Новая счастливая жизнь

Днем у Мирона опять заболели зубы. 
Он стоял возле «Газели». Чертыхнулся. Замахнулся ногой, чтобы ударить по колесу. Но зубная боль заставила замереть, пригрозила: я тебе щас так ударю!.. Он поморщился. Осторожно, уважительно опустил ногу. Зашел в салон маршрутки и сел у окна.
Постепенно стал подходить народ. Минут через пять все места были заняты. Люди посидели, покрутили головами. Стали интересоваться, куда делся водитель. Мирон молчал. Через пару минут пассажиры заговорили на повышенных тонах. Тогда он стал возмущаться больше всех, подливать масла в огонь. Насладился гневными выкриками и сказал:
– А на кой нам водила? Я вас щас сам отвезу.
Мирон вышел из салона, сел на место водителя. Включил зажигание. Лихо вырулил с кольцевой стоянки на проезжую часть. В салоне стало тихо, как в очереди к зубному хирургу. Мирон даже в зеркало смотреть не стал: и так знал, какие лица он там увидит.
Когда на следующий день в стоматологии администраторша проворковала Мирону, сколько будет стоить лечение зубов, он не сдержался и вслух вспомнил ее маму. Правда, тут же извинился. Побежал рассказывать жене про беспредел московской медицины. Они повозмущались вместе. Мирон тихо мычал от боли, глотал пенталгин. Говорил, что нужно срочно ехать домой, в Харьков, где за такие деньги ему не то что пару – все зубы вылечат, да еще позолотят. Жена Геля возражала: с дорогой выйдет еще дороже. Но у Мирона в запасе был веский аргумент: ему пришло время снова оформлять въезд в Россию. Геля поохала, поворчала и согласилась.
В Харькове все складывалось удачно.
Мирон нашел подходящую клинику. Начал лечить зубы. Худющая соседка тетя Лида сказала, что проверяла почту и, как он и просил, рвала повестки из военкомата. Молодая любовница Валька тоже оказалась в городе.
В один из вечеров Мирон зашел в супермаркет. Набрал еды, выпивки. Встал в очередь к кассе. Кто-то из-за спины хлопнул его по плечу.
–  Хенде хох.
Мирон обернулся. За ним с тележкой, полной провизии, стоял двоюродный брат Петро.
– О, здорово, – Мирон пожал ему руку, но встрече не обрадовался, – ты чего не в форме, без охраны?
– Маскируюсь.
Петро тоже не выражал восторга от встречи. Но, когда вышли из маркета, предложил подвезти Мирона. Тот сел в его машину, понимая, что разговора на скользкую тему все равно не избежать. Обязательно на нее вырулят.
– Пристегни ремень, – велел Петро.
– Че такой хмурый? – спросил Мирон.
– Две недели веселился. Сегодня вышел с гауптвахты. На службу завтра.
Мирон опешил.
– Ты? С гауптвахты?
– Я, головка от прицела…  Шестнадцать суток отсидел.
Машина выехала со стоянки. Помчалась по улице.
–  Сколько?! Ты че, серьезно? – возбудился Мирон.
–  А ты разве не заметил, что у нас тут теперь все серьезно?
–  Заметил… Но чтоб военкома, подполковника… За что?
–  А вот за таких, как ты, шустриков. Решением суда. «За ненадлежащее проведение мобилизации».
Петро резко повернул руль, обгоняя автобус.
– Где теперь?
Мирон тяжело вздохнул.
–  В Москве.
– Так и думал. Мог бы свистнуть, блудный брат.
«Ага, тебе свистни. Оформишь на передовую», – подумал Мирон. Вслух сказал:
– Да, знаешь, суета...
– И Геля там?
– Там. Она нянчит, я баранку кручу.
– Ну, и крутил бы, не высовывался. По салу соскучился?
– По горилке. И зубы подлечить.
