«И – счастье – Белый Лебедь
плывет в голубизне...»
Из стихотворения автора
«Летняя гроза», 1984
1.
Когда молодой человек, слоняясь кругами вращательно, а то и взад-вперёд поступательно, окончательно решает, что ему пришла пора «хватит быть одному и жениться бы…», с ним обязательно происходит нечто странное. Почему странное, – для всех наблюдающих со стороны видно оно невооружённым глазом, а почему – нечто, потому что поди-ка ты разберись, поди-ка пойми и определись конкретно, – и что же оно там происходит, а?..
Возьмём, к примеру, рыбью личность горбуши. До наступления этой самой поры слоняется обыкновенного очертания особь без особых примет и опознавательных знаков: бревно-бревном, ботва-ботвой. Акселерат, как по-научному говорят опытные кадровики: не был, не владеет, не имеет, не избирался. Плавает этот друг день-деньской, сунет руки в брюки и, никакой тебе ответственности. Молчит немтырь, как рыба об лёд, а то сложит губы дудочкой, и будто посвистывает в среду обитания. Поведения в обиходе незлобивого и даже где-то жалкого: стукнут по носу – утрётся, пошлют подальше – направится. Одним словом, личность по известной формуле «три по»: “поди-подай-пошёл вон”.
А уж когда пришла пора-а... Конечно, она приходит с восходом на горизонте необыкновенного предмета внезапного и слепого – до потери пульса – обожания. И позволительно вас спросить, почему так явно преображается серая, как штаны пожарника, ботва акселерата? куда девается и уплывает олимпийская бесчувственность бревна? У вылупляющегося Без-пяти-минут-Жениха вдруг проявляются и блестят-сверкают, как натёртые оливковым маслом воинственные живые доспехи качк;-культуриста. На спине соискателя вырастает замечательный горб, на котором перенести ему любые жизненные передряги и перенагрузки пара пустяков, или, как говорят сегодняшние эстеты, – «что два пальца об асфальт!». Хищно искривляется линия рта, не то, что палец, копыто в рот не клади. Это уже и не рот, а скорее, пасть серьёзного калибра с нешуточными амбициями её обладателя. Спросите у него в это время, и, если он вам предварительно не откусит чего напрочь, то твёрдо и с чуть ли не полу-наглым вызовом ответит, что он и сам пройдёт и подругу свою проведёт по всем крутолобым порогам, с которых будут пытаться их смыть как любопытные, так и прочие, тем более, – остервенелые прозаики жизни. Проведёт до того места, где на должной высоте, в смысле – глубине, и построит достойное и счастливое икромётное гнездо своей ячейки. Уже и советы со стороны доброжелателей – прямых и обратных – он будет воспринимать, процеживая их через невесть откуда взявшийся реликтовый боевизм. Который не предаст и не изменит самому древнему завету души и глубинному инстинкту, вооружённому вполне реальным инструментарием вечного продолжения. Да и сам предмет обожания об эту пору времени зря не теряет, прихорашивается, расцветая по форме и содержанию, в соответствии с быстротекущим изменением себя в общественной формации. Всё более усугубляется полнота и раскручиваются обороты внезапной ответной страсти, подвигая её к недоступному для чужого глаза взаимопроникновению, за которым, знающие говорят, жизнь – блаженства несказанного...
А какое же в этом Виталькином новом городе было обилие женского живца! Его стаями запускали в растущий на глазах город кадровики разных служб, чтобы заинтересовать, а затем и удержать молодых специалистов мужеского пола! В основной массе в косяках преобладали укомплектованные разными дипломами девчонки, в то же время уже и специалисты готовые. Были и попроще, но и те, и другие – весьма и весьма симпатичные, через одну на другую были явные красавицы. (Теперь говорят – «модели»; не понимаю, я всё время «модели» связывал исключительно с неодушевлёнными предметами: модели обуви, модели одежды, но чтобы прислонить слово «модель» к живой женщине, простите, это ни в какие ворота!..). Была у них пора яркого и необузданно притягательного цветения, в этой самой прекрасной половине человечества. Виталька, диалектик от рождения и прагматик по воспитанию средой, понимал, что по третьему закону Ньютона – про действие и противодействие – он и сам в живцах пребывает. Поэтому, рассекая женские косяки, он частенько ощущал на себе чувствительные и томно-задумчивые покусывания отдельных особей – молодых «сеголеток» типа: «Вы такой шатен, а глаза голубые… как вы добились, не расскажете ли»? Или: «Ой, а у меня оказывается два билета в кино, выбросить что ли второй или как?..»
Не лишенный природной любознательности, Виталька бывало, и притормаживал в косяке приглядеться-познакомиться, но ненадолго. А затем двигал дальше, смутно понимая, что где-то, кажется, уже близко – единственная и неповторимая… Она – цель.
2.
Виталька, как только вышел на цель, тут же, не сходя с места, скоропостижно влюбился и тут же решил жениться. Он, молодой специалист с высоким образованием столичного строительного предназначения, второй год ответственно работал мастером на секретной стройке закрытого города в красивом крае большой страны. А его будущая избранница после окончания профтехучилища, работала портнихой в закрытом ателье того же города, который строил Виталька. Он числился по хозяйству Алексея Николаевича Сперанского, успешно управляющего строительно-монтажным управлением – СМУ в простонародье. На улице Советской было два общежития: мужское и женское, в котором Виталька и предмет его обожания жили на одном – пятом этаже, но…в разных домах, обращённых фасадами друг другу, – через самую, что ни на есть эту улицу.
Алексей Николаевич пока не догадывался о своём обязательстве перед будущей ячейкой, как и о задуманном намерении подчинённого лица такую построить. Виталька для себя решил твёрдо, что каждый из двух вопросов: женитьбы – раз! и получения собственной квартиры (пусть – комнаты на первый случай) – два! уже решён положительно на 50 процентов. Расчёт был точен: Виталька был уверен на 100%, но ни его избранница, ни Алексей Николаевич, пока не были в курсе.
3.
