Фаринелли

Из барокко златого из Италии старой
Легенду красивую я вам расскажу порой,
Когда выбор стоит перед тобой не простой,
И сам не знаешь ещё, кто ты будешь такой.
Интриг нить приведёт в роскошный дворец,
Где не знаешь кто — друг, а кто — подлец,
Он счастья простого по жизни всегда искал:
Юноша-Ангел, что голосом неземным обладал!
Звучит, как гром, голос твой, Фаринелли!
От него бьётся посуда, содрогаются стены!
В голосе твоём и страх, и сила,  и мечта,
Только так будет терниста и не проста
О, Фаринелли, твоя дорога к счастью и успеху.
 Твои наивность и чистота — твоя помеха!
О, голос Фаринелли! В нём  нежность, страсть,
Твоё проклятье, Фаринелли, твоя же власть,
Так сомнения прочь, занавес смело открой,
Знай, ты решаешь лишь сам, кто ты такой…
Вступление
Как вы поняли по эпиграфу, дорогие мои читатели, ваш молодой автор снова вас удивит и перенесёт с помощью мастерства слова вас в Италию 18 века, в шикарные мраморные с позолотой дворцы времён барокко, а главным героем станет Фаринелли. «Но кто же такой Фаринелли?» — спросите вы, я постараюсь вам ответить. Карло Фаринелли Броски (так звучит полное имя нашего героя) — великий оперный певец с необычайным диапазоном в три с половиной октавы, а так же знаменитый своей «вокальной акробатикой», то есть красивыми гибкими техническими переливами голосом во время пения. Вдобавок, он мог брать очень высокие ноты, фальцет, современники упоминали, что своим необычайным голосом юноша мог заставить человека потерять сознание, разбивать посуду и лечить разные боли. Равных ему в оперном искусстве не было, и видно, не будет. Если добавить к такому голосу ещё подвижность, артистичность, необычную для итальянца небесную красоту и добрый скромный нрав, то не удивительно, что зрители приходили в необычайный восторг…
Но проблема юноши заключалась в том, что сохранил он такой голос благодаря, простите за грубое слово,  кастрации, причём сам Фаринелли долго не знал этого факта, а так же того, что за него принял это решение его самый близкий человек: старший брат Франчесско-Риккардо. Фаринелли всеми силами будет стремиться к простому счастью, но, чтобы достигнуть этого, ему придётся справиться со своими страхами, обидами и комплексами и понять, кто в семье его настоящий помощник, а кто — злейший враг. И, конечно, сохранить свою тайну. А я приступаю к повествованию…
Глава «Детство и семья Фаринелли»
Всё началось в тот тёплый солнечный день, когда молодой знатный дворянин из Италии, Сальваторе Броски, представитель древней дворянской династии, ехал в карете со своим младшим братом, Луизом Броски в Германии по государственным делам, так как Сальваторе служил у итальянского короля губернатором. Да, разница  в возрасте была всего три года, и братья общались, но почему-то особого умиления это не вызывало, уж слишком разные по темпераменту, характеру и даже внешне были братья, будто и не родные вовсе. Сальваторе был весёлый подвижный, сильный, высокий и очень харизматичный, облачённый в богатый наряд истинного аристократа загорелый итальянец с тёмными, как и его коротко подстриженные волосы,  усиками-стрелочками. Лицо бойкого молодого итальянца украшала обаятельная белоснежная улыбка. По манере держаться, можно было заметить сразу обе стороны медали характера Сальваторе: одновременно и дружелюбие, общительность, открытость,  казалось, он по-детски влюблен в жизнь и готов со всеми поделиться этой любовью, а с другой стороны, явное лидерство по жизни и отсутствие такого важного свойства, как умение слушать собеседника. Притом он не хочет обидеть человека, просто нет чуткости, и все тут, вечно весел и доволен жизнью, он не понимал, что эта жизнерадостность не всегда уместна в общении…
… Луиз же был человеком другого характера, других принципов и привычек. При всей молодости и роскоши дворянского костюма, особенно ярко-фиолетового кафтана-жюстокора с позолотой, ему прибавлял возраст и, вообще, делал его внешне непривлекательным, тяжёлый обильно напудренный парик. В принципе, Луиз тоже был молод и хорош собой, не худой и не безобразно толстый, а просто в теле, с правильными чертами лица, приятно пухлыми губами и некой таинственностью из-за луноликости. Вроде и неплох внешне, но не было в нем той бравости, того мужества, которое так украшало Сальваторе. Луиз был из ряда молчаливых людей, которые кажутся романтично-загадочными из-за своей немногословности, но, если Луиз общался со старшим братом, то сразу чувствовалось и по язвительному тону голоса, и неприятной жеманной мимике, и по пренебрежительной ухмылке, что Луиз не очень любит старшего брата и явно не воспринимает его лидером семьи. Казалось, что у них же давно накопились обиды, и причиной тому была чрезмерная активность Сальваторе…
— …Сальваторе, — наконец-то прервал старшего брата Луиз, — Ты хороший человек, честный, но иногда просто взбесить меня можешь, ты кого-то, кроме себя, замечаешь в этой жизни? Или тебе кажется, что вся жизнь только возле тебя вертится? Ты даже не спросил, как прошел мой конкурс на место композитора и музыканта в большой часовне…
Сальваторе рассмеялся по-доброму и промолвил:
— Луиз, ну, что ты, право из-за мелочей дуешься, вылетело просто из головы, не будь таким чувствительным. Ну, и как конкурс?
—Как-как…,— передразнил Луиз старшего брата с обидой в голосе, — Никак, не взяли…, а тебе начихать на мои проблемы, как был вечно счастливый и успешный задавака, так и будешь, и даже не посочувствуешь мне…
… Но Сальваторе  не слушал Луиза, а заворожено смотрел в окно кареты, ведь впереди шла редкая красавица, немка. Девушка обладала поистине небесной красотой: тонкая, стройная, в воздушном лососевом платье в стиле Рококо. Белокожая, с нежным румянцем и лазоревыми очами, так напоминающими ярко-голубой сапфир, греческим носиком и пухлыми вишневыми губками и вьющимися роскошными белокурыми волосами, вот такой нежный «цветок лотоса» проплыл мимо Сальваторе. Молодой дворянин присвистнул, а Ангелоподобное воздушное белокурое создание кокетливо обернулось, женственно улыбнулось и дальше продолжило с корзинкой в руках нежно плыть по тропинке. Сальваторе решил не медлить, соскочил и задорно воскликнул:
— Кучер, останови карету!
— Ой, — протянул, скривив недовольно симпатичное в меру полное луноподобное лицо Луиз, — Сальваторе, брат, ну что ты там забыл?
— Я? Я хочу пойти и познакомиться с той милой немочкой, она настолько нежная, что даже роза не годиться ей в подметки! Я такой красавицы еще не встречал! — ответил весело Сальваторе.
Луиз недовольно фыркнул и надменно бросил:
— Ой, не маялся ерундой бы, Сальваторе, мы — дворянская аристократическая семья Броски, ты должен в жёны знатную итальянку, ровню себе и по родовитости, и по богатству, а не какую-то с улицы девицу!
При этом сам незадачливый композитор посмотрел на это нежное создание так сладострастно, что, кажется, искры полетели. Луиз понял, что это та самая муза, чья красота поможет пережить ему творческий композиторский кризис, и решил во, чтобы это ни стало жениться на прелестнице. Сальваторе же с милым озорством засмеялся в ответ:
— Ну, Луиз, что за занудство вечное твоё? Что за пустая погоня за громкими титулами, деньгами? Прости, брат, ну, правда, предрассудки какие-то! Луиз, пора бы уже привыкнуть, что я равно сделаю по-своему и стать немножко проще!
Сальваторе догнал воздушное создание и кокетливо предложил:
— Леди, разрешите вам корзинку до дома донести, познакомиться, меня зовут Сальваторе Броски, я здесь по служебным делам из Италии…
Девушка улыбнулась и вместо ответа кивнула, представившись:
— Гретхен-Катерина Бареззе, актриса и певица в местном театре, можно звать просто Гретхен…
Луиз только отвернулся и фыркнул, понимая, Сальваторе опять обскакал его, а Сальваторе ушел, беседуя с леди Гретхен. Они беседовали о жизни, принципах  и увлечениях, а Сальваторе не мог оторвать взгляда от её прекрасного лица: белокожего, с лёгким румянцем, тоненьким носиком. Луиз, конечно, не оставил попыток ухаживать за Гретхен-Катериной, но актриса только поднимала на смех незадачливого ухажера-композитора, ведь импозантный высокий сильный Сальваторе конечно, выигрывал на фоне младшего брата. Луизу ничего не оставалось, как посвящать актрисе свои работы и играть в полном одиночестве на органе, понимая, что она никогда не заметит его стараний…
… Так за месяц, что Сальваторе и Луиз жили в Германии, пока молодой дворянин решал служебные дела, Гретхен и Сальваторе запали друг другу в души и выпросили у стареньких родителей Гретхен-Катерины благословения на их венчание.  Только в этом союзе была одна деталь: ради свадьбы со знатным вельможей девушка должна была отказаться от карьеры актрисы, чтобы не позорить семью, ведь по тем меркам патриархата знатная сеньора не могла заниматься столь «вульгарным» ремеслом. Когда уже втроём вернулись в Италию, то молодые сыграли  скромную свадьбу с венчанием в соборе и домашним балом. Леди Гретхен-Катерина так и оставалась единственным предметом обожания и восхищения для Сальваторе…
Скоро в этом счастливом браке с такой сильной взаимной любовью родился их первенец, сын, которого нарекли при крещении красивым двойным именем: Франчесско-Риккардо. Счастливый молодой отец ликовал, баловал жену, кажется, любил еще нежнее и сильнее. Скоро он подрос в крепкого упитанного и смешного темнокожего мальчишку с шапкой черных кудрей. Семья Броски была не самой бедной и не самой богатой, а весьма обычной по меркам дворянства, но имела хорошую родословную, что давало большие возможности его сыновьям, Франчесско-Риккардо с малых лет знал, кем хочет стать: композитором, не иначе. Мальчик рано начал заниматься с учителями, в том числе с очень авторитетным учителем Николой Порпорой, а еще просто обожал торчать в театре вместе с матерью и дядей Луизом. Гретхен-Катерина часто рассказывала сыну о своей девической жизни актрисой, о певцах и композиторах в своем роду и сослуживцах, о том, какую роскошную жизнь вели эти великие люди, как их любили зрители, подчеркивая:
— А я вот так сильно твоего отца люблю, что ради него, чтобы его за позорное ремесло жены титула и службы не лишили, что оставила навсегда сцену!
А спустя двенадцать лет Гретхен-Катерина  родила второго ребёнка: маленького милого Ангелоподобного мальчишечку с большими лазурными очами, прямо как у мамы.  Франчесско-Риккардо восхищённо воскликнул:
— Мама, папа, мой младшенький братик так похож на Ангела! Ну, правда, он будто маленький Ангелочек с картины. Забавно даже, что я, папа на тебя похож, а он будет, наверняка, похож на маму…
Сальваторе и Гретхен-Катерина улыбнулись друг другу, и глава семейства изрёк:
— Что ж, тогда пусть его первое имя будет Карло, обычное итальянское имя, а в качестве второго возьмем хорошее прозвище: Фаринелли, что на латыни значит: «Чистый, сверкающий, сияющий, Ангелоподобный»…
Так и стал расти Карло Фаринелли, и действительно он и добрым мягким характером, и внешностью напоминал Ангела, воплотившегося в чудесного ребёнка: длинные блондинистые золотистые волосы, большие лазурные, как осколки неба, очи, хрупкое телосложение.  Их детство с Франчесско-Риккардо было безмятежным, безоблачным, а малыш Карло, вообще был всеобщим любимчиком и Ангелочком в семье, Сальваторе и Гретхен-Катерина были мудрые, ласковые и снисходительные родители, а своего младшенького, конечно, баловали, настоящий родительский любимец. На удивление, ранее нечуткий Сальваторе сильно изменился, и теперь являлся образцом душевности и нежности по отношению к семье, а особенно к детям, в семье он просто растворялся, что бесило Луиза. Для незадачливого композитора было  невыносимым мучением видеть, как старший брат счастлив и растит общих, притом любимых и желанных детей с женщиной, которая всю жизнь являлась музой его творчества…
…Карло Фаринелли было всего три годика, а Франчесско-Риккардо был отроком пятнадцати лет, и наступал Рождественский пост. Франчесско, как мальчик уже отроческого возраста собирался поститься вместе со взрослыми, тем более некоторые знакомые семьи и дядя Луиз, делали мальчику замечание, что для своего возраста и роста он  полноват. Малышу Фаринелли, естественно, никто и не собирался предлагать поститься, потому что он ещё совсем мал, но Ангелоподобному мальчику, как  любому маленькому ребёнку очень хотелось быть «большим», а как это делается, конечно, он не мог понимать, потому что маленький ещё совсем, и малыш решил «попугайничать» со старшего брата.  Со всей своей детской наивностью мальчик прощебетал:
— Я тоже буду поститься, как братик…
Гретхен-Катерина посоветовалась с Сальваторе и вместе решили:
— Ну, что ж, пусть попробует попоститься немного, если не выдержит, попросит мясное, конечно же дадим, он ещё маленький, чтобы за такие вещи отвечать, конечно, не выдержит он ещё, сделаем уступку сразу, как попросит, но пусть попробует…
На удивление и Франчесско-Риккардо, и  малыш Карло без особого труда справились с постом: нет на столе мясных блюд, да и не надо, кажется, хватает другой разной еды.
И, вот, наконец-то, завтра уже Рождество, двадцать пятое декабря, в гостиной наряжена шикарная красивая ель, вся семья нарядились в лучшие роскошные одеяния, у всех праздничное настроение, Гретхен-Катерина вместе со служанками накрывают праздничный стол, чтобы завтра и самим разговеться и веселиться, и гостей принять хорошо. На столе и пудинг, и пряники, и утка с яблоками, и колбасы, а ещё Гретхен-Катерина поставила на стол ароматную запеченную курочку. Тут только братики поняли, как, оказывается, соскучились по мясной пище, и, когда не было никого взрослых, отломили по маленькому кусочку курицы и съели. И вдруг после этого Франчесско со слезинкой в округлившихся от испуга карих глазах произнёс:
— Младшенький, что мы с тобой сейчас наделали?! Мы, между прочим, пост нарушили, это можно было только завтра кушать, а сегодня ещё нельзя! Господь на нас обидится. Ты ещё маленький, а на меня точно обидится…
Малыш Карло совершенно не понял, за что Господь должен был обидеться, но понял эту фразу старшего брата, увидел испуг на его лице, ужасно напугался и зарыдал. А тут пришёл Сальваторе, спокойно снял и убрал парадную треуголку с перьями, подошёл к ребятам и ласково, мягким тоном спросил:
— Старшенький, младшенький, а что у вас случилось-то такое, что вы так расстроены оба, а наш маленький Ангелочек так горько плачет?
— Папа, — с волнением рассказал Франчесско-Риккардо, — Мама со служанками стол праздничный накрывали, и мама поставила курочку запеченную, а мы так по мясному соскучились, что не выдержали и стащили, когда никто не видел, по кусочку. Мы же пост нарушили, Господь теперь обидится на нас…
Сальваторе же с мягкой улыбкой стал своей большой загорелой рукой вытирать им слёзки по очереди и спокойно сказал:
— Что ты, старшенький мой, зазря напугался и маленького нашего напугал? Никто на вас не обидится, наоборот, Господь доволен вами будет, ведь вы выдержали почти весь пост. Последний день можно  совершенно не брать в расчёт, по равнению с тем, сколько вы выдержали, так что вы — умницы, Господь доволен будет, ведь некоторым детям, старикам или больным разрешают вообще не держать пост, а вы так справились, а один этот день последний не считается…
Тут в гостиную заглянул Луиз, со скривленным надменным лицом поморщился, наблюдая, как его брат со своими детьми так ласково общается и так нежно рукой слёзки вытирает, и съязвил:
— Ой, Сальваторе, что ты так сюсюкаешься с ними, как с девчонками, они ж мальчишки! Выпорол бы розгами один раз, хотя бы старшего, малой ещё всё равно ничего не понимает, было бы не повадно им в пост мясо со стола таскать!
Сальваторе же развернулся с негодованием на Луиза и прикрикнул:
— Луиз, брат, хватит командовать мной! Свою семью заведи, там и командуй, и детей своих воспитывай, как захочешь, а к моим ребяткам не лезь!
Луиз демонстративно фыркнул и ушёл, а Франчесско-Риккардо задорно переглянулись с отцом, они оба были довольны, как отец Луиза на место поставил. И, конечно, злость незадачливого композитора Луиза за выбор прекрасной бывшей актрисы распространялась и на детей…
А затем Сальваторе раскроил из яркого фетра три больших носка для подарков от Санта-Клауса и стал учить своих сыночков, как сшить такие носочки.  Они втроём при приятном мерцании свеч в богато обставленной гостиной сидели за столом за таким весёлым занятием, а Сальваторе лучезарно улыбался и с радостной негой на лице говорил:
— Это не так уж сложно, просто нужно набраться немного терпения и старания. Смотрите, как я это делаю, и повторяйте. А Санта-Клаус положит ночью подарки в наши носочки…
… Раз, и их носочки со старшим сыном готовы и рядом висят на  чугунной каминной решётке, а маленький Фаринелли, старательно поджав губку, округлив свои огромные небесно-лазурные глазёнки, прошил ещё только два сантиметра: ручонки ещё махонькие, не слушаются. Сальваторе посмотрел на это и понял, что работка для малыша Карло ещё не по возрасту,  и нашёл, как лучше всего выйти из этой ситуации: взял ручку Фаринелли в свою крупную загорелую руку и стал вместе с ним шить со словами, сказанными ласковым тоном:
— Сыночек, Ангелочек, я тебе просто немножко помогу, мы вместе сошьём, я тебе чуть-чуть помогу, потому что у тебя ещё ручки маленькие…
Скоро на каминной решётке добавился и третий носочек, сшитый Карло (конечно, там отец сшил,  но малыш верил, что он сам справился и был на седьмом небе от счастья). Франчесско-Риккардо и малыш Фаринелли побежали по своим делам, а к Сальваторе подошла Гретхен, чинно поправила высокую парадную причёску из блондинистых волос, своё пышное абрикосовое платье и спросила мужа:
— Милый, право, не понимаю, зачем ты устроил этот никому не нужный спектакль-сказку с носочками, с Санта-Клаусом? Им это не нужно: один ещё мал, другой уже совсем большой, старший прекрасно знает, что Санта-Клауса нет, так что вручил бы им в рождество подарки сам, и всё…
Сальваторе нежно и бережно прижал к себе супругу и ответил:
— Милая, прости, но ты не права, наш маленький Ангелочек Карло прекрасно всё понимает, мы с ним читали  о Рождестве, он верит в Санта-Клауса, ждёт подарка, очень старался сшить носочек, не надо лишать его так чудесных моментов детства, а Франчесско… . Ну, знает он, что Санта-Клауса нет, от этого праздника он хочет ни меньше, чем другие, все хотят праздника, веселиться, радоваться, танцевать, получить подарки. Так, что лучше присоединяйся к нам…
Гретхен-Катерина мило пококетничала с мужем то переглядками, то блондинистой прядью и женственной улыбкой и ответила:
— Что ж, тогда я,  пожалуй, присоединюсь к всеобщему празднику и повешу на каминную решётку и свой носочек. Надеюсь, мой «Санта Клаус» помнит о том чудесном ожерелье из коралловых роз и жемчуга, о котором я давно мечтала…
… Когда маленький Фаринелли посмотрел на четыре красивых носочка, то с наивным удивлением спросил папу:
— Папа, а почему дядя Луиз не повесил носочка? Он разве не хочет получить подарок?
Сальваторе стоял в замешательстве: что ответить на такой вопрос трёхлетнему ребёнку? Не скажешь же, что дядя уже взрослый человек, и давно уже не верит ни в какого Санта-Клауса? Сальваторе заботливо  приобнял младшего сыночка и забавно с озорным блеском в карих глазах ответил:
— Сыночек, дядя Луиз такой вредный человек, он доброе что-то делать не умеет, даже, если бы он и повесил носочек, Санта Клаус туда никакого подарка не положил, он знает это, вот и не вешает…
Франчесско-Риккардо и Гретхен-Катерина дружно рассмеялись, потому что они понимали, что в выдумке  Сальваторе была большая доля правды, они не особо любили Луиза, который никогда не желал им добра, да и с другими людьми был груб и мрачен.
… А на следующее утро вся семья скорее спешила в гостиную, к камину, посмотреть на свои подарки! Как же радостно засветилось беленькое личико маленького Карло Фаринелли, когда он увидел в своём носочке столько сладостей: и зефир, и разноцветные пёстрые леденцы, и шоколадные конфеты с разными начинками, и  шоколадная  красивая фигурка восхитительного рождественского Ангела! Скушав немного сладостей сам, Карло отправился угощать своих родных и смотреть, что подарили им. Франчесско-Риккардо был доволен увлекательной книжкой, интересным рыцарским романом. Сальваторе показал свой подарок: красивую трость джентльмена, которая была украшена оранжевой деревянной ручкой ввиде головы льва, а Гретхен-Катерина  показала, что получила в подарок чудесное украшение из жемчуга и роз (Сальваторе хорошо запомнил, о чём мечтала его супруга, и подарил ей именно то ожерелье).
Такое счастливое Рождество осталось в памяти Фаринелли и Франчесско-Риккардо навсегда…
А потом был ещё один забавный случай с двумя братьями. Франчесско-Риккардо очень ловко катался по перилам винтовой лестницы, и младшенького братика научил, и полюбили они на парочку катиться со смехом, визгом, весёлым попискиванием, как с крутой горки. Только Франчесско-Риккардо прекрасно понимал, что взрослые не поймут такого развлечения, явно не одобрят такой «горки», поэтому всегда старался выбрать такое время для развлечения, когда взрослых дома не было.  А в тот день он просчитался: отец пришёл со службы раньше, чем обычно, неожиданно зашёл в красивый холл с расписанными Ангелами художником стенами, и ребята скатились прямо в объятья Сальваторе. Конечно, мальчишки немного сдрейфили,  думали, что попадёт им. Но Сальваторе никогда не изменял своим принципам, и сейчас не стал этого делать, сел на корточки напротив сыновей и совершенно спокойно, без всякого обвинения или крика стал объяснять:
— Ребята, сыночки мои, старшенький да младшенький, что же вы делаете? Это же небезопасно, вы же катитесь на такой скорости и можете не удержаться и упасть, разбить или сломать себе что-нибудь. Конечно, я понимаю, кататься весело, но нужно, чтобы развлечение это стало безопасным, так рисковать собой, как вы сейчас, нельзя. Чтобы было безопасно, нужно, чтобы внизу стоял и страховал вас взрослый человек, чтобы при падении он мог вас поймать, и вы не ударились. Ну, давайте, я буду страховать, а вы катайтесь!
Ребята, довольные, что их не только не отругали, а ещё и разрешили кататься, со счастливым смехом, звонким визгом покатились, а радостный Сальваторе со смехом ловил их. Гретхен-Катерина посмотрела на это, подошла к Сальваторе, когда мальчишки, пообещав отцу, что без него они по перилам кататься не будут и, договорившись, что будут так веселиться втроём с папой, убежали каждый по своим делам, обняла и прошептала нежно:
— Милый, как я рада, что у нас такая крепкая семья, что у нас такие милые сыночки, и что ты любящий и заботливый муж и отец…
Луиз же, услышав эти слова, с неутолимой болью прижал папку с нотами и заплакал: хуже любой пытки для него было наблюдать, как гордый и ненавистный ему Сальваторе наслаждается семейным счастьем с женщиной, к которой он так сильно пылал страстью, которой посвящал, как музе, все композиторские работы…
А время в этом идеальном безмятежном  счастье летело быстро, скоро Сальваторе, Гретхен-Катерина и Луиз уже потеряли обаяние и свежеть молодости и вошли в солидную зрелость, зато росли и радовали своих родителей два наследника этой дворянкой аристократической семьи Броски: Карло Фаринелли и Франчесско-Риккардо.
Франчесско-Риккардо был уже взрослый юноша семнадцати лет с забавной внешностью: низкий рост и чуть-чуть полноватое телосложение не портило обаяния его лица: больший карих, как у отца, глаз, пухлых губ, белоснежной улыбки, забавных тёмный кудряшек. В молодом композиторе сразу запоминалась  харизматичная импульсивность истинного итальянца. Главной же мечтой повзрослевшего Франчесско-Риккардо стало  прославиться и вписать своё имя в историю искусства, как имя великого композитора. Это стало настоящей «идеей фикс» для него. Он много времени уделял своему композиторскому образованию, мог часами сидеть за расписным клавесином, упражняться или писать новую оперу, не отвлекаясь на отдых и еду особенно когда его посещало вдохновение сочинить что-то новое и совершенно оригинальное, пока мама не возмутится:
— Сынок, ты не вставал от клавесина своего уже четыре часа, нужно уже покушать и отдохнуть! И не надо игнорировать мою просьбу только потому что ты уже взрослый человек, ты, как образованный юноша, прекрасно понимаешь, что так перетруждаться нельзя, надо знать во всём меру…
Учителя же уважали Франчесско-Риккардо и всегда отмечали:
— Вот из господина Франчесско-Риккардо Броски выйдет действительно значимый для Италии композитор…
И, конечно, одержимый музыкой Франчесско-Риккардо хотел заслужить похвалу самого авторитетного учителя своей эпохи, великого маэстро Николы Порпоры, но бывалый музыкант слушал его и тихо говорил, будто стонал:
— Неплохо, хороший мой, неплохо, но, понимаешь, простовато, однообразно и чрезмерно празднично, я большего от тебя ждал, перехвалили тебя другие учителя…
Но, надо сказать, Франчесско-Риккардо по-прежнему был очень сильно связан нежной семейной братской любовью со своим младшим братиком Карло Фаринелли, он так к нему и обращался ласково: «Младшенький».  У братьев всегда находилось время для общих занятий, например, совместного  рисования, чтения. Могли они и просто поговорить о чём-то, приютившись на мягком, украшенном позолотой, диванчике. Малыш Карло же подрос в такого милого, Ангельски доброго и красивого мальчика пяти лет, длинные блондинистые локоны, огромные, как блюдца, небесные очи — всё в его внешности напоминало Ангела. Характер Карло Фаринелли имел действительно Ангелоподобный: послушный, ласковый, не капризный, хотя родители и старший брат его баловали немного, достаточно усидчивый для мальчика его возраста, непроказливый, но зато был один недостаток у этого «Ангелочка»: любопытство.
 А в то время Франчесско-Риккардо дружил молоденькой незнатной девицей из обеспеченной мещанской семьи, Эльзой. Милая и простая, без аристократического жеманства, улыбчивая красивая дородная девушка с характерной внешностью полнокровной загорелой итальянки покорила сердце юного композитора, и чувство было взаимным. И одним чудесным теплым весенним вечером Франчесско-Риккардо собирался на свидание: напудренный парик поверх кудрей, белое жабо с брошкой…
Маленький Фаринелли с круглыми от удивления небесно-лазурными глазками сложил трогательно по-детски бантиком тоненькие персиковые губки и долго рассматривал непривычно нарядного старшего брата, а потом подумал: «Хм, любопытно, куда это Франчесско-Риккардо так наряжается вечером? Куда пойдёт он таким нарядным? Обычно, учёба или композиторские выступления в театре у него днём…». И из любопытства малыш Карло решил устроить слежку за старшим братом: прячась за кусты, фонарные столбы, он пошёл тихонько за Франчесско-Риккардо. А модой человек пришёл в парк, встретился  Эльзой, они мило побеседовали, взявшись за ручку, потом скушали по шарику мороженого, сели на скамейку и нежно аккуратно поцеловались в губы. Фаринелли, как  мальчишку, это очень насмешило (ну, просто общеизвестное правило, хочешь, чтобы о твоем промахе знали все, расскажи о нем маленькому болтливому ребенку), и он прибежал домой и со смехом рассказал маме, при этом улыбнувшись широко и обаятельно, как будто что-то хорошее сделал, а не «свинью» старшему брату подложил:
— Мама, а там, в парке, Эльза с Франчесско-Риккардо поцеловались, я видел!
А Гретхен-Катерина убрала аккуратно за уши блондинистые букли и, не отрываясь от вышивания парадной скатерти, совершенно спокойно мягким тоном ответила Фаринелли:
— Сыночек, а ты, зачем ходишь беспрестанно за старшим братиком, как хвостик? Он же старше тебя, у него есть свои дела, а у тебя хватает своих ребячьих дел. Почитай или порисуй, а не хочешь, поиграй с ребятами соседскими. А Франчесско-Риккардо, когда будет свободен, обязательно сам придёт к тебе, и вы займётесь чем-то вместе, вашими любимыми занятиями, но не надо ходить за старшим братиком, как хвостик…
Мальчик, удовлетворённый вполне таким ответом, побежал к друзьям, а, когда пришёл домой Франчесско-Риккардо, мама пожурила старшего сына:
— Сынок, Франчесско-Риккардо, ну, как так, что ты, взрослый юноша такой серьёзный, так легкомысленно себя ведёшь?  Очень некрасиво целоваться до венчания, вы с Эльзой ещё даже не жених и невеста, ещё просто дружите, а уже позволяете себе поцеловаться, между прочим, в парке, люди видели, тебе-то ничего не скажут, а ее осудят, как девушку легкомысленную, мол, не жених, а позволяет целовать. Не хорошо так, скопроментировал ее…
Франчесско-Риккардо постоял, молча, перебирая в крупных загорелых ладонях милый розовый весенний цветочек, сорванный в парке на свидании, и разыгрывая на смуглом лице раскаяние, которого и в помине не было, а сам подумал: « Ну, это уже меня младшенький мой Ангелочек выследил и матери зачем-то рассказал, больше никак мама узнать не могла. Ничего, Карло ещё маленький, я его просто перехитрю, этот маленький свинтух и болтун больше меня не подставит…».
После этого Франчесско-Риккардо каждый раз, когда собирался на свидание к Эльзе,  подзывал Фаринелли к себе и давал целую горсть мелких монет со словами:
— Младшенький, я буду сейчас занят часа два, вот, возьми монет, собери своих друзей, идите, погуляйте, купите себе сладости, игрушки-безделушки какие-то, только два часа, чтобы я тебя сейчас не видел, а то в следующий раз не дам мелочь…
Малыш Карло с озорной ребячьей улыбкой и радостным блеском небесно-голубых больших глазах, обнимал брата и бежал с друзьями со смехом по ярмарке:
— Ребята, смотрите, сколько мне монет старший брат дал! Он у меня такой добрый! Идёмте, я сегодня  всю компанию нашу угощаю!
И ребята шли покупать на всю компанию сладостей, и какие-нибудь милые игрушечки: фарфорового Ангелочка, принцессу и другие фарфоровые фигурки, которые стоили мелочь, хрустальный колокольчик.
— Ой, у вас тут так весело, а можно мне с вами играть? Или вы девчонок в свою компанию не берете? — спросила маленького Карло хорошенькая девчушка с каштановыми кудрями и в пышном милом кремовом платье с атласными бантами…
— А ты не вредничаешь и лягушек не боишься?
— Нет, — промолвила тоненько девочка, хлопая длинными черными ресницами, — не боюсь лягушек и не вредничаю…
— А как же так?  — приятно удивился златокудрый мальчик, — Такая красивая девочка и не вредничает и даже лягушек не боится? Хорошо, будем дружить, держи фарфоровую принцессу. Мое имя Карло, но все зовут Фаринелли, это означает на латыни «светлый, как Ангел», так мама сказала, а тебя?
— Арабелла из семьи Фронси, — ответила чудесная малышка, — Ой, какое у тебя красивое прозвище! Фаринелли!.. Ты и, правда, светлый, как Ангел…
Миловидная девочка и наш главный герой скоро крепко подружились, девочка оказалась дочерью знатного синьора Фронси, которого совсем недавно перевели сюда по служебным делам, и его молодой супруги. Пока малышня играла красивым парусным корабликом и ловила сачком, который ловко соорудил Франчесско-Риккардо, лягушек и головастиков в банку, только чтобы полюбоваться и сразу же впустить обратно на волю, и карасей, отцы сдружились между собой. Сальваторе привлекало в синьоре Фронси честность, открытость, порядочность, ум, уж этим двум добродушным весельчакам было о чем поговорить. В отличие от загорелого лощеного красавца Сальваторе синьор Фронси запоминался живописными шрамами на лице: он не раз участвовал в войнах и дуэлях. Вот его молодая жена, с которой у них было почти двадцать лет разницы, производила впечатление видной женщины, а Арабелла даже в таком детском возрасте уже напоминала очаровательной внешностью маму. Дружба развивалась своим чередом, но только иногда синьор Фронси тяжело кряхтя, качал косматой головой и говорил:
— Ой, дружище, помяни мое слово, Луиз зол на тебя, что ты так ловко женился на его возлюбленной, предаст он когда-то вашу семью, предаст, не тебя, так сыновей твоих, так что гони его в шею от себя и детей своих подальше пока не поздно…
Сальваторе же оправдывал Луиза:
— Знаю, дружище, знаю, да только не могу выгнать его, я виноват перед ним, украл его счастье…
Глава «Цена голоса»
…Спустя пять лет случилось то, что никто не ожидал: Сальваторе сильно заболел и решил оставить свою службу губернатора, служил он в этом почётном звании больше двадцати лет, и очень ответственно. Но ласковым и добрым Сальваторе был со своей семьёй: женой и детьми, а, в  высшем обществе он привык на службе вести себя, как лидер, и королю Франсу это не понравилось, и так вышло, что Сальваторе король отказал в пенсии. Тут все взрослые члены семьи схватились за голову с одним криком:
— Как мы выживем?! На что мы будем жить?!! Мы же загнёмся от голода!!!
Но тут пришла идея, совершенно временный, ненадёжный, но выход: продавать украшения Гретхен-Катерины, чтобы семья не голодала. Все, конечно, понимали, что выход этот совсем ненадолго спасёт семью, взрослые члены семьи паниковали. Вторая же причина резкого обнищания явно не бедной знатной семьи заключалась в том, что, когда с отцом случился конфуз с болезнью и пенсией, Франчесско-Риккардо решил, что пробил его час показать себя как великого композитора, затмив и дядю Луиза, и многочисленных музыкальных родственников, да вот успеха не имел совершенно. Зато его провальные оперы требовали деньги на декорации и костюмы, естественно долги оставались.  Вот тут-то понял горячий молодой парень-итальянец, что прав был Никола Порпора, подвел он семью своими жалкими композиторскими амбициями, да уже поздно…
Из театров Франчесско-Риккардо в своем характерном лишь для него ярко-синем плаще вылетал кубарем по ступеням крыльца, вслед за вброшенной папкой с партитурой, а иногда его просто не пускали, узнавая по ярко-синему плащу.
Постаревший загорелый, но болезненный  и поседевший, со слезами и глубоким беспросветным отчаянием в карих  очах и тростью с головой льва в руках Сальваторе Броски вместе с братом Луизом в тот день сидели в кабинете и подсчитывали оставшиеся деньги.  К слову, увы, их сильно убавилось. Семья Броски была уважаемая дворянская, с шикарной родословной, но это не спасало денежного положения семьи, которая и без того не числилась в богатых, мелочь, которую Луиз зарабатывал музыкантом и композитором в часовне, он тратил только на себя…
— Луиз, брат, я в растерянности: ещё немного, и мы все будем голодать! А мы — знатная уважаемая семья, нам нельзя скатить в нищету. Что думаешь по этому поводу? — спросил обречённо Сальваторе.
— Ну, как-нибудь решим эти проблемы, только не все сразу, Сальваторе. Сам виноват, нечего было характер на службе показывать! Ты привык жить, как дворянин,  как тебе хочется, но иногда приходится считаться с обстоятельствами, чрезмерные амбиции до добра никого не довели! Особенно твоего старшего бездаря! Сам виноват! — ответил Луиз, тихо, но высокомерно  ухмыльнувшись.
— Луиз, — плачущим голосом униженно попросил Сальваторе, — Не надо, пожалуйста, не добивай словами, знаю, что сам виноват, но за все, что я за недолгую жизнь свою сделал не так, я уже болезнью и отсутствием пенсии наказан, а Франчесско-Риккардо ни в чем не виноват. Он хороший старательный парень, у него еще все получится…
Тем временем Франчесско-Риккардо,  который стал двадцати двух летним крепким молодым человеком с красивыми, как у благородного оленя, карими очами и копной смешных чёрных кудрей на голове, композитором с блестящим образованием, но без работы, пришёл из местного театра разозлённый,  швырнул папку с нотами на старый секретер и стал ворчать:
— Артиста они не могут такого найти! Говорят, что я требую от исполнителя главной роли слишком большой диапазон! Это просто отговорки, чтобы не ставить мои оперы и не платить мне!
Сальваторе спустился к сыну и спросил с заботливостью и сочувствием:
— Что, сынок, в театре опять облом?
— Да, папа, грандиозный облом! Ты бы слышал, как посмеялись надо мной! Прости, я знаю, как ты много вложил в мое образование, а надежд я пока не оправдываю, но это временно, обещаю… — рассказал отцу Франчесско-Риккардо.
— Не переживай так, сыночек, обязательно получится, только в долги не лезь больше, а то деньги от продажи украшений кончаются, думать надо. Лучше иди, побудь с нашим младшеньким Ангелочком, вам всегда вместе веселее… — ласково ответил Сальваторе.
— Да уж, младшенький мой Карло — настоящий Ангелочек, не зря Фаринелли его называем, «Ангелоподобный» на латыни…и, пожалуй, он один не переживает из-за денег. Отдохну и пойду к нему… — закончил разговор Франчесско-Риккардо…
Тем временем десятилетий  Фаринелли Карло, милый белокожий красавец с прямыми изящными чертами лица, большими небесными веждами и длинными пшенично-золотыми локонами, помогал Гретхен-Катерине по хозяйству, вытирал тарелочки и очень красиво и мелодично напевал арию Царя Давида, которую услышал у старшего брата и очень хорошо запомнил…
— Сынок, ты так красиво поёшь, гармонично, мелодично, спой громче… — попросила мама мальчика с нежной улыбкой.
— С удовольствием, мама… — ответил, обаятельно улыбаясь, малыш Карло и запел громче…
Мальчик пел и кружился, и был при этом совершенно неземной, Ангельской красоты, его длинные блондинистые  локоны развевались в так его божественно гармоничному пению, все в усадьбе заслушались, а Фаринелли всё увлекался, входил в азарт пения…
Вдруг на самой высокой ноте несколько стаканов полетели вдребезги.
— Ой, мама, что это?! Это я разбил стаканы голосом?! — с невинным испугом изрёк мальчик.
Тут прибежали Луиз, Сальваторе и Франчесско-Риккардо и в один голос спросили:
— Это кто так сейчас пел? И почему посуда разбита?
— Наш младшенький  Ангелочек разбил её голосом!  Я, конечно, говорила вам, что у меня в родне многие пели в опере, но таких чудес я не слышала и не видела! Мы не ожидали, а он оказался с таким уникальным голосом! — ответила с ликованием поражённая Гретхен-Катерина.
Мальчик мило смутился, а Франчесско-Риккардо с горящими глазами обнял братика и воскликнул:
— Мои оперы спасены! Мы все спасены от безденежья! Братик, младшенький, ты понимаешь, какой ты гений, какое будущее оперного певца тебя ждёт? Это было божественно! О, Дева Мария, ты услышала мои молитвы! Поймём, милый, к клавесину, я хочу понять твои способности и диапазон…
Мальчик послушно пошёл за братом, сначала Франчесско научил его распеваться, и уже на этом этапе заметил, что у его младшенького братика  сильный голос, широкий диапазон и идеальный слух!  Молодой композитор  улыбался пухлыми губами, скрывая ликование в душе.
— Отлично, вот либретто оперы «Царь Давид», попробуй что-то спеть…
Карло начал петь, а молодой композитор  уста раскрыл от изумления, настолько артистично и разнообразно, перебирая голосом, как жонглёр шариками, пел мальчик. И вот две последние строчки…
— А теперь фальцет, и самый высокий, что можешь! — скомандовал Франчесско.
Фаринелли раскрыл руку и запел таким звуком, что, кажется, само небо наслаждалось его пением, а у молодого композитора всё поплыло перед глазами, и чтобы не потерять сознание, он заткнул уши, а сам думал с ликованием: «Вот это голосище! Мама мио! Как же это здорово!».
— Всё, мой младшенький, хватит на сегодня, ты устал, но поразил меня! Я буду заниматься с тобой, повторим ту арию, что ты запомнил и маме на кухне пел, и поедем в королевский театр!  Ты будешь величайшим оперным певцом, Ангелом во плоти, хотя для меня ты всегда будешь любимым младшеньким братиком… — обнимая и целуя в белокурую макушку Карло, изрёк Риккардо.
— Спасибо, братик, и не волнуйся, я сам получаю удовольствие, когда пою. Я сейчас пойду, погуляю? — спросил мальчик.
— Ты никак идёшь гулять со своей незабвенной подружкой Арабеллой Фронси,  и без сомнения она тебе нравится… — с озорной улыбкой отметил Франчесско-Риккардо.
— Ну, да, мы часто вместе гуляем, она самая добрая умная и красивая девочка. А ты, братик, откуда знаешь, что она мне нравится? И зачем смущаешь меня? — нежно спросил малыш Карло.
— Я же рад за тебя! Держи монетки, купишь мороженое себе и Арабелле, младшенький ты мой братик любимый! — с улыбкой ответил Франчесско-Риккардо и дал любому братику деньги.
— Ой, братик, спасибо, а то мне так хочется порадовать Арабеллу, а чем — не знаю… — ответил  мальчик и исчез в дверях, а Франчесско-Риккардо стал танцевать от радости с подсвечником.
— Ну, что, есть у Карло Фаринелли способности? — спросили все остальные члены семьи.
— Да это же не просто способности, это — Божий дар, феноменальный голос и слух! Именно такого исполнителя не хватает моим операм! Он — гений, какого в природе не было! Он станет звездой королевской Оперы Знати, а мы разбогатеем ещё больше, чем в былые времена! Всё, завтра мы едем к директору Оперу Знати, я хочу, чтобы он спел там, вдруг его возьмут на ведущие партии! Поговорю с Николой Порпорой, пусть поставит ему голос…— восклицал Франчесско-Риккардо.
Когда молодой композитор рассказал об этом десятилетнему Ангелочку, тот сильно испугался и пролепетал:
— Ну, постараюсь не сробеть и оправдать твои надежды, только будь рядом со мной…
— Конечно, я буду рядом с тобой, всё пройдёт замечательно. Ты же мне веришь? — спросил Франчесско-Риккардо, бережно обнимая его за хрупкие плечики.
— Конечно, верю, какой разговор! — изрек мальчик.
Эту ночь братья не спали, а сидели при свечке и беседовали, мальчик волновался, а Франчесско-Риккардо старался поднять ему настроение. На следующий день они с самого утра стали собираться: нарядили будущую оперную звезду в голубой кафтан-жюстокор со множеством кружев, завили мальчику золотистые локоны. Франчесско-Риккардо тоже оделся в парчовое аби. Мальчик долго распевался, а затем братья сели в карету и направились к директору Оперы Знати…
Наконец, карета с грохотом  остановилась у роскошного дворца, в котором находилась королевская «Опера Знати», главный театр Италии. Братья шли в кабинет директора за слугами, мальчик боязливо молчал, но по нежному белокожему детскому личику было видно, как восхитила его роскошь дорогих расписных, шёлковых и бархатных залов с гобеленами, фарфором, статуями и позолоченной мебелью. Директор встретил братьев приветливыми словами:
— Здравствуйте, господин Франчесско-Риккардо Броски, вы обещали мне показать вашего младшего брата, удивительное дарование. Этот милый мальчик и есть гений оперы?
— О, синьор, да, это мой младший брат Карло по прозвищу Фаринелли, я просил, чтобы вы лично послушали и решили, хотите ли взять его в Оперу Знати… — с почтительным поклоном ответил Франчесско-Риккардо, а потом обратился к братику — Младшенький, давай, спой ту арию из оперы «Царь Давид», что мы готовили…
Фаринелли сделал несколько шагов вперёд и запел, а старый скрипач не вступил, подавленный и уничтоженный талантом ребенка. Директор сидел, не скрывая восторга и периодически восклицая:
— Бесподобно!!! Шикарно! Божественно!!! Он — Ангел из Эдема!
И, наконец, последние строки арии мальчик исполнил на таком высоком фальцете и так долго тянул, что фужеры и ваза на столе разлетелась вдребезги!
— Ого! Такого я ещё точно и не слышал, и не видел! Мальчик мой, я тебя, конечно же беру в королевскую Оперу Знати без всяких сомнений, ты станешь настоящим украшением, бриллиантом оперы, я уверен, что королю понравится его пьянящий голос. И это второе имя тебе, малыш, так подходит, Фаринелли…, ведь это означает на латыни «Чистый, светлый, как Ангел…», а ты и правда похож на Ангелочка. Настоящий «кусочек милоты». А еще у меня вопрос: кто написал такую чудесную оперу? — приятно озадаченно спросил директор.
— О, поверьте, синьор, мы очень рады оказанной чести, вы совсем смутили излишними похвалами ребенка, а оперу написал я… — ответил Франчесско-Риккардо, боязливо прижимая братика к себе.
— Ого! Ну, братья Броски, вы выдали мне сюрпризы! Я вас возьму придворным композитором, и жажду через месяц увидеть на главной сцене Италии оперу «Царь Давид», причём с нашим маленьким «оперным принцем» в главной роли. Я обещаю быть щедрым на вознаграждение! А сейчас пусть мальчик исполнит ещё какие-нибудь трюки… — воскликнул директор.
Франчесско-Риккардо пошептались с младшеньким братиком, а затем малыш робко вышел вперёд и спросил:
—Синьор, нет ли в вашем окружении человека, у которого что-то сильно болит?
— Ее величество королева сегодня осталась в постели из-за зубной боли… — ответил директор театра.
— Можно ли позвать её величество? Я бы мог снять боль… — объяснил мальчик.
— Даже так? — удивился директор театра, о лечебных свойствах музыки он слышал впервые, — Что ж, она сейчас придёт…
Измождённая от боли королева вышла, села рядом с директором ее любимого театра, которому так активно покровительствовала, а наш юный гений оперы запел, как велел ему Франчесско-Риккардо, вибрируя голосом. Королева порозовела, потом улыбнулась и с удивлением изрекла:
—О, если бы вы знали, как сильно я благодарна этому ребенку, боль действительно ушла! Малыш, ты просто прелесть, пел, как Ангел, только не зазнавайся, что сама королева тебя хвалит, а слушайся старших. Ты бы не мог немножко рассказать о себе: тебе нравится петь? А братик старший добрый или строгий? А маму и папу любишь, слушаешься? Есть ли у тебя друзья, во что ты играешь и что читаешь?
Мальчик стеснительно поправил золотистую прядь волос и робко (испуг был хорошо заметен, и это понравилось королеве) ответил:
— Д-да, нравится петь, и старший братик добрый, правда, ворчит, если я долго гуляю, называет оболтусом, папу и маму тоже люблю, слушаюсь, папка тяжело болеет, переживаю за него. Я люблю читать о мореходах и играть корабликами, у меня есть друзья и подружка, Арабелла…
Франчесско-Риккардо еще ближе прижал маленького братика за хрупкие плечики, не было у композитора особо доверия к резкой доброжелательности монарших особ, а лицо королевы расплылось в умилительной улыбке.
— Ну, всё, дорогие братья Броски, езжайте и готовьте постановку оперы «Царь Давид», я с нетерпением буду ждать и обещаю щедрые гонорары… — закончил беседу директор театра, братья поблагодарили,  раскланялись и сели в карету.
Франчесско-Риккардо сидел с таким довольным видом, будто ему манна небесная упала в руки, и с радостным смехом ласково прижимал младшего братишку и восклицал:
— О, милый братик, мой младшенький, Ангелочек, это был успех! Всё так идеально, что, прям, не верится!
 Отдохнув два дня, братья взялись за подготовку к премьере, всё шло, как по нотам, нищета снова сменилась благополучием…
Безмятежное счастье и благополучие семьи уже длилось два года, Карло Фаринелли вырос до двенадцатилетнего очень красивого мальчика, в гимназию его не отдали родители, Сальваторе нежно и заботливо сам взялся за обучение младшего сына, а музыкальные занятия, изучение нотной грамоты проводили и репетировали роли с мальчиком Франчесско-Риккардо и Никола Порпора. Великий маэстро Порпора ставил ему голос, и был просто восхищен талантом и трудолюбием мальчика.
 — Ну, — часто говорил маэстро Порпора молодому композитору, — повезло тебе, при таком талантливом и трудолюбивом подопечном и ты, как композитор, расцветешь…
На сцене у юного дарования был триумф: главные роли разных сказочных принцев, царя Давида, Аладдина, а в свободное время, которого было достаточно, Карло Фаринелли был прежним любимчиком и милым ребёнком, который играл с игрушками, особенно парусными кораблями, любил родителей и старшего брата. Его немного баловали, прощали с легкостью мелкие шалости, за которые в другой семье бы высекли родители, не требовали в учебе, потому что понимали, что на мальчике большая нагрузка в театре, как например, вышло в тот показательный день. Фаринелли немного расслабился и забросил учебу, Никола Порпора рассердился, но делать замечание не стал. Наш же малыш Карло ухитрился на прогулке с Арабеллой и другими друзьями так заиграться, что пропустил урок и не выполнил домашнее задание на следующий день, а потом во время догонялок мальчишки так разыгрались, что случайно уронили полку с посудой, и тут терпение Николы Порпоры лопнуло.
— Все, мальчишки, больше я терпеть это не буду! — прикрикнул маэстро, — Учиться все трое не хотим, а хулиганить, бегать и бить посуду всегда готовы! Джузеппе, Брукка, живо снимайте рубашки, высеку вас, чтобы не повадно было!
Мальчишки, которые набедокурили, начали упрашивать со слезами маэстро не наказывать их, но строгий Порпора взялся за розги и несильно обходил друзей, после чего  Брукка и Джузеппе с визгами недовольства убежали учить уроки, а маэстро ласково, но с явным высокомерием обратился к Фаринелли:
— Карло, Ангелочек наш, ты совсем избаловался, бегаешь с Арабеллой целыми днями, уроки не выучил, так расшалился с другими мальчишками, что полку с посудой мне уронили, сладости одни таскаешь, и что мне с тобой делать? Наказать, как Брукка с Джузеппе? Франчесско-Риккардо не разрешит, он против телесных наказаний, да и жалко тебя, такой милый слабый ребенок. Я тебя прощаю, но знай, что я тебе делаю серьезное одолжение, что занимаюсь музыкой с тобой, только потому что уважаю твоего больного отца, честного и несправедливо обиженного человека, и жалею старшего брата-неудачника, который старается помочь семье, А теперь поцелуй любимому учителю ручку…
Фаринелли с кроткой улыбкой проглотил комок от обидных слез и поцеловал руку Николы Порпоры, Сальваторе и Франчесско-Риккардо поспешили поддержать мальчика, обнять, похвалить и купили мягкую игрушку милого совенка по кличке «Совушка-сплюшка», история быстро забылась, но неприятный осадок остался, а в душе запечалились обидные слова: «я тебе делаю серьезное одолжение»…
К каждой премьере родные старались сделать подарок своему Ангелочку, порадовать необычной красивой игрушкой, например, отрядом игрушечных мушкетёров. Но один подарок мальчик запомнил на всю жизнь, после успеха оперы «Прекрасный принц и роза» Сальваторе подарил сыну большую мягкую игрушку, рыжего кота с голубым атласным бантом на шее, мальчик был в восторге, а игрушка получила имя Любимчик. Теперь маленький гений оперы, а заодно и Арабелла полюбили эту милую игрушку, выдумывали множество игр, а мальчик даже брал плюшевого рыжего любимца спать с собой.  Все шло идеально, пока…
Пока вдруг на распевке маленький Фаринелли закашлялся и сказал голосом, который был чуть грубее, чем обычно:
— Прости, братик, что-то я сегодня не в форме…
Франчесско-Риккардо же сидел с жутко кислым выражением лица: он-то, как взрослый человек понял, что у маленького Карло скоро будет «ломка», и карьера обоих рухнет, как карточный домик…
— Ты, наверное, устал, вот тебе мелочь, прогуляйся с Арабеллой… — ответил Франчесско-Риккардо, поспешил вытворить брата на прогулку, а сам бросился к родителям и дяде со словами:
— Просто ужас! Кошмар!!! У него начинается ломка! Если он потеряет свой фантастический голос, всё пропало! Снова нищета! Мы можем не выжить из-за голода! Что будем делать?
— Ну, — протянула испуганно и взволнованно Гретхен-Катерина, — ломку как-то задерживают специально, мой дядя для голоса, например, долго ходил в специальных обручах на шее, а бабушка пила разные напитки для голоса из сырых яиц…
— Мама! Мама мио, слов у меня от возмущения нет! — Не выдержав, слегка вскрикнул, схвативших за черные кудряшки на голове, Франчесско-Риккардо, — Я, как образованный композитор, кончивший консерваторию, знаю, что эти кольца на шею, напитки из яиц — ерунда, задержат они ломку так, на месяц- два, не больше.  Ему только больно от этих колец будет и всё, а пользы никакой!
— Ну, — предложил, по-старчески покашливая, Сальваторе, — Мы можем устроиться слугами у какого-нибудь богатого мещанина или дворянина…
— Нет, увы, это не выход. Вы думаете, как будут смеяться, издеваться люди над нами: такая родовитая аристократическая всеми уважаемая  дворянская семья Броски докатились до того, что драят конюшни и начищают полы у разбогатевшего на торговле мещанина! Позор нашей семье! — ответил Франчесско-Риккардо…
— Ну, я лично не вижу другого выхода, кроме как кастрировать Карло. Конечно, если до короля дойдёт слух, что у него на сцене певец-кастрат, будет грандиозный скандал, но рискнуть всё же стоит… — ответил Луиз.
Сальваторе не выдержал, соскочил с дивана и набросился на брата с кулаками и криками:
— Мой сын кастратом не будет!!! Ты, Луиз, подлец!
Завязалась небольшая потасовка, затем Луиз встал, оправился и надменно ответил:
— Ну, что ж, припомню я тебе и этот инцидент, брат, и всю мою сломанную жизнь еще припомню, я отыграюсь на твоих же детях, испорчу им жизнь, особенно твоему любимчику Фаринелли! И нечего теперь возмущаться, меньше б перед королем хорохорился, был бы с пенсией, не пришлось бы кастрировать сына!
— Так-так, отец, дядя, кончайте свои бесконечные разборки, помогайте мне и маме лучше думать, искать выход. Я тоже другого выхода, кроме кастрации, не вижу, но мне страшно на это решиться, потому что, во-первых, операция может быть небезопасна, во-вторых, я не раз слышал о печальных судьбах певцов-кастратов. У них не бывает своих семей, а кончают они часто жизнь или на помосте под розгами или в монастыре из-за одиночества. Я очень боюсь, что мы сломаем нашему Ангелочку жизнь, но не вижу другого выхода. Папа, что скажешь?  Может, ты поведёшь его на кастрацию? — испуганно произнёс Франчесско-Риккардо, ему не хотелось брать на себя ответственность.
Сальваторе со слезами отвернулся, ещё сильнее вцепился в трость с головой льва и прошептал:
— Я… я не соберусь с духом, я слишком вас, сыночки, люблю…
— Все, тянуть с решением нельзя. Раз так, я веду Карло на кастрацию, но знает об этом только наш узкий круг и врач, даже самому Фаринелли правду мы не скажем. Я солгу ему, что он серьёзно болен и операция нужна, чтобы спасти его жизнь. Другого выхода я не вижу. Все согласны? — спросил, волнуясь, Франчесско.
С камнем на сердце, родители согласились, выразил согласие и дядя Луиз, с язвительной  ухмылкой. Франчесско-Риккардо стало не по себе, от волнения закружилась голова, а кровь прилила к смуглым щекам, постоянно вертелась мысль: «Он любит меня, доверяет мне, а я пошёл на такой обман! Ужас! Как же я смотреть в глаза братику любимому буду? Я ж сгорю от стыда за это «крысятничество»! С другой стороны, от кастрации зависит и моя карьера композитора, к которой я так долго и тяжело шел, и финансовое положение семьи, и будущее самого Карло, ведь у него нет образования и он ничего не умеет, кроме пения. Я должен сделать это…», но молодой человек собрался с силами и отправился искать Карло…
Карло Фаринелли сидел на парапете с Арабеллой,  той самой незабвенной подружкой в нарядном пышном розовом платье с каштановыми кудрями и веселыми зелёными веждами, они мило улыбались друг другу и общались. Франчесско-Риккардо сделал глубокий болезненный вдох, подошёл к братику и сказал (он, конечно, старался, как можно увереннее говорить, но это плохо получалось):
— Братик, младшенький, ты должен пойти со мной, я хочу поговорить без посторонних…
Мальчик трогательно поблагодарил Арабеллу за прогулку, и Франчесско-Риккардо увел его подальше, тогда юный певец спросил:
— Франчесско, что-то случилось? Почему наш разговор должен быть тайной?
Франчесско раскраснелся от стыда и с трудом ответил:
— Братик мой любимый, младшенький, милый Ангелочек, дело в том, что ты серьёзно болен, есть риск для жизни, нужно сделать операцию, чем раньше, тем лучше, но ты не бойся, я буду рядом с тобой, я буду твоей поддержкой. Ты не почувствуешь боли, врач даст тебе снотворного, и ты будешь спать, Ангелы принесут тебе красивые сны, а проснёшься дома здоровенький. Так что, идёшь со мной к врачу?
— Иду, конечно, хотя мне страшновато… — ответил тихо мальчик, переминаясь с ноги на ногу.
Скоро они были у врача. Фаринелли сидел спокойный, только чуть бледный, чувствовалось, что мальчик немного волнуется, а в другой душной комнате Франчесско-Риккардо разговаривал с врачом.
— Мальчик здоров, что вы хотите? — спросил врач.
— Да знаю я, что он здоров, я плачу вам за его кастрацию… — со слезами в дрожащем голосе ответил Франчесско-Риккардо, почему-то это слово предательски тяжелым свинцом повисло в комнате.
— Так поступает старший брат?  Карло подпишет согласие? — настороженно спросил врач, чувствуя подвох.
— Я подпишу согласие за него, ему нельзя говорить правду: я плачу вам, чтобы вы подтвердили, что он болен… — промолвил Франчесско-Риккардо и закрыл лицо ладонями…
Врач внимательно и осуждающе посмотрел на молодого композитора и задал вопрос:
— А сами вы с этой ложью как жить дальше будете?
— Не ваше дело! Вы — не святой отец, чтобы я исповедовался вам! Я не за нотации деньги плачу, а за то, что вы сделаете операцию быстро, безболезненно и безопасно для ребенка! — от внутреннего напряжения сорвался Франчесско.
— Тогда я пошёл готовить всё к операции, лучше идите, поддержите мальчика, он побаивается… — сказал врач недовольным тоном после того, как Риккардо подписал согласие за младшего брата, слеза упала прямо на красивый чернильный росчерк «Франчесско-Риккардо Броски»…
Врач дал мальчику большую дозу снотворного, тот с нежным возгласом «Ой-ой» побелел и сполз на пол, врач уложил его в приятную ароматную обезболивающую молочную ванночку, Франчесско-Риккардо сел рядом с братом, взял за руку и, еле-еле скрывая слёзы, стал гладить пшеничные локоны Фаринелли и ласково говорить:
— Не бойся, братик, любимый, миленький, младшенький, ты сейчас уже уснёшь, Ангел принесёт тебе сказочный прекрасный сон, проснёшься ты здоровым, а я буду рядом, чтобы тебе не было страшно…
Фаринелли скоро уснул крепким сном, а Франчесско-Риккардо выскочил на улицу и залился слезами с мыслью: «Что я творю?! Я преступник! Крыса! А вдруг я ему жизнь сломаю?! Я хотел, как лучше, может, всё будет хорошо, но, если он будет страдать из-за моего поступка, я себе этого не прощу…». Скоро операция закончилась, и Франчесско-Риккардо, рыдая, отнёс на руках лёгкого, как пёрышко, братика домой, уложил в кровать, дал в ручку того самого рыжего плюшевого котенка Любимчика, погладил по головке. Длинные красивые пшеничные локоны Карло Фаринелли рассыпались по подушке, мальчик открыл небесно-лазурные очи, прошептал:
— Я уже дома? Всё кончилось?
— Да, родной мой, младшенький, отдыхай, тебе несколько дней нужно полежать… — ответил Франчесско-Риккардо, вышел из комнаты и сел в гостиной за резной стол с обречённым видом.
— Что случилось, сынок? — спросил заботливо Сальваторе сына, — Что-то пошло не так?
— Нет, всё прошло, как надо, только я не думал, что сам буду переживать это так тяжело, чувствую себя преступником и обманщиком. Может, я скажу ему правду, когда он отойдёт от операции? — признался поникшим голосом Франчесско-Риккардо.
— Не вздумай, Франчесско-Риккардо! Делай, как договаривались, не святой! Тебе, композитор-неудачник, выгодна его кастрация! — крикнул Луиз на племянника.
— Дядя, не кричи, и без тебя кисло! — недовольно ответил молодой композитор.
— Сынок, Луиз прав: лучше пока малышу Карло Фаринелли правду не говорить, он ещё лишком мал и не поймёт ничего, только испугается незнакомых слов. Всё будет хорошо, вот увидишь, а правду скажем ему, когда он уже дорастёт до отрока четырнадцати-пятнадцати лет… — высказал своё мнение  Сальваторе.
— Хорошо, папа, я, конечно, смолчу, солгу, пока это будет возможно,  раз ты считаешь, что так лучше, но всё равно когда-то нам придётся рассказать ему правду… — тихо закончил разговор Риккардо и отправился в комнату мальчика.
Долго он гладил младшего братика по золотым кудрям, подтыкал одеяльце, поправлял балдахин и, слушая размеренное детское сопение, думал об их будущем, где один брат станет композитором, а второй — певцом…
Четыре дня и родители, и Франчесско-Риккардо с искренней заботой и любовью ухаживали за мальчиком, стараясь и развлечь того, и поднять настроение, и побаловать, но, к счастью, на пятый день мальчик чувствовал себя в порядке, пел на репетиции, как обычно, своим бесподобным голосом, от которого и усадьба содрогалась, и посуда билась. Успех Фаринелли на сцене превзошёл все ожидания братьев: исполинский зал, наполненный зрителями, просто гудел от криков восторга, король Франц платил обоим братьям  огромные гонорары. А ещё Фаринелли поразил всех своим новым трюком: он соревновался с трубачом, кто дольше сможет выдержать  свою работу: трубач беспрерывно дуть в трубу или Карло Фаринелли беспрерывно держать свой коронный фальцет. Карло обошёл трубача аж на полтора часа!
Так забавно получилось,  что после триумфального выступления все чествовали юного гения оперы, люди кричали от бурного восторга, осыпая его лепестками роз и задаривая разными подарками:
— Божественно!!! Бесподобно!!! Великолепно!!! Он — Ангел, человек так не может!!!
А в оркестре был взрослый мужчина средних лет, трубач, и его оскорбило, что все так восхваляют мальчишку, и он предложил такой трюк, добавив:
— Мы с Фаринелли поспорим чисто на интерес, вы увидите, что я лучше справлюсь, и не такой он уж уникальный и неподражаемый!
