Альпинист Михайлов давно уже не матерился, даже мысленно, потому что думать было почти так же тяжело , как и говорить.
А говорить он больше не мог, мог лишь мычать и хрипеть - совсем из последних сил.
Впрочем, от мыслей все равно деться было некуда, и они неизбежно вползали в голову, словно тягучие слизняки, расползались, шевелились в голове, иногда растворялись в мозгу, иногда нет.
Казалось, что он видел их наяву, перед собой - в виде тех самых слизняков, которых он периодически сблевывал на снег. Кислорода в воздухе было ничтожно мало, что, видимо, и давало этим никчемным выродкам подсознания вдруг обретать секундные очертания плоти, резвиться на снегу, спорить друг с другом, даже кусать своего хозяина. Если, конечно, человек, особенно в таком состоянии, является хозяином своих мыслей.
Но это было совсем неважно, ибо никчемно.
А вот то, что было важно, не было забыто, тяготило даже сейчас, несмотря на лихорадку, безумие, неизбежную и скорую смерть.
Важным было лишь одно - Цель , к которой шел много лет, карабкался, но вначале не по скале, а по жизни - ввязываясь в непонятное, рискуя многим и пожертвовав всем иным - лишь ради одного, безумного, главного - дойти, добраться, взойти на вершину, чего бы это не стоило. Покорить Эверест.
И вот он здесь, мечта почти что сбылась и возможности что-либо изменить уже нет, как и нет пути назад. Конечно, это было очевидно и раньше, но сейчас стало невозможным чисто физически - усталость, голод, лютый мороз почти доконали его, и обидней всего было то , что все произошло в тот момент, когда цель уже была видна, ощутима, достижима - и вот именно сейчас все пошло прахом...
А с самого начала все складывалось довольно неплохо. Почти без затруднений прошел он первую часть пути - погода была на удивление благоприятна и даже лед на коварной реке Кхумбу оказался вполне крепок, что позволило ему быстро пройти напрямик к базовому лагерю, где можно было переночевать.
Все его дальнейшие планы порушил ураган, неожиданно налетевший среди ночи и вмиг разметавший лагерь со всеми его обитателями. В пропасть унесло и его палатку, туда же отправился кислородный баллон и маска....
Сам он чудом вынырнул из снежной ловушки, где должен был сгинуть вместе с другими, удалось даже спасти кое -что из вещей, и несколько дней после он карабкался дальше один, несмотря на неутихающий ветер, слабость, немилосердный мороз...
Он даже смог добраться до перевала Трёх ступеней - последней точки перед Вершиной - но тут очередной порыв ветра остановил его уже окончательно, сбросив со скалы на склон, унеся в никуда рюкзак с остатками продовольствия и всей снарягой...
Он выжил и на этот раз, забившись в
ледяную щель у скалы и кое-как отгородившись от ветра и снега обрывками чьих-то спальных мешков, которые нашел тут же, в этой дыре.
Здесь он и провел последние свои часы, наблюдая за возней мыслей на темном снегу. Иные из них, выпадая вовне, обращались в слова на непонятном и неприятном языке.
Слова и мысли выстраивались рядком, и, как антропоморфные муравьи, понуро устремлялись прочь, во тьму внешнюю, где вздыхало и возилось Нечто - оно-то и прининимало их, поглощало в себя - молча, как всегда молча...
Что это было за Нечто гадать было незачем. Местные ли боги - дэвы, или асуры - все равно чужие, недобрые, или души сгинувших альпинистов, уставших скучать в этих горах, или просто звери, которых не может быть...
Но скорее всего это была сама смерть , которая решила принять его вот так, постепенно, вначале поглотив мысли, потом слова, так и оставшиеся непонятыми, а после - остатки чувств, разума, память -все то, что и составляет душу человеческую, а тело не нужно никому, даже смерти, оно и останется навеки на склонах этих чужих, проклятых, Богом забытых гор...
Очнувшись от полусна, он выдавил себя из- под слоя теплейшего снега , шевельнул носом -и уткнулся в блестящее, зеркально-матовое стекло скафандра то ли водолаза, то ли космонавта, которого здесь не могло быть...
Осоловев, он уставился в это стекло , ожидая увидеть там отражение своего лица, ведь, что бы это ни было, стекло должно отразить живое - а он же был еще жив... Но лица видно не было. Вместо него в матовой глубине созерцался череп мумии трупа, обтянутый местами полопавшейся желтой кожей с клочьями рыжих волос .