Вы, читатели, – люди умные и уже прекрасно поняли, что спрашивать первого встречного-поперечного, как называется этот город и сколько отсюда до вашего, скажем, Сан-Франциско или Моршанска, неприлично; вслух имя города в устном виде могли называть только самые верхние, а какие пониже, вроде как расконвоированные, или другим способом проверенные жители-строители, так эти были под официальную расписку ознакомлены, что настоящее письменное название города им не известно и что в течение N лет (в зависимости от секретности данного конкретного трудящего) они, эти трудящие, хоть тверёзые во сне, хоть поддатые на стороне, его случайно не произнесут, не будут узнавать и откликаться всяким типа землякам или прочим подозрительным ненашим провокаторам. Но, если кто вдруг пошатнулся, несмотря на собственноручно подписанную форму, тем более, и особенно, если кто пошатнулся не в первый раз, того просто выставляли за КПП как неоправдавшего. Без содержания и без выходного пособия. Просто – под микитки, и – за колючку. Блюли чистоту.
Сверху сказали, и по просьбе сознательных трудящих город называли вполголоса, коротко и с маленькой буквы, – социалистический, а ещё допускалось в обиходе трудящих, из экономии времени, говорить ещё короче: соцгород и всё. Рядом строился и другой секретный объект, – адмгород, полное название которого всуе тоже не разглашалось; а чуть подальше – обыкновенный завод химических удобрений для летательного или летального (всё время путаю) топлива межконтинентальных и международных отношений. Здесь обогревались теплоэлектростанцией, которая по мощности, говорят, превосходила Францию и Монголию вместе взятые.
Какое же это было исключительное время! Оно заключало в себе вроде как бы самое справедливое начало всех времён и народов. Заключённых по разным поводам к этому времени из здешней зоны, соответственно обустроенной, вывели по вдумчивому решению, а кого и просто выпустили в окружающую среду за нерентабельностью кормить. В зону надо же было кого-то запускать: не должно же такое предприятие простаивать… И запустили уже не по плохому для общества поведению, а по чистому, хотя и туманному, зову сердец, неравнодушных к запаху тайги. Согласитесь: две большие разницы, – одно дело – вынужденно впускать в себя обрыдлый до тошноты запах тайги, находясь в зоне, и совсем другое – этим же запахом наслаждаться, будучи свободно передвигающимся за колючкой в той же зоне, охраняемой с тех же вышек. Но энтузиастов оказалось маловато, поэтому вместо зэков был введён стройбат. И одна рота – в хозяйство Витальки.
4.
Пятый курс гидрофака был в самом разгаре, шло предварительное распределение. Виталька не торговался и согласился на должность начальника геотехнической лаборатории – Средняя Азия, участок канала Тахиаташ, – одна из последних сталинских строек. Оклад 1700 рэ.
А потом приехал в институт некий засекреченный дядя и наложил лапу на всё распределение. Лучших отобрал для своего почтового ящика, и распределение только что бывшее просто добровольным, стало добровольно-обязательным. А фамилию дяди оказалась весьма редкой – Однолько, что и запомнил Виталик на всю оставшуюся жизнь, и не без благодарности в сердце, которой «я коснусь ниже», как говорят грамотные лекторы по распространению.
В ящичной конторе обещали должность прораба (1500 рэ.), выдали направление, где в графе «должность» было пусто, но ведь сказали же – прораб.
По приезде Виталька попал в ящик, занимавшийся строительством плотин, с разными котлованами и траншеями и прочими не очень романтическими вещами. А вот и приказ на Витальку – мастером с окладом 900 рэ. в месяц.
Не пошёл Виталька выяснять, качать права: все подъёмные истрачены (ватные штаны – явно с перепугу, телогрейка, резиновые сапоги, валенки плюс обмывка реквизита, – на обратную дорогу бабок тю-тю!)
А где-то месяцев через 8 после начала работы Витальки на объекте, ему показали парня, для которого полгода держали Виталькино место «прораб 1500». Молодой человек, окончивший строительный институт в краевом центре, только что с институтской скамьи, как и Виталька, практического опыта на стройке – по нулям, был пристроен в СМУ основного производства к ведущему начальнику участка. Звали молодого человека Гарри, а фамилия звучала с придыханием на окончании – на «офф». Гарри был, естественно, определён в «пристяжные» к опытному «кореннику». Что-то не получалось у пристяжного с натяжением постромок, поэтому коренник тянул всё. Но Гарри смекнул вовремя, что месить резиновыми сапогами грязь в котлованах и траншеях, как это делают десятки мастеров типа Витальки, его совсем не вдохновляет. А вот чистая работа, чистая одежда и обувь, тёплый кабинет – совсем другое дело…
Быстренько Гарри, с подачи некоего спонсора, оказался… инструктором в горкоме комсомола, где проявил себя ярко на сборе и сдаче металлолома. Дело – необходимое стране! Досадно, конечно, что на первом же, (оказалось, и – последнем) сборе лома, тракторист, по указанию молодого производственника Гарри, переезжая через железнодорожную ветку, как на зло сломался и заглох. Точнее, это трактор сломался и заглох… А тракторист вылез из кабины, конкретно отматерил молодого руководителя и ушел домой, поставив точку на своём участии в комсомольском субботнике. Пришлось вызывать специальный кран и восстанавливать нарушенные пути, не говоря о ремонте тяжелого трактора.
Вскоре и в горкоме «постромки» у Гарри провисли… Виталька к концу первого года своей работы, появившись в горкоме, хотел зайти к выдающемуся организатору молодежных масс, был повод, но ему ответили:
– Ах, вы про Гарри … оффа? Так он здесь уже не работает. Выдвинут в крайком. Инструктором. И жена у него, такая молоденькая объявилась, так что Гарри «оформлен» по полной программе, включая двухкомнатную квартиру, выделенную ему в центре краевой столицы.
Виталька развернулся и пошёл к себе в прорабку.
Виталька, Виталька! Не всем же, как тебе, начинать жизнь из-под плинтуса. А ты успокойся и вспомни что говорил тебе отец: «Ступеньки не пропускай и переступай на следующую только тогда, когда утвердишься на предыдущей и изучишь её крепость и каждую в деревянной доске извилину и сучок!».
Через 3 месяца – денежная реформа. Купюры потеряли по нулю. Уже стало 90, а не 900. Тут же приказ о повышении – старший мастер 120 рэ, и ещё через полгода – прораб 150, а объектов – на 93 километра – разбросано… и надо всем этим делом он – хозяин. Граф Люксембург, да и только! Не слабо;, а?!
Но тут выяснилось, насколько прав был любимый Виталькин артист Леонид Осипович Утёсов, утверждая, что: «Любовь нечаянно нагрянет…»
И Виталька понял, что надо срочно отрихтовать курс, чтобы не потерять нагрянувшую нечаянно: любимая женщина важней любой карьеры. А карьеру всегда наверстаем!