Всем стало любопытно, что из этого получится, и мальчик подхватил правила игры, мужчины засекли время на джентльменских круглых часиках, и состязание началось…
Трубач самонадеянно не рассчитал своих сил и продержался только полчаса со словами:
— Ничего, он ещё мальчишка, тоже скоро устанет, он может выиграть только на пять-десять минут!
А Карло Фаринелли продолжал и продолжал петь на фальцете к всеобщему замиранию от экстаза…
Какие пять-десять минут! Он обошёл трубача на полтора часа! Все были в восхищении, ещё очень долго вся Италия обсуждала то, «Как юный великолепный гений Фаринелли два часа беспрерывно держал фальцет, а гордый трубач знатно опозорился!», а трубач действительно чувствовал себя немного сконфуженным, опозоренным, сам был поражён результатом и мысленно ругал себя: «Ну, зачем я сам напросился? Зачем, пустая моя голова?».
Сальваторе же в день того выступления подарил сыну красивый украшенный большой игрушечный парусный кораблик, обнял, и ласково-ласково, мягко, с тихими слезами в карих очах прошептал:
— Сыночек, милый, я буду гордиться тобой всегда…
Так карьера Фаринелли, а именно так теперь чаще всего именовали Карло, ведь детское прозвище на латыни, так хорошо отражающее его суть, быстро стало его главным именем, резко взлетела на вершину «Олимпа славы». Мальчик выступал, помимо этого жил, как и раньше, всеми любимым немножко балованным ребёнком, стал отроком четырнадцати лет…
За два года многое изменилось…
Глава « Божественный Фаринелли»
Во-первых, семья Броски разбогатела: теперь они наряжались, имели слуг, построили богатую красивую усадьбу, конечно, на деньги, заработанные Фаринелли, во-вторых, Франчесско-Риккардо женился на той знойной крупной красавице Эльзе, с которой когда-то целовался в парке, в этом браке родились двое милых шкодливых мальчишек: Лео и Бенджамин, в-третьих, Карло Фаринелли стал самым известным артистом в Италии, им восторгались, дарили ему дорогие подарки, сцену закидывали цветами, на сцене и афишах  его представляли не иначе, как «бесподобный, непревзойдённый, божественный Фаринелли», а сами итальянцы любили говорить: «Вы не слышали, как поёт великий Фаринелли? Тогда вы — не настоящий итальянец и ничего не смыслите в музыке!»…
И самым большим достижением братьев Броски было то, что их с оперными выступлениями пригласили в Париж, учитывая, что политическая обстановка между двумя странами была накаленная, да и отношения с оперным искусством у французов не сложились, то приглашение Фаринелли в Париж приравнивалось к признанию его гениальности! Там мальчика ждала слава, цветы  и шикарные гонорары, Франчесско выбрал для этого оперы «Прекрасный принц и роза», «Аладдин», «Анжелика и Медор» и «Глухая старушка», где Карло спел роль не особо нравственной девицы, за что Франчесско-Риккардо получил не мало критики. А дома Карло продолжал быть тем же милым послушным Ангелочком, его портрет в отрочестве можно было описать кратко так: нежное белокожее личико с невинным выражением лица и огромными небесно-лазурными, как осколки неба, очами, очень длинные, спускающиеся по спине блондинистые локоны,  худенькая мальчишечья фигурка…
В это время Сальваторе особенно сильно болел и стал совсем похож на дряхлого старика, но по-прежнему он старался приласкать жену и сыновей. Двадцатишестилетний Франчесско-Риккардо, молодой отец своего семейства, старался как можно больше ласки и внимания уделять младшенькому братику, но чувствовалось, что молодой мужчина сам взволнован: он понимал, что отец долго не протянет, и Франчесско-Риккардо, как старшему, взрослому брату, придётся заменить для младшенького их любимого папу…
Карло Фаринелли в тот день с весёлым звонким смехом и ребячливой обаятельной улыбкой прибежал к отцу, размахивая при беге красиво золотистыми локонами, обнял Сальваторе и прощебетал:
— Папа, милый, папа, я так тебя люблю, я соскучился по тебе, мы всей семьёй сегодня, как и  в другие дни, молились Христу-Искупителю о том, чтобы ты выздоровел. Ты не смог сегодня приехать на моё выступление? Я играл принца из сказки, которому подарили красивую заколдованную розу под колбой, а наш с Франчесско-Риккардо друг, певец Роланде играл злого колдуна…
Сальваторе стал целовать младшего сыночка в макушку, поправлять его золотые локоны, нежно прижал к своей груди и прошептал:
— Сыночек, радость моя, Ангелочек мой, я тоже тебя очень сильно люблю, очень тоскую и жалею, что моё здоровье не позволяет мне посмотреть на выступление моего маленького короля оперной сцены, будь таким же чистым, добрым и чутким, как Ангел или сказочный принц, всегда, я тебя об этом прошу.  А сейчас позови, пожалуйста, Франчесско-Риккардо, мне нужно поговорить с ним с глазу на глаз…
— Конечно, папа! Сейчас позову! — прощебетал Карло Фаринелли с удивлением и убежал.
Как только мальчик вышел из комнаты, Сальваторе, что всё это время героически крепился, сразу же, кряхтя, лёг в свою большую, с разрисованным цветами, изголовьем и шикарным балдахином кровать. Тут с испугом на лице зашёл Франчесско-Риккардо. За это время молодой мужчина внешне мало изменился: тот же небольшой рост и немного лишнего веса на фигуре, те же большие карие глаза олененка со взглядом, полным любовью, чёрные кудряшки, загорелая кожа и пухлые губы. Только выражение лица было непривычно печальным и серьёзным.
— Папа, — начал разговор молодой композитор, — Что ты хотел мне сказать?
— Сынок, — прохрипел по-старчески Сальваторе, —  Я чувствую немощь, я уже не выкарабкаюсь из болезни, скоро я отойду ко Господу в Эдем, мой земной путь кончится, я чувствую, что это случится очень скоро. И я хотел сказать тебе мою последнюю отцовскую просьбу или волю, наказ или наставление, пожелание, приказ, нет разницы, как это назвать. Я прошу тебя сберечь нашего младшенького Ангелочка Карло Фаринелли от беды, от зависти, от людской ненависти. Ты молод, ты не знаешь, какие бывают злые люди. Не знаешь, на что будут готовы другие артисты в театре, чтобы занять его место, а наш милый Карло так уязвим своей наивностью, чистотой и… ты сам знаешь, ты помнишь о той операции, что мы натворили, а он, добрая душа, такой общительный, всем непосредственно доверяет, так легко контактирует. Он может легко стать мишенью для злых людей, особенно для его театральных завистников. Не допусти этого, защити, подари ему заботу и любовь, замени ему меня…
Франчесско-Риккардо ничего не смог сказать, только обнял отца и заплакал, а Сальваторе тихо настаивал:
— Сынок, Франчесско-Риккардо, обещай, что выполнишь мою просьбу…
Франчесско с трудом вытер слёзы и прошептал:
— Обещаю, папочка…
 Скоро Сальваторе отошёл ко Господу, а спустя всего два месяца ушла к нему в вечную жизнь и Гретхен-Катерина.  Милый Ангелоподобный отрок Карло Фаринелли сидел в своём любимом уголке на пушистом персидском ковре за позолоченным диваном, скрутившись в клубочек, как маленький котёнок, и горько, несколько по-детски, плакал, всхлипывая и вытирая кулачками слёзы.
Эльза и Франчесско-Риккардо переглянулись. Конечно, сейчас молодому композитору было тоже очень нелегко, но и Эльза, и сам Франчесско-Риккардо понимали прекрасно, что мальчику сейчас намного тяжелей. Эльза с искренним сочувствием взглянула на молодого мужа и произнесла:
— Не волнуйся, Франчесско, за меня и наших малышей, я прекрасно справляюсь с Лео и Бенджамином, а ты сейчас  нужен Карло, иди, побудь пока с ним, зная его… особенность, мы будем его семьёй, мы с тобой должны заменить ему родителей…
Франчесско-Риккардо собрался с силами, подсел к младшему братику, аккуратно и ласково, как когда-то Сальваторе, большой загорелой рукой вытер его слёзы и изрёк:
— Младшенький, Ангелочек ты мой, да, нам печально отпустить родителей туда, на Небеса, но это не значит, что их вообще нет, просто теперь их жизнь там, у Господа Христа, в прекрасном Эдеме, а мы тут с тобой, ещё на земле, и у нас тут всё самое интересное впереди. Поэтому, милый Ангелочек, не нужно так убиваться, а нужно собраться с духом и продолжить радоваться жизни, чтобы не огорчать родителей, которые видят нас с Небес, и желают, конечно, нам добра, а не страданий, а я буду рядом с тобой. Ты мне веришь?..
Карло Фаринелли перестал плакать и со светлой доброй грустью в огромных небесно-голубых очах прижался к Франчесско-Риккардо, а тот в свою очередь закрыл от усталости карие глаза олененка и подумал: «Я тогда, два года назад обманул его доверие, теперь он доверяет мне и полагается на меня ещё больше. Что же я буду делать, как я сам-то переживу тот момент, когда придётся рассказать ему правду, признаться, что за операция была тогда?..».
 После нескольких дней отдыха Фаринелли опять вернулся на сцену с ещё большим успехом, златокудрый сладкоголосый отрок вызывал у людей бурный восторг, каждая опера с ним в главной роли, вызывала рьяный ажиотаж.  Люди готовы были переплачивать за билеты намного больше, чем они стоили изначально, лишь бы достать билет, потому что всем желающим билетов не хватит. А в свободное время Карло был всё тем же всеобщим Ангелочком и любимчиком. Отрок очень любил проводить время со старшим братом, Франчесско-Риккардо с тем же терпением, с той же мягкостью и ласковостью, что и Сальваторе, занимался с младшеньким, были у них и любимые занятия и забавы, например, приютиться на большом мягком позолоченном диване и вспомнить добрым словом родителей  своё детство. Вместе вечером читали «Отче наш» и другие основные католические молитвы на латыни, Франчесско-Риккардо всегда благословлял младшенького братика на ночь, клал в ручки Любимчика и подтыкал одеяло. А их любимой шуткой-забавой стала такая «игра»: мальчик специально брал с полки книжку, о которой знал, что взрослые не дадут ему читать из-за далеко не детского содержания книги, и бежал с этой книгой в руках от Франчесско-Риккардо. А Франчесско прекрасно знал, что Карло Фаринелли  не капризный и не проказливый мальчик, не станет он идти наперекор взрослым, просто он шутит так, и подыгрывал: вскакивал со стула и,  весело догоняя его, забавно смеялся:
— Эй, младшенький! Это что такое? Кто тебе разрешал? Отдай! Отдай книжку, а то защекочу!
Довольный пробежкой, Фаринелли с невинным личиком возвращал книжку брату, а Франчесско со смехом гладил его по длинным красивым блондинистым локонам и ласково говорил:
— Ну, слушай, заставил ты, младшенький, меня побегать! Ну, да это ж хорошо, мне-то бегать полезно, Эльза постоянно журит меня, что я полноват, так что похудение мне на пользу пойдёт только…
Зато из Карло Фаринелли получился стоящий помощник Эльзе, когда нужно было приглядеть и поухаживать за маленькими Лео и Бенджамином. Никто так хорошо не справлялся с малышами, как их называл забавно Франчесско-Риккардо, «оболтусиками», как малыш Карло.  Он умел и покормить их, и умыть, и поиграть: башню высокую их разноцветных деревянных кубиков построить, и солдатиков им показать, и сказку почитать. А ещё Фаринелли так и продолжал крепко дружить с Арабеллой Фронси, ведь его подружка-ровесница тоже хорошела с годами: большие изумрудные глаза, красивые длинные каштановые кудри, и нарядные пышные платья сочетались  приветливостью, общительностью и сметливостью, ее мудрый отец, синьор Фронси, морально поддерживал братьев Броски.
Подружились два брата и с ещё одним хорошим человеком, певцом Роланде Фрио.  Уже два года этот обаятельный стройный брюнет, напоминавший внешне цыгана, пел на одной сцене с Фаринелли, и имел необычно красивый, звонкий голос, но никогда не конкурировал с юным гением оперы, а, наоборот, был хорошим другом. У Роланде просто не было другого варианта: семьи или родственников у него нет, друзей он тоже не мог почему-то завести из-за своей мрачности, кроме Франчесско-Риккардо и Фаринелли. Однажды, когда Франчесско-Риккардо и Роланде сидели за столом, отдыхали только вдвоём, потягивая шампанское в честь удачной премьеры, Франчесско спросил у друга о причине предпочтения уединения, и Роланде признался:
— Понимаешь, друг, дело в том, что я — певец-кастрат, и поэтому у меня нет семьи, мои родители погибли от чумы, когда мне было пять лет, они работали простой прислугой, и меня некому было взять на воспитание, но на моем пути повстречался цыганский театр, в котором я и научился петь. Потом мне предложили кастрацию, сказали, что, если подпишу согласие на операцию, то буду богат, а когда я уточнил у старших, что я теряю, мне сказали: «У тебя детей и семьи просто не будет». Я сначала не хотел скрывать кастрацию в театре, ты и сам, как композитор, знаешь закон, что либо ты числишься законодательно, как кастрат и получаешь в разы меньше здоровых певцов, что я считаю просто унизительным законом, либо идешь на помост за скрытие кастрации, на помост никому не хочется. Потом я встретил женщину…, Риккардо, она была богиня! Настоящая тропикано-женщина!!! У меня от страсти все кипело внутри, я лазил к ней в окно, пел серенады, дарил цветы и конфеты!  И в итоге мы недолго встречались, и она попросила меня скрыть факт кастрации, чтобы ей не было стыдно, это был прекрасный и одновременно унизительный период в моей жизни. Когда ты лежишь в одной постели с женщиной, которую желаешь больше жизни, целуешь и ласкаешь ее, но не можешь поиметь, это морально угнетает, но отказать ей не мог. Так я тогда пошел против закона, а затем она просто вышла замуж за здорового мужчину, я решил, что буду и дальше замалчивать свою кастрацию, получу и уважения, и денег больше. Вот моя грустная история. А ведь твой младший брат Карло тоже певец-кастрат…
Франчесско-Риккардо от неожиданности подскочил с шокированным выражением лица и вскрикнул:
— Роланде, друг, а ты как понял?! Ты… как догадался-то?!! Только не говори, пожалуйста, никому, а то у нас будут проблемы с законом!
Роланде, поправив тёмные длинные волосы, вальяжно сел в бархатное кресло и ответил:
— Франчесско-Риккардо, друг, ты совсем плохо думаешь обо мне, что я могу так вас подставить, до помоста довести. А то, что он — кастрат,  вообще не трудно заметить, просто длительно понаблюдав за ним: эти женские движения, женственные светлые локоны: мальчик в отроческом возрасте не должен быть уже таким женственным, это свойственно маленьким деткам, но не отроку. Слушай, а как получилось, что пришлось кастрировать? Тоже безденежье, как и в моей ситуации?
— Ну, — протянул, заметно покраснев от смущения, смуглый Франчесско-Риккардо, — Если не вдаваться в подробности, да, безденежье и немного мои амбиции композитора, пришлось мне, когда  у него в двенадцать лет ломка началась, вести младшенького на кастрацию…
— Ой, слушай, Франчесско-Риккардо, а ты как закон короля обошёл, ведь можно кастрировать только с четырнадцати лет?  И как ты двенадцатилетнему ребёнку объяснял, что такое кастрация, чтобы он расписался на документе? И, быть может, ты подробнее расскажешь, причем тут твои композиторские амбиции? Ты же знаешь, что я надежный друг и никому ничего не расскажу…
Франчесско-Риккардо покраснел от стыда еще сильнее и прошептал:
— Да, заварил я тогда каши, врачу просто денег  приличную сумму дал, чтобы тот никому не проговорился, а младшенькому братику солгал, что он болен, есть угроза жизни, нужна операция для выздоровления и всё. И сам расписался за него в документе, где расписываются, подтверждая согласие. А что тебе рассказать о своих композиторских амбициях? Тут в двух словах не скажешь, это сложно. Понимаешь, я знал, что хочу быть композитором с двенадцати лет, отец вложил в мое музыкальное образование немало сил и денег, я был на все готов, лишь бы построить карьеру композитора, но в итоге не только не помог семье в трудную минуту, но и наделал солидных долгов. Моя главная «идея фикс» провалилась с таким треском, что шум у меня до сих пор в голове, а когда запел мой младшенький Ангелочек, на меня тоже обратили внимание, моя карьера пошла в гору. Понимаешь, друг, он — совершенный артист, красив, как Ангел, талантлив, с роскошным головокружительным голосом, сильнейшим дыханием, позволяющим долго тянуть одну и ту же ноту, потрясающей вокальной акробатикой, такой нежный и подвижный на сцене. Да любой другой композитор дьяволу бы согласился продать душу за такого исполнителя, а мне просто посчастливилось быть ему старшим братом! Сколько артистов я прослушал в поисках чего-то подобного! … Я не знаю, что это за злая жестокая насмешка от судьбы, сделать меня зависимым от таланта младшего брата, но, когда решался с родителями вопрос кастрировать его или нет, эти мысли тоже имели вес, ведь, когда запел он, мои композиторские работы тоже полюбили…
— И что, он всё ещё не знает правду?! — ошарашено вскрикнул Роланде.
— В том-то и дело, Роланде, и спасите меня Дева Мария и Христос-Искупитель как можно дольше от того дня, когда мне придётся сказать эту горькую правду… — прошептал Франчесско-Риккардо, выпив в расстроенных чувствах чуть-чуть шампанского.
— Франчесско, ты что творишь?! У тебя головы на плечах нет?! Пока всё у вас в порядке, признайся ему, объясни как-нибудь в общих чертах, что это была за операция, а то, когда он вырастет во взрослого человека, может очень печально получиться! Он тебя возненавидит за предательство, за годы лжи, за твое двуличие, что тут же ты сломал ему жизнь, а тут же любишь и нежно заботишься о нем, как кошка о маленьком котенке. Чем вы больше друг для друга значите, чем дольше кастрация будет тайной, тем тяжелее ему взрослому будет простить эту ложь и двуличие. И всё может помостом кончится, этот финал страшен тем, что он будет наказан невиновным! За твою вину! Он там за ту кашу, что ты заварил, будет порку розгами терпеть, а ты сам будешь себя корить и слёзы в подушку от жалости лить! — зашипел на Франчесско Роланде, соскочив со своего бархатного кресла.
— Да мама мио, Роланде, не могу я ему сейчас сказать, пусть ещё подрастёт год-два! Не могу пока! У нас только родители скончались, нам и так нелегко, мы очень любили своих родителей. Он так тяжело сначала воспринял потерю, а я всеми силами стараюсь, чтобы ему радостно жилось, забочусь вместо родителей, я отцу нашему пообещал, что я сберегу его, заменю папу, дам родительскую заботу и ласку, Карло мне так доверяет, а я в такой момент сейчас приду к нему с признанием?! Сотру его доверие в порошок?! Разрушу всю нашу братскую любовь, как песчаный замок?! Нет, нет, не проси меня, Роланде, сделать невозможное! Пусть ещё подрастёт, чтобы был и умнее, и спокойнее, самостоятельнее, тогда поговорю, а пока лучше выкинуть этот кошмар из головы! Пойми, сейчас он нуждается во мне, а взрослым…, не сможет простить и прогонит, значит, уже сам не пропадет без меня…
— Франчесско-Риккардо, друг, я понимаю твою любовь к младшему брату, что у вас несчастье недавно случилось, что ты пытаешься сберечь его, чтобы он был счастливым, и отцу ты обещал, но всё равно вечно тянуть с объяснением не получится. Ты его так любишь, балуешь, заботишься, он, как красивая розочка под колбочкой. Только так всю жизнь не будет, колбочку с розочки снять придётся, и будет ему же больно, если слишком долго тянуть будешь. Я тебя предупредил… — промолвил Роланде, а потом заметил, что молодой композитор сжег какие-то бумаги в огне в камине, и полюбопытствовал,  — Ой, а что это такое?
— Роланде, — недовольно процедил сквозь зубы Франчесско-Риккардо, потирая обожженную смуглую руку, — ты любопытен, как ребенок! Ладно, так уж и быть, расскажу.  Это партитура к опере «Орфей», я начал ее в день кастрации младшенького, и это будет моя лучшая работа, с помощь которой я докажу, что я достойный композитор, а не тень младшего брата, а Ангелочку Карло помогу справиться с внутренними комплексами, но пока мне не нравится результат, буду работать еще…
Несколько дней после этого разговора Роланде и Франчесско-Риккардо не виделись, а тут как раз такой суетливый день у Франчесско и Фаринелли выдался: с утра ездили на примерку сценического костюма к премьере, потом  Эльза должна была ненадолго уйти, проведать своих родственников, и оставила малышей Лео и Бенджамина на Франчесско и Карло. Отрок Фаринелли прекрасно справлялся с ребятишками, а Франчесско-Риккардо от усталости весь раскраснелся, ворча тихонько:
— Младшенький мой, ты право, Ангел, я поражаюсь твоему терпению, я лично уже закружился с этими оболтусами, которые подвижны, как будто заведённые, а чтобы я без твоей помощи делал, не знаю!
Затем Франчесско-Риккардо помогал распеваться и учить новую арию своему младшему братику, потом вместе отдыхали…
Поэтому в тот вечер, благословив Карло Фаринелли на сон, и сам переодевшись в домашний халат, Франчесско-Риккардо был выжат как лимон. Тихо мерцали свечи, играя своим светом на позолоте подсвечников и дорогой мебели, шёлковые портьеры были уже задёрнуты, когда тишину нарушал стук в дверь и разговор какого-то человека и дворецкого, что служил в доме семьи Броски:
— …Не беспокойтесь, я доложу сеньору Франчесско-Риккардо, он, должно быть, примет вас прямо сейчас…
Франчесско вышел и тихо промолвил:
— Стефаний (так звали приветливого дворецкого),  проводи юношу в гостиную, раз какое-то срочное дело…
… Франчесско-Риккардо и незнакомый юноша сели за расписной стол в гостиной, и гость объявил:
— Сеньор Франчесско-Риккардо, меня прислал к вам ваш близкий друг, мой господин Роланде, у которого я служу, у него случилась беда. Сегодня его величество заставил Роланде пройти осмотр придворного врача, и теперь господин Роланде находится под арестом, а завтра утром на площади будет исполнен сам приказ о публичной порке. Он бы хотел попросить вас и вашего младшего брата помочь ему: найти врача и приехать завтра на площадь, чтобы забрать его после наказания…
У Франчесско вытянулось лицо от такого известия, он никак не ожидал, что разоблачение может произойти так быстро и внезапно, от удивления молодой композитор долго не мог проронить не слова, а потом выдавил из себя:
— Хм… я…, ну, передай своему господину Роланде, что мы, как его друзья, сделаем всё, чтобы помочь ему, в том числе, конечно, и то, что он попросил…
— Спасибо вам! — откланялся юноша и поспешил уйти, а Франчесско-Риккардо долго сидел за столом с хмурым видом и такими же невесёлыми мыслями, а потом выпил немного брому со словами:
— О, Дева Мария, да что же это такое? Мне точно сейчас нужно выпить бромных капель, чтобы самому немного успокоиться…
… Утром Франчесско-Риккардо зашёл в уютную красивую спальню Карло Фаринелли, где на одной полке стояли некоторые любимые игрушки отрока, на других полках книги, на изысканно расписанной  райскими птицами художником стене висело золотое распятие Христа. А в большой украшенной расписным изголовьем и амурчиками кровати под воздушным балдахином, нежно обнявшись с рыжим котенком Любимчиком, спал крепким сном Ангелочка сам мальчик. Франчесско-Риккардо с грустью чуть-чуть подождал, а потом открыл балдахин, забавно пощекотал братика по ладошке и ласково погладил раскиданные по подушке блондинистые локоны. Когда Фаринелли с милым ребячьим смехом соскочил с кровати, Франчесско-Риккардо, краснея и запинаясь, начал разговор:
— Младшенький, милый братушка, мне бы очень хотелось сказать тебе, что утро доброе, но, к сожалению, не могу. Наш друг, Роланде, попал в беду: его… по ложному обвинению сегодня будут наказывать розгами на площади, ему сейчас будет нужна помощь: нужно будет найти врача, а после наказания нужно будет помочь ему добраться домой. Ну, что, младшенький, будешь помогать? Смотреть на экзекуцию не испугаешься?
— Конечно, буду помогать, Франчесско, надо быть бессердечным, чтобы не помочь другу! И я уже не маленький, чтобы испугаться. Как же это больно, наверное, розги. Меня никогда никто из взрослых не сёк, но один мой друг рассказывал, что, когда отец высек его, это было жутко больно. Бедный Роланде. За что же его так наказал король? — с сочувствием и волнением спросил Карло Фаринелли, и тут Франчесско раскраснелся от стыда и растерялся: он не знал, что ответить. Наконец, Франчесско-Риккардо неловко пролепетал:
— Ну, его артисты из зависти оклеветали, там такие взрослые некультурные интриги, тебе, младшенький, лучше в них не лезть и даже не знать, ты же, в отличие от этих бездарей настоящий король оперы…
Карло Фаринелли посмотрел на Франчесско-Риккардо своими огромными небесно-голубыми очами с озорством и явным недоверием к словам Франчесско. «Ох, Христос-Искупитель, мой любимый братик далеко не малыш и не глуп, его так просто уже не обхитришь. Что же мне делать? Как мне вывернуться так, чтобы не узнал он пока правды о себе? Чувствую себя ужом на сковородке…». В первую очередь Карло Фаринелли и Франчесско-Риккардо дали Эльзе большую сумму денег и попросили найти врача, а потом, по совету Эльзы, взяли с собой мягкое одеяло и поехали в карете на площадь, помочь Роланде…
… Когда братья прибыли на площадь и встали поближе к деревянному помосту, чтобы Роланде видел, что его друзья его поддерживают и сопереживают, на помосте всё было готово.  Поставили и лавку для наказуемого, и ведро с розгами находилось  на своём месте, стоял солдат, что будет исполнять наказание,  а площадь так была заполнена зеваками разного сословия и дохода, что и яблоку было негде упасть. 
… Роланде стоял на помосте  со связанными тугой верёвкой руками, совсем сникший от волнения и страха, его чёрные волосы разлохматились по плечам, а в толпе тихонько посмеивались:
— Ну, всё, допел свою песенку обманщик, тоже тут «сладкоголосый Орфей» нашёлся! Кастрат обыкновенный! Чего скрывал-то, а?!! Денег больше хотел?!! Так получай по заслугам, терпи!
… Тут началось само наказание. Свистели розги, Роланде от боли тяжело хватал воздух с искажённым лицом, но справлялся…
 Ему назначили слишком большое количество ударов: шестьсот, и ближе к концу, на четырехсотом ударе, бедный Роланде не выдержал, стал реветь и кричать:
— Пожалуйста, хватит, достаточно, остановите, я больше не могу!!! А-у-у-у!!! Хватит, пощадите!!!
Тут на площади все стали зло смеяться, свистеть, выкрикивать оскорбительные насмешки, неприличные частушки! Франчесско-Риккардо с волнением посмотрел на младшего братика и уже пожалел, что взял с собой: Фаринелли стоял с настоящим страхом на чистом невинном Ангельском личике, его небесно-лазурные ясные очи от испуга стали размером с большие золотые монеты, а личико побледнело, все эмоции Фаринелли, и ужас, непонимание  и неприятие человеческой жестокости сочувствие к Роланде, сейчас очень хорошо были видны…
Но скоро уже всё кончилось, Франчесско-Риккардо, мысленно ругая себя последними словами за то, что напугал «своего младшенького Ангелочка», пошёл вместе с братиком накидывать одеяло и вести в карету, Роланде, еле-еле живой,  с трудом переставлял ноги. Тут Карло нахмурился и спросил:
— Риккардо, а как Роланде в карете поедет? Он сейчас сидеть не сможет…
Франчесско-Риккардо нервно почесал черные непослушные кучеряшки, понимая, что сам не знает ответа, но не хочет в этом признаваться младшему брату, а потом сообразил:
— А мы его, Ангелочек мой ненаглядный, на живот в карете сейчас положим и так и довезем…
Потом они кое-как добрались в карете домой к Роланде, там их уже ждали Эльза и пожилой очень опытный и мудрый врач.
— Так-так, дорогие мои господа, что тут у нас с пациентом? Да, сильно его отметелили, выздоравливать будет долго, тяжелый случай, не беспокойтесь, благородные синьоры, сейчас я помогу его правильно уложить, я человек опытный, всякое на своем веку видывал, видел я и такие болезни, что врагу не пожелаешь, ну, и побои тоже лечил, я вам сейчас помогу правильно уложить Роланде.  Он у нас в тяжелом состоянии, будет выздоравливать долго, без сиделки не обойтись, но я выписал очень действенные ранозаживляющие и обезболивающие мази, а так же он в моральном подавленном состоянии, нужны успокаивающие капли: и бромные, и валерьяновые, но вы не бойтесь, синьоры, выходим его…
…Когда Роланде с помощью дворецкого Стефания, Франчесско-Риккардо и врача  наконец-то оказался в своей кровати, опытный пожилой доктор занялся его лечением, но бывший оперный артист жутко кричал от боли, когда его мазали, а кушать суп отказался со словами:
— Не хочу, настроения нет, мне не для чего жить, у меня нет и никогда уже не будет семьи и детей, я одинокий и несчастный человек, я всю жизнь свою угробил на карьеру, а теперь у меня нет даже карьеры…
Но после того, как Карло  стал уговаривать его, все-таки пообедал.
— Это что за прелестное маленькое чудо? — умилился пожилой врач, — Кто это милое дитя? И кем вы, синьор Франчесско-Риккардо приходитесь страдальцу Роланде?
— Хм, — прокашлялся нервно Франчесско-Риккардо, — Понимаете, доктор, мы просто друзья, вместе служим в королевском театре Знати, я — композитор, а наш несчастный страдалец Роланде и мой младший брат, которому вы точно дали определение «прелестное маленькое чудо», Карло по прозвищу Фаринелли вместе пели. Вы понимаете, как опытный человек, законы и значимость Оперы Знати, естественно, скрытие кастрации там не потерпели, но человек одинок, у него нет семьи, мы не можем бросить друга на произвол судьбы…
— Что ж, синьор Франчесско-Риккардо, — прохрипел мудрый пожилой врач, — берегите младшего брата, это прекрасное чистое непорочное дитя сейчас является самой крупной звездой оперы в мире, настоящий оперный король, многие, очень многие будут ему завидовать и вредить, я желаю вам терпения и ума, жизнь этого мальчика отныне в ваших руках. …Кстати, «Фаринелли» для него самое лучшее прозвище, ведь на латыни, а уж поверьте, я знаю латынь, это означает «Светлый, как Ангел», а мальчик так похож на невинного Ангелочка! Да и проявить столько заботы и терпения по отношению к Роланде, заставить поесть человека, который потерял смысл жизни, мог только Ангел…
…В этот вечер, когда все стали укладываться спать, Карло Фаринелли с  рыжим котенком Любимчиком в ручках робко заглянул в спальню к брату и с несчастным Ангельским личиком стеснительно молчал, переминался  ноги на ногу, отведя стыдливо  в сторону взгляд лазурных очей.
— Младшенький, милый братушка, а что случилось? — с ласковой улыбкой заботливо спросил Франчесско-Риккардо.
— Знаешь, мне неудобно, конечно, но я… уснуть не могу… мне… очень тоскливо…
Франчесско нежно прижал братика к себе, пошёл с ним в его спальню, сел на бархатный стул возле кровати, взял за изящную музыкальную ручку, подоткнул мягкое одеяло и стал беседовать с ним ласковым тоном, подшучивая забавно, поглаживая по длинным  красивым пшеничным локонам, пока мальчик не уснул в обнимку с  котенком Любимчиком. После этого Риккардо задёрнул балдахин, задул свечу и пошёл к себе, а сам ещё долго не мог уснуть, ругая себя: «Что я тогда наделал с этой кастрацией!  Что я тогда сделал с милым любимым младшеньким братиком! Эх, отец-отец, ну почему ты тогда не схватил меня за руку, не запретил, не остановил меня? Почему, отец, ты  не остановил меня, когда я вёл нашего милого Карло Фаринелли на кастрацию?»…
За месяц, что Роланде так тяжело болел, с трудом шевелился, почти не ел ничего, пожилой врач Франчесско-Риккардо и Карло Фаринелли крепко подружились, потому что только они трое были в тот момент помощники для Роланде. А, когда молодому певцу стало легче, Франчесско-Риккардо и  Карло помогли ему выйти на прогулку. Но только трое друзей вышли на набережную, проходящие люди стали бесцеремонно смеяться над позором Роланде, отпускать язвительные насмешки и оскорбления, что Роланде не выдержал, вырвался из рук Франчесско-Риккардо и побежал к парапету реки, чтобы броситься в реку и прекратить эти страдания! Франчесско в ужасе подскочил к Роланде, схватил его за руку и стал уговаривать:
— Роланде, друг, ну, ты чего, неужели из-за этих глупцов?! Да они скоро забудут, что смеялись над тобой! Ты что, это ж грех страшный!!! Не бери на себя такого греха! Слушай, я знаю хороший выход из этой критической ситуации, тебе нужно уехать в Англию и петь в королевском оперном театре в Лондоне! Я недавно узнавал, что там нет разделения певцов на кастратов и здоровых ни в культуре, ни в законах, они не спрашивают такие вещи, тема интима у них табулирована (Франчесско за этот месяц узнал об этом и для Роланде, и, на всякий случай, и для Фаринелли). Сейчас по дороге все объясню подробней…
— Ладно, я попробую там прижиться, — ответил нехотя Роланде, — Но ты, друг, не осуждай меня, пойми, что я абсолютно одинокий человек, потерявший карьеру, в которую вложил столько сил и здоровья, а тут еще и эти дураки надсмехаются… 
Так Роланде и уплыл в Англию на корабле, и там его жизнь снова пошла на лад. Франчесско-Риккардо думал, что на этом инцидент с Роланде окончен, и Фаринелли его быстро забудет, но ошибался: отрок Карло Фаринелли обратил внимание,  что люди кричали вслед Роланде не только всякие оскорбления и брань, но и слово «кастрат». На следующий день младшенький братик пришёл к Франчесско-Риккардо, когда тот сидел за изящным расписным клавесином, с медицинской книжкой и с ужасом в лазурных огромных очах стал расспрашивать о том, что такое кастрация:
— Франчесско, у меня тоже была у маленького какая-то операция, а тут все признаки сходятся! Что же получается?!
Франчесско-Риккардо за голову с копной тёмный кудряшек схватился и с мыслью: «О, ужас!!! О, Господи, как мне сейчас выкрутиться? Кошмар!!!», красный от стыда начал лгать:
— Нет, младшенький, с чего ты взял? Твоя внешняя красота и необычайный Ангельский голос — дар Божий, а та операция просто была для здоровья, никакая ни кастрация. Ты болел… (Франчесско судорожно старался вспомнить какую-нибудь болезнь, но, как назло, ничего не приходило в голову), ну, вот, вырастешь, объясню, чем ты болел. Просто у нас, почтенных христиан до брака тема полового здоровья не обсуждается, порядочный католик блюдет духовную невинность…
Карло сразу стал привычно весёлый и побежал, а Франчесско-Риккардо вздохнул и попросил Эльзу:
— Эльза, дорогая, выкинь ты эти глупые медицинские книжки в камин, а то он начинает взрослеть, и такая книжка меня сейчас чуть не спалила перед ним! 
А скоро случился еще один инцидент, показавший, что Фаринелли теперь оценивают как кавалера, после одного успешного выступления в его гримерку заскочила ярая фанатка юного певца, леди Лейн Фокс, страстно поцеловала мальчика в губы, чем немного напугала Карло, а потом возбужденно воскликнула:
— Ах, мальчик мой, какая жалость, что ты еще отрок, если бы ты был совершеннолетним, то я бы научила тебя взрослым «штучкам-дрючкам»!
Франчесско-Риккардо, услышав это, крикнул:
— Вы не дворянка, а настоящая хамка!!! Он еще ребенок! Стража, выгнать леди и не пускать в гримерку!
Так прошло ещё три года. Фаринелли повзрослел, стал юношей, причём ещё более красивым, чем мальчиком: стройная, как кипарис, даже чрезмерно худощавая фигура, высокий рост, музыкальные руки, аристократичные правильные черты лица, длинные золотые локоны, которые изящно спускались ниже плеч по спине, и большие открытые лазурные очи — таким был портрет Фаринелли в его семнадцать лет…
Глава: « Правда открыта или первое вредительство дяди Луиза»
Да, за эти годы многое изменилось, и Карло Фаринелли вырос в величайшего оперного певца, и Франчесско-Риккардо серьёзно возмужал, ведь известному композитору уже исполнилось двадцать девять лет. Хотя внешне он не сильно изменился: тот же загар на коже, те же большие карие глаза олененка, в которых всегда можно было прочесть любовь к младшему брату, те же смешные тёмные кудряшки и забавная фигура: лишний вес и маленький рост.
Подросли и Лео и Бенджамин  из малюток в забавных  подвижных мальчишек пяти и семи лет. За свою любопытность и бойкость ребята прочно получили от отца прозвище «оболтусы».  Они просто обожали своего дядю, ведь Карло в свободное время от фееричных  блистательных выступлений и различных репетиций всегда уделял им внимание и умел организовать на какое-то весёлое или полезное занятие. Он учил их рисовать, так как сам хорошо умел это делать, читал вместе с ними, но больше они любили подвижные игры: запускать в саду воздушного змея, устраивать ненастоящие «дуэли» на игрушечных деревянных шпагах, играть в жмурки, прятки и догонялки.
— Карло, Ангелочек наш,  — ласково и смешно ворчала Эльза, поправляя с деловым видом хозяйки дома свой кружевной чепчик, — Тебе, между прочим, исполнилось семнадцать лет, ты такой умный юноша, выше брата уже, да ещё оперная звезда такой величины! «Бесподобный», «неподражаемый», «божественный» певец с Ангельским голосом, король оперной сцены, известный своим удивительным даром  и по всей Италии и во многих других странах, а всё ещё бегаешь с этими оболтусами сам, как мальчишка! Взрослей давай!
Юноша с обаятельной ребячьей улыбкой звонко рассмеялся, лёгким взмахом руки поправил свои длинные блондинистые локоны и с милым озорством в голосе ответил:
— Почему-то это я должен меняться?  Арабелле я нравлюсь именно таким…
Действительно, в этот период ровесница Карло Фаринелли и его подруга детства, Арабелла Фронси, выросла в семнадцатилетнюю девушку сказочной красоты. Её роскошные каштановые волосы всегда были собраны в изысканные высокие причёски в стиле рококо, юное свежее личико украшали изумрудные глаза и румянец, а её манера одеваться, её вкус был достоин восхищения, пышные платья с тонкими кружевами, атласными лентами и цветами. Они с Карло Фаринелли полюбили встречаться и общаться в беседке в саду усадьбы Броски, частенько они качались на качелях. У пары сложились очень трогательные отношения: при общении они  соблюдают все приличия, держатся с полагающимся целомудрием, ничего большего, чем поцеловать ручку своей любимой, Фаринелли себе не позволял, но всё равно чувствуется, как они любят друг друга. Юный оперный гений романтично и обходительно ухаживает за ней, поёт ей красивые серенады о любви, бравирует при этом шпагой, строя из себя галантного кавалера, читает пафосные стихи о любви и говорит оригинальные комплименты, дарит цветы, например, большое сердце из оранжевых роз.  Арабелла же отвечала ему милым кокетством, переглядками из-за веера, ответными стихами о любви и комплиментами. А еще юноша полюбил сидеть на заборе и наблюдать, как его похорошевшая подруга детства играет в дворянские подвижные игры и гуляет в имении своего отца с кузинами, в моменты движения она особенно привлекательна для него.
Один раз только Карло, который действительно умел угодить Арабелле, не угадал с подарком, но вместо конфуза получилось, что Арабелла оценила поведение своего воздыхателя с хорошей стороны. В тот день они договорились, встреться в беседке и общаться, влюблённый юноша опять встал перед большим вопросом: чтобы такого приятного и оригинального подарить Арабелле? И тогда он решил купить большую дорогую коробку редких вкусных конфет, тем более что сам Фаринелли являлся жутким сладкоежкой и, конечно толк в конфетах знал.
Встретившись в беседке, Фаринелли преподнёс ей этот милый сюрприз. Девушка, легонько ударив кавалера веером по тоненькому носику, мило пококетничала мягкой улыбкой и прядью завитых каштановых волос со словами:
— Милый, ты всё-таки душка и слишком балуешь меня подарками!
После этого Арабелла скушала две конфетки и отодвинула от себя  красивую коробочку, сказав:
— Всё, я больше не хочу, леди должна быть стройной…
Тут Карло Фаринелли начал и воспевать её в серенадах, читать ей оды о любви и галантно вести беду с комплиментами, а сам и не замечает, что рука у него всё в коробке, да в коробке, выдавая в нем самого настоящего сладкоежку. Арабелла с милым озорством наблюдала за этим, ей было посмотреть на реакцию Карло, когда он поймёт, что съел все конфеты. Действительно, Карло Фаринелли с большим удивлением посмотрел на пустую коробку и спросил:
— Милая, это я что ли, получается, все конфеты съел?
Арабелла звонко засмеялась:
— Я съела две конфетки…
Карло с милым озорным личиком смущённо отвёл взгляд больших лазурных очей-осколков неба  и ответил:
— Милая, звездочка моя, извини, пожалуйста, с подарком я сегодня промахнулся, я не знал, что ты — не любительница сладкого, что ж буду знать и дарить что-нибудь другое. Извини…
Карло Фаринелли выкинул коробку и продолжил приятное общение с галантными ухаживаниями,  а Арабелла оценила то, что он не заносчивый человек, хотя, казалось бы, кому, как ни ему,  зазнаваться:  живой легенде, которого многие считаю Ангелом, воплотившимся в человека,  которого называют «божественным».  Ведь мог и бы и не извиняться, а наоборот, похвастаться, что имеет деньги делать дорогие подарки…
Вот и в тот момент, когда Франчесско-Риккардо вышел в сад, он увидел этих голубков в саду в беседке. Арабелла, что была сегодня в таком красивом пышном платье цвета морской волны с золотыми атласными вставками,  только что приняла с приятным удивлением очередной подарок от Фаринелли: дорогие серьги из сапфиров и изумрудов в виде красивых павлинов, а к ним  веер из павлиньих перьев со словами:
— Милый, я искренно благодарна тебе, это действительно подарок со вкусом, я обязательно буду носить эти серёжки вместе с веером, ты всё-таки душка и обаяшка! И чрезмерно меня балуешь!
Фаринелли обаятельно мило улыбнулся и ответил:
— Милая, звездочка моя, это совершенно не трудно, сделать приятное человеку, которого любишь. Ты можешь все, когда ты по-настоящему влюблён, ты всё знаешь о любимой,  хочешь, чтобы твой любимый человек всегда был в чудесном настроении, хочешь угодить возлюбленной, любоваться её улыбкой, а смех твой и твоё одобрение всегда окрыляют меня…
Арабелла трогательно смутилась, не заметив, как мило тень ресниц упала на изумрудные глаза, и изрекла:
— А ты, мой милый гений оперы, умеешь далеко не только чудесно петь, ты ещё красиво говоришь. Душка ты всё-таки, невозможно устоять перед твоим обаянием! Ты же настоящий Ангел: твоё пение прекрасно по неземному, и красив ты, как Ангел, при этом добрый и внимательный, как истинный Ангел. Какая же девушка будет достойна, выйти замуж за тебя?
Карло аккуратно подвинулся  поближе, так, что их губы разделял сантиметр, и еще они почувствовали дыхание друг друга, и тихо ответил:
— Я думаю, что именно такая, как ты, и ещё неизвестно, достоин ли будет обычный Ангел жениться на такой девушке, ты нашла три моих положительных качества, а я же вижу в тебе сотни достоинств, так что если уж жениться Ангелу, то только на тебе…
Арабелла сложила скромно в руках веер из павлиньих перьев, что подарил Карло, с задумчивым видом: она была покорена таким ответом Фаринелли, она отметила для себя уже второй раз то, что он не горделивый человек и высоко ценит её. Немного помолчав, Фаринелли снова взялся за пение серенад, а Арабелла подметила с добрым смехом:
— Только совершенно не обязательно для мужественности бравировать шпагой, потому что, милый, всё равно видно, что ты носишь её только, потому что так положено по этикету аристократу, пользоваться по назначению ты не обучен и даже не правильно держишь её в руках. Не переживай,  у тебя и без фехтования хватает обаяния…
Только спустя два часа Арабелла ушла, а Франчесско-Риккардо пошёл в дом, с грустью размышляя: « О, мама мио, они влюбились в друг друга! Им-то это всё мило, а меня приводит в ужас, я-то знаю правду, горькую правду о том, что случилось пять лет назад, и какими страданиями может это закончится для моего младшенького любимого братика! Кошмар!!! О, Христос-Искупитель, как же мне признаться, что же мне делать, зачем я так долго тянул, дождался того, что он влюбился?!! Как бы они не смущались, не стеснялись, не держались, как монах с монашкой, прекрасно понятно, что они влюблены, из кожи вот лезут, чтобы понравится друг другу, особенно мой младшенький! Прямо павлин перед павлинихой…».
Да, молодые люди влюбились не на шутку, и скоро, несмотря на их целомудренное поведение, симпатия стала достоянием сплетников, коих у такого великого артиста было достаточно.
...В тот день Фаринелли пел в опере «Печальный Ринальдо», в роскошном исполинском мраморном украшенном бархатом и золотой лепниной зале не было, где упасть яблоку, люди не только сидели, но и вплотную стояли, набившись в проходах, многие не богатые зрители просто столпились на улице в ожидании фееричных трелей своего кумира. Арабелла же со своей старшей кузиной, Александрой, с трудом протиснулись на почетное место в богатой расписной театральной ложе, Франчесско-Риккардо занял место дирижера, когда началось представление…
Трели и пассажи Фаринелли сменял так быстро, что скрипачи не успевали за ним, а знатные гости внимали кумиру со вселенской любовью, а когда юноша на фальцете бросил в зрительный зал изящный шелковый оранжевый шарф от своего сценического костюма, то дамы с восторженными криками бросились отнимать его друг у друга. Известная фанатка его таланта, леди Лейн Фокс, крикнула при этом из театрального ложе: «Один Бог, один Фаринелли!». На это Арабелла повела ярко-каштановой бровью и сострила:
— Мдаа, возрастные уважаемые дамы, не стесняясь мужей, спорят за шелковый шарф семнадцатилетнего смазливого мальчишки, пудры у них значительно больше, чем ума…
— Молчи, Арабелла! — недовольно промолвила Александра, — Если бы не строгость моего дяди, твоего отца и не твоя гордость, ты тоже бы уже дралась бы за его шарфик, всем видно со стороны, что ты влюблена в него давно, да вот напрасно. Он — красавец и звезда мирового масштаба, на тебе, симпатичной простушке,  уж точно не женится!
А во втором действии по сюжету печальный Ринальдо посылал возлюбленной голубей, воспевая свое любовное томление, и для этого романтичного момента на сцену вынесли клетку с дрессированными белоснежными голубями. Карло Фаринелли пел, а благородные белые птицы послушно внимали ему, а, когда он открыл клетку, то прекрасные голуби сели ему на плечо и руку, а один голубочек расположился на тонком запястье юноши, этот голубь был обучен «целоваться». Благородную птицу выдрессировали искать в устах человека изюм, и теперь казалось, будто это поцелуй человека и белого вестника вечной любви.
…Фаринелли во время пения выполнил трюк с поцелуем, а потом залюбовался Арабеллой, о, да, она для него была самой лучшей! Он чувствовал это! О, как ему уже не терпелось поцеловать ее в пухленькие губки! И тут ему пришла хорошая идея того, как незаметно для окружающих пококетничать с девушкой мечты, он просто послал ей поцелованного голубя, а белоснежный «почтальон поцелуев» сел на женственную руку Арабеллы и тоже «поцеловал» ее в поисках изюма. Юная леди мило разрумянилась от смущения, но правила игры приняла, голубя поцеловала в клювик и снова отправила к Фаринелли, а юноша, не переставая сводить с ума публику фееричным пением, снова украдкой поцеловался с голубем и отправил к Арабелле Фронси. Девушка, разрумянившись еще сильнее, снова проделала тот же трюк с «почтальоном поцелуев».
Флирт через голубя продолжался и, когда чудесная прекрасная птица полетела передавать поцелуи по третьему кругу, то зрители все поняли, важные дамы ухмыльнулись и захихикали, а синьоры заулыбались, перешептываясь: «О, кажется божественный Фаринелли нашел свою Галатею!».
…И тут Александра одернула Арабеллу за золотые кружева на рукаве и недовольно прошипела:
— Арабелла, прекрати сейчас же! Слишком заметный флирт, ты себя компрометируешь! Все уже заметили!
Надо отметить, что как и доброжелатели, так и недруги великого певца еще долго обсуждали этот случай,  дамы с любопытством гадали, женится ли «мировая звезда» на «простушке» или обманет, а кузина Александра отчитала Арабеллу за легкомыслие.
… В тот день Фаринелли, как всегда, рано проснулся в роскошной мягкой кровати с золотыми амурами, лёгким движением рук открыл балдахин, умылся, расчесал локоны, прочитал молитвы, переоделся и выглянул в окно с мыслью: «Ну, здравствуй, новый день, какое сегодня солнце! Буду распеваться в саду, сегодня у меня важное выступление…».
Юноша  улыбнулся и нежно запел:
«Здравствуй, новый день, улыбнись мне!
Вся природа засияла, ожила, побыв во сне,
Снова голос мой звучит над Италией родной,
Как же хорошо, Боже, что ты со мной…».
Тут в спальню заскочили племянники Фаринелли, Лео и Бенджамин с восторженными криками:
— Дядя Карло, как ты чудесно поёшь! Ты сегодня выступаешь, да?
— Да, мои хорошие племяшки, а почему папа не с вами? Занят? — спросил Карло.
— Папа занят сочинением какой-то очень важной оперы, и сказал, что даже не сможет сегодня поехать с тобой в королевский театр… — ответил Бенджамин.
 Фаринелли улыбнулся, откинул назад свои золотые локоны и озорно предложил:
— Хотите, научу одной штуке? Только без взрослых не делайте, хорошо?
У мальчишек глазки загорелись, Карло Фаринелли вышел в холл, сел на позолоченные красивые перила винтовой лестницы и пояснил:
— Просто садитесь удобно, держитесь крепко и катитесь, а я буду страховать вас, ловить  внизу!
Компания с задорным смехом спустилась по перилам вниз, Фаринелли ловил со смехом племянников. Тем временем Франчесско-Риккардо сидел за расписным дорогим  клавесином, работая над оперой, когда услышал смех и вышел из гостиной в холл, без всякой суровости в мыслях: «Так, что на этот раз учудили мои оболтусы под покровительством моего младшенького братика, которому, между прочим, семнадцать лет и пора бы уже повзрослеть немного? Люблю его, но иногда огорчаюсь из-за такой инфантильности…».
Франчесско-Риккардо дождался, пока все трое спустятся, и Фаринелли поймает Лео и Бенджамина, и не строго, а забавно и ласково с  мягкой  смешной улыбкой на пухлых смуглых губах спросил:
— Так, младшенький ненаглядный мой! Опять потакаешь мои оболтусам, да ещё и сам подучиваешь их своим «фишкам»?  Сегодня катание с перил, а в прошлый раз вы втроём додумались в жару сесть на край фонтана и плескаться там! Ты такой обаяшка, что сердиться или ругаться на тебя невозможно, но тебе напомнить, что ты — взрослый юноша, да ещё оперная звезда такой величины, живая легенда, чуть ли не Ангел во плоти? «Бесподобный», «божественный» и «великолепный» певец Оперы Знати, известный своим удивительным даром далеко за пределами Италии и что вся наша семья живёт на те деньги, которые ты зарабатываешь? И тебе положено уже повзрослеть и вести себя подобающе своему высокому ответственному статусу!
Карло Фаринелли посмотрел на брата совершенно невинным взглядом лазурных очей и изрёк:
— Франчесско, брат, знаю я, какая ответственность на мне, к выступлению абсолютно готов, не опоздаю, ты же знаешь, что я пунктуален и не привык опаздывать. Ну, пошалил немножко с племянниками, но это же было совершенно безопасно: я же их страховал, ну и мне хоть и семнадцать, но не пятьдесят семь же. Не понимаю, братик, что тебя рассердило. И Арабелле я нравлюсь именно таким. А то, что люди придумали мне прозвища «бесподобный», «неподражаемый» и «божественный», так это преувеличение, просто талантливый оперный певец, нравятся им моё пение и трюки. И почему эта «фишка» с перилами только моя? А кто меня в детстве научил? Себя-то помнишь?
Франчесско-Риккардо весело рассмеялся и ответил:
— Ладно, младшенький, аргументы приняты, ваша компания оправдалась, благодаря тебе! Ты, наверное, всё-таки Ангел!  И не сдавай меня Лео и Бенджамину, я всё-таки их отец. Ступай, распевайся, я всем сердцем буду рядом с тобой сегодня в театре, хотя не смогу поехать…
Фаринелли вышел в приусадебный сад с шикарными кустами роз и сирени, озером, фонтаном, и стал мелодично распеваться, его голос, который звучал то нежно, как женский, то мощно, как раскаты грома, то переходил на высокий фальцет, словно трель соловья, казалось, как живительную росу, впитывала сама природа.  Даже птицы не смели петь при нем, а Фаринелли пел и легко грациозно танцевал по саду…
— Да, если ты так только распеваешься, не удивительно, что ты так известен, успешен и богат… — послышался голос Арабеллы.
Юноша повис на заборе с улыбкой и залюбовался любимой: девушка с каштановой прической «облако» и изумрудными очами в пышном платье из шоколадного атласа с золотой тесьмой и розами, поправляя шляпку, заигрывала с молодым человеком взглядом…
— О, какие девушки прогуливаются по саду, и при этом одна, без маменьки! Арабелла, милая, ты, как всегда прекрасна и остроумна, не удивлён, что ты любишь серьёзную литературу, кстати, я тебе хотел подарить книгу Данте с иллюстрациями и бархатным переплётом и подвеску ввиде звёздочки, примешь от поклонника? — спросил Фаринелли, подав ей ту самую книгу и украшение, которые приготовил заранее.
Арабелла с неподдельным удивлением и интересом посмотрела на подарки и на юношу, приняла подарки и уже без жеманства сказала:
— Карло, благодарю, я приятно удивлена таким неординарным подаркам, уважаю мужчин, которые ценят в девушках не только внешность, но и ум. Откуда ты знаешь, что я — поклонница Данте?
— Ну, мы же дружим с детства, я все знаю о тебе… — смущённо ответил Фаринелли, снова наклонился к ней так, что их губы оказались на расстоянии нескольких сантиметров, но вовремя остановил себя и задал вопрос, — Так придёшь сегодня в театр на моё выступление?
— Конечно, приду, ты ещё сомневаешься!  Когда-нибудь я пропускала твои выступления разве? О, своим пением, поверь, ты сможешь завоевать любую девушку! Распевайся, не буду тебе мешать, и не виси постоянно на заборе, любуясь мной, а то упадешь оттуда, сломаешь руку… — Произнесла Арабелла, хлопнула его легонько веером по изящному носику и с улыбкой удалилась, а Фаринелли продолжил распеваться, завораживая своим пением не только людей, но и природу…
Франчесско-Риккардо же поднял голову от клавесина, посмотрел в окно на эту милую сцену и с тяжёлым сердцем подумал: «Да, Карло иногда ведёт себя непосредственно и наивно, но ему уже семнадцать, он взрослеет с каждым днём, и, видно, что он любят друг друга с Арабеллой. И, хотя они так целомудренно держатся, как монах с монашкой, всё равно ясно, как Божий день, что скоро им надоест только говорить о любви, они захотят ласки, а для этого, естественно, зная их набожность, пожениться. Всё, тянуть больше нельзя, мне срочно нужно ему как-то признаться в том, что я с ним сделал пять лет назад. Но как это сделать?! Я в ужас прихожу от этой мысли, что нужно начать этот разговор! Ему же так больно будет!!! Надеюсь, ему не расскажут об этом раньше, чем я соберусь сам. О, отец, если бы ты был жив, ты бы подсказал мне, как поступить, как не сделать любимому младшему брату больно. А я сейчас не могу ничего придумать путного, кроме как сидеть и костерить себя!!!».
Со злости на самого себя Франчесско-Риккардо больно ударил крышкой клавесина и случайно попал себе по пальцам, вскрикнув с мыслью: «Это — кара Божья за тот мой поступок?». Наконец, Франчесско нарядил Фаринелли в сценический костюм: парчовое одеяние, мантию с горностаем, головной убор с разноцветными перьями, посадил в карету, благословил и вернулся к нотам с мыслью: «Ох, час от часу не легче. Ворчу на младшенького, а сам в своё время такого наделал! Чем я тогда думал?».
После этого Франчесско-Риккардо с тяжёлым вздохом принял решение, что сегодня будет с повинным видом признаваться Карло и для храбрости налил себе в красивый хрустальный фужер немножко шампанского…
Скоро Фаринелли с другими артистами стоял за кулисами, а конферансье объявлял:
—  Уважаемые дамы и господа, вас ждёт  потрясающая опера «Артасеркс», партии исполнят такие артисты, как Даниэлла Росси, Жофрен Гордо, и другие, но в главной роли ваш любимец: бесподобный  неподражаемый великолепный божественный Фаринелли!!!
Зал разразился бурными  аплодисментами криками восторга, Фаринелли широким жестом изящных музыкальных рук распахнул настежь дверь и вышел на сцену под завистливые взгляды других оперных артистов, которых даже не заметили, действие началось, Фаринелли вошёл в азарт пения так, что золочёный шикарный зал содрогался, люди теряли сознание…
Все слушали, не скрывая восхищения, а юноша словно летал по сцене, так ярко и эмоционально он проживал свои арии, особенно на фоне других артистов, толстых и неуклюжих, будто мешки с картошкой. И, вот, наконец, финальные строки Фаринелли спел высоким фальцетом! Зал не смел даже дышать  от удовольствия…
…После представления Фаринелли снял шикарный головной убор с богатыми разноцветными перьями, рассыпал по плечам  и спине свои длинные пшеничные блондинистые локоны и округлил от волнения и без того большие небесно-лазурные очи, ожидая реакции зрителей, высшей знати, и короля с королевой…
После минуты напряжённого молчания зал разразился овациями, одобрительными криками, восторгами, к юноше подбегали, дарили цветы и брали автографы. Смущённый и счастливый Фаринелли скромно благодарил, сияя обаятельной улыбкой, а потом подошёл к королю Иосифу и королеве, почтительно поклонился и спросил:
— Вашим величествам понравилось моё выступление? Мне очень дорого ваше мнение…
— Карло Фаринелли, поверьте, вы просто бесподобны, ничего прекраснее я не слышал, я очень щедро вам уплачу, но все, конечно, ждут сейчас, как обычно, ваши невероятные трюки:  вы можете разбивать посуду, заставлять людей терять сознание или, наоборот, облегчать и даже лечить боль. Я очень надеюсь, что вы и сегодня продемонстрируете свои способности Ангела из небесного Эдема — попросил король.
— С удовольствием! Пусть для начала вынесут посуду… — со скромной улыбкой ответил Фаринелли. Когда посуду вынесли и поставили, все замерли в ожидании трюка. Карло запел, и посуда тут же разлетелась вдребезги, люди стали терять сознание, те, что послабее, от голоса Фаринелли, те, что покрепче, просто от восторга.
Юноша резко оборвал пение, все леди и господа пришли в себя и зал разразился ещё большими овациями, многие даже встали. Карло Фаринелли, такой юный, обаятельный, счастливый и красивый в парчовом кафтане-жюстокоре, украшенном драгоценными камнями, по-детски смущался, прижимая огромную копну букетов, он чувствовал себя триумфатором, хотя ему и в голову не приходило гордиться этим. Ему очень хотелось скорее рассказать об успехе самому главному любимому близкому человеку: старшему брату Франчесско-Риккардо. Юноша с охапкой цветов зашёл в свою гримёрку…
… И тут Карло Фаринелли застыл от неприятного удивления, потому что в гримёрке со своей привычной надменной ухмылкой стоял дядя Луиз. Три года Луиз не интересовался жизнью племянников, и вдруг появился, это так обескуражило Фаринелли, что он даже забыл положить цветы. Луиз же  зло ухмыльнулся, вытер лысину кружевным платочком и тихо сказал с тоном издёвки:
— Карло, ой, прости, племянничек, ты же теперь не Карло, а «божественный» Фаринелли, да у тебя триумф! Какая же гениальная идея пришла Франчесско-Риккардо пять лет назад кастрировать тебя, когда тебе исполнилось двенадцать лет, сохранив этим твой чудесный Ангельский голос, а потом  зарабатывать на твоих способностях, и себя, за одно, как композитора прославить, теперь состояние семьи Броски исчисляется миллионами.  А тебе он вешает лапшу на уши ловко, что операция нужна для твоего здоровья и спасения жизни, а ты ведь ничем не болел, эта была обычная кастрация! Ловко Франчесско-Риккардо  из тебя, наивненький ты мой, музыкальную шкатулочку для заработка денег сделал! Просто гениально!
Фаринелли резко изменился в лице, побелел, как мрамор, с ледяным ужасом в огромных напуганных небесно-голубых очах посмотрел на дядю и спросил:
— Дядя Луиз, что ты такое говоришь?!  Ты в своём уме?! Мой любимый старший брат никогда бы так со мной не поступил!!! И, кажется, эту операцию делают только с четырнадцати лет и согласия отрока…
— Наивненький мой, а этот документ о своей кастрации ты видел? Чёрным по белому тут написано, когда ты был кастрирован, каким врачом, и расписался на разрешении за тебя Франчесско! — ответил Луиз  с издевательской ухмылкой и показал Карло Фаринелли этот документ.
— Я… я всё равно не могу поверить… — чуть не плача, протянул юноша.
— Ой, племянничек, что ж ты совсем наивный-то такой? — продолжил язвительно свою речь Луиз, — Ты давно себя внимательно разглядывал? Волосы пышные длинные, как у девицы, всё ещё не бреешься, это в семнадцать лет, а фигурка-то мальчика-отрока, а не взрослого юноши: худенький, высокий, ручки-ножки длинные, нескладный такой. Да и твой сказочный голос: ты же у меня не глупый, в отличие от толпы зрителей, что дерется за твой шарфик, понимаешь, что ты обыкновенный человек, не Ангел уж Небесный. Логично, что у тебя должен к семнадцати годам сломаться голос,  погрубеть, взрослый юноша не сможет петь так же звонко, как ребенок, что всё это — последствия кастрации? Всё ещё, наивный мой, не веришь? Сходи к врачу, если не постесняешься, конечно, а лучше спроси у самого Франчесско-Риккардо, пусть скажет что-то в своё оправдание…
Фаринелли тут же не выдержал, бросил на пол цветы, головной убор с пёстрыми перьями,  горностаевую мантию, надел быстро треуголку и выскочил на улицу. А на улице всё залил беспощадный ливень. Карло посмотрел на кареты в надежде найти ту, в которой приехал в театр, но не смог, бросил эту затею, и побежал в их с Франчесско-Риккардо усадьбу семимильными шагами по лужам сквозь проливной дождь со слезами. Он плакал и не понимал, что ему делать с такой новостью, как с ней жить-то, в душе у него сейчас столько всего бурлило: и боль, и обида, и рассерженность, и огорчение,  и гнев, и отчаяние: его предал человек, который столько лет был ближе родителей. Он бежал пока только с одной мыслью: «Ну, я такого обмана не ожидал! Устрою я сейчас брату! Я ему сейчас такую истерику закачу!!!  Навсегда забудет, как издеваться надо мной!!!».