Давеча, спасаясь от урагана , он умудрился расположиться прямо над трупом одного из бедолаг, так же как и он, когда-то не дошедших до Снежных вершин. За ночь снег подтаял, отступил, обнажив шлем на голове трупа и огромные альпинисткие очки, так похожие на стекло скафандра одного из будущих покорителей космоса, которым суждено будет вечно лежать в горах и пустынях неведомых далеких планет...
Тут же рядом из снега торчал синий альпинистский ботинок, а неподалеку обнаружился рюкзак.
Михайлов зачем-то дернул за лямку, и рюкзак неожиданно легко вынырнул из под снега.
Это был невероятный , странный и невозможный подарок. В рюкзаке трупа обнаружилось, помимо ерунды и праха, то, без чего никакое восхождение было невозможно и чего лишил его ураган- ледоруб, альпинисткие крючки, тросы. Собственно, этого было вполне достаточно, чтобы попробовать...
Неожиданно безумие слегка отпустило его, и он даже смог загнать остатки мыслей обратно в голову. Они заползли туда нехотя, как пойманные змеи, улеглись в извилинах мозга, замолчали, развоплотившись, снова став плавным, тягучим потоком.
Самое интересное было в том, что и окружающая действительность тоже потихоньку начала приходить в себя. Утих ветер. Неожиданно явилось чистейшее, иссиня синее, как ботинок мёртвого альпиниста, небо.
Великий змей Мучалинда, словно устав наконец шипеть и извиваться, производя ураганы и бури по всей округе, лег по вершинам горных кряжей, слившись с лентой реки, став снегом и скалами...
Братьям великанам Самбу и Пхумбу тоже наскучила их бесконечная драка-пляска, от которой сотрясалась видимая вселенная, рушились горы и гудела земля... Решив передохнуть, они просто взялись за руки и застыли двумя высоченными кряжами, успокоились и уснули до времени.
Вершина была рядом. Вершина была здесь, до невозможности близко, существуя в чистейшем, неподвижном пространстве. Никогда цель не была так красива, так близка. Так реальна. Так ясна. Так доступна.
2.
Альпинист Михайлов сделал первый из последних своих шагов. Он воткнул клюв ледоруба в склон. Судорожный рывок вверх. Шаг.. Еще выше , еще, еще...
Удивительно, но под конец он , кажется, обрел власть над горой. Она конечно, так и не желала покоряться , извивалась под каждым ударом альпенштока, вздрагивала, буквально взбрыкивала под ним , пытаясь исторгнуть чуждую плоть, но с какого-то момента вдруг разом затихла, словно покоренное и изнасилованное существо, и лишь иногда подрагивала - обреченно, бессисильно.
С каждым разом движения его становились все увереннее , но чем ближе он был к вершине, тем меньше у него оставалось сил, словно он платил за этот подъём какой -то частью своего существа, оставляя здесь всего себя без остатка, полностью, навсегда...
Последние немыслимые шаги. Взмах ледоруба. Подъем. Осторожный, длинный, почти пустой вздох... еще взмах.
Ледоруб, пройдя сквозь пустоту, уткнулся в горизонтальную плоскость вершины. Есть!! Он поднял руку- а выше ничего уже нет! Немыслимое произошло! Он на вершине! Из последних сил забросив себя на наверх, он повалился на спину и просто смотрел в небо, которое теперь стало ближе ровно на 8848 метров.
Никого на всей земле сечас нет выше чем он. Если только самолеты выше летают... Но никаких самолетов нигде нет, а он - есть, он -здесь, он дошел, и он сейчас выше всех на земле.
Кое-как встав на карачики, он, тяжело хрипя оглядел вершину, что называется, в упор . Снег здесь был густо утоптан следами предыдущих покорителей. Тут же был воткнут японский флаг, рядом с ним торчал флаг Израиля и еще несколько флажков и вымппелов валялись в снегу, рядом с буддисткими гирляндами и прочим тряпьем, которое зачем-то понатащили сюда.
Он точно знал, что этих японцев уже не было в живых - их группу, заночевавшую после спуска с вершины в базовом лагере, разметал и скинул в пропасть тот самый ураган...
Он видел одного из доходяг -японцев, умирающего на обочине тропы, но прошел мимо, хотя тот, кажется , даже звал на помощь.
