Награды

Хотя Борис и Галина отметили золотую свадьбу, драгоценного духовного единодушия у них не было. Так, в просторной гостиной состарившегося вместе с ними дома один из восточных углов украшала большая древняя икона Спасителя, к которой с обеих сторон прильнули несколько новых образков Божьей Матери и святых. Стоя перед ними и грея душу у огонька лампады, часто молилась Галина. Вся южная длинная стена с одним окном была увешена алыми советскими и сравнительно недавними, отмеченными бело-сине-красной российской символикой, почетными грамотами Бориса. Эти награды хозяин дома считал главными «святынями» жизни.
В солнечное июньское утро Галина собиралась в церковь. Она, худощавая, еще довольно энергичная женщина, быстро приготовила завтрак для Бориса. Тот, проснувшись и разбудив тишину спальни вздохом-стоном, неохотно поднялся с кровати и поковылял на кухню. Подойдя к умывальнику, он своей тучноватой фигурой заслонил окошко, через которое приветливо просились в гости теплые и ласковые лучики.
– Боря, может, и ты со мной в храм? – спросила осторожно с нежностью в голосе Галина. – Ведь пора все же о душе подумать.
Супруга с волнением ожидала, что Борис, как уже бывало, раздраженно выпалит: «Ты снова меня хоронишь… Опять о своем храме начинаешь…» Но он вместо ответа лениво спросил:
– А много людей посещает церковь?
– Прихожан полный храм, – одаряя мужа приветливой улыбкой, сказала Галина.
– Народ-то хоть достойный? – зевнул Борис. – Нет бомжей, попрошаек, оборванцев, к которым и приближаться страшно?  А то я как-то проходил возле церкви и видел такого лохмотника…
– Прихожане, идя в храм, как и я, одеваются прилично, по-праздничному. Так что, пойдем вместе?.. – с затеплившейся надеждой спросила жена.
– Я еще не готов. Я горжусь собой, своими наградами, жизненными достижениями. А там ведь надо на колени становиться, склонять голову. Это для меня, пристойного человека, унизительно.
– Боря, родной, – улыбнувшись, объяснила Галина. – Не унижаться, а смиряться. Смиренный человек – это тот, который полагается на волю Божью, не имеет в сердце зла, ненависти, хранит в душе любовь… К тому же, как говорится в Святой Библии, Бог гордым противится, а смиренным дает благодать...
– Все это – красивые слова, – не соглашался супруг. – Таких людей не бывает. Попробуй скажи кому-то лишнее слово… Вот ты – церковная, об этом смирении, о любви говоришь, а меня порой так отругаешь… – занервничал он.
– Я, конечно, грешна и не всегда мне удается не допускать в сердце гнева. Но я стараюсь. А есть столь смиренные, праведные люди, на которых сама очень хочу быть похожей. Я тебе о таком истинно святом человеке расскажу. Обязательно. Лишь вернусь из церкви. Времени сейчас мало. Нужно собираться, одной, – вздохнула супруга. – А ты, мой дорогой, только не расстраивайся. Когда решишься, тогда и пойдем вместе.
Галина спешно набросила на голову светлый цветастый платок. Затем с благоговением зажгла погасшую у иконы Спасителя лампаду, помолилась перед своим скромным иконостасом и тихо скрылась за дверью. 