Франчесско-Риккардо в это время сидел за расписным клавесином, занимаясь написанием новой оперы, и мысленно готовился к тяжелому объяснению, поддерживая силы тем, что периодически слегка пригублял шампанское из хрустального фужера.  Вдруг двери гостиной с ужасным грохотом настежь распахнулись, и показался промокший бледный Фаринелли с горящими гневом очами и поджатыми губами. Юноша резким движением сбросил нарядную промокшую треуголку и стал ходить по гостиной с рассерженным и промокшим видом, напоминая болотную цаплю. Франчесско-Риккардо удивлённо поднял голову от клавесина и озадаченно подумал: «Что это случилось с моим младшеньким любимым братиком? Что это стряслось с моим спокойным, добрым «беленьким и пушистеньким» Ангелочком? Он явно не в себе, то ли так рассержен, то ли расстроен. Я таким его не видел никогда, не помню. Что же его могло так вывести из себя? В театре случился какой-то позорный конфуз? Да не может быть такого при его-то гениальности. А вдруг ему рассказал кто-то правду о кастрации? Но кто? Зачем?  Кто знает-то такие тайны нашей семьи?! Как это выяснить? Хм, может, поговорить с Карло потом, когда этот гнев у него пройдёт?».
Последняя мысль показалась Франчесско-Риккардо довольно здравой, он от волнения еле-еле натянул улыбку и робко с опаской предложил:
— Младшенький братик, милый мой,  я сейчас занят написанием оперы, а ты весь промок, как мышонок. Иди, высушить, переоденься, согрейся, отдохни, чаю горячего попей, а я пока закончу работу и мы тогда с тобой поговорим…
Фаринелли эти слова Франчесско-Риккардо рассердили ещё хуже, потому что он догадался по лицу старшего брата, что тот уже понял, о чём сейчас пойдёт речь, и старается отложить неприятный разговор.
— Нет!!! — закричал юноша, — Говорить будем прямо сейчас!!!
После этого юный гений оперы открыл белоснежный шкаф с золотыми ручками, достал фарфоровые тарелки и стал разбивать одну за другой с криками:
— Когда ты пять лет назад повёл меня на кастрацию, ты думал хоть о чём-нибудь, ну, хоть о чём-нибудь, кроме денег?!! Ты думал, что такой операцией лишил меня возможности быть счастливым, любимым, создать семью, жениться по любви, узнать простое человеческое счастье?! Сам-то женат, и вон, ребятки какие хорошие, а у меня своих никогда уже не будет! Ты понимаешь, какую подлянку сделал мне?!! Я теперь навсегда останусь один, только со своим голосом!!!  На моей жизни можно крест поставить сразу, что толку в голосе, если кроме него ничего больше нет?! Это — не человек, а, действительно,  живая музыкальная шкатулка!!! Ну, ни подлость ли это!!!  Я Арабеллу люблю, серьёзно, я жениться на ней хотел, семью создать  детками, чтобы мы вместе счастливы были! А теперь что: ничего, ни семьи, ни любви, ни счастья, уйдёт Арабелла от меня сразу, как услышит, что я кастрат!!! Что, разве такая красавица жениха не найдёт?! Запросто найдет! У неё так «Ангелов» десятки могут быть, если она захочет! А я останусь один в компании коленных собачек и кошек! Знаешь, как это называется?! Наглая ложь и жестокость!!! Меня спросили, прежде чем так распорядиться моей жизнью?!
Карло Фаринелли же продолжал обвинять брата, перешёл с крика на высокий фальцет, и фужер с шампанским разлетелся вдребезги…
Франчесско-Риккардо с искренним ужасом на смуглом лице сидел, схватившись за черные кудряшки на голове, и думал: «Ужас! Просто кошмар!!! Мои опасения сбылись! О, Господи-Искупитель, что мне делать? Может, от греха подальше сбежать через вход для прислуги? Нет, это будет совсем нехорошо…».
Франчесско уже не знал, что делать, когда Карло Фаринелли вдруг остановил бушевания,  перестал бить посуду, прекратил крики, гнев сменился просто очень печальным выражением лица. Юноша забился за большой кожаный украшенный позолотой диван на мягком ковре трогательным комочком, как промокший котёнок, и заплакал горько-горько, со всхлипываниями, как обиженный ребёнок. Франчесско-Риккардо забыл о себе сейчас совершенно, его душа вся перевернулась до боли в груди, до слёз: это его младшенький братик, которого он так любит, из-за того давнего проступка Франчесско плачет горючими слезами!  Франчесско-Риккардо помнил такие горькие слёзы младшего брата один раз в жизни, когда ушли в вечную жизнь их родители. В голове Франчесско-Риккардо вертелась только одна мысль: « Лучше бы он кричал и бил посуду, чем плакал с таким несчастным и униженным видом. Как мне помочь ему?». Горя  от стыда за свой поступок,  и искренне желая как-то облегчить страдания братика, Франчесско бросил и мысль о побеге, и клавесин с нотами, ему сейчас было не до таких мелочей, сел рядом с младшим братиком на этот большой мягкий ковёр, заботливо обнял его и начал  говорить:
— Младшенький, миленький, любимый братик,  младшенький мой, прости, пожалуйста, прости меня, родной мой, не гони меня! Прости за тот жестокий поступок, прости за столько лет лжи, пойми, пожалуйста, нашу семью тогда.  Не было у нас тогда выхода. Ты, наверное, не помнишь, ты был мал, да и как-то тебя это не коснулось, а, когда наш папа из-за болезни оставил губернаторство, король Франц не положил ему ни монетки пенсии, мы, все взрослые семьи, были в отчаянии. Мы не знали, на что жить, и нашли временный выход продавать украшения матери, чтобы была самая простая еда и семья не голодала, но выход этот был  временный, так мы не могли протянуть долго. Другого дохода мы не могли найти. Я пытался заработать своими композиторскими работами, но тщетно, только наделал тогда еще больше долгов. Что стоили мои оперы, какими бы прекрасными они не были, без гениально исполнителя, такого, как ты? Ничего, гроша ломаного даже. Но продлились страдания всего три месяца, потому что ты запел, да ещё как! Да твои трюки! Конечно, я скорее повёл тебя в королевский театр Опера Знати, и ты стал выступать с удивительным для мальчика триумфом, и счастье нашей семьи снова вернулось, и тебе самому  петь очень нравилось.  Это мы сейчас шикуем, как аристократы, а тогда мы радовались тому, что есть хорошая еда и одежда. И, когда в двенадцать лет у тебя началась ломка, конечно, вся семья пришла в ужас: без твоего голоса семья бы не выжила просто в нищете и голоде.  И, конечно, мы тогда настрадались, пока решились на кастрацию, отец даже с дядей Луизом подрались в тот день, но потом и отец согласился. Мы хотели, чтобы он тебя повёл к врачу, но папа с духом не собрался, и тогда повёл тебя я. Ох, я столько слёз в тот день пролил! Наверное, за всю жизнь столько не плакал, как в тот день, тяжело мне это далось. Конечно, объяснять о том, что такое кастрация, я тебе не стал, дело это было бы бесполезным, ты бы ничего не понял, только бы испугался непонятных слов. А потом я никак не мог собраться с мужеством признаться тебе в своей вине: то ты ещё маленький, то родители ушли, нам и без этого тяжело было, потом ещё искал какие-то причины. На самом деле боялся начать разговор, потому что знал, что тебе будет больно и обидно. Так что я лгал, но не ради там, славы или денег, а просто у меня не хватало мужества сознаться. Заметив, что ты уже повзрослел и у вас резко потеплели отношения с Арабеллой, я уже хотел начать разговор, но меня сегодня кто-то опередил. Прости. Но, ты, младшенький, даже не вздумай ставить крест на своей жизни! И что за глупейшее сравнение с музыкальной шкатулкой? Мы тебя все очень любим, ты самый дорогой для нас человек! И у тебя будет своя семья, ты будешь счастливый и любимый! Арабелла выйдет замуж за тебя, вот увидишь, я, как старший, лучше людей знаю, я уверен, что она любит тебя, а она девушка очень серьёзная, раз полюбила, то это на всю жизнь. И будет у вас семья, любовь, счастье в браке, путь и брак платонический, а потом и малыша возьмёте в приюте. Ну, что в том, что он приёмный? Детки — они все детки, им всем папа и мама нужны, а ты же таким чудесным отцом будешь: ласковым, внимательным, терпеливым, как наш папа, Сальваторе. И будет у нас большая, дружная, счастливая семья: я с Эльзой и нашими оболтусами Лео и Бенджамином, ты с Арабеллой и вашими приёмышами…
Карло посмотрел на Франчесско-Риккардо с грустью и явным недоверием в больших голубых, как осколки неба, очах и тихо спросил:
— А ты сам-то в это веришь?
Франчесско-Риккардо принял то серьёзное искреннее выражение лица, какое было в трудных ситуациях присуще Сальваторе, и ответил:
— Не просто верю, а всё сделаю, чтобы ты был счастливым и любимым даже при таком здоровье, я искуплю свою вину, я тебя очень люблю…
Фаринелли успокоился, слёзы перестали течь, выражение лица юноши стало привычным добрым. Франчесско-Риккардо наконец-то спокойно выдохнул: столько лет он боялся этого разговора, но любящее сердце само подсказало нужные слова. Молодой композитор стал думать, как восстановить нервы братику, как с этой травмой жить дальше, и в первую очередь  сказал:
— Всё, младшенький, нам сейчас успокоиться немножко нужно. Там слуги набрали воды в ванну, накапали твоих любимых масел ароматных, иди, умойся, понежься, и в спальню приходи, я принесу конфеток и немного брома, тебе нужно поспать после такого потрясения, а два дня будешь отдыхать, никаких распевов и репетиций, тем более выступлений, восстанавливаешь силы, а дальше займёмся сватовством…
Юноша действительно приятно принял ароматную ванну с лепестками роз и в уютной домашней ночной рубашке пришёл в спальню, забавно  умял несколько конфет, выпил чуть-чуть бромных капель, и совсем повеселел, стал шутить с братом, кидаться подушкой.
— Ой, нет-нет, младшенький, Ангелочек мой, — устало протянул Франчесско-Риккардо, смешно закатив карие глаза, — Не балуйся, хватит с нас сегодня событий, давай укладывайся спать, я благословлю на сон…
Карло уютно устроился в своей большой мягкой с красиво украшенными изголовьями кровати, Франчесско перекрестил его и хотел задёрнуть балдахин, но сначала посмотрел на братика  преданным взглядом и спросил:
— Младшенький, ты меня простил?
Фаринелли мягко улыбнулся в ответ, хотя в этой улыбке чувствовалась светлая грустинка, и ответил:
— Конечно, простил, Франчесско-Риккардо, братик…
— Спасибо, милый, спасибо, Ангелочек ты наш, для меня это очень важно… — прослезившись даже слегка от радости, прошептал Франчесско-Риккардо, и тут вспомнил взволновавший его вопрос, — А кто, младшенький, тебе рассказал-то о кастрации? Кто вообще такие подробности о нашей семье знает? Мы держали факт операции в строжайшем секрете…
Карло Фаринелли, скромно накручивая длинную прядь своих блондинистых волос на палец, рассказал:
— Да дядя Луиз сегодня пришёл почему-то ко мне в гримёрку, документом о кастрации передо мной тряс, говорил, что ты на мне деньги и славу делаешь, смеялся, что я для тебя, как музыкальная шкатулочка, за которую хорошо платят, и что я наивный, если не понимаю этого. Вот я и прибежал такой разозлённый, только зря посуду перебил. Когда ты мне рассказал, как на самом деле получилось, что не могли мы тогда поступить по-другому, я, конечно понял и простил, нельзя было нашей семье иначе выжить…
—Дядя Луиз?!! — вскрикнул с ужасом Франчесско-Риккардо, вспомнив слова Луиза, сказанные Сальваторе: «Я отыграюсь на твоих же детях, особенно на твоём любимчике Фаринелли!» — Ой, младшенький мой,  посуда — это, так, мелочь, очень нехорошо, что дядя Луиз столько лет не интересовался нашей жизнью, а тут пришёл с такими заявлениями! Не доверяй дяде Луизу,  остерегайся его. Раз он один раз попытался нам навредить, может ещё что-то попробовать испортить. Ты думаешь, что он что-то хорошее хотел сделать сегодня, открыть тебе глаза на меня, обманщика? Нет, конечно, он просто поссорить нас хотел, не больше. Он отца нашего не любил, и нам добра не желает, так что будь осторожен. Спокойной ночи…
Франчесско-Риккардо задёрнул  роскошный балдахин, задул свечу, уставший, спустился в гостиную, перекрестился по католически и расположился на диване с ликованием:
— Слава Христу-Искупителю, он меня простил!!!
Тут Франчесско посмотрел на резной столик, а там стояли бромные капли и стакан с водой, приготовленные ещё днём.
— О, это же то, что мне сейчас нужно! — воскликнул Франчесско-Риккардо, быстрыми движениями накапал себе брома капель раза в три больше, чем Фаринелли, выпил залпом и со смешно взбулгаченной черной кучерявой шевелюрой шатающейся походкой направился в свою спальню.
Тут выбежала Эльза и с недоумением, встав в позу «руки в боки», стала расспрашивать:
— Это что у вас такое случилось? Почему так кричали, что вы не поделили-то? А посуды-то, почему столько разбили?
Франчесско от усталости жмурясь, кое-как протянул:
— Эльза, дорогая, завтра, завтра всё объясню, расскажу, что случилось, сейчас не могу, я очень сильно устал, напереживался и жутко хочу спать. А осколки — ерунда. Скажи, чтобы слуги убрали, подмели, да и всё…
Эльза попросила служанку подмести, убрать все осколки, а сама обратила внимание на пузырёк от бромных капель и подумала: «Ну, что ж, подожду до завтра, потому что сегодня они на двоих столько брома выпили, что сейчас мне пока ничего не смогут рассказать...».
Первый день Карло Фаринелли провёл, как выразился Франчесско-Риккардо, « в постельном режиме под моей опёкой, потому что такое услышать и принять тяжело, тебе нужно немного отдохнуть, прийти в себя…».  До обеда юноша даже балдахин для уюта не открывал, нежился в шикарной мягкой кровати,  захотел покушать и побеседовать с Франчесско только к полудню. Весь день Риккардо старался проявить заботу, и с каждым его ласковым словом, жестом юноша расцветал, а всем было сказано, будто бы молодой гений оперы простудился.
Только Эльзе Франчесско-Риккардо утром рассказал, что вчера случилось.  Эльза выслушала рассказ мужа и схватилась за сердце с восклицаниями:
— Ой, дорогой мой, это зря я вчера немножечко за посуду обиделась! Хвала Господу Христу и всем святым, что мы так ещё легко справились с такой ситуацией! Слава Христу, что вот только посудой да криками обошлось, это действительно у Карло Фаринелли характер такой отходчивый, Ангельский, выплеснул свою обиду и разочарование на посуду, простил, и всё, дальше, как ни в чём, ни бывало! А другой бы юноша в таком влюбчивом  возрасте, в семнадцать лет, узнав, что в детстве  родные предательски поступили с ним, кастрировали, мог бы так разозлиться или отчаяться, такой беды натворить!.. Слава Богу, что всё  посудой только обошлось…
Франчесско-Риккардо, кивнул в знак согласия со словами жены и тихо, но уверено изрёк:
— Знаешь, дорогая, я всё-таки попробую сосватать их с Арабеллой, конечно, это будет сложно, но мне верится, что возможно. Ну, вот, вижу я, что не пустая избалованная девица она, хоть и знатная дворянка, и любимица своих  родителей, она очень любящий, тонкий человек, у них с Карло, видно же, не просто влюблённость, а очень серьёзная любовь, крепкая эмоциональная привязанность. Вот, кажется мне, что пойдёт она за него замуж, не сможет она сразу порвать эту привязанность, она не ветреная девушка, надо попытаться посвататься, откажет, так хуже уже не будет…
Эльза поправила с важным видом чепчик, убрала со столика книжку, что читала до этого объяснения, и задумчиво ответила:
— Что ж, дорогой, попробуй, я, конечно, надеюсь, что ты не ошибся в своих выводах об Арабелле, но вот я, хорошо тоже зная Арабеллу с детства, подумала бы точно так же, как и ты сейчас…, отказ для него будет страшным ударом, но попробовать стоит…
На второй день юноша вышел в сад, прогулялся спокойно между аллей с  ароматными розами, сел на литую скамейку возле фонтана, тихо полюбовался бегущей водой, да, он так принимал себя таким, какой он есть, стал немножко взрослее, принять себя с недостатками было тяжело, но необходимо…
 Тут мимо забора женственно, будто лебедь, проплыла Арабелла, мило улыбнулась молодому человеку, на это Фаринелли не выдержал, спрятался в беседке и тихо заплакал от одиночества, а юная леди недоуменно подумала: «Что-то он подозрительно быстро от меня убежал, бледный, как поганка, расстроенный…, у него точно все хорошо?».
А на следующий день  Карло Фаринелли блистал в очередной опере, в «Тристане и Изольде». Конечно же главную роль, роль благородного Тристана, исполнял Фаринелли в средневековой кольчуге с рыцарским шикарным плащом, как всегда, порхал по сцене, артистично  играл со своим невероятным диапазоном голоса, который напоминал пьянящее вино, и фальцетом в красивой истории любви:
—… Скажу я без обмана-а-а,
Что лишь тебе принадлежит,
Что лишь тебе принадлежит
Сердце благородного Триста-а-а-на!
Он пел несколько раз на бис, а потом повторял коронные трюки с битьём посуды и потерей сознания зрителей. Все пришли в такой невероятный восторг, что стали осыпать артиста лепестками роз и кричать:
— Божественно!!! Великолепно!!! Бесподобно!!! Он — Ангел, человек так не сможет!!!
Тем временем разгневанный Франчесско-Риккардо вывел из зала дядю Луиза и сурово спросил:
— Ты зачем Карло сказал о кастрации в самый неподходящий момент, а?! Кто тебя просил вмешиваться в наши отношения?! Я должен был сам объясниться с братом, выбрав удачное время и слова, чтобы он как можно легче принял такую неприятную новость! Я не верю, что ты желал ему добра, слишком хорошо знаю тебя, дядя, чтобы поверить, что ты способен на добро. Так зачем ты это сделал?! Хотел карьеру ему испортить? У тебя, как видишь, не получилось, он блистает сегодня, у него самый пик карьеры, все более чем довольны! Нас с ним поссорить? У тебя это тоже не получилось, когда ложь кончилась, мы объяснились, наоборот, мы стали ещё ближе…
Луиз скривил невольное выражение лица и фыркнул:
— Тебе, Франчесско-Риккардо, не понять! И не строй из себя святого, ты придумал тогда так поступить, это тебя интересовала карьера придворного композитора, я был вполне доволен своим скромным жалованием музыканта в часовне!
Франчесско-Риккардо раскраснелся от стыда, но ответил:
— Вообще-то мы тогда приняли решение всей семьёй, не только я, а теперь, когда наш Карло Фаринелли стал юношей и узнал правду, прошу прощения, оправдываюсь, стараюсь наладить его жизнь я один! Несправедливо как-то! Проболтаешься ещё кому-нибудь, так и знай: спущу с лестницы!
Луиз с брезгливым выражением лица фыркнул и ушёл.
Глава «Арабелла на нашей стороне!»
А Карло Фаринелли тем временем смыл грим, снял сценический костюм и оделся, как положено дворянину их времени, да ещё выбрал наряд со вкусом, атласный малиновый кафтан-жюстокор, белоснежную рубашечку с таким же жабо, кюлоты и камзол пастельного цвета.  Затем юноша расчесал свои  длинные блондинистые локоны и вышел к старшему брату с обаятельной ребячливой доброжелательной улыбкой, а Франчесско-Риккардо уже ждал его и ловко поймал в свои братские объятия со словами:
— Ты — молодец, младшенький, выступил просто божественно, не зря про тебя  так говорят, я горжусь тобой, а сейчас, всё, едем к Арабелле свататься, устраивать твою судьбу! Ты у меня при параде? Да, при параде, давай в карету!
Карло Фаринелли округлил свои небесно-голубые ясные очи с блюдца и испуганно протараторил:
— Ой, нет, Франчесско-Риккардо, братик, только не сейчас! Я…, я…, я… не знаю, что говорить, мне очень стыдно, я стесняюсь, скажу обязательно от волнения глупость и все испорчу, и, вообще, это не самая удачная идея…
Франчесско-Риккардо поймал его за хрупкую ручку, чтобы тот не сбежал, и раззадорено спросил:
— Ты, младшенький мой братишка, что, сдрейфить и всё испортить собрался? Даже не вздумай! Не вздумай мне там стесняться и дрейфить! Несмотря на физический недостаток, у тебя столько достоинств, что ты не должен считать себя неполноценным или каким-то недостойным! Всё, поехали, карета ждёт,  и подарки я для сватовства я такие хорошие выбрал, только посмотри: бриллиантовое колье, сережки с черным жемчугом и золотое обручальное кольцо!  Не волнуйся, говорить с Арабеллой буду я,  я лучше знаю, как сказать ей правду, а ты же не испорти мне всё таким кислым выражением лица. Ты должен стоять рядом и быть очаровашкой, обаяшкой, душкой, стоить глазки, только не с таким кисляком, а с миленьким личиком, которое у тебя бывает, когда вы с моими оболтусами что-нибудь забавное вытворите, а потом у меня прощения выпрашиваете! Давай-ка в карету…
Братья сели в карету и всю дорогу юноша немножко нервничал, теребил свои длинные пшеничные локоны и беспрестанно вертелся.
—Ой, Франчесско, братик любимый, боюсь, как услышит она о моей кастрации, так выгонит, и подарочки с грохотом за нами полетят, и никакие бриллианты не помогут, не спасут…— тоскливо протянул  юный гений оперы.
Франчесско-Риккардо сел в позе «руки в боки» и ласково озорно прошипел на братика:
— Младшенький хороший мой, выкинь эти мысли из головы, положись на меня, я буду, как сват, всё говорить, а ты стой и очаровывай её! И не говори, младшенький Ангелочек мой, что не можешь или не умеешь, потому что… всё ты можешь и умеешь прекрасно, когда сам хочешь! Всё, прибыли, смотри, не испорти сейчас всё кислым видом…
Красивая расписная карета остановилась у дома семейства Фронси, встречать гостей вышла сама Арабелла. Девушка в роскошном синем платье с лилиями на лифе и в высокой причёске посмотрела на своих друзей с весёлым кокетством, встретив их приветливыми словами:
— Ой, какой приятный неожиданный сюрприз, мои дорогие братья Броски! Как хорошо, что я сама открыла дверь принять таких гостей! Проходите-проходите в парадную гостиную, я сейчас же скажу служанке, чтобы она принесла нам чая и конфет, наш душка Карло Фаринелли ведь сластёна…
— Ой, Арабелла,  извини, пожалуйста, но, ей-богу нам сейчас не до чаепития, слишком уж серьёзный нелёгкий и деликатный  разговор, прошу тебя выслушать до конца…— Ответил Франчесско-Риккардо, и девушка проводила гостей в нарядную  дальнюю залу усадьбы, Франчесско попросил, — Арабелла, закрой, пожалуйста, все двери, чтобы не услышал никто из слуг…
— О, Боже, какая таинственность! — кокетливо пошутила Арабелла, закрывая двери, затем присела на изящный диванчик со словами: — Я внимательно слушаю, признавайтесь теперь, братья Броски, почему у вас такие виноватые лица!
Франчесско-Риккардо, скрывая волнение, прокашлялся, приосанился  и начал речь с напряжением на смуглом лице:
— Арабелла, начну я с приятного: для тебя, наверное, не секрет, что наш Карло давно и серьёзно любит тебя, и вот, наконец, он решился сделать предложение! Вот и подарочек невесте, и кольцо обручальное, и я тут за свата.—  На этом месте  Франчесско сделал паузу, подтолкнул аккуратно братика, Фаринелли Карло слабо, но очень мило улыбнулся Арабелле, нежно поцеловал ручку девушки и вручил подарки, а Франчесско продолжил, — Но, к сожалению, на этом приятное заканчивается, потому что есть у нас одно «но». Неприятное «но», которое мы должны сказать тебе до свадьбы, чтобы было честно с нашей стороны, мы не хотим начинать счастливый союз с обмана. Дело в том, что Карло Фаринелли… кастрат… —  Произнёс Франчесско-Риккардо и посмотрел, не будет ли сейчас какой-то реакции от Арабеллы, но девушка просто стала очень напряжённо задумчивой, Франчесско-Риккардо продолжил,  — Ну, так получилось пять лет назад, что вся семья жила на гонорары Карло. И, когда у него началась ломка, мне и родителям пришлось принять нелёгкое решение о его кастрации  ради сохранения его необычного голоса, если бы его голос изменился, то наша семья бы осталась нищей, не выжила бы.  Когда я повёл его на операцию, конечно, я не стал объяснять двенадцатилетнему мальчику, что такое кастрация, он ничего бы не понял, только напугался непонятных слов. Я сказал, что он болен, операция нужна для здоровья и всё, взял грех на душу, оставил в неведении, «скрысятничал». А потом я никак не мог собраться с духом признаться ему в своём поступке, я тянул, лгал, потому что мне просто не хватало мужества для этого объяснения, я знал, что ему будет больно. И только недавно, когда я заметил вашу взаимную симпатию, я подумал, что дальше тянуть уже нельзя, хотел уже начать разговор в удобный момент, но меня опередил несколько дней назад дядя Луиз, ты знаешь от своего отца, что Луиз у нас человек своеобразный, к нашему отцу испытавший серьезную антипатию. Если честно, я даже боюсь его появления в нашей жизни, помня, как Луиз скандалил с нашим папой. Обвинять Карло во лжи несправедливо,  он ни в коем случае никого не обманывал, тем более тебя, он сам знает правду несколько дней. И, конечно сам тяжело принял такую новость о себе,  хватило ему в тот день слёз и страданий, кричал, бил посуду, пока смог смириться с этим известием. И сейчас он больше всего боится потерять тебя, потому что искренно любит, боится, что ты отвернёшься от него такого.  Конечно, ты понимаешь, что брак будет платонический, а дети приёмными, но подумай с другой стороны, какой это будет счастливый брак, какая у вас получится любящая семья, ведь вы так бережно и нежно любите друг друга! А такого мужа, как наш Карло Фаринелли, ты же больше не найдёшь! Он и любящий, и ласковый, и заботливый, и щедрый, и внимательный! Он умеет любить по-настоящему, мы не зря в семье Ангелом ласково его называем за такой мягкий добрый характер. Рядом с ним ты действительно будешь счастливой и любимой, когда ты станешь его  супругой, он окутает же тебя и любовью, лаской, нежностью, подарками. А ребёночка возьмёте в сиротском приюте. Ну, что в том, что он приёмный? Детки — они все детки, им всем папа и мама нужны, а он же таким чудесным отцом будет: внимательным, терпеливым, как наш отец, Сальваторе, это видно по тому, как он к племянникам относится заботливо. У меня даже на этих оболтусов Лео и Бенджамина терпения не хватает, бывает, и крикнуть на них могу, а он умеет найти к ним подход! Конечно, ты можешь сейчас отказать, выйти замуж за здорового мужчину и рожать ему каждые два-три года здоровых детей,  но будешь ли ты счастливой и любимой в том браке? Скорее всего, нет, вы с тем мужем будете просто терпеть друг друга, ни о какой любви,  счастье не будет и речи, ты будешь его терпеть, как отца своих детей, а он тебя — как мать своих детей. Любить ты будешь всё равно Карло, очень непросто забыть человека, которого полюбил серьёзно, который стал для тебя родным.  Ты, конечно, подумай обо всём, что я тут наговорил, но скажи, пожалуйста, ответ сегодня, ведь он так переживает. Хотелось бы знать окончательный вердикт: да или нет…
Арабелла слушала Франчесско-Риккардо внимательно и вдумчиво, не издав ни звука, с непривычно серьезным выражением лица и, когда Франчесско закончил свою тираду, и все сели в напряжённом молчаливом ожидании, её  выражение лица не изменилось.  Пока красавица размышляла, влюблённый юноша с преданностью и нежностью на белокожем личике весь извертелся в волнении пытаясь понять, что она сейчас, скорее всего, ответит: да или нет?
Арабелла же тем временем подумала: « Да, я, конечно, предполагала, что у него есть какие-то проблемы с мужским здоровьем, что он чем-то болеет, потому что и голос такой… тонкий, и внешность рафинированная… как у мальчишки, а не молодого человека. Когда не общаясь, посмотришь на его внешний вид, никак не дашь ему семнадцать лет, он выглядит на год-два младше. Конечно, я не думала, что это настолько серьёзно, но, узнала я сейчас, что-то эта новость изменила? Нет, нисколько. Как я его любила, так и люблю, как хотела выйти за него замуж, чтобы мы могли уже и обнимать, и целовать друг друга без стеснения, так этого и хочу. А супружеский долг этот нужен только, чтобы дети были, можно и без него мужу и жене выразить свою ласку и любовь ещё приятнее, поцеловать, обнять, а ребёночка возьмём в сиротском приюте, как Франчесско-Риккардо не скажет. Тогда что я мучаю милого Карло Фаринелли?».
Тут  Арабелла обаятельно улыбнулась, кокетливо подвинула подарки  к себе поближе и, мило заигрывая с Фаринелли сияющими изумрудными глазками, ответила нежным и весёлым голосом:
— Милый, не смотри на меня так, ты уже, наверное, понял, что я согласна!
Юноша аж подскочил с кресла в фонтане неземной эйфории, на нежном юношеском ангельском личике Фаринелли читалась такая радость, словно случилось настоящее чудо, он достал колечко, аккуратно надел ей на пальчик, взял Арабеллу за руки и с глубокой нежностью изрёк:
— Солнце, смысл жизни мой, Арабелла,  радость моя неземная, самая милая, самая лучшая, как же я тебя люблю! Ты не представляешь, как для меня важно, что мы скоро навсегда будем вместе! Я расстараюсь, чтобы ты не пожалела о своём решении…
Арабелла расплылась в нежной улыбке со словами:
— Я никогда не пожалею, потому я ведь тебя тоже очень сильно люблю…
Фаринелли взял Арабеллу аккуратно за  подбородок, они слегка прикоснулись личиками, ласково потерлись щечками и носиками, прикрыли глаза и поцеловались, наслаждаясь процессом. Это был их первый поцелуй в губы, такой ещё аккуратный и деликатный, зато настоящий, с любовью, нежностью, с капелькой чувственности…
Франчесско-Риккардо, как увидел это, выскочил из залы, будто у самого крылья за спиной выросли и он скинул лишние килограммы, закрыл дверь и стал ликовать:
— Мама мио!!! Слава Христу-Искупителю,  слава Деве Марии, благодарю Тебя, Господи!!! Я всё-таки сделал это, я уговорил её!!! Всё, он не будет один, у него будет любимая жена, а потом со временем и с приёмышами разберутся, пусть сначала для себя поживут и повзрослеют на два-три года, юные ещё! Всё, поеду к Папе Римскому, буду выпрашивать разрешение на их венчание, кастрата без разрешения его преосвященства не будет венчать ни один Святой Отец, а утаивать не будем, чтобы не заиметь проблем с церковью, хватит нам того, что у нас могут быть претензии от короля…
Франчесско-Риккардо заглянул в залу, где оставил своего братика и Арабеллу, увидел, что они так и не остановили пока свой поцелуй и, конечно, с тайной радостью забавно проворчал:
— Так, влюблённая парочка, жених и невеста, кончайте целоваться! Радоваться рано, нам еще пока никто согласи на брак не дал из церкви, без разрешения Папы Римского нельзя венчать кастрата! Я поеду к Папе Римскому за разрешением на ваше венчание, без его разрешения кастрата не обвенчает ни один Святой Отец, а скрывать нельзя, а вы не сидите без дела, готовьтесь к свадьбе! Вы только послушайте, сколько всего сделать нужно: сшить ваши подвенечные наряды, чтобы оба мне шикарно выглядели, в бальной зале установить цветочную арку по традиции, оркестр для бала пригласить, стол праздничный продумать,  послать всем приглашения, никого не забыть, не обидеть из друзей и родственников! Я поехал к Папе Римскому, буду всеми силами умолять и убеждать его дать разрешение на брак, а вы, давайте, готовьтесь к свадьбе!
— А мы и готовимся! — с  задорным смехом ответили жених и невеста, им их первый поцелуй был таким сладким чудом, таким приятным, что, конечно, отшутившись от Франчесско-Риккардо, хотели продлить его хоть ещё на пару минут, а потом повторить снова…
В прочем, разрешение Папы Римского было не единственным препятствием к семейному счастью Арабеллы и талантливого певца, прелестной шатенке предстояло еще объясняться с родителями о своем жизненном выборе. Вечером домой вернулся синьор Фронси, и первое, на что пожилой косматый дворянин со шрамом обратил внимание, так это счастливое светящееся личико любимой дочери и дорогое красивое бриллиантовое колье на ее изящной длинной шейке.
— О, моя любимая доченька, я гляжу, пока твой доблестный отец отсутствовал, у тебя случилось что-то интересное и радостное, ты выглядишь довольной, а еще на тебе новое колье. Я плохо разбираюсь в ваших с мамой женских хитростях, но на первый взгляд, выглядит очень дорого, ты ничего не хочешь объяснить отцу? — прохрипел синьор Фронси.
— Милый папа, не волнуйся, сейчас все объясню, новость у меня действительно радостная, — мило и искренно ответила Арабелла, — дело в том, папа, что это колье — подарок в честь сватовства, меня зовут замуж,… я знаю, что ты будешь немного сердиться, но я уже дала согласие. Прости, пожалуйста,  я знаю, что поступила не как благовоспитанная дворянка в этом случае, что жених в первую очередь должен обратиться к отцу невесты со сватами, да и подарок принимается, только тогда, когда отец невесты даст согласие, но тут такая щепетильная ситуация, что я не могла поступить по-другому…
Синьор Фронси сначала, молча, нахмурился, потом впал в задумчивость, от чего его шрам казался еще больше, и после этого решил прервать молчание:
— Доченька, ты, конечно, меня огорошила! Я всегда считал тебя образцом нравственности, а ты на старость лет заставляешь меня нервничать легкомысленными выходками, а я тебя все равно больше жизни люблю! Кто он? Кому достанется моя любимая доченька? Хотя, тебе уже пора замуж, просто я себе это немного по-другому представлял…
Арабелла мило улыбнулась, кокетливо поправила прическу-облако из каштановых волос и ответила:
— Милый папа, ты, право, смешной, будто я бы отважилась дать согласие кому-то малознакомому.  Кто у нас околачивается круглыми сутками? Ну, конечно, только Карло Броски…
Старик Фронси сразу повеселел, рассмеялся и засветился от счастья со словами:
— А, вот в чем дело! А я уже и не знал, что думать, надо было сразу мне объяснить, что это наш милый Карло Фаринелли приезжал свататься, а не пугать меня! Как же это хорошо, что тебя возьмет замуж такой душевный надежный юноша! Я не сомневался, что из вас будет лучшая в мире пара и очень ждал этого чудесного момента! Как же мне жалко, что до вашей свадьбы не дожил Сальваторе! Так, а почему Карло, жук хитрый, решил так странно тайком от меня посвататься? Это что за очередная выходка Франчесско-Риккардо, а я уверен, что там пока все организационные вопросы решает он, а не Карло…
— Понимаешь, папа, — протянула задумчиво Арабелла, — действительно, в роли свата выступал Франчесско, но их желание поговорить со мной наедине вполне объяснимо, и вовсе не инфантильностью Карло Фаринелли, дело в том, что он… кастрат, причем сам узнал об этом три дня назад от Луиза…, это тяжелый момент в его жизни. Я уже дала согласие, но утаить правду от тебя и выти замуж без твоего отцовского благословения было бы преступлением перед Богом…
Морщинистое украшенное шрамами лицо синьора Фронси из радостного снова стало глубоко задумчивым, озабоченным и грустным, а потом сказал:
— Да-а-а…, очень сочувствую ему, серьезный удар для юноши…, а ведь редкий красавец, обидно, дети какие породистые б были…, но ты, доченька, не торопись, это будет только твое решение, но после свадьбы ничего уже нельзя поменять, ваш союз, как и другие венчанные браки, будет заключен перед Богом. Сейчас ты влюблена в Карло за добрую душу, романтичные ухаживания, талант, ну, и привлекательную внешность, но потом ты уже не сможешь изменить решение в пользу здорового мужчины. Обдумай хорошо все минусы и плюсы…, я благословлю тебя, дочь, на любой твой выбор, потому что люблю тебя, но хочу, чтобы этот выбор был осознанный, а не принятый под влиянием эмоций…
Арабелла с облегчением вздохнула, когда поняла, что отец не будет вставлять палки в колеса, и мелодичным вдумчивым голосом изрекла:
— Милый, любимый папа, мой выбор  совершенно осознанный, я понимаю, что буду с Карло до конца дней делить и радость, и печали, в том числе крест бездетности, но я его люблю, я не могу иначе, без него я просто завяну, как роза без воды и росы. Я  не смогу полюбить другого мужчину, с кем бы я не связала свою жизнь, мои мысли вернутся к Карло Фаринелли, так не стоит мучить себя и того здорового, но нелюбимого мужа, которого ты сможешь предложить. Если бы у тебя, как у мужчины, в молодости был бы выбор между любимой красивой, умной и талантливой  девушкой, но, которая по какой-либо причине не может исполнять супружеский долг, ну, например, дала обет девства или больна, и глупой грубой пустышкой, с которой ты можешь разделить ложе, кого бы ты выбрал? Вот и я имею право на такой выбор…
— …Я бы без сомнения выбрал бы первую девушку, доченька, и, считаю, что Фаринелли достойный молодой человек. Я никогда не сомневался в том, что ты у меня большая умница, вы с Карло получите мое отцовское благословление! А вот то, что Луиз снова объявился в их жизни, это к не добру, боюсь. Он может вспомнить старые обиды на Сальваторе…— воскликнул радостно синьор Фронси, а Арабелла крепко обняла отца.
…А Франчесско-Риккардо приехал к Папе Римскому просить аудиенции, переживал, думал, как объясняться, ожидал, что придётся ещё долго ждать приёма у его преосвященства. Вопрос на самом деле был очень сложный, ведь официально браки для кастратов запрещались, но на деле, если договориться с высшими церковными католическими чинами, привести весомые доводы и деньги, то могли сделать и исключение, на что сейчас и питал надежды Франчесско-Риккардо. Но, на удивление, его сразу же слуги проводили в кабинет, а Папа Римский с благосклонностью подал для поцелуя руку и приветливо начал разговор:
— Моё почтение, господин Франчесско-Риккардо, я уважаю семью Броски, и всегда рад увидеть вас и вашего брата господина Карло Фаринелли,  особенно вашего брата, я уважаю его и как великого артиста, и прилежного набожного прихожанина. Вы ко мне с каким-то вопросом?
— Да, ваше преосвященство, вопрос касается как раз венчания Карло, известного как Фаринелли, и его невесты, леди Арабеллы Фронси. Как вы уже, наверное, догадались, мой младший братик — кастрат... — От беспокойства сжав руки и переминаясь с ноги на ногу, ответил Франчесско и стал рассказывать, почему пришлось нарушить закон и кастрировать Фаринелли, когда мальчику было двенадцать лет, как так получилось, что юноша  сам о своей кастрации столько лет не знал, и никого, естественно, не обманывал, узнал только несколько дней назад.
—  Поверьте, Карло Фаринелли ни в чем не виноват, сам тяжело принял  такую новость о себе, и плакал, и кричал, пока смирился и принял. Ему вернуло, ваше преосвященство, радость жизни с ещё большей силой то, что леди Арабелла, узнав правду, всё равно согласилась стать его женой, её не смутило, как она сама сказала, что брак будет платонический, что она не познает близости с мужем, они искренно любят друг друга.  Им хватит и ласки, объятий, поцелуев, а ребёнка они хотят со временем взять в сиротском приюте. Я, знаю, ваше преосвященство, вы очень редко даёте разрешение кастратам вступать в брак, но я очень прошу сделать вас исключение для Карло и Арабеллы. Если вы не доверяете моим словам, я могу привести саму леди, чтобы она лично вам подтвердила, что согласна на такой брак, пожалуйста, вы — последняя надежда на то, что он будет счастлив… — с мольбой на загорелом лице объяснял Франчесско-Риккардо, после чего встал на колени перед Папой Римским.
На удивление, Папа Римский, прокашлялся, по-доброму улыбнулся, поднял Франчесско с колен и ответил:
— Сеньор Броски, зачем же я буду проявлять к вам такое недоверие, ведь я всех вас прекрасно знаю, как примерных прихожан, особенно господина  Фаринелли, я уж не думаю, что вы бы стали обманывать главу христианской католической церкви. И, вообще, я знаю всех вас только с самых хороших сторон: вас, как уважаемого композитора, Карло, как величайшего оперного гения, леди Арабеллу, как благовоспитанную благородную леди.  И это брак благородный даже с христианской точки зрения, что леди Арабелла, будучи официально в браке, останется девственницей, подобно Деве Марии. Хотя у Богоматери были очень высокие, чисто религиозные мотивы, у Арабеллы всё проще, но тоже благородные со стороны христианства мотивы: вступить в законный брак с больным любимым мужчиной, чтобы быть рядом с ним, избавить его от одиночества, подарить, как супруга, хотя бы платоническую ласку. Я, конечно, редко даю разрешение вступать кастратам в брак, но тут я не могу поступить иначе, я, конечно, сделаю исключение. Вот, я написал уже им разрешение на венчание и оставляю его у себя, потому что венчать я буду их сам лично, никому из Святых Отцов я это не доверю, чтобы к вам не было каких-либо претензий. Так что через две недели жду молодых, всю семью и гостей свадьбы на венчание в соборе Петра и Павла. И, зная, как светская власть пренебрежительно относится к певцам-кастратам, разговор останется только между нами, не волнуйтесь…
— О, благодарю вас, ваше преосвященство! — воскликнул Франчесско-Риккардо и поклонился, а Папа Римский по-доброму заметил:
— Поверьте, я, как христианин, не мог поступить иначе…
Франчесско, ликуя, скорее помчался в карете домой, обрадовал своих близких такой приятной новостью, и началась весёлая кутерьма с приготовлениями к свадьбе, садовник занялся приготовлением цветочной арки и украшением бальной залы, горничные натерли до блеска полы, конюх украсил гривы лошадей ленточками. И, вот, наконец-то, сам долгожданный прекрасный день свадьбы, вся семья выглядит светозарно счастливой! Через полтора часа всё действие начнётся, а пока идут последние приготовления…
Уже блистает  начищенная до блеска бальная зала, кругом в дорогих фарфоровых с позолотой вазах стоят шикарные букеты разнообразных цветов, в другом зале богато украшенные столы с вышитыми скатертями ломятся от разнообразия блюд. Эльза, в  праздничном мятном платье с кружевами и бантами с высокой причёской в стиле рококо, без своего привычного чепчика, наряжена на службу и бал, а всё ещё отдаёт последние приказания слугам:
— Так, теперь заносите самое главное — цветочную арку. Ой-ой, только не уроните мне её, да не подпалите о свечи, она же цветочная, осторожно, пожалуйста!!! Поставили? Хвала Христу! А свечей добавьте, в бальной зале должно быть светлее! Оркестр, а вы, почему расположились здесь? Вон, вам место приготовлено, там и прошу располагаться. Так, что у меня со столом, всё ли уже на месте?
Тут Эльза протянула руки под вышитую скатерть и достала из-под стола Лео и Бенджамина. Их с Франчесско сыночки-«оболтусы» сидели там и со смехом наблюдали за приготовлениями к свадьбе, хихикая:
— А дядя Карло  жених! Хи-хи! Никогда бы не стал дружить с девчонкой!
— Так, — с лёгким недовольством проворчала Эльза, — Лео, Бенджамин, это что такое? Следить за взрослыми из-под скатерти? Свадьба — не детский утренник или развлечение, это — взрослый праздник, вам в это время нужно побыть у себя в детской, вот и идите туда! И правильно отец вас оболтусами называет, вы — самые настоящие маленькие оболтусы!
Тем временем у Франчесско-Риккардо и Карло Фаринелли свои последние приготовления идут, Франчесско, сам нарядный, с брошью, перстнями, занимается  внешним видом своего младшенького братика, которых сегодня жених. А дело это было ох, нелёгким, роскошный изысканный наряд юного гения оперы, который привёз сейчас Франчесско-Риккардо от модистки, во-первых, был весь выполнен в трёх цветах: оранжевом, золотом и белом, и задача большая не запутаться «что, куда и для чего». Во-вторых, это многослойное торжественное одеяние было чуть великовато щуплому Фаринелли, а в-третьих, эта роскошь обильной позолоты и многочисленных оранжевых роз и листиками из изумрудов весила немало килограммов и чуть не перевесила юношу, когда Франчесско успевал командовать:
— Так, младшенький, братик, чулки, кюлоты и белую рубашку надели, теперь давай прикреплю белоснежное жабо с брошью — оранжевой розой, только не вертись, а то жабо криво прикрепим, нас засмеют, теперь давай надевать золотой камзол, так, а вот теперь самое главное — этот расшитый позолотой и оранжевыми розами молочный атласный кафтан-жюстокор! Ой-ой, младшенький, ты мне хоть не упади с этой красотой, да не утони в таком большом жюстокоре! Давай я тебя подвяжу красивым поясом, несчастье мое, хоть бы лучше есть стал, да поправился, а то как ребенок, даже кафтан-жюстокор перевешивает его, эх, не в коня корм…
Когда братья кончили  с нарядом, то, уже немного устали, но Франчесско-Риккардо с весёлой улыбкой на смуглом лице задумчиво ещё раз осмотрел младшего брата и произнёс:
— Так, младшенький мой Ангелочек, что будем с твоей причёской делать-то? Но только я сразу говорю, что не признаю эту глупую дань моде, как напудренные парики на кавалерах. Зачем портить тебя пудрой и париком, только старичка из тебя делать, когда у тебя свои волосы такие красивые: блондинистые, густые, длинные? Я тебе сейчас просто завивку сделаю и всё, будешь самый красивый жених! Только щипцы в камине нагрею…
 Когда же Франчесско-Риккардо занялся завивкой, то уже пожалел об этом, и, пока закончил, вспотел и изворчался, потому что окрыленный своим счастьем жених не мог спокойно усидеть на месте. Он беспрестанно вертел головой, радостно говорил с братом о празднике, что будет сегодня, благодарил Франчесско-Риккардо за то, что тот так хорошо сосватал их с Арабеллой и постоянно поглядывал на часы, волнуясь опоздать.
— Младшенький, не вертись, посиди ты смирно, пока я завивку не закончу, а то я тебе ничего на голове не сделаю, пойдёшь венчаться вот таким: половина волос завита, а половина — нет!  Опозоришься перед уважаемыми синьорами! Дай мне закончить! — не выдержал и возмущённо сказал Франчесско-Риккардо.
Юноша с обаятельной светозарной улыбкой сел смирно и Франчесско всё-таки спокойно закончил шикарную завивку, и вид у Фаринелли получился действительно Ангельским и прекрасным, и торжествующему за любимого братика, Франчесско-Риккардо совершенно было не важно, что он так намаялся с его внешним видом…
…Тем временем у себя дома в своей спальне готовилась к венчанию Арабелла, окружённая вьющимися, как пчёлки, многочисленными служанками и модистками, которые то расправляли тонкие кружева, то подшивали банты, то закрепляли розы на её платье.  Подвенечный образ  Арабеллы был действительно вершиной красоты, роскоши и шика: он состоял из невероятно пышного платья из лилейного атласа с обилием  бантов, оранжевых  роз,  самых дорогих и красивых кружев и золотой вышивки. А дополнялся облик Арабеллы высокой сложной причёской  с жемчугом и оранжевой розой и сверкающим на шее бриллиантовым колье, что подарил ей Фаринелли при сватовстве. Она выглядела истинной благородной принцессой. Вдруг, когда  приготовления к венчанию Арабеллы закончились, внезапно вошёл в комнату со своей привычной самовлюблённой ухмылкой и немного брюзгливым выражением лица Луиз. Арабелла, так как сдружила с Карло Фаринелли и его семьёй с детства, узнала дядю своего жениха и возмутилась: «Это что за оскорбление благородной леди?!! Войти в её спальню без доклада, вообще, без всякого предупреждения и разрешения?!! Это непристойно! Ну, я сейчас устрою господину Луизу сцену возмущения, а милого Карло попрошу, чтобы он, когда я перееду к нему,  по возможности, как можно меньше пускал в нашу семью Луиза!».  Но Арабелла не успела и повернуться к Луизу, чтобы разразиться гневной тирадой, когда тот, поправив парик, первый начал разговор:
 — О, моё почтение вам, леди Арабелла, вы сегодня  бесподобны,  без сомнения самая красивая невеста (тут он запнулся, понимая, что лжет, для него самой красивой невестой была и будет Гретхен-Катерина, но вслух Луиз не осмелится никогда этого произнести), но знаете ли вы, за кого выходите замуж?
Арабелла с недоумением и растерянностью спросила:
—  В смысле? Я не пойму, что вы имеете в виду, господин Луиз?..
Луиз же злорадно засмеялся и протянул Арабелле документ о кастрации Фаринелли со словами:
— А то, леди, что вас обманули, обвели вокруг пальца, Карло, ой, я же забыл, что он теперь «божественный» Фаринелли, посмеялся над вашей любовью, вам не сказали правды, скрыли, что Карло — кастрат. Мне самому просто, вот, любопытно, как он собирался оправдываться перед вами после первой брачной ночи и просить у вас прощения за обман…
Но тут к великому разочарованию Луиза, Арабелла, окинув бумагу взглядом, вернула документ о кастрации обратно Луизу со словами:
— Вы мне ничего нового этим документом не сказали, всё, что касается моего жениха и будущего мужа,  я прекрасно знаю, в том числе, что  он — кастрат, и меня нисколько не смущают некоторые особенности нашего брака, когда любишь, можешь закрыть глаза на многое, а на такие совсем незначительные недостатки тем более. Не могу понять причины вашего визита…
Луиз так опешил, он ожидал, какой угодно реакции, но только не такой и от ощущения конфузной для себя ситуации вскрикнул:
—Как такое может быть?!  Неужели ты, здоровая, красивая девушка, знатная дворянка и далеко не бесприданница,  согласна быть монашкой при живом муже,  строить зачем-то из себя Деву Марию? Зачем,  не вижу ни одной логичной причины! Зачем ты будешь воспитывать приёмных детей, когда могла бы родить своих, довольствоваться целомудренной лаской, поцелуями и объятиями, вместо супружеской близости? Не могу понять, зачем!  Не лучше ли, разумнее отказаться от такого брака с Карло выйти замуж за здорового мужчину и рожать здоровых детей?
Арабелла рассерженно изрекла:
— Так, синьор Луиз, а вы по какому такому праву сейчас распоряжаетесь моей жизнью?! По какому праву командуете,  как мне свою судьбу устраивать, как жить и за кого замуж выходить?! Вы кто такой, чтобы это делать, Папа Римский что ли?  Нет уж, позвольте, я сама со своей жизнью, без вас разберусь! У нас на брак уже есть разрешение Папы Римского, в советах не нуждаемся! И я руководствуюсь в этом одной мудростью: любовь — это не всегда её физическое проявление, иногда любовь — это умение ставить интересы любимого человека выше собственных. Сейчас прошу удалиться, мне пора выезжать в собор на венчание!
После окончания речи Арабелла  с достоинством истинной леди отправилась в украшенную цветами карету, чтобы ехать в собор Петра и Павла на венчание, а Луиз вышел раскрасневшийся от злости и разочарования, и, фыркая, поспешил ретироваться. В роскошном соборе началось торжественное венчание, службу вёл в белых одеждах лично сам Папа Римский, орган играл величественную музыку. Многочисленные нарядные  гости, и родственники, и друзья (настоящие и липовые), и многочисленные соратники по сцене, просто приятели по театру, и хорошо знакомые дворяне с восхищением смотрели на молодожёнов и восторженно перешёптывались:
— Ой, до чего же они красивая пара! Они оба поразительной неземной красоты, особенно в этих изысканных и дорогих венчальных нарядах! Фаринелли — настоящий Ангел, будто прямо сейчас с Небес спустился, а Арабелла будто ожившая сказочная королева или принцесса, без сомнения они самая красивая супружеская папа Италии, если бы устроили бы конкурс, они бы, точно взяли первое место! Просто восхитительная пара, их по-другому не сравнишь: Ангел и принцесса…
 А когда кончилось венчание, началось само празднество, все в каретах красивой длинной цепочкой  отправились в усадьбу Броски, и начался шикарный бал и званый обед, что удивил всех гостей, у многих вызвал зависть, особенно у Александры, старшей кузины Арабеллы, она просто зеленела от зависти к сестре, что та удачно вышла замуж. Оркестр играл  и полонез, и мазурку, и вальс, и галоп,  жених и невеста в какой-то полувоздушной небесной эйфории счастья любви окрыли бал своим первым танцем, кружились и в вальсе, и мазурке, с задорным смехом скакали в галопе. Папа Римский с удовольствием любовался такой красивой парой, считая, что не зря сделал исключение из правил для Фаринелли и Арабеллы.
А все гости пошли по очереди опробовали различных деликатесов, хорошо вкусно покушали, не все, но многие выпили достаточное количество шампанского, и, потанцевав галоп, стали восклицать наперебой:
— Всё, молодых в арку, целоваться, пора в арку!
Счастливые молодожены, сами, как прекрасные цветы, встали в роскошной цветочной арке из плюща, белых и розовых лилий, белых, розовых, бордовых и оранжевых роз, ирисов и хрустальных капель и стали целоваться так же нежно и романтично, как у них получилось тогда, при сватовстве. Насладившись поцелуем, они хотели выйти из арки, но умилённые на первом взводе гости стали просить:
— А что так мало?! Давайте ещё! Ещё в арку! Еще!
Карло Фаринелли и Арабелла ещё поцеловались и хотели выйти, потому что оба ничего не завтракали, вообще, так получились, не ели сегодня, и сейчас, ближе к вечеру, конечно, сильно захотели кушать, но все гости опять стали кричать то же самое. Юноша заметил, что Арабелла побледнела и заботливо  ласково спросил:
— Солнышко моё, милая, у тебя всё в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь? Ты побледнела немножко…
— Милый, — ответила Арабелла, — я проголодалась очень сильно, я сегодня ничего не ела, наверное, сейчас в голодный обморок упаду. Ты тоже побледнел, наверное, уже сильно проголодался?
— Да, милая, я сегодня так же, как и ты, от волнения не завтракал, вообще забыл о еде, пока сейчас не захотелось есть. А гости перебрали знатно с шампанским, им всё трын-трава и веселье, по-хорошему говорить бесполезно. Нам нужно позвать Эльзу, она дама без лишней скромности, сможет нас выручить… — придумал лучший выход юноша, и жених и невеста подозвали Эльзу, та выслушала, что случилось, кивнула им и подмигнула  со словами:
— Поняла, сейчас всё улажу…
После этого Эльза встала в позу «руки в боки» и бойко обратилась к гостям, будто даже немножко шуточным тоном:
— Так, знатные дамы и господа, вы покушали все,  шампанского выпили, извините, как хорошие мещане, и сейчас такие весёлые под мушкой заладили «в арку, в арку»? А у молодых с утра крошки во рту не было, они у нас в голодный обморок упадут, так что всё, я забираю их поесть, а вы танцуйте! Пойдемте, голубочки мои хорошие, накормлю вас…
Молодожены спокойно покушали шоколадный десерт, передохнули, «поворковали», потом ещё долго танцевали и с нежностью и страстью целовались в арке. Карло помог любимой забраться на крышу, и они вдвоём любовались закатом Солнца над великим Римом, а алые лучи играли с водяной гладью и золотой лепниной на зданиях, медленно перетекая в лунный свет…
После торжества, когда многочисленнее гости и соратники по театру, восторгаясь шикарной свадьбой, разъехались, юноша устроил молодой жене романтичный сюрприз: украсил беседку лепестками роз и оранжевыми розами с куста в саду, витражными фонариками и декоративными свечами, поставил фрукты на стол и пригласил ее приятно провести время в этом «романтичном гнездышке». До самого рассвета влюбленная парочка вволю страстно целовалась и обнималась, шутила, кокетничала, читала стихи о любви, а юноша еще и умудрялся воспевать любовь в серенадах, казалось, что звезды и луна посмеиваются над парочкой. Шум от этого свидания не давал Эльзе спать, в отличие от Франчесско-Риккардо, который так устал от организационных моментов свадьбы, что под весь шум в саду благополучно спал. С рассветом романтическое действие окончилось лаской в кровати, я думаю, что молодая леди еще долго вспоминала возбужденный шепот юноши:
— Я люблю тебя больше жизни, я бы мог бросить весь мир к твоим ногам, достать звезду с неба, но ты все равно меня будешь в душе презирать за мою неполноценность, за то, что хочу тебя, но ничего не могу сделать…
Уже вечером следующего дня, выспавшись после суточного празднества, Арабелла все-таки спросила новоиспеченного супруга:
— Милый, а почему твой дядя Луиз сегодня совершено бесцеремонно без предупреждения пришёл ко мне в спальню и  стал меня отговаривать от свадьбы с тобой? Разве он не желает тебе добра? У вас, как я поняла, тяжёлые натянутые отношения сейчас?
— Дядя Луиз? — неприятно удивился Карло Фаринелли, — Ну, у нас очень натянутые отношения, так как он когда-то серьёзно поссорился с моим отцом, Сальваторе, видно, решил отомстить мне, нужно быть осторожней с ним всей семье, и тебе, солнышко моё ясное…, такого хамства больше не повториться, я тебе обещаю…
Глава «Обстановка накалена»
 Со следующего дня началась супружеская жизнь Карло Фаринелли и Арабеллы, бывшая леди Фронси, а теперь леди Броски, Арабелла теперь переехала в усадьбу семьи Броски и чудесно сразу же стала незаменимой частью этой семьи, и крепко подружилась с Эльзой, которая с милым вздохом доброжелательно учила розовощекую красавицу-шатенку:
— Арабелла, поверь мне, все мужчины одинаковы, только называются сильным полом, а самом деле за каждым мужчиной всегда стоит мудрая женщина. Моему Франчесско-Риккардо скоро тридцать лет, и, поверь, он только хорохорится, на деле же не шибко умнее юного Карло…
И сначала всё шло идеально, семья сейчас находилась в золотом периоде жизни, это было видно по ним. Где бы Броски не появлялись на людях: в костёле ли на службе, в театре ли, на торжественном балу, все четверо: и юный певец с Арабеллой, и Эльза с Франчесско-Риккардо, излучали благополучие, выглядели самыми счастливыми, нарядными, общительными, в чудесном настроении. Конечно в купе со свадьбой, это давало поводы для зависти и сплетен в Опере Знати, многие из театральных певцов, видевших шикарную свадьбу Фаринелли и его счастливое личико после, завидовали и мысленно желали всего самого худшего, а больше всех возмущался главный конкурент юноши, Жофрен Гордо:
— Ох, ну почему этому необразованному выскочке-малолетке везет?! И на сцене у него успех, я столько лет учился в консерватории, а он без образования, то, что с ним немного великий Никола Порпора позанимался, я в расчет не беру, и оперным королем стал, а теперь еще женился на милой простушке, разнарядил, как куклу, и просто светится от счастья! Мне свою Даниэллу, увы, никогда не хватит денег так наряжать, и ткани не ткани, и украшения какие-то диковинные! Тошно!
Карло Фаринелли и Арабелла при этом ещё считались в свете безоговорочно, самой красивой супружеской парой, а леди Арабелла Броски — самой красивой и изысканно одетой дамой. Дамы на балах, где появлялась Арабелла, сразу начинали нервничать, тщетно  поправлять недостатки своей внешности килограммами пудры на лице и высоких причёсках и перешептываться:
— Леди, согласитесь, этой Арабелле очень повезло так удачно выйти замуж за Фаринелли! Он ведь такой красавец, просто неземной красоты, как Ангел, мог бы у себя в театре крутить интрижки с любой актрисой, с которой бы захотел, мог бы менять их, как перчатки, какая бы отказала такому? Думаю, никакая женщина перед ним не устояла, железной надо быть, чтобы отказать такому красавцу! Но нет же, всегда танцует только с ней, всё внимание ей!
— А вы обратите, леди, внимание, на её наряды! Каждое платье на выход стоит баснословные суммы! Она всегда с такой роскошью и вкусом одета, видно, что муж не жалеет на неё денег! В прошлый раз она была в платье из зелёного атласа с парчовыми вставками на юбках и лифе и украшениях из изумрудов, а сегодня она в  пышном нежно-персиковом платье с кружевами и бантами и жемчугами на шее!
А в это время  Карло Фаринелли на сцене был в зените своей  оперной славы, эта эйфория любви, которую он сейчас познал, обретение иного смысла жизни, возможность чувствовать себя любимым и самому любить, давала юноше-Ангелу крылья за спиной. Франчесско-Риккардо радостно замечал, как сияющий Фаринелли без устали порхает на сцене, как ему сейчас всё непривычно легко даётся. Легко, словно играя, он демонстрирует весь свой богатый диапазон, высокий фальцет и красоту актёрской игры, конечно, трюки, и битьё посуды голосом, и окон в театральном зале, и доведения зрителей до потери сознания. Люди после каждого его представления вскакивали, аплодируя, с мест и осыпали его лепестками роз и цветами с криками восторга:
— Божественно!!! Великолепно!!! Бесподобно!!! Он неподражаем!!! Он — Ангел!!!
 Карло Фаринелли внешне оставался тем же обаятельным юношей с хрупкой фигурой и длинными блондинистыми пшеничными локонами, только вот во взгляде небесно-лазурных очей, осанке, появилась какая-то радость, уверенность , он словно повзрослел после свадьбы.
— Младшенький, ты выдавал такие чудеса на сцене четыре часа!!! Не устал? — спросил заботливо Франчесско-Риккардо.
— Нет, —  обаятельно рассмеялся юноша,— У меня такое настроение хорошее, что я ещё столько же готов петь!