Помочь ему, конечно, было нельзя. Смалодушествовать, остановиться, сойти с тропы - значило не только умереть самому (что было почти неизбежно), но и лишиться главного - надежды, пусть призрачной, дойти. ..
Он впервые испытал нечто похожее на гордость. Теперь он мог смотреть не на вершину, а с нее!!
С такой безумной, невероятной высоты должно было быть видно полмира - мерцающие пятна городов, синяки озер, край далекого океана...
Но ничего этого не созерзцалось. Кругом торчали лишь горы и скалы. Четко были видны очертания скованой льдом реки Кхумбу.
Еще какое то время он просто постоял на карачках, тупо уставившись на японский флаг и страшно хрипя- как подыхающий пес.
Прошло еще несколько секунд. Вот и началось.
Резкий порыв ветра сбил его сног. Похоже, близнецы Схамбу и Пхумбу решили проснуться! Один из них где-то раздобыл бубен и начал бить в него - все сильнее и сильнее, все чаще и чаще. Тяжко было всем , кто слышал эти удары. Ветер усиливался с каждой секундой. Со стороны Непала надвигалась белесая непроглядная мгла. Очень скоро все потонуло в темно сером ледяном мареве.
Вот и конец.
Даже и без всякого урагана ему вряд ли удалось бы продержаться тут более минут десяти. Но и этих минут ему отпущено не было.
Напоследок оглянувшись, он вдруг заметил, что неподалёку от него, у другого края вершины, находится странная груда камней, очень похожая на большую собачью конуру. А ведь можно забиться туда и попробовать переждать бурю...
Собаки не выгонят его, тем более что их там конечно нет, потому что откуда на Эвересте собаки.
Невероятным манером, под безумным ветром он смог буквально перекатиться туда, к этой груде камней
Там он понял, что никакая это, конечно не конура. Сооружение больше походило на небольшой каменный сарйчик сложенный из гладких , похожих на кирпичи камней и покрытый заледеневшнй пологой крышей.
Ничего подобного здесь конечно тоже никак не могло быть, но спорить с реальностью ему не приходилось. С трудом ввалившись во внутрь сооружения, он на некоторое время затих. По крайннй мере, здесь не было этого ветра...
В полу у противоположной от входа стены, он увидел небольшую дверцу или, скорее, люк, и оттуда, сквозь щели, пробивалась, мерцая, слабенькая полоска света!
3.
Он открыл этот люк и просунул туда голову. Видно ничего не было, но отступать было некуда, и он перевалившись, сполз в этот люк , буквально рухнув вниз всем своим невеликим весом вместе со всей амуницией, костями и черепом, рюкзаком , ледорубом...
К счастью , падать оказалсь не высоко. Можно даже сказать что он не упал, а просто съехал вниз, и, оперевшись ногами в стены, принял позу полусидячую, в которой тут же и заснул, но не навсегда.
Через пару минут сознание вернулись к нему и он на некоторое время впал в состояние внутренней тишины и безмолвия, или выражаясь по русски, исихии.
Наверху бесновалась буря, резвились недобрые божества, безумные братья били в свой чертовский бубен, а здесь, в небольшой подчердачной комнатке, которой не может быть, ничего этого не ощущалось, и даже стены почти не тряслись.
Где -то в углу комнаты мерцала люминесцентная лампа. Света ее едва хватало, чтобы увидеть неширокую лестницу, уходящую куда-то вниз.
Подремав еще пару минут, он резко вскочил, решив идти по этой лестнице, куда бы она ни вела.
Удивительно, но оказаашись здесь, он стал чувствовать себя гораздо лучше. Стали возвращаться силы и даже обмороженные пальцы на ногах перестали так невыносимо болеть.
Не то чтобы он сразу стал здоров и бодр, до этого было еще очень далеко, но и доходягой перестал себя ощущать. Даже появилась надежда выжить.
Впрочем - и он это вполне осознавал- гораздо вероятнее было то, что он, наоборот, уже умер, и все происходящее это лишь странные видения души, начинающей свои скитания в области Бардо...
Как бы там ни было, но лестница непременно должна привести к выходу, рассудил он. Если, конечно, это не лестница в ад. Тогда она может и вовсе никогда не кончиться.
Однако деваться было не куда и он двинулся по лестнице вниз. К счастью, идти пришлось недолго. Вскоре он оказался у двери, которая не была даже заперта. Он открыл дверь и вошел в внутрь.
