Велосипеды: вера и воры
Спуститься в чём попало с крыльца да натощак, выкатиться по росе из калитки и загарцевать на лёгких педалях. Синебокий Стелс вынес после раздвижного моста на холм с расчудесным градом: монастырские стены, башни с Вифлеемской звездой, брызжут солнцем купола. Перед вратами остановиться. Оглядеться.
Ветерок проносится сквозь седые космы горжетки на плечах — прикрыт линялой майкой, до дыр мила вещица. Из сельпо, допустим, не погонят розгами иль половой тряпкой. Так ведь в храмине запрета нет, понадеялся, спешился и аркой провёл спицеблещущего конька в раздолье двора: многоцветье клумб под голубой сферой стелется ковром. Указатель «трапезная» и аншлаг воскресной школы прохожу покойным шагом. Тени тянутся, лежат пластами и пятнами - до пика зноя далеко. На краю плиточного тротуара подножкой дал упор дружку. На скамье отдохнул позже, там прихожанка зрелых лет и джинсовый мужчина с проседью. Чёрный тонкий служитель в подряснике - похож на эбеновую статуэтку из Конго, стояла на этажерке дяди, ветерана Внешторга - двинул к ним из ослепительного квадрата в сумрак тени, будто ход слоном сделал. Ручкаются по-свойски, беседуют, штатский со смешком ответствует, мол, живём как можем, в любом случае не лучше вашего, отче.
Гвардейская лента вздрагивает на восьмискоростном брутале. Он был тросом закреплён, а я рядышком с ним сел на скамью. Ласточки стремглав режут тёплый эфир, настоянный на разнотравье. Благоуханьем размягчён, сижу распахнут, расхристан, наполняюсь фимиамом с переливом через душевную грань. Не дале месяца назад был терзаем аллергией, посетила на шестом десятке зловредная, поселилась в глазах, носоглотке — отмечено в моём численнике: от дня святителя Ефвимия до Всемирного праздника пчёл.
На Сергия Радонежского взираю сбоку, сзади — простибоже, сипел бы ёрник Вениамин Е. — стою перед владыкою, рук не зная куда девать. Одно спасение, почти порочное — тискать продолговатое, что топырилось в шортах: телефон с его избы-точными возможностями, угрожающими разуму, миру (имхо и аминь).
Коленопреклоняюсь истово, чрезмерно, будучи сдержанным агностиком. Падший ниц
язычник, ловец прекрасного: букахи, птахи, отражения полёта листа в пруду влекут фатально. В этом времени-пространстве и грязная трудяжка бетономешалка примкнула гармонично к округлости купола на фоне святого лика. Всё на своём месте. Полагаю, зло тоже, и оно не лишнее.
Я есмь, единожды один. Озираюсь окрест: почти никого, лишь велики разно-мастные на стальной привязи там-сям. Вся сила для холмов в педалях, известное дело. О том поведал с любовью ирландский выпивоха, пел о красоте сочленений. Разделяю восторг фантазёра О`Брайена! Хорошо же лететь зелёными холмами, перелесками с кореньями, мимо озерца с прогретою водой и орущими упоённо, до смачного жирного хрюканья, невидимыми лягухами. Жать-жить без одышки что есть сил — лететь. но — вглядываюсь — у местных веломашин вместо крыльев тросы. Степенно беседуют владельцы, щёлкают запорными механизмами — разъезжаются из обители. Кто-то юрок до суетливости. Скрипит седло под грузным ездоком.
Продолжу: тетешкаюсь-забавляюсь — да не отсохнут руки - словно пухлогубая няшка, самоудовлетворяющая незрелое эго. Фотоблудие — бич человечества, добавляю со смехом — сквозь чих: вкупе с аллергией. Взлетает голубиная стайка. Но, человече, отложи гаджет, пару секунд-мгновений постой, невооружённый, прильни к явленьям мира, малому и великому событию в стремнине времени, попробуй же впечатление, насладись, поперхнись от восторга, проглоти, усвой, оставь при себе до гробовой доски или исторгни через сию писанину, например. Кто мусолит, ворочает мегабайты скорострельных фото, что казались сокровенными? Параноик, эстет, замученный специалист в дедлайне профессиональной кабалы?