 Но, если посторонние люди обсудят семью Броски и тут же опять забудут до следующего повода, то Луиза до белого каления раздражало видеть сыновей Сальваторе в таком благополучии. В прочем, на самом деле весь конфликт еще предстоял…
Никто не знал, что она одном из выступлений произойдет роковая встреча, изменившая ход этой сложной запутанной истории. Карло Фаринелли в тот день выступал в главной роли в опере «Флавио Оничио Олибри», роскошный украшенный изящной росписью и обилием позолоты театральный зал, как и обычно, заполнился восторженными зрителями, самые лучшие ложи заняли королевская чета, Папа Римский, многочисленные министры и высокопоставленные гости короля. Мест не хватало, поэтому люди опять столпились на улице и в проходах, а у самой сцены встали Луиз и его новый друг, известный композитор Георг Фридрих Гендель. Сей господин был ровесником Луиза, происходил из аристократического английского рода и славился как способный, но не очень предприимчивый композитор, когда-то он был востребован, но сейчас его театр угасал и влез в долги, поэтому высокий сухопарый пожилой джентльмен приехал из Англии в Рим в поиске талантливых композиторов и певцов. В этот жизненный период Георг Фридрих Гендель подружился с Луизом, одобрил его творчество, раскритиковав Франчесско-Риккардо, и взял Луиза на работу в свой театр, взамен же Луиз пообещал новому другу показать певца, который способен спасти их театр…
…И вот в начале представления Франчесско-Риккардо вышел на сцену и объявил:
— Уважаемые дамы и синьоры, сегодня мы даем для вас единственное представление оперы «Флавио Оничио Олибри», в ролях самые известные певцы, а главную роль исполняет ваш любимец, божественный Фаринелли! Осторожней, дамы, вы можете потерять сознание не только от его легендарного пения, но и от любви…
Тут же Франчесско-Риккардо спустился со сцены, а из таинственной сиреневой дымки, заливаясь соловьем, появился сам юноша…
Он просто летал по сцене в таинственной дымке, исполняя опереточные танцы, а его сложнейшие пассажи состязались со скрипками и духовыми инструментами, музыка гобоя тянулась, а за ней лилось сладкой патокой пение Фаринелли. Затем снова настала танцевальная часть, юноша ловко летал по сцене, сводя с ума поклонников, потом схватил среди вещей на сцене копье, вонзил его в сцену и покрутился вокруг копья, продолжая петь, а потом взял фальцет, в этот момент Фаринелли был похож больше на Ангельский мираж, нежели обычного парня…
А Георг Фридрих Гендель с восхищенным придыханием ловил каждую ноту, как будто жадно глотал пение вместе с воздухом, на его сморщенном лице читался настоящий экстаз, а по щеке потекла одинокая слеза: именно такого исполнителя он искал долгие годы. Из ступора английского композитора вывело то, что юноша заметил его восхищение и решил подшутить, схватил у Генделя треуголку и натянул  ему на глаза, чтобы не разглядывал так пристально.
— Синьор Луиз, так кто же этот божественный певец?! Что это такое?! — не отойдя окончательно от восхищенного придыхания, уточнил Гендель.
Луиз высокомерно ухмыльнулся, поправил парик и ответил:
— А это, синьор Гендель, мой племянник, Карло Броски по прозвищу божественный Фаринелли, самый именитый, популярный и богатый певец Италии, прославивший нашу страну даже в Париже, и очередная ярмарка тщеславия, которую устроил его старший брат, мой второй племянник, Франчесско-Риккардо. Он — бездарный никчемный композитор, паразитирующий на таланте младшего брата, с их дуэтом у меня давние счеты. Дело в том, что в молодости их отец, мой родной брат, Сальваторе, плюнул мне в душу, женился на девушке, которую я любил больше жизни и посвящал все мои работы! Вы заметили, что братья внешне совсем не похожи, один смуглый и черноволосый, а другой белокожий и златокудрый, как Ангелочек? Они похожи на своих родителей, только старший на отца, а младший — на мать, она была красавицей, куртизанкой и актрисой, пока не вышла замуж за моего титулованного брата. Недавно этот мальчишка женился по любви, и выглядит весьма счастливым, молодость, влюбленность, от чего ж ему не цвести, но не все так просто, я знаю кое-какие секреты их семьи и намерен отыграться за все свои страдания. Ненавижу Сальваторе за то, что он сломал мне жизнь, украл у меня возможность создать семью и карьеру, а, значит, его сыновья, которых он любил до потери пульса, еще заплатят мне своими слезами,… а у вас есть шанс отбить у Франчесско-Риккардо его лучшего исполнителя...
— Что ж, — удивленно подметил Георг Фридрих Гендель, — не знаю, получится ли у нас что-нибудь, но звучит интересно…
Но пока вернемся к семье Броски, ведь внешнее благополучие было лишь отражением того, какая радостная благостная обстановка сейчас была у них дома. Озорная ребячливая улыбка так и не сходила со светлого лика Карло Фаринелли, закончив сегодня репетировать, юноша торопился скорее смыть грим, переодеться и сесть в карету. В первую очередь он спешил заехать в какую-нибудь лавочку за подарком для молоденькой жёнушки, и, как всегда, в тот день, замучился с выбором достойного презента:
— В книжный заглянуть? Нет, недавно книгу хорошую с разными стихами дарил. К ювелиру? Ну, это совсем уже не оригинально, если уж дарить украшение, то непременно особенное, нетривиальное, не как у других дам, у нее хватает этого. О, а не заглянуть ли мне сейчас в шляпную лавочку? Шляпки она носит, а я давно шляпку никакую не дарил, нужно просто выбрать сейчас подходящую…
Карло Фаринелли зашёл в шляпную лавочку и был приятно удивлён: ему сразу бросилась в глаза эта шляпка: красивая, широкополая, с большой широкой нежно-розовой атласной лентой и розами из такой же ленты. И, самое интересное, что этот нежно-розовый цвет ленты и роз точно совпадал с цветом вставок на лифе, юбках и рукавах у нового платья Арабеллы, которое она сшила на бал в честь Дня Рождения своей старшей кузины Александры и недавно показала своему супругу.
«О, такой подарок ей точно понравится!» — радостно подумал юноша, оплатил покупку и скорее помчался в карете домой. Услышав стук колёс кареты, Арабелла поспешила встретить мужа, они  нежно обнялись и поцеловались.
— Милая, звёздочка моя, всё, я приехал уже, скучал очень, а как ты провела свой день? — ласково и заботливо спросил Карло молодую супругу.
— Ничего, хорошо провела, любимый, только скучала по тебе, а так Эльзе немножко помогала, с Лео и Бенджамином уроки потом поделала, затем почитала им, с Эльзой вышиванием позанималась и ты уже приехал. И опять с подарком! Милый, ты меня слишком балуешь…
Карло ответил с обаятельно озорной улыбкой и кокетством Арабелле:
— Но, радость моя, оцени, какой удачный подарок, как эта шляпка подчеркнёт твою красоту и как цвет её ленты и роз совпадает с цветом вставок на твоём платье, в котором ты собираешься ехать на бал в честь Дня Рождения Александры!
Арабелла приняла подарок, отрыла коробку и примерила шляпку со словами восхищения:
— Милый, спасибо, это, и, правда, чудесная шляпка, и она будет идеально сочетаться с тем платьем, Александра опять позеленеет от зависти! Как же ты так подобрал? Мне же идёт?
— Конечно, родная моя, — произнёс с глубокой нежностью Фаринелли, — Тебе очень идёт это платье вместе с такой шляпкой, ты, как всегда будешь лучше всех, все опять будут шептаться, что ты красивее самой королевы. А подобрать такую шляпку было не трудно, я очень хорошо помню всё, что связано с тобой. Вечером, когда Лео и Бенджамина уложат спать, как всегда, в гостиной поворкуем?
— Конечно, душка любимый мой, кто бы сомневался… — кокетничая пышными ресницами, ласково протянула Арабелла.
А Карло Фаринелли вошёл в усадьбу, и в первую очередь пошёл к племянникам с весёлым возгласом:
— Племяшки мои, я уже приехал из театра, сейчас на час в вашем распоряжении!
Бенджамин  и Лео с весёлым визгом запрыгали по детской и чуть не покатили худенького юношу, тем более смуглые крепкие полные мальчики вдвоем весили больше миниатюрного дяди, и радостно повисли на шее у него.
— Племяшки, шустрики, спокойнее,  не прыгайте, как мячики, а то покатите меня, сначала расскажите, как день у вас прошёл, что нового в гимназии было, что дома делали, сколько раз вас папа «оболтусами» назвал? — спросил юноша, а Бенджамин, как старший, первый  успокоился, перестал прыгать по детской и начал нехитрое детское повествование:
— В гимназии ничего нового не было, только мальчик новый пришёл, но мы ещё не познакомились, он слишком тихий, дома мы делали уроки с тётей Арабеллой, рисовали, читали. А папа назвал нас «оболтусами» по одному разу всего, меня за то, что я получил двойку по математике. Сказал, что я — оболтус, и двойка — это не ново, и что он со мной заниматься не будет, у него нет на это терпения, а тётя Арабелла спокойно позанималась со мной математикой, и я завтра исправлю двойку хотя бы на тройку. А Лео взял с полки самую красивую дорогую фарфоровую чашку, налил воды и не удержал, уронил, она разбилась, за это папа его и назвал «оболтусом»…
Карло Фаринелли мило засмеялся и произнёс:
— Племяшки мои, это хорошо, что только по разу, обычно за день больше получается, и, по-моему, вы у меня засиделись и заскучали. Давайте возьмём нашего любимого воздушного змея, игрушечные шпаги и устроим игры в саду!
Лео и Бенджамин дружно крикнули «Ура-а-а!!!»,  взяли деревянные шпажки игрушечные и воздушного змея и устроили под руководством юноши веселье и шум в саду: бегали за воздушным змеем, играли в дуэлянтов, в прятки и догонялки. Эльза была очень довольна этой картиной, и чисто для вида, поправив хозяйским жестом нарядный кружевной чепчик, ласково поворчала:
— Вырос уже выше старшего брата, такая легендарная личность в Италии, такой гениальный оперный певец известный, женился недавно, а всё ещё любишь побегать с ребятнёй, сам, как будто мальчишка, взрослей давай…
Карло же обаятельно улыбнулся, бросил влюблённый игривый взгляд на Арабеллу и ответил:
— А вот Арабелле я нравлюсь такой, какой я есть!
Арабелла тоже в ответ разрумянилась и из-за веера пококетничала с любимым. Поиграв с племянниками, юноша пришёл к старшему брату на их любимый мягкий большой украшенный позолотой диван, а Франчесско-Риккардо его уже ждёт. Карло рядом по-братски приютился, словно маленький котенок, и братья стали вести свои любимые разговоры, сначала обсудят, что у них происходит в семье сейчас, какие они будут ставить оперы…
— Что, младшенький братик милый, любишь размяться и побегать в саду с моими «оболтусами»? Правильно, в театре только связки работают, а тут такая пробежка…
— Да уж, и я отдохну, и им веселее, они очень милые детки. Ты прав, Франчесско-Риккардо, по поводу разминки… — ответил с милым смехом юноша.
— А в театре как всё продвигается с постановкой оперы «Ланцелот и Гиневра»? В театре всё хорошо? — приобняв младшего братика загорелыми крепким руками и поцеловав по-отечески в лобик, спросил Франчесско-Риккардо.
— Да, всё замечательно, как всегда, только не люблю я репетировать с Жофреном Гордо и Даниэллой. Вот, представляешь, Франчесско, братик, ну со всеми у меня в театре хорошие отношения, только с ними мы не ладим:  Жофрен всегда мечтал быть лидером театра, и рассердился, что ты дал роль Ланцелота не ему, а мне, и, как только я отвлекусь, они  начинают посмеиваться, бросать на меня завистливые взгляды, перешёптываться, будто я не понимаю, что они надо мной посмеиваются! У них много знакомых артистов, что относятся ко мне так же!  Я устал от того, что за каждый мой шаг критикуют, если спел эффектно, сразу почему-то вспоминают, что у меня нет образования и присутствуют небольшие технические ошибки, если нет возможности раскритиковать за это, то начинают меня называть за высокий рост и худобу «каланчой, карандашом и шваброй». Больше всего мне не нравится, что они начинают придираться к внешности и манерам Арабеллы, считая ее простушкой, которой повезло выйти замуж за меня, успешного оперного «короля», не знаю, я, скорее, чувствую наоборот, что это она мне сделала одолжение, и, если честно, меня это чувство угнетает…
— Ой, младшенький мой братишка любимый, — ласково протянул Франчесско-Риккардо, — Эти сплетни такая мелочь, не порти даже себе настроение из-за них, артисты просто тебе завидуют, а Даниэлла сама бы не прочь оказаться на месте Арабеллы, таланта ж у нее нет, только внешность. Жофрен, вообще, напрасно ждёт лидерства в Опере Знати: ни лицом, ни голом не удался для этого, с такой неприятной физиономией только страшного великана Голиафа без грима сыграть можно, да и не в его возрасте солидном надеяться на такую роль, как Ланцелот.  Помнишь, папа когда-то учил меня во время учебы в консерватории: «Надо уметь пропускать некоторые глупости  сквозь уши»! А насчет того, что Арабелла сделала тебе одолжение…, прости меня, мой младшенький Ангелочек, за это унижение, пойми, нет с ее стороны никакого одолжения, она тебя по-настоящему любит, ты ни в чем перед ней не виноват…
Карло Фаринелли хрупкой ручкой с тонкими музыкальными пальцами поправил свои  длинные блондинистые локоны и ответил:
— Да уж, тогда, в детстве, при  наших заботливых родителях, всё казалось в жизни намного проще. А помнишь то Рождество и как папа нас мило успокаивал, когда мы расстроились, что нарушили пост? Это ты расстроился из-за этого, а я, вообще, мало что понимал в три годика-то, совершенно не понял, за что Господь должен на нас обидится, но почему-то прекрасно понял твои слова: «Господь на нас обидится», испугался  и  разревелся, смешные мы тогда были…
— Да уж, — рассмеялся Франчесско-Риккардо, — смешные мы тогда были мальчишки, и, что интересно, какие-то спокойные, совершенно не хулиганистые, в отличие  от моих оболтусов, которые и пять минут не могут спокойно посидеть, я устаю от них. Я вот только, что мы катались на перилах, помню, и то, отец нас даже не отчитал, а какой ещё мудрый выход нашёл!  А ловко тогда отец за тебя носочек на Рождество для подарка сшил, а тебе сказал, будто бы просто чуть-чуть помог, и, главное, ты поверил и был такой сияющий, что сам сшил носочек! Хорошо, что нас греют такие воспоминания…
— А ты скажи лучше, Франчесско, как ты меня ловко обхитрил, когда стал дружить с Эльзой, стал давать мне денег на всякие сладости и безделушки, чтобы я ушёл и не мешал вам! И самое смешное то, что я до четырнадцати лет, пока сам отроком не стал, не догадывался, я радовался, что ты просто такой добрый и щедрый старший брат, а только, когда сам подрос, понял, что ты меня просто сплавлял! — с милым обаятельным  звонким смехом ответил юноша.
— Младшенький, а ты лучше объясни, как ты проследил за нами с Эльзой тогда в парке и засёк, что мы поцеловались, что мы тебя даже не заметили, и зачем ты потом матери-то рассказал? — спросил с доброй иронией Франчесско-Риккардо просто так, чтобы веселей стало.
— Ой, да что с меня тогда взять-то было, что я тогда понимал-то? Я ещё совсем маленький был, пять лет, как Лео сейчас, смешно мне стало и всё! Это я сейчас вас с Эльзой так понимаю! Мне сейчас самому иногда, когда у меня выходной, нет в театре ни репетиций, ни выступлений, так хочется хоть на часик  куда-нибудь отправить Бенджамина и Лео, чтобы побыть с Арабеллой, не только когда их спать уложат, но и просто днём. Может, мне к ним тоже применить твой метод и дать денег? — по-доброму сострил Карло, а Франчесско-Риккардо приобнял хрупкого младшенького братика за плечики своими большими загорелыми руками, потрепал золотистую макушку и с тихим светом прошептал:
— Знаешь, младшенький братик, Ангелочек ты наш, а так вспоминаю, как тогда, пять лет назад,  отец переживал за твою взрослую жизнь, как твоя судьба сложится, когда ты вырастешь, и думаю, что он, наверное, сейчас ликует там, на Небесах в Эдеме, наблюдая, что ты по-настоящему счастлив, у вас с Арабеллой такой чудесный брак. Единственное, мне очень не понравилась твоя мысль, что Арабелла сделала тебе одолжение, увидеть, что она тебя искренно любит, тебе мешают комплексы, гони эту мысль скорее от себя…
Потом всё чинное дворянское семейство собралось за ужином в роскошной столовой, а поужинав, Эльза повела Лео и Бенджамина  спать, а влюбленный певец скорее мчался к Арабелле, на их любимое место в гостиной, и они предавались невинным радостям влюблённых, разным  ласкам что они выработали, уже став мужем и женой.  Ласковые прикосновения  носик к носику и щёчка к щёчке,  поцелуи,  нежные объятия, прижатия к друг другу, угощения друг друга клубничкой и конфетками, милая игра влюблённых «сладкие поцелуйчики»: испачкать личики друг друга в сливках, а потом снимать сливочки лёгкими поцелуйчиками. И, конечно, они любили читать друг другу красивые стихи и оды о любви, говорить изысканные комплименты.
— Своею красотой затмила б ты саму Изольду, и, если Ромео сказал о Джульетте, что она затмила своей красотой Луну, что же я могу сказать о тебе? Только что ты затмила своей красотой даже само Солнце… — изрёк нежно Карло Фаринелли .
— Ну, я же теперь должна быть достойна своего мужа — настоящего Ангела… — кокетничая взглядом изумрудных глаз и женственной улыбкой,  ответила Арабелла.
Но оказалось, что самое сложное впереди, то милое счастье, что царило в семье Броски, оказалось слепо.  Обстановка накалилась в один миг. В день выступления вся семья была с утра на ногах, юноша распевался в саду, Франчесско-Риккардо давал ему технические советы, потом Карло Фаринелли, Франчесско-Риккардо и Арабелла поехали в театр…
Всё шло, без сучка и задоринки, Фаринелли пел и играл так бесподобно, при этом красиво разбавлял вокальную акробатику и пассажи опереточными танцами, затмевая без труда крупных и неуклюжих соратников по сцене, что зал не выдерживал и выкрикивал восторги прямо во время представления:
— Божественно!!!  Великолепно!!! Он — Ангел, человек так не сможет!!!
— Фаринелли бесподобен и неподражаем!!! Ангел из Эдема!!!
А после коронного трюка с битьём посуды голосом,  и других зрелищных трюков, зал просто гудел от экстаза и закидывал сцену цветами и осыпать артиста лепестками роз, в очередной раз требуя у любимого артиста автограф. Карло Фаринелли с милым слегка смущённым видом почтительно раскланялся, поцеловал ручки высокопоставленным королевским гостям и пошёл в свою гримёрную переодеваться и смывать грим…
Они не знали, что именно в тот день Луиз злобно торжествовал и был сам восхищен своей новой выдумкой, которую поспешил сначала рассказать новому другу, Георгу Фридриху Генделю. Надо сказать, что пожилой английский джентльмен был озадачен незапланированным визитом Луиза и без энтузиазма холодно поприветствовал:
 — Мое почтение, господин Луиз, но, прошу, в следующий раз предупреждайте меня о своем визите заранее, а то ведете себя не как положено благовоспитанному дворянину…
 — О, поверьте, друг мой, та идея, которую, я вам расскажу, оправдывает мою бестактность! Спустя почти  трех месяцев беспрерывных дум, чем мы можем испортить жизнь сыновьям гордого Сальваторе, у меня родился гениальный план! Надо положить документ о кастрации Карло Фаринелли на стол его величеству! Карло же на помосте после этого окажется, как пить дать! А что же он там будет делать, если такой зрелый человек с мужественным характером и фигурой  покрепче, как Роланде Фрио, под конец уже не мог терпеть боль и ревел, и кричал, и пощады просил, что же будет делать наш Фаринелли? Он ведь так, сущее недоразумение, избалованный небитый отцовский любимчик, он там же и визжать, и рыдать, и орать благим матом, и умолять о пощаде будет! Это же получится такой позор, целое шутовское представление, и это будет лучшей местью Сальваторе, позор его любимого сыночка! О, поверьте, при его огромной популярности ему после помоста жизни спокойной уже не будет, ему грозит просто грандиозный скандал, те, кто еще вчера его обожал, просто возненавидят мальчишку, его высекут не только в буквальном смысле слова, но и морально…
— Замечательный план мести за растоптанное самолюбие, синьор Луиз, думаю, что это будет не только физическая сильная боль, но и душевные страдания, но я-то тут причем? Мне какая выгода, как композитору? Зачем вы меня посвятили в свой план? — с недоумением на морщинистом лице спросил Гендель.
— А вот слушайте меня, синьор Гендель дальше! — Ответил хитрым тоном Луиз Броски, — После такого позора мальчишку выгонят не только из более менее приличного дворянского общества, но и из театра, он останется ни с чем, и тут-то вы и переманите его к себе в театр петь, а зачем нужно так, а не честно, сейчас поясню. Карло Фаринелли — оперный король, звезда мирового масштаба, которому рукоплескали даже в Париже, ему готовы платить миллионные гонорары, учитывая небольшой бюджет вашего театра, вы его точно не переманите. Франчесско-Риккардо сделает все, чтобы не отдать вам, конкуренту, своего главного исполнителя, а так мальчишка будет готов от безысходности на все, вы сможете диктовать юнцу свои требования, и это спасет ваш театр. Все, что я от вас хочу, это чтобы вы помогли мне получить аудиенцию короля…
Георг Фридрих Гендель с довольным видом ухмыльнулся и протянул:
— О, синьор Луиз Броски, это уже другое дело, да я гляжу, вы умный человек! Я прямо зауважал вас и благодарен за спасительную идею! Сегодня же добьюсь, аудиенции короля, надеюсь, у вас, как у родственника, имеется документ о кастрации…
И в этот же день Гендель попросил  у короля  аудиенции для Луиза, тот же показал этот документ о кастрации королю, конечно, рассказав историю семьи по-своему, как ему было выгодно, а не как всё случилось на самом деле. Король Иосиф же в ответ лишь рассердился, нахмурил брови и буркнул:
— Господин Луиз, можете быть свободны, я сам дальше разберусь с этим инцидентом!
Луиз ушёл надменной походкой, потирая руки, а король Иосиф сел в шикарное позолоченное кресло у изысканного гобелена и от возмущения не выдержал и вслух высказал свои мысли:
— Не понимаю, что за моду взяли, нашли лазейку, как нечестно получать целые миллионные гонорары!!! Если у мальчика-отрока особенный красивый голос, уговаривают его на кастрацию, а потом, когда он поступает в королевскую Оперу Знати, лжёт, что он — здоровый мужчина, а голос такой красивый не сломался — это Дар Божий, у них у всех одна отговорка, «ангелочков» из себя строят, а потом  делают целые миллионные состояния.  Потому что, конечно, певец-кастрат и здоровый обычный певец никогда не сравняться: кастрат будет и играть, и вокалом владеть лучше в любом случае, поэтому по королевским законам певец-кастрат обязан в театре предупредить о своей кастрации и, ему  снижают гонорар, чтобы было справедливо! Зачем так нечестно поступать? Если ты певец-кастрат, поступая в королевскую оперу, так и скажи о себе, всё равно будешь получать свой гонорар, хоть он и значительно меньше окажется. Ведь наказал в своё время за такой обман Роланде Фрио, да так сурово, что думал, никто уже не отважиться на обман. Нет, не помогло!!! Появился новый, этот «Ангел» Фаринелли!!! Ну, вот, что мне сейчас делать? Наказать его по строгости закона, как Роланде, я не решусь, потому что он ещё совсем юный, семнадцать лет, а он на свой возраст и не выглядит, ему дашь на год, а то и на два меньше, такой он, как фарфоровый Ангелочек, высокий и худенький. Шестьсот ударов он, конечно, не выдержит, может и погибнуть, страшно, забить не хочется, а наказать надо. И что мне делать? Тут, на документе, расписался не понятно по какому праву его старший брат, придворный композитор Франчесско-Риккардо Броски, и, почему-то он обошёл опять же закон, написано, что Карло  кастрирован мальчиком двенадцати лет, то есть  ему не было положенных четырнадцати лет. Буду сейчас вызвать обоих братьев Броски, и разговаривать, может, господин Франчесско-Риккардо будет отвечать перед законом за пять лет обмана и переплаченных денег, раз «умный» такой? — после этого король приказал слуге, — Так, обоих братьев Броски после окончания представления ко мне в кабинет!
А тем временем Карло Фаринелли переоделся в ярко-голубой кафтан-жюстокор, расчесал  длинные блондинистые золотые локоны и вышел к родным. Его уже ждали с улыбками Франчесско-Риккардо и Арабелла, которая сегодня была, как всегда, изысканно наряжена, в этот раз в пышное платье из золотистой парчи со вставками из шоколадного атласа на лифе и юбках и с красивым пером в высокой каштановой причёске.
— Ну, что, родные мои, что мы будем делать сегодня? — с обаятельной ребячливой улыбкой спросил юноша.
— Младшенький, ты забыл, что мы хотели вывести на ярмарку моих оболтусов? Да, все влюбленные забывчивы…— сострил по-доброму  Франчесско-Риккардо.
— Ой, и, правда, забыл, закрутился с выступлением. Ну, давайте все в карету,  поедем за Эльзой и ребятишками… — только успел ответить Карло Фаринелли, как к ним подбежал слуга короля Иосифа со словами:
— Ой, Господа Броски, постойте, не уезжайте! Его величество желают видеть вас, господин Фаринелли, и вашего брата у себя в кабинете, и его величество очень недоволен…
—О, Боже, только этого не хватало!  — от неожиданности округлившимися, как блюдечки, небесно-голубыми очами воскликнул юноша, — Чем король может быть недоволен? Представление прошло на «ура». Франчесско, братик, ты точно уверен, что в либретто оперы «Ланцелот и Гиневра» нет ничего такого… политического?
— Младшенький, братишка, не придумывай глупостей, там просто история любви, и всё!  И зачем гадать? Сейчас пойдём и узнаем всё… — совершенно спокойно, пригладив черные кудряшки, ответил Франчесско-Риккардо.
Тут Арабелла затревожилась слегка, с обескураженным выражением личика аккуратно взялась за атласные пышные юбки и кокетливым тоном произнесла:
— Ой, я на всякий случай с вами пойду, хотя меня, вроде, никто и не звал, но всё равно, вдруг да женская логика пригодится…
Так они втроём и предстали перед королём, поближе к дорогому столу из красного дерева и золота встал Карло Фаринелли, чуть позади него встал Франчесско-Риккардо, а позади них скоромно поближе к дверям встала Арабелла…
Король Италии и впрямь сидел с разгневанным выражением лица. Юный гений оперы немного заволновался, но собрался с духом, прокашлялся и почтительно спросил:
— Ваше величество, нам сказали, что вы ждёте меня и вашего придворного композитора, моего старшего брата, в своём кабинете и что вы чем-то очень недовольны. Это касается моего выступления? Я, надеюсь,  могу исправить это недоразумение?
Король Иосиф с хмурым видом ответил:
— Нет, выступление было, как всегда шикарным, но у меня есть весомый  повод быть недовольным, и даже наказать вас, как обманщика!  Вот, господин Карло по прозвищу Фаринелли, подойдите-ка к столу и посмотрите, какой документ принёс мне некий Луиз Броски! Ну, что скажите в своё оправдание, «бесподобный» Фаринелли?! Вы хоть понимаете, чем может кончиться этот скандал?
Юноша слегка пригнулся к столу, пробежался по листку бумаги взглядом и понял, что это худшее, что он тут мог увидеть, а именно документ о кастрации, выпрямился, медленно и заметно бледнея при этом, и с ужасом посмотрел на Франчесско-Риккардо. Франчесско сам стал красный и растерянный, но шепнул младшему  братику:
— Лги, выкручивайся, как можешь, держись, хоть как-нибудь держись,  только не признавайся…
Карло Фаринелли повернулся к королю с видом человека, готового провалиться от стыда сквозь землю и неуверенно нервно ответил:
— Ваше величество, что может сказать известный оперный певец, ваш примерный подданный и дворянин о такой выдумке? Это совершенное недоразумение, этот документ я вижу в первый раз, это просто кляуза, клевета, документ поддельный. Это уже мне позавидовал кто-то из соратников по сцене, моему постоянному успеху,  и  решил такой подделкой убрать меня из театра, а это клевета. Я совершено здоровый полноценный мужчина, я просто ещё юный, не вошёл в возраст, поэтому у меня такая своеобразная внешность, хрупкая фигурка и тонкие черты лица, а, когда мне будет, как старшему брату, я буду похож на него, я просто ещё не вошёл в года…
Король Иосиф же послушал, и при этом внимательно посмотрел на личико юноши и подумал: «Да, он сказал всё так правдоподобно, что можно поверить, но, если бы это было правдой, почему он так сильно разволновался, начал оправдываться? Так, а я сейчас проверю честность этого «Ангела», просто пригрожу повторением истории Роланде, я, конечно не собираюсь давать ему, столь юному человеку, шестьсот ударов, у меня нет цели добить его, но я напугаю его такой участью и посмотрю на реакцию…».  После этого король протянул:
—Да, говорите вы хорошо так, красиво, да что-то мне слишком слабо верится вашей миленькой смазливой мордашечке.  А не поступить ли мне сейчас с вами, как когда-то с подобным обманщиком певцом-кастратом Роланде Фрио: заставить вас пройти осмотр придворного врача. Если вы честны, то чего вам бояться? Это мне придется извиняться перед вами. А если врач подтвердит кастрацию, то почему бы мне не наказать вас точно так же, как и Роланде?
 Карло почувствовал себя плохо, стал белый, как сметана, перед глазами юноши всё потемнело и поплыло при воспоминании того, как Роланде пережил шестьсот ударов розгами на помосте. Юноша покачнулся, и стало видно, что он сейчас потеряет сознание. Франчесско-Риккардо скорее вцепился в худенькую ручку братика, чтобы тот не упал прямо сейчас, и покрасневший от переживаний и страха до слегка сливового цвета шепнул Арабелле:
—О, Господи-Искупитель, это кошмар! Он сейчас упадёт без сознания, и всё, мы все погорим, это будет лучшим доказательством!
Арабелла шёпотом ответила Франчесско-Риккардо, раскрыв веер:
— Франчесско-Риккардо, пусти меня вперёд, у меня есть хорошая мысль…
Арабелла действительно вышла вперёд своего мужа и его старшего брата, внушая своими изысканными манерами уважение,  и с достоинством леди произнесла:
— Ваше величество, извините меня, но я не могу понять сейчас вашего рассуждения. Вы рассматриваете какие-то документы, пытаетесь понять поддельные они или нет, а разве там разберёшься, хотите звать врача, осмотры устраивать, а не правильнее и надёжнее такие слишком интимные вещи о мужчине спросить у его жены? Мы недавно поженились с синьором Карло Броски, нас обвенчал лично Папа Римский, мы в браке без двух недель три месяца, и я, как жена, могу утверждать, что Карло Фаринелли здоровый полноценный мужчина. Лучшее доказательство этого то, что я  жду ребёнка, у нас будет наш первенец. Незаметно по мне, потому что ещё срок маленький, всё-таки мы ещё так мало живём в браке, но врач уже подтвердил, так что у нас с Карло будет наш первенец. Какое вам нужно доказательство лучшее, чем это?
Король Иосиф застыл со сконфуженным ошарашенным выражением лица, было видно, что ему неловко за своё поведение, он кисло улыбнулся и ответил:
— Примите мои извинения, мне, правда, неловко, что так получилось, я… не знал. Конечно, это меняет дело, я приношу извинения, конечно, документ поддельный, купленный у врача кем-то из завистников такого гениального оперного певца, ясно, что у такого великого артиста будут завистники, и много. И примите мои поздравления с первенцем в молодом семействе, и подарочки!
Слуги по приказу короля внесли два хороших дорогих подарка: детскую колыбельку, изысканно расписанную Ангелочками и цветами и дополненную балдахином, и крестильную кружевную украшенную  атласными лентами сорочку.
Франчесско-Риккардо, Арабелла и Фаринелли  натянули кисловатые  искусственные улыбки, взяли подарки, а Франчесско-Риккардо и Карло  почтительно раскланялись со словами:
—  Спасибо, ваше величество за подарки и столь душевное поздравление…
После этого все трое с волнением  поспешили сесть в карету и уехать, пока король Иосиф не догадался по их растерянным лицам и натянутым улыбкам, что Арабелла сейчас обвела его вокруг пальца с ловкостью истинной леди. В карете Франчесско-Риккардо и Фаринелли в один голос воскликнули:
— Слава Богу, пронесло! Арабелла, спасибо тебе огромное, ты нас, правда, спасла!
Арабелла улыбнулась, пококетничала с юным супругом и по-доброму посмеялась.
… Тут карета прибыла к усадьбе, Все трое зашли в  усадьбу, а Эльза удивлённо посмотрела на подарки от короля и спросила:
— Ой, а где вы и зачем такие красивые детские вещи взяли?
Франчесско-Риккардо рассказал жене, что у них случилось, какой «приём» им оказал король Иосиф, и как благодаря находчивости Арабеллы они не только обхитрили короля, но и получили подарки. Эльза же аккуратно поправила свой кружевной кипенный чепчик и со степенным спокойствием сказала:
— Молодец, Арабелла, выручила всех, и королю спасибо за такие замечательные полезные подарки! Очень такие вещи пригодятся в своё время, они всё равно будут брать с Арабеллой в приюте маленького сиротку, вот тогда и пригодятся. Пойду, поставлю эти вещи на верху, пусть ждут своего часа, когда у них будет хозяин или хозяйка, кого уж Арабелла с Карло выберут…
После этого Эльза отнесла подарки от короля в чулан  и отправилась к Лео и Бенджамину в детскую. Фаринелли же  устало сказал:
— Родные мои, я себя неважно чувствую, я пойду в спальню, немножко полежу, я через полчаса уже спущусь…
Франчесско-Риккардо от усталости и грустных мыслей с трудом вытер пот с загорелого лица и ласково ответил:
— Конечно, младшенький, братик родненький, отдохни, как чувствовать можно хорошо себя после такого…
После этого юноша поспешно скрылся в спальне, а Франчесско-Риккардо сел за красивый резной стол, накрытый вышитой серебряной ниточкой скатертью с сумрачным удрученным видом, закрыл карие оленьи глаза и  взялся за голову. Мысли, конечно были тяжёлые, на душе гремела гроза, муки совести точили его, а в голове  ярко вспомнилась история с Роланде и, конечно, дружеский разговор, когда Роланде сказал: «…Может очень печально получиться! Всё может помостом кончится! Он там за ту кашу, что ты заварил, будет порку розгами терпеть, а ты сам будешь себя корить и слёзы в подушку от жалости лить! И всё может помостом кончится, и этот финал страшен тем, что он будет наказан невиновным! За твою вину! Он тебя возненавидит за предательство, за годы лжи, за твое двуличие, что тут же ты сломал ему жизнь, а тут же любишь и нежно заботишься о нем, как кошка о маленьком котенке…». Вспоминал Франчесско-Риккардо сейчас и больного отца Сальваторе, которому тогда Франчесско дал главное обещание: беречь их маленького Ангелочка, заменить ему ласкового отца и вырастить достойным и счастливым человеком…
«Отец-отец, ну, почему ты тогда не взял меня за руку, не запретил вести его на кастрацию, не остановил? Почему?» — мысленно спрашивал у Сальваторе Франчесско-Риккардо и не искал на этот сложный вопрос ответа, потому что сейчас это было делать поздно. Арабелла  же села рядом, расправив женственно пышные юбки  и без всякого обвинения, по-доброму шутливо спросила:
—  Я не понимаю, как так: двое взрослых,  да таких умных, да таких талантливых  мужчин не могли придумать отмазку для короля! И почему вы так испугались при упоминании о каком-то Роланде и каком-то наказании? Я  думаю, для дворянина оно должно быть чисто символическим…
Франчесско-Риккардо и так тяжело сейчас было, а милая шутка Арабеллы ещё хуже добавила боли, и молодой композитор недовольно ответил:
— Ха, «чисто символическим»?!!  Арабелла, я не пойму, ты издеваешься  что ли?!! Ты разве не слышала о скандале с оперным певцом-кастратом Роланде Фрио?
Арабелла, увидев такую реакцию Франчесско-Риккардо, поняла, что сказала что-то явно неприятное, растерянно заморгала изумрудными глазками и с виноватым видом произнесла:
— Извини, если обидела, но я не слышала ничего о Роланде, я скандалами и слухами не интересуюсь…
Франчесско-Риккардо с грустью  промолвил:
— Так послушай, Арабелла, эту историю от меня, и тебе многое станет понятно.  Пел с нашим Карло, когда тот ещё мальчиком был, взрослый  певец-кастрат Роланде Фрио. Конечно, кастрацию свою он скрывал, чтобы не опозорить любимую женщину, но надо признать, у него был чудесный чистый звонкий голос, которым он хорошо владел, хороший слух. Конечно, Карло Фаринелли имел, и голос намного лучше и мощнее, и широкий диапазон, и виртуозное владение голосом, и артистизм, и трюки... . Но они до того хорошо спевались, что я всегда распределял роли так, чтобы дать Карло главную роль, а Роланде — роль главного антагониста, и чтобы на сцене в кульминационный по сюжету момент они эмоционально перепевали друг друга, выясняли отношения, и Фаринелли, как герой выходил победителем. Люди особенно любили и хорошо платили за такие выступления, они у меня и Давида с  Саулом, и Аладдина со злым визирем исполняли. Но продлилось счастье Роланде не долго: пел он всего два года. Король заподозрил обман, последовал осмотр врача, естественно врач подтвердил кастрацию, и знаешь, какой был приговор? Шестьсот ударов розгами прилюдно на площади, на помосте, причём бьют они в силу, а не «чисто символически»! То есть ты понимаешь, что прийти на площадь и посмотреть на наказание не запрещается никому, от последнего бедняка и до высшей знати, и люди там себя ведут очень некультурно.   Как только наказуемый даёт слабинку, начинается нездоровый смех, издёвки, насмешки,  улюлюканье, свист. Мало того, что это физически очень больно, так это ещё ужасно унизительно, это тяжело вынести и физически, и не каждый выдержит душевно. Бедный Роланде, как он выжил, это видеть надо было! Ударов до четыреста он героически крепился, но потом уже не смог, стал рыдать и умолять о пощаде под всеобщее глумление. Никто ему не сбавил ни удара, и забрали мы с Карло его чуть живым. Это хорошо, что Фаринелли тогда уже мне хоть какой-то помощник был, потому что мы еле-еле довезли его до дома живым. Мы наняли врача, сиделку, сами проведывали постоянно, потому что, кроме нас у него никого не было: и друзей, ни родни, ни семьи. Целый месяц заживала у него спина, он месяц лежал овощем на животе, жил-то только на обезболивающих мазях да успокаивающих каплях, не ел почти. А когда ему полегче стало, он хоть вставать и кушать начал, я решил вывести его немножко прогуляться, но люди стали бесцеремонно смеяться над позором Роланде, отпускать язвительные насмешки и оскорбления, что бедняга не выдержал, вырвался из рук у меня и побежал к реке,  чтобы в воду броситься! Я подскочил к нему, схватил за руку и уговорил не делать такой беды,  рассказал об Англии и королевском оперном театре в Лондоне.  Объяснил, что там нет разделения певцов на кастратов и здоровых ни в культуре, ни в законах, они не спрашивают такие вещи . Я узнал  об этом и для Роланде, и, на всякий случай, и для своего младшенького братика, потому что волновался за его будущее. Так Роланде и уплыл в Англию на корабле, и там его жизнь наладилась, шлёт нам письма, благодарит, что так помогли в трудную минуту. А теперь представь на его месте, на помосте, нашего Ангелочка Карло! Как он переживёт это с его худенькой спинкой, хрупкой тонкой душой, впечатлительностью и эмоциональностью? Ой, это Господь смилуется, мы очень легко отделаемся, если он просто абсолютно опозорится, и рыдать, и выть, и просить о пощаде с первых ударов будет, но выживет. А, скорее всего, получится так, что он там погибнет и станет на Небесах Ангелом в буквальном смысле слова, для него шестьсот ударов слишком много! Они его просто забьют! Учитывая, сколько знать уже переплатила нам денег, и какой скандал ожидает его величества Иосифа во Франции, вряд ли кто-то смягчит наказание…
Арабелла выслушала эту историю со страхом на нежном личике, побледнела, и схватилась за сердце со словами:
—  Франчесско-Риккардо, ты что мне сейчас такое рассказал, напугал меня жутко, что я сегодня, наверное, не усну! Ой, теперь я  так понимаю ваш испуг! Я сама теперь так боюсь за милого Карло! Это хвала Христу, что я не знала истории Роланде раньше и сегодня так смело насочиняла королю, и сама не подозревала, от чего спасла любимого! Если бы я знала, я не решилась даже зайти в кабинет…
Спустя полчаса из спальни вышел Карло Фаринелли.  Выглядел юноша уже намного лучше:  чуть-чуть уже порозовел и посвежел. Он сел  за стол рядом с родными, и, накручивая на тонкий пальчик прядь своих пшенично-блондинистых волос, спросил:
— Ну, родные мои любимые, что дальше делать-то будем, как поступить, чтобы инцидент с королём скорее забылся обществом? Конечно, король Иосиф поверил, но ведь люди услышали, и сейчас уже пойдут слухи, что, учитывая нашу публичность, нельзя допустить…
Франчесско-Риккардо с жутким напряжением в крупных загорелых руках вертел золотой подсвечник, высказывая свою идею:
— Знаете, мы давно не ставили новой премьеры, у нас прекрасный богатый репертуар, но у нас как-то давно не было обновления, какой-то громкой премьеры, а раз из-за вредины Луиза пошли очажки сплетен о кастрации, нужно прервать их на корню, заглушить полным восторгом, пока они не распространились. И для этого я  предлагаю поставить не просто премьеру, а шикарную, грандиозную, самую мощную, впечатляющую оперу с Карло Фаринелли в главной роли, «оперу опер», действительно представление неземной красоты.  И либретто у меня  подходящее есть, пьеса называется «Орфей»,  основана она на мифе « Орфей и Эвредика», на музыку положу. Ну, сюжет мифа  вы все, наверняка, знаете: это красивая и печальная история любви прекрасного сладкоголосого Орфея и юной Эвредики, которую украл себе Аид. И, главное, ты, младшенький, братик милый, Ангел ты наш, идеально подходишь на роль Орфея!  Ты и юноша неземной красоты, и гениальный певец с необычайным диапазоном, как и положено мифическому Орфею. Я поставлю оперу так, чтобы всё внимание было приковано только к тебе, чтобы ты показал себя во всём величии и как актёр, сыграв все переживания Орфея, и как певец, продемонстрировав весь свой невероятный диапазон, всю свою виртуозность певца, и, конечно, свой фальцет с трюками! Да ещё сделаем так, чтобы ты взял фальцет и сделал трюки не на бис, после оперы, как обычно, а во время оперы в кульминации сюжета для большего эффекта! Поверь, младшенький, это будет твой звездный час, пик твоей карьеры! Я… начал писать эту оперу в день твоей кастрации, и очень хотел тебе помочь справится с внутренними комплексами, ведь ты ничем не хуже мифического Орфея. Поверь, Ангелочек мой, в этот раз все пройдет как по маслу, я тебя не подведу. Я позабочусь помимо этого ещё и о сложных сказочных декорациях, причудливых  изысканных костюмах, миф же, как сказка, пусть всё будет красиво. Ну, у Эвредика и Аид там второстепенные эпизодические герои,  их сыграют, чуть-чуть подпоют тебе, чтобы поддержать красивый сюжет мифа, Даниэлла и Жофрен, главным всё равно будешь ты, за одно раз и навсегда  поставишь на место этих бездарей.  И не говори, младшенький братик, что ты не сможешь, я-то знаю, что… всё ты прекрасно можешь, когда сам хочешь!
Карло Фаринелли грациозно облокотился на стол, перестал теребить свои блондинистые длинные локоны и ответил с задумчивостью и даже опаской:
— Ой, Франчесско-Риккардо, братик, мне идея понравилась, я прямо вдохновлён ей, но я очень боюсь, что нам попытается сорвать премьеру «Орфея», что-нибудь навредить дядя Луиз, потому что сильно он взялся за странную «войну» с нами. Что за «война», и в чём её причина, не пойму, вижу только, что уже не на шутку раскалён наш конфликт.  Он уже три попытки предпринял, и, ладно две первые, он с этим документом о кастрации пытался устроить ссоры и разборки внутри семьи, но сегодня он умудрился положить документ королю!!! Это ж ещё придумать такое надо! Это ж я чуть на помост не угодил, я ж там опозорился и семью опозорил бы, а в самом худшем случае, и не выжил, шутка ли, шестьсот ударов! И, конечно, он может попытаться как-то сорвать нам премьеру, потому что, если ты, братик, сделаешь вокруг «Орфея» такой ореол славы и ажиотаж у зрителей, как сейчас описывал, там будет пол-Италии людей, ему будет выгодно опозорить нас именно там. Мы и так очень популярные знаменитые люди, каждый наш шаг обсуждается в обществе, я уверен, что теперь все начнут обсуждать этот инцидент с поддельной справкой и беременностью Арабеллы, наша репутация висит на волоске, поэтому, брат, Франчесско-Риккардо, подумай, прежде чем рисковать. Эта опера может как, и спасти ситуацию, так и загубить окончательно. И, главное, не пойму причины войны, за что он её начал и кто ему помогает, кто-то же для него добился аудиенции у короля…
Вдруг вошёл дворецкий Стефаний и спросил:
— Господа Броски, к вам приехал ваш дядя Луиз с неким господином Генделем. Проводить его к вам или нет?
— Младшенький,  не пускай его, скажи Стефанию гнать Луиза отсюда в шею! И синьора Генделя тоже! Это ж мой главный конкурент, ничего дельного он нам точно не скажет!  — предложил с опаской Франчесско-Риккардо, в комнате повисло нехорошее предчувствие.
— Милый мой, — заволновалась Арабелла, — Ничего хорошего из этой встречи не выйдет, он только настроение испортит, он по-другому не умеет…
Но Карло с непривычной для него решительностью  посмотрел из-под лобья, откинул назад длинные  блондинистые локоны и резко ответил:
— Нет, я хочу потребовать объяснения такому поведению, я хочу понять причину этой войны против нас!  И с Георгом Фридрихом Генделем тоже надо переговорить, ему я не доверяю даже больше, чем Луизу, Стефаний, проводи его, пожалуйста, к нам в гостиную…
…Эльза, которая только что спустилась из детской, все слышала, и, понимая напряженность ситуации, тяжело вздохнула, подошла к Арабелле и предложила:
— Милая моя девочка, возьми свой зонтик от Солнца и шляпку, давай прогуляемся, поговорим, не будем мужчинам мешать, а потом вернемся…
…Буквально через несколько минут две многоуважаемые дамы благородного семейства Броски прогуливались в городском парке, а Эльза тихо и минорно объясняла ситуацию по-своему:
— Понимаешь, девочка моя, Арабелла, все наши проблемы только начинаются, ведь, если тайна о кастрации раскроется, наказание будет очень суровое, шестьсот ударов розгами, учитывая бешеную популярность и крупные гонорары нашего милого Ангелочка Карло Фаринелли, никто смягчать наказания не будет, есть риск, что могут забить. Хотя, наверное, девочка моя хорошая, ему даже будет легче, если  забьют, потому что в Италии после помоста точно нам жизни спокойной не будет, мы слишком знатная и известная семья, а Карло Фаринелли обожают, каждый наш шаг — это достояние общества, если на семью обрушится такой позор, конечно, моральной травли не избежать. Ну, по крайне мере, в первое время, единственным спасением будет только переезд, это как в басне про льва и осла, когда лев был силен, его слушали и боялись, но, когда он постарел и ослаб, даже трусливый осел лягнул льва, что-то подобное будет и с нашим Ангелочком Карло. Его возненавидят за то, что он смог стать «королем оперы» и живой легендой, взлететь выше остальных артистов, не Луиз наш главный враг, а наша известность, которая обернется против нас...
Тут же к Арабелле и Эльзе подошли нарядные люди, синьоры и дамы большой толпой во главе с главной фанаткой певца, леди Лейн Фокс, с заинтересованными лицами стали расспрашивать наперебой:
— Леди Арабелла, подождите, не уходите, пожалуйста, ответьте нам на несколько вопросов! Вы, правда, беременны? Как на это известие отреагировал ваш молодой муж? Кого вы больше хотите, мальчика или девочку? Вы уже думали об имени?
Арабелла, которая была морально подавлена мыслью, что может даже овдоветь в худшем случае, от этих бурных расспросов совсем почувствовала себя плохо и растерялась, но мудрая Эльза толкнула ее в бок и прошептала: «Отвечай хоть что-нибудь…» и прелестная шатенка с трудом выдавила из себя:
—Да, я беременна, только срок еще маленький, синьор Карло Фаринелли счастлив, и он мечтает о сыне, как и любой знатный синьор, я буду молиться, чтобы родить сына, об имени пока речь не заходила…
Толпа фанатов схлынула так же под предводительством леди Фокс, а Арабелла тихо всплакнула от грустных мыслей, мудрая Эльза заботливо обняла младшую подругу и прошептала:
— Не расстраивайся, моя хорошая девочка, ты справилась со своей ролью, все правильно сказала, они от тебя надолго отстанут, будем надеяться, что наши мужчины справятся с этой напастью в виде Луиза. Просто пойми, мы — женщины, дай им возможность самим разобраться с этой сложной ситуацией…, я верю, что они найдут выход из этой щепетильной ситуации…
Арабелла, нервно теребя каштановый локон, ответила:
— Что ж, будем помогать нашим любимым мужчинам в этом, потому что я без милого Карло жизни не представляю, я… не смогу без него, пусть лучше, если не получится сохранить тайну, разделю с ним позор, насмешки и издевательства, но чтобы любимый Карло Фаринелли остался живой и здоровый. Эльза, родная душа моя, давай пойдем домой, мне тревожно…
…Луиз Броски с кичливым выражением лица и синьор Георг Фридрих Гендель с ехидной ухмылкой прошли в комнату, Карло Фаринелли подскочил к дяде-предателю с рассерженным видом и строго начал разговор (Луиз даже опешил от этого, потому что не ожидал от, как он всегда считал, «недоразумения» такой решительности):
— Так, дядя, давай без церемоний! Объясни, за что ты объявил нам войну! Я или Франчесско-Риккардо когда-нибудь обижали тебя? Ну, приведи пример,  расскажи такой случай! Молчишь!!! Потому что нечего ответить, не было такого! Тогда за что ты начал войну? А это уже война не шуточная пошла, не отпирайся! Сначала ты хотел нас с братом поссорить, потом расстроить мою свадьбу с любимой, а сегодня ты додумался показать документ о кастрации королю Иосифу!!! Ты чем думал-то при этом?!! Ты понимаешь, что я бы мог оказаться на помосте, опозорится и семью позорить, а в самом худшем случае даже не выжить там?!! У меня в голове не укладывается твоё поведение, я требую объяснений!!!
Луиз, хоть и был сейчас обозлён на юношу за такую непривычную смелость,  зло рассмеялся и ответил с тоном издевательства:
— Ой-ой, какой ты герой прямо, дома-то, перед Арабеллой, а в кабинете у короля сегодня чуть в обморок не упал, как изнеженная девица! А что ты будешь на помосте под розгами делать?  А то, что ты там будешь, я тебе обещаю, я уж об этом позабочусь! Ты ведь так, сущее недоразумение, избалованный небитый отцовский любимчик, ты там же и визжать, и реветь, и орать благим матом, и умолять о пощаде будешь! Вот это получится позор, как у настоящего шута горохового, вот тогда я посмеюсь со всеми, и это будет лучшей местью Сальваторе, такой  позор его любимого сыночка! Я при жизни пообещал Сальваторе, что я отыграюсь на его детях за то, что он никогда не считался со мной, и я сделаю это, Карло Фаринелли, на тебе!
Тут юный гений оперы не выдержал и вылил на Луиза воду из стакана со словами:
— Специально зубы сожму и буду терпеть, чтобы не дать ни тебе, ни завистникам повода посмеяться! И даже не надейся, что я проявлю слабость и дам хоть один повод для насмешек, можешь забыть свои фантазии!
Луиз, который привык к ребячьему эмоциональному характеру племянника, совсем растерялся и опешил от такого мужественного ответа, Арабелла, которая только что пришла, и Франчесско-Риккардо же стояли с молчаливым одобрением ответа Карло Фаринелли и лишь Эльза, понимавшая, что это лишь бравирование со стороны юноши, покачала головой…
После этого юный певец повернулся, чтобы уйти в сад, спокойно вздохнуть после такого разговора, ведь он посчитал, что их объяснение с Луизом кончено: причину войны тот озвучил, для чего он  и начинал беседу, а оскорбления дяди уже ему за детские годы надоели, и слушать дальше их он не собирался. Луиз стоял с кривым выражением лица, думая, как же после такого сильного ответа Карло Фаринелли можно ещё унизить юношу, а потом снова зло оскалился и крикнул в след:
— Ты можешь доказывать как угодно, но ты никогда не будешь полноценным человеком! Ты — не мужчина и не женщина, а так, всего лишь бесполое существо!
Арабелла и Франчесско-Риккардо испуганно переглянулись с одной мыслью: «Только бы он не принял эти слова близко к сердцу и не взял в голову!»…
Юноша же снова побелел, неприятный комок слёз подступил к горлу,  а в больших небесно-голубых  чистых очах застыли слёзы, которые он с трудом сдержал. Но Карло всё-таки взял себя в руки, грациозно обернулся, взмахнув  пшенично-блондинистыми локонами, и достоинством ответил:
— Для своих родных я не только полноценный, но и взаимно любимый человек!
Луиз с напыщенным видом скорее ретировался, нервно поправляя треуголку и тяжёлый парик, такое достойное поведение юноши его явно раздражало…
Карло Фаринелли же выскочил в сад в надежде, что родные не увидят его слёз, сел в беседке и закрыл лицо своими худенькими ладонями и зарыдал горючими слезами, которые он так хорошо сдержал при Луизе и сейчас они всё-таки вырвались из его души. Фраза «бесполое существо» задела  и покоробила его,  ведь несмотря на кастрацию, он был рожден мужчиной, и любил Арабеллу, хотел не уронить свой авторитет в ее глазах…
Франчесско-Риккардо же посмотрел в окно, увидел слёзы своего любимого младшенького братишки,  и скорее обратился к Арабелле:
— Арабелла,  пожалуйста, спасай ситуацию!  Возьми все атрибуты, что вы любите для ваших нежностей влюблённых, гитару, шпагу, ваши сливочки-клубнички, и иди к нему, подари ласку, как жена, покажи, что ты любишь его, как женщина мужчину, пусть больного мужчину, как жена мужа.  Чтобы он не взял в голову, не принял близко к сердцу слова Луиза про бесполое существо, чтобы он воскрылял  снова… 
Арабелла кивнула, взяла  фарфоровый расписной поднос со сливочками, клубникой и конфетками, гитару со шпагой  вышла в сад и села рядом с Карло Фаринелли…
Франчесско-Риккардо же подумал: «А я  сначала разберусь, что от нас нужно синьору Генделю, который  пока не сказал ни слова, но успел взбесить меня уже без слов едкой ухмылкой, потом понаблюдаю тихонько в окно, всё ли хорошо у  моих влюблённых голубочков-молодожёнов с воркованием. И если у них будет порядок, то поеду к Луизу и сделаю то, что давно хотел! Ну, давно у меня руки чешутся спустить Луиза с лестницы,  я долго сдерживал свои эмоции, соблюдал приличия, но сегодня я, видно, всё-таки это сделаю! Ну, так, сначала надо поговорить с Георгом Фридрихом Генделем…».
Франчесско-Риккардо с хмурым видом сел за расписной клавесин, стал негромко наигрывать какую-то минорную мелодию, а потом промолвил:
— Синьор Георг Фридрих Гендель, мое почтение, пожалуйста, прекратите мне портить нервы молчанием и объясните, а что вам-то от нас с Карло надо? Луиз, наш дядя, вспомнил свои обиды на нашего отца, между прочим, уважаемого благородного дворянина, который служил королю честно, примерного семьянина, любящего мужа и заботливого отца, и решил подставить нас, а вам какая выгода? Да, мы, как композиторы, соперничаем, но, думаю, даже провал Карло Фаринелли не спасет ваш мелкий бездарный провинциальный театр…
— Да, вы уверены, синьор Франчесско-Риккардо? — язвительно ответил Гендель, — А я другого мнения! Да, синьор, вы воспитали этого мощнейшего певческого монстра только себе, чтобы потешить свое композиторское эго, но мальчик мне, как артист, приглянулся. Есть в мальчишке что-то неуловимое, необычное и необъяснимое, что-то  загадочное в его голосе. За таких обаятельных сорванцов, как ваш младший брат, продают души дьяволу, их обожают и ненавидят, возвышают и уничтожают, но не могут остаться равнодушными к их неземному дару. Такой артист точно бы спас мой театр, но я знаю, что вы бесноватый музыкой и отдавать лучшего артиста Оперы Знати не захотите, поэтому я решил поступить хитростью. После помоста мальчишку не примут ни в одном театре, а я милосердно, якобы из жалости, подберу  опозоренное дарование, естественно, со своими условиями, которые будут выгодны для меня, а не для него, и вы вряд ли сможете этому помешать, синьор Франчесско-Риккардо…
— … Да, и неплохо обогатитесь за его счет.  — Ловко сделал вывод Франчесско-Риккардо, — Вы, синьор Гендель, настоящая свинья, хитро обошли нас, да только не надейтесь, что мы так легко сдадимся, ведь в наших руках козырь — опера «Орфей», благодаря которой весь мир узнает братьев Броски! И вы с Луизом уже ничего не сможете навредить нам! И тему Бога и Дьявола я предпочитаю не обсуждать с посторонними людьми, для этого есть святой отец в церкви! Я — тяжкий грешник, но верю в милосердие Бога, хотите продавать душу Дьяволу? Что ж, не буду мешать, но вряд ли это вам поможет… — После чего амбициозный композитор начал наигрывать на клавесине мелодию из оперы «Орфей», утонченную, нежную, светлую, пухлые губы Франчесско-Риккардо растянулись в горделивой улыбке, а Гендель скривился, понимая, что недооценил соперника.
— Что ж, Франчесско-Риккардо, смотрите ж, не сгорите в аду собственных амбиций…, и прекратите говорить о себе и младшем брате во множественном числе, он не ваша игрушка, и имеет право на свое мнение, быть может, ему даже потом понравится работать со мной. Мне пора уходить, но это не последняя наша встреча… — ответил суровый английский композитор, поправил  треуголку и быстро исчез…
Франчесско-Риккардо тяжело выдохнул, выпил чуть-чуть шампанского, чтобы успокоиться, понаблюдал в окно и обрадовался: молодая супружеская пара выглядела счастливыми, предаваясь милым забавным ласкам, поцелуям, объятиям. Они угощали друг друга клубникой, вымазали личики в сливках и снимали сливки со щёчек поцелуями, со смехом обрызгивали друг друга водой и фонтана, читали друг другу стихи о любви, Фаринелли пел Арабелле романтичные серенады и бравировал шпагой, а Арабелла кокетничала с милым своими изумрудными глазками и густыми ресницами…
В  саду среди роз молодые супруги были сами прекрасны, как цветы…
Франчесско-Риккардо с ликованием спокойно вздохнул, вытер рукой пот с полненького загорелого лица и обрадовался:
— Слава Христу-Искупителю,  мои весёлые голубочки воркуют так хорошо! Ну и пусть продолжают свои нежности воркование дальше, не буду сейчас их отвлекать, лучше сяду в карету и поеду сделать то, что я давно уже собирался: спустить наглеца Луиза с лестницы!
Франчесско-Риккардо сел в карету и поехал к дому Луиза с мыслями: «Ой, Господи, хоть бы Луиз сам открыл дверь, а не слуга, а то ещё скажет не пускать меня, да хоть бы ещё  эту мою выходку никто не увидел…».
Франчесско поднялся по лестнице, постучал в дверь с гневом и напряжением на смуглом лице. Дверь открылась, и на пороге появился Луиз ещё в парике и голландских башмаках: он только зашёл, никаких гостей не ждал, поэтому от неожиданности сам дверь и открыл с обескураженным видом. Франчесско же довольный, что поймал такой удачный момент: они только вдвоём, их больше никто не видит, и разбирательств не будет точно, совершенно молча, быстро схватил Луиза за шиворот и, скорее, чтобы никто не увидел, с силой спустил дядю с лестницы.  Тот же проехался по ступенькам с визгом, как по стиральной доске, приземлился в низу и, брюзжа, возмутился на Франчесско-Риккардо:
— Франчесско, ты что, совсем обалдел?! Больно же,  у  меня теперь синяки и шишки!
— Заслужил! — крикнул Франчесско, поправив тёмные кудрявые волосы, — Заслужил! И учти,  ещё чем-нибудь навредишь моему младшенькому, я  найду такую крутую лестницу, и спущу тебя  с  неё, чтобы не только синяки и шишки были, но что ты ещё и сломал себе что-нибудь, на лекарствах  одних жил! Запомни! — крикнул Франчесско-Риккардо и направился карете под крики Луиза:
— Риккардо, я вам всем отомщу! Я всё равно добьюсь своего!
В тот вечер вся семья отдыхала, день выдался тяжёлый, все устали, но, зато Карло Фаринелли и Арабелла были счастливы, что так приятно провели время, три часа нежных  невинных ласк и романтичных  серенад и стихов о любви, а Франчесско был вполне удовлетворён тем, как спустил Луиза с лестницы.
Глава «Испытание на премьере «Орфея»
… А потом началась невероятная кутерьма, жуткий ажиотаж с подготовкой к премьере: пошив  шикарных изысканных костюмов, создание сказочных красивых декораций. Художники только успевали писать и расклеивать по всей Италии чудесные афиши о «… самом грандиозном представлении этого века, неземной красоты впечатляющей опере  «Орфей».  Главную роль в «опере опер» исполнит  божественный великолепный непревзойдённый Фаринелли Броски…».
Билеты на эту премьеру разлетелись с огромным ажиотажем у зрителей, которые устраивали за них целые аукционы и переплачивали за билет сами же раза в три больше, чем была поставлена цена билета, потому что всем желающим билетов не хватало…
— Синьор Георг Фридрих Гендель, что будем делать?! Если опера «Орфей» пройдет с успехом, то мы уже не сможем причинить им никакого вреда! — волновался Луиз, на что хитрый английский композитор отвечал:
— Успокойтесь, синьор Луиз, друг, еще не вечер, мы потопим обоих братьев Броски в амбициях осатаневшего Франчесско-Риккардо, и я даже знаю как. Просто не торопите события, дайте мальчишке устать от изнуряющих репетиций, чтобы было легче его морально сломать…
Тем временем кузина Александра приехала к Арабелле, когда Карло Фаринелли репетировал в театре, юная леди с радостью приняла кузину в нарядной гостиной за чашечкой душистого чая с мятой. Александра же вместо привычных сестринских разговоров сначала долго и тревожно молчала, нервно поправляя пышный помятый желтый подол с бантами, пока Арабелла терпеливо расспрашивала ее о семейных делах, а потом встала на колени перед Арабеллой и заголосила:
— Арабелла, кузина моя милая, что ж ты семью позоришь?! Мать позоришь свою, выйдя замуж за это дите кастрированное! А если на помост загремит, это потом тенью позора на всю нашу семью ляжет, стыдно! Разводись с ним, пока не поздно! Разводись, ради нас, своей семьи! Разводись! Я уже нашла священника, который составил документ о разводе, нужна лишь твоя подпись!
…Арабелла женственно закрыла лицо ладонями и отвернулась, дыхание стало прерывистым и тяжелым, а потом она смогла ответить:
— Прости, Александра, но я не могу, однозначно «нет», мне свет без него не мил, о каком уж разводе речь может идти, нет, я не предам его, вариант развестись даже не рассматриваю. Мы муж и жена перед Богом, и вдовство — вот единственный «развод» для меня, и то, я хочу верить, что мы будем вместе еще долгие годы…, и пусть лучше он переживет меня…
— Отольются тебе, Арабелла, слезы семьи! Я ухожу! Недаром говорят, что любовь зла, полюбишь и козла! — крикнула Александра и поспешила на выход, а Арабелла еще долго грустила.