5.
Чуть не проболтался, как её звать. Потерпите. Вечер, танцы в комнате общежития, чарльстон, огненное шелковое платье, красная бархатная тесёмка вокруг шеи, красные «лодочки», – да что там «обёртка», – чувствуется в этой обёртке – упругое, желанное, горящее... И – молнии манящие в глазах.
Надо ли объяснять, что Виталька потерял с первой же встречи свою буйну голову?
– Со мной всё ясно, – распределение; но ты как сюда попала? Из Тулы в Сибирь? – спросил её Виталька.
– А к нам на предпоследнем курсе приезжал из Москвы один серьёзный дядечка, рассказал, объяснил, мы – несколько девчонок, – и записались. А потом забыли. Но дядечка был серьезный, он не забыл. И отправили нас как раз сюда.
– А фамилию серьёзного дядечки не вспомнишь?
– Отчего же! У него она такая необыкновенная, правда, как звать не вспомню, а фамилия – Однолько.
6.
В назначенное время Виталька появился в приемной Сперанского. Секретарша была в курсе. Виталий зашёл в кабинет.
– Проходи, Виталий, садись, докладывай, что за личный вопрос.
– Да вот, Алексей Николаевич, – Виталька не стал крутить, а сразу – быка за рога, – решил я жениться.
– Так и женись, я-то при чём? – хмыкнул Алексей Николаевич и посыпал вопросами: кто такая, сколько лет, откуда родом, что за специальность, родители, как здесь очутилась, где работает и так далее. Надо сказать, что Виталька оказался подготовленным по всем вопросам, чем Сперанский по-отечески удовлетворился. Но продолжал:
– Тебе-то есть где жить?
– Ага. Есть.
– А ей?
– Тоже есть.
– В чём тогда проблема?
– Одна проблема, – мы оба живём в разных общежитиях. А мне, чтобы жениться, нужна комнатушка, для начала. А то что же это за семья такая, если после ЗАГСа молодожёны – в разные стороны по своим общежитиям? Я же – серьёзно!
Алексей Николаевич был мужчина крупный, в габаритах Тараса Бульбы, с добротным животом, который имел обыкновение опадать время от времени. Тогда Алексей Николаевич обхватывал его обеими руками снизу и, встряхнув, возвращал на штатное место. Глаза у него были добрые, особенно правый, хотя и левый, стеклянный (война!) был добрым тоже.
Мотнув головой, чтобы объять правым глазом обстановку и подобрав руками живот, любое распоряжение ли, наставление, или просто беседу он заканчивал одинаково, а иногда и с промежутками несколько раз:
– По;нял, вот так вот? (звучало слитно так: «по;нл-от-так-о;т»?) Так вот, возьми бумагу, карандаш и напиши: когда, чего, что. Понл от тако;т?
– Я вас понл, и уже написал… Заявление на выделение любых минимальных квадратных метров. Понимаю, на квартиру в неоформленном положении мне не претендовать, но комнатушку бы…
Я же говорил, Алексей Николаевич – человек добрый, если не распекает кого на планёрке. А по личному делу молодым специалистам был отец родной.
– Ладно, зайди ко мне через неделю, что-нибудь придумаем. Полагаю, будет комнатушка за выездом, правда еще с постройкомом придется тебе пободаться… Но это уж – сам.
Виталька вышел из кабинета, глубоко вздохнул, взмахнул крыльями и полетел на свой участок. Погода была лётная, начиналась весна.
7.
Алексей Николаевич сдержал слово, и Витальке предстояло получить ордер на комнатушку 8 кв. метров в 3-хкомнатной квартире, где проживала семья мастера Машкова (он, жена, теща) в двух комнатах, а в маленькой и только что освободившейся – сотрудница нашего СМУ, недавно вышедшая замуж и переехавшая к мужу в новую квартиру в этом городе.
Машков работал в СМУ после окончания строительного техникума, Виталька с ним был знаком по предприятию, и несколько раз бывал в семье Машковых по случаю праздников, на которые Виталик приглашался со своим баяном. Застолье, песни, всё дружно, и – как надо. Естественно – без скандалов и ругани.
И тут поворот: у Машкова закончила действие отсрочка от армии, призвали в ряды. Надели форму, работа – та же и там же, но спать – пожалуйста, в казарму: надо постоянно повышать военно-политическую подготовку, а не расслабляться на супружеской перине! Не помогло и то обстоятельство, что жена Машкова уже явно находилась в положении. Так что визиты Витальки к Машковым сошли до нуля.
Виталька понимал, что жить в квартире Машкова, хоть и на своей жилплощади, по-мужски нечестно, подозрений и сплетен не оберёшься, надо меняться с кем-то. Однако ордер нужно получать срочно. И – найти обмен и вселить новую жилицу, пока отношения с Машковыми не перешли в необратимую фазу горячей войны.
8.
Постройком. Всё жильё распределялось только здесь, хотя месткомы разных СМУ имели в своих организациях как бы собственное ведомственное жильё.
Стройка с городками, поселками и предприятиями была в самом развороте, что у нас бывает на конечной фазе, совпадающей с началом эксплуатации и приездом всё возрастающей армии эксплуатационников. Жильё строилось небывалыми по тем временам темпами: на готовом фундаменте панельный дом в 5 этажей, на 80 квартир собирался за 5 суток: сутки – этаж, сутки – второй и т.д. И – сдача под отделку; здесь уже, ясное дело, сроки другие.
Месткомовские тётки всегда и везде заботливые, и предупредительные, особенно к тем и в тех случаях, когда распределяемые блага исчезающие малы и для них неинтересны. Поэтому Витальке сообщили явиться к заму пред. постройкома по жилью за ордером.
Только Виталька переступил порог небольшого кабинета, как сразу – внутренним нюхом – почувствовал и тут же увидел: на столе лежала квадратная бумажка с заполненными строчками. Его ордер, правда, без печати. Сам зам был на больничном и поэтому, учитывая мизерный «масштаб блага», Витальку принял член жил.комиссии примерно третьего ранга Прохор Петрович.
Виталька таких боялся, как въедливых пришкреб;ев, готовых любого вывернуть наизнанку. А потом перед своим начальником показать свои рвение и бдительность.