Петро вспомнил о племяше, сыне Гели от первого брака. Спросил, слышал ли Мирон про него. Мирон соврал, что не слышал.
– На Донбассе он, – сказал Петро, – ты только ей не проболтайся.
Мирон пожал плечами.
 –Да мы с ним не шибко контачили. А твой где?
– В танковом. Третий курс. Тоже вот дергаюсь: выключат через год эту мясорубку или нет. – Петро снова выругался. – Главное, чтоб к тому времени мне статью про саботаж не впаяли.
– А чего не дембельнешься?
– Дембельнешься… Это ж не ширинку застегнуть. Да и не умею я ничего другого. Чем своих кормить буду? С тобой ехать, баранку крутить?
 Мирон вздохнул.
– Да… Кругом засада.
Петро закурил. Мирон тоже.
– Я теперь всем козел, – угрюмо усмехнулся Петро, – и властям, и людям. Не знаю, кому больше… Мне тут на губе чудной сон приснился. Будто я великан. За спиной у меня огромная зеленая цистерна с жидким ядом для насекомых. В руках шланг с опрыскивателем. Захожу в Раду. Опрыскиваю. Всех. Они скрючиваются. Падают. Я их подметаю большим веником на большой совок. Выбрасываю в Днепр. Потом иду в Москву, она вроде рядом, на соседней улице. Захожу в Думу. Там проделываю то же самое...   
Петро притормозил на красный свет светофора.
– Только в Раду и в Думу заходил? Дальше не пошел? – спросил Мирон.
– Не, проснулся.
– А я бы пошел. Моя цистерна до краев переполнилась. 
Петро скосил глаза на Мирона. Тот глядел в заоконные сумерки угрюмо, жестко.
Зарядил дождь. Петро включил дворники.
В это время они подъехали к переулку, в котором стоял дом Мирона. На прощанье Петро сказал:
– Ты тут не засиживайся. Стукнут – я реагировать должен буду.
– У меня справка. Плоскостопие.
–  Засунь ее себе в задницу. Теперь для докторов все здоровы: и хромой, и глухой, и слепой. Здоров к службе. И все.   
– Ясно.
Мирон вышел из машины. Прежде чем закрыть дверцу, наклонился, заглянул в салон.
– Слушай, а гривны за отмазку большие? Только честно.
– Большие. Таксу не я придумал. Сверху скинули.
– Ладно. Бывай.
Мирон и так-то все эти дни ходил по городу опасливо, с оглядкой, а после разговора с двоюродным братом стало еще тревожней. Но тут же, как это случалось с ним последнее время, тревогу сменила злость. Дождь, набирающий силу, словно подгонял его: давай! решай! пора уже!..
И Мирон решился.
Придя домой, первым делом позвонил Валентине. Сказал, чтобы она срочно приезжала к нему. Любовница стала ссылаться на больную мать. Мирон прорычал в трубку:
– Пойми: разговор серьезный, крайний! Ну, напои ты ее лекарством, снотворным, что ли!.. Уложи и пулей сюда.
Близость перемен так взбудоражила его, что он стал делать все одновременно: искать документы, жарить окорочка, перебирать одежду, прикладываться к перцовке. Пил, не закусывая. И курил беспрерывно.
В какой-то момент он присел на диван. Чуть не задремал от ударившего в голову спиртного. Но тут его ноздри неприятно защекотал запах подгорающего мяса. Мирон потер лицо руками, резко встал и двинулся на кухню. Там он выключил газ. Налил еще одну стопку. Выпил. Увидел свое отражение в открытой створке окна. Широко раскинул руки и запел:

Було в хлопця п'ять дiвок,
Було в хлопця п'ять дiвок.
До всiх залицявся, до всiх залицявся,
Сам один остався!..

Пел он так отчаянно и громко, что не сразу услышал: кто-то колотит в дверь.
– О! Валюха! – обрадовался  Мирон.
Вышел, пошатываясь, в прихожую. Открыл дверь.