Крест каменный делит небосклон надо мной, почти возлежащим в прахе. Есть кадр! И далее: острия башен, трио витязей в шлемах-луковицах сверкают сваркой. Пение через стёкла окон слышно. Крещение дитяти свершилось. Семейство современников высыпало на крыльцо, различим батюшка в зелёном одеянии. Мой вопрос ещё не созрел. Священник исчезает внутри. Вижу второго вдали у черешни - не успеть, не догнать, не спросить о насущном. Перебираю чётки невысказанных слов, тушуюсь, возможно, сойду за каверзника. Безоглядный насмешник — кто из нас не был им. Слова тёплой молитвы подскажи, владыко.
Зов дома земного, в двух верстах избушка в полтора оконца: завтрак готов — отфриштикать рад. Голодом гоним, бодро влачусь, покидаю средоточье благодати. Собственно, напоминаю себе, восторженному, она разлита повсюду, плещется и за стенами с облупившейся штукатуркой монастыря. Там, за пригорком, река, заросли, рыбалят извечно селяне. Вот ясное счастие!
В арке с колокольней несёт весть или чушь симпатичный гид с ридикюльчиком через мраморное плечо: немцы душили или рушили-не разрушили чуждую культуру, сей островок. А чекисты (sic! так и резанула мадам наотмашь) совершили непотребное (60-е годы, слякоть и поросль оттепели). Сколько же миров и мифов — поди проверь! Пойду и проверю, отщепенец Фома в майке. А горстка слушателей…что с ними станется? Бесконечная череда поглощающих требуху инфы. Мифы оседает шлаком в поколениях, квазикультурный слой, или бесово наваждение. О небеса лазурные, сколько воплей и вопросов!
Шкандыбаю наперерез бедолаге в мирском облачении с одним простецким набухшим вопросом. Укорил себя, невыдержанного: зачем такую ношу бросаю на его безвинные плечи. Беречь людей, не искушать поисками чего бы то ни было - вот долг наш, тлеющей интеллигенции. Милосерднее надо быть, сэр, сеньор, сударь!
И спросил я его, щербато улыбающегося. Поинтересовался, желая соблюсти приличия. Таков я, человек в майке-шортах, без креста на шнурке, с мобилой в руке, с охапкой воскресных впечатлений, свежей коллекцией, которую унесу в ёкающем сердце, в памяти телефона — навек, на день-два, но вот третью неделю кружу над белым листом бумаги, мараю её сейчас, чтоб сообщить...Кому? Для чего?
Он алтарник, низший чин. Я спросил: чем объясните цепи на всех (всех, пёс дери!) велосипедах в пределах обители? Привычкой? Двинул ему навстречу с подмогой как подлогом: слабостью человеческой сугубо простительной? Он щерился смущённый. Возможно, мне повезло: капитан иль майор от духовенства огрел бы меня отповедью, посохом, который в наличии у Сергия Благочинного или буддийского отшельника.
Я отвлёкся. Вернёмся, граждане, к вашим тросам неверия. Или я погорячился? Наука сообщает об автоматизме наших действий. Простак Балаганов запечатлел сие возопив: я машинально, Остап Ибрагим-бей! Но ведь... как же...белые одежды, чистые платочки-носки для похода в божий дом?! Там просят о милости, об ипотеке и урожае на делянке, о здоровье себе, родным, близким и удалённым в рассеянии. Уповают тельцы, козероги, агнцы, козлища и полусознательные обыватели, живущие как бы в бреду, но ведь прагматичны, канальи! На бога надейся — замок повесь. Дурак ты, Илия Петрикеич. Кати отсюда, крути педали, мало ли что.
Крюк вопроса изречённого повешен в июньском мареве и мнилось, что прочтёт прихожанам проповедь пузан ты наш батюшка, пожурит за слабоверие, за леность трухлявую, за «несознанку» души. Кто вы-мы — славяне? Пойти в мечеть, что ли, глянуть на тамошние нравы? И пойду, и пойду! Отыщу полумесяц басурманов.
Мчусь домой, к миске с кашей, салату свежайшему и жене. Достанется от неё за моё мусорное изобилие: облачка, букашки и тень отражения падающего листа в озер-це. Среди капища натуры - я, посильный элемент и раб её.
Качу - расстилается Русь: воины, зарева и закаты, пароходик «Дмитрий
Донской»; моторчик в небе трещит, пёстрое полотнище сносит храбреца за кромку леса; на левом берегу ожидает подругу девушка в маске; русак — дебелый байкер — витязь рыжий расставил ноги, попирая понтон переправы; рыбаки помалкивают себе, плещется там-сям добыча, пара-тройка неотменимых ахметок тут как тут в этом пейзаже.
Лепота.