. Это та ступень любви, которая должна завершаться не только стабильными эмоциями, но и стабильными любовными отношениями, оформленными должным образом, заключением гражданского брака.

   После заключения брака любовь переходит на следующую ступень, на ступень физической близости, когда два человека не только симпатичны друг другу, но их кроме дружбы связывает любовь и не только платоническая, лучше, когда частица её остаётся навсегда, но и физическая близость.

   Эта, четвёртая ступень будет ступенью чувства близости любимого человека, когда он находится не только на расстоянии, а живёт всё время рядом и вы знаете о нём всё на протяжении всех суток. Знаете, что он делает, где он бывает, какое у него настроение, какие у него проблемы и всё это вы принимаете близко к сердцу, всё это вас заботит, радует, раздражает и даже веселит — это и есть фон чувства близости. Вы точно знаете, что во столько-то времени дверь откроется и ваш самый любимый человек появится на пороге к вашему огромному удовольствию, что всё идёт, как надо и вы точно просчитываете ваше чувство такой близости даже на расстоянии.

   На этой ступени любви, вы всё время чего-то ждёте необыкновенного, ваш любимый человек всё время вас приятно удивляет и вы привыкаете к тому, что завтра, через неделю, через месяц будет что-то новое и пытаетесь сами или вдвоём с любимым человеком спрогнозировать, что это будет и как это новое будет выглядеть.

   Эта ступень любви самая важная для дальнейшей жизни и от того как она сложится будет зависеть судьба двоих любящих. Поэтому на этой ступени, как бы трудно не было, необходимо стараться понимать проблемы друг друга, вникать в них, поддерживать друг друга и ни в коем случае не пренебрегать интересами друг друга. Именно в это время обоим, крепко любящим друг друга, кажется, что другая сторона не ценит и не выполняет тех обещаний, которые они давали ранее друг другу, когда связывали вместе навсегда свои судьбы.

   На этой ступени любви надо быстро научиться самим решать свои проблемы, проблемы двоих, не позволяя вмешиваться в них ни родных, ни близких, ни, тем более, друзей, даже самых близких. Вмешательство или влияние других лиц приводит к тому, что близкими людьми одному или этим двум любящим, становится какое-то третье лицо (а мы упоминали — о третьем лишнем) и тогда происходит крушение отношений этих двух любящих в пользу этого третьего. После этого говорить о реальной ступени любви этих двоих бесполезно, всё будет рушиться сразу или постепенно, но это уже не так важно.

   Пережившим четвёртую ступень и не потерявшим друг друга, следует приготовиться к довольно длительному периоду «серых будней» любви, когда в радостные моменты любви вплетаются бытовые, рабочие и семейные трудности и даже неурядицы. Будни любви (даже не серые) сильно затягивают в водоворот житейских проблем, когда любящие забывают иногда поздравить друг друга не только с маленькими семейными событиями, но и с юбилейными событиями любимого человека или его близкого.

   Чтобы избежать таких «будней любви» надо составить целую программу действий и ничего страшного, что в этой программе будет план по которому один из любящих, а то и оба будут стараться вносить в эти будни какие-то радостные события. Такими событиями могут быть поездки по интересным маршрутам, покупка каких-то крупных вещей для семьи, походы в кино, театры и даже чтение интересных книг и статей в средствах массовой информации и их обсуждение, а также встречи с друзьями. В общем такие события, о которых можно говорить в семейном или дружеском кругу от одного до трёх дней.

   В такой перечень обязательно должны входить прогулки, как ежедневные, так и по возможности частые на природе недалеко от дома, когда можно вместе поговорить, в том числе и о любви или просто вместе помолчать или немного повосхищаться окружающейся природой, отвлекаясь от непрерывных повседневных работ и иногда возникающих семейных разборок. Час-полтора таких прогулок раз в три дня, восстановит духовную близость двух любящих друг друга людей, которые в будничной суете начинают забывать тёплые слова друг для друга.