…А артисты в это время разучивают свои арии, роли,  репетируют. Так как Жофрен и Даниэлла получили роли Аида и Эвредики, эпизодические мелкие роли, чем  конечно, остались недовольны до скрежета зубов, вся основная нагрузка легла на юного хрупкого Карло Фаринелли. За работой время летело необычно быстро, а на подготовку король Иосиф им дал всего две недели…
Когда Карло Фаринелли собрался в очередной раз репетировать дома, Эльза забавно встала в позу «руки в боки» и ласково поворчала:
— Ну, Карло, Ангелочек наш, почему тебе нужно репетировать в доме? Почему на время репетиции тебе  не выйти в сад? Ты голос своим мне дома всю посуду перебил! Ну, простую посуду не жалко,  мы — богатая семья, купим новой, но так жалко особые дорогие изысканные редкие вещи, как, например, чайный сервиз из тонкого фарфора с позолотой и шикарной ручной росписью! Так было хорошо гостям подать, но нет, три чашки в дребезги, теперь только сам двумя чашкам, что остались, любуйся. Иди, возьми ноты, пюпитр и прорепетируй в саду, а как кончишь, иди в дом,  у нас на десерт будет твой любимый тортик «птичье молоко»…
А юноше и впрямь было всё равно, где репетировать, он с весёлой ребячливой улыбкой взял ноты и пюпитр, вышел в сад,  расположился удобно  для репетиции в прекрасном розарии,  грациозно, откинул за спину  тонкими изящными музыкальными ручками свои блондинистые сияющие золотом на солнце длинные локоны и начал распеваться. И его пение, переливающееся из диапазона в диапазон то выше, то ниже, то опять высоко, как горный ручеёк, мелодичное и чистое, как перезвон хрусталя, восхищало, казалось, даже саму природу. Казалось, что все цветы и литья деревьев, и птички, и солнце с ясным небом сейчас с восторгом вслушивались в пение гениального юноши…
Слуги же, услышав, что молодой господин распевается, поспешно оставили свои дела и поспешили в сад, чтобы вместе с природой в саду встать и послушать Ангельское пение Фаринелли. Маленькая дружная компания стояла, затаив от экстаза дыхание, очарованные услышанным голосом.  А юноша пел сроки за строками, арию за арией:
— …О, Эвредика, как же велика наша любовь!
Нет, никаким бога-а-а-а-ам Олимпа не разлучить на-а-ас…
… О, это тёмное царство Аида…
Как же здесь тихо! Но пусть же и здесь
Зазвучит голос влюблённого Орфе-е-е-е-е-е-я-я…
Слуги же стали шептаться еле-еле слышно между собой.
— Ой, как же красиво поёт наш молодой господин! Как Ангел на Небесах в Эдеме! И сам-то, сам  прекрасен, как Ангел: такой хрупкий высокий стан, такие музыкальные ручки, а пшеничные золотистые локоны, а нежное чистое личико с тонкими чертами и большими небесно-голубыми очами! Точно, как Ангел! — заметила с восторгом молоденькая горничная.
— Да, точно говоришь! И, главное, характер-то добрый, сердечный, такой внимательный душевный он человек, согласитесь, у всех в семье господ  Броски доброжелательные некичливые характеры, со всеми у нас дружеские уважительные отношения, но у Карло Фаринелли особенно общительный и отзывчивый. Душа у него, такая чистая, Ангельская! — согласилась с ней другая горничная.
— Но мне одно не понятно, как так может быть?! Как может в одном человеке быть столько совпадений с Ангелом! И голос, и внешность, и душа, характер, и, даже имя: Фаринелли ведь переводиться, насколько я слышал, «светлый, чистый, Ангелоподобный». Может он всё-таки Ангел, что воплотился в человека?  Непонятно вот как так могло получиться… — отметит садовник.
— Не знаю, но, наверное, он всё-таки Ангел… — озвучил свой вывод Стефаний.
А старая сморщенная старушка, что, когда-то служила ещё у Гретхен-Катерины и Сальваторе кухаркой, а теперь живёт из-за старости просто приживалкой, со светлой грустью прошамкала:
— Не говорите небылицу, не может Ангел человеком стать. Человек, если всю жизнь земную праведно жил, может на Небесах стать Ангелом, но никак не наоборот. А вы удивляетесь этим совпадениям, потому что не видели его мать, леди Гретхен-Катерину. Он, как две капли воды похож на неё: и внешностью такой светлой, Ангельской, золотыми волосами, белоснежной кожей, аристократичным лицом, и характером добрым, благожелательным. Она красавица была, недаром немка! Вы считаете милой нашу молоденькую госпожу, леди Арабеллу, но я считаю, что она яркая, заметная леди, не более, а настоящей красавицей была Гретхен-Катерина. И по нравам своим святая женщина была, Сальваторе искренно любила. И, между прочим, в её родне все были оперными певцами, певицами, композиторами. Сальваторе же свою жену просто обожал, поэтому и в детях так души не чаял. И, кстати, «Фаринелли» — это его второе имя, которое дают в качестве прозвища, а первое, данное при крещении в костеле — Карло, но оно и, правда, подходит милому доброму юному Карло, а придумал прозвище Франчесско-Риккардо в детстве. Мне не нравятся их взаимоотношения  в последнее время, Фаринелли все чаще хочет самостоятельности, а синьор Франчесско по-прежнему игнорирует его мнение, либо братьям хватит мудрости договориться и сохранить нежное родственное тепло, либо они погубят друг друга…
Все остальные мило улыбнулись и оставили тему «Ангела», раз секрет оказался так прост, и стали обсуждать более интересную тему:
— Ой, а наша леди Арабелла! Просто чудо и очарование! Такие изысканные манеры, такой безупречный вкус к нарядам,  умеет одеться и богато, и изящно. Сама же такая юная, милая, доброжелательная, общительная, умненькая, красивая: изумрудные глазки, каштановые волосы всегда в интересных причёсках. Они с Карло Фаринелли так подходят друг другу, идеальная пара, если был конкурс на лучшую супружескую пару Италии, они бы взяли первое место! И заметно, что они очень нежно и трепетно относятся к друг другу…
…И только, когда Карло Фаринелли кончил на этот день репетицию, взял ноты и пюпитр и пошёл в дом с мыслью: « Мдаа, настроение у меня сейчас пасмурное и аппетита нет, но Эльза сказала, что на десерт будет «птичье молоко», пожалуй, десерт съем…», слуги снова расходились по своим делам…
И, всем в семье казалось, что всё идёт счастливо и благополучно, будто и не показывал Луиз тогда документ о кастрации королю, а время летело необычно быстро. Карло Фаринелли днём репетирует, то сначала в саду, то, потом, когда роли выучены,  уже пошли репетиции в театре вместе с Жофреном и Даниэллой.  Вечером дома юноша появлялся счастливый, с цветами для Арабеллы, играл и занимался с племянниками, Лео и Бенджамином, беседовал с Франчесско, приютившись рядом со старшим братом на мягком красивом диванчике. Ну, а, когда Лео и Бенджамина Эльза уводила укладывать спать, обязательно, как обычно, наступало время воркования, нежностей, красивых слов о любви, невинных ласк Арабеллы и Карло…
… Только родные Карло Фаринелли стали замечать, что гениальный певец явно чувствует себя не совсем здоровым, в его поведении появилось много новых странностей. Во-первых, он стал очень слабо кушать, даже свои любимые сладости, и заметно похудел, хотя он и так всегда был худенький и высокий, как цапля, а это исхудание выглядело, как серьезная болезнь. Эльза только с деловым видом поправляла свой кружевной чепчик, безуспешно изображая возмущение, и журила его забавным мягким  ласковым голосом:
— Карло, Ангелочек наш, ты, почему не ешь толком, даже свои десерты любимые? Ты совсем уже доходишь, кончай перекусывать, две шоколадные конфеты за день это не еда! Ешь обычную еду: суп, салат с морепродуктами, спагетти с мясом, хоть что-нибудь! А то совсем стал тощая швабра, макаронина тощая и пугало!
Во-вторых, Арабелла, однажды проснувшись ночью, увидела, что Карло Фаринелли не спит, а стоит у окна одетый, без всякой сонливости, бледный (конечно, интимной близости из-за кастрации юноши у них не было, но они любили засыпать в нежных объятиях друг друга).
— Милый, любимый, — удивлённо  нежно спросила Арабелла своего супруга —  Что случилось? Ты почему не спишь?
— Эм… — замялся стыдливо юноша, — Так, ночной кошмар приснился, вот, встал, похожу немножко и лягу спать, не обращай внимания, звездочка моя…
А потом Арабелла несколько раз замечала, что он кричит во сне: «А, больно, хватит, не надо!!!», и сам же  просыпается от своего крика во сне. «Ведь он кричит во сне, ему кошмар снится, причем, мне кажется один и тот же каждую ночь. Что же его мучает?» — никак не могла понять Арабелла, даже с Франчесско-Риккардо говорила об этом, но тот тоже недоумевал…
А Карло Фаринелли никак не давали спокойно жить, наслаждаться семейным счастьем, нормально есть, и спать мысли о помосте, в голове юноши так и звучали слова Луиза: «…А то, что ты там будешь, я тебе обещаю, я уж об этом позабочусь!..», перед глазами в памяти всплывало зрелище высечения Роланде, и, конечно,  юноша боялся  такой участи, позора, всеобщего осуждения.
 …Опасения юного Ангелоподобного гения оперы подтвердились, когда он, окончив очередную репетицию, умылся, расчесал золотые локоны и направился к выходу, и тут в темном украшенном золотой лепниной коридоре Оперы Знати его сзади поймал за худенький локоток Георг Фридрих Гендель, болезненно заломил назад руку и властно прошипел:
— Мальчик мой, ты еще совсем молод, и, если не хочешь, чтобы мы с Луизом сломали тебе жизнь и карьеру, а мы вместе сможем загнать тебя на помост, должен принять мои условия и принести моему театру деньги. Ты надеешься на помощь Франчесско-Риккардо, но напрасно, он — не сторожевой пес, и не сможет вечно тебя охранять, ты не будешь всю жизнь спрятаться за спину старшего брата…
Почти тут же Гендель исчез через запасной ход, размахивая фиалковым плащом, а юноша потер руку и тихо мелодично застонал, понимая, что страх его обоснован, а проблемы будут намного серьезней, чем он ожидал, но предать Франчесско-Риккардо, который вложил в него океан заботы и братской любви, не мог. Почти круглыми сутками Карло Фаринелли только и думал, что о помосте, бесконечно накручивая себя,  и гоняя по бесконечному кругу одни и те же размышления:
«Ну, что же может сделать дядя Луиз, чтобы я оказался на помосте?  Тут так тяжело предугадать. Скорее всего, он попытается сорвать нам премьеру «Орфея»,  потому что у этой оперы сейчас такой ореол  самого грандиозного представления века и бурный ажиотаж, все, кажется, только об «Орфее» и говорят в свете, там точно соберётся пол-Италии в зале, иностранные почетные гости короля Иосифа, Луизу будет выгодно опозорить нас именно там. Но как он может это сделать? Не хватает у меня то ли ума, то ли жизненного опыта догадаться. А если не на премьере будет подвох, что ещё может придумать Луиз? Тоже непонятно.  Как же я устал от страха, от жизни напоказ, от неискреннего счастья и лжи! Но, говорят, надейся на лучшее, а приготовь всё на самое худшее. Что же может выйти, если я всё-таки окажусь на помосте? Нет, это слишком страшно, лучше даже не представлять, но и не думать о проблеме не получается, мне угрожали уже два раза…».
Зря юноша направил свои мысли в это русло, у страха глаза велики. Он как представил себя на помосте под розгами, нафантазировал, как он и рыдает, и подвывает, и вопит, так сильно кричит, и пощады простит, и как люди издеваются, смеются и освистывают его позор, потом это выливается в травлю в дворянском обществе, так юному гению оперы совсем тяжко стало. И, главное, теперь, всё это время он не может избавиться от этого кошмара о позоре на помосте, он ему ночами снится, от чего тот стал кричать ночью, днем  все силы забирает, из головы не выходит. И что делать, несчастный юноша не знает, теперь всегда взволнованный, чаще стал резко отвечать родным на их замечания, ночью, вместо того, чтобы спать, стал в саду гулять…
…А ночью сказочно красиво в саду, лунный свет серебристыми лучами играет на листьях темно-зеленого цвета, розы покрылись росой, как будто алмазами,  тихо,  птицы не поют, ветер не шумит, кругом запах виноградный. Посидит Карло Фаринелли в беседке, переждет ночь, подумает минорно о своей жизни, а потом ляжет к Арабелле, чтобы родные ничего не заподозрили…
Только такое поведение не могло не отражаться на жизни и работе, сначала юноша перестал играть с племянниками, обнимают Лео и Бенджамин любимого дядю, тащат ему воздушного змея и мушкетеров, зовут гулять и играть, а тот лишь кисло улыбнулся и промолвил:
— Любимые мои племяшки, давайте лучше в прятки поиграем…
Милые пухленькие смуглые мальчишки со смехом убежали прятаться, а Карло Фаринелли, пока дети думали, что дядя играет и с трудом ищет их, просто немного подремал на скамейке в саду, а затем быстро и без всякого старания нашел ребятню…
Следующей проблемой юного обаятельного Карло Фаринелли стало то, что его недосып сказался на работе, на опереточно-балетные танцы и сложнейшую вокальную акробатику с пассажами не хватало сил, и, конечно, Франчесско-Риккардо остался от этого явно не в восторге, нежное ласковое журение быстро сменилось раздраженными выговорами:
— Младшенький, братик любимый, мне очень жаль, но я опять вынужден отчитывать тебя, если твоя цель сорвать мне столь важную и ответственную для нас премьеру, то пока ты с этим успешно справляешься. Ты опаздываешь, у тебя много технических ошибок в пассажах, а уж о балетных движениях молчу, тренировать еще и тренироваться!
— Франчесско, я стараюсь, я все сделаю, что от меня зависит… — робко отвечал юноша под высокомерное хихиканье Жофрена Гордо и его любимой куртизанки Даниэллы, давних противников Фаринелли.
— Младшенький, — не унимался Франчесско-Риккардо, нервно теребя черные кудряшки от напряжения, — а давай ты просто начнешь высыпаться и хорошо кушать, тогда все сразу на свои места встанет! На твою худобу смотреть без слез невозможно! К врачу пора!
— Франчесско-Риккардо, а тебе пора бы научиться слушать не только себя! — все-таки тихо возмутился Карло Фаринелли, — И не надо на меня так смотреть, я не музыкальная шкатулка, а живой человек. Я иногда тоже могу неважно себя чувствовать, а если тебе от меня нужен лишь успех «Орфея», то вынужден огорчить, «музыкальная шкатулка» устала и сломалась!
В расстроенных чувствах Карло Фаринелли вышел в сад, а Даниэлла и Жофрен Гордо с едкими ухмылками произнесли:
— Да, не самая веселая картина! Мальчишка из последних сил пытается выполнить завышенные требования своего старшего брата, что ж, я думаю, его уже можно списывать со счетов, а, значит, думать, кто будет следующим лидером Оперы Знати после Фаринелли. А ты что думаешь, Даниэлла?
— Думаю, Жофрен, что у  тебя появились все шансы скоро занять место мальчишки, король Иосиф тоже недоволен Фаринелли…
Франчесско-Риккардо со злостью  швырнул ноты на клавесин и крикнул:
— Вы — стервятники, подбирающие остатки обеда льва! Даже не надейтесь, кризис пройдет, и опера опер «Орфей» пройдет с большим успехом, Карло в очередной раз докажет, что он — настоящий оперный король и гений, вам до него, как до звезды!
— Гений? — с надменностью произнес Жофрен, поправляя рукава тяжелого сценического костюма, — Быть, может, не спорю, да вот театр — это не только искусство, но и, как и любое денежное, дающее большой доход ремесло, жесткая конкуренция, не справляется — давай дорогу другим…
Франчесско-Риккардо же посидел в глубокой задумчивости, а потом вышел к младшему любимому братику на крыльцо театра и нежно сказал, приласкав:
— Младшенький мой Ангелочек, прости меня за все, просто пойми, что от этой премьеры зависит наша репутация. Да, я требователен к тебе, но я тебя очень нежно люблю, поэтому и строго спрашиваю с тебя. Как из самого маленького неуклюжего птенца вырастает самый красивый белоснежный голубь, так и из тебя получится оперная звезда и глава вашей с Арабеллой семьи…
В этот тяжелый период в жизни Карло Фаринелли появился еще один человек, который оказал на его жизнь и мировоззрение влияние, только на этот раз положительное, испанский король Филипп Добрый. Их знакомство никогда не состоялось бы, но пожилого короля Испании, положившего жизнь на благо страны, страшно мучила мигрень, после десяти лет беспросветной борьбы с этой жуткой болезнью к недугам могущественного и справедливого Филиппа Доброго стала донимать ипохондрия, любимому королю Испании сопереживала вся страна и дружественные короли. Как раз в это время Папа Римский прибыл с визитом в Испанию, где увиделся с пожилым королем, и, решив основные деловые вопросы, обратился к тому:
— Ваше католическое величество, есть у меня еще одно интересное предложение, не знаю, как вы отнесетесь к нему, но я бы на вашем месте очень хорошо обдумал мой рассказ, возможно, вам придется даже сейчас устроить себе незапланированную поездку в Италию. Дело в том, что я нашел решение вашей давней тяжелой проблемы, мигрени. У меня часто посещает мессы и участвует в таинствах католической церкви самый известный и богатый оперный певец Европы, Карло Броски по прозвищу божественный Фаринелли, я тоже являюсь большим почитателем его таланта, не сомневайтесь, его состояние нажито только честным трудом. Одной из его главных заслуг перед Италией стало то, что ему рукоплескал Париж, не смотря на политическую ненависть к итальянцам. Среди его рьяных фанатов ходит слух, что этот семнадцатилетний красивый юноша — Ангел, воплотившийся в человека, но это не так, он всего лишь обычный талантливый юноша. Я очень близко знаком с его семьей, они благочестивые христиане и представители древнего уважаемого дворянского рода, сейчас в силу неопытности ему помогает старший брат, придворный композитор Франчесско-Риккардо. Оба женаты на очаровательных набожных леди, у старшей пары двое маленьких детей. Зачем я это, собственно, рассказываю? Это юное непорочное добрейшее создание может вылечить вас, своим голосом он заставляет людей сходить с ума, бьет посуду, доводит до потери сознания и, вы будете удивлены, лечит некоторые заболевания, связанные с нервной системой. Так ему удалось вылечить от меланхолии и кошмаров французского короля Людовика, несколько раз он лечит головную и зубную боль. Это не слухи, а факты, подтвержденные врачами. Понимаю, ваше католическое величество, лечение музыкой не очень надежная, почти эфемерная теория, но, я вас умоляю, попробуйте. Это ваш последний шанс на выздоровление, я думаю, вы можете поехать в Италию и переговорить с юношей лично, король Иосиф обрадуется вам. Поверьте, Бог отметил этого милого гениального мальчика с огромным добрым сердцем, Фаринелли сможет вам помочь…
Король Филипп недовольно цокнул, задумался и ответил:
— Мдаа, ваше преосвященство, я не в восторге от данной идеи, мошенников у меня всегда хватало, что ж, я уже ничего не теряю, даже если юноша не сможет мне помочь..., а посмотреть на итальянца, которому удалось покорить Париж, хочется. Что он хочет? Денег? Титул герцога для себя и молодой супруги? Имение?
— Я не осведомлялся, ваше католическое величество, скажу только одно, он не возьмет награду, пока не появится результат лечения, пока все, кто просил лечение пением, в итоге остались довольны… — объяснил Папа Римский.
— Что ж, благородный жест с его стороны, совесть у молодого человека есть, ваше преосвященство, передайте, пожалуйста, его величеству Иосифу, что я скоро нанесу визит в Италию… — закончил разговор король Филипп.
Спустя несколько дней испанский король Филипп Добрый обедал с королем Иосифом, а развлекал их своим пением Карло Фаринелли. Маленькое представление, которое подготовили братья Броски для августейших особ, было фееричным, сложнейшие голосовые оперные пассажи сопровождались  грациозными танцами за белоснежной занавеской, так что зрителям было слышно пение и виден лишь танцующий загадочный теневой силуэт, словно это хрупкий хрустальный Ангел пел и летал по сцене или милый мотылек с голосом Ангела…
…И тут Фаринелли взял фальцет, и у Филиппа от счастья из глаз потекли слезы: вся боль улетучилась вместе с плохим настроением. Уже долгие десять лет Филипп не ощущал этой приятной легкости и ясности в голове…
Впервые за долгие годы пожилого могущественного короля Испании не обманули, надежда оправдалась и теперь Филипп был готов на все, лишь бы боль никогда не вернулась, а еще, чтобы юноша пел ему на ночь, чтобы ночью больше никогда не просыпаться со стонами адской боли и не плакать в подушку. Узнав о причине визита и слез, король Иосиф воскликнул:
—Конечно, с радостью сплавлю вам несносного мальчишку после премьеры оперы «Орфей», которая мне нужна для престижа Оперы Знати, если он согласится на ваши условия, тем более этот оскандаленный певец мне лично поднадоесть успел…
— Оскандаленный? — удивился Филипп, — Странно, его преосвященство описал мне синьора Фаринелли не только оперным гением, но и образцом морали…
Но ответа не последовало, потому что слуга привел к двум королевским особам Карло Фаринелли.  Златокудрый Ангелоподобный юноша в ярко-голубом кафтане-жюстокоре с нотной папкой в худеньких музыкальных ручках, сразу приглянулся королю Филиппу. «Милый мальчик, что ж ты смотришь на всех так робко и испугано, словно боишься осуждения, если ты оперная звезда и должен быть избалован восторгами? Что-то тут не сходится. Милый робкий малыш, неужели тебе уже семнадцать? Выглядит, будто он не аристократ, а замученный ребенок, неужели это он так божественно пел и танцевал за белыми воздушными тканями?».
А юноша подошел к королю Иосифу и с вежливым поклоном обратился:
— Мое почтение, ваше величество, вызывали меня?
— Глупый вопрос, конечно! — недовольно и высокомерно прикрикнул король Иосиф, — Тут, синьор Фаринелли, вами заинтересовался сам король Испании, его католическое величество, Филипп. И нечего так мило улыбаться, я давненько не верю вашей смазливой мордашечке, вам просто сегодня повезло!
Король Филипп заметил, как высокий и щупленький Карло Фаринелли смутился, расстроился и стал немножко сутулится, и поскорее поспешил ободрить юношу:
— Не расстраивайтесь, сеньор Карло Броски, я очень рад вас видеть, вы сегодня чудесно пели, мне очень понравилась опера «Царица Египта», вы молоды и хороши собой, как и ваш герой. Только костюм мне показалось, вам тяжеловат, вы мелковатый молодой человек…
Юноша приятно удивился такой приветливости и наблюдательности испанского пожилого короля, между ними возникло какое-то теплое родственное чувство симпатии, он улыбнулся Филиппу и ответил:
— Сердечно благодарю, ваше католическое величество, я рад, что вам понравилось,  а за тяжелый костюм старший брат  еще у меня сегодня получит взбучку, сколько я ему на этот костюм жаловался, нет же, не слушает меня. Мой старший брат, Франчесско-Риккардо Броски, придворный композитор, отвечавший за постановку данной оперы, в том числе и за костюмы, но вы первый человек, который это заметил, это так мило с вашей стороны…
— Да, — приветливо продолжил разговор король Филипп, — я очень внимательный человек, моя жена всегда ценила это качество. Я хотел поблагодарить вас, сейчас объясню за что. Дело в том, что десять лет я страдаю тяжелейшими мигренями, а последние несколько месяцев у меня было обострение, а ваше пение сняло полностью боль…
Пожилой король и Ангелоподобный юноша снова улыбнулись друг другу, внимательно разглядывая лицо собеседника, они определенно вызвали друг у друга сильную симпатию.
— Ваше католическое величество, я рад, что помог вам, но предупреждаю сразу, это эффект держится недолго, знаю по небольшому опыту лечения пением. Я не могу вылечить мигрень, но могу обезболить и свести к минимуму… — объяснил Карло Фаринелли с вежливым поклоном.
— Что ж, — с истинным королевским величием отвечал Филипп, —  в моей ситуации и это уже существенная помощь, надо будет подумать, что с данным открытием делать. А пока с вашего разрешения я буду приезжать на все ваши репетиции, в том числе и домашние…
— О, для меня это будет честью… — приятно удивился юноша.
— Только прошу, мой милый мальчик, не надо никаких пышных приемов и обедов в мою честь, я буду приезжать только на лечение пением. Вам кто-нибудь говорил, что вы безумно обаятельны? Расскажите немного о себе. У вас есть своя семья? Просто одна сорока принесла мне на хвосте, что вы уже женатый синьор, но я вижу, что выглядите вы как прелестное дитя… — искренне заинтересовался король Филипп.
— Да, не знаю, кого уж вы имели в виду под «сорокой», но вам сказали правду, я недавно женился на очаровательной леди, своей ровеснице, и у нас с супругой будет малыш. — Начал рассказ Карло Фаринелли, и тут король Иосиф посмотрел на него таким испепеляющим ненавидящим взглядом, что юноша с испугом инстинктивно прижал большую нотную папку к низу живота, а потом с заиканиями и растерянным личиком продолжил, — Ну,… у брата своя семья, жена и двое сыновей…
— О, какой вы у нас скороспелый мальчик! — произнес король Филипп, приподняв седую бровь, — Должно быть, жена редкая красавица подстать такому Ангелу, как вы?
— О, поверьте, она леди достойная восхищения, яркая, запоминающаяся, интересная личность, я давно влюблен в нее, я думаю, вы, ваше католическое величество, с ней еще познакомитесь… — ответил искренно Фаринелли, почему-то у Филиппа от осознания, что еще на земле остались по-настоящему влюбленнее люди, стало светло на душе.
—  С радостью! Не грустите, милый друг, я вижу, что вы расстроены нелюбезностью короля Иосифа, хотя по мне, так вы более чем заслуживаете похвалу…
На этой ноте закончилась их первая встреча, но вторая не заставила себя долго ждать, ведь король Филипп приехал на репетицию Карло Фаринелли в имение семьи Броски и долго с наслаждением внимал пению Ангелоподобного юноши в нежном розарии, ему нравилось наблюдать гармонию юного гения и солнечной итальянской природы. Когда же тот взял паузу для отдыха, Филипп Добрый начал разговор:
— Доброе утро, синьор Карло, можно мне соприсутствовать на репетиции?
— Мое почтение, ваше величество, конечно, можно... — приветливо поспешил ответить юноша.
Тут король Филипп не выдержал и все-таки высказал свою сокровенную мысль вслух:
— Вы такой необычно красивый и грустный,… «тоскливый Ангел», не хотите поведать причину?
Юноша тяжело вздохнул и тихо со стоном изрек:
— Есть такое дело, грущу немножко, а вот поведать причину не могу, приходится смолчать и разгребать все проблемы самому…
Король Филипп Добрый снова с недоверием повел седой бровью и вымолвил:
— Но ведь это тяжело, все проблемы решать самому! Родные, я надеюсь, в курсе? Быть может, нужна помощь? Я ваш должник, и, готов помогать…
— Ой, что вы,  пока нет,  и не надо никому знать! — испуганно затараторил юноша, — Это семейная тайна. Да, и с родными, если нужно будет, я сам объяснюсь. А вы своеобразный человек…
— Своеобразный? В хорошем смысле или плохом? — с улыбкой уточнил король Филипп.
— Ваше католическое величество, конечно, в хорошем. Просто вы такой внимательный человек, что мне даже непривычно и неловко. Вы мудрый скромный человек, даже слишком добрый для короля такой могущественной страны…
— Мой милый мальчик, именно умение быть чутким и внимательным сделали меня самым уважаемым королем в Европе, несмотря на мою тяжелую болезнь… — задумчиво протянул король Филипп, а потом спросил, — А сколько еще будет длиться репетиция?
— Четыре часа, — последовал робкий ответ от Карло Фаринелли, — Франчесско-Риккардо разговаривал с королем Иосифом, и на эту у нас всего две недели, это не только требование его величества, но и наше пожелание.  Эта премьера очень важна для нашей карьеры и репутации, вот так они вдвоем решили, а мне теперь нужно не подвести всех, ведь я в главной роли…
— Милый, хороший мой мальчик, такую большую премьеру всего за две недели?! — возмутился король Филипп, — Изнурительные репетиции по четыре часа?! Зачем?! Нельзя так репетировать на износ, ты же себя совсем загонишь! Вон, бедный, как похудел, совсем на цаплю стал похож…
— Франчесско-Риккардо и его жена тоже меня за это журят, а я и не замечаю…, аппетита нет… — со вздохом протянул юноша.
— Что ж ты так слушаешь его беспрекословно, ведь ты уже совершеннолетний женатый человек, хватит жить с оглядкой на брата, ты должен научиться сам о себе заботится, в том числе и, чтобы нагрузка была тебе по силам.  И хорошо питаться нужно не для того, чтоб тебя журить перестали, а просто потому что это забота о здоровье! — изрек пожилой испанский король.
— Люблю его по-родственному, вот и слушаю, а на работе он мне «начальник» — смешно передразнил Карло брата, а Филипп не выдержал и громко искренно рассмеялся, — … замучил…, никого, кроме себя не видит и не слышит…
— Что ж, мой мальчик, не обижайся на него, ты еще в том нежном возрасте, когда молодые люди, вне зависимости, создали ли они свою семью или еще не успели, все равно привязаны к старшим. Я думаю, что он чрезмерно волнуется за тебя, поэтому пока принимает все решения сам. Хорошо у вас,… красиво, уютно, усадьба небольшая, без излишеств, но со вкусом, чем-то напоминает нарядный кукольный домик, сад маленький, но ухоженный… — задумчиво протянул Филипп
— Благодарю вас, ваше католическое величество, мне очень приятно это слышать… — ответил с кроткой улыбкой Карло Фаринелли.
— Мой «кусочек милоты», тебе так идет улыбка, улыбайся чаще… — как-то само, абсолютно искренно вырвалось у короля Филиппа.
— Ваше католическое величество, вы, как по-настоящему мудрый человек, думаю, понимаете, в жизни случаются не только розы, но и шипы, не только взлеты, но и падения, и это естественно, не надо бояться трудностей, надо их преодолевать.  Вы тоже не выглядите абсолютно счастливым человеком… — тихо ответил юноша.
— Что же, здоровый нищий счастливее больного короля. Старинная поговорка, в правоте которой я убедился не раз на себе. Я очень рад, что боль значительно уменьшилась в последние дни, я сегодня впервые спал спокойно, без боли, крепко, как ребенок, меня нисколько не тошнило, не снились кошмары. Я бесконечно искренно благодарен тебе, что отдохнул и насладился крепким сном… — с величием короля промолвил Филипп, а юноша, вспомнил свой ночной кошмар о помосте, сглотнул  комок слез в горле и подумал: «Мучиться бессонницей десять лет и при этом оставаться таким добрым внимательным человеком, и при этом еще успешно справляться с управлением страной, да король Филипп великий святой! У меня вторая неделя ночных кошмаров и бессонницы, а я уже расклеился, чувствую себя настоящим слабаком и тряпкой. Эх, как хочется выспаться без кошмаров о помосте…».
— Рад за вас, ваше католическое величество, только предупреждаю, что эффект будет держаться недолго, где-то неделю, или нужно слушать пение регулярно, лучше бы каждый день… — прошептал Карло Фаринелли, мысленно продолжая решать проблемы с помостом.
— Ох, — простонал пожилой испанский король, — милый мой друг, я сначала скептически относился к лечению пением, но после того, как впервые за долгие годы насладился крепким здоровым сном, готов на все, лишь бы не больше не страдать. Жаль, что государственные дела не дают мне уделять лечению нужное количество времени, ведь скоро  я уеду в Испанию…
Тут король Филипп приподнял седую бровь, наблюдая забавнейшую сцену, ведь, чтобы выучить следующую часть оперы, Карло Фаринелли вытащил из дома в сад пюпитр, причем он его не нес, а из-за тяжести волочил по земле, словно муравей большую ветку, на что пожилой испанский король сказал:
— Бедный, ты как этот пюпитр волочишь по земле, надорвешься! Ты ж такой мелкий мальчуган,  пюпитр тяжелый! Старшему брату лень тебе с пюпитром помочь? Так слугу бы позвал…
— Нет, не лень, — протянул неохотно Карло, — просто я не хочу его беспрестанно о чем-то просить, я взрослый самостоятельный человек, которому уже исполнилось семнадцать лет, справлюсь без него, чтобы он не критиковал меня бесконечно!
— Что еще раз доказывает, что ты еще не взрослый и не самостоятельный человек, а еще отрок, — по-доброму рассмеялся король Филипп, — потому что взрослый человек умеет принимать чужую помощь, когда это необходимо. Ведь такая тяжелая железка, а ты хрупкий, как веточка, нет, все равно сам упирается! Так ведет себя только отрок, который тщетно пытается доказать старшим, что уже является взрослым и может справиться без них, но не взрослый человек...
— Хм, — мелодично протянул юноша, — никогда об этом не задумывался…
— Пора бы, мой мальчик, ты становишься старше, у тебя уже своя семья, и тебе нужно повзрослеть и занять свое место в «кругу жизни». — Ответил величественно король Филипп, — Все люди на этой грешной земле разные, но есть определенное сходство, все сначала рождаются, учатся жить, взрослеют, а потом находят свое предназначение, свое место в «кругу жизни», ведь Господом Богом мы все задуманы для определенной миссии. Я, например, — чтобы править своей страной, в юности я был очень неуверенным в себе болезненным отроком, никто не верил, что я стану королем, боялись окончательного краха для небогатой страны, но моя мама и я верили, что быть королем — это мое предназначение свыше, и в итоге ее молитвами я сделал из небольшой Европейской страны мощную державу. Да, моя болезнь гнула меня к земле, но с молитвенной поддержкой матери я продолжал исполнять свой долг перед страной, веря в предназначение, теперь Испания процветающая успешная страна, а я, мой «тоскливый Ангел», встретил тебя. Мой мальчик, твоя очередь занять свое место в «кругу жизни»…
Карло Фаринелли задумчиво поморщил ровный греческий носик, поправил длинные золотые локоны, постоял, отвернувшись от Филиппа, обдумывая его слова, а потом ответил:
— Да,…  интересно. Знаете, я раньше не сомневался в своем предназначении петь, мне с детства все внушали, что это моя обязанность, мне нравилось радовать людей, дарить окружающим праздник, но в последнее время определенные трудности поколебали мою уверенность в своей правоте, я не уверен, что на правильном месте в этом «кругу жизни». Дело в том, что раньше я в принципе мало о чем задумывался, просто выполнял старательно  то, что велели мне старшие и получал похвалы за талант и трудолюбие, но недавно все изменилось…, жизненные проблемы вылились в творческий кризис, и сейчас у меня все из рук валится, вот я и…, ой…
Филипп посмотрел на испуганное побелевшее личико Карло Фаринелли и взволнованно спросил:
—Что случилось, мой милый друг?
— Кажется, я вчера потерял важные нотные листы, а второй экземпляр только у Франчесско-Риккардо, — стыдливо опустив голову, пояснил Фаринелли, — все, вот теперь я капитально встрял, что я буду говорить в свое оправдание сейчас, не знаю,… ух, ладно,…, Франчесско, выгляни на пять минут…
Тут в одном из окон на первом этаже из-за шелковой нарядной портьеры выглянул Франчесско-Риккардо с возгласом:
— Младшенький, Ангелочек мой, что такое?
Карло Фаринелли обаятельно и робко улыбнулся и вымолвил таким уж виноватым, извиняющимся тоном, что у Филиппа сердце защемило:
— Ты говорил, что у тебя есть второй экземпляр партитуры…, э-э, ты, братушка, только не ругайся, но я где-то потерял партитуру, … и это честно случилось в последний раз…
Франчесско-Риккардо вышел на крыльцо раскрасневшимся и прикрикнул:
— Так, младшенький свинтух, я тебя сколько раз учил, что нельзя быть таким рассеянным?! Что за безответственность?! Ей-богу, такого оболтуса поискать надо!!! Вот, держи, экземпляр, а в следующий раз я отправлю тебя искать старый! Я тебя очень люблю по-отечески, но ты не должен пользоваться этим и очаровывать своим Ангельским видом, не маленький ребенок, а взрослый человек, должен быть внимательней…
После чего юноша все же получил заветную папку со вторым экземпляром партитуры.
— Фу-у-ух, пронесло! Ура, отделавшись легким испугом и званием «свинтуха», можно продолжить репетицию…
— Ничего себе «пронесло»! — неприятно удивился король Филипп, — Милый друг, не расстраивайтесь, и больше не позволяйте ему так унизительно вас отчитывать за сущие мелочи и кричать, мне так тебя жалко…
— Ваше католическое величество, а что он должен делать, если я и, правда, виноват? Я бы не стал просить второй экземпляр, да ведь кто из артистов нашел, не отдаст, из вредности, чтобы мне от Франчесско попало, а, может, и стащили, а я не заметил…, хочешь быть в фаворе — терпи конкуренцию… — объяснил повеселевший Карло Фаринелли. — Если честно, я уже так устал от конкуренции, мое пение всегда нравилось королю Иосифу, а теперь у нас с Франчесско-Риккардо планируется премьера «Орфея», вот и вредят мне всячески, особенно Жофрен Гордо, мой первый завистник. На мне сейчас колоссальная ответственность, от этой премьеры зависит моя репутация, я виноват, что опять обдумывал свои проблемы, и проворонил партитуру…
— Мальчик мой, а ты не думал о переезде? Конечно, пока ты не прославишь Оперу Знати на «Орфее», тебя король Иосиф вряд ли куда-то отпустит, но потом, если премьера пройдет успешно, быть может, я бы пригласил тебя в Испанию на очень выгодных условиях… — промолвил Филипп и протянул исписанную бумагу, — это, мой тоскливый Ангел, контракт, очень выгодный для тебя. Почитай, подумай, я тебя не тороплю, ты мне действительно помог, а я в долгу никогда не остаюсь, ты — мой последний шанс на новую жизнь. Пожалуйста, — тут король Филипп не выдержал и прослезился, — приезжай ко мне в Испанию, дай мне возможность жить без боли. А пока все же позови Франчесско-Риккардо…
Юноша позвал старшего брата, Франчесско вежливо поклонился королю и, растянув пухлые смуглые губы в искреннюю улыбку, спросил:
— Ваше католическое величество, я к вашим услугам. Так что вы хотели мне сказать?
— Синьор Франчесско-Риккардо, милейший друг, извинитесь перед братом и больше не кричите на него. Вы и сами знаете, что он старается, делает все, что от него зависит, не стоит предавать значение таким мелочам, тем более не стоит кричать… — произнес Филипп Добрый.
— Ладно! — Сразу же согласился Франчесско и обратился к юноше — Извини, младшенький, душа моя, нервы уже не выдержали…
Братья обнялись, после чего у этой маленькой истории получилось приятное послевкусие. Карло Фаринелли тогда отнесся к контракту без эмоций, ведь мысли о помосте не давали юноше спокойной жизни, но вот душевное тепло Филиппа притягивало его, и они часто беседовали о жизни после репетиций, а еще пожилой король Испании оберегал юного друга от нападок Жофрена Гордо и Даниэллы. Наконец, юноше надоело мучиться, и тогда Карло Фаринелли решил мысленно для себя: « Что же мне делать? Наверное, лучшее, что я могу сейчас сделать, это поговорить со своими родными честно, мне нужно собраться с мужеством признаться им в том, как я опозорюсь, как стыдно и малодушно поведу себя, если всё-таки окажусь на помосте, и попросить у них за такой позор прощения заранее. Конечно, я знаю, что они не разлюбят, не оставят меня, но может очень нехороший осадок остаться, если меня вдруг арестуют, и приговорят к высечению, они будут предполагать примерно одно, ведь перед дядей я тогда смело так себя повёл, характер проявил, а выйдет такой позор. Так что будет лучше, если я признаюсь в своих недостатках и попрошу прощения заранее, так я буду чувствовать себя увереннее, ведь буду знать, что есть люди, которые поймут и не бросят, если после помоста начнется травля…».
Принять решение было легко, а вот выполнить! Несколько дней собирался Карло с духом начать разговор, очень переживал, а в тот день уже была назначена генеральная репетиция премьеры! После генеральной репетиции два дня выходных на отдых артистам после стольких дней репетиций, и всё, сама премьера, и Фаринелли решился, что поговорит с родными сегодня, на всякий случай, до «Орфея»…
На генеральной репетиции в роскошном позолоченном мраморном, украшенном бархатом и парчой зале Франчесско-Риккардо сидел за расписным дорогим клавесином и, перебирая клавиши крупными загорелыми руками, и командовал:
— Так, младшенький,  Ангелочек мой, бери высокий фальцет, так, чтобы уши резало, теперь снижай голос нежно, мелодично, затем встаёшь на одно колено, следующие строчки поёшь контро-сопрано, так, младшенький, я сказал контро-сопрано, вот, теперь правильно, а теперь просто громко, как раскаты грома…
Франчесско-Риккардо наблюдал за младшим братом: вроде и поёт бесподобно, как всегда, и актёрская игра на высоте, только вот вид у юноши был невесёлый…
Бывалый композитор тяжело вздохнул, положил руку с перстнем на расписной клавесин и промолвил:
— Ладно,  генеральная репетиция окончена, и так понятно, что споёшь ты идеально, и зрители снова будут в экстазе, да и Жофрен с Даниэллой к премьере готовы. Только, младшенький мой братик, не делай такое грустное лицо, ты не Гамлета, а Орфея играешь, и танцевать как-то активней надо…
Карло же посмотрел на старшего брата нерадостным трогательным виноватым взглядом  своих огромных небесно-лазурных очей, словно уже одним этим взглядом просил прощения и защиты, помощи, и ответил:
— Франчесско-Риккардо, брат, я хочу позвать вас с Арабеллой в беседку,  когда мы сейчас будем у себя в усадьбе, мне нужно поговорить с вами так чтобы нас не слышали, этот разговор должен остаться семейной тайной…
Франчесско-Риккардо даже  обрадовался таким словам: наконец-то его младшенький братик объяснит, что же его мучает, причину это резкого болезненного похудения, бледности, слабости и отсутствия настроения, и можно будет как-то помочь ему. Скоро все трое сидели в  изящной беседке, окруженной кипарисами, в приусадебном саду за чаем с конфетами. Карло Фаринелли почему-то стыдливо отвёл взгляд  в сторону, сидел с виноватым смущенным  видом,  не притрагиваясь к конфетам и чаю.  Арабелла и Франчесско-Риккардо с волнением ждали, что же юноша хочет сказать…
— Любимый, что случилось?  О чём ты хотел поговорить? — с милой заботливостью спросила Арабелла.
— Младшенький братик, что такое? Тебе нужна помощь? — ласково погладив младшего любимого братика по золотой макушке, вторил леди Франчесско-Риккардо.
— Знаете, мои близкие, — начал разговор Карло Фаринелли, — Я… хотел заранее попросить у вас прощения, сейчас объясню за что. Дело в том, что после последнего разговора с дядей Луизом меня не покидает мысль о помосте, я уже не зарекаюсь от приговора, настолько уверенно он сказал, что позаботится о том, чтобы я там оказался. Конечно, понятно, что Луиз не просто слова на ветер бросал, он будет что-то предпринимать для своей цели, а еще ему будет помогать синьор Гендель, в смекалке ему тоже не откажешь. А что, тут и предугадать трудно, потому что с этим злосчастным документом они что угодно вытворят, отнимать документ бесполезно, потому что Луиз врача знает.  Возможно,  они попытаются сорвать нам премьеру «Орфея»,  потому что им будет выгодно это.  Вокруг этой оперы создалась слава величайшего представления, возле неё невыносимо бурный ажиотаж, там точно соберётся пол-Италии в зале, очень большая огласка получится, если мы там опозоримся, для нас просто катастрофически важно, чтобы все прошло идеально. Но как они могут это сделать? Я как-то и не представляю. А если, не представление сорвать, что ещё может придумать Луиз? А синьор Георг Фридрих Гендель? Тоже непонятно, он наш давний соперник в искусстве, но мы мало знаем о нем, как о человеке, в том числе, на какую подлость он способен, если у него знакомые в нашем театре, которые могут им помогать. Но, когда он говорил, создалось такое впечатление, что Луиз уже знал, что будет делать для своей цели, слишком он был уверен в успехе.  И мы не знаем, что из этого получится,  но я хотел признаться вам, что, если что-то пойдёт не так, и я всё-таки окажусь на помосте, я поведу себя  далеко немужественно.  А, если честно сознаваться, то это будет совершенный позор, и с рыданиями в три ручья, и криками, воплями и просьбами о пощаде.  Если такой зрелый мужественный человек, как Роланде, так тяжело перенёс испытание, что уж я там буду делать? Опозорюсь, как шут, наверное. И я хотел попросить у вас за этот позор прощение заранее. Простите меня, не осуждайте, пожалуйста, мне очень дорого ваше мнение, поддержка, , мне очень важно знать, что вы не отвернетесь от меня после такого позора, что поддержите меня, если все будут насмехаться и презирать…
Фаринелли кончил объяснение, побледнел, зажмурился и отвернулся, взмахнув своими блондинистыми золотистыми длинными локонами, понятно было, что для признания своего недостатка ему нужно было проявить силу духа.
— Милый, что же ты просишь прощение за такие вещи! Конечно, понятно, что помост — это и очень больно, и страшно, унизительно, что там… сложно вести себя по-другому, тебе не надо нас стыдится. И ты слишком плохо думаешь о нас, если считаешь, что мы можем в такую тяжёлую для тебя минуту осудить, посмеяться или как-то плохо подумать о тебе! Наоборот! Мы же тебя так любим, и ты столько любви и внимания проявил ко всем нам, мы же твои родные, ты можешь рассчитывать на нас в любом случае!  Мы не только не осудим, а будем твоей поддержкой,  проявим всю свою любовь и заботу, лишь бы ты как можно легче пережил это испытание, лишь бы тебя нам отдали после наказания живым, а мы бы всю свою заботу и любовь проявим, лишь бы тебе легче было, вылечим тебя своей любовью. Как бы ты там себя не повёл, как бы ты там не опозорился, наше мнение о тебе в худшую сторону в такой ситуации не может измениться, для нас ты всё равно будешь самый лучший и самый любимый! Я же тебя люблю и готова быть рядом не только во время удачи, но и несчастий, мое сердечко принадлежит лишь тебе, и, поверь, помост не сможет это изменить… — с нежным поцелуем поспешила ободрить супруга Арабелла.
Франчесско-Риккардо взял младшего братика за хрупкую ручку, по-отечески поцеловал в лобик пухлыми смуглыми губами и сказал:
—Конечно, я подписываюсь под каждым словом Арабеллы. И вообще, младшенький, братик милый, ты с чего так уверен, что окажешься на помосте? Ты с чего взял эту мысль? И почему ты должен отбывать наказание, если обманывал я? Если у Луиза и сеньора Генделя получится подставить нас, то на помост пойду я, причем это будет справедливо. Ты сам узнал недавно и не должен отвечать за мою вину…
— Но дядя Луиз в последний раз сказал… — хотел объяснить свои опасения юноша, но Франчесско-Риккардо ласково и забавно передразнил братика, — «Дядя Луиз, дядя Луиз…», ты, почему заладил-то, младшенький, братушка? Что он ещё он может сделать? Показывать этот документ о кастрации всяким сильным мира сего? Ну, хорошо, королю Иосифу он документ уже показал, мы вышли из ситуации благодаря Арабелле. Кто выше короля? Только Папа Римский. Если хочет Луиз, пусть едет, показывает этот документ, нам никакой опасности в этом нет. Папа Римский прекрасно всё о нас знает, кастрация для него не тайна, и при этом любит нас, так что нам же лучше ещё получится, он его приструнит, припугнёт, чтобы тот перестал кругом таскать документ. Да и синьор Гендель вряд ли чем-то Луизу может помочь, у него для этого нет ни денег, ни связей.  Так что даже выкинь эти мысли из головы, младшенький милый братик, нет никакой опасности! Ты просто, как все творческие личности и гении, утончённый и впечатлительный, напрасно испугался их угроз. Лучше давай, отдыхай со всей своей семьёй свободные дни, чтобы на премьере мне блистал! Не бойся, если я самонадеянно просчитался, то судить будут меня, а не тебя, ты ни в чем не виновен, я докажу свою вину, и все у тебя будет хорошо…
После этого Франчесско-Риккардо  и Арабелла заботливо обняли юношу и изрекли:
— И  не вздумай переживать и накручивать так себя, даже если мы сейчас что-то не продумали, не учли, и твои опасения сбудутся, мы всю заботу и любовь проявим, лишь бы тебе легче было. Как бы ты там себя не повёл, как бы ты там не опозорился, наше мнение о тебе в худшую сторону в такой ситуации не может измениться, для нас ты всё равно будешь самый лучший, самый любимый, главный человек в нашей жизни!
Карло Фаринелли с ребячливым  задором лучезарно улыбнулся родным и промолвил:
— Я искренно благодарен вам за настоящее понимание и поддержку, спасибо вам…
Франчесско-Риккардо с натянутой искусственной улыбкой встал и пошёл в усадьбу, оставив юного гения оперы с Арабеллой за их любимыми невинными ласками и поцелуями, но на душе у мужчины было тяжело, гремела настоящая гроза.  Он сел рядом с портретом Сальваторе и стал думать: «Он ведь переживает, нервничает, это нам не на руку, нам нужно, чтобы он выступил, как всегда, блестяще. Ох, отец, ну почему ты тогда не остановил меня? Почему так рано ушёл? Если бы ты был жив, ты бы обязательно дал мудрый совет, а мне ничего умного в голову не приходит, кроме как костерить себя за то, что мой любимый младшенький братик страдает из-за моих ошибок…».
Два свободных выходных дня прошли, как чудесная сказка. Они всей семьёй весело прогулялись на ярмарку, Карло Фаринелли поиграл с любимыми племянниками, Лео и Бенджамином, побеседовал с братом по душам,  очень романтично и галантно провёл время с Арабеллой за их милыми ласками, «сладкими поцелуйчиками» со сливочками и клубничками, серенадами, стихами о любви и комплиментами. Карло Фаринелли, конечно стал намного веселее, но нельзя сказать что у всех напряжение прошло окончательно без следа, оно лишь снова затаилось…
Наконец, настал день премьеры «Орфея», Карло проснулся очень рано, встал, не разбудив Арабеллу, которая с улыбкой спала в его объятьях, умылся, оделся и пошёл распеваться в сад, песня, минорная и прекрасная, так и лилась по саду, словно небесная твердь и гордые птицы подхватывали его пассажи.
«Да, — подумал для себя юноша, — сегодня важный день, когда решиться моя дальнейшая судьба. Все в Божьей воле, как когда-то учил нас с Франчесско-Риккардо отец, Сальваторе. Как же по нему скучаю! Боже, дай знак, что Ты со мной, я так волнуюсь! Никогда раньше так не нервничал перед премьерой, всегда любил петь, любил публику, стремился угодить зрителям, а тут так и хочется выпить горячего шоколада, свернуться клубком под уютным одеялом, зашторить балдахин и никуда не ехать. Как же я сильно хочу спать, надеюсь, со стороны это незаметно, а то что-то Франчесско-Риккардо на меня косо смотрит. Осатанел уже от музыки и из меня все силы выжал. Сегодня все должно пройти идеально, любая ошибка может стать роковой! Надеюсь, я не покажу свой страх и не испорчу долгожданный триумф…».
Юноша  долго распевался под советы Франчесско-Риккардо, а потом вся семья собралась за столом покушать, дворецкий Стефаний подавал блюда…
— Благодарю, Стефаний, мне сегодня ничего не подавать, даже десерт…— тихо произнёс слуге юноша.
— Так, младшенький Ангелочек мой, — стал мягко журить Франчесско-Риккардо, — Едешь выступать на голодный желудок? Что за привычка? А если в обморок упадешь?!
— Как же ты меня замучил ворчанием и бесконечным контролем! Кушать не могу, нервничаю, да и пора уже ехать… — ответил Карло Фаринелли, и все трое сели в карету.
В театре долго наряжали и гримировали Фаринелли, его сценический образ был образцом роскоши. Шикарная украшенная кружевами и чудесной вышивкой из оранжевых роз рубашка, длинная богато расшитая  драгоценными камнями сиреневая мантия,  золотая  застёжка для этой мантии поражали своей красотой, а дополняли всё ажурная золотая маска с яркими перьями и лира…
— Младшенький, Ангелочек мой, сегодня наш день, именно сегодня мы прославим семью Броски, наша карьера обретет второе дыхание, отец будет там, в Эдеме, гордиться нами… — радостно щебетал Франчесско-Риккардо, эмоционально размахивая пуховкой и пудреницей.
…А Фаринелли не слышал старшего брата, не замечал ненавистной пуховки и шикарного костюма, снова прокручивая мысли о помосте и Роланде, счастливых выходных, короле Филиппе Добром, Луизе и Генделе, о том, как сначала после свадьбы он чувствовал подъем сил и радость. Все хорошее и плохое в его жизни смешалось в одну странную кашу…
И, вот, премьера ещё не началась,  парчовый шикарный занавес закрыт, но за ним всё готово к началу представления: артисты в сценических костюмах, сказочные декорации, а конферансье стоял впереди занавеса и пафосно объявлял:
— Дамы и господа, сегодня вы увидите не просто прекрасную оперу, а самое грандиозное  представление нашего века, неземной красоты впечатляющую  «оперу опер»  «Орфей».  Ничего более сказочно красивого,  мощного, восхитительного никогда не видели! В роли Эвредики — Даниэлла Росси, в роли Аида —  Жофрен Гордо, а в главной роли ваш любимец — бесподобный, великолепный божественный Фаринелли!!!
А театральный зал, который поражал своей роскошью, обилием золотой лепнины, красотой мраморных стен, золотыми подсвечниками и люстрами с хрусталями,  зеркалами в золотых рамах,  бархатными креслами,   парчовыми портьерами на окнах, был исполинского размера и весь забит зрителями. Там негде было яблоку упасть, многие, кому не хватило сидений, стояли внизу битком, наступая друг другу на ноги, многие толпились на улице.
Пока конферансье восхвалял предстоящую оперу, в этой ужасной, из-за количества свеч, духоте дамы  поправляли пудру на лицах, плечах  и причёсках и обсуждали шёпотом наряды всех дам в театре, дошли, конечно, и до Арабеллы.
— Ой, дамы, посмотрите только на леди Арабеллу Броски, она, как всегда, лучше всех, прямо завидно, что у неё такой щедрый и любящий муж, не жалеет на неё столько денег и внимания! Она просто бесподобна сегодня: это невероятно пышное такого приятного цвета тёмной охры со вставками оранжевого атласа, богато украшенное кружевами, расшитое жемчугом платье и, оригинальное колье на шее и  изысканная высокая причёска с жемчугом и розами как на платье! Она сегодня красивее самой королевы!
— Я тоже, мадам,  считаю, что леди Арабелла сегодня на высоте…
Арабелла и Франчесско-Риккардо сидели в первом ряду и с лёгким волнением, учащённым сердцебиением ждали начала представления…
… Вдруг лёгкий шёпот в исполинском роскошном зале, в котором бесчисленное количество зрителей не оставили свободного места даже в проходах, сменился неприятным гулом  недовольства.  И этот гул недовольства  быстро перерастал в какой-то резкий звук разъярённости и взбешенного гнева.  Арабелла и Франчесско-Риккардо с недоумением и опаской повернулись к зрительному залу, увидеть, что же вызвало такую ярость у людей, и, когда увидели, то бедная Арабелла уронила веер и, закрыв глаза, схватилась за сердце, а Франчесско-Риккардо, красный и напуганный, схватился за голову, нервно теребя свои черные кудряшки. В зале происходило худшее, что только могло случиться: Луиз всем зрителям  передавал документ о кастрации! Сначала в лоджии самых богатых и знатных, а оттуда документ пошёл по рядам балконов, партера, вниз, где люди просто стояли, в проходы, где тоже стояли те зрители, кому не хватило кресла. Пока конферансье произносил пафосные речи, документ увидели вся публика в зале, и кругом стоял гул ярости, люди враждебно жестикулировали, переговаривались с обозлёнными лицами, иногда, когда они повышали голос, можно было услышать отдельные слова и фразы:
— Кастрат! Вы видели это?!
— Кастрат!!! Пять лет обмана, наживы!!!
— А мы-то! Мы-то! Такие деньги! Восторги! Чуть ли не Ангелом считали!!!
— На помост за такое!!! Только на помост!!!
Луиз, кончив своё дело с документом, с высокомерным самолюбованием  поспешил ретироваться, а Гендель, что потягивал шампанское в ложе, ухмыльнулся и помахал Луизу рукой в знак приветствия. Толпа, а теперь вся эта благородная публика напоминала не утончённую знать, а, скорее какую-то непонятную неадекватную  опасную, как стая собак, разъярённую толпу, продолжала возмущаться. Франчесско-Риккардо сидел, взявшись за голову, и мысленно бранил себя самыми последними словами: «Что я натворил?!! Ну, ведь младшенький братик мой ведь головастый у нас, ну ведь говорил мне, что может Луиз сделать что-то на премьере, нет, я ж, как упрямый баран, сам спокоен был, рассчитывал на невероятный успех, и его успокоил, мол, он просто впечатлительный, «никакой опасности нет»!!! Ну, ведь можно было что-то придумать вместе, если бы я так легкомысленно не отмахнулся! А что теперь-то делать?! Если бы хотя бы знали, что Луиз сегодня в театр пришёл с документом, можно было отменить представление, сказать, что артист заболел и вернуть просто деньги за билеты, и всё, не было бы проблем. А сейчас и это нельзя сделать, моему младшенькому Ангелочку придётся как-то петь под вопли этой толпы…».
Франчесско-Риккардо соскочил со своего кресла и шепнул Арабелле:
— Ой, что сейчас будет!.. Христос-Искупитель, помилуй нас всех, мало не покажется. Арабелла, побудь здесь, не привлекай к себе внимания, чтобы тебя не обидели, а я пошёл за кулисы, встану поближе к сцене, чтобы быть ближе к нему и, если что, помочь. Помощь ему сейчас, скорее всего, понадобится…
Франчесско-Риккардо только расположился удобно за парчовой кулисой, когда занавес подняли, и в зале воцарилась полная  свинцовая тяжелая тишина.  Скорее всего, люди приготовились излить свой гнев на предмет нынешней ненависти, бывшего обожания, Карло Фаринелли…
Юный ангельски прекрасный Фаринелли, ничего не подозревая, с широким жестом  хрупких ручек вышел вперёд, держа в руках лиру, а драгоценная сиреневая мантия царственно легла за ним.  Лишь немного  юноша замедлил, в тишине, ожидая, что сейчас вступит оркестр, раздадутся аплодисменты и можно будет начать…
Вдруг зал резко разразился  бурными яростными криками:
—Фаринелли — кастрат!!! Фаринелли — кастрат!!! Кто не видел документ?!
— Да этот документ о кастрации здесь все видели!!! Его, наверное, весь Рим тут увидел!!!
— Да что Рим, тут этот документ вся Италия, если не больше, видела!!! Это пять лет!!! Пять лет он пудрил на мозги, вешал лапшу на уши, что такой великий феномен, гений, дар Божий,  чуть ли ни Ангел во плоти, а, оказалось, что он просто кастрат!!!
— А мы восхищались,  возносили его, как великое дарование, мы такие бешеные деньги переплачивали за билеты!!! Пение кастрата и трети не стоит того, сколько мы платили за пение Фаринелли!!! Обманщик!!! Обманывал просто, чтобы нажиться!!!
— Да на помост высечь его за это!!! На помост, как Роланде, чтобы не повадно было!!! Наказать на помосте розгами!!!
И по залу пошли крики:
— На помост!!! На помост!!!
В душе у Фаринелли всё похолодело от ужаса, и сам, казалось, немного посинел, заметался по сцене в страхе с этой прекрасной сиреневой мантией, как чудесная раненая птичка в ловушке, а в огромных перепуганных небесно-голубых очах застыли слёзы…
Чуть-чуть успокоившись, Карло Фаринелли подумал: «Может, Даниэлла и Жофрен подскажут мне что-нибудь? Всё-таки они намного старше меня, наверное, они хоть раз видели, как зрители освистывают артиста, неважно по какой причине, и знают, как нужно себя вести в такой ситуации…».
Юноша подошёл к Жофрену и Даниэлле, надеясь на их поддержку, но Жофрен злорадно оскалился и сказал Даниэлле:
— Так, кажется, наш ненавистный выскочка Карло сейчас полетит со сцены прямиком под розги на площадь, и я, наконец-то,  стану новым лидером театра, так что с меня бутылка шампанского, а с тебя ночь со мной, Даниэлла, как с примы театра! Пойдём смотреть на наказание?
— Обязательно, Жофрен, я такого не пропущу! — ехидно ответила Даниэлла.
Вот когда Фаринелли испугался по-настоящему, до холодных мурашек,  и с мыслью: «Сбегу! Будь уже потом со мной, что будет…» кинулся к кулисам убежать, и, чтобы не позориться окончательно, не бежать мимо Жофрена и Даниэллы, ринулся к другой кулисе…
А именно там и стоял Франчесско-Риккардо,  и по испуганному синеватому личику младшенького братика понял, что тот ничего не думает, просто намерен сбежать, и перегородил братику дорогу со словами:
— Младшенький, братик ненаглядный, ты мне сейчас не вздумай, не вздумай сбежать, просто пойми, что, если ты сейчас сбежишь со сцены, завтра ты пойдёшь на помост, потому что побегом ты, яко бы подтвердишь свою вину и их правоту, что, конечно на самом деле не так. Ты иди, и сделай наоборот, будь выше криков этих скотоводцев, недостойных называться дворянами, проигнорируй их вопли нездоровые, выйди и спой «Орфея». Спой, как мы задумывали, планировали, репетировали, как ты можешь и умеешь. И не говори, младшенький мой, что не можешь или не умеешь, всё ты…  прекрасно можешь и умеешь. Только одна маленькая деталь, можешь и умеешь только когда сам хочешь чего-то добиться, а не когда я тебя заставляю, главное, чтобы ты сам захотел и понимал, для чего это делаешь. Понимаешь, Ангелочек мой, братик,  ты можешь сбежать, заставлять петь я ни в коем случае не буду, но ты себе сам потом не простишь свою слабость. Пойми, это должен быть только твой выбор, если не справишься, не сможешь спеть, никто из родных тебя не осудит, мы поддержим тебя в любом случае, но это нужно тебе самому, чтобы принять себя, стать более значимым и уважаемым в собственных глазах. Фальцет в том кульминационном моменте, где мы хотели, подержи подольше, чтобы там все стёкла, окна, зеркала рассыпались на осколки, чтобы поняли они, с кем дело имеют: с величайшим оперным гением. И, если ты так сделаешь, они слово даже такое забудут, они, вообще, от экстаза всё забудут, снова восторгаться тобой начнут. Ты, главное, в первую очередь для себя самого слово «кастрат» забудь, выкинь из головы, прекрати стыдиться такой своей физической особенности, ты ни в чем не виноват. Так не убегай от несправедливых обвинений, а опровергни их, тебе не нужно слов для опровержения, у тебя для этого есть  более мощный инструмент — твое пение. Только ты сам решаешь, кто ты такой, к тебе будут относиться так, как ты сам позволяешь, ты будешь тем, кем считаешь себя сам. Пойми, поверь, докажи сам себе, и только себе, что ты действительно уникальный феномен, гений оперы, величайший певец, дар Божий! И совершенно неважно, что этот дар Божий, твой невероятный голос, сохранила кастрация, она его просто сохранила от ломки, не больше, а дар такой тебе дал Господь. И мы, твоя семья, гордимся тобой, ты — наша гордость, и моя, и Арабеллы, и Эльзы с мальчишками, для нас ты — самый лучший и любимый человек! И, если бы здесь был наш отец, он сказал тебе точно так же, он продолжает там, в Царствии Небесном, любить тебя.  Ты — не просто полноценный человек, ты — самый удивительный, потрясающий,  с кем я общался,  в тебе по-настоящему кроткое Ангельское сердце. Так иди и пой, покажи всем, кто ты на самом деле, справься именно с самим с собой. Вот тебе чуть-чуть бромных капель, и давай, задай всем жару!