Виталька отрекомендовался. Не поднимая головы, член-три-ранг процедил:
– Ваш паспорт, товарищ! – и глядя поверх очков на Витальку снизу, сверкнул золотым фиксом и хищно растянул губы. Холодок пробежал по спине Витальки и он подумал, как жаль, что зам на больничном, потому что этот, ясное дело, радетель за справедливость, заткнул бы за пояс самого гоголевского Плюшкина. И похож-то как!
Вскинув удивленные брови, он исследовал паспорт Витальки, будто такой документ ему упал с Луны и в первый раз в жизни. Покрутил так и этак, заглянул под обложку и рассмотрел каждую страницу. Изучая, бубнил под нос: фамилия, имя, отчество, когда, кем паспорт выдан, где родился, где был прописан… Основное же дознание проводилось не глазами, а крючковатым носом, кончик которого над страничками совершал самостоятельное и независимое движение: слева-направо, справа-налево. Он изредка наклонял голову в бок, при этом правый глаз посверкивал и помаргивал. Будто исследовал документ в поляризованном свете, а может, в X-лучах. И – радостно озарился от своего открытия по-детски искренно:
– Дак у вас же нет штампа о бракосочетании! – Виталька почувствовал запах гари и тихий треск. Сейчас могут обрушиться планы, надо срочно ставить подпорки, свистать всех наверх!
– Подождите, Прохор Петрович, видите – паспорт. Это – мой паспорт. Фамилия моя такая. Правильно? Так. Имя Виталий – правильно? Так. Отчество тоже правильное. Кстати у меня отчество совпадает с матчеством, и отец и мать – оба – Евгении. Он – папа – Евгений и мама, соответственно, Евгения, хотя и старше папы на три года. Прописан я по закону, – правильно? Так. А из Москвы не выписан. Спросите, отвечу: я здесь на ответственном и секретном задании, которое получил при распределении в самом высоком ящике – на Большой улице в Москве. А мой ордер, выписанный по законному решению постройкома, – вот он у вас. Не хватает печать поставить.
Прохор Петрович вновь уставился на пустой листок в паспорте. Однако при упоминании редкого «матчества» у него правый глаз взморгнул дополнительно.
– Да, но штампа-то у вас нет? – энтузиазм Прохора Петровича явно угасал.
– Ну как же, посмотрите внимательно: Фамилия моя, так? Имя… Отчество… Матчество, в конце концов. Мама старше на три года…Прописка здешняя. Секретное задание... С невыпиской навечно из списков части.
Виталька повторил свой заход в третий раз, Прохор Петрович аж припотел. И вдруг Витальку осенило, и он, слегка привстав, нависая на Прохором Петровичем, как орёл, как секретный агент, тихо и со зловещей расстановкой проговорил:
— Вы совершенно правы, благородный Прохор Петрович, штампа действительно здесь не видно. Как это я не предупредил… Штамп у меня…э… в другом паспорте…, я его просто… дома забыл…
Если вы, дорогой читатель, не знаете, что такое короткое замыкание и как оно происходит и выглядит на лице бдящего чиновника, тогда вы в жизни многого ещё не видели.
Глаза Прохора Петровича сошлись в кучку у переносицы, он встал из-за стола, поочередно ставя ступни в утиную позицию и снова в исходную, на полусогнутых подтанцевал к сейфу, достал печать и штемпельную подушку, вернулся к столу, расставив руки самолётиком, заложил левый вираж и с возгласом «Иду на посадку!», сел на стул и торжественно и радостно занёс печать над ордером.
Виталька всё это время держал левую руку сжатою в кулак так, что в нём указательный палец прятался под средним пальцем. Ему говорили, что такая домашняя заготовка воздействует на оппонента в наших интересах.
Прохор Петрович вдруг опять радостно, но уже просветленно воскликнул:
– Да что ж вы мне столько времени голову морочили? Сразу бы признались, что дома забыли, – и, пронося печать мимо своего рта, он широко его открыл и выдохнул на неё с кличем заправского бойца восточных единоборств:
– Кхи – йя!
Печать осторожно и плавно опустилась на ордер, слегка поёрзала и поднялась с него, оставив Витальке в память о себе незабываемо яркое впечатление.
– Спасибо Вам, дорогой Прохор Петрович, вы настоящий страж профсоюзных интересов, совпадающих с многомиллионными трудящимися и международными массами. Кстати, мне бы сразу и поменять жилплощадь, потому что подселяют меня к семье моего сослуживца, он в казарме, а жена на шестом или седьмом месяце… не от меня.
Прохор Петрович с ужасом в глазах поднял руки и стал ими отмахиваться: «чур меня, чур!».
– Это уже не ко мне, слава Богу. Шестой кабинет, Роза Львовна. Желаю здравствовать!
С некоторым шумом в голове после «взятия» Прохора Петровича и сжимая в руке бесценный квадратный листочек плотной бумаги (то ли рогожа, то ли – портянка), ценность которого неизмеримо выросла с постановкой печати, Виталька вышел на свежий воздух и, отдышавшись, стал приходить в себя.
– И чего же я там нагородил бедному профсоюзу? Другой паспорт… дома забыл… матчество… на три года старше… вечная невыписка из списков части…
Чушь собачья, – признался себе Виталька и удивился, – но какова была сила страстного убеждения: ордер-то вот он!!! По;нл оттако;т? – ликовал Виталька. С таким арсеналом не стыдно брать следующие рубежи, – Михалёвых, Розу Львовну, ту, с кем придётся поменяться, и тех, куда на новое подселение попадёшь. Главный стратегический рубеж остаётся тем же, а первый успех, это – хорошо, но пока что – «семечки».
И он ещё с большей силой молодости и энтузиазма взмахнул крыльями и полетел к своим вершинам.
А земные вершины здесь, хоть и невысокие, но такие ласковые, уютные и необыкновенно живописные в любое время года! Сопки, сопки, облесённые, в основном, могучими кедрами, серьёзными остро-пирамидальными елями, праздничной сосной, задумчивой пихтой, и весёлой лиственницей, – единственной из хвойного семейства, меняющей по осени наряд на жёлтый, отчего в эту пору каждая сопка похожа на курицу-пеструшку с редкими жёлтыми перьями.
Сейчас начало весны. Жёлтые перья сопок-пеструшек выщипали прошлой осенью пролетавшие хмурые облака, строгие хвойные молчат себе – ничего нового, а вот лиственные, хоть и редкие, уже украшают тёмно-зелёную серьёзность хвойного рубища робкими сполохами нежно-зелёного и лилового. А между сопками извивается сонное тело широкой реки; спать надоело, пора вставать… И начинается подвижка льда, похожего на варёный сахар, подкрашенный зеленоватым и голубым…
9.