   Плохо когда будни жизни становятся буднями любви.  Трудности жизни должны укреплять дух любви, а не рассеивать эту любовь на мелкие ежедневные семейные раздоры. Более того, двое любящих не должны клясться в вечной любви, а должны договориться раз и навсегда о «красных семейных линиях любви», которые ни в коем случае нельзя переходить. Надо понимать, что «будни любви» больше походят на равнодушие, чем на близость любящих людей, это похоже на забытый нужный предмет под дождём, который ржавеет всё больше и больше, пока приходит в негодность. Так и любовь, может обрастать сначала забывчивостью, затем равнодушием и при этом люди всё больше и больше отдаляются и становятся сначала чужими, а затем отчуждённость может перейти во враждебность.
 
   Буднями любви можно считать, когда ты в любимом человеке перестал замечать и находить что-то новое и когда кажется, что твоя любовь не меняется, а застыла на месте. Праздниками любви можно считать, когда в любимом человеке каждый день открываешь что-то новое, чего раньше не замечал, это значит ты влюбляешься в этого человека всё больше и больше, несмотря на то, что ты его знаешь много-много лет. Ничего страшного не случится, если ты немного придумаешь для своего любимого человека несколько хороших черт, которые у него только-только появляются. Работая реально с этими чертами, ты позволишь им развиваться до высокого уровня совершенства. А это уже и твоя заслуга, заслуга твоей выдержки, твоего характера, твоей любви к дорогому тебе человеку.

   Буднями любви ступени любви не заканчиваются, процесс будней переходит в диффузию любви, когда многие черты характера и привычки одного человека переходят к другому любящему человеку и они иногда становятся похожими друг на друга. Это и есть диффузия любви, проникновение даже иногда мыслей от одного влюблённого к другому, если эта любовь крепкая и взаимная. Часто можно заметить, что люди живущие долгое время вместе и любящие друг друга, становятся очень похожими друг на друга. В их разговоре очень часто появляются ситуации, когда они одновременно произносят одно и то же предложение, формулируя это предложение независимо друг от друга. Это значит, что влюблённые обладают не только свойством диффузии любви, но и свойством диффузии мысли, они живут, как единое целое, становятся «близнецами» по любви.

   Диффузия любви хороша ещё и тем, что позволяет оживить будни любви или их сгладить, привести чувства влюблённых к общему знаменателю мнения, что в любых условиях взаимная любовь заточена на преодоление трудностей, приумножение сил каждого при преодолении этих трудностей, что при депрессивных буднях любви, это сделать значительно труднее.

   Человек с любовью уже не одинок, а обладающий диффузией любви, человек счастлив и богат, его богатство, человек, которого он любит и при прохождении ступеней дружбы, любви, ступень диффузии любви самая высокая по эмоциональному накалу, когда любящие люди живут и думают одинаково. А жить с человеком, быть рядом, который думает также как и ты, это многого стоит, эту любовь надо беречь.

   Человек, который дошёл до ступени диффузии любви не может не понимать, что затрачено много моральных и эмоциональных сил, чтобы сохранить взаимную любовь, а следовательно, надо как-то стимулировать эту ступень, чтобы взаимопонимание оставалось как можно дольше и тогда переход к следующей ступени будет плавный и наименее эмоционально нагруженным. Состояние диффузии любви мало изучено так как касается только взаимоотношений влюблённых, для которых длительное совместное проживание не просто привычка, а продолжение любви с прежними состояниями дружбы, уважения, заботы, когда последнее состояние переходит полностью в следующую ступень, которую так и обозначим: «Любовь, как забота о близком человеке». Не просто забота, а забота с любовью или забота по любви. Любовь на этой ступени самая искренняя, так как это любовь искренней ответной благодарности.

   Любовь, как забота, чаще всего проявляется с полной силой в преклонном возрасте, когда люди прошли долгий путь и теперь на отдыхе они могут полностью посвятить себя друг другу и заботиться друг о друге или один может заботиться о другом. Одно дело, когда это забота и другое дело, когда — любовь. Любовь не отвергает заботу, а лишь делает её более целенаправленной, когда любимый ощущает заботу не по обязанностям, а по любви.