Карло Фаринелли в лице изменился, к личику прилил лёгкий румянец, вернулся привычный нежный цвет лица, в небесно-лазурных очах появился радостный блеск, хрупкие плечики расправились, слёзы, что стояли в глазах, исчезли. Юноша глотнул из расписной кружечки бромных капель, вышел на сцену с осанкой истинного короля оперы и, не дожидаясь никого, ни зрителей, что кричали, как торговцы на рынке,  ни оркестра, начал оперу.  Все зрители сразу с восторгом  замолчали и застыли, никто не ожидал, что, после грандиозного позора, Фаринелли сможет так великолепно петь!
Он действительно не просто пел, а «давал жару», когда оркестр испуганно скорее вступил за певцом. О, какое впечатление произвёл Фаринелли! Он и, как актёр, бесподобно исполнил роль Орфея, и его любовь к Эвредике, и соревнование с Аидом, и горечь потери любимой, словно летал по сцене. И пел невероятно красиво и виртуозно, играя всеми своими диапазонами, как жонглёр шариками, сменяя ловко трели и голосовые пассажи подобно соловью. А когда Фаринелли поднялся на фацет и стал держать, такое началось, все так испугались! Стены задрожали, разлетелись в дребезги  на осколки окна и хрустальные украшения на люстре, многие зрители потеряли сознание, а остальные спрятались за бархатные сидения от восхищения и страха и шепнули:
— Ой-ой, зря мы разозлили так его, с такими гениями от Бога шутки плохи…
…Фужер с шампанским разбился в руке синьора Генделя на мелкие осколки, что болезненно вонзились в губу  и нос английскому композитору, струйки крови текли по его морщинистому лицу, но тот, страдая от физической и эмоциональной боли, все равно продолжал слушать и думал: «До чего же мальчик сильный и мужественный в душе, хотя внешне кажется таким хрупким, какая нечеловеческая сила нужна, чтобы спеть под громом унижений…».
…Арабелла же кокетливо улыбнулась, после такого мужественного поступка юная леди еще больше стала уважать  Карло Фаринелли, оценив по достоинству своего мужчину…
Когда Карло решил, что эффект достаточный, то снова спустился с фальцета, и продолжил  искромётное пение и сложнейшую вокальную акробатику, а скрипачи обреченно перестали играть со словами:
—Мы просто уничтожены его талантом…
Жофрен и Даниэлла ничего не могли хорошо спеть, они еле-еле вставили и промямлили  свои слова, их было почти незаметно на фоне Фаринелли. И так, Фаринелли, окрылённый словами старшего брата, в таком же фееричном искромётном  духе, и закончил до конца оперу. Последний аккорд, поклон…
Юноша после этого встал на сцене в ожидании реакции зрителей, его воодушевления, того вдохновения, что дал ему своим напутствием Франчесско-Риккардо, хватило ровно до самого конца представления, и сейчас юноша испытывал сильнейшую физическую усталось, тяжелый груз роскошной сиреневой усыпанной позолотой и драгоценностями мантии на своих хрупких плечиках, но определённое душевное удовлетворение. Никто, даже сам Франчесско-Риккардо, не знал, какие важные слова сказал он младшему братику в такую минуту, что именно этих слов так не хватало юноше, чтобы поверить в собственные силы, прекратить стесняться себя, что они стали ему глотком свежего воздуха. Все подумали, что великий артист просто взял себя в руки и так выступил шикарно. Никто не знал, что гениальный юноша сейчас соревновался только с самим собой, доказывал свою правоту, свой профессионализм (и справедливость слов Франчесско)  только самому себе, неплохо повысив самооценку. Зрители же все соскочили с кресел, начали бурно аплодировать  и все наперебой кричать:
— Божественно!!! Великолепно!!! Бесподобно!!! Он — Ангел, человек так не сможет!!!
— Невероятно!!! Божественно!!! Фаринелли неподражаем!!!  Он — Ангел!!!
а Жофрен с Даниэллой пошли в свои гримёрки с кривыми физиономиями, и Жофрен недовольно прикрикнул:
— Даниэлла, шампанское отменяется!
— Почему, Жофрен? — удивилась певица.
— Да потому что у этого выскочки опять триумф, а  у нас — знатный облом! Он со своим голосищем и рта нам не дал открыть, не то что арии спеть! Думай, прежде чем такие глупости спрашивать! — с гневом ответил Жофрен.
— Ну, может, Карло Фаринелли всё-таки арестуют… — предположила Даниэлла.
— После такого триумфа?! Да в жизни не поверю! Зачем это королю Иосифу теперь, когда мальчишка опять прославил Оперу Знати? У тебя, Даниелла, у тебя больше пудры на лице и плечах, чем ума в голове!!! — крикнул Жофрен.
— Не кричи на меня! Сам неудачник: не мог подыграть толпе, тоже покричать что-то оскорбительное! Но, я, кажется, знаю, как можно всё-таки отправить его на площадь, мнение знатной публики все может исправить… — ответила Даниэлла и что-то стала шептать Жофрену, но тут к ним подошли синьор Георг Фридрих Гендель и Луиз Броски…
— Что это такое?!! — возмущался до покраснения морщинистый английский композитор, вытирая порезанное лицо, —  Вы что мне обещали?! Вы все утверждали, что мальчишка обладает скромным мягким характером, у него нет силы воли и его легко прогнуть под наши условия, как любого избалованного ребенка! А что получилось?! Парень обставил всех, проигнорировав ненависть к себе, проявил нечеловеческую силу воли, и блестяще феерично идеально выступил без единой технической помарки!!! Все, все мои старания по выполнению этого плана отправлены коту под хвост! Он, как и обычно, заслужил всеобщее уважение и аплодисменты, а мы бессильны теперь что-либо сделать!
— Но синьор Гендель, — начал оправдываться Жофрен Гордо, — Мы сделали все, что от нас зависело!  Вы видели сами, что зрители пришли в неистовую ярость! Почти получилось, я не знаю, с какого перепугу он решил бороться до конца и все равно петь, видно, что на него повлияла беседа с братом, Франчесско-Риккардо, мы видели, что мальчуган сбежать хотел, но потом они переговорили, и его будто подменили! Что-то ему сказал старший брат такое, что вдохновило юнца, непонятно что именно, но он вернулся и задал такого жару, будто не он виноват перед публикой, а они обманули его ожидания! Мы с Даниэллой тут немного питаем иллюзии, что король Иосиф все-таки накажет его розгами на помосте…
— Да, — задумчиво протянул Георг Фридрих Гендель, потирая  царапины на лице от жгучей боли, — Видать, не так прост недотепа Франчесско-Риккардо, как кажется, нашел какие-то тайные слова, что придали Карло Фаринелли свежих сил и вдохновения…, очень, конечно, любопытный вопрос, хотелось бы знать, что это был за секрет. А высекут ли его на помосте или нет, какая теперь разница? Мы уже в любом случае проигравшие, мальчишка нас обломал своим гениальным пением, вряд ли, ну, если дело дойдет до помоста, поплачет, покричит немного, я думаю, что для него серьезных последствий не будет…

— Хм, — поправляя пышный напудренный массивный парик, протянул Луиз, — Я бы в этой истории не стал бы ставить так рано точку, да, мы сегодня опростоволосились, он нас обставил и вышел победителем, но это еще не окончательная победа для него. Я думаю, дело еще будут разбирать, помост еще впереди, и, поверьте, все для мальчишки будет намного тяжелее, чем просто «поплакать», его ждет еще самое трудное испытание, которое проверит на прочность его характер, возможно, мы сможем отыграться. Даниэлла, я вас умоляю, давайте вы оставите общество этого нытика, такая эффектная дама, как вы, должна общаться с настоящими мужчинами, мы втроем, без Георга Фридриха Генделя еще покажем мальцу, где раки зимуют…
— Я пас! — недовольно буркнул синьор Гендель, — Я не хочу дольше воевать с Карло Фаринелли, мальчик — редкий дар Божий, заслуживший мое уважение своим мужеством, если вы ничего не поняли, то дальше справляйтесь без меня! И, да, Луиз, ты уволен, можешь больше не приходить в наш театр, я все равно скоро уеду в Англию…
Тем временем Арабелла и Франчесско-Риккардо спокойно вздохнули, и ждали уже Карло Фаринелли за кулисами, Арабелла радостно промолвила:
— Молодец, Карло, милый, всё-таки справился, слава Богу!
А юноша подошёл к своим близким со слабенькой улыбкой, бледный, пошатываясь, и упал, но упал удачно, прямо в крепкие руки Франчесско-Риккардо, что подхватил младшего брата, скинул с его плеч на пол роскошную мантию с золотой застёжкой, снял и  отбросил на пол золотую ажурную маску с перьями…
Юноша лежал на руке у брата бледный, как сметана, длинные  пшенично-блондинистые локоны разлохматились…
— Младшенький, милый братушка, ты как? — взволнованно спросил Франчесско-Риккардо.
— Ничего, терпимо, только голова кружится, всё плывёт и  в желудке сильно крутит, я все силы отдал на это выступление, так на нерве пел… — тихо ответил Карло Фаринелли.
— Конечно, младшенький братик, ты выступил просто божественно, действительно, как Ангел, а не как человек. Ты такого «жара» им задал, что они её долго  будут с восторгом вспоминать  «Орфея»! Ясам не ожидал от тебя такого успеха! Ничего, вцепись в меня, сейчас доведу до кареты… — говорил Франчесско-Риккардо,  придерживая шатающего обессиленного Карло Фаринелли, а потом обратился к Арабелле, —  Давайте все быстренько уматывать в карету и  ехать домой! Арабелла, что ждём?  Быстрее за нами, чтобы нас никто не засёк в таком виде, осмеют же!
Арабелла подхватила аккуратно края подола шикарного платья цвета охры, с цветами, жемчугами и кружевами, и все трое направились к карете.
— Ох, — вздохнул устало Франчесско-Риккардо, когда все трое уже сели в карету — Слава Христу-Искупителю и Святой Мадонне, уже в карете! Кучер, трогай, пожалуйста, домой…
Все трое, облокотившись от усталости на мягкие сидения кареты, сейчас подумали примерно одно и то же: «Как было бы хорошо скорее приехать в этой карете, и чтобы ещё её не сильно трясло по дороге. А дома уже  попить водички, переодеться из торжественных нарядов в уютные домашние, перекусить что-то (Франчесско мечтал о хорошем куске жареного мяса, Арабелла о чае лёгким перекусом кусочком сыра, а юноше было так тяжело физически, что этот пункт у него отсутствовал) и лечь спать…».
Очень зря они надеялись, что всё так быстро и легко получится!  Сначала им пришлось преодолеть небольшой фарс. Через десять минут юноша попросил:
— Остановите карету…
Карло Фаринелли быстро подскочил к парапету у речки, наклонился над водой так, что его шикарные блондинистые золотистые локоны закрыли лицо и, вцепившись ручками в парапет, застыл. Франчесско-Риккардо с истеричным испугом на лице и круглых карих глазах олененка выскочил из кареты, побежал к любимому младшему братику, схватил его за плечи и со сбитым от волнения дыханием начал причитать:
— Младшенький, миленький, любимый братушка, не вздумай так сделать, прошу, не вздумай так сделать, умоляю!!! Мы все тебя так любим, так любим, мы этого не переживём, подумай о нас! Ты же христианин, ты ведь не поступишь так?! Не делай так, прошу!!!  Не делай этого!!! Мы тебя все так любим, мы ж без тебя не сможем!!!
В чём же смех и фарс в такой ситуации? А в том, что, пока Франчесско-Риккардо в страхе, что тот в расстроенных чувствах, как когда-то Роланде, попытается сейчас в воду прыгнуть, пытался истерично остановить братика, юноша стоит, облокотившись на парапет, и недоумевает: « Что за глупая беспричинная паника у Франчесско-Риккардо? Что за испуг непонятный? Что он не понял? Что не делать-то? Ну, полощет меня, тошнит, что же в этом, никто ещё от тошноты не погиб, не понимаю… — тут юноша вспомнил, —… Ах, да, точно, Роланде!  Тогда он чуть в воду не прыгнул, Франчесско еле остановил его, испугался очень, он, наверное, подумал, что я подбежал к речке с той же мыслью, конечно, поэтому так испугался. Надо сейчас как-то собраться с силами, встать и объяснить Франчесско-Риккардо, что случилось, успокоить…».
Карло Фаринелли выпрямился,  и устало, но спокойно произнёс брату:
— Франчесско, успокойся, всё банальнее: ты слишком скверно думаешь обо мне, если считаешь, что я могу такую дурость вытворить, как в речку броситься. У меня и в мыслях таких глупостей нет вообще, я стою над речкой, просто потому что меня полощет и всё. Так что успокойся, ты напрасно, без причины испугался, всё банально…
Франчесско-Риккардо выдохнул, успокоился,  вытер своей большой ладонью пот с загорелого раскрасневшегося лица, поправил взъерошенные смешные черные кудряшки и радостно воскликнул:
— Слава Господу нашему Христу-Искупителю, что я ошибся!!! Прости, младшенький Ангелочек мой, что так плохо о тебе подумал!  Тьфу, на этого Роланде, напугал меня тогда только чуть ли не до удара! Тьфу, на него ещё раз!
Компания с большим трудом ехала домой, потому что юношу так «полоскало», что он прособирал все парапеты у реки, он оставливал карету пять раз…
Арабелла сидела бледная, уставшая, в измятом платье и растрепавшейся причёской, все ее мысли  сводились только к искреннему переживанию за здоровье любимого, но делиться своими мыслями она не хотела ни с кем, лишь тихо спросила у Франчесско-Риккардо:
— Риккардо, я не понимаю, что с ним, почему его так полощет? Он ведь ничего утром не кушал. Что же ты ему дал такое? Может, шампанского немножко налил для храбрости перед выступлением, а он ведь никогда и не пил-то алкоголь, поэтому-то с непривычки плохо ему…
— Нет, — протянул тихо Франчесско-Риккардо, — не давал я ему никакого шампанского, я просто промашку небольшую сделал, дал ему перед выступлением  чуть-чуть бромных капель, не разбавляя водой, и всё…
Тут Арабелла не выдержала, у юной, измотанной за такой тяжёлый волнительный  день, как премьера «Орфея», леди сдали нервы, забыв напрочь весь этикет и всякие приличия знатной аристократки, Арабелла схватилась за голову и прикрикнула на Франчесско-Риккардо:
— Франчесско!!!  Бромные капли да на голодный желудок, да неразбавленные водой!  Да у тебя же не голова, а кочан капусты на кочерыжке!!!  Капли же такие едкие для желудка! Конечно, теперь его будет полоскать! Ну, и как нам после этого его до дома живым довести?!
Франчесско-Риккардо спокойно выслушал упрёки Арабеллы и с сочувствием подумал: « Бедная Арабелла, так напереживалась, перенервничала на премьере злополучной сегодня, что, будучи такой утончённой благовоспитанной аристократкой с безупречными манерами, сейчас слова ещё такие нашла…».
Так, с горем пополам, и добрались все втроём домой, Франчесско-Риккардо завёл юношу в усадьбу…
Встречать их вышла Эльза в чепце  и со свечой в руках, посмотрела на их  непривычный карикатурный вид, серьёзно заволновалась и с тревогой изрекла:
— Вижу, что у вас в театре всё прошло неважно. Что же случилось-то? Что у вас там, на  «Орфее» такое стряслось?
— Дорогая, потом объясню, а сейчас, пожалуйста, позови дворецкого Стефания, ему  нужно помочь подняться в спальню. Мы сегодня выиграли очередную битву, но пока ещё не войну… — ответил Франчесско-Риккардо…
Стефаний, крепкий мужчина самых средних лет,  взял юношу под один локоть, Франчесско-Риккардо под другой, и помогли ему подняться в спальню.
Франчесско-Риккардо помог снять младшему братику всю выходную одежду, и кружевное жабо, и рубашку, и ботинки с чулками, кюлоты, надеть домашнюю ночную рубашку, лечь…
Ангелоподобный юноша бледный от усталости, лежал, закрыв свои ясные большие небесно-голубые очи, раскинувшись в мягкой широкой кровати с позолоченными расписными изголовьями и  красивым балдахином, только длинные  пшенично-золотистые локоны рассыпались по подушке. Франчесско-Риккардо же, взволнованный, суетился рядом и  ласково заботливо спросил:
— Младшенький миленький братушка, Ангелочек наш, чем тебе ещё помочь? Может, если совсем нездоровится, врача позвать? Или ты пить хочешь? Может, скушаешь что-нибудь?
Карло Фаринелли ещё хуже себя почувствовал после слова «скушаешь» и, не открывая глаз, ответил:
— Франчесско, ты что говоришь? Какое «скушаешь», когда меня по дороге пять раз прополоскало?! И врача не надо, я просто так измождён, отдохну, и всё пройдёт. Дай, братик, пожалуйста, воды…
Франчесско-Риккардо быстро принёс  водички в изящном фарфоровом кувшине, юноша утолил жажду и отвернулся устало к стенке. Франчесско же сел на край кровати, погладил ласково младшего братика по его длинным золотистым пшеничным локонам и мягко заботливо изрёк:
— Младшенький братик, Ангелочек ты наш, спи спокойно, ни за что не переживай, ты сегодня просто умница, мы благодаря тебе сегодня всё-таки победили, ты выполнил свою задачу, выступил великолепно, действительно, как Ангел, а не как человек, они на всю жизнь запомнят эту оперу. Ты сделал даже больше, чем нужно было, ты сделал всё, что мог! Ты сам слышал, что они кричали в экстазе, так что спи спокойно, ты справился со своей задачей и… (Франчесско-Риккардо чуть не договорил до конца свою мысль «… самим собой…», но решил сейчас не говорить на такие сложные философские темы, поэтому закашлялся и закончил разговор). В, общем, молодец, герой ты у нас, младшенький мой…
Франчесско-Риккардо затушил свечу, спустился в гостиную и сел вместе с Эльзой и Арабеллой за стол. Вид, конечно, у Франчесско и Арабеллы в этот момент был карикатурный. Пышные юбки цвета охры с оранжевыми вставками все помялись,  шикарная причёска сломалась, жемчужины и розы потерялись из причёски, каштановые волосы неопрятно  падали на лицо юной леди. Франчесско-Риккардо сидел уставший, замученный, раскрасневшийся, с отдышкой, а белоснежное жабо стало светло-грязным. Эльза с большим волнением пыталась что-то узнать:
— Франчесско-Риккардо, Арабелла, да объяснит мне кто-нибудь, что у вас за катастрофа случилась на этом «Орфее»? Что у вас такое стряслось там, в театре, что бедного Карло под руки пришлось в спальню заводить, да и вы сейчас выглядите так, будто не по городу в карете ехали домой, а шли пол-Европы пешком? Да что же случилось такое, объяснит мне кто-нибудь толком? Я же волнуюсь!
— Дорогая, сейчас, всё расскажу…  — начал речь Франчесско-Риккардо, внимательно посматривая на реакцию жены. Франчесско поведал о том, что вытворил перед премьерой Луиз с этим злосчастным документом, в какую ярость пришли зрители и своими возмущениями напугали Карло Фаринелли так, что тот чуть не бежал со сцены.  Но потом юноша собрал волю в кулак и выступил сказочно по-неземному феерично,  и зрители в конце кричали от восторга обратное, в таком бурном восхищении были, но на такое выступление на нерве он отдал очень много сил.
А Арабелла дополнила рассказ Франчесско-Риккардо своим возмущением:
— А, кода мы ехали домой, Карло выполоскало аж пять раз за дорогу! Представь только, Эльза, пять раз! А всё потому что кое-кто, у кого не голова, а кочан капусты на кочерыжке, дал ему бромные капли на голодный желудок, да ещё и водой не развёл!
Эльза с напряжением на женственном личике послушала историю до конца, а потом ответила:
— Ну, да, признаем, стыдно, конфузно получилось, опозорились мы из-за Луиза и синьора Генделя, скоро на нас выльют не один ушат грязных сплетен. Ну, и что ж теперь? Я считаю, что не нужно убиваться из-за репутации, раз так получилось, пусть Карло Фаринелли просто уволится из королевского оперного театра. И, вообще, заканчивает карьеру оперного певца, хватит ему уже здоровье надрывать, пора и ему уже отдыхать. Денег он на нашу семью заработал уже столько, что не только нам, но и нашим детям  на всю жизнь хватит, то, что и он, и ты потеряете заработок, никак не отразиться на нашей жизни, как жили по-дворянски, так и будем. А чтобы им с Арабеллой скучно не было, пусть берут совсем маленького ребёночка в сиротском приюте, да и воспитывают. От сплетников и травли переехать можно, если совсем замучают. И всё, не будет проблем…
— Ой, — протянул расстроенным голосом Франчесско, — Дорогая, ты смотришь сейчас только с хозяйственной, финансовой точки зрения, здесь у нас действительно проблем нет, а я смотрю с другой точки зрения, с точки зрения законов и вижу очень большую проблему ввиде помоста. Конечно, после выступления они, как всегда выкрикивали хвалу и восторги, но надо было слышать, с какой яростью, гневом  они возмущались и требовали наказания!.. Я пару раз в жизни видел разоблачения певцов-кастратов, которые скрыли наличие такой операции, но никогда не слышал и не видел, чтобы это проходило с таким негодованием, с такой ненавистью! Страшно! И оба впечатления такие мимолётные у них. А, вот, когда они остынут после всего, что же всё-таки перевесит: восхищение, изумление, испытанные от его пения, или обида за обман, разочарование и жадность к деньгам, то есть помост? Мы выиграли сегодня битву благодаря Карло, но это не значит, что уже окончательно выиграли войну. Я очень боюсь, что может перевесить помост, я не представляю, как я переживу, если из-за моих ошибок и косяков, за мою вину, мой младшенький братик, ни в чём не виновный, окажется на этом помосте, я себя никогда за это не прощу…
Тут уже не выдержала Арабелла, и устало предложила:
— Давайте уже пойдём спать, сил нет никаких, голова от утомления уже не думает, лучше завтра сядем все вчетвером и всё обсудим…
Так и разошлись все по спальням. Служанка помогла Арабелле переодеться,  после чего юная леди приютилась под мягким одеялом рядом с супругом. Карло Фаринелли  нежно приобнял жену и прошептал:
— Не волнуйся ни за что, спи спокойно, радость, звёздочка моя, я оклемаюсь, сил наберусь и обязательно что-нибудь придумаю, найду выход, мы уедем отсюда, где отдохнем от чрезмерной популярности и сплетен…
Арабелле сразу на душе тепло и спокойно стало, она уснула, а юноша долго не спал, он думал, что же теперь делать, какой выход из этой ситуации будет самым лучшим. В этот момент он вспомнил о короле Филиппе и контракте, на который под воздействием тоскливых мыслей и ночных кошмаров о помосте не обратил должного внимания и понял, что это единственный верный выход из их проблемной ситуации. Что ж, конечно все эту ночь спали плохо, встали не выспавшиеся и без настроения, но утром  взяли себя в руки, навели красивый марафет и спустились в столовую нарядными всем чинным дворянским семейством, как положено по этикету. Арабелла была очень мила в пышном нежно-розовом платье с серёжками и шейным украшением из перламутрового жемчуга. Фаринелли тоже одел  кремовый атласный жюстокор и белоснежную манишку с брошью - оранжевой розой, что сохранилась от свадебного костюма, даже локоны свои слегка подвил, чтобы не было заметно, какой он осунувшийся исхудавший и уставший. Франчесско-Риккардо и Эльза тоже привели себя в порядок, и вся семья, включая и Лео с  Бенджамином, собралась за завтраком в столовой.
Глава «Самое сложное испытание перед расцветом счастья…»
… Но всё равно следы переживаний скрыть совсем не удалось. Эльза, Франчесско-Риккардо и Арабелла сидели за столом вялые,  без настроения, молчаливые, без аппетита кое-как ковырялись в тарелках со спагетти и печёной курочкой.  А Карло Фаринелли при всей своей красоте сидел бледный, осунувшийся и сразу обратился к Стефанию:
— Стефаний, мне горячее не подавать. Скажи, пожалуйста, а что у нас на десерт?
Стефаний, глядя на личико юноши и понимая, что за годы службы и многолетней дружбы он не видел еще его в таком ужасном состоянии, с искренним сочувствием протянул:
— Торт «птичье молоко», господин…
— Что ж, тогда, пожалуйста, подай небольшой кусочек… — со вздохом ответил Карло Фаринелли, не глядя в тарелку, а отведя взгляд своих огромных небесно-лазурных ясных очей в потолок, с трудом съел две ложечки своего любимого десерта.
С аппетитом и хорошим настроением позавтракали только довольные и выспавшиеся Лео и Бенджамин и, закончив завтрак, сидели за столом, по-доброму похихикивая, и Лео сказал:
— Хи-хи! Дядя Карло сегодня  настоящая синявка! Хи-хи! Нас так мама называет, когда мы плохо кушаем…
— Хи-хи, дядя Карло — синявка! — Захихикал тихо в ответ Бенджамин, — Он, наверное, тоже неважно кушает, ему надо лучше кушать, потому что он — настоящая синявка! Хи-хи!
Франчесско-Риккардо строго сказал с недовольным взглядом:
— Так, это что такое, оболтусы мои?! Обзывать взрослого человека?! Я запрещаю вам так себя вести!
— Мы, шутя, по-доброму… — со звонким смехом оправдались Лео и Бенджамин.
— Всё равно запрещаю. Вы, вообще, поели? — спросил Франчесско-Риккардо у ребят.
— Поели! — весело протянули  Лео и Бенджамин.
— Тогда что сидите? Идите в гимназию, оболтусы мои! — уже не строго, а забавно скомандовал Франчесско-Риккардо, и ребятня убежала с весёлым смехом из столовой.
— Зазря ты с ними так строго, они — чудесные ребята… — тихо промолвил юноша, приглаживая  свои завитые  длинные  золотисто-блондинистые локоны.
— Мои ребята чудесные, только когда спят, без их шалостей проблем хватает, не пойму, в кого они непоседы неугомонные такие… — проворчал Франчесско-Риккардо.
Карло Фаринелли же дождался, пока Лео и Бенджамин уйдут в гимназию, достал красивую кожаную папочку и начал речь:
— Знаете, мои родные, любимые, близкие, я вчера долго не мог уснуть, я думал, какой же из этой ситуации будет лучший выход, и, кажется, я нашёл верное решение, хотел с вами посоветоваться, надеюсь, что вы меня поддержите. Сейчас объясню эту историю. Недавно приезжал к нашему королю Иосифу с визитом его хороший друг, король Испании Филипп, надо сказать, человек добрый, приветливый, но уже пожилой и болезненный, десять лет он безуспешно борется с мигренью, последние семь месяцев его замучили острые ужасные приступы. Я давал представление в честь его приезда, и во время пения боли у короля Филиппа стали меньше, я даже знаю на каком месте, когда я вибрирую голосом. Я так лечил несколько раз в жизни, один раз зубную боль королеве, другой раз её фрейлине, третий раз головную боль одному маркизу. Конечно, с такой тяжёлой формой мигрени, как у короля Филиппа Доброго, я ещё не сталкивался, но раз пение помогает, должен вылечить с Божьей помощью. Он стал посещать все мои выступления, все репетиции, лишь бы слушать, как я пою, и с каждым разом ему становилось всё легче и легче, а еще мы крепко подружились. И, когда ему нужно было уезжать к себе на родину, он позвал меня  и слёзно просил приехать на какое-то время в Испанию, лечить пением его от мигрени. И человека жалко, так он мучается, хочется помочь ему, и, при этом вы посмотрите, какой он контракт составил, что он в награду за помощь обещает! Только вдумайтесь! Богатая усадьба в подарок, судя по описанию, это настоящий маленький дворец, за один сеанс лечения, два часа в день,  такая сумма золотых гиней! Вы вдумайтесь в такие деньги: сколько месяцев мы трудимся в театре здесь за такую большую сумму, а там два часа поработаю во благо человеку и каждый день будем такую сумму получать.  Если мы тут себя богатыми считаем, что тогда скажем там? Живём по-королевски! А это он ещё указывает, что, если облегчение наступит быстрее назначенных сроков, он не поскупится на дорогие подарки, ещё есть некоторые дворянские привилегии и разрешение петь в испанском королевском оперном театре. Хотя там я могу выступать уже редко, чисто для себя, своего тонуса, настроения, удовольствия, зарабатывать в Испании этим не будет нужды, нагрузку уже существенно снижу, а свободное время, которого станет больше, будем проводить семьёй, как мы любим, чаще малышей возить на ярмарки, сами на балы чаще выезжать.  А, если учитывать, что, уехав в Испанию, мы сразу же избавимся и от вредного Луиза, и хитроумного Генделя, и от придирчивого короля Иосифа, которому никогда не угодишь, и от страха перед помостом, который забрал у меня столько нервов и здоровья, там же настоящий Эдем будет! Почему я раньше это не предложил? Во-первых, когда мы вели беседу с королём Филиппом, мне показалось, подразумевается, что я приеду в Испанию один, а я так не хотел расставаться с вами, я вас всех очень люблю, а с Арабеллой мы так мало в браке, ещё не насладились своей любовью. Я  откладывал этот контракт, чтобы не разлучаться с вами. Во-вторых, мне просто было не до изучения контракта, я чувствовал себя очень плохо и подавлено. А ночью меня осенило: почему я должен ехать один? Что я буду делать один в шикарном дворце с такими большими деньгами? Мы поедем всей семьёй: и мы с Арабеллой, и вы, Франчесско-Риккардо и Эльза с ребятами. Все, кроме дяди Луиза, он нам и здесь всё испортил, что мог. Ну, как вам кажется, хорошая мысль? Всем нравится? Все считают так же?
— Просто гениальная мысль, лучший выход!!! Там действительно будет королевская роскошь и настоящий Эдем! Ты у нас действительно сообразительный, надо воплощать это в жизнь, всё начинаем собираться в Испанию за лучшей жизнью!!! — воскликнули, чуть ли не хором Арабелла, Эльза и Франчесско-Риккардо, и жёны достали сундуки, чтобы начинать сборы, в приподнятом бодром настроении, будто и не они сейчас  такие вялые за столом сидели.
А Франчесско-Риккардо тем временем взял папку с документами и стал с серьезным видом проверять, всё ли у них там приведено в порядок. Листает, просматривает: свидетельства о крещении всех членов семьи, свидетельства о венчании Франчесско-Риккардо с Эльзой и Карло с Арабеллой, оплаченные счета проверил бывалый композитор, чтобы не было долга перед свечником или лавочниками или кем-то из слуг. Нет, все документы в безупречном порядке, долга ни перед кем нет, но Франчесско-Риккардо не покидало  тревожное ощущение, что он что-то забыл…
И тут Франчесско-Риккардо понял, что именно: разрешение на выезд, подписанный королем. Мещане и дворяне невысоких титулов получали такие документы у чиновников, но знатным родовитым людям требовалось разрешение на выезд лично от короля. У Франчесско-Риккардо сразу похолодело всё в душе от волнения, когда  он представил, что им придётся просить разрешения у короля Иосифа, а после вчерашнего новых претензий не избежать, как пойдёт разговор, предположить  было трудно. Уехать тайно, побегом, семье Броски однозначно не хотелось, потому что после такого позора  обратной дороги в Италию  им не будет, а мало ли как в Испании жизнь потом сложится…
Франчесско-Риккардо взял себя в руки, чтобы не показать свои чувства, захлопнул папку и с искусственным спокойствием в голосе протянул:
— У нас одно «но»: мы сейчас никуда не поедем…
И Карло Фаринелли, и Эльза с Арабеллой сразу испугались и заволновались, а юноша воскликнул:
— Как так?! Почему не уедем, Франчесско-Риккардо?!
Франчесско-Риккардо тяжело вздохнул и ответил:
— Да потому, младшенький ненаглядный братик мой, что у нас нет разрешения на выезд от короля Иосифа!
Тут Карло Фаринелли всё понял, побледнел ещё сильнее,  схватился за голову и вскрикнул:
— Ой, Франчесско! Только не говори мне, что я сейчас должен ехать во дворец и видеть эту вечно недовольную физиономию, да ещё после вчерашнего скандала на премьере!!!
Франчесско-Риккардо же произнёс в ответ:
— Младшенький драгоценный Ангелочек, ты думаешь, мне сейчас хочется ехать во дворец и видеть эту… (Франчесско хотел сказать «рожу», но как дворянин, не позволил себе такого грубого слова) физиономию после вчерашнего скандала на «Орфее»? А вот, уехать очень хочется! Поэтому давай-ка, собираемся,  надеваем треуголки, берём с собой контракт с королём Филиппом и едем добывать на семью разрешение на выезд! Мы двое мужчин в этом семействе или нет, в конце концов?!
— Ну, — тихо заметил Карло Фаринелли, одев к своему кремовому атласному кафтану-жюстокору  светлую треуголку с оранжевым пером — Ты, братик, надеюсь, сейчас понимаешь, чем мы рискуем? Ты думал, как мы будем оправдываться, какие аргументы говорить королю?
— Да, те же, что и в прошлый раз, — как можно увереннее ответил Франчесско-Риккардо, — Документ поддельный, купленный твоими завистниками, все разговоры о кастрации — слухи, а лучшее и бесспорное доказательство твоей полноценности — беременность Арабеллы…
Фаринелли  же нервно прошептал:
— Риккардо, я полагаюсь на тебя, как на старшего брата, что ты думаешь разумно, как мы выкручиваться будем…
Франчесско-Риккардо же подумал: «Ничего, у нас есть главный аргумент благодаря Арабелле, а если  что-то пойдёт не так, на помост отбывать наказание пойду я. Я тогда, нарушив законы, кастрировал тайком младшенького братика, я от него пять лет скрывал, что он — кастрат. Я скрыл от короля Иосифа и высшей знати, вопреки закону, наличие такой операции, подвел всю семью на премьере «Орфея».  Так что я виновен, я и должен отбывать порку, мой младшенький Ангелочек ни в чём не виноват, он сам знает чуть больше трёх месяцев только о своей кастрации, никого не обманывал, в отличии от меня,  и никак не должен быть на помосте, он слишком худенький и душевно ранимый для этого. Я покажу документ о кастрации со своей подписью, всё объясню, и буду отбывать.  Я отцу обещал беречь нашего Ангелочка, и сделаю это…».
 Скоро они прибыли в карете во дворец и учтиво  изрекли слуге:
— Доложите, пожалуйста, его величеству Иосифу, что прибыли братья Броски и просят его аудиенции…
Тут же со второго этажа послышался разгневанный голос короля Иосифа:
— Проводите их в мой кабинет!
Франчесско-Риккардо и Карло Фаринелли встали, взяв, как положено по этикету, треуголки в руки, в кабинете короля, что поражал роскошью дорогим шёлком на стенах, мраморным полом, золотыми изящными подсвечниками, бархатной позолоченной мебелью,  шёлковыми портьерами и изысканными гобеленами…
Король Иосиф вошёл в кабинет широкими шагами с оскорблённым выражением лица и начал разговор язвительным тоном:
— Так, братья Броски, всё-таки появились передо мной после вчерашнего скандала!  А скандал вышел грандиозный! Когда вы, после позора на премьере соизволили скорее сбежать, у меня в кабинете собралась вся высшая знать, и устроили целую истерику! Они были возмущены, что их обманывали, что они пять лет переплачивали такие деньги за пение кастрата, и требовали наказать Карло Фаринелли за обман на помосте. Что скажете в своё оправдание, а, «бесподобный» и «божественный» Фаринелли?
Юноша робко дрожащей рукой протянул контракт с королём Испании Филиппом  и ответил:
— Ваше величество,  у нас есть контракт  с испанским королём Филиппом на лечение пением его от приступов мигрени и мы бы хотели попросить у вас  разрешение на выезд на всю семью. Этот инцидент на премьере — просто неприятное недоразумение из-за конкуренции в театре, вы же понимаете после того, как в прошлый раз леди Арабелла рассказала о своём положении, что это — просто слухи. А слухи же такая вещь: люди обсудят, да и забудут, тем более лечение пением  займёт время, несколько лет точно, когда мы вернёмся, никто эту оперу вчерашнюю даже не вспомнит…
Король Иосиф посмотрел на юношу косо с усмешкой и сказал повышенным тоном:
— Слухи, значит?! Просто недоразумение?! Уехать в Испанию?! Всё мне понятно, просто  хотим сбежать от ответственности. Нет уж, никто никуда не уедет и не уйдёт отсюда, пока мы не выясним правду!  Слухи? Я сам уже не верю, что это — слухи, слишком всё сходится, чтобы слухами быть! Во-первых, леди Арабелла не беременна, я вчера в театре очень хорошо к ней присмотрелся, на её платье была предельно тугая шнуровка, беременна дама, какой бы маленький срок не был, все равно бы ослабила шнуровку, боясь за дитя, но леди Арабелла была зашнурована до предела. Она никак не может быть беременной. Во-вторых, сам документ мне при близком рассмотрении не показался поддельным, так же, как и возмущённым зрителям на премьере. В-третьих, слова таких уважаемых артистов, как Даниелла Росси и Жофрен Гордо, что вы думали уже сбежать со сцены, когда начались возмущения, а потом, после выступления вы были в таком измождении, что вас пришлось вести до кареты. В-четвёртых, ваш сильный испуг, чуть ли не до потери сознания, во время нашей беседы в прошлый раз! Так что это явно не слухи… — продолжал говорить король, а Франчесско-Риккардо и Карло стояли абсолютно обескураженные, что становилось заметнее с каждым аргументом, они предполагали разные исходы такого визита, ожидали чего угодно, но только не такой наблюдательности и логичных выводов со стороны короля Иосифа! А он продолжил речь, — Что будем делать теперь, синьор Фаринелли?  Доказывать свою невиновность? Тогда я зову придворного врача, что бы он подтвердил мне отсутвие кастрации, никому другому я сейчас не поверю. Или вы признаёте вину, и я зову стражу со всеми последствиями: арестом, а потом наказанием розгами на помосте! Так что будем делать? Кого мне звать: врача или сражу?
В этот момент Карло Фаринелли не просто испугался,  а пришел в настоящий ужас по мурашек, личико стало белым, как мука, без намёка даже на самый слабый румянец,  от такого сильного страха, ещё больше стали заметны его распахнутые от испуга ясные голубые, как осколочки неба, глаза. Всё, его кошмары о позоре на площади, что столько мучили юношу и по ночам, и днём, начинали сбываться!!! Но у юного оперного гения оставалась последняя надежда, что Франчесско-Риккардо, как более опытный и старший, подскажет сейчас хоть самую нелепую, но отговорку, которая бы выручила их сейчас. И с этим ужасом и мольбой о помощи на лице, Карло Фаринелли повернулся к Франчесско-Риккардо, но тот стоял с не менее испуганным и ошарашенным видом и шепнул:
— Не смотри на меня так, младшенький, я не знаю, что говорить…
Юноша понял, что напрасно он понадеялся на старшего брата, Франчесско-Риккардо сейчас испугался и растерялся, как и сам Фаринелли. А еще осознал, что придётся признаться, потому что у них нет ни одного аргумента в свою пользу, да и откуда ему взяться, если король Иосиф сейчас заранее разнёс все возможные аргументы в пух и прах?.. Фаринелли повернулся к королю, по белому чистому личику побежали слёзы, юноша спрятал слегка дрожащие руки в карманы кафтана-жюстокора и изрёк:
— Ваше величество, не понимаю за что вы мне не оставили никакого шанса, не оставили никакого выбора, кроме,  или осмотр врача, или стража, но я признаюсь…, зовите стражу. Куда за стражей идти?..
Два офицера со шпагами вошли в кабинет, Карло Фаринелли со слезами на невинном напуганном личике повернулся к ним…
У Франчесско-Риккардо душа вся  заныла и изболелась  от ужаса! Как так, что за несправедливость?! Его младшенький любимый братик плачет, идёт за стражей, чтобы отбывать наказание за то, в чём невиновен?!  Франчесско не мог такого допустить и простить себе,  и с мольбой на раскрасневшемся от волнения смуглом лице бросился вперёд и стал взволнованно говорить:
— Ваше величество, подождите, Карло ни в чём не виноват, он никого не обманывал, он сам ничего не знал ничего пять лет, виновен я, я сейчас всё объясню.  Когда я и родители приняли решение о его кастрации, потому что ваш отец, который был тогда королём Италии, не положил нашему отцу, губернатору Сальваторе Броски, ни монетки пенсии и мы жили только на гонорары от чудесного пения Карло Фаринелли, я нарушил все законы о правилах кастрации мальчиков. Посмотрите на документ, и вы сами прочтёте: ему было всего двенадцать лет, он не понял ничего, потому что был ещё мал,  четырнадцати лет я не стал ждать, потому что за жизнь семьи испугался, и расписался за него на согласии я, чтобы не объяснять ребёнку, что такое кастрация, опять нарушив закон.  Я просто обманул его, солгал, «скрычатничал». Представлял во дворец вашему отцу Фаринелли тоже я, и опять я, не он, нарушил закон, я скрыл его кастрацию. И я не признавался никому, даже самому Карло все пять лет, он сам узнал правду совсем недавно, в семнадцать лет, только перед свадьбой с леди Арабеллой, примерно, три месяца назад, так что он ни в чём не виновен, это несправедливо наказывать невиновного человека. Я всех обманывал, из-за меня, получается, они переплачивали, как говорят, я и виновен, на площади наказан должен быть не он, а я! За что его наказывать? В чём его вина? Только в том, что он узнал правду чуть раньше всех остальных, на три-четыре месяца каких-то, до этого он был так же обманут, как и все…
Карло Фаринелли стоял бледный, слегка подрагивая от страха, но, мужественно сглотнув подступающие слезы, решительно изрёк:
— Это не меняет дела, ваше величество, отвечать должен всё равно я! Никого из знати правда не будет интересовать: обманывал ли я на самом деле и сколько, кто когда-то расписался на документе, кто кого обманывал, сколько лет, когда я узнал о своей кастрации. Им всё рано до правды, они видят виновным меня и хотят видеть моё наказание, а Франчесско-Риккардо они многие и не знают, да и… (юноша чуть не сказал главную фразу «я слишком люблю брата, чтобы допустить его на помост», но оступился, решил не говорить этого здесь). Так что отбывать наказание буду я…
После этой сцены у короля Иосифа всё недовольство, вся спесь и язвительность исчезли без следа, не оставили ни тени прежней высокомерности. Король Иосиф в глубокой задумчивости размышлял: «Если господин Франчесско-Риккардо рассказал правду, то, действительно не за что наказывать Карло Фаринелли, ни в чём он не виновен, нарушал законы Франчесско, он и должен отбывать наказание. Но Франчесско-Риккардо сейчас рассказывал эту историю так уж эмоционально, что можно подумать что он просто выгораживает младшего брата из жалости, что тот ещё такой молоденький. Да и с Карло у них явно крепкое братское душевное родство и теплая дружба, что ставит под сомнения слова Франчесско-Риккардо. Я думаю, такой поступок младший брат старшему вряд ли бы простил и, тем более, у них не было такой крепкой дружбы. Как бы проверить точно: правду говорит Франчесско-Риккардо или нет?».
Король Иосиф думал и тихо наблюдал за братьями, у которых проходило своё объяснение.
— Младшенький, Ангелочек, ты что творишь?!! — прошипел Франчесско-Риккардо на младшего брата.
— А ты что творишь, Франчесско? — спросил шипящим тоном Карло Фаринелли в ответ.
—  Я тебя, младшенький ты мой братушка, выручить пытаюсь, закрыть своей широкой спиной эту худенькую спинку!!! — возмущённо прошипел Франчесско-Риккардо.
— Выручить такой ценой?! Нет уж, спасибо, не надо, я тебя не подставлю! — такой же интонацией ответил брату юноша.
— Ты сейчас плачешь, как ты пойдёшь туда?! Ведь видно, что тебе страшно, ты и физически, и душевно хрупкий, для тебя это слишком тяжело! — с волнением сказал Франчесско-Риккардо.
—  Риккардо, буду плакать, но пойду, тебя туда не пущу!  Подставлять тебя, старшего брата, который сделал мне столько добра, я не буду и не хочу!  И у тебя Лео и Бенджамин, тебе нужно о них подумать, чтобы над ними не смеялись.  А за свой позор я у вас с Арабеллой прощения попросил, и вы сказали, что поддержите меня в любом случае… — ответил Фаринелли с ещё более напуганным и пристыженным видом.
Франчесско-Риккардо не выдержал и слегка вскрикнул:
— Какой позор, младшенький, Ангелочек ты наш?!  О чём ты речь ведёшь?! Ты же там можешь не выжить, для тебя шестьсот  ударов слишком много! Они тебя прикончат прямо во время порки, и ты станешь Ангелом в буквальном смысле этого слова, там, на Небесах!!!
— Франчесско, успокойся, — протянул в ответ тихо юноша, — всё равно тебя я туда не пущу! Я объяснил почему!
Франчесско со слезами в больших карих очах дрожащим голосом просил:
— Но почему ты, младшенький братик, Ангелочек мой, ни в чём не виновный, должен отбывать наказание за мою вину?! Почему ты должен отвечать за все мои косяки и ошибки?!! Ведь я виноват!!!  И ведь не только по этим законам, я и перед тобой виноват за то, что получилось пять лет назад, этим я и искуплю вину, заслужу прощение…
Карло Фаринелли тяжело вздохнул и мелодично ответил:
— Франчесско, какая разница, кто виноват? Даже мне уже разницы нет! Всё равно я тебя не пущу туда! А вину свою ты уже столько раз искупил, сделав всё для моего счастья, что было в твоих силах. Ты столько добра сделал, что уж никак не должен чувствовать себя виноватым передо мной всего за одну ошибку…
Вдруг король Иосиф понял, как поверить правдивость слов Франчесско-Риккардо и внезапно, специально, неожиданно, чтобы ответ не был продуман, спросил:
— Карло Фаринелли, скажите честно, то, в чём признавался сейчас ваш брат, правда?! Вы действительно узнали о своей кастрации только несколько месяцев назад, а до этого пять лет были обмануты им?!
— Ну, да, правда…, —  ответил юноша  с искренним удивлением, он не ожидал такого вопроса, считая, что королю все равно, и поэтому  просто ответил, как есть, — но это ничего не меняет, ваше величество это наше семейное дело, а не общественное, я готов отвечать…
Король Иосиф теперь стоял с вытянутым от удивления лицом, он не только забыл все свои возмущения и колкости, подобные «смазливой мордашечки», он увидел сейчас для себя Карло совсем с другой стороны, как очень серьёзного любящего вдумчивого  глубокого человека с христианкой душой, не смог сдержать восхищения  и изрёк:
— Синьор Карло Фаринелли, я восхищён вами, просто поражён и восхищён!!! У вас не только Ангельский голос, но и Ангельская душа! Если бы мой брат так со мной поступил, да я бы разговаривать даже с ним не стал бы! А вы после этого не только не обиделись на брата, не только общаетесь, но и готовы нести наказание за него, хотя ведь он виноват не только перед законом, но и перед вами! Я поражен, я не знаю, как это правильно назвать, или христианской любовью, или христианским умением прощать, но впервые в жизни сталкиваюсь  подобным случаем, хотя, как король всякое видел и рассуживал, конечно, считаю, что отвечать в такой ситуации должен Франчесско-Риккардо. И меня поражает ещё больше то, что видно, вам принять позор и боль так тяжело, что вы не можете сдержать слёз, и всё равно хотите закрыть его собой!  Я бы с радостью отпустил вас без наказания, но, увы, это не возможно: вчера на премьере документ видели много знатных людей, которые платили за билеты огромные суммы, они, естественно в гневе. И я вижу только один способ, как всё-таки сделать так, чтобы справедливо получилось и был наказан виновный, Франчесско-Риккардо.  Я соберу завтра же всех возмущённых в большом зале, вы выйдете вдвоём, и синьор Франчесско-Риккардо расскажет всё, как было, как мне объяснял, а вы, Карло Фаринелли, подтвердите, что это — правда, и вы сами ничего не знали пять лет, были обмануты старшим братом, узнали только совершеннолетним перед свадьбой.  И, естественно, всем ясно, что вы невиновны, нарушал законы Франчесско-Риккардо, и я сразу прикажу арестовать его и, конечно, отбывать наказание будет Франчесско…
Франчесско-Риккардо с волнением стал слегка толкать младшенького братика в бок и шёпотом просить юношу, который стоял с текущими по беленькому личику слезами:
— Младшенький, это же выход!  Это замечательный выход! Соглашайся, прошу, с королём Иосифом! Соглашайся, младшенький, соглашайся, что ты творишь?!
Карло же  откинул назад свои  пшенично-золотистые длинные локоны и тихо изрёк:
— Спасти себя, обвинив публично родного человека, который мне заменил родителей? Нет, я брата не подставлю! Я его для это слишком люблю…
После этого юноша, у которого слёзы не переставали тихо течь, уткнулся изящным нежным личиком в ладони…
Франчесско-Риккардо тут взволновался не на шутку, вся душа у него заболела, заплакала кровавыми слезами, он  раскраснелся от переживаний и обратился к королю:
— Ваше величество, сделайте что-нибудь, прошу вас, ему никак нельзя отбывать это наказание, для него шестьсот ударов лишком много! Ваше величество, вы подойдите, посмотрите на его фигурку, спину, плечики! Куда там шестьсот ударов!!! Там триста будет тяжело выдержать! Тут же ведь не спина, а так, худенькая спинка мальчика-отрока! Он ведь там, на помосте, прямо под розгами погибнет, они его прикончат, и всё, он станет Ангелом уже на Небесах в буквальном смысле этот слова! Они его забьют! Вы же хотите только наказать, но не убить же там человека! Ведь при вашем отце были такие случаи! Вы разве этого хотите: чтобы он там ко Господу в Эдем отошёл?!
— Нет, конечно, не хочу я такого… — сочувствующим тоном ответил король Иосиф.
— А это будет, я вам говорю, ваше величество, вы присмотритесь к фигурке его… — продолжил Франчесско-Риккардо.
Король Иосиф внимательно посмотрел на Фаринелли, и заметил не только хрупкость стана юноши, но и личико, чистое, невинное, будто у Ангелочка,  юное, такое бледное, несчастное, напуганное, с текущими тихонько слезами. Король Иосиф понял, что этот героизм даётся Карло Фаринелли  с трудом, и это расположило короля к юноше ещё больше.
— Мдаа… — произнёс король Иосиф, — действительно, он очень худенький юноша, прямо отроческого телосложения, я и не собирался давать шестьсот ударов, а сейчас, приглядевшись, вижу, что они действительно убьют его, ему и триста будет очень больно. А ещё я, конечно, заметил, что господин Карло Фаринелли человек ещё совсем юный и душевно ранимый, эмоциональный, от этого ему будет вынести наказание тяжелее в несколько раз. Что же я могу сделать в таком случае? Я постараюсь смягчить, облегчить  наказание с обеих сторон, и душевной, и физической. Во-первых, что касается физической стороны, я уменьшу количество ударов до триста, в половину. Хотелось бы мне дать ему, как мальчику-отроку, ударов сто пятьдесят, но не могу, в семнадцать лет человек считается взрослым, так что триста ударов, наименьшее количество для взрослого, будет, конечно, ему тяжело, больно, но риска для жизни так точно уже не будет. Во-вторых, что касается душевного эмоционального состояния, чтобы вам было легче справиться  с таким испытанием, я не буду заключать вас под стражу, в камеру, как преступника. Зачем эти лишние унижения и страдания в этом случае? Ни к чему. Езжайте лучше сейчас домой, вам будет легче  у себя дома рядом с родными, они вас поддержат, ободрят, быть может, вы можете даже немного поспать, чтобы завтра были силы.  А завтра в десять утра вы сами приедете на главную площадь,  за ночь всё равно не сможете  уехать, да и вы честный человек, сразу после наказания ваши родные получат разрешение на выезд и заберут вас.  И мне, правда, искренне очень  жаль, что так получилось, я восхищён вами, Карло, я вас с совершенно новой стороны, как любящего человека и христианина увидел, вы действительно Ангел какой-то. Я считаю, что зря вы настояли, Франчесско-Риккардо ведь виновен, нарушил законы, он и должен был отбывать наказание. Я впервые встречаюсь с такой христианской любовью, и просто поражён…
Стража ушла по знаку короля, сам король Иосиф же сел за дрогой резной стол из красного дерева с позолотой, чтобы заполнить приказ о наказании, Фаринелли и Франчесско-Риккардо, молча, раскланялись и поспешили в карету. Когда юноша и его старший брат сели в карету то, по-братски обнявшись, расплакались…
— Младшенький мой, братик любимый, это я так тебя подвёл!!! Никогда в жизни себя не прощу!!! Прости, младшенький братушка, Ангелочек! Ну, я одного не понимаю, почему, почему ты должен отбывать наказание за мою вину, ни в чём не виновный?!— воскликнул Франчесско-Риккардо.
— Франчесско, ну, какая  сейчас  разница, кто виноват? Даже мне разницы нет! Нам главное завтрашний день, последнее испытание пережить и получить разрешение на выезд. А, если бы отбывал наказание, тебе бы никто ни удара, ни скостил, а ещё бы и прибавили. Роланде два года обманывал, а ты, получится, пять, и была бы у тебя спина ещё хуже, чем у Роланде, одна сплошная рана, нелегко бы ты выздоравливал.  А я слезу знатно пустил, ты на мою спинку пожалился королю, и мне сбавили вполовину, до триста!  И, вообще, кончаем рыдать, приводим себя в порядок и едем домой, жёны нас, наверное, уже потеряли…— тихо ответил Карло Фаринелли, вытирая слёзы кружевом на рукаве рубашки и прижимаясь к крепкому плечу Франчесско, чувствовалось, что он боится, но признавать это не желает.
— Но тебе, младшенький, и триста будет  много и больно, тебе их будет очень тяжело вынести…  — посетовал Франчесско-Риккардо, вытирая слёзы со смуглых щёк, когда карета застучала по мостовой в сторону усадьбы.
Когда они приехали, уже был поздний вечер, Лео и Бенджамин спали, а Арабелла и Эльза ждали супругов. Братья зашли домой, в холл усадьбы, где в позолоченных подсвечниках тихо мерцали трескучие свечи, Карло Фаринелли скинул на пол треуголку с оранжевым пером. Арабелла и Эльза поспешили на встречу мужьям, расспрашивая взволнованно на перебой:
— Дорогие вы наши, где вы пропали? Уже поздно, Лео и Бенджамин давно спят, мы волнуемся! Где вы так долго были, неужели у короля Иосифа? Что так долго можно у короля делать?
Франчесско-Риккардо совсем  расстроенный и пристыженный, с  выражением страдания на загорелом лице ответил нехотя, сквозь зубы:
— Да, у короля Иосифа…
— А почему у вас тогда такие лица расстроенные? Король Иосиф не даёт разрешения на выезд? — со волнением  спросила Эльза.
Юноша всхлипнул, скинул расшитый  кремовый кафтан-жюстокор и с несчастным видом забился за диван в надежде, что сейчас никто не обратит на него особого внимания, и он отсидится там, и родные так и не узнают, как ему сейчас тяжело и страшно. Франчесско-Риккардо же ответил с тем же пристыженным и расстроенным видом:
— Почему же? Сказал, что даст разрешение на выезд завтра после отбытия наказания на площади на помосте…
Арабелла и Эльза одновременно с испуганными лицами вскрикнули:
— Как наказания?!! А кто будет отбывать его на помосте?!!
Франчесско-Риккардо не выдержал от нервного напряжения, из карих глаз потекла слеза со словами:
— Кто, кто? Вот именно, что Карло!!! Ну, ведь я виноват, я, я нарушил все эти законы тогда, он сам-то узнал о своей кастрации несколько месяцев назад, и я объяснил это королю Иосифу, и его величество поверил, признал мою вину, хотел брать под арест и  писать приказ о высечении меня. Осталась формальность одна, выступить перед возмущённой знатью, объяснить, почему я виновен и буду отбывать наказание. И всё, на помост бы пошел я, согласитесь, это было бы справедливо. Но нет же, он же там строил из себя героя, Ангела всепрощения, выгораживал меня, «не виноват, но всё равно пойду, брата не подставлю», восхитил короля Иосифа. А вот мог бы действительно стать Ангелом на Небесах в буквальном смысле это выражения, если бы король не скостил ему число ударов в половину, триста вместо шестьсот, и, не растрогавшись такой христианской братской любовью, ещё на ночь и домой отпустил. И, всё, завтра в десять утра нас на главной площади ждут на наказание, а как он пойдёт на помост, я не представляю, потому что для него и триста ударов будет очень больно и тяжело…
Арабелла не выдержала и заплакала от двух противоположных сильных эмоций: она одновременно сопереживала любимому мужу, очень расстроилась от мысли, что ему не избежать помоста, но при этом испытала сильное облегчение от мысли, что количество ударов снижено наполовину, и его жизни ничего не угрожает. Эльза же  встревожено с огорчённым личиком соскочила с резного бархатного стула и  промолвила:
— Ой,  давайте не впадать в панику, может, мы придумаем, как обхитрить всех, чтобы Карло Фаринелли не отбывал наказание, какой-то выход, чтобы он всё-таки избежал помоста? — Тут только Эльза заметила Фаринелли, что сидел в углу за диваном, похожий на трогательного котёнка, который свернулся калачиком, подошла к нему и мягко обратилась, — Ну, Карло, что ты там скрылся, как маленький мальчишка? Вылезай оттуда, уже давно не маленький ребёнок, а очень даже умный юноша, давай садись с нами и думай, помогай найти выход, как тебя от помоста спасать…
Юноша вздохнул,  сел на мягкий, украшенный позолотой диванчик, поджав ноги и закинув за спину свои  длинные золотистые блондинистые локоны. Он молчал, просто сдерживая слёзы, чтобы не сыпать соль на рану родных, потому что понял: скорее всего, за одну ночь они ничего не смогут сделать, и ему уже не избежать помоста, а Эльза, Франчесско-Риккардо и Арабелла сели за стол и стали предлагать свои варианты.
— Может, мы можем без разрешения на выезд сбежать в Испанию? — предложила Эльза.
— Нет, дорогая, — ответил со скорбным выражением лица Франчесско-Риккардо, — Мы сейчас под таким пристальным вниманием, что любая попытка сбежать серьёзно ухудшит ситуацию, нам нельзя разозлить короля Иосифа, получится еще хуже, если он со злости увеличит количество ударов…
— А если купить поддельные документы, в том числе и разрешение на выезд, да ещё, чтобы никто не заподозрил, на женское имя, переодеть Карло Фаринелли в девушку, я бы помогла бы ему в этом маскараде вынужденном, там с платьем, завивкой.  А внешность у него достаточно утончённая, чтобы принять его в женском платье за девушку. Так и отправить в Испанию,  а мы бы чуть позже, чтобы не заподозрил никто, купили поддельные документы себе и приехали благополучно к нему… — предложила Арабелла.
— Да? А где время взять, чтобы купить поддельные документы ему? Если хотя бы день у нас ещё был, а то ночь, а завтра утром уже ждут… — огорчённо ответила Эльза.
— А если подменить Карло? Найти похожего на Карло Фаринелли юношу в бедных районах и заплатить крупную сумму, чтобы он потерпел эти удары за него. Они же там с детства, привыкшие к розгам, с ними родители грубо обращаются, секут за любую провинность, ему бы триста ударов не было чем-то новым или сложным, а деньги очень бы пригодились, согласился бы…— предложил Франчесско-Риккардо.
— Нет, план невыполнимый. Во-первых, да, в бедных районах люди к таким трудностям относятся спокойней, но, поверьте, на триста ударов мы никого не найдем, никто не согласится на риск для здоровья. Можно заплатить юноше покрупнее, чем Карло Фаринелли, но тогда есть большой риск, что заметят разницу, все обернется еще большим скандалом. Глупо в случае, когда нам и так пошли на уступки…— ответила Арабелла.
Все прекратили разговоры и посмотрели с сочувствием на Карло Фаринелли, и без слов было понятно, что ничего они сейчас не придумают…
Юноша со слезами в огромных ясных небесно-голубых очах, побледнел ещё хуже и произнёс, нервно теребя пшенично-золотистые длинные локоны:
— Родные мои, я постараюсь справиться, выдержать всё мужественно, не рыдать, не кричать, я стисну зубы, сожму кулаки, буду держаться, сколько получиться. Только я не уверен в том, что у меня это получится, а, если быть честным, точно знаю, что дам слабину и опозорюсь. Простите меня, мои родные, простите. Я постараюсь держаться мужественно, стиснуть зубы, сжать кулаки, крепиться, сколько уж у меня получится…
Франчесско-Риккардо  тяжело вздохнул, пытаясь совершено тщетно  подавить свое чувство вины перед младшим братом, и изрёк:
— Так, младшенький мой ненаглядный Ангелочек, выкинь мысли о мужественности сейчас из головы, никому эта пресловутая мужественность не нужна, ты только себе хуже сделаешь. Ты так говоришь, просто потому что никогда не пробовал на себе, что это такое, порка. В гимназии ты не учился, ты получал домашнее образование, а родители нас  не наказывали, они были всегда мудрее такой грубости, как наказания, тем более розгами. Ты не знаешь, что сначала, ударов десять, можно стерпеть молча, но потом, когда ударов будет больше, с каждым ударом будет всё больнее, они начнут уже по ранам сверху идти, будет такая боль, что ты не выдержишь и будешь рыдать, кричать ещё хуже. Не вздумай там героя из себя строить, хуже получится…
Эльза и Арабелла тоже стали говорить в поддержку:
— Да что ты, право, милый!  Выброси такие мысли, никому эта пресловутая мужественность действительно  не нужна, не проси прощения, мы тебя любим, для нас ты все равно самый любимый и лучший! И нужно-то только чтобы ты выдержал наказание, как, уже не важно, чем тебе саму будет легче, тем лучше, выжил и получил разрешение на выезд, и всё! Идеально было бы, чтобы пощады ещё  не стал просить, но, если тяжело и так получилось, что всё-таки просил пощады, не вздумай переживать из-за этого, оставь, забудь, будто и не просил, не бойся за наше мнение, не вздумай переживать, что мы о тебе подумаем, мы тебя никогда не осудим!  Нам всё равно, как оценят люди, позорно или не позорно, нам, главное, чтобы тебе легче пережить это было. Веди себя, как учит Франчесско-Риккардо, с самого начала, как получается, что тебе облегчит немножко боль, и всё. Плакать, так плакать, рыдать, так рыдать,  кричать, так кричать.  Даже если так получилось, что всё-таки попросил пощады, не переживай, не страшно, никто из нас не осудит тебя в такой ситуации, хотя постарайся по возможности обойтись криком. Не вздумай там героя из себя строить из-за нас, стесняться нас. Пойми, мы всю заботу и любовь проявим, лишь бы тебе легче было. Как бы ты там себя не повёл, как бы ты там не опозорился, наше мнение о тебе в худшую сторону в такой ситуации не может измениться, для нас ты всё равно будешь самый лучший, самый любимый и самый родной человек.  Мы всю заботу и любовь проявим, лишь бы облегчить тебе испытание! Ты сам столько любви и заботы всегда вкладывал в свою семью, разве можем мы поступить иначе?