А Борис, отложив завтрак на потом, затянул пояс клетчатого дорогого халата и направился в гостиную. Там сквозь открытую форточку, заглушая птичье пение, громко лился колокольный звон. Он, зовя в Божий Дом, казалось, источается из бездонной непорочной сини неба, которую заволакивали седые тучи. Борис подошел к окну. За ним красовались, нарядившись словно на праздник, березы. На клумбе пышно цвели розовые пионы, по-ангельски белели ландыши, на него мило смотрели ненаглядные анютины глазки. Казалось, все деревья и цветы радуются этому звону, и от его благозвучия становятся еще прекраснее. Однако Борис не стал задерживаться у окна и уселся в старое мягкое кресло, которое ему всегда дарило покой и комфорт. Он и в пустом доме одиночества не испытывал. С ним был его главный «приятель» – телевизор. Борис тут же взял с подлокотника пульт, нетерпеливо ткнул пальцем красную кнопку и начал заинтересованно следить за информацией ведущих «Доброго утра» о современной жизни России. Но вскоре его взгляд невольно поманили главные сокровища жизни – награды. Почетные грамоты, будто на параде, выстроились в ряд и стали проплывать перед глазами. Усладив этим сердце, Борис с улыбкой ублаготворения продолжил смотреть телевизор. Он, как в сказке, даже не шевеля ногами и не поднимаясь с мягкого седалища, перемещался в разные удивительные уголки страны и мира. «Скольких открытий земного бытия лишает себя Галя из-за пустого времяпровождения в храме», – используя почерпнутую с голубого экрана «прогрессивную» лексику, размышлял хозяин дома. Однако, когда на любимом канале журналисты принялись возвеличивать «героев нашего времени», Борис, обуреваемый завистью, нахмурился. Он отвернул голову от телевизора и снова стал рассматривать награды, упиваясь незабываемыми моментами их вручения. В необыкновенной полноте и ясности, словно это было вчера, память сохранила похвалы, рукопожатия высоких чинов, аплодисменты. В гордо поднятой голове Бориса отчеканивались мысли: «Я – главный герой, я лучше всех…»
Вдруг сердце Бориса, переполненное самовосхвалением, пронзила незнакомая физическая боль. В груди все сжалось в неподвижный комок, даже в просторной проветренной комнате ему не хватало воздуха... В то же время тучи закрыли солнце, и пенсионеру показалось, что его задела холодная тень смерти. Страх, паника охватили все естество Бориса. В памяти, словно кадры кинохроники, быстро пронеслись и растворились в небытии картины его прошлой жизни. Перед дыханием смерти награды стали терять всякий смысл. «Они же будут никому не нужны, – в голове угнетающе заклубились мысли, усиливая боль. – Их снимут и…» Мучаясь от ужаса и бессилия, Борис сквозь пелену слез взглянул на экран телевизора. Там, как очередной сюжет, военный оркестр на одной из площадей Москвы играл веселый марш. Борису еще несколько минут назад представлялось, что он – центр вселенной. А тут получалось, что его жизнь угаснет и даже никто не заметит, кроме самых родных. И все эти музыканты как ни в чем не бывало продолжат развлекать население, не ведающее о нем, человеке, который «лучше всех». Он снова растерянно метнул взгляд в сторону наград. На него в ответ со старых советских грамот равнодушно смотрел Ленин, на губах которого застыла неуместная раздражающая улыбка. Борису ярко представилась картина его поминок, на которых пьяный сосед Яков лепечет:
– Быстрее наливайте, помянем Борю! Пусть земля ему будет пухом!.. А теперь споем… Ой, мороз, моро-оз!..
Бориса ощутимо пронзил сырой могильный холод. Ему стал противен демонстрирующий чужую благополучную реальность экран телевизора. Он его тут же отключил. Борис раньше не замечал мгновений стремительной жизни, а теперь каждая секунда, которую отмеряли висевшие над большой грамотой старые часы, становилась бесценной, затмевая все богатства земного мира. «Неужели это все?..» – подумал Борис, испытывая ужас приближения беспощадной и равнодушной к его заслугам воображаемой костлявой старухи с косой. Он стал растирать грудь рукой, будто пытаясь освободить сердце из невидимых уз. Как утопающий взирает на спасательный круг, так сейчас Борис посмотрел на икону Спасителя, лик Которого в это помрачневшее утро был едва различим. Словно тень нераскаянных грехов закрывала образ от него. Лишь, как огонек веры супруги, ярко горела лампадка. «Помоги мне, Господи, если ты есть, – прошептал Борис… – Но ты же есть… Господи, спаси меня… Я бы в храм сходил, но не знаю как… Господи, спаси меня от боли, от смерти…»
Впервые искреннее обращение к Богу Бориса прервал стук в дверь. Он повернулся и увидел, как в комнату, еле переступив через высокий порог, вошел белобородый немощный старик. Он был худой, как скелет. «Не хватает только косы в руках», – вздрогнул от невольно промелькнувшей мысли Борис. На тощем незнакомце висел черный мятый плащ, из-под которого в нагрудной части выглядывала серая клетчатая рубаха, а внизу просматривались темные штанины брюк и босые запорошенные пылью ноги. Старик перекрестился на иконы, затем перевел взгляд на Бориса и приятным, даже сладкозвучным голосом проговорил:
– Здравствуйте, добрый человек!
– Денег не дам, – по-прежнему держась за сердце, вместо приветствия ответил Борис и подумал: «Столько этих попрошаек развелось, житья от них нет».