   Именно об этой ступени любви красиво сказал Владимир Коренев, актёр сыгравший роль Ихтиандра в фильме «Человек-амфибия»:

   — Любовь — это вечный страх потерять.   

   Ступени любви похожи на сад, который весной зеленеет, распуская листья, затем весь расцветает, благоухая цветочным ветром и после цветения мы ждём от него плодов, после чего он сбрасывает листья и на какое-то время замирает, пережидая бури, холодные дожди, невзгоды и морозы, а затем, снова оживает и этот цикл цветения и любви повторяется снова и снова. С одной только разницей — у людей эта весна и цветение в зависимости от них самих, может продолжаться всю жизнь.


   КНИГА СЕДЬМАЯ. РАССУЖДЕНИЯ НА ДОСУГЕ.

   Глава 322. Ненужный талисман.

   Вам приходилось когда-нибудь носить совсем ненужную вещь? Иногда понравится такая вещь, сегодня модная, и вы выбираете её и носите, то ли это одежда, то ли это брелок. Вам жалко с ней расставаться, даже если она уже не нужна или сильно износилась.

   Точно так получается и с людьми. Понравился какой-то человек и вы привязываетесь к нему и даже кажется, что вы его любите. Но этот человек, через какое-то время, не захотел дальше поддерживать с вами дружеские отношения, даже стал вами тяготится.

   Ни он, ни вы не осознаёте, что за какое-то время вы связали свои мысли и чувства, а разорвать их уже не так просто. Вы уже независимо друг от друга влияете и очень сильно друг на друга.

   Даже если один из вас ушёл из сферы тесного общения, то другой на него влияет непрерывно и исключить это влияние можно только обоюдным примирением. Всё будет хорошо только в том случае, если вы друг друга «отпустите» с условием, что оба знаете, что взаимно «отпустили» друг друга.

   Если этого не сделать, то один из вас будет мешать нормально жить другому, даже не понимая, что он оказывает негативное влияние только тем, что «не отвязан» и является «третьим лишним», но в связке..

   Один из вас продолжает присутствовать рядом, даже находясь на удалении. И если кто-то из вас ушёл из дуэта вашего общения, то главным между вами остаётся тот, кто остался и его «тень» будет преследовать того, кто ушёл, а тень, она не подчиняется никому, её невозможно уговорить, на её «проделки» невозможно ничем повлиять.

   Поэтому, если у вас с кем-то были отношения (дружеские и проч.) лучше этих людей держать рядом с собой не как  «тень» бывших отношений, а как живых людей, отслеживая их реальную жизнь и управлять ими как людьми, а не делая из них неуправляемую тень.

   Не надо превращать бывших  ваших друзей, любимых в ненужные талисманы, от которых надо избавляться. Но бывших друзей и бывших любимых не бывает. Они или остаются таковыми, но на удалении или становятся вашими врагами, но тогда и не удивляйтесь, что вас всё время преследуют неудачи — у вас же полно «бывших», с которыми вы не уладили отношения, вас окружает масса «теней», которые закрывают вам солнечный свет радости и счастья.

   И совет. Не делайте эксперимент, не испытывайте это, чтобы убедиться ибо обязательно об этом пожалеете




     Неопубликованные главы.

   Глава 25. Бориславль - первый город, где я живу.

   Глава 58. Животные меня не любят и село не принимает.

   Глава 192. Почему я согласился на "наземную" должность?

   Глава 205. Кругозор шире, чем у бортового техника.

   Глава 212. Из "винтика" я превращаюсь в важную деталь.

   Глава 216. Я чувствую, что мы с Нелей опередили одноклассников.

   Глава 249. "Куй железо, пока горячо".

   Глава 251. Я опять дорстиг успеха.



          Смотреть в сборниках по оглавлению.

          http://proza.ru/2018/09/13/1840