И все трое, говоря такие утешения, стали обнимать юношу, ласкать, поддерживать…
Так этой ночью никто из них и не лёг спать, а Франчесско-Риккардо еле-еле сдерживал слёзы, потому что вся душа у него сейчас адски болела, ему было стыдно за себя, перед младшеньким братиком,  перед отцом, и сердце от жалости  и любви к младшему братику болезненно разрывалось. Его угнетало и мучило чувство вины…
На следующее утро Лео и Бенджамин, как обычно одевшись и собравшись в гимназию, вышли в столовую к завтраку, поели и смотрят на взрослых, понять не могут, что случилось.
Обе дамы  даже не сели за стол, с расстроенными лицами спешно собирались куда-то, суетливо свернули  и отнесли в карету мягкое большое лебяжье одеяло, потом поставили в карету кувшинчик с водой. При этом они были совершенно неухожены, что было для них, особенно для Арабеллы, очень непривычно. Арабелла только расчесала кое-как свои роскошные каштановые волосы и, чтобы это было не так заметно, нацепила одну из тех модных шляпок, что дарил ей любимый муж, а красивое, но очень простое домашнее розовое платье она даже не сменила. Эльза вообще не стала возиться с внешним видом, спрятала волосы под плотный атласный чепец.
Франчесско-Риккардо и Карло Фаринелли сидели за столом, но оба не притронулись к еде. Франчесско,  красный от волнения и переполнявших его целой гаммы чувств, где были и чувство вины и раскаяние, суетливо и напрасно пытался накормить младшего братика, пододвигая ему тарелки с разной едой и уговаривая:
— Младшенький братик, поешь мяса с картошкой, силы ведь сегодня нужны!  Ну, если мясо с картошкой, не будешь, может, перекусишь салатом фруктовым? Нет? Ну, тогда поешь хоть сладкое, зефир тут есть, и конфетки, и желе. Хоть кофе с сахаром попей, силы ведь нужны будут сегодня…
Напрасны были все увещевания Франчесско-Риккардо, юноша сидел бледный, осунувшийся, молчаливый и испуганный, ни съел, ни выпил, ни глоточка, слова не проронил, перебирая в руках крупную пшенчно-золотую прядь волос и глядя куда-то в пол. Тут Франчесско-Риккардо заметил, что Лео и Бенджамин всё ещё за столом и выглядят удивлёнными, скорее позвал их и дал денег сыночкам со словами:
—  Так, вот вам деньги на обед, прошу вас, не будьте оболтусами, сегодня ввиде исключения  обедать домой не приходите, купите себе что-нибудь в лавочках, придёте домой после всех уроков, нас днём дома никого не будет, у нас сегодня взрослые важные не самые приятные обязанности. Теперь берите деньги, сумки и марш в гимназию, оболтусы мои…
Лео и Бенджамин вышли из дома, переглянулись с недоумением, и Бенджамин спросил братика:
— Лео, ты что-нибудь понял сейчас?
— Не-а… — смешно пожав плечами, тонким голосочком ответил Лео.
— Я вот тоже сейчас не понял, что происходит, вижу только, что у взрослых явно случилось что-то, и с каждым днём всё хуже, сегодня было вообще что-то непонятное, я у папы спрошу после уроков, что происходит…
Как только ребята ушли, Эльза вызвалась помочь, найти врача, её снабдили хорошей суммой денег, и  Арабелла, Франчесско-Риккардо и Фаринелли сели в карету.  Эльза вышла из дома и вдруг вспомнила о том враче, которого она в своё время нашла для Роланде, его знали все в округе, как самого опытного врача.  Эльза даже вспомнила адрес, где он жил, и пошла к нему с надеждой, что ничего не изменилось, и он живёт всё ещё там же. И, правда, надежда её оправдалась, пожилой седой врач только стал морщинистее за три года, и они прекрасно узнали друг друга, и, конечно, услышав, с какой необходимостью к нему пришла Эльза, поспешил с ней в усадьбу семьи Броски.
А тем временем в карете Франчесско-Риккардо настороженно и заботливо спросил ласковым голосом:
— Ну, как ты, младшенький? Собрался с духом?
Бледный Карло Фаринелли посмотрел на Арабеллу и Франчесско-Риккардо напуганными и большими, как у птички, лазурными небесными очами и тихо ответил:
— Если честно, боюсь ужасно…
Франчесско-Риккардо, с плачущей от переживаний кровавыми слезами душой, заботливо взял в свою крупную смуглую руку тонкую беленькую ручку братика и напомнил:
— Ну, ты, младшенький, Ангелочек наш, не накручивай себя и помни, что мы тебе ночью все говорили…
Когда они прибыли на площадь, то там уже всё было готово: поставлен деревянный помост, лавка, веревка для ног, ведро с розгами в соляном растворе, занял своё место солдат, отвечающий за наказание, а площадь заполнили люди разного сословия и дохода: от знати до бедноты. Яблоку негде было упасть…
Когда юноша всё это увидел, у него сразу душа в тёплый крохотный комочек, как маленький котенок, от страха свернулась, но он понял, что легче один раз со слезами отбыть наказание, чем мучится ожиданием, поэтому решительно последовал за солдатом. Закончив все приготовления, солдат сказал:
— Нужно постоять здесь немного, подождать его величество, потом начинать наказание…
… Карло Фаринелли стоял на помосте (правда, без верёвки на руке в отличие от Роланде),  прекрасный, как Ангел с Небес. Длинные, до середины предплечья,  блондинистые  золотые локоны  слегка неопрятно рассыпались по спинке  и хрупким плечикам, белое от переживаний  личико было красиво юностью,  тонкими изящными чертами, выражением невинного напуганного Ангелочка и  распахнутыми напуганными небесно-голубыми очами из которых беззвучно текли слёзы.  Но юноша сейчас напоминал картину «печальный Ангел», не смотря на красоту.  В кюлотах он выглядел ещё хрупче, чем в обычной жизни, непривычно, болезненно худеньким, ручки немного дрожали, а по личику текли слёзы…
… Юноша стоял и мысленно молился: «Господи, прошу, помоги, пожалуйста,  справиться хоть немножко  мужественнее, не совсем уж опозориться, хотя бы не закричать…, — тут взгляд Карло Фаринелли упал на устрашающее ведро с розгами в соляном растворе, который всегда усиливал боль наказания, и юноша подумал, — Да уж, какое тут не закричать. Тут хоть бы не вопить во все горло, да пощады не просить!  Господи, помоги, пожалуйста…».
Арабелла тоже слегка побледнела, казалось, что она излучает грусть, любовь и сопереживание молодому супругу каждым движением и взглядом, сердечко ещё любящее сжалось от тревоги за родного любимого человека. Она достала чётки и пыталась помолиться, но от волнения ничего, кроме «Отче наш», не могла вспомнить, а ещё ей помолиться мешал Франчесско-Риккардо. У бывалого композитора сейчас царила настоящая гроза на душе, ураган из неприятных чувств, мыслей и эмоций.  И стыд за себя,  что он нарушал законы, а вину отбывает его младшенький братик ни в чём не виновный, и острое чувство вины перед Карло Фаринелли,  перед отцом, и, конечно, страдание: его любимый младший братик там будет терпеть порку, эту боль, ни в чём не виновный, худенький милый беззащитный мальчишка. «Чувствую себя преступником, я, наверное, никогда себя не прощу, даже когда  и Господь, и братушка простят…» — вспомнил сейчас Франчесско-Риккардо своё же признание отцу, которое так хорошо описывало сейчас его чувства. Молодой композитор не мог с этими эмоциями и мыслями стоять спокойно, он вертелся, краснел, хватался за голову с густой копной тёмных кудряшек и вылил свои переживания небольшой тирадой под ухом у Арабеллы:
— О, Христос-Искупитель, да что же я натворил?! Ну, почему так получилось?!!  Никогда себя не прощу за то, что я натворил пять лет назад тогда, что натворил вчера!!! Я тогда наломал  дров, заварил эту кашу пять лет назад, нарушив  законы, я и младшенького своего обманул, не только короля и зрителей, я так виноват! А вчера я  опять  дал косяк,  должен был что-то сделать, как-то продумать, чтобы отбывал свою вину я, если до разборок дело дойдёт, а он, младшенький мой Ангелочек выручил меня, отбывать наказание будет за мою вину!!!  А я ведь отцу обещал сберечь его, заботится, заменить родителей! Ну, почему я виноват, а мой младшенький любимый ни в чём не виновный  братик сейчас будет эту боль терпеть?! Никогда себя не прощу, всю жизнь буду вину замаливать!!! Да так жалко его, миленького, такого хрупкого, душевно ранимого, сердце уже изболелось, ой, младшенький, лапка моя, это я так тебя люблю, и сам подвёл! Эх, отец-отец, ну, почему ты тогда согласился, ведь был сначала против, почему один раз в жизни в тот день не нарушил своих принципов и не всыпал мне, взрослому парню по первое число, чтобы выбить эти мысли, чтобы я не строил из себя великого композитора, а пошёл работать?..
— Франчесско-Риккардо, прекрати, пожалуйста, сейчас совсем не до твоих мук совести, надо было раньше думать, сейчас уже поздно, помолчи, пожалуйста, дай помолиться… —  не выдержав, тихо промолвила Арабелла.
Вдруг к Арабелле и Франчесско-Риккардо подошёл Папа Римский с огорчённым соболезнующим видом приветливо начал разговор:
— Моё почтение, миледи Арабелла и господин Франчесско-Риккардо, и, конечно, искреннее сочувствие вам, и в первую очередь господину Карло Фаринелли, я, как узнал, у самого сердце прихватило, торопился, надеясь как-то исправить ситуацию, но, оказалось, всё-таки опоздал. Конечно, король Иосиф поступил жестоко и несправедливо, наказывая невиновного человека. Ведь, вы сами, господин Франчесско-Риккардо, рассказывали мне, когда приезжали за разрешением на брак Карло Фаринелли и Арабеллы, что он никого не обманывал, потому что сам узнал о своей кастрации только перед свадьбой с леди Арабеллой, примерно три месяца и две недели назад. Получается, он не обманывал, не виновен, потому что сам пять лет до этого не знал, наказывать его сейчас жестоко и несправедливо. Король Иосиф просто малодушно послушал знать, а у этой избалованной знати  грех гордыни разыгрался, уже придумали, что деньги переплачивали из-за обмана! А он ведь и не обманывал, хотя, даже, если бы и обманывал, всё равно не за что его наказывать, свои деньги он уж отрабатывал! Такой дар Божий, такое великолепие пения и актёрской игры на сцене ценить уметь надо! Я не знаю, что себе знать в гордости возомнила, я часто посещал его выступления, зная, что он — певец-кастрат, и никогда не пожалел, всегда был восхищён и ни разу не посчитал, что должен заплатить меньше денег. Жаль, что я опоздал, не успел сейчас что-то изменить. Скажите, чем я сейчас могу помочь в такой трудной ситуации…
— Благодарим вас, ваше преосвященство, вы бы помогли нам, если бы прошлись среди толпы, посмотрели, нет ли пьяных на площади, слишком весёлых, с некультурным поведением, ну, явно видно, что пришли просто посмеяться над наказуемым. Если есть такие, прикажите страже, что следит за порядком, выгнать этих заведённых насмешников и в течение наказания на площадь не пускать. А с теми, кто просто стоит, пришёл на площадь спокойными,  поговорите, как Папа Римский с паствой, чтобы они проявили христианское начало своё,  раз пришли посмотреть, стояли, молча, без смеха, свиста, улюлюканья и выкриков колкостей и насмешек. Он ведь такой худосочный, ему будет очень больно, конечно, героем он себя не покажет, и плакать будет, может, и кричать, может и сильно раскричится, может быть, и пощады попросит. И чтобы они не смеялись в толпе, не издевались, не добавляли ему ещё и душевных страданий… — ответила Арабелла.
— Я понял, обязательно это сделаю… — ответил Папа Римский и скрылся в толпе…
Папа Римский шел по площади, с трудом протискиваясь между людьми, приглядывался…
И вдруг увидел Жофрена Гордо, Даниэллу Росси и Луиза. Трое дружков стояли в обнимку, обнимая с двух сторон Даниэллу, как  куртизанку, на первом взводе весело бузили, грубо смеялись, Жофрен держал бутылку шампанского, и сейчас они напоминали чем-то тройку ржущих коней.
— Так, всё, наконец-то праздник!!! Жаль, что от разочарования синьор Гендель увяз в хандре и отказался веселиться с нами. Всё, сейчас буду открывать бутылку с шампанским, только пока мы трезвые, давайте придумаем, что мы будем кричать ему такого унизительного и обидного во время наказания! Нам нужно три-четыре разных оскорбительных вариантов! Давайте предлагайте идеи! У кого фантазия получше? Луиз, по-моему, у вас!
Но тут их ждало самое большое разочарование и унижение в жизни. Папа Римский, услышав и увидев это, с разгневанным видом приказал страже:
— Так, стража! Этих двух непристойных некультурных мещан и куртизанку, что с ними вместе, выгнать с площади сейчас же и в течение наказания не пускать сюда!!!
Стража тут же похватали всех троих  под локти и быстро выпихнули с главной  площади у роскошного дворца на какой-то маленький грязный переулок в бедном районе.
— У-у-у! Какой знатный облом у нас!!! Ну почему этому выскочке так везёт?! Вот, лишили нас всех троих сейчас такого долгожданного зрелища и повода посмеяться!!! Так жалко, столько времени ждали этот момент, а в итоге нас знатно обломали, испортили настроение! Везёт же этому Карло Фаринелли, что за него вступился даже сам Папа Римский… — протянули, отряхивая грязь с нарядной одежды, трое дружков, настроение у них сейчас опустилось ниже плинтуса.
Они взяли свою испачканную бутылку шампанского, сели в кабаке, без всякого настроение выпили, и стали вяло пытаться развлечь себя, устроив небольшой торг: кто больше даст Даниэлле денег и дорогих подарков за то, чтобы она была его любовницей: Жофрен или Луиз.
А тем временем на площади Папа Римский шёл среди разношерстной толпы, собравшийся посмотреть на наказание, и строгим  тоном говорил:
— Я сейчас обращаюсь к вам, как Папа Римский к своей христианской пастве, я прошу вас проявить ваше христианское начало и понимание. Присмотритесь, наказуемый — очень худенький юноша, почти ребенок. Конечно, ему такое наказание будет очень болезненным, ему будет тяжело  вести себя мужественно,  он просто не сможет, он, скорее всего, и плакать сильно, и кричать будет, может быть, и пощады попросит. И я вас прошу, чтобы вы сейчас, раз пришли посмотреть на публичное наказание, постояли тихо, без смеха,  без всяких обидных насмешек, унизительных выкриков и свиста, как христиане, проявите сочувствие, не усугубляйте ситуацию, не добавляйте ему душевных страданий, ему и физической боли будет больше, чем нужно…
— Конечно, ваше преосвященство, всё понимаем, сделаем, как вы сказали… — отвечали все люди на площади, и большинство, было видно, говорили это искренно, но были и такие, что стояли и откровенно ухмылялись, говоря так Папе Римскому.  Понятно, что они лгут, пришли повеселиться над наказуемым, и будут это делать, как только сейчас уйдёт с площади Папа Римский. 
Папу Римского немного обидело такое отношение к его словам и легкомысленность этих людей, и он подумал: «Так,  значит, игнорируем мою просьбу?! Ладно, перехитрю я вас, вы сделаете, как я вам  сказал в любом случае, потому что я никуда с площади не уйду, ещё встану на видное место, чтобы заметно всем было, и никто не осмелится идти на конфликт со мной…». После этого Папа Римский встал на возвышении у шикарного королевского дворца рядом с  парчовым украшенным золотом королевским креслом.
… Солдат с жалостью наблюдал за Карло Фаринелли и сочувствующим тоном тихо спросил:
— Дрейфишь, малец, да?
— Ну, есть такое дело… — не переставая тихо плакать, ответил юноша.
— Что же мне с тобой делать, лапка, спрашивается?  — с сочувствующим вздохом произнёс солдат, — Ты такой худосочный и спинка маленькая, а мы, солдаты,  народ, ох, крепкий, мало тебе не покажется в любом случае. Ладно, я постараюсь не наотмашь, не со всей силы, без оттяжки, когда король следить не будет, а так уж терпи, место не хочу потерять, где смогу, там облегчу. Тебя есть, кому забрать? Это важно, потому что после такой трёпки ты просто никакой будешь…
— Да, есть, старший брат и молоденькая жена, ещё даже полгода в браке не прожили… — ответил Карло Фаринелли, показав лёгким жестом худенькой ручки на своих близких.
— Ой, хорошенькая она у тебя, красавица, и видно, переживают они оба за тебя серьёзно.  А что так сильно прям дрейфишь? Никогда что ли в детстве не пороли? — спросил дружелюбный солдат просто так, пытаясь как-то отвлечь его от переживаний.
— Нет, ни разу, сейчас будет первый раз, «боевое крещение» так сказать… — по-детски шмыгнув, ответил юноша.
…Тут своё роскошное  парчовое кресло занял король Иосиф. Надо сказать, вид у него тоже сейчас был далеко не весёлый, было видно как ему здесь неловко. Он испытывал очень неприятное ощущение угрызения совести за то, что сейчас наказывает невиновного. Да ещё посмотрел на Карло Фаринелли, тот ещё хрупче выглядит,  чем вчера, в нарядной богатой одежде, во время их беседы, король Иосиф даже сам заволновался, стал переживать, чтобы не слишком тяжело дались ему эти триста ударов. И мысленно отчитывал себя за такое решение, и в том числе, что посмотрел на возраст и дал триста ударов, хотя можно было бы снизить до чисто символической цифры в сто пятьдесят ударов. Король Иосиф сам был не рад, что так получилось, а тут ещё Папа Римский смерил его  рассерженным осуждающим взглядом.
— Ваше преосвященство, не надо, пожалуйста, на меня с таким порицанием смотреть, мне самому, правда, очень неудобно, что  несправедливо вышло… — тихо произнёс король Иосиф.
Папа Римский хотел прочитать королю небольшое нравоучение, но, увидев, что его собеседник и, правда, сам собой недовольный, не стал ничего говорить, и стоял уже без осуждающих чувств и мыслей о короле Иосифе.
Солдату нужно выполнять свою работу, и он, показав рукой на лавку, сочувствующим голосом сказал:
— Всё, лапка, пора начинать порку…
Арабелла как услышала, еще крепче прижала чётки и отвернулась, так сердечко от жалости и волнения оборвалось. Карло Фаринелли  же с тем же несчастным перепуганным побелевшим невинным чистым  личиком с текущими слезами  убрал длинные небрежно  растрёпанные золотистые локоны со спинки наперед и с дрожащими ручками лёг, молча, на скамейку, солдат, как и положено, привязал веревкой ножки к скамейке. А Франчесско-Риккардо с болью в груди от переживаний встал внимательно наблюдать. Он немножко опасался, что у его младшенького братика, всегда росшего в любви, никогда не бывшего под розгами, но видевшего, как это тяжело и больно по наказанию Роланде, сейчас могут после стольких дней напряжения сдать нервы, и он поступит, как иногда ведут себя юнцы, попадающие за разные провинности на помост. Они так боятся, что, когда солдат даёт приказ лечь на лавку, говорит, что пора начать, ещё до самих ударов, начинают просить пощады, отменить наказание. А его младшенький такой душевно ранимый…
Но, нет, хоть и плачет, но юноша лежит на лавке спокойно, и Франчесско-Риккардо немножко успокоился и прошептал Арабелле:
— Ну, ничего, молодец, держится более-менее…
Но тут по хрупкой спинке пошли удары, засвистели розги, и сразу «более-менее» превратилось «ну, уж извините, как получается». Надо сказать, что, конечно, мужественной выдержкой это поведение не назовёшь, но и ничего позорного или стыдного в поведении юноши не было, за час высечения, он даже не вскрикнул громко.  Он только сразу очень сильно заплакал в голос, можно сказать, зарыдал, и так и лил слёзы в течении всех ударов. Когда же  солдат  случайно или для того, чтобы не потерять место,  наносил  особенно болезненные удары наотмашь, с оттяжкой, юноша перебирал негромкие разные звуки, которые слышали лишь те, кто стоял  ближе к помосту: нежное ребяческое  нытьё, всхлипывания, поскуливания, жалобный трогательный писк, похожий на плач котёнка, и так в течение всего часа. На площади многие были даже удивлены тем, как неплохо для своей хрупкости он держится и тому, что он даже не вскрикнул в полный голос. Все ожидали, что такой молоденький и худосочный юноша будет держаться намного хуже, будет и кричать сильно…
Вопреки всеобщим ожиданиям, и даже предположениям самого Карло Фаринелли, выдержал он сносно, по крайне мере намного лучше, чем в своих кошмарах представлял себе это сам юноша.
А Франчесско-Риккардо и Арабелла сейчас ни о чём не могли толком думать, совершенно не собирались оценивать поведение Карло Фаринелли, они сами оцепенели, с трудом сдерживая слёзы,  с  дождём на душе, этот час им самим каким-то одним «железным ударом» казался. Им совершенно было всё равно, осуждают его люди или нет за такие бурные слёзы, у них сердца заныли от сопереживания родному человечку, раз так сильно слёзы льёт, значит так ему больно, так тяжело…
… А рядом с Франчесско-Риккардо, который даже выронил мягкое лебяжье одеяло из рук, и Арабеллой стоял молодой человек — простолюдин, но, видно, с хорошей душой, весь час он вертелся вокруг Франчесско и Арабеллы и пытался их успокоить:
— Ну, господа, господа, не переживайте так сильно, всё будет хорошо, вот увидите. Заберёте его живым, он молодчина, справится, ничего, что расплакался, боль пройдёт, рубцы заживут, будет всё хорошо. Ну, господа, господа, что ж вы так переживаете, что на вас лица нет, вам самим так плохо может стать. Вот увидите, что всё хорошо будет, он вон какой юноша терпеливый, даже не кричит, умничка просто, да и осталось уже меньше половины: сто ударов, я считал. Ой, ну, господа, что ж вы совсем извелись? Всё идёт хорошо, он держится, так что сейчас заберёте его живым, всё хорошо будет, заживут раны, осталось только десять ударов…
…Наконец, наказание кончилось, перестали неприятно свистеть розги, и на площади воцарилась тишина,  люди, столпившиеся на площади, молчали, потому что не хотели конфликта с Папой Римским, Карло Фаринелли перестал уливаться слезами, только еле слышно всхлипывал. Солдат вздохнул сочувствующе и подумал: «Эх, старался, конечно, не во всю силу, но рука у меня тяжёлая, были  всё-таки наотмашь, с оттяжкой, удары, кажется, ох, и сильно ж лапке-мальцу досталось...».
А молодой человек, что всё это время успокаивал Арабеллу и Франчесско-Риккардо наконец-то нарушил тишину и бодреньким голосом сказал:
— Господа, ну, что вы такие замороженные стоите? Видите, всё хорошо кончилось, расплакался, полил слёзы, да и всё, живой, забирайте же его, вот вы одеяло мягкое пуховое уронили… — молодой человек-простолюдин поднял то самое мягкое большое лебяжье одеяло, что уронил Франчесско-Риккардо, почтительно подал его Арабелле немножко замявшись, — … Извините, не знаю вашего титула, и как обратится…
Арабелла наконец-то убрала изящные ладони от лица, аккуратно закрепила чётки на запястье и вежливо взяла у молодого человека одеяло со словами:
— Это сейчас совершенно не важно, спасибо вам, молодой человек за поддержку и помощь в такую минуту, я совсем забыла об одеяле, а оно сейчас очень понадобится…
После этого Арабелла с лёгким недовольством на милом женственном личике развернулась к Франчесско-Риккардо и фыркнула:
— Хоть бы язык прикусил! Ты почему цыплят по весне считать взялся, когда их положено по осени считать?! Иди за разрешением на выезд к королю, я должна помочь ему встать и окутать в мягкое одеяло! Всё ждём тебя!
Все любопытные зрители спокойно и быстро  разошлись оставив площадь почти опустевшей, потому что обычно они искали в публичных наказаниях своеобразное развлечение, а тут ничего интересного не было, да и закончилось, и ещё побоялись посмеяться над его горючими слезами из-за Папы Римского. Арабелла же осторожно и ласково помогла дрожащему от боли Карло Фаринелли встать с лавки и аккуратно заботливо, нежно укутала своего любимого в то большое мягкое лебяжье одеяло.
А тем временем Франчесско-Риккардо, ещё, конечно, взвинченный и разгоряченный от стольких переживаний, неприятных эмоций, горечи, боли за слёзы любимого младшенького братика ни в чём не виноватого, подошёл к королю Иосифу за разрешением на выезд с негодованием на смуглом лице. У Франчесско-Риккардо сейчас так были натянуты нервы до предела, что, если бы король Иосиф сейчас подал какой-то повод, то бывалый композитор точно бы не сдержался и разразился бы гневной тирадой, но тот искренним сочувствующим тоном произнёс:
— Мне, правда, очень жаль, что так получилось, вот разрешение на выезд, как и обещал…
Франчесско-Риккардо тут уже только вздохнул, успокоился, душа уже перестала так болеть, он, молча, взял у короля Иосифа разрешение на выезд и отправился к Арабелле и Карло Фаринелли, и вдвоем повели  юношу под руки в карету, Франчесско нёс в другой руке разрешение на выезд.
Карло Фаринелли, белый, без намёка на какой-то хотя бы бледный розоватый  цвет личика, заплаканный, осунувшийся шёл, не поднимая на родных взгляда своих небесно-лазурных очей, из которых текли тихо слёзы от стыда, всхлипывал, дрожал и  причитал:
— Простите меня, родные мои,  я всё-таки опозорился, всё-таки опозорился, простите меня, родные, что я подвёл нас, я…, мне так стыдно, простите. Эх, папа, постыдился бы ты такого сына…
Франчесско-Риккардо шёл пристыженный и думал: «Отец бы сейчас не тебя, а меня бы постыдился!!! Младшенький братик отвечает за мою вину!», а Арабелла  спокойно и уверенно произнесла:
— Я не понимаю, почему ты считаешь, что опозорился! Ты даже не вскрикнул громко! Тем более не кричал во весь голос, не просил пощады, ну, что ты такого сделал, чтобы можно было так стыдиться? Мы намного худшего ожидали, думали, что и крики, и просьбы о пощаде будут, и то, не стали бы никогда осуждать за это, а ты, ну, поплакал, поскулил, что же в этот позорного или стыдного, под розгами?  Кто под розгами  без слёз? Все плачут, скулят, пищат, всё бывает, ну, исключение разве только какой-то атлант крупный, которому ничто не больно. Так что совершенно нечего тебе стыдиться, не за что просить прощения, всё сносно… можно сказать, даже достойно выдержал ты, так что кончай это самобичевание, принижать себя, не за что тебе казнить себя, давай лучше в карету, нужно домой, там уже Эльза с врачом ждут, нужно лечением заняться…
Карло Фаринелли сразу чуть легче  стало от таких слов любимой молоденькой жёнушки, он сразу плакать перестал, в карету с родными сел, лишь слегка всхлипывая, приютился поудобней и сказал:
— Спасибо Господу Богу, услышал  Он мои молитвы, помог мне не совсем опозорится,  помог без крика выдержать всё-таки, спасибо Христу за это. И без крика стыда хватило…
Тем временем в усадьбе, в гостиной,  уже два часа Эльза сидела с пожилым врачом и беседовала. Было видно, что она очень взволнованна, потому что рассказывала историю их семьи от причины кастрации Карло мальчиком из-за бедственного денежного положения семьи и до сегодняшнего дня, как он за вину Франчесско-Риккардо решился отбывать наказание, выручил виновного старшего брата, чрезмерно эмоционально, суетливо, сбиваясь.  При этом Эльза постоянно поглядывала на красивые большие часы с маятником и дверь, то краснея, то бледнея…
Пожилой седой  морщинистый врач с добрым взглядом и мягкой улыбкой стал успокаивать Эльзу:
— Леди Эльза, прошу вас, не стоит так сильно волноваться, скажу вам, как врач, что розги это всегда больно, но триста ударов для семнадцатилетнего юноши не должно быть чрезмерно тяжело.  Боль, конечно будет, но не такая уж невыносимая, и раны не должны долго заживать, так что, увидите, что всё окажется легче, чем вы сейчас думаете…
Эльза только чепчик  атласный поправила женственным жестом и с грустью ответила:
— Ой, вы так спокойно говорите, потому что видели Карло Фаринелли в последний раз три года назад, когда он четырнадцатилетним отроком-Ангелочком был, вы не видели, какой он сейчас. Он всегда был стройный и высокий мальчик, потом  семнадцатилетний юноша был, ему нельзя было ни килограмма терять, настолько он хрупкого телосложения вырос, а за последнее время, как назло, он совсем исхудал, потерял килограммов десять!!! На него сейчас смотреть спокойно невозможно, так болезненно он выглядит, я его, по-доброму по-домашнему обзываю макарониной, шваброй и пугалом. Он сейчас такой худенький, как тростинка, спинка узкая, как у мальчика, ему эти триста ударов, ох, адская боль будет, какие там раны получатся… — со стоном ответила Эльза, снова взглянула на часы с маятником и схватилась за сердце со словами — Ох, а ведь они уже скоро должны приехать! Ой-ой, я даже  боюсь представить себе, какие они сейчас приедут, особенно бедный милый наш Ангелочек Карло, ну, и эти двое будут тоже далеко не в лучшем виде…
… И примерно через пять минут раскрылась красивая деревянная, покрашенная в белый цвет, украшенная золотыми ручками и золотым узорчиком дверь и на пороге появились   Арабелла и Франчесско-Риккардо с минорными лицами, они вели под ручки укутанного в большое мягкое  лебяжье одеяло Карло Фаринелли. Юноша не плакал сейчас, но у него было совсем осунувшееся, похудевшее бледное заплаканное личико, на которое спадали разлохмаченные спутанные  длинные  блондинистые золотистые волосы. И при этом такое униженное  опечаленное выражение личика, будто у Ангелочка, которого незаслуженно обидели, а свои огромные глаза небесно-голубые он сейчас почему-то закрыл, что без слёз на него сейчас смотреть было невозможно. Он вызывал такое трогательное сердобольное  щемящее чувство, что вызывает маленький комочек, промокший под дождём котёнок.
Эльза с расстроенным видом поджала пухлую губку и схватилась за сердце, а врач с заботливым доброжелательным выражением морщинистого лица без слов накапал Эльзе в изящную фарфоровую расписанную пионами кружку с чаем пять капель брома, которые Эльза сразу выпила.
Франчесско-Риккардо же скорее крикнул дворецкому Стефанию:
— Стефаний, спуститесь, пожалуйста, нужна ваша помощь…
Стефаний спустился со второго этажа и уважительно-сочувствующим тоном произнёс:
— Да, господин, что нужно сделать?
— Да вот… — смущённо протянул Франчесско-Риккардо, — Нужно как-то помочь подняться господину Карло Фаринелли наверх в их с леди спальню и помочь лечь на живот, но я не очень представляю, как с этим справиться, ему сейчас каждое движение боль причиняет, вы, наверное, понимаете…
Стефаний с тем же тоном ответил:
— Что вы, господин Франчесско-Риккардо, всё понимаю, сделаю, мне это не сложно, я — мужчина крепкий, средних лет, в самой силе, а молодой господин худенький, он мне ведь как пёрышко, я возьму его аккуратно под живот и так и отнесу по лестнице в спальню и положу на живот…
— Спасибо, Стефаний… — промолвил Франчесско, а сочувствующий дворецкий с лёгкостью выполнил свою задачу со словами:
— Что вы, господин Франчесско-Риккардо, разве ж я не постараюсь для господина Карло Фаринелли, когда и он, и вся ваша дворянская семья всегда так уважительно относитесь к слугам, что нанялись к вам? Всё сделано, господин…
После этого пожилой седой врач с добродушной улыбкой изрёк:
— Так, господа, по-моему, настала моя очередь заняться своей работой. А, вы, господин Франчесско, не узнали разве меня? Мы с вами давние знакомые…
— Почему же, узнал, ведь мы втроём так подружились, когда вы лечили Роланде, а мы с Карло Фаринелли, как его лучшие друзья, проведывали и помогали почти каждый день. А  теперь, вот, придётся младшенького братика моего лечить…— ответил подрагивающим тихим голосом Франчесско, а из его больших, полных грусти карих глаз потекли слезинки, которые молодой композитор смахнул крупной загорелой рукой с тихим  всхлипом.
Морщинистый седой врач  изрёк добрым голосом:
— Не переживайте так, господин Франчесско-Риккардо, я, опытный и грамотный врач, столько разных проблем за жизнь лечил, столько разных страшных болезней видел, и спины от ран после побоев лечил не раз, так что и здесь всё благополучно вылечим. Да, мы тогда все подружились втроём, когда помогали Роланде. Хотелось мне как-нибудь увидеться и с вами, и с господином Карло Фаринелли, увидеть, каким он вырос, ведь тогда он ещё был очаровательный мальчик-отрок четырнадцати лет, спросить, как сложилась судьба Роланде, конечно, хотелось мне увидеться не по такому печальному поводу, но буду лечить, не волнуйтесь.  А вас, господин Франчесско-Риккардо, я бы попросил сейчас подумать о младшем брате, конечно вам самому больно и тяжело, но сейчас нужна помощь  и забота ему, вам нужно как-то уже перестать страдать и приложить эти силы на помощь братику. От того, что вы изводите себя чувством вины, ничего не изменится, а если вы возьмете себя в руки и дадите ему кусочек своей братской любви, то он воскрыляет. А, хм, я ещё хотел спросить, а как он… справился с этим испытанием?
Франчесско-Риккардо очень удивился столь странному вопросу от врача и честно с недоумением ответил:
— Ну, как сказать? Ну, плакал, конечно, сильно, полил слёзы, да и всё, ни вскрикнул громко даже, так что в этом плане мы-то даже приятно удивлены, довольны, как он выдержал, сносно, даже так… достойно. Мы, вот, ожидали, что будет там всё хуже, и крики, и просьбы о пощаде, но нет,  поплакал в голос, и всё. Не понятно, почему он считает, что опозорился и костерил себя, ничего  стыдного он не сделал. А почему вы спрашиваете?
Седой врач сразу принял серьёзный вид и изрёк:
— Да вот есть подозрение у меня одно очень нехорошее, но о нём поговорю с вами потом, когда сам до конца эту проблему пойму, а пока, для начала, разберусь всё-таки со спиной…
После это врач поднялся в спальню к Карло Фаринелли, а Эльза, Франчесско-Риккардо и Арабелла взволнованно сели за стол поближе к друг другу и стали предполагать, что же за «подозрение очень нехорошее», ведь, раз не со спиной связано, то тогда с чем?
 Тем временем врач поднялся в спальню, постучался и приоткрыл дверь со словами:
— Моё почтение, синьор Карло Фаринелли, можно?
— Конечно же, доктор, проходите…— послышался нежный голос юноши, и врач вошёл в уютную светлую, изящно обставленную спальню.
 Карло лежал под тем самым большим мягким лебяжьим одеялом на большой кровати с расписным позолоченным изголовьем и  балдахином.  Врач  поставил на бежевый резной с изящными ножками комод  мази и другие лекарства, что взял с собой, а сам  внимательно смотрел на белое личико юноши, которое немного закрывали неопрятно раскидавшиеся длинные пшенично-блондинистые локоны.
— Господин Карло Фаринелли, вы меня, наверное, не узнали, тогда, когда я и вы с Франчесско-Риккардо познакомились  из-за Роланде, вам было ещё четырнадцать лет… — начал приветливо разговор врач, продолжая внимательно наблюдать за юношей.
— Почему же, я вас очень хорошо помню, мы тогда очень сблизились, пока Роланде так тяжело выздоравливал. Но хорошо, что уехал в Англию, славно там прижился, потому что там нет каких-то законов или запретов, связанных с певцами-кастратами, поёт в опере, письма нам часто пишет. О, Господи, скорей бы и мне встать на ноги и уехать отсюда вместе с родными… — ответил тихо Карло Фаринелли.
Врач тем же приветливым голосом произнёс:
— Ну, насколько я знаю из рассказа леди Эльзы, вас ждёт более приятное будущее, очень выгодный контракт с Испанским королём Филиппом, красивая шикарная жизнь в Испании, так что как заживёт ваша спинка, отправитесь всей семьёй за золотой жизнью, а сейчас займёмся именно лечением, раз вам самому уже хочется уехать. Для начала посмотрю, с чем мне нужно будет работать… — при этом врач откинул с хрупкой спинки юноши одеяло и, как увидел этот кровавый кошмар из ран, не сдержался — Мдаа, знатно ж они вас разрисовали!.. Когда леди Эльза сказала, что будет триста ударов, я ожидал, что всё будет легче, но у вас действительно такая худенькая фигурка, что триста ударов многовато оказалось, вам надо было давать, как отроку в старших классах гимназии ударов сто. Ничего, не беспокойтесь, и видел хуже, и лечил хуже, взять того же Роланде, там вообще одна сплошная рана с кровоподтёками была, а не спина, не понятно было куда и как мазь наносись, у вас всё-таки ситуация полегче, там из ран по-настоящему кровоточат только десять. К сожалению, у вас еще немного поднялась температура, но не волнуйтесь, так бывает, это не опасно, только неприятно, я дам вам жаропонижающее, будете много спать и хорошо кушать, быстро пойдете на поправку. Я, как леди Эльза сказала, взял самые дорогие и действенные средства, думаю, недели через две встанете, будете собираться в Испанию. А сейчас отдыхайте пока, а я вам спинку обработаю, а потом смажу такой замечательной пенкой обезболивающей молочной, вам сразу легче станет, она и обезболивает очень быстро результативно, и приятно холодит, и приятно пахнет, в неё ароматные масла цветочные добавлены…
И врач сначала обработал спиртом узенькую спинку юноши, тот вскрикнул: «Вааай!», и уткнулся греческим носиком в подушку, громко всхлипнув от боли.
— Так, молодой человек, не мяукаем, а терпим… — пошутил по-доброму пожилой врач, а потом смазал раны обезболивающей молочной ароматной пенкой, помог одеть мягкую удобную красивую шёлковую нежно-лавандового цвета рубашечку с кружевами, которую заранее приготовили слуги.   Сам всё время смотрел на бледное худенькое красивое  тонкими аристократичными чертами личико с печалью в огромных небесно-голубых очах и тем же униженным  выражением личика, будто у обиженного  Ангелочка.
Закончив работу с обезболивающей пенкой, врач решился и прямо спросил:
— Молодой человек, я никак не пойму, почему у вас до сих пор такой расстроенный, пристыженный несчастный вид. Самое тяжёлое и плохое, наказание, уже кончилось, осталось позади, вы уже дома с родными, ваши близкие сказали, что выдержали вы такое тяжёлое испытание вполне неплохо, они довольны, говорят, что ожидали худшего, спинку я вам пенкой молочной смазал, обезболил, сильной боли быть уже не должно.  А  как через две недели все раны заживут, вы уедете со своей семьёй за счастливой жизнью в Испанию. Не вижу никакой причины для уныния, может, признаетесь, что вас сейчас огорчает?
— Мне просто стыдно пред родными, что я повёл себя, как слабак или боязливый нашкодивший мальчишка, а не как взрослый человек… — ответил  тихим мелодичным голосом Карло Фаринелли, и всхлипнул.
— Так, «слабак»?! «Нашкодивший мальчишка»?! Что-то  очень мне странно слышать эти слова именно от вас. Вы подумайте, рассудите, что вы сделали! То, что на помосте вы сильно расплакались, это даже сейчас не упоминается, значение не имеет, потому что от такой боли, как порка, поверьте мне, как врачу, плачут почти все, и, вообще, на помосте всякое бывает. Вы подумайте, какой поступок вы для своих близких сделали добрый. Ведь господин Франчесско-Риккардо виновен и по закону, и, если так подумать, и перед вами, вы были так же обмануты им, как и зрители, если рассуждать справедливо, он должен был быть наказан, но вы пошли отбывать наказание за его вину из-за родственной братской любви. Слава Богу, что вам сбавили вполовину, до триста ударов, и сейчас ваши раны на спине не так уж долго и тяжело будут заживать, и вашей семье с со своей задачей вашего лечения будет несложно справиться. А если бы выносили приговор Франчесско-Риккардо, ему бы никто не скостил ни удара, а, может, ещё и прибавили! И, подумайте, как бы ему было больно, как бы он мучительно тяжело и долго, может, месяц, как Роланде, а то и дольше, выздоравливал. На спине у него было бы «художество» ещё хуже, чем у того же Роланде, и всей семье было бы тяжелей.  Выглядит он мужчиной крепким, сильным, на первый взгляд, а я, как врач вижу, что господин Франчесско не сильный, а полненький мужчина. Роланде, хоть и  стройнее был, зато фигура спортивная была, гимнастику, фехтование, конную езду он любил. А у господина Франчесско-Риккардо  никаких спортивных мышц, так просто лишний вес, поэтому ему было тяжелей, чем Роланде. А вы без вины, пошли отбывать эти триста ударов, за его вину,  потому что действительно, триста и шестьсот ударов не сравнимы. Разве мог такое решение принять слабак или нашкодивший мальчишка? Нет, конечно, это было решение взрослого и умеющего любить человека. Так что, если рассуждать, то вы не слабак, а герой! И, вообще, молодой человек, выкиньте всякую глупость из головы, вам не унывать, а выздоравливать надо сейчас, ваши родные вас очень любят и очень хорошо позаботятся о вас. И, вы потом поймёте, что не только я так рассуждаю, что ваши близкие оценили этот поступок тоже, как героический. Я приду проведать через два дня, а пока поговорю с вашей семьёй о лечении… — ответил врач, взял все лекарства, что ставил на комоде, и вышел в гостиную, где сидели с волнением Арабелла, Франчесско-Риккардо и Эльза, которые сразу начали наперебой спрашивать врача:
— Ну, что, скажите, как всё, мы уже устали переживать и предполагать…
Седой врач с добродушным морщинистым лицом ответил:
— Спокойно, спокойно, дорогие мои господа, сейчас всё расскажу. Конечно, мои опасения оправдались, слава Богу, что не в той мере, как мне с первого взгляда показалось, но сначала о лечении спины. Конечно, когда вы, леди Эльза, сказали мне, что будет триста ударов, я ожидал, что будет  легче.  Он у вас действительно болезненно худенький при таком высоком росте, надо срочно набирать вес ему. Будет первое время больно, но не переживайте, я видел спины после розг намного хуже и лечил, вон, у Роланде я вообще не знал, что делать, куда мазь наносить, такая сплошная рана на спине была, боялся, что может не выжить. А у Карло Фаринелли ситуация легче, думаю, с таким хорошим лечением, которое я выпишу, за две недели уже встанет на ноги. Вот эти две мази ранозаживляющие, не самые дешёвые, конечно, зато самые действенные, и всё, что с ними нужно делать, это не пропускать, вовремя наносить и не путать их между собой, вот, я к ним оставляю записку,  где написал, как они чередуются. А это вот — обезболивающая молочная пенка, она хоть и дорогая, но просто замечательная, раз ваша семья по деньгам легко может позволить себе такое лекарство, обязательно нужно использовать, она и обезболивает сразу и надолго, и приятно холодит, и приятно пахнет, в неё ароматные масла цветочные добавлены. Так что если нестерпимо больно, или, когда будут зарубцовываться, неприятно раны зудеть стали, мажьте спокойно. Так же у него температура небольшая, не пугайтесь, просто надо несколько дней жаропонижающее попить. Но, господа мои дорогие, намного больше, чем спинка, меня сейчас волнует его душевное состояние: у него глубокая душевная рана.  Он стыдится себя, обвиняет, принижает, называет «слабаком» и «нашкодившим мальчишкой».  Это его чувство вины  нужно убрать как можно быстрее.  Я это знаю, потому что были у меня похожие случаи, и, бывало, что некоторые из них  печально заканчивались.  Так что в первую очередь займитесь лечением его душевной раны. А что лучшее лечение для души, дорогие мои господа?  Лучшее лекарство от душевных ран — это любовь и забота родных. Так что запоминайте и подхватывайте то, что я посоветую. Во-первых, не стоит его сейчас оставлять одного надолго, позволять лежать себе одному и тихонечко хандрить. Пусть все члены семьи по очереди приходят, общаются с ним, хоть дне недели он будет на постельном режиме, всё рано пусть что-то интересное происходит, все взрослые заняты, пусть детишки, его племянники забегут не надолго, посмешат своим ребячьими детскими приключениями.  Я  это называю «круговерть», потому что все родные по очереди приходят, сменяют друг друга. Во-вторых, вам нужно сейчас поднимать ему настроение,  выражать как-то свою любовь, делать что-то приятное для него, «приятности во время этой круговерти». Не стоит делать такой ошибки  родственников заболевшего, когда они приходят проведать, посидят со скучающим видом, чисто из уважения к больному, и уйдут, как будто одолжение сделали. Такое прохладное отношение сразу чувствуется, и только ухудшает проблему. Вы, когда приходит ваша очередь, старайтесь поднять ему настроение, доставить удовольствие, порадовать чем-нибудь, немножко побаловать. Вы же его семья, вы лучше знаете, что ему будет приятно. Хвалите его, говорите, что любите, не стесняйтесь. Подарите какие-нибудь подарочки, может, он о чём-то давно мечтал, или вы знаете, что такой подарок ему точно понравится, обычно, молодые люди его возраста любят мужские украшения и хорошие книги. Леди Эльза, как хозяйка в доме, побалует пусть его вкусными блюдами, вы же лучше знаете его предпочтения: рыбное — так рыбное, мясное — так мясное, сладкое — так сладкое, лишь бы он сейчас поел, а кушать он будет пока плохо, а вам подкормить его нужно, потому что он слишком исхудал, как я уже сказал, нужно вес немного набрать. А, вы, леди Арабелла, как супруга, подарите ему свою ласку, нежность, комплименты.  Скажите, что он для вас самый лучший,  самый любимый, герой. В общем, побалуйте, проще говоря. И, нужно прерывать его «песню слабака» песней «героя», каждый раз, когда он начнёт хандрить и принижать себя, называть слабаком, говорите, что он — герой, потому что так благородно спас от наказания виновного старшего брата, смело выручил его, поставил  по розги себя, невиновного, за него, потому что так умеет любить своих родных. Можно первые два дня, пока так свежи воспоминания, самим ненароком называть его героем, но это этот совет, в отличие от всех других, нужен только первые два дня, а там уже не нужно, он сам уже забудет эту ситуацию и будет общаться, как обычно. Я всё понятно объяснил, дорогие господа?
— Ой, доктор, — воскликнули все трое чуть ли не хором, потому что только сейчас, когда им сказал врач о душевной ране, они поняли, как он прав, — Спасибо вам за такие советы, большое спасибо, мы сами как-то не догадывались, а, когда вы сказали, действительно!  Ведь он столько времени был в нервном напряжении, а ел в последний раз сутки назад.  Притом при нас он, не считая нескольких исключительных моментов, старался не сильно показывать переживания, хотя у него не всегда это получалось, не хотел, чтобы мы переживали за него, доставлять нам дискомфорт. Конечно, всё будем выполнять, и душевную рану лечить, и на спинке раны…
Врач аккуратно добродушно улыбнулся и ответил:
— Что же, это просто замечательно, дорогие мои господа, я приду проведать его через два дня.  На последок скажу, что у Роланде была похожая душевная проблема. Ему  я выписывал ему много разных успокаивающих капель, и бромных, и валерьяновых.  Карло Фаринелли же я никаких капель не выписываю, потому что его лечение для души — это вы! Теперь разрешите откланяться и удалиться…
После этого пожилой врач откланялся и ушёл. Арабелла же, Франчесско-Риккардо и Эльза переглянулись, и юная леди воскликнула:
— О, Господи! Как же мы сами не поняли? Ведь можно было догадаться, что у него не столько спинка болит, сколько уже за всё время переживаний нервы раскалены до придела, он ведь ругал себя без всякой веской причины, пока я так и не сказала ему!
— Это Господь Бог послал такого мудрого врача нам, помог! — подтвердила Эльза, — Нужно выполнять то, чему нас врач научил, заживить душевную рану, мы, как и обещали, проявим всю свою любовь и заботу сейчас, покрутимся эти две недели, побалуем его немножко даже. Ведь он всегда с такой любовью относился к своей семье, всегда старался проявлять чуткость и внимание, не жалел ни на кого из семьи ни сил, ни времени, ни денег. Давайте думать, кто что может сделать приятного в этой,… как врач выразился, «круговерти»…
Франчесско-Риккардо, который перестал наконец-то песочить себя, снова с бодростью на загорелом лице ответил:
— Так, я буду отвечать за подарочки, угодить с подарочками будет моей задачей сейчас. У меня уже две прекрасные идеи есть, ну, потом, ещё, может, что-то милое, придумаю, куплю и подарю. Эльза, дорогая, пожалуйста, займись приготовлением чего-нибудь вкусного и сладкого для него. Ну, ты же, милая, ловко это умеешь, у тебя и желе, и тортики самые разные выходят хорошо, и вишнёвый пирог, и сладкие булочки, приготовь ему что-то такое. Он совсем похудел, ему нужно силу какую-то, немножко форму привычную восстановить, вес набрать, а он ест очень плохо, сейчас хоть пусть свои любимые сладости поест. А ты, Арабелла, возьми, что вам обычно нужно для ваших милых ласк и объяснений в любви, сливочки, клубнички, и приголубь, скажи ласковые слова, назови его героем, потому что твоё мнение для него особенно дорого. Давайте, будем выполнять наш план!
Тем временем в гимназии для знатных мальчиков Бенджамин и Лео отсидели первую часть уроков, пошли, купили себе покушать и вернулись в класс, когда стали приходить одноклассники, которые ходили обедать домой, и их ухмылки и смешки насторожили Лео и Бенджамина, они подошли и спросили:
— А над чем вы смеётесь?
— Да нам дома родители такое рассказали! Сегодня утром на площади секли оперного певца Фаринелли, и он ревел, как девчонка и скулил, как щенок! — ответил один мальчик.
А следом посмеялся зло другой мальчишка:
— Мне папа сказал, что это поведение недостойное мужчины! Даже, когда отец меня наказывает розгами дома, он учит, что я не должен позволять себе разнюниться!
Бенджамин и Лео переглянулись, и Бенджамин на правах старшего шепнул:
— Так вот почему взрослые так волновались утром! Я не очень понимаю, что случилось, но мы сейчас же отпрашиваемся и идём домой выяснять правду, быть, может, мы чем-нибудь  поможем взрослым…
… А дома Эльза испекла сладких булочек с изюмом, и села на мягкий украшенный позолотой диванчик отдохнуть.  Рядом со своей женой своим делом старательно, до пота, занимался Франчесско-Риккардо.  Молодой композитор пытался как можно бережнее своими неуклюжими крупными руками завернуть в бумагу снятый со стены в гостиной портрет Сальваторе, чтобы не испортить портрет в карете, когда поедет с ним к художнику по миниатюрам, это ему нужно было для воплощения одного очень важного подарка для любимого младшего братика. А Арабелла поставила на изысканный расписной поднос булочки, что приготовила Эльза, а помимо них ещё сливочки и клубничку для «сладких поцелуйчиков» и стала подниматься по винновой лестнице в спальню к любимому,  когда вдруг дверь  внезапно отрылась, и совершенно нежданно на пороге появились Лео и Бенджамин.
В этот момент у Франчесско-Риккардо и Эльзы вытянулись лица, а Арабелла от неожиданности даже поднос изящный уронила прямо на лестнице, и все трое поняли: они продумали всё, корме одного — что сказать ребятам.
Первым от удивления очнулся Франчесско-Риккардо и с недоумением в больших карих оленьих глазах обратился к сыночкам:
— Вы сейчас почему не в гимназии, оболтусы мои? Ну, я же по-хорошему денег на обед дал и попросил сегодня обедать домой не приходить, купить себе что-нибудь в лавочках из еды, а прийти домой вечером после всех уроков. Разве трудно было так сделать, а, оболтусы мои ненаглядные?
— Папа, мы и не ходили обедать домой, но ребята, что обедали дома, пришли, и стали такое рассказывать! Они говорили, что сегодня на площади секли какого-то оперного певца Фаринелли, и он ревел, как девчонка, и скулил, как щенок. А папа одного мальчишки вредного сказал, что такое поведение недостойно мужчины. Это что, был наш дядя Карло? За что же с ним так? Он ведь у нас, как Ангел, хороший…— ответил Бенджамин.
Франчесско-Риккардо тяжело вздохнул, поправил тёмные кудряшки, по ходу придумал легенду для мальчишек, и начал речь:
— Сыночки, да, такая беда случилась. Разувайтесь, садитесь, сейчас объясню. Вы, я думаю,  помните те дни, когда мы все вместе смотрели оперы, где дядя Фаринелли играл главные роли. Один раз мы смотрели сказку «Прекрасный принц и роза», другой раз сказку «Аладдин», третий раз историю из Библии «Царь Давид», вы ещё всегда восхищались его костюмами на сцене,  и пением, а трюка с битьём посуды Лео даже испугался немножко, потому что помладше был. И вы, наверное, помните, как красиво он пел, как играл свои роли, и какие трюки, помимо этого от делал голосом. Вы, наверняка, догадались, что он — лучший в театре, никто не может ни сыграть так роль, ни так чудесно спеть, ни делать такие трюки, поэтому все лучшие главные роли его, и платят ему из-за этого больше, а другим певцам хотелось бы занять его места, а не могут, талантов не хватает.  И они решили избавиться от него нечестно. Пришли вместе к королю,  придумали всякой плохой неправды о нём, оклеветали всячески, а король и не стал разбираться, правду сказали ему или нет, раз говорят, триста ударов розгами на площади при всех, и весь разговор, поступил вот так несправедливо, наш Карло  ни в чём не виновен…
У мальчишек глазки округлились и они воскликнули в один голос:
— Ого, триста ударов!!! Бедный наш милый дядя Карло! Папа, а как он сейчас?
— Ну, — протянул в ответ Франчесско-Риккардо, — Ему сейчас, конечно, тяжело. И спинку очень больно, и  очень обидно, что так несправедливо поступил с ним король, что наказали его без вины, тяжело от этого на душе, и стыдно, что заплакал. Но ваши одноклассники очень злые и сильно преувеличили, никаких рыданий, как у девчонки там не было, выдержал он такое испытание неплохо,  стойко, просто заплакал, если говорить точно, расплакался, и всё…
— А, можно, мы прямо сейчас пойдём к нему, проведаем? Может, мы чем-нибудь поможем?— спросил Бенджамин.
— Может, и правда, мы можем его поддержать? — с милым сочувствующим личиком сказал вслед за старшим братом Лео.
Франчесско-Риккардо с очень задумчивым видом потеребил свои тёмные кудряшки, а затем ответил ребятам:
— Хм, а вы ведь, если хотите, действительно можете ему помочь. И знаете, сыночки, чем? Вы ему можете поднять настроение, поэтому, когда будете у него, думайте, что говорите. Не стоит лишний раз заводить разговор о случившемся наказании, фразы одноклассников про девчонку и щенка сразу выбросите из головы, и, вообще, в гимназии никто ничего не знал, если зашла речь, вы узнали о случившемся только дома от меня. А в эту гимназию вы всё равно больше не пойдёте, посидите дома, потому что в Испании будет друга совсем гимназия, там другие порядки будут. И старайтесь поднять ему настроение, конечно, после такого у него грустно на душе, и ему будет очень важно сейчас улыбнуться чему-то, посмеяться даже, расскажите какие-то смешные истории, может, в гимназии случилось что-то забавное, или когда вы играли с друзьями, пусть он посмеётся вместе с вами. Или просто поговорите о приятном, помечтайте вместе о том, как мы будем жить в Испании хорошо, какой у нас там будет красивый и большой дом, даже красивее и больше, чем этот, как мы там будем вместе весело проводить свободное время, которого теперь у нас будет больше, пусть он вам расскажет. А, хотите, расспросите его о нашем детстве, он вам про нас тоже весёлых историй расскажет, вместе посмеётесь, вам самим очень любопытно будет узнать, какими папа и дядя в детстве были. Ну, что, всё поняли? Не будете оболтусами, не поведёте?
— Нет, — весело и звонко ответили Лео и Бенджамин, — Не будем оболтусами, всё поняли!
— Ну, тогда можете идти…— ответил сыночкам Франчесско-Риккардо, а потом обратился к Эльзе и Арабелле, прежде чем спешно скрылся с завёрнутым в бумагу портретом Сальваторе, — Ну, вы тут последите за моими «оболтусами», а я поеду за одним важным подарком, который он точно бы хотел получить…
А Арабелла в глубокой задумчивости села в резное мягкое кресло, теребя ручкой свои шикарные каштановые волосы, потому что увидела, что её очередь сейчас надолго отложилась. Сначала ребята пойдут его проведывать, потом Франчесско-Риккардо с подарком приедет, ясное дело, будет сразу рваться к младшему брату, вручить подарочек, попросить прощения со слезами покаяния и поблагодарить. А, раз у неё появилось время, что она может приготовить такого приятного, особенного, для своего любимого Карло Фаринелли? Ведь она, конечно, была прекрасной невестой и образцовой женой, но она привыкла принимать его романтичные ухаживания и подарки, а сама никогда ничего ему не дарила за время их долгой дружбы и пока недолгой супружеской жизни, ей самой стало стыдно за свое потребительское отношение к нему. Но что же она может подарить?..
И тут Арабелле пришла в голову гениальная идея, изумрудные глазки из грустных стали снова радостными, а на нежном личике мелькнула мягкая улыбка.  Она вспомнила, что недавно покупала большой отрезок красивого оранжевого атласа и красивые голландские кружева, а так же у неё, как у хорошей рукодельницы, было всё под рукой для вышивания.   И она взялась воплощать свою идею: шить очень нарядную выходную украшенную кружевами рубашку из оранжевого атласа, а потом вышивать на ней золотой ниточкой надпись: «моему любимому герою».
Эльза, как узнала, что придумала Арабелла, восхитилась:
— Слушай, Арабелла, молодец, Карло точно обрадуется! Я, вот, простая слишком, без особой фантазии и вкуса, я бы не додумалась сделать такой подарок-комплимент мужу…
Тем временем Лео и Бенджамин с весёлыми озорными смуглыми рожицами открыли резную дверь в спальню и спросили:
— Дядя, можно к тебе?
Карло Фаринелли распахнул  шёлковый задёрнутый кремовый балдахин,  с трудом повернулся на бочок, откинул назад о взлохмаченные  блондинистые золотистые длинные локоны, и со слабой  улыбкой весело ответил:
— Племяшки мои, как я рад вас видеть, соскучился по вас! Конечно, заходите! Садитесь на кровать, она большая! Вы только из гимназии?
Лео и Бенджамин несколько минут молчали с искренней жалостью на личиках: бледный и осунувшийся, юноша внимательно смотрел на них огромными чистыми небесно-голубыми очами, а в этой широкой нежно-лавандовой рубашечке он выглядел совсем худеньким, как тростиночка…
Карло Фаринелли, поймав на себе жалостливые взгляды племянников, спросил:
— Хм, а вам взрослые рассказали, что случилось? В гимназии над вами не смеялись?
Тут Бенджамин толкнул в бок Лео и промолвил:
— Нет, в гимназии всё в порядке, не волнуйся, там никто ничего не знал, нам папа дома уже рассказал, как несправедливо поступил злой король, наказал тебя без вины! А ещё папа сказал, что мы пока можем не ходить в гимназию, потому что, когда заживёт твоя спинка, мы уедем всей семьёй в Испанию, и мы там будем ходить в другую гимназию, и, вообще, папа говорил, что там мы будем жить лучше, чем здесь, с таким злым королём. Он сказал, что у тебя будет больше свободного времени, и мы будем весело проводить его всей семьёй, как любим, что мы будем чаще посещать весёлые ярмарки, и что наш новый дом будет красивее и больше, чем этот. Хотя мне вот, трудно представить такой дом, это, наверное, будет настоящий маленький дворец…
Карло Фаринелли мило и обаятельно ребячливо улыбнулся и мечтательным радостным голосом ответил:
— Да, племяшки милые, папа вам правду рассказал, там, в Испании, я буду петь для доброго короля Филиппа, у него очень головка болит, а моё пение помогает облегчить его головную боль, и он за такую помощь будет очень щедро платить, намного больше, чем мне платили здесь. Поэтому наш новый дом действительно будет шикарным, как дворец, и выступать в опере я буду реже. Свободное время, которого там будет больше, мы будем весело проводить, и ярмарки посещать, и дома любыми занятиями, и будет хорошо, спокойно, прямо, как в Эдеме…
Тут Лео сказал с грустным видом:
— Дядя, у тебя такое красивое, но заплаканное лицо, прямо как у Ангела на картинке в учебнике богословия…
Юноша стыдливо отвёл взгляд огромных небесно-лазурных очей, по выражению лица было видно, что ему стыдно и неловко (он ещё прекрасно помнил, как плакал в три ручья на наказании).
Бенджамин, заметив это, толкнул Лео в бок и прошептал:
— Лео, чем ты думаешь? Говорил же папа по-хорошему, нет, малявка, не понимаешь…
Потом Бенджамин промолвил:
— Ой, дядя, что такое заплакать! Заплакать совершенно не стыдно, кода есть веская причина: больно или стыдно или, наоборот, обидно, ну, любая веская причина, заплакать не стыдно. Вот что стыдно, так это вести себя, как наш одноклассник  хулиган Андре в гимназии. Ты не представляешь, дядя, до чего это глупый мальчишка. Он каждую неделю  выдумывает какую-то новую проделку, учитель его за это наказывает розгами, у него спина быстро заживает, на следующей неделе он новую уже выходку изобрёл, ну, и учитель опять наказывает, и так все полгода, что мы с ним учились.  Но я хотел-то рассказать, что, когда учитель наказывает Андре, то он не просто плачет, он невозможно кричит и визжит так, что вся гимназия сбегается и спрашивает: «Кто мучает поросёнка?»!