– Помилуйте, радость моя, – сказал старик, – зачем мне деньги… Я и без них богат, – он вынул из кармана сухой кусок хлеба и спрятал обратно. – Слава Богу, все есть. Я зашел к Вам, Борис, с другой просьбой: покажите мне, пожалуйста, дорогу в храм Божий, а то заблудился в этих городских лабиринтах.
– Я не могу, сердце прихватило… – потирая рукой грудь, прошептал хозяин дома, на лице которого отражалась гримаса боли.
– Вот… а Вы говорите: деньги. За них даже здоровья не купишь. А Боженька и без денег исцеляет. И Вас скоро избавит от сердечной пустой боли. У меня тоже сердце постоянно болит и не просто так. За всех болит, – он дотронулся до груди кончиком указательного пальца. – Можно я присяду, – и непрошенный гость направился к креслу Бориса.
– Куда, куда тебя нес… куда идешь, – преградив свободной рукой путь старику и указав на табуретку, брезгливо простонал хозяин дома. – Сюда садись. Совсем меня доконаешь…
– Пошли, Господь, здоровья тебе, добрый человек, – душевно произнес странник.
От этих слов, будто от попавшего на сердце исцеляющего бальзама, всякая боль и немощь оставили Бориса. Но он не придал значения молитве старика. А, облегченно вздохнув, покинувший его недуг связал с «реакцией организма на перемену погоды». Борис снова почувствовал себя уверенно и с пренебрежением к непрошенному гостью подумал: «Галина говорила: приличные прихожане… Да это чучело поставь в огороде, ни одна ворона не подлетит. А с ним еще кому-то придется в церкви рядом стоять».
– А почему ты ко мне заявился? – спросил строго Борис. – Вон сколько соседей… – он кивнул в сторону окна, за которым, казалось, хмурь сгустилась еще больше.
– Так, – утирая накатившуюся слезу, ответил старик, – никто не знает дороги в храм…
– Ладно, ладно, до поворота проведу. Твое счастье, что мне в магазин надо… А ты, пока я буду одеваться, мои почетные грамоты посмотри. Где еще так много наград увидишь… Только ничего здесь не трогай… Я буду посматривать. Один такой уже приходил ко мне…
Борис взглянул на часы и отправился в спальню, где стоял шкаф с его новой и «приличной» одеждой. Он вернулся в гостиную в выглаженных белоснежной рубахе и черных брюках. Но странника у «стены славы и почета», к своему огорчению, не увидел. Тот стоял перед иконами и шептал молитву.
– Идем, а то у меня нет времени! – повысил голос хозяин дома и, посмотрев на часы, оторопел.
Они показывали то же время, хотя секундная стрелка по-прежнему отсчитывала мгновения.
– Да, так бывает, время может и подождать… – повернувшись, сказал старик. – Все в руках Боженьки. Он и времени хозяин.
Улица встретила Бориса и его «навязавшегося» спутника приятной прохладой и хмурым небом, повисшим на недалеких высотках города.
– Вы, родной, не переживайте, – сказал старик. – Солнышко сегодня будет прекрасное… Особое!..
– Я что, по-твоему, солнца не видел? – оскорбился Борис.
– Нет, такого не видели… – объяснил радостно спутник и несмело добавил: – А меня зовут Лука.
Борис только недовольно покрутил головой и быстрее зашагал по тротуару, оставив чуть позади странного старика. Впереди на скамейке у темного обветшавшего забора сидел его сосед Яков. Он, было заметно, уже «принял» с утра на расхристанную грудь грамм сто пятьдесят самогона, и его красное, заросшее щетиной лицо расплылось в довольной улыбке.
– Боря, привет! – весело воскликнул он. – Давай со своим другом ко мне, сообразим на троих!
Борис еще налег на ноги, отрываясь от Луки. Он, чувствуя, как загорается стыдом лицо, поздоровался с появившимся не вовремя соседом и тут же объяснился:
– Я не знаю этого голодранца. Как ты мог подумать... Я сам по себе… Я с вами, такими, не вожусь. Я – уважаемый человек…
– Ты смотри, какой министр выискался! Да чем ты лучше меня или этого бомжа?
– У меня десять почетных грамот, а у тебя, пропойцы, даже благодарности никчемной нет!
С этими словами Борис свернул с оживленной улицы в проулок и за поворотом подождал Луку.
– Пойдем здесь, где меньше народа, – сквозь зубы процедил он, с нескрываемым отвращением смотря на старика. – Хорошо, что я на этого алкаша попал, а если бы достойные люди увидели меня рядом с тобой.   
– Простите меня, родной, что я Вас чуть не опозорил, – взмолился Лука.