Мария Михайловна и Иван Абрамович Михалёвы жили на той же улице, поблизости от общежития наших героев. У Михалёвых были две комнаты в трехкомнатной квартире, в семье были ещё взрослый – лет 16-17 – сын и бабушка на пенсии. Всё бы хорошо, но подселение явно отравляло им нормальную жизнь. В третьей комнате на 14 кв. метрах проживала гражданка Фортуянова Лиза с мужем Николаем.
Мария Михайловна работала на почте, Иван Абрамович был платным агентом по снабжению в ОРСе, сын учился в 9-ом классе.
Горячей мечтой Михалёвых было отселить жильцов и завладеть третьей комнатой, эти притязания понятны. В эпоху развитого социализма в такой ситуации отношения соседей между собой со знаком плюс редко складывались, скорее вычитались.
Лиза и Николай работали на заводе посменно по скользящему графику, и, как правило, ночные смены их не совпадали. Она – дома, а он в ночь работает и наоборот. Детей у них не было, заводить их в атмосфере злососедства Лиза не торопилась.
Михалёвы ходили с просьбами в местком и постройком, – бесполезно: весь город жил с подселением, а какая комната оказывалась свободной за выездом, – тут же заселялась очередниками. Михалёвы понимали объективный процесс, но не принимали и мириться не желали. Всю стратегию и тактику брала на себя Мария Михайловна, а Иван Абрамович был при ней штатным понятым и орудием исполнения наказаний.
Утром после смены Николай – на порог, а Лиза уже в пути на работу, – нельзя опаздывать. Завтрак для мужа – на столе, всё в порядке. Стук Николая в дверь, и громкий – догадались чей? – женский голос уведомляет:
– Слушай, Николай, а твоя-то вчера приводила какого-то хахаля, не знаешь, кто такой? И мы не хотим, чтобы наш сын был свидетелем ваших безобразий…
Что мог поделать Николай? Спросить Лизу? Об этом? Так она в любом случае откажется…
Дальше – бегом за бутылкой, выпиваемой на завтрак и в таком виде – в наступление на соседей с понятным желанием восстановить доброе имя супруги.
Далее слепое орудие исполнения наказаний – бегом в милицию, и вот уже на пороге – представитель власти и наш посыльный-понятой. У подъезда – воронок. 15 суток. Пошатнувшемуся делается внушение, письмо на работу, проработка в коллективе по полной программе…
В реализации у хищной пары был и «зеркальный» сюжет. Лиза приходит с ночной смены, Николай уже на работе. И тот же известный вам женский голос осведомляется: кто была та вульгарная баба, которую вчера приводил Николай? «И опять водку пьянствовали… и прочее. Но – доколе? А у нас – сын ….». У четы скандал, опять та же схема: выпивает Николай (достали!), Иван Абрамович – в короткую командировку за милиционером с воронком и вторыми пятнадцатью сутками пребывания соседа-дебошира за пределами коммунальной квартиры.
История не имела долгого продолжения, – была повторена третьим дублем, после которого был спецсуд и решение о выписке пошатнувшегося трижды (об этом я вас раньше предупреждал). Выписан, выдворен за КПП, семья распалась, Лиза – одна. Что с Николаем – кого это интересует? На въезд нужно разрешение, а его Николаю не дадут. Телефоны и письма – не пройдут КПП.
Вот такой спецсуд! Так, видимо, и сгинул Николай. Бог весть где.
Лиза была устойчивее к зелью, подобного, что творилось с Николаем, она не допускала, воронок её не навещал, но по ночам буквально выла от горя, затыкая рот мокрой подушкой. Конечно, никаких ходоков к ней как не было при Николае, так и не появилось после. И доведённая до отчаяния, она готова была переехать куда угодно в этом городе, хоть в собачью будку у КПП, лишь бы убраться с глаз долой от этих злыдней-соседей.
И тут – Виталька с направлением от постройкома, и – другая комната с подселением, но уже к молодым соседям. 8 кв. метров, да Бог с ними. Лиза дала согласие Витальке на переезд и глубоко вздохнула. Вздохнул и Виталька. Но после всего, что поведала Лиза, он понял, что идёт на передовую линию огня, под плотный арт-обстрел установок «град» и ракет среднего радиуса действия, прерываемый тайными и явными кознями соседского тандема.
Виталик понял, что перед ним серьёзный и коварный противник, которого, если брать, то – быстрым внезапным штурмом по-суворовски. «Смелость, быстрота и натиск!» начертал Виталька на своих наступательных штандартах. А пока – молчок, как ушёл в песок.
Свой первый визит в комнатушку Лизы Виталик нанёс днём: Иван Абрамович и Мария Михайловна были на работе, сын в школе, бабушка – во сне.
И вот в постройкоме Виталька и Лиза официально получили новые ордера: Виталик на комнату с подселением к Михалёвым, а Лиза – в комнату к Машковым. Ордера были документами на занятие данной площади в течение 3-х суток. Надо было все предусмотреть, не дать ни одному из противников – основных съёмщиков в обеих квартирах опомниться. Виталька считал их противниками, потому что им очень хотелось отнять принадлежащее другим жизненное пространство.
План был гениально прост – из двух пунктов:
1. Виталька со своими вещами появляется у Машковых, занимает комнату и остается в ней до приезда Лизы со своим добром. Заселяем Лизу, говорим «гуд бай» Машковым-женщинам (сам-то Машков будет или на работе или в казарме, в любом случае он не появится нарушать Виталькины законные права, другое дело – женщины!) Забираем вещи Витальки для дальнейшего поселения. У Лизы забираем 2 ключа (вход в квартиру и в её комнату на Советской улице).
2. Со своими вещами и ключами от нового поселения приехать к новым соседям и сказать им: «Здравствуйте, люди добрые. Я – Виталик, ваш новый и долговременный сосед хороший». Объятья, шампанское, салют наций и т.д.
Для страховки требовалось обеспечить себя надежным тылом, включая транспорт, коммуникации, консультантов и свидетелей.