С этого момента Михайлов решил ничему не удивляться и не пытаться ничего понять. В конце концов не важно, где существуют окружающие его образы - у него в мозгу, в области Бардо или в так называемой реальности. Важно лишь то, что он может их видеть, а значит - не все потеряно.
Помещение, в котором он оказался, было довольно просторным и по первому взгляду напоминало холл гостиницы. Стояли кресла, какие-то шкафы.
В углу , как полагается, располагался рецепшен, за которым царила объемная женщина негритянской национальности.
Увидев его, она вдруг захохотала хохотом визгливым, длинным, истеричным .
-Еще один хрен с горы! -приветствовала она его, перестав хохотать. -Своим ходом что ли шел?
Поскольку промолчать было бы все- таки невежливо, он попытался что-то сказать, но вместо этого захрипел и закашлялся, харкнув кровью прямо на ковролин.
Не обратив на это никакого внимания, женщина продолжила:
-а через нас чего не пошел? Тут давно уже ходят все кому не лень. Вчера вот евреи проходили, раввина с флагом несли.
- Уу! - смог произнести он. - И чего?
- Сели на лифт и уехали в свой Израиль!
На это Михайлов уже ничего не сказал, но вид и имел настолько растерянно слабоумный, что странная женщина вновь захохотала, по негритянски извиваясь и тряся телесами над рецепшеном. Показалось, что она сейчас просто пустится впляс от смеха. Так и произошло.
наплясавшись вдоволь, она рухнула в кресло и проурчала
-Ну что встал?! Садись в лифт и езжай в свою Голландию!
Не договорив, женщина захрапела.
Осторожно, чтобы не разбудить фурию, Михайлов миновал рецепшен, оказавшись возле дверей лифта. Панель вызова переливалась множеством разноцветных кнопок, на каждой из которых было написано название страны.
Преодолев соблазн уехать, и в самом деле, в Голландию, он нажал кнопку с надписью Россия.
Через некоторое время двери лифта открылись и он вошел в кабину. Теперь среди множества кнопок с названиями городов предстояло отыскать родной Воронеж. Нужная кнопка отыскалась между Одессой и Архангельском.
Он нажал на кнопку, и кабина ухнула вниз.
Несмотря на некоторую внешнюю старомодность, кабина развивала внсьма приличную скорость, от которой временами закладывалр уши.
Кроме того, оказалось, что лифт этот мржет передвигаться не только вертикально вниз, но и в бок, и наискось, практически в любом направлении. Скорее всего, кабина двигалась,используя систему древних тоннелей, которые , как известно, проложены в незапамятные времена под поверхностью всех земных контигентов, и по которым можно попасть , практически, в любое место на поверхности земли.
И вот лифт замедлил движение и плавно остановился. Двери открылись и извне волной накатила жара. оказалось, что вход в лифт был оборудован прямо на пляже, неподалеку от холла многоэтажного отеля, из кабины можно было увидеть море, участок набережной, обнажённых заглрелых людей на ней....
Он уже решился выйти и броситься в это море, прямо так, как есть , во всем альпиниском снаряжении, забыть обо всем и не дожижаться никакого Воронежа....
Но в этот момент в лифт вошли двое невысого роста бритых наголо почти одинаковых молодых людей, с увсистыми золотыми крестами на крепких шеях. Двери закрылись и лифт продолжил свое движение. Не проронив ни слова, братья сразу сели на корточки и принялись лузгать семечки. Через полчаса они вышли где то в Сургуте, как были , в плавках и шлепанцах...
Как видно, пространство под землей было оргагизовано несколько иначе чем на поверхности, да и расстояния там были совсем другими.
Во всяком случае тычячи и тысячи километров разделяющие города лифт преодолевал за считанные минуты, максимум десятки минут...
Лифт сделал еще пару остановок. Вначале в Магадане, там прямо из здания городской администрации в лифт вошел небольшого роста лысый дядечка в плащ-палатке и высоких , болотных сапогах. Дядечка поставил рядом с собой огромное ведро с бултыхающейся , свежепойманной рыбой и с упоением , смачно, словно разливая от всей души уху по тарелкам, принялся рассказывать об особенностях рыбалки в Магаданской области.
Под Юзовкой лифт сделал еще одну остановку, чтобы забрать высокого с безупречной выправкой военного в старинной золотопогонной форме.
Военный внимательно оглядел пртсутствующих , посмотрел на извивающихся в ведре рыбин и сказал:
- А в Северском Донце рыб нынче лучше не удить... Да-с...