– Вот я попал с тобой и зачем согласился…
– Спасибо Вам, добрый человек, что не отказали, – ласково сказал старик. – За это Вам будет награда…
– У меня уже есть и не одна награда, а целых десять. Я же тебе показывал их.
– Я видел грамоты, а наград там не было.
– Так это и есть мои награды, – возмутился Борис. – Как же тяжело с глупым и темным человеком общаться.
– Вы, родной Борис, не злитесь. Их нет, потому что они не от Бога. На них столько слез людских, что моя душа чуть не захлебнулась в их горечи, – сказал печально Лука, а затем, отвернувшись от онемевшего Бориса, радостно воскликнул: – А вот и Дом Боженьки! Смотрите, как широко он двери открыл.
Перед остолбеневшим Борисом и счастливым Лукой возник во всем великолепии храм, который и на фоне серого неба празднично красовался. Он, словно облаченный в непорочную белизну стен, возвышал над земной суетой золотистые купола с такими же прекрасными святыми крестами. В него, поднимаясь по высоким ступенькам и крестясь, заходили прихожане.
– Благодарю Вас, добрый человек, – сказал Лука и, утирая слезы, пошел к церкви.
А Борис, не смыкая глаз, смотрел ему вслед. Опять сильно заболело в груди. Но не сердце, а закостенелая в пороках душа, которую всколыхнула обнаженная Лукой правда. Он не выдержал и догнал старика. Тяжело дыша, Борис, на этот раз почтенно, проговорил:
– Извините, а откуда Вам известно?.. Хотя не о том я сейчас... Я действительно не заслужил этих своих наград. Я… я – грешен… – мучительно произнес Борис, боясь, что Лука плюнет в его противную «физиономию». Но старик радостно улыбнулся, и его лица будто коснулся заоблачный лучик.
– Нет, нет, Вы мне своих грехов не открывайте, – с теплотой сказал он. – Для этого есть Таинство исповеди, где Вы перед Богом обо всем расскажете. Главное, что Ваша душа оживает… Не бойтесь заходить в храм, идите за мной.
– Мне теперь страшно лишь одного – своих грехов, – взволнованно выговорил Борис.
– Слава Богу, – еле слышно произнес Лука и повел Бориса в церковь по крутым ступеням, которые будто возносили его над прежней непотребной жизнью.
В храме толпилось много людей, среди которых Борис не смог отыскать глазами Галину. Его растерянный и беспомощный взгляд метался по сторонам и утыкался лишь в незнакомых прихожан. Он даже не замечал, кто во что одет. Зато осознавал: если бы сейчас открылось, в какое греховное отрепье облачена его душа, то и одежда Луки показалась бы чуть ли не царским облачением.
– Все эти бедные чада ждут покаяния, – тихо подсказал ему старик, кивнув на замершую в стороне большую очередь. – Вы, Борис, присоединяйтесь к ним и ждите встречи с Богом. Ведь только чистые сердцем Боженьку могут узреть.
Борис смиренно кивнул головой и примкнул к исповедникам.
– Юродивый Лука еще одну грешную душу привел, – услышал Борис женский шепот в стороне.
– Слава Богу, слава Богу… – сказала другая прихожанка.
Рядом с Борисом молодая женщина утирала слезы, размазывая их по милому личику. «Какая прекрасная, просто ангел, даже трудно поверить, что и она грешна», – подумал он. А сам еле сдерживал подступивший к горлу ком. Та память, которую Борис много лет скрывал от других и прятал от своей совести, легла на сердце мерзким несмываемым пятном, вызывая страдания. «Как отвратительно я поступил с Лукой, унизил, обидел этого святого человека, – укорял при этом себя еще не раскаявшийся грешник. – А он, посланник Божий, разбудил мою душу, указал на пороки, которых я раньше не хотел замечать». У исповедного аналоя Бориса, считавшего прежде авторитетами лишь заслуженных, умудренных опытом современников, даже не смутило, что его голову накрывает епитрахилью совсем молодой священник, годящийся ему во внуки.
