Однажды старый Ли рисовал плошку с рисом. Просто так рисовал, для души. Когда ты столько лет расписываешь ширмы, все эти высокие мотивы — карпы в императорском пруду, взлетающие с цветов птицы, слива в цвету, одинокая сосна, горная тропинка, раскрывшийся пион — все эти общепризнанные красоты становятся привычными и пресными, как... Да как вот та самая плошка с рисом, если не сдобрить ее мясным соусом или квашеными овощами.
А обыденные вещи, те, что мы видим каждый день и не замечаем, — разве они не прекрасны? Чашечка сливового вина на лаковом подносе. Новая рубаха из неотбеленного шёлка. Стриженая голова трехлетнего мальчишки, только что в первый раз узнавшего, что такое ножницы для волос. Глиняный чайник, в котором уже бесчетное число раз заваривали чай. Гонг, с которым буддийские монахи расхаживают по дворам. Та сама плошка с рисом, наконец!
Плошка, которую так сложно нарисовать. Видна каждая отдельная рисинка, но, между тем, существуют они не отдельно, а все вместе. Совсем как Китай — страна, состоящая из тысяч и тысяч мужей, каждый из которых имеет свое лицо, но лишь все вместе они становятся лицом самого Китая.
Кисть старого Ли мелькала над листом бумаги, словно голубая стрекоза над гладью лотосового пруда. А сам старый Ли все глубже погружался в свои мысли, и плошка риса, нарисованная в сотый раз, уже почти не отличалась от настоящей.