Перед ним стояла девочка лет семи в желтом платье с красной птичкой на груди. Она не дотянулась до звонка, потому и стучала кулачками, что есть сил.
– Ты кто? – спросил Мирон.
– Бабушкина внучка, – строго пояснила девочка, – она сказала, чтоб вы не вопили, а то вам берданку дадут и босиком в Донбасс отправят.
– Понял, – тем же тоном ответил Мирон и на всякий случай выглянул за дверь, – а ну, иди сюда…
Он пропустил соседку вперед и зашел сам. Взял из вазы на столе горсть конфет, дал их девочке. Произнес заплетающимся языком:
– Это вам с бабкой за бде… бдительность.
Девочка сказала спасибо и ушла.
«Где же Валька? Чего телится?», – раздраженно подумал Мирон.
Он взял мобильный. Пальцы плохо слушались его. Мирон долго алекал, ругался, прежде чем услышал равномерные гудки. Женский голос ответил:
– Да. Ало.
– Ну, и че ты алекаешь?! Какого не шустришь, не звонишь?!
На другом конце помедлили.
– Ты же, вроде, сказал, что сам позвонишь.
– Сам, вроде!.. Какая разница?! Шустрить надо! Труба зовет! Все, я решил: мы валим в Польшу.
Снова возникла пауза.
– В какую Польшу?
  – В ту, где ляхи, блин!.. Слушай! Не включай дурку! Сто раз говорил. В этом… как его... в Калининграде у меня кореш. Он янтарь в Польшу толкает. Ему там свой человек нужен. То есть я. И тебе дело найдется. Это ж новая жизнь! Считай, счастливая! Сечешь?!
– Да… но…
Голос звучал неуверенно. Мирон заговорил напористей.
– Никаких но! Я тебе обещал с Гелькой завязать? Обещал? Все! Считай, что завязал. Достала она меня своим занудством… манда на цыпочках! Я ж ее еле вытащил отсюда. Так она и там ноет, дура!.. У меня уже вообще на нее не стоит! А про тебя как подумаю – аж штаны рвутся! – Мирон пьяно рассмеялся. – Сечешь? Чего тут ждать?! Пока меня поймают и, как телка, на бойню поволокут?! Ненавижу! Всех ненавижу!.. Вот ты, молодая-красивая… какого тут? В другую жизнь надо нырять, не бздеть! И ты, Валюха, не бзди. Да я!.. Это Гелька думает, что я лох какой-то. А у меня знаешь, какая заначка есть?! Знаешь?! У-у! Ей и не снилось… Мы и на первых порах будем жить там нормально. Короче! Если мать спит – пулей, бегом сюда. Столько всего перетереть надо…
Мирон выключил мобильный. Швырнул его на стол. Снова пошел к дивану. Сел и уснул.
Он так и не понял, что разговаривал не с любовницей, а с женой.

…Два офицера-сослуживца ожидали в приемной кабинета военкома Петра Андреевича Полуцыгана. Перелистывали бумаги на подпись. Переглядывались. Посматривали на часы, висящие на стене.
– Наверное, Петю нашего опять в суд тягают, – предположил один из них, капитан.
Офицер помладше, лейтенант пожал плечами.
– С чего вдруг? Только недавно мурыжили.
– Ты что, не слышал? Брата его убили. В новостях говорили.
– Да ты что?! – лейтенант развернулся к капитану лицом. – Когда? Как?
– Говорят, башку проломили. Прямо в хате у него.
– Твою мать!.. – Изумленно прошептал лейтенант и покачал головой. – Кому мешал? От жизнь-подлянка…
Офицеры вполголоса стали обсуждать это событие, поглядывая через открытую дверь в коридор райвоенкомата.
Подполковник Полуцыган все не появлялся.
Когда стрелки на часах показали тринадцать ноль-ноль, капитан с лейтенантом, как по команде, встали и пошли на обед.