Начальником по тылу и своим заместителем Виталька назначил Володю Овсянникова – шофера автосамосвала ЗИС-585, исполнявшего роль личного шофера. У Витальки в прорабстве техники было изрядно, одних самосвалов ежедневно работало от 12 до 15 машин. Персональных машин, скажем, легковых, УАЗиков или др. прорабам не давали, а мотаться по своему «Люксембургу» на чём-то надо. Не на рейсовых же автобусах!
Начальство смотрело сквозь пальцы на это явление, хотя и понимало, что у «личных» водителей самосвалов в путевки прорабы вписывают явную липу.
И помимо транспорта, все остальные функции – коммуникации с властью – милицией (на случай захвата Витальки в заложники), консультации Витальке (две головы лучше, чем одна) и роль понятого, – всё в одном флаконе, – это исполнит начальник тыла Володя Овсянников.
10.
Накануне, еще имея на руках ордер на Машковскую комнатушку, Виталька пришёл к Машковым, показал ордер, оставил в комнате свой баян (имущество!). Разговор с беременной хозяйкой доброжелательным не получался. Виталька начал:
– Хозяин ночует по будням в казарме, сюда его выпускают на выходные. Вы сами понимание, мы с Машковым коллеги, и мне было бы неудобно здесь остановиться капитально. Так что буду меняться. Сюда въедет женщина, одинокая, смирная, а я уйду на её жилплощадь.
Хозяйка насупилась, не зная, возражать ли Витальке или соглашаться. Из большой комнаты слышалось бурчание бабки, явно не в пользу Витальки.
На другое утро Виталька на личном самосвале, управляемом нач. по тылу Володей, подкатил к Машковым, и вместе поднялись на 4-й этаж. Звонок в дверь.
– Кто там?
– Это я, Виталий, откройте пожалуйста.
– Хозяина нету дома, приходи в субботу (а это через 2 дня!)
– Я к себе иду, откройте. Я за баяном приехал, заберу, не ждать же мне до субботы.
За дверями совещание женского персонала, пошушукались, открывают, видят, что нас двое, пытаются закрыть дверь. Но нога Витальки уже заблокировала порог. Виталька вошёл, Володя остался на площадке.
– Я же вам говорил, что обмениваюсь. Сейчас сюда въедет ваша новая соседка. Все документы в порядке, вы – в курсе.
– Никто никуда не въедет, и тебя мы не выпустим (вот вам здрасьте!), - и решительно сделав шаг к входной двери, хозяйка изнутри заперла дверь, а ключи положила в карман халата.
– А тронешь меня – вызову милицию, будешь жалеть столько лет, сколько дадут.
Володя – на площадке, Виталька – в заложниках, но мысль о милиции ему почему-то сразу показалась продуктивной. Он подошёл к двери, и, чтобы хорошо слышали обитатели квартиры, скомандовал:
– Володя, ты свидетель. Меня взяли в плен и не выпускают. Хозяина нет, хозяйка в положении, а я молодой. Поезжай в милицию, приводи представителя власти, надеюсь, моя милиция меня вызволит. Заодно заедешь на Советскую за мадам с вещами, здесь по ней скучают.
Шаги, удаляющиеся по лестнице, возвестили, что нач. по тылу ушёл на задание.
Ещё неделю тому назад эти женщины были в добром отношении к Виталику, вспоминали общие весёлые застолья, песни под баян, романсы… А сегодня – лютые враги.
– И как же вы меня намерены не выпускать? У меня правда есть своя здесь жилплощадь, могу и переспать здесь. Но кто поверит? Завтра – кто поверит, что спал на своей? Может Машков обрадуется, а в субботу придёт меня выручать?
Молчание. И глухой ропот бабки.
– А что сегодня по телевизору, а? Кстати, я изрядно проголодался. И пить хочется, – начинал дерзить Виталька, соображая, однако, что лезть на конкретный рожон не стоит.
Молчание. Мычание обеих.
Долгожданный стук в дверь и строгий командирский баритон, не допускающий неповиновения:
– Откройте, милиция. Капитан Яковлев.
Пришлось хозяйкам дверь открыть и удостовериться, что на площадке действительно капитан милиции, с ним гражданка с немудрённым скарбом в узелке и эмалированным ведром. А за ними понятой – нач.тыла Овсянников.
Все вошли. Виталька с Лизой обменялись ключами, Виталька забрал баян, Володя пошел водрузить Лизин скарб в её будущую каморку.
– Спасибо, товарищ капитан, спасли от голодной смерти, здесь даже воды не дали, – засохнуть можно. Так мы поехали, у нас, вы же знаете, ещё один визит, который, надеюсь, будет более благопристойным.
– Поезжайте, мужики, но без водки и без рук. А я тут задержусь на предмет снятия первичных напряжений и профилактики.
С баяном в кабине, заехали в общежитие Витальки, взяли его чемодан (всё-то хозяйство!) и на том же танке ЗИС-585 прибыли в расположение покинутого пристанища бедной Лизы.
11.
Исполняя генеральный план захвата принадлежащего ему по закону, Виталька с нач.тыла Володей появился на лестничной площадке второго этажа перед входом в квартиру Михалёвых. На свою же площадь!
Рабочий день уже закончился. Надвигались сумерки. За дверью хозяева жили своей жизнью, обсуждая свои коварные планы по недопущению на их территорию нового жильца. Виталик решил поприветствовать новых соседей:
– Добрый вечер. Я теперь ваш новый сосед Виталий. Ордер на руках у меня, прошу открыть дверь, я – к себе.
За дверью гомон, точнее, короткое совещание, а затем женский голос:
– Сейчас уже поздно, восьмой час. Приходите завтра.
Виталька живо глянул в замочную скважину, она была пуста. В момент он вставил свой ключ и повернул его в замке. Дверь не открывалась, там была солидная щеколда, Виталька в прошлый раз её обследовал.
– У вас там щеколда, откройте пожалуйста, я всё равно к себе войду.
За дверью шум сбора волонтеров, устройства баррикад и удержания двери с помощью наличной живой силы.
– Щеколду не откроем, приходи завтра, мы тебе сказали.
– И я вам сказал, – объявил Виталька, обернулся на Володю, в помощи которого он не нуждался, но в его глазах читал наказ капитана «без водки и без рук». Водки нет, подумал Виталька, и подмигнул Володе.
– А я – без рук, я – плечом, – сказал он ему тихо, а противоположную сторону предупредил:
– Ну тогда держите дверь покрепче и сами держитесь! Я вхожу!