– Я в семидесятые годы, – стал открывать горькую правду Борис, – работал на заводе… Состоял в партии… Я писал мерзкие доносы на работников, заявлял на коллег, которые со мной делились сокровенным, – слезы душили его, не давали говорить. – Мне лучший товарищ Вениамин по секрету сказал, что крестил в храме детей. Коллеги Игорь и Зоя поделились со мной радостью о венчании в церкви. А я, неверующая душа, на них заявил партийному руководству. После этого мне с почестями вручали грамоты, а в личном деле моих друзей появились выговоры, их лишали тринадцатых зарплат, премий… Да и в ельцинское время натворил я зла... Порвав с компартией, стал в угоду криминальным хозяевам того времени хаять свое прошлое, своих друзей, коллег по партии. Без ненависти не мог произнести названия прежней огромной Родины «Советский Союз». За личную поддержку строителей «новой счастливой страны» получал очередные, но уже другого цвета почетные грамоты. Только сейчас понял, что за этими красивыми наградными бумажками я не замечал уродливой трагедии, когда границы разделили православных, народы, семьи, братьев и сестер. Эти грамоты для меня теперь как иудины сребреники…
Когда закончилась исповедь, Борису показалось, что освободился от невыносимого многотонного груза. Душа будто выбралась из грязи на свет Божий.
Борис молился на Литургии и знал: Бог есть и Он рядом. А когда вместе с недавними исповедниками подходил к чаше, то встретился с Галиной, которая с трудом сдерживала слезы счастья.
– Слава Богу. Наконец-то… – прошептала она.
После богослужения, когда большой людской поток двинулся к выходу, сужаясь в дверном проеме, Борис увел Галину в сторону, к лавке:
– Мне нужно сделать еще одно неотложное дело.
И совершенно забыв о продовольственном магазине, в который изначально шел, и не жалея пенсионных денег, стал покупать дорогие иконы в золотистых киотах. Только сложив аккуратно образы в большую матерчатую сумку, он с Галиной направился в притвор. Смотря вправо-влево, Борис искал старика и вдруг замер, задержав супругу. На одной большой старинной иконе изображенный святой привлек его внимание и остановил живым взглядом.
– Галя, скажи, пожалуйста, а кто это?.. – спросил он.
– Это святой Борис, которому я всегда молюсь, приходя в храм. Он – твой небесный покровитель.
Борис искренне перекрестился и благоговейно поклонился перед величественным ликом. Когда он повернулся, то увидел перед собой Луку, лицо которого озаряла улыбка. Обрадованный Борис хотел попросить у старика прощения, но тот, опередив его, душевно, как родному, сказал:
– Прости меня, брат Борис, и помолись обо мне, грешном и недостойном. Ты ведь теперь – святой.
– Да, нет… нет… я… – растерялся Борис.
– Ты – прекрасный человек. Я так рад за тебя. Теперь со спокойной душой можно отправляться в путь.
Лука признательно приложил руку к сердцу и быстро зашагал на улицу.
– Это посланник Божий, – стал объяснять Галине преобразившийся до неузнаваемости супруг. – Это он меня привел в храм.
– Вот об этом юродивом Луке я и хотела тебе рассказать, – призналась, любуясь Борисом, жена.
– Теперь это лишнее. Я его, святого, как никто, узнал сегодня в живом общении.
– Нет, не все, Боря, ты знаешь. Этот человек, который ныне отвечает на зло добром, в прошлом – директор очень крупного завода. Предприятие досталось ему в бандитские девяностые. Но однажды, как говорят, Михаил, так его тогда звали, увидел сердцем Бога и слезно раскаялся в тяжких грехах. Все нажитые незаконно богатства стали обличительно напоминать ему о злодеяниях. Он продал завод, а на вырученные деньги построил больницу для деток. Сам, порывая с криминальным прошлым, даже имя сменил. С того времени живет, где придется, молится за всех и помогает грешникам найти путь в Дом Божий.
– Какая вера, какая любовь к Богу и ближним! – сказал с искренним восторгом Борис.
Супруги в таком духовном общении вышли из церкви. И тут тучи рассеялись, и показалось, как светлый знак свыше, яркое солнце. Оно как-то особо расцеловало лучиками Бориса, щедро даря ему тепло и ласку.
– А ведь Лука знал, что меня будет встречать такое радостное солнце, – словно отвечая светилу, сиял Борис. – Оно, действительно, проникло мне в душу и согревает, освещает ее. Оно от Бога.
Борис и Галина, любуясь нерукотворной красой Божьего мира, шли из храма в свой дом, который, они знали, станет теперь домашней церковью. Войдя в жилище, Борис первым делом снял со стены все свои потерявшие для него ценность, а точнее, напоминавшие о прежних грехах грамоты. На их место он, радуясь судьбоносной встрече с Богом, повесил святые иконы и, обращаясь к супруге, с особой нежностью и лаской сказал:
– Вот теперь, любимая, мы будем жить с тобой душа в душу.