После этого никто больше не проронил ни слова. Военный вышел в Петербурге, дядечка с рыбами посеменил влед за ним.
И вот лифт сделал последнюю остановку. Двери открылись и Михайлов оказался в своем родном, с детства знакомом ему подъезде.
Лифт безошибочно и довольно скоро (все путешествие вряд ли заняло более 2 часов) доставил его в родной город, в нужный подъезд прямо к дверям его собственной квартиры!
Вывалившись на лестничную площадку, альпинист Михайлов слегка загрустил.
Казус состоял в том , что как раз его квартиры на своем месте и не было! Никакой ошибки быть не могло - это был именно его подъезд, и две соседние квартиры были на местах, и даже оленьи рога, невесть кем еще в незапамятные времена прибитые под потолком никуда не делись, а вот его тридцать третьей квартиры не было.. И даже следа от нее никакого не наблюдалось, а была лишь выкрашенная зеленой , кое- где давно облупившейся краской стена.
У стены этой было навалено хлама - стояли старые санки, валялись какие- то бумаги, торчал сухой фикус .
Порывшись в куче макулатуры, он выудил оттуда номер "Воронежской правды", относительно свежий.
- Сейчас-то все и выяснится!- почему-то решил он.
И точно, на последней странице газеты нашлось кое-что интересное. Это была заметка, наподобие некролога, извещавшее о его, Михайлова, героической смерти на высочайшей вершине мира. В заметке описывалось, как он , прервав свое восхождение, пытался спасти попавшего в лавину японского альпиниста - тащил его на себе из последних сил, но стихия оказались сильнее - оба замерзли в урочище Кангешунг.
От прочитанного его неожиданно стошнило прямо в горшок с останками фикуса. Впрочем, тошнота вскоре прошла, а на ее место пришло чувство, похожее на умиротворение.
Михайлов аккуратно положил газету обратно, на кучу хлама. Сделал несколько шагов по ступеням. Застыл посреди загаженной лестницы.
В этот момент началось Изменение. Это изменение происходило не где-то во вне, а только в нем самом, в его сознаниии, и это было вне слов, просто все вдруг словно стало на свои места, все стало понятно...
Конечно, так и было -он замерз и сгинул неведомо где, но точно также верно и то, что он, не кто- то другой, а именно он сам - стоит сейчас в подъезде родного дома- улыбается, что -то бормочет...
И это не два разных человека, и даже не два разных варианта судьбы, а часть одной и той же реальности единого, неращепленного времени - а вернее, той реальности, которая и является его источником, его первопричиной...
Все это стало вдруг абсолютно очевидно, несомненно и даже не очень -то уже и важно, тем более, что ему начали открываться вещи и повеселее.
Закрыв на мгновенье глаза, он осознал,что можно смотреть и внутрь себя. Тут же стало ясно, что ни внутри , ни вовне и вообще нигде никакой пустоты нет. В прозрачной, молочно- матовой мгле существует лучезарный живой поток. Похожий на мыслящий сгусток, похожий на маленький живой огонек. И этот сгусток, этот неведомый живой шарик и есть самое родное, самое дорогое, что может быть у него. Но Это было и самым дорогим во всем мире! самое хрупкое , самое малое. Но и самое крепкое. Единственное и безбрежное.
Он даже рассмеялся, ведь Чудо было теперь насегда его! Но хотя оно было даровано ему насегда, это не значило, что он не может потерять Его. Значит ему надо беречь Его, хранить Его!
Он смог увидеть Его, он смог оградить Его ладонями. Чудо трепетало рыбкой, Чудо заиграло лучиком, Чудо засверкало жемчужиной!
Самое важное, самое главное во всей вселенной трепетало у него в душе, жило, смотрело и... улыбалось, светилось первой улыбкой младенца...
Дитя человеческое, Ты теперь здесь!
Посреди большого города, среди многолюдства и суеты стоял человек, мало похожий на нормального. На нем был изодранный альпинисткий костюм, сильно покоцаный шлем и очки. Их он, впрочем, сразу выбросил прочь.
Лицо его, покрытое клочьями щетины, местами седыми, выражало смесь недоумения, боли и усталости, но это было внешнее, а внутри него улыбался ребенок и никакой боли уже не было.
Выбросив ледоруб и шлем в ближайшую урну, он двинулся вперед по центральной улице города.
2018-2022