Для разбега на площадке места не было, но было жаркое желание Витальки проникнуть к себе. Володя даже отошёл с баяном и чемоданом на ступеньку ниже…
Второго удара не потребовалось: короткий хлопок, как из пистолета с глушителем, и дверь распахнулась на все 90 градусов.
Виталька сразу переступил порог, громко скомандовал «Заносите мебель!», а сам стал осматривать театр боевых действий. За дверью что-то шевельнулось, и Виталька, отдернув её от стены, увидел Марию Михайловну в виде «цыплёнка табака», распластанного на стенке. Иван Абрамович, с опущенной головой, полусидел-полулежал на полу у притолоки на повороте в боковую комнату (родителей). Ученик 9-го класса роста не меньше Виталькиного, пролетел ещё дальше – в открытую спальню, где обитал он с бабушкой по ночам. Всего-то метров 5-6 от входной двери. Сама же бабушка, по все вероятности не участвовала в мобилизации на передовую, мирно лежала на кровати у противоположной стенки спальни… в обнимку с «косяком», улетевшим от коробки входной двери, но без щеколды. Косяк и бабушка были целы-целёхоньки.
Оценив состояние дверного полотна, Виталька понял, что всё в порядке. Дверь закрывается в штатном режиме, однако на сегодня – без внутренней щеколды. Живая сила противника – ни ссадины, ни кровинки!
Виталька попрощался с Володей:
– Спасибо, старина, за поддержку, поезжай домой, уже поздно. Здесь я теперь один разберусь, что к чему.
Вскочил с пола Иван Абрамович и опасаясь получить по шее от «варвара», по стеночке, по стеночке, и прошмыгнул за дверь.
«За воронком и пятнадцатью сутками для меня», – подумал Виталька. Зашёл в свою комнату, расставил «мебель»: баян у кровати, оставленной Лизой на первое время, чемодан – у стенки. На подоконнике увидел старый чайник, с ним прошёл на кухню, наполнил чайник водой из-под крана и поставил его на горящую розетку газовой плиты, предварительно сняв с неё хозяйскую кастрюльку. А сам, повернувшись спиной к окну и опершись на подоконник, скрестил руки на груди и тихонечко себе под нос стал напевать любимую арию «Ходил три раза кругом света» из оперетты «Корневильские колокола».
За окном, – Виталька почувствовал это спиной, – послышался звук работающего мотора, скрипнули тормоза, мотор заглушили.
Не успел Виталька переключиться на любимую песню комдива Василия Ивановича «Чёрный ворон, что ты вьёшься…», как на пороге кухни возникли два бравых молодых милиционера, а протиснувшийся между ними Иван Абрамович выкинул руку вперед на Витальку, слегка присел на полусогнутых, и, выпучив глаза, как Иван Грозный в сцене со своим несчастным сыном, зловещим шепотом просипел:
– Вот он, по-па-а-ался, субчик, берите его!
Милиционеры поняли, что опознание прошло однозначно и шустро подскочили к Витальке с намерением подобрать клиента под микитки, как они уже делали это троекратно в этой квартире.
Виталька медленно разжал руки и с солидным достоинством ладонью обозначил дистанцию с властью. Вид был его солидный, но миролюбивый, хотя внутри всё кипело:
– Спокойно, товарищи, я – сам. Значит так: я поеду в милицию с этим товарищем, – и он устало показал на Ивана Абрамовича. – Капитан Яковлев ещё на дежурстве? Товарищ Михалёв сегодня же по закону ответит за всё то, что вы видите, в том числе за физическое удержание двери, недопущение законного владельца комнаты и за поломку косяка, хотя последнее – сущий пустяк.
В воронке милиция ехала впереди в первом отделении лимузина, а истец и ответчик во втором за стеклом и решетками.
«Уж если, – думал Иван Абрамович, – Кольке за сущие пустяки давали по 15 суток, так этому варвару срок засветить могут немалый… Но тут же струхнул: «А я-то как буду отвечать?»
Приехали.
– Так, что, Виталий Евгеньевич, сейчас натворили, докладывайте, – капитан Яковлев откинулся на спинку стула.
– Товарищ капитан, ваши наставления «без водки и без рук» я полностью и четко выполнил.
– Он дверь спортил, – застонал Иван Абрамович.
– Так то ж не руками, а плечом, – уточнил Виталька, – а жильцов и пальцем не тронул. Вы в курсе моей сегодняшней эпопеи, даже спасли меня, вызволили из плена, за что я вам благодарен, отцу матери напишу, и детям расскажу, как обязательно появятся. Но вы послушайте меня как человека и как члена горкома. Что же получается? Перед нами солидный человек – Иван Абрамович (и супруга его достойный человек). Член партии, я наводил справки, он хороший производственник, занимается успешно общественной работой в вечерней сети, и сам, смотрите, – симпатичный и даже красивый брюнет в полном цвете сил. Так это внешняя характеристика никак не вяжется с внутренней его злобной сущностью мизантропа, не побоюсь даже этого слова. Вы же знаете – разбил семью Фортуяновых своими оговорами и провокациями. Лиза – в полной прострации и расстройстве, а ведь у неё – сердце! Больное, добавлю, сердце. А что стало с Николаем? Сгинул, и сюда в город путь ему заказан, где он сейчас, знает ли Иван Абрамович, сострадает ли? Нет, нет и нет! И я не думаю, что завтра, узнав правду, в организации и парткоме стройки руководящие товарищи придут в восторг от его художеств. Завтра же, а? Вас ещё самого воспитывать надо, а я по возрасту должен брать с вас пример. Ну не позор ли на вашу красивую голову? Я же молодой специалист, прораб на серьезном участке строительного производства и одновременно – комсомолец и член горкома. Скажите, могу ли я брать пример с такого, с позволения сказать, старшего товарища?
Витальку явно понесло, а капитан Яковлев с удовольствием выслушивал сбивчивую с повторами, но жаркую речь, находя в ней отдельные моменты для возможного включения в свой арсенал при воспитании трудящихся, попадающих в заведение капитана. «Пусть повоспитывает, не мне же одному!»
Виталька потом вычислил: его речь протекла непрерывно без малого 20 минут! Милиционеры топтались с ноги на ногу, затем – к стенке, и сползли на лавку. Уши Ивана Абрамовича покраснели, отвисли, как у спаниеля. И глаза стали по-собачьи жалобно слезиться.
– Так вот, – решительно и с пафосом завершал свой спич Виталька, – я сейчас пойду к себе, а Вас прошу, товарищ капитан, пожалуйста, проведите соответствующую беседу с товарищем. Дабы неповадно было в другой раз подставлять и провоцировать. Что делали в военное время с такими – знаете? И я знаю. Но вам, товарищ капитан, спасибо сердечное за поддержку и вызволение из плена. На первый раз я ему прощаю и жаловаться не пойду куда бы следовало.
У Ивана Абрамовича отпала челюсть…
Виталька развернулся и пошел. Милиционеры встали, вопросительно посмотрели на капитана (что делать?), а капитан был благосклонен от яркости выступления молодого «трибуна» и слегка двинул пальцами правой руки: «пусть идёт».
Виталька постучал в дверь. За нею послушалось радостное движение, собирающее народ на торжество справедливого отмщения:
– Иван пришёл! Иван пришёл, – обрадовалась Мария Михайловна и широко распахнула дверь. Тут же распахнула глаза в ужасе и рот в недоумении: на пороге стоял один Виталька и ждал вопроса, прежде чем пройти.
Мария Михайловна растерялась… она не ожидала такой ужасной ошибки в апробированном сюжете собственного сочинения, что как-то по-детски растягивая слова, проговорила:
– А Иван-то где?
Виталька выдержал небольшую паузу – по Станиславскому! – и, обвёл собрание усталым и понимающим взглядом:
– Чуть не посадили вашего Ивана. Кажется, давали ему 15 суток, но я заступился, дал хорошую характеристику, – спросите у него. И капитан знакомый, – Виталька скромно опустил глаза в аккуратное гнездо в полу, где ещё сегодня было штатное место дверного косяка.
Через полчаса вернулся потерянный и потемневший Иван. Как обугленный.
– Ну и ну! Ну и сосед. Я больше не буду. Не буду больше, – бубнил он.
12.
Как не хочется на этом ставить точку… Душа и сердце требуют мирного разрешения.
Кто враги? Да, может, их и нет… А победа – победа ли? и – чья? Нехорошо как-то всё, не по-человечески…
На другой день Виталька отремонтировал со своими парнями из СМУ входную дверь и щеколду. Восстановлена, скажем, строительная часть. Но поле боя в людских отношениях осталось в дымящихся воронках. «Сколько времени потребуется на восстановление, и возможно ли оно в принципе? Надо дождаться её, посоветоваться», – невеселые серьёзности бродили в голове Витальки. «Идти к соседям извиняться? Кланяться? Кривить душой? Или продолжать войну, ставшую холодной?»
А через день… Стук в дверь квартиры. Открыла Мария Михайловна и удивилась: на пороге стояла молодая симпатичная девушка, с которой они были знакомы больше года и которая постоянно заходила на почту к Марии Михайловне за письмами со своей подмосковной родины.
– Здравствуй! Проходи, рассказывай. Чаю хочешь?
– Да нет, спасибо, я – вот сюда, – она кивнула на дверь Виталькиной комнаты.
– Это как? (мина крайнего недоумения и удивления: «Неужели?!»).
У женщин до сих пор были доверительные отношения, и чтобы не юлить, она поведала Марии Михайловне, что выходит замуж. И опять кивнула на ту же дверь. Мария Михайловна была настолько шокирована известием-открытием, что здесь же в коридоре и «выпала в осадок». «Такая славная девушка, и – за такого… варвара?» – подумала Мария Михайловна. А она, будто прочитав мысли и взгляд Марии Михайловны, отрешенно направленный в сторону «варвара», сказала:
– Да он хороший, вот увидите...
А назавтра сделала генеральную уборку, включая коридор и прочие общие места. К Виталькиному «мебельному гарнитуру», состоявшему из баяна и чемодана, вскоре появилась другая мебель, требуемая для начинающих жизнь с нуля – кровать, шкаф, стулья, круглый стол и над ним, как солнечный символ здорового мещанского уюта, – шелковый оранжевый абажур.
Женщины сговорились на общее застолье, которое несколькими днями позднее состоялось на кухне, и отношения по-доброму выправились, хотя и не до дружеских, но до серьезных уважительных, в чём несомненно, её заслуга, как «министра иностранных дел».
«А если бы не она появилась на пороге, а другая…» – задал себе вопрос Виталька, но дёрнул головой, пытаясь вытряхнуть из головы этот вопрос, который уходил в неопределённость и решения не имел…
На одном из очередных застолий, которые, кстати, частыми не были, Виталькину речь перебил Иван Абрамович, но Мария Михайловна тут же одёрнула мужа: «Не перебивай, Иван, когда умные люди говорят. Сиди и помалкивай. Продолжайте, Виталий Евгеньевич!»
Через полгода, прошедших в соседском согласии, молодые получили однокомнатную квартиру в доме по соседству, за выездом, но – без подселения.
– Как жаль, что уезжаете, как жаль, такие хорошие соседи, – сокрушались при расставании Мария Михайловна и Иван Абрамович, – ведь спрашивать нас не станут, подселят каких-нибудь варваров, а к вам мы уже привыкли, как к родным. Правда, Иван? Иван Абрамович согласно закивал.
Сообща справили прощальное застолье. Была середина летнего дня, буквально налетела гроза, нагрохоталась в своё удовольствие, обрушилась на город проливным дождём, скрутила тучи в рулоны и укатала их за горизонт, оставив после себя начисто умытое небо.
Виталька распахнул на кухне окно, подошла она рассмотреть подарки грозы: радуга от сопки до сопки и солнце, наблюдающее за нашими героями. Вымокшие под дождём девушки, в прилипших к упругим молодым телам платьях, бегут с охапками ярко-оранжевых таёжных цветов – жарки;! Очнулись птицы, заголосили. А внизу мальчишки бегают по лужам и кричат-радуются, показывают вверх. И взрослые останавливаются и головы задирают…Виталька обнял одной рукой её, другой показал на мир за окном:
Смотри, на фоне тёмном
ушедших облаков
построен мост огромный
дугой семи цветов.
К нему босые чада
Бегут, ловя восторг,
Хрустальные каскады
Вздымая из-под ног…
И птичий гам, и щебет,
и детский звонкий смех,
И – счастье – Белый Лебедь
плывёт в голубизне.
– Чего они там головы задирают?
– Наверно, птица какая…самолёты здесь не летают, – ответил Виталька.
А она высунулась из проёма окна и обратила голову вверх:
– Ой, две большие птицы… белые… красивые такие…
2012