Карло Фаринелли слабенько  обаятельно засмеялся с ребяческой  милой улыбкой, в огромных чистых небесно-лазурных очах появилась «смешинка», юноша спросил:
— Племяшки мои милые, вы точно мне сейчас не присочинили?  Это как так возможно, чтобы ребёнок не боялся боли совершенно, каждую неделю терпел розги! Конечно, в гимназии младшим ребятам даёт учитель пять там, самое большое, десять ударов, но всё равно!  Это жутко больно! Я никогда в жизни не думал, что порка — это настолько больно! Там боль начинается уже с третьего удара!  Я сегодня в первый раз в жизни,  ни разу до сегодняшнего дня ни в детстве, ни в отрочестве, не пришлось, взрослый человек уже, под розги попал и еле-еле выдержал, кое-как выжил, а когда с оттяжкой бьют, так там, вообще, от боли в глазах темно. И, самое удивительное, непонятное мне: это ж такую фантазию надо, чтобы каждую неделю новую проказу придумывать, да ещё каждый раз такую, чтобы учитель наказал розгами! Это ж надо как-то серьёзно провиниться!  А что он такого вытворят хоть, расскажите, племяшки…
Лео и Бенджамин стали на перебой рассказывать:
— Ой, дядя, на чтобы хорошее, а на шалости у него фантазии хватает! Андре такие смешные вещи вытворяет! Однажды он на уроке химии, когда учитель вышел из кабинета, нагрел из любопытства странную жидкость в пробирке на спиртовке, и получился небольшой взрыв. Хорошо, учитель был недалеко, затушил. Вот уж Андре попало!  А  в другой раз дело было на уроке богословия.  Богословие нам преподаёт добрый, очень ухоженный, но пожилой учитель, который всегда появлялся только в красивом напудренном парике, Андре же забрался на окно с  удочкой с крючком и стянул  с пожилого учителя богословия парик, а тот оказался лысым! 
И так одна история за другой, и одна история потешна. Все трое смеялись, а потом Эльза принесла изящный  фарфоровый поднос со сладостями:  мармеладом, зефиром, вишнёвым пирогом, грецкими орешками в шоколаде, поставила на изысканную резную тумбочку, послушала, что у них тут весело, смех, не стала вмешиваться в разговор. Эльза, очень довольная, спустилась  вниз, только  дверь приоткрытой оставила, чтобы слышать, что у них тут происходит. А Карло Фаринелли с ребячьим озорством предложил:
— Племяшки, смотрите, сколько тут вкусного ваша мама нам принесла, давайте разделим на троих, побалуемся!
Так втроём они и опустошили поднос, хотя, конечно, Карло Фаринелли взял себе мало, поклевал, как птичка, больше всё-таки пока поели Лео и Бенджамин.
А потом Бенджамин решил спросить у дяди о его детстве и детстве их папы, Франчесско-Риккардо, ему и, правда стало жутко любопытно расспросить, какими папа и дядя были в детстве, он знал отца уже взрослым человеком, а дядю тоже помнил уже юношей или отроком. И Бенджамин с большим искренним интересом начал разговор:
— Дядя, скажи, а ты и наш папа так же братики, как и мы с Лео?
— Да, — с милой улыбкой ответил Карло Фаринелли, — Мы так же братики, как и вы, только у вас два года разница в возрасте, а у нас с Франчесско-Риккардо двенадцать лет, а так мы — братья…
— А вы дружили в детстве? И, вообще, расскажи, дядя, про ваше с нашим папой детство, какое оно было? Какими были родителями наши бабушка и дедушка, Гретхен-Катерина и Сальваторе? И что, правда, что ты сегодня в первый раз в жизни попал под розги, ни дома, ни гимназии тебе, ни разу не попало?
Карло Фаринелли с весёлым оживлением ответил:
— Мы очень дружили в детстве, никогда не ссорились и помогали друг другу всегда, несмотря на большую разницу в возрасте, мы были просто не разлей вода, всегда у нас было множество общих интересов, в разном возрасте свои, но всегда нам было интересно с друг другом.  Мы и сейчас близки, очень крепко по-братски дружим.  И у нас было самое счастливое безмятежное детство, я не вспомню ни одного неприятного или обидного случая, и ваш папа скажет о нашем детстве, наверняка, так же.  Ваши бабушка и дедушка, наши папа и мама были лучшими родителями: самыми любящими, ласковыми, заботливыми, чуткими, мудрыми, очень жаль что вы совсем плохо помните их. И я, правда, сегодня в первый, и надеюсь, в последний, раз был высечен. В гимназию я не ходил, мне дали хорошее домашнее образование, а наши родители не только никогда не наказывали нас, они никогда не крикнули грубо, ни на меня, ни на Франчесско-Риккардо, мы от них обидного слова не слышали, тем более уж они не стали бы нас пороть. Если мы что-то мы сделали не правильно, у них хватало терпения и мудрости объяснить нам, в чём мы неправы и как правильно нужно поступить, и мы слушались. Да и мы, надо признаться, совершенно не озорные, спокойные ребята были, я могу только две ситуации вспомнить, когда другие родители, может, и наказали бы как-то, но только не наши. Вот, одну историю помню.  Франчесско очень ловко катался с перил винтовой лестницы, где и мы с вами катались, я вас страховал, и меня, маленького братика, научил, и полюбили они на парочку катиться со смехом, визгом. Только Франчесско-Риккардо понимал, что взрослые не поймут такого развлечения, поэтому всегда старался выбрать такое время для развлечения, когда взрослых дома не было.  А в тот день Риккардо просчитался: отец пришёл со службы раньше, чем обычно, и мы скатились прямо в его объятья. Конечно, мы немножечко сдрейфили,  думали, что  попадёт. Но нет, зря испугались, наш папа никогда не изменял своим принципам, и тогда совершенно спокойно, без всякой строгости, обвинения и криков объяснил: « Ребята, сыночки мои, это же небезопасно, вы же катитесь на такой скорости и можете не удержаться и упасть, разбить или сломать себе что-нибудь. Конечно, я понимаю, кататься весело, но нужно, чтобы это стало безопасно. Это будет безопасно, если внизу будет стоять и страховать вас взрослый человек, чтобы при падении он мог вас поймать, и вы не ударились. Ну, давайте, я буду страховать, а вы катайтесь!». А мы довольные, что не только не отчитали, а ещё и разрешили кататься, побежали, и катимся со смехом, звонким визгом, а папа со смехом ловил. Так славно повеселились все, и после этого часто так делали, но только втроём, с ним, без него мы пообещали не кататься, и обещание строго выполняли. А вот, когда мне было пять лет, я был таким милым маленьким Ангелочком послушным, а ваш папа был уже взрослый серьёзный  юноша, учился в консерватории и дружил с вашей мамой. А я, несмотря на все достоинства, один недостаток большой имел: любопытство. Вижу как-то вечером, что Франчесско-Риккардо наряжается красиво: белоснежное жабо с брошью, напудренный парик, и мне любопытно стало, куда же он такой нарядный вечером пойдёт, и я проследил за ним, прячась в кусточках, за деревьями, домами. И  пришёл я за ним в парк, где он встречу с вашей мамой, и увидел, что они поцеловались. Меня, как ребёнка тогда это так насмешило. Ну, мне тогда, как сейчас Лео, пять лет было. Вы бы стали с девочкой целоваться? Нет, конечно, лучше лягушку поцеловать! И я так же рассуждал, а сейчас сам женился на Арабелле, и очень люблю жену, как и папа любит вашу маму. И вы сейчас так смеётесь, а когда-то вырастите и тоже встретите своих невест! И я с таким смехом прибежал домой и рассказал всё маме, а она меня не отчитала, а просто ласково сказала: «Сыночек, а ты, зачем ходишь, беспрестанно за страшим братиком? Почитай или порисуй, ты очень любишь, а не хочешь, поиграй с ребятами соседскими. А Франчесско-Риккардо, когда будет свободен, обязательно сам придёт к тебе, и вы займётесь чем-то вместе, но не надо ходить за старшим братиком, как хвостик». Ну, и я, довольный таким ответом, побежал по своим ребячьим делам, а Франчесско мама немножко пожурила, что так поступать до свадьбы нехорошо. И Франчесско-Риккардо придумал, как ловко отправить меня, когда хотел увидеться с вашей мамой: он стал давать каждый раз мне целую большую горсть монет, и говорил, чтобы я сейчас два часа не появлялся, а то в следующий раз не даст. А я счастливый от того, что у меня такой добрый и щедрый старший братик, собирал друзей, мы шли, покупали на всю компанию сладости, мелкие игрушки фарфоровые, они яркие, красивые, кто принца или принцессу выбрал, кто разных животных, а я Ангелочка себе выбрал, очень мне по душе пришёлся.  Он у меня, как  талисманчик, по сей день на комоде сидит, наверное, на правах талисмана, поедет и в Испанию. И только в четырнадцать лет, когда я стал уже постарше и сообразительнее, я понял, что Франчесско-Риккардо просто сплавлял меня так ловко, чтобы я не мешал им с Эльзой. А ещё помимо этого у меня много просто очень трогательных счастливых светлых историй из детства, как, например, одно Рождество, мне тогда всего три года было, а вашему папе уже пятнадцать лет, он лучше расскажет эту историю. А я всё равно почему-то помню её тоже очень хорошо… — Карло Фаринелли закончил свой рассказ, который Лео и Бенджамин  увлечено слушали, с блестящими от интереса глазками, а юноша забавно закончил — Вот такое у нас было счастливое вот детство, и вот такое у меня сегодня боевое крещение…
Мальчишки догадались, что дядя имел в виду и снова все вместе засмеялись.
В спальне слышался смех, Эльза и Арабелла сидели довольные, Арабелла заканчивала работу над атласной оранжевой  рубашкой с вышивкой «моему любимому герою», когда приехал Франчесско-Риккардо и заскочил импульсивно в усадьбу.  Душа Франчесско сейчас тянулась к младшенькому любимому братику, из сердца рвались слова благодарности и слёзы с драгоценным словом «прости», желание вручить тот удивительный подарок, что он привёз. Но, когда бывалый композитор вошёл в изящно обставленную и украшенную фресками на стенах гостиную, то был удивлён и не понимал, что происходит дома. Его вечно шумных и шустрых ребят не слышно, не видно, а Эльза и Арабелла сидят с милыми улыбками, молодая леди при этом рукоделием занята (где сейчас они нашли повод для улыбки, Франчесско-Риккардо было непонятно). В первую очередь Франчесско спросил:
— А где мои оболтусы?
Эльза весело ответила:
— Как где? Все еще у Карло…
Франчесско-Риккардо с недовольным выражением загорелого лица взялся одной рукой за тёмные кудряшки и воскликнул:
— Как всё ещё у Карло?! Мама мио!!! Это я два часа ездил за подарком, и два часа они у него?! Вы почему разрешаете им быть с ним сейчас так долго? Они же маленькие ещё, быстро забудутся, и что-нибудь вытворят, ещё начнут прыгать по кровати, тянуть за руку, чтобы он встал, и больно сделают! Его сейчас беречь надо!
— Успокойся, Франчесско-Риккардо, у нас дверь открыта, мы всё слышим, видим, контролируем! Ничего ни не вытворили, наоборот, они только на пользу ему пошли!  У  них там шутки и смех,  весёлые разговоры, то мечтали об Испании, то они смешили его историями о каком-то  шкодливом комичном однокласснике, то он рассказывал им вши любимые истории из детства. Еще они на троих съели все сладости на подносе, что я принесла им. Он от смеха хоть чуточку порозовел и хоть скушал с ними за компанию, на человечка стал похож сразу, а то, когда вы с Арабеллой утром сегодня с помоста привезли его, у него до того жалобный трогательный болезненный вид был, так сердечко защемило, что я не выдержала, выпила всё-таки пять капель брома. А  сейчас уже ничего, так что молодцы они, не такие уж они «оболтусы», когда сами этого хотят!— объяснили Эльза, сделав «руки в боки».
Франчесско-Риккардо вздохнул, закатил карие вежды и ответил:
— Ну, слава Христу-Искупителю, это — замечательно, но, Эльза, дорогая, забери уже ребят, умой, переодень и накорми чем-нибудь более полезным, чем сладости, а я пошёл к Карло Фаринелли, сейчас моя очередь. Арабелла, после меня будет твоя очередь…
Арабелла с милым личиком блеснула изумрудными глазками и ответила:
— Конечно,  я уже почти готова…
Франчесско-Риккардо дождался, когда Эльза уведёт Лео и Бенджамина, постучался, мягко сжимая в большой загорелой ладони кулон, и зашёл со словами, что были сказаны самым ласковым нежным голосом:
— Младшенький братушка мой, Ангелочек наш, ты как себя чувствуешь?
Карло Фаринелли, который по-прежнему выглядел маленьким худеньким бледным комочком, но уже без уныния с обаятельной мягкой улыбкой ответил:
— Ничего, уже чуточку легче, потихоньку в себя прихожу. Вот, твои ребятки приходили, мы с ними так весело время провели, и об Испании мечтали, потто они меня так насмешили историями из гимназии, я давно так не смеялся, уж больно у них проказы забавные у одного одноклассника, мы, вот, в детстве не были озорниками, совершено спокойными ребятами были. А я им рассказал некоторые истории из нашего детства, вместе мило посмеялись.  Хорошие они у тебя ребята не злые, не вредные, зря ты их «оболтусами» называешь. Спинка, конечно, сейчас болит, после того, как два часа смеялся, но не жалко, хоть чуть-чуть настроение улучшилось…
Франчесско-Риккардо же с мягкой улыбкой на смуглых пухлых губах взял изящный позолоченный гребень, сел рядом и, аккуратно расчёсывая  длинные блондинистые золотые локоны братика, изрёк:
— Я очень рад, что они тебе всё-таки подняли чуть-чуть настроение. А знаешь, младшенький мой любимый братик, я хотел с тобой поговорить. В первую очередь я хотел поблагодарить тебя за то, что так сильно выручил меня, пошёл на этот помост за меня. Хотя, если справедливо рассуждать, я виноват и должен был отбывать наказание, не за что было судить тебя, но ты здорово выручил меня, ведь тебе дали триста ударов, а мне бы, и, правда, ведь, никто бы ни удара не сбавил, ещё бы с пятьдесят добавили за все эти, яко бы переплаченные деньги. Была бы у меня спина, ох, ещё хуже, наверное, чем у Роланде, настоящий бифштекс кровавый. И большой вопрос, как бы я это перенёс, как бы я потом выздоравливал, и как бы я от стыда краснел, оправдываясь перед Лео с Бенджамином. А ты спас меня от всего это «букета» проблем, спасибо большое. — Тут Франчесско-Риккардо не смог сдержаться, склонил свою голову к плечику Карло Фаринелли и заплакал со словами, —  И прости, прости меня, пожалуйста, младшенький! Ведь я так виноват перед тобой, я ведь тогда эту кашу заварил, столько дров наломал, а за все мои косяки отбывал наказание ты, ни в чём не виновный мой любимый младшенький братик. Поверь, отец бы  сейчас постыдился бы не тебя, а меня, что я, взрослый мужчина, не смог ответить за свои проступки, что за мои ошибки тепел эту адскую боль, отвечал ты,  любимый младшенький братик. Так ты — настоящий герой, и вот тебе подарок вместо медали, получается…
Закончил свою речь Франчесско-Риккардо, перестал плакать, дал в ручки Карло Фаринелли кулон на золотой цепочке и застыл в ожидании реакции юноши с радостным умиротворенным сиянием на смуглом лице. Карло Фаринелли от неожиданности, он никак не ждал такого поведения от брата,  мило обаятельно смутился и скромно удивленно промолвил:
— Франчесско,  не за что тебе прощения просить,… я вовсе…  не герой, ни в чём ты передо мной не виноват. А что это?
Франчесско-Риккардо с озорным видом весело изрёк:
— А ты окрой кулон, и всё поймёшь!
Юноша с большим интересом в чистых небесно- лазурных очах, которые расширились от удивления до размера больших блюдечек, открыл кулон, и тут пришла очередь прослезиться от умиления самому юноше. Внутри кулона находился чудесный портрет Сальваторе, где он был изображён не стариком, а ещё зрелым сильным  мужчиной и успешным дворянином, и красовалась надпись, это были слова Сальваторе, которые он когда-то сказал маленькому Карло: «Сыночек, милый, я буду гордиться тобой всегда».
Перед глазами юноши сразу предстали воспоминания о том дне, родителях и счастливом детстве…
Карло Фаринелли  нежно прижал портрет отца и восторженно обратился к Франчесско-Риккардо:
— Братик, спасибо тебе, это лучший подарок, который ты мог бы сделать!!! Ты бальзамом душу мне полил, честно! Лучшего подарка ты не мог бы придумать! Другого подарка сейчас я бы и не пожелал, для меня и его портрет, и эти его слова очень дороги, я помню тот день, когда он сказал так! Ты бы знал, Риккардо, братик, как мне иногда так не хватает отца! Я, иногда, даже просто в небо взгляд поднимаю и советуюсь, разговариваю мысленно с ним, думаю, что бы он мне ответил бы, если оттуда можно было как-то ответить. А теперь, с его маленьким портретом, мне легче будет: поднесу его повыше и поговорю! Спасибо!
Юноша спрятал кулон под шёлковую рубашку  нежно-лавандового цвета  с кружевами, а Франчесско-Риккардо улыбнулся и изрёк:
— Знаешь, младшенький братик милый мой, а мне тоже, как и тебе, часто не хватает отца, и я тоже часто мысленно пытаюсь советоваться с ним, только я хожу это делать в гостиную к его большому парадному портрету, когда никто не видит, хотя я уже сам отец своих оболтусиков Лео и Бенджамина…
 И два брата дружно рядом посидели и снова с трогательными улыбками вспомнили родителей добрым словом с благодарностью, любимые истории из детства…
После такой задушевной беседы Франчесско-Риккардо ещё раз попросил у младшего брата прощения, поблагодарил и закончил беседу словами:
— Младшенький, я пойду, Арабелла сейчас тебе спинку смажет, больно будет, но ты уж терпи как-нибудь…
Арабелла зашла в атласном зеленом платье с вышитым жемчуженками и оранжевыми розочками лифом и бантиками на пышном подоле, нежно кокетничая с супругом. Она держала в одной ручке  маленький расписной фарфоровый поднос с клубникой и сливочками, а в другой руке что-то аккуратно прятала, со словами, похожими на нежное воркование:
— Любимый мой, герой ненаглядный, буду спинку смазывать, а потом я принесла клубнику и  сливочки для нашей любимой забавы, но начала оцени, какую я сшила тебе на выход нарядную красивую рубашку своими ручками, и какую я надпись на ней вышила…
Арабелла тут поставила на резную тумбочку поднос и показала ту самую изысканную рубашку из оранжевого атласа с голландскими шикарными кружевами и с вышитой золотой ниточкой фразой «моему любимому герою», что Арабелла сделала за те несколько часов, что у Карло Фаринелли были сначала племянники, а потом Франчесско-Риккардо. Ой, как же радостно затрепетало сердечко у Карло Фаринелли, когда он услышал от любимой молодой жёнушки слово «герой», как же мило засияли его огромные ясные небесно-голубые очи, а на белое худенькое красивое личико выступил слегка нежно-розовый румянец смущения, когда он прочёл эту надпись на рубашечке: «моему любимому герою»!
— Ой, милая звёздочка моя, я спасибо тебе, я даже не ожидал, и мне и не хотелось бы, чтобы ты напрягала себя ради меня, но до того приятно мне услышать от тебя, любовь моя, что ты меня называешь героем, да получить такую чудесную рубашечку! Спасибо!  Я окрылён, хоть ты меня, радость моя, смутила таким комплиментом, до героя мне далеко. Давай, милая, сменим мою рубашку на эту чудесную рубашечку, что подарила мне ты — смущённо и обаятельно произнёс юноша, но Арабелла накрутила на пальчик прядь его красивых длинных пшечнично-золотых волос и ответила с тем же кокетством:
— Это не просто комплимент, ты — герой, потому что не спрятался за широкую спину Франчесско-Риккардо, а, наоборот, благородно выручил его! И рубашку сейчас поменяем, сразу и спинку смажу и мазью ранозаживляющей, и молочной пенкой обезболивающей, а то ты сначала с ребятнёй смеялся, а теперь, я вижу, что ты и со мной спокойно лежать не будешь… — Арабелла выполнила всё лечение, и ранозаживляющей мазью, и молочной обезболивающей ароматной пенкой.
— Вааай! Больно… — снова протянул Карло Фаринелли, на что  Арабелла нежно поцеловала припухшие шрамы, а юноша сразу просиял улыбкой, забыв о боли, ведь за ее поцелуи он был готов и не такое терпеть.
Потом помогла ему нарядиться в ту самую оранжевую атласную рубашку с кружевами и вышивкой « моему любимому герою» и продолжила кокетливое воркование:
— И я так люблю тебя, своего героя ненаглядного, я так хочу тебя приласкать…
Арабелла помогла супругу прилечь  на бочок,  они потянулись к друг другу и предались любимым нежным ласкам: ласковым прикосновением носика к носику, щёчка к щёчке, поцелуям, полным неги, и кормлением друг друга клубничкой. Они  играли прядками волос, кокетливо переглядывались из-за балдахина и наслаждались игрой «сладкие поцелуйчики», как обычно, измазав щёчки в сливках и снимая сочными поцелуями …
Потом перешли на взаимные обмены стихами о любви и комплиментами…
Карло Фаринелли озорно и обаятельно улыбнулся и изрёк:
— Арабелла, любимая, свет очей моих, в тебя невозможно не влюбиться: и красавица, и умница, и одета, как леди, и сердце любящее! Всегда тобой восхищался, и буду восхищаться! Как хорошо, что ты у меня есть…
— А я всегда буду восхищаться тобой, — ответила Арабелла, — потому что у тебя самое любящее сердце, ты действительно умеешь любить, и просто душка, перед чьим обаянием невозможно устоять! Всегда впитывала твои поцелуи с наслаждением.
После этого Арабелла ушла, кокетливо поправив свои каштановые пряди, выпавшие из высокой прически, а тем временем Эльза обратилась к Франчесско-Риккардо и Арабелле:
— Так, сейчас я попрошу вас пойти и занять чем-то Лео и Бенджамина, да и самим  сейчас не мешать мне, потому что, у меня есть несколько важных для меня и него слов, да и день к концу движется, надо мне ещё придумать, как  в ужин хоть что-нибудь заставить съесть нашего малоежку…
… Эльза зашла в спальню, отодвинула ещё сильнее роскошный балдахин, присела аккуратно на край большой мягкой кровати юноши, с важным видом поправила белый атласный чепчик и начала разговор:
— Карло, я тут зашла, пока никто нас не слышит, и, главное, ребятня в детской занята, не подслушает, поговорить. Я хотела сказать тебе спасибо за то, что ты так выручил Франчесско-Риккардо. Ведь, если рассуждать по-совести, он виноват и должен был отбывать наказание, но, видишь тебе сбавили вполовину, всё-таки полегче. Франчесско бы никто бы не сбавил бы, ему в такой ситуации, вообще, не стоило бы и рассчитывать даже на малейшее снисхождение, и я не знаю, как бы он это пережил.  Я тебя благодарю от себя, потому что я знаю, как я бы тяжело это пережила я сама, сколько бы я этих бромных капель бы выпила пузырьков! У меня далеко не такое здоровое сердце, а Арабелла молоденькая совсем, поплакала, да и всё. А я бы, пока бы сначала арест, само наказание, уже сколько бы бромных капель выпила б, потом вы с Арабеллой привезли бы его в ещё худшем виде, чем они тебя сегодня, я бы, сразу полпузырька капель выпила, если я на тебя как взглянула, врач всё понял, сразу мне пять капелек дал, потом бы он с месяц лежал, выздоравливал, сколько бы я здоровья потеряла, да ещё надо же было бы как-то оправдываться перед детьми. Спасибо, что выручил, спас Франчесско-Риккардо, помог своей семье, ты у нас настоящий герой…
Юноша мило скромно ответил с ребячьей улыбкой:
— Эльза, право, не за что тебе благодарить меня, ничего я героического не сделал, я не мог поступить иначе…
После это Эльза заботливо спросила:
— Так, герой ты наш, что тебе на ужин приготовить? Что есть будешь?
Карло Фаринелли смущённо пожал хрупкими плечиками и ответил:
— Ну, то же, что и все…
Эльза, молча, стала в позу «руки в боки» с невольным видом, потому что она уже за последнее время знает, что он говорит так не из излишней скромности, а просто потому что есть не хочет и не обирается сейчас кушать вообще. А ей край нужно его подкормить, потому что он похудел ужасно, и даже врач эту болезненность заметил. И она вдруг придумала способ, задав вопрос:
— Так не пойдёт. Тебе, может, что-нибудь хочется?
Юноша с ребячливым озорством  на светлом Ангельском личике робко ответил:
— Ну, если честно, я сейчас что-нибудь сладенькое бы скушал, тортик какой-нибудь…
Эльза встала в позу «руки в боки» и  изобразила небольшое возмущение:
— О, Боже, опять сладкое, сластёна наш неисправимый!  Ладно, я сделаю большой торт «птичье молоко» на всю семью, у нас этот торт почему-то все в семье любят…
И, правда, к ужину Эльза собственноручно ловко испекла большой вкусный торт «птичье молоко», покрыла шоколадной глазурью, да так интересно украсила  помощью разноцветных кремов торт разными цветочками, лилиями, розами, сиренью, лебедями, и объявила:
— Так, а сейчас, дорогое семейство, раз он всё равно не сможет сейчас, как полагается дворянину, спуститься нарядным в столовую к ужину, забываем этот глупый этикет, сделаем исключение, покушаем  у него, в спальне, только своей семьёй,  не нужно нам брать никого из слуг, побудем только семейным весёлым кружком. Франчесско-Риккардо, бери и поднимай торт, пожалуйста, я возьму ножик, лопаточку, и чайник  чаем…
— А я тогда возьму, принесу на вех тарелочки с ложечками и чашечками! — радостно вызвалась Арабелла.
Скоро вся весёлая процессия вместе с прыгающими от восторга Лео и Бенджамином была в спальне,  Франчесско-Риккардо поставил на красивый изящный приставной столик сам торт и чайник с чаем, а Арабелла раздала всем по тарелочке, ложечке и чашечке. И, самое забавное было в том, что юная леди совсем в весёлой канители забыла, что Эльза не разрешает мужу  злоупотреблять лакомствами и поправляться, и дала тарелочку с ложечкой и Франчесско-Риккардо.
— Ого! — мило удивился юноша с чистыми ясными лазурными очами, которые от неожиданности стали большими, как два блюдца — Это что за кутерьма?
— Как что за кутерьма? Мы решили поужинать здесь всей семьёй дружно без глупого этикета! Семья важнее таких мелочей. Так что без возмущений будешь есть вместе с нами! — бордо, но с ноткой мягкости и в голосе, и в доброй улыбке ответила Эльза — всё, разливаю чай, и все подают мне тарелочки, я разрезаю торт, и накладываю! Лео, Бенджамин, подходите вы первые и покажите, какие цветочки или птички больше нравятся, какие вам кусочки положить!
— Мне — сиреневые цветочки! — ответил звонко Лео.
— А мне с лебедем и кувшинкой… — показал со словами Бенджамин, после чего оба братика получили понравившиеся им кусочки тортика, а Эльза продолжила:
— Так, Арабелла, милая, мы с тобой леди, нам много не положено, но по небольшому кусочку можем скушать, давай, положу нам. Так, теперь ты, герой наш, держи свой кусок, и чтобы весь съел, приму только пустую тарелочку, потому что на смотреть спокойно невозможно, настоящая макаронина, швабра, пугало вылитое! Тебе нужно хорошо питаться и набирать вес!
Тут последним скоромно протянул  свою тарелочку Франчесско-Риккардо, а Эльза ловким жестом хозяйки дома отодвинула её лопаточкой и произнесла отчитывающим тоном:
— Так, а ты, дорогой, куда тарелку протянул?  Тебе разве можно сладости, мучное и торты кушать и поправляться? Куда тебе ещё поправляться, ты и так для своего небольшого роста слишком крупный и широкий! Тебе, наоборот, похудеть надо! Захотел что ли делать пробежки в саду, вокруг озера круги наворачивать?
Франчесско-Риккардо совершенно не обиделся на ворчание супруги, он знал, что у него есть такая проблема, и не стал спорить с женой, расстраивать её,  хотя бывалый композитор любил вкусное и не прочь был сейчас скушать тортика, со спокойным деловым видом выпил чаю и пошёл со словами:
— Ну, и? Сладости, лакомства, так, привилегия детей и дамочек, а я, взрослый мужчина, обойдусь обычной едой…
Все мило засмеялись, стали пить чай, рассказывать всякие интересные случаи из своей жизни, по-доброму подшучивали друг над другом и над собой, Карло Фаринелли сам не заметил, как вместе с родными непринуждённо беседуя и посмеиваясь, всё-таки осилил весь кусок торта. А Лео и Бенджамин при этом ещё и знатно испачкали личики, ручки и кружевные рубашечки во всех разноцветных кремах и в шоколадной глазури. Эльза не выдержала и скорее повела их умываться со словами:
— Лео, Бенджамин! Да вы ж не оболтусы, вы ж —  поросята, скорее умываться и менять рубашки! — после этого Эльза вежливо обратилась к Арабелле, — Арабелла, помоги, пожалуйста, отнеси остатки торта на кухню, он большой, а мы немножко-то и съели, мне бы хотелось, чтобы угостились и слуги. Всё-таки они работали у нас столько лет, мы в таких дружеских уважительных отношениях, а скоро мы уедем в Испанию, и у нас будут друге люди служить, и им тоже придётся наниматься к другим господам, пусть останется такое хорошее впечатление…
— Конечно, Эльза, не беспокойся, сделаю… — приветливо промолвила Арабелла, и, когда Эльза ушла вместе с детьми, юная леди взяла поднос, чтобы выполнить просьбу Эльзы…
Тут Карло Фаринелли с обаятельной кокетливой улыбкой на светлом личике и очаровательным задором шкодливого Ангелочка попросил супругу:
— Солнце любимое ненаглядное мое, отрежь мне, пожалуйста, ещё маленький кусочек, оставь на тумбочке, я его потом на ночь скушаю, так уж мне этот тортик понравился, такой вкусный…
У Арабеллы от ликования сердечко затрепетало с мыслью: « Ой, Господи, как хорошо: у него аппетит появился! То совсем, как птенчик клевал, всё через силу, а тут добавки попросил! И это ещё первый день, у нас идёт «круговерть любви заботы и баловства», ещё сегодня только утром был тот кошмар, а уже видно, что у него  самочувствие улучшается, и аппетит даже появился! Значит, правильно всё делаем! Хвала Христу-Богу и такому мудрому врачу!» и поставила юному супругу вместо того маленького кусочка, что он показал, хороший большой кусок с ложечкой и, довольная, чмокнув мужа в щёчку,  ушла.
А юноша увидел, что стоит в сторонке без дела только Франчесско-Риккардо, стал скорее звать старшего брата:
— Франчесско-Риккардо, иди сюда! Ну, скорее, иди сюда! Быстрее! Ну, что ты такой неповоротливый? Я тебе кусочек тортика припас, иди скорее, покушай, пока никто не видит!
Франчесско удивленно промолвил:
— Ой, младшенький братик, спасибо, такая мелочь, а всё-таки приятно…
После этого Франчесско-Риккардо очень быстро и суетливо съел кусочек тортика, а Карло Фаринелли немножко по-доброму посмеялся со словами:
— Франчесско-Риккардо, что ты так торопишься, боишься Эльзы? Не слушай, вполне нормального  ты веса для молодого взрослого мужчины…
— Да, — мило протянул, быстро доедая кусочек торта, Франчесско-Риккардо, — Я нисколько не боюсь, просто не хочу её обижать, не хочу, чтобы она переживала лишний раз из-за здоровья моего, спорить не хочу, хотя ты, младшенький мой братик, знаешь, что я люблю вкусно покушать и неплохо  бы мне чуть огранивать себя.  Вот, чтобы не волновалась она, приходится вот так, тайком, полакомиться…
…«Круговерть любви, заботы и баловства» продолжалась уже два дня, Франчесско-Риккардо  подарил младшему брату роскошный подарок: дорогую Библию в драгоценном переплёте, с ручными восхитительными яркими иллюстрациями, изящным рукописным текстом! Карло Фаринелли, как верующий человек,  так давно мечтал купить Библию в хорошем переплёте, а тут не только хороший переплёт, а ещё  такая неземная красота! Юноша пришёл в восторг, а  Арабелла читала эту Библию вместе с супругом и вместе они любовались иллюстрациями, которые были настоящими произведениями искусства.  Вообще, Арабелла многое взяла на себя: и мазать, лечить спину, и проводить время за интересной беседой и книгами, в том числе, за чтением той чудесной Библии, и осыпать  поцелуями, особенно когда мазала спинку, чтобы ему было легче терпеть болезненное лечение, нежными ласками своего любимого, и кокетничать. И, когда они общались, она часто называла его героем и делала комплименты, подчеркивала, что любит. Ночью же юная леди без тени усталости или ропота почти не спала, чтобы случайно во сне не задеть исполосованную спинку любимого, не причинить ему неосторожностью боль, иногда, если он во сне стонал, могла и смазать обезболивающей пенкой, а первые две ночи вставала дать ему жаропонижающее…
Днем забегали проведать дядю  и Лео с Бенджамином, щебеча:
— Папа сказал, что мы скоро поедем в Испанию, и сейчас здесь можем не ходить в гимназию, всё равно там будет другая гимназия. Он нам столько интересного об Испании рассказал, и мы рисовали, как представляем Испанию. И я вот, хотел корриду нарисовать, а Бенджамин посмеялся, что у меня не бычки, а свинки с рожками…
Карло Фаринелли с милыми озорством ласково  ответил:
— Ну, почему же, очень красивый рисунок, только мордочки бычкам нужно чуть-чуть поправить. Ты аккуратно подотри и сделай им просто вытянутые мордочки, и всё, будут прекрасные бычки…
— Ой, спасибо, дядя, что подсказал! — обрадовался Лео и убежал выполнять совет любимого дяди Карло.
А Эльза старалась побаловать юношу вкусненьким, тем более, она поняла, как заставить его поесть, пока в этот период у него был сниженный аппетит: спросить у него самого:
— Эй, наш герой, что тебе приготовить?  Только не говори, что не будешь есть, тебе нужно кушать, ты должен перестать быть пугалом, врач велел набрать вес! Тебе что-нибудь хочется?
И, действительно, готовила, что он попросит, закажет ей, и он  понемножку кушал, то пирога вишнёвого кусочек, то фруктовый салат, то кекс шоколадный, то спагетти с запечённой курочкой, то картофельно-мясной запеканки кусочек…
Потом Франчесско-Риккардо привёз в подарок младшему братику красивейший перстень из янтаря ввиде головы льва, ласково называя младшенького брата «героем» и «Ангелочком». Теперь братья  сдружились еще крепче, и много времени проводили время вместе, неспешно беседовали, читали любимые книги, бывалый композитор часто благодарил младшего братика и просил прощения, плача и по-отечески целуя шрамы…
А один раз в беседе Франчесско не сдержал эмоций и снова со слезами в голосе изрёк:
— Прости, младшенький Ангелочек мой, герой наш, прости меня…
Юноша ласково ответил старшему брату:
— Франчесско-Риккардо, братушка, не проси ты прощения, не кори себя, ни в чём ты не виноват, ты столько добра сделал мне, всё для моего счастья, что было в твоих силах, ты  никак не должен чувствовать себя виноватым. И я не герой, я просто люблю тебя, как старшего брата, своего воспитателя, я не мог поступить иначе, я ведь так благодарен тебе за всё. Благодарен за то, что смог мне заменить родителей и воспитать в любви и заботе до совершеннолетия, за то, что помог сосватать Арабеллу и, что немаловажно, выхлопотал разрешение на венчание от Папы Римского, за то, что ты сделал на премьере «Орфея»…
Франчесско-Риккардо от удивления лицо смуглое вытянул и спросил ошарашено:
— А что такого я сделал на премьере «Орфея», что ты мне благодарен?
Юноша  пристально просмотрел на старшего брата своими ясными чистыми распахнутыми небесно-лазурными очами с серьёзным выражением своего нежного светлого с аристократичными  чертами личика и изрёк:
— Франчесско, а ты разве не понял, почему я тогда так великолепно выступил? Потому что перед выступлением ты сказал мне самые важные слова: что я действительно великий певец и дар Божий,  кастрация лишь сохранила дар, но это не уменьшает его, что я — гордость своей семьи, и что для своих родных я — самый лучший, и у меня получилось доказать это самому себе! Понимаешь, я понял, что действительно чего-то стою, что не должен стесняться себя, а еще я действительно люблю петь, что все эти годы труда были не напрасны и нужны мне самому…
Франчесско-Риккардо застыл в тишине, теребя роскошный вышитый балдахин, долго молчал, а потом прошептал:
— Да я… и не понимал, как это было важно тебе, я… просто сказал, что думал, я и не подозревал, что это на тебя так сильно и положительно повлияет…
А еще, что было немаловажно и очень приятно для семьи Броски в такой сложный момент, несмотря на то, что высшее дворянское общество и большинство театральных менее успешных коллег осудили Фаринелли, полили грязными сплетнями и насмешками, нашлись близкие надежные люди, которые, чтобы поддержать их, приехали в гости. Так на второй же день в гости пришли родители Арабеллы, Синьор Фронси с супругой, и всячески старались поддержать и поднять настроение доченьке и любимому зятю. На второй день нанес дружеский визит старенький Никола Порпора и лучший друг семьи, либреттист Метастазио, такие дружеские визиты были важной поддержкой для Карло Фаринелли.
Тут пришёл, как и обещал, врач. Пожилой седой опытный доктор в первую очередь спросил у Франчесско-Риккардо, Арабеллы и Эльзы:
— Моё почтение, дорогие мои господа, как идёт лечение спинки и душевной раны?
— Ой, доктор, большое спасибо вам, что подсказали всё о лечении душевной раны. Он у нас после первого дня стал уже весёлым, бодрым, улыбчивым, общительным.  Да и спинка при таком хорошем  лечении неплохо заживает... — ответили все трое.
Пожилой морщинистый врач добродушно улыбнулся и ответил:
— Замечательно просто, дорогие мои господа. Пойду, посмотрю всё сам…
… Врач поднялся в уютную красивую кремовую спальню, постучался и мягким голосом начал разговор:
— Моё почтение, синьор Карло, пришёл вас проведать.  Можно?
Из спальни послышался мелодичный звонкий голос юноши:
— Доктор, конечно же, проходите!
Врач зашёл,  подвинул себе изящный стульчик и в первую очередь сказал (хотя сам всё наблюдал за личиком юноши, которое и впрямь стало не измученным и несчастным, а, хоть и худеньким, но очень милым, как у Ангела, и он улыбался):
— Так, молодой человек, давайте-ка, посмотрим на ваши раны на спинке.  Как идёт заживление, не нужно ли что-то изменить  в лечении… — врач аккуратно откинул одеяло, снял  оранжевую атласную рубашку с юноши и произнёс, — Ну, это мне уже больше нравится, не надо нам лечение менять, хорошо идёт  заживление, даже немножко быстрее, чем я надеялся. Только раны на плечиках мне не нравятся, надо их спиртом протереть и маслом сливочным помазать. Так  уж сильно разукрасили на помосте вас, что было жалко смотреть, а сейчас вон как начало уже всё подживать. Я смотрю, и настроение у вас тоже стало заметно лучше? Вы какой-то улыбчивый, спокойный...
Карло Фаринелли с радостным умиротворенным сиянием ответил:
— Ой, доктор! Вы не поверите, как улучшилось моё настроение и самочувствие, когда я ощутил, как близкие любят меня! Я, конечно знал, что они меня любят, они говорили мне перед помостом, что проявят всю свою любовь и заботу, лишь бы я выздоровел, но я не ожидал, что они способны на столь сильную любовь! Меня это так растрогало, я словно лечусь их любовью! Конечно, после наказания меня привезли в состоянии «выжитой тряпочки», у меня от переживаний и физические силы были почти на исходе, и нервы натянуты, как струнка скрипки, а потом они с такой любовью, забой взялись за меня! Арабелла, моя звездочка,  спинку мажет по часам, не пропускает такая нежная со мной, и ласкает, и побеседует, и вместе почитаем, и так всегда по-женски кокетлива со мной, героем ласково называет.  Леди Эльза  балует вкусненьким, чтобы я покушал, не был, как называет меня она по-домашнему «пугалом», а Франчесско-Риккардо так поднял настроение подарочками, так уж постарался, спасибо ему, с такой душой. И все тоже на  добрые слова, внимание не скупятся. Ко мне сразу начали силы  возвращаться, и душевные и физические. Не знаю, чем я заслужил такое внимание, настоящую любовь. И думаю, чем бы отблагодарить их, когда выздоровею и мы в Испанию уедем…
Пожилой морщинистый врач улыбнулся и промолвил:
— А я же говорил вам, что ваши родные вас очень любят и хорошо позаботятся о вас,  что для уныния нет повода, и что не я один оценил ваш поступок, как героический, что ваши родные тоже так считают? Говорил, теперь вы сами убедились в этом. А чем вы заслужили? Вы не задумывались о том, как всегда относились к семье, к их бедам? Что всегда в первую очередь вы заботились о них, не жалели ни сил, ни денег, ни времени, а в последнюю очередь о себе?
Юноша удивлённо ответил, пока врач смазывал его хрупкую спинку ранозаживляющей примочкой:
— Ой, знаете, доктор, я никогда не задумался над этим, потому что у нас в семье ещё со врёмён наших родителей взаимные проявления любви, заботы, такая позиция, что все в семье поддерживают того члена семьи, кому тяжелее остальных, было естественным, я никогда не думал, что заботясь о родных, делаю что-то особенное…
…Тут Карло Фаринелли прервал свои рассуждения, уткнулся изящным носиком в подушку, пискнул: «Вааай! Как больно!..» и тихо заплакал.
А пожилой врач  улыбнулся, помог юноше надеть рубашку и закончил разговор:
— Ничего-ничего, потерпите немножко, синьор, сейчас смажу плечики сливочным маслом, будет легче, если нужно поплакать, поплачьте. Это — большое счастье для семьи, если в ней такие правильные принципы, выздоравливайте, молодой человек…
А Арабелле, Эльзе и Франчесско-Риккардо врач одобрительно произнёс:
— Так, дорогие мои господа, молодцы, правильно всё делаете, видно улучшение, продолжаем «круговерть» в том же духе. Спинка заживает хорошо, только плечики мажем чаще, желательно, каждый час…
 Так эта «круговерть заботы, ласки и балования» продолжалась уже четыре дня, и за эти дни Карло Фаринелли чувствовал себя с каждым днём и часом всё лучше и лучше, казалось, он снова обретает крылья за спиной, тянется радоваться жизни и любить родных ещё сильнее, чем прежде, лечится их любовью. Так же Франчесско-Риккардо привозил подарочки, подарил перстень ввиде лебедя и приключенческую увлекательную книгу, которую братья читали вместе, сейчас они много времени уделяли друг другу .  Арабелла старалась быть ласковой и заботливой, и проводить с мужем интересно время, и мазать спинку,  и ворковать их любимыми ласками: «сладкими поцелуйчиками» со сливочками, кормлением клубничкой друг друга,  нежными прикосновениями и поцелуями. Ну, а Эльза старалась побаловать юношу вкусностями и сладеньким.  Все ласково называли Карло Фаринелли героем…
На пятый день юноша, когда его самочувствие стало близко к здоровью и благополучию, понял, что это пристальное внимание — не случайность, что родные специально так стараются окутать его своей любовью сейчас, что и умилило, и смутило юного оперного гения. До этого дня он не задумывался, потому что ему так нужно было почувствовать себя любимым, он нуждался в их заботе, как в воздухе.  А тут догадался об истинной причине такого внимания, и смущённый Карло Фаринелли решил попросить родных уже оставить эту «круговерть»…
 В тот момент, когда Арабелла после милых невинных ласк смазывала  хрупкую спинку Фаринелли, постучался Франчесско: он пришёл сменить Арабеллу и принёс необычный подарок: два кольца с половинками сердец, символ влюблённых, и одно одел Арабелле, а другое — Карло Фаринелли. А тут и Лео с Бенджамином  прибежали спросить о самочувствии любимого дяди.
— Так, родные мои,  — озорно  и смущённо заметил Карло Фаринелли, изящно поправляя прядь своих  длинных блондинистых золотистых локонов, — вы что это устроили? Вертитесь беспрестанно вокруг меня, балуете, как больного рёбёнка, и вкусности, и подарочки, и всё внимание! Не надо, кончайте это баловство, не нужно, я — не больной ребёнок, а взрослый человек…
Арабелла и Франчесско-Риккардо сначала растерялись, потому что и прекращать «круговерть любви, заботы и баловства» им не хотелось, они только замелили явные улучшения, надо бы для окончательного выздоровления продолжать лечение не только спины, но и душевной раны все две недели постельного режима, но и юношу ставить в неловкое положение не хотелось…
Тут Франчесско-Риккардо додумался, что должен сказать о пользе такой заботы ребёнок, и стал подмигивать Бенджамину, потом что-то незаметно шепнул сыночку. Бенджамин тут вышел вперёд и произнёс звонко:
— А дядя врач сказал, что нужно баловать, так и сказал: «балуйте его, пока он болеет, чтобы у него настроение хорошее стало, и он выздоровел», а то,  пригрозил, если будет он в плохом настроении, хандрить, не заживёт у него спинка, и не поедем мы в Испанию. А мы очень все в Испанию хотим, волнуемся, чтобы ты выздоровел, вот и выполняем, что врач сказал…
— Я… так благодарен вам всем, я не ожидал такой любви с вашей стороны. Благодарю… — ответил юноша с милым обаятельным заливистым смехом…
…А «круговерть любви, заботы и баловства» так же активно продолжалась уже всю неделю, никто и не думал пока останавливать её. Так же Эльза называет его героем и старается порадовать вкусненьким (и к её большой радости, он уже перестал кушать только сладости или что попросит, ел он уже то же, что и все).  Франчесско-Риккардо старался придумать приятные подарочки, он вспомнил, что Сальваторе вёл когда-то личный дневник, и в старом шкафу нашёл его и преподнёс Карло Фаринелли, как память! Во уж столько радости и удивления это вызвало у юноши, и с каким удовольствием два братика дружно посидели и прочитали личные записи отца! А Арабелла по-прежнему была щедра на ласку, заботу о лечении спинки,  нежности, милые забавы ввиде угощения клубничкой и «сладкие поцелуйчики» со сливочками. Они так же мило ворковали, читали друг другу стихи о любви, говорили комплименты, Арабелла часто, кокетничая своими изумрудными глазками и  тёмными густыми ресницами, называла супруга «любимым героем».
К концу седьмого дня все радовались, что Карло Фаринелли так быстро идёт на поправку, было видно, как расцвёл от любви своих родных юноша, словно обрел новый смысл жизни, но все трое думали, что «крутиться» придётся ещё  неделю. Ведь врач сказал, что ему нужно будет для выздоровления не меньше двух недель, и они рассуждали:
— Это просто чудесно, что он за неделю так  расправил крылья, стал таким же весёлым и общительным, что на него так благотворно повлияли все советы врача, что мы использовали, что уже исчезли нездоровая бледность и измождённость. Но, раз врач сказал, что ему нужно полежать две недели, так что эту неделю не сбавляем оборотов, продолжаем в том же духе до выздоровления. Ну, а там, когда встанет, всё,  закончим «круговерть», будем со спокойной душой собираться за счастьем в Испанию…
Но напрасно думали они о таких сроках, всё оказалось приятнее и быстрее.  На следующее утро во время завтрака Карло Фаринелли сделал своей семье приятный сюрприз.
Он вышел в столовую к завтраку во всей своей красоте, было видно, какой он сейчас счастливый. Свои  длинные пшенично-золотые локоны он хорошо вымыл и завил, выбрал нарядный кафтан-жюстокор из золотого атласа и любимую брошь — оранжевую розу, что хранил со дня свадьбы с Арабеллой, к белоснежному жабо, дополнил образ перстнями, что подарил Франчесско-Риккардо. А чистое  нежное изящное личико юноши сияло от обаятельной очаровательной счастливой улыбки и любовью в огромных  небесно-голубых очах, напоминавших  осколки ясного неба в погожую погоду.
По всему было видно, что чувствует он себя почти здоровым, теперь он напоминал картину «счастливый Ангел».
Вся семья, увидев его таким, что означает выражение «быть на седьмом небе от счастья», они испытали это на себе и с настоящим ликованием соскочили и обнялись всей большой семьёй. И Франчесско-Риккардо, и Эльза, и Арабелла, и Лео и Бенджамин обнимали юношу, и спрашивали:
— Что, уже ты встал? Ты чувствуешь себя хорошо? Спинка не болит, когда обнимаем?
Карло Фаринелли по-ребячески мило смеялся со всеми родными и тихо ласково отвечал:
— Нет, не болит, всё, уже всё почти зажило, я уже встал, уже буду не на постельном режиме, а как положено! Спасибо вам, мои родные, моя семья, за вашу любовь, заботу, внимание, за это милое баловство. А я хоть и ворчал старательно, что не нужно меня баловать, что я — не больной ребёнок, на самом деле я просто стеснялся, как взрослый человек, такого нескрываемого сильного внимания к себе и проявления любви в форме балования, а мне на самом деле очень хотелось ощутить вашу любовь. Мне это было очень нужно, я просто стеснялся признаться в этом. Спасибо вам бесконечное, потому что без  любви  и заботы я бы так быстро не поправился. Я бы ещё долго не смог бы справиться со своими душевными переживаниями. И, всё, объявляю неделю на сборы в Испанию! Через неделю мы будем уже в нашем Эдеме!  Я дня два-три ещё петь не смогу, но ты, Франчесско-Риккардо, уже переводи оперы на испанский язык, буду разучивать…
… И вся семья стала собираться в Испанию, у всех было чудесное восторженное настроение, Карло Фаринелли и Арабелла были счастливы и ласковы к друг другу, как никогда, словно еще сильнее влюбились в друг друга. Лео и Бенджамин прыгали от восторга в ожидании каких-то веселых новшеств и приключений, несмотря на ворчание Франчесско-Риккардо. Первые три дня, вообще, забавными выдались. Вечером юный оперный гений проводил время со своей семьёй, как и привык до этой недели, и с племянниками поиграть, и уроки с ними поделать, тем более, что они сейчас готовились к обучению в новой, дорогой испанской гимназии, и с братом страшим пообщаться, и провести время с любимой молодой жёнушкой.
 Днём же все заняты сборами сундуков с самым дорогим и необходимым (просто в Испании у них будет столько денег, что много разных вещей отсюда набирать не было смысла, они купят себе ещё больше, и дороже, и красивее, но были необходимые вещи, без которых нельзя было обойтись),  у юноши нет занятия.  Собираться в дорогу он пока ещё из-за спины не может, и петь тоже, а спокойно посидеть с книгой у камина ему не хочется, потому что вся душа сейчас ликует, рвётся собираться вместе со всеми за счастливой жизнью в Испанию,  быть участником веселых сборов. И поэтому Карло Фаринелли норовил в это время ходить между всеми остальными членами семьи  и давать советы, иногда, действительно, полезные, а иногда совершенно никому не нужные, и родные с добрым смехом норовили в таком случае отправлять его к кому-нибудь другому по кругу.
Но на четвёртый день эта милая трогательная комедия кончилась, потому что Карло Фаринелли во всей своей Ангельской красоте вышел в сад, стал феерично  и необыкновенно мелодично распеваться, а потом спел две арии на испанском языке, ещё прекраснее, чем раньше.
«Здравствуй, новый день!  Улыбнись мне! — Думал, напевая эти две арии на испанском языке юноша. — Какой же сегодня солнечный день, кажется, природа засияла новыми яркими красками, отдохнув во сне и умывшись росой, или это простоя никуда не тороплюсь и замечаю прелесть утреннего сада? Как же хорошо, Боже, что ты со мной! И мои родные рядом, скоро мы будем осваиваться в Испании, теперь я точно по-настоящему счастливый человек. Гляди-ка, на мое пение прилетел соловей! Ну, ладно, милый, слушай, не жалко, раз прилетел. А я и не замечал раньше, что просто люблю петь, как же много хорошего я не замечал раньше…».
Его сладкий, как мед, тягучий и фонтанирующий сложными благозвучными пассажами голос  своей небесной красотой, казалось, завораживал и восхищал всю природу в саду: цветы, листья, пташек что от восторга не смели щебетать, и лазурь небес, даже ветер не смел шуметь и нарушать гармонию пения…
— Ой, — восхитились Арабелла и Франчесско-Риккардо, — голос-то ещё лучше стал! Непонятно даже из-за чего…
А секрет был даже очень интересен. Просто от такого внимания и любви родных он получил столько положительных эмоций, что это помогло ему вылечить не только душевную рану после помоста, но и сделало  взрослее, душевно выносливее  на будущее, наделило его жизнь особенно глубоким смыслом. Он наконец-то перестал по-ребячески переживать из-за своих недостатков,  обрёл уверенность в себе, уверенность в счастливом будущем, знание, что у него такая любящая семья, такой надёжный тыл, чтобы не случилось в жизни, ему нечего бояться…
Он остался тем же добрым отзывчивым  Ангелочком своей семьи,  только теперь стал взрослее, мудрее, спокойнее и увереннее в себе.  Так за неделю все сундуки и коробки уже были упакованы,  расписные позолоченные кареты готовы к отъезду.  Карло Фаринелли и Франчесско-Риккардо же вдвоём сели и ещё раз просмотрели папку с документами: со всеми ли слугами, торговцами и лавочниками они в расчёте, все ли паспорта, свидетельства о венчании, свидетельства о крещении на месте, и столь драматично доставшееся разрешение на выезд.  Братья лучезарно улыбнулись друг другу: вот теперь действительно всё было идеально, как и в документах, так и на душе, можно ехать спокойно.
— Да, младшенький, Ангелочек ненаглядный мой, все так хорошо, что даже не верится, для полного счастья отмстить бы еще дяде Луизу за все его подлости, отыграться за наши слезы…
— Нет, не стоит, — с мягкой улыбкой ответил юноша старшему брату, — Да, он здорово потрепал нам нервы и создал немало проблем, но, к счастью, мы справились, и скоро забудем этот кошмар в Испании. Я не таю на него обид, ведь трудности помогли мне узнать самое главное: я любим своими родными, нужен им, мои близкие люди готовы делить со мной не только успех, но и горе, а еще у меня есть верные друзья, все остальное не важно. И что-то мне подсказывает, что Луиз ничего сам в жизни не добьется и останется с носом и без наших стараний. Поверь, человека, который живет только прошлыми страстями, воспоминаниями, готов ломать ради прошлых мифических обид чужие жизни, но не думает о будущем и настоящем, не ждет ничего хорошего, он еще накажет сам себя. Что посеешь, то и пожмёшь!
...Надо сказать, эти слова Фаринелли оправдались, Георг Фридрих Гендель скоро уехал в Англию ни с чем, где спился, его театр разорился, а Луизу ничего не осталось делать, как признать позорное бесславное поражение в «войне» с младшим племянником, бросить композиторское ремесло и наняться слугой к Жофрену Гордо. Но Жофрен, выслушав позор Луиза, не  только не посочувствовал бывшему другу, дружба-то липовая оказалась, а высмеял грубо незадачливого композитора  и предложил работу конюхом.  От безысходности Луиз согласился, браня на чем свет стоит Сальваторе и его сыновей. Один раз за работой Луиз заметил красивую расписную украшенную позолотой карету. Бывший композитор оторвался от ведер с водой, которые с трудом нес на конюшню, чтобы посмотреть, что за богатый знатный синьор проезжает мимо, и без труда узнал похорошевшего Карло Фаринелли. Юноша выглядел довольным, красивым и  благополучным, нежное изящное фарфоровое личико обрамляли  длинные блондинистые золотые локоны. Одет он был в дорогой, расшитый серебряной нитью и сапфирами ультрамариновый атласный кафтан-жюстокор, белоснежное жабо с сапфировой брошкой, красивые перстни и  треуголку с пышными белыми перьями. Когда Луиз увидел ненавистного племянника успешным и богатым, в столь шикарном наряде с драгоценностями, то от шока потерял дар речи.  Совершенно опозоренный, красный, обескураженный,  оторопевший  Луиз лишь думал: «Как?!! Как такое возможно?!! Как это избалованное недоразумение так быстро оклемалось после помоста?!!» и завидовал юноше самой черной завистью, а потом от зависти взял револьвер Жофрена и застрелился …
 … А скоро юный гений оперы со всем своим дружным счастливым семейством Броски прибыл в Испанию, написав Метастазио в письме: «Дорога оказалась утомительной, но хвала Господу Богу, мы уже на месте и искренно счастливы». Их новый дом, роскошный особняк, который им подарил испанский король Филипп,  и который по богатству и изысканности обстановки комнат, позолоченной мебели, прекрасными фресками на стенах, и  большого сада с розарием изысканными беседками, фонтаном со скульптурами просто поражал, как настоящий дворец из сказки. Все с восторгом осмотрели новый дом, подметили, что хотят переставить или переделать, стали мило и дружно обживать всё, наняли слуг. Карло Фаринелли же поручил семье решать все эти радостные приятные хлопоты по хозяйству, а сам нарядился в богатый вышитый золотой ниткой кафтан-жюстокор цвета белого шоколада и треуголку с перьями и поехал на аудиенцию к испанскому королю Филиппу…
— Здравствуй, мой милый друг, — обрадовался искренно пожилой испанский измученный монарх, — Хоть наше общение в Италии было весьма поверхностным, но я уже, мой Ангел, успел соскучиться, по твоему обезболивающему пению, дружескому общению без приторного этикета, который мне уже за всю жизнь надоел, и светлому личику. Без тебя мне свет не мил, а за время твоего отсутствия боли уже чуть не сжили меня со свету, я очень ждал тебя. О, да я, гляжу, ты уже, мой мальчик, перестал быть «тоскливым печальным Ангелом», а стал прямо молодой красивый синьор Броски! Поправился, по-прежнему стройный, но уже не тощий, такой спокойный величественный, кажется, сияешь умиротворением и уверенностью в себе. А ведь при первой встрече ты был робким добрым запуганным мальчиком, старающимся заслужить любовь и одобрение окружающих людей, когда те откровенно пользовались твоей безотказностью. Ты уже решил те проблемы, что так угнетали тебя во время нашего знакомства?
Карло сел рядом с королём Филиппом, заботливо взял пожилого монарха за сильную морщинистую руку и скромно ответил:
— Я тоже скучал по вам, ваше католическое величество,  и много думал о ваших мудрых словах о «круге жизни», ... недавние события показали, я  обрел свое верное место в «кругу жизни», мне некуда торопиться, и вы правильно поняли, что, да, все задачи решены и я наконец-то могу вздохнуть спокойно.  Сразу после вашего отъезда в Испанию меня ждали важные испытания, но только настоящие трудности  помогли мне правильно расставить приоритеты в жизни и услышать себя, что же от жизни хочу я сам, а не окружающие, и кто готов меня поддерживать. Какие именно это были испытания, я рассказать не могу, это семейная тайна, быть может, со временем, если мы подружимся еще ближе, то я смогу поведать вам эту историю тед-а-тед, но только не сейчас. Я, как христианин, приложу все силы для вашего лечения, в том числе, буду петь на ночь, чтобы вы лучше спали, только результат будет не сразу, первые улучшения наступят через неделю. А о таких мелких формальностях, как деньгах, поговорим позже, спустя хотя бы месяц, когда ваше самочувствие стабильно улучшится…
Две недели Фаринелли пел для короля Филиппа два часа каждый день, и пожилому могущественному правителю Испании стало намного легче: он стал вставать и решать государственные вопросы, порозовел, стал веселым и общительным. Филипп подружился со всеми родными оперной звезды, с самим же  юношей вёл себя, как с самым лучшим другом, помимо гонорара, не скупился на дорогие шикарные подарки и непринуждённое общение…
— Ну, право, ваше величество, вы слишком щедры и добры, вы меня смущаете. Что вам сегодня спеть? — с обаятельной улыбкой начал разговор юноша.
— Мне очень нравятся три арии: одна из оперы «Царь Давид», где юный Давид принимает решение принять престол, другая из оперы «Аладдин и волшебная лампа», когда главный герой встречает принцессу Будур, а третья — из оперы «Орфей», когда Орфей просит прощения у Эвредики… — ответил король Филипп, и Карло начал петь.
Свободное время, которого тетерь было значительно больше, Карло Фаринелли проводил с семьёй так, как  привык и любил. И с племянниками любимыми, Лео и Бенджамином, ему нужно провести время, и с уроками помочь, и почитать, порисовать, и поиграть игрушечными деревянными шпагами, и змея воздушного запускать, и прятки-догонялки шумные в саду устроить. И с Франчесско-Риккардо, как со старшим братиком, надо приютится на роскошном мягком диване и поговорить по душам обо всём, в том числе, и счастливое детство с благодарностью родителям вспомнить. И с Арабеллой, предаваясь их любимым милым ласкам, нежным объятиям, трогательным поцелуям, кормлением друг друга клубничкой и игре «сладкие поцелуйчики», когда испачкав щёчки друг друга в сливочках, они аккуратно снимали губками сливочки со щёчек, с ещё большей силой любви. Он пел молодой жёнушке прекрасные серенады о любви, бравировал шпагой с его неповторимым ребяческим обаянием, они  читали друг другу стихи о любви, говорили изысканные комплименты, а Карло баловал милую жёнушку оригинальными дорогими подарками. Иногда они всем большим семейством ездили на весёлые ярмарки, неспешно гуляли по шикарному Мадриду, посещали все мессы в католическом соборе,  устраивали пикники на природе, купались в море. Для них это казалось настоящим Эдемом и безмятежным искренним неземным счастьем…
А ещё, конечно, все четверо взрослых часто выезжали на балы, и Арабелла с Карло Фаринелли всегда блистали, превосходили всех. Как и прежде, их безоговорочно считали самой красивой супружеской парой, только теперь Испании, говорили, что  они оба неземной красоты подстать друг другу, сравнивали с Ангелом и принцессой, и что, если бы был конкурс на лучшую супружескую пару Испании, они бы точно взяли первое место. Светские избалованные дамочки Испании завидовали столь изысканным  богатым  платьям Арабеллы, столь редким оригинальным украшениям и причёскам,  и любили обсудить роскошь образов самой красивой леди в дворянском свете Испании, и мечтали о таком же любящем муже.
Когда же спустя три месяца королю Филиппу Доброму окончательно стало лучше, то он предложил Фаринелли и Франчесско-Риккардо ставить, хотя бы изредка,  оперы в его королевском театре для испанской знати. Братья Броски приняли предложение с большой настороженностью и опаской, испуг, пережитый на премьере «Орфея» давал о себе знать, но желание показать миру, что они по-прежнему востребованы как композитор и певец, в итоге взяло вверх. Отсюда пришло решение: надо соглашаться и в первую очередь поставить «Орфея», чтобы взять реванш за позор в Италии. Франчесско-Риккардо ставил оперу с младшим братом в главной роли с опаской, но всё прошло феерично:  юный гений оперы выступил ещё лучше, чем всегда, потом показывал трюки с битьём посуды и окон, и, как и обычно, доводил зрителей до потери сознания. Сцену заваливали цветами, осыпали лепестками роз, зрители кричали от экстаза. Так карьера Карло продолжилась в Испании, хотя семья Броски была так богата, могла бы шикарно жить по-дворянски и без оперных выступлений. Фаринелли выступал  в операх Франчесско-Риккардо редко, только для своего удовольствия, когда сам этого хотел. А еще из юноши получился неплохой организатор званых королевских обедов для многочисленных гостей короля Филиппа, он умело и с тонким вкусом продумывал сервировку, меню и развлечения. Филипп искренно благодарил младшего друга за то, что тот взял на себя эти важные хлопоты и помогал не ударить в грязь лицом перед иностранными гостями. Испанские знатные гранты и доны тоже прикипели к юноше всей душой и полюбили Карло Фаринелли за скромность и христианское смирение. А один раз юный гений оперы удивил всех важных гостей Филиппа красивым музыкальным праздником на реке Тахо. Для украшения  эскадры из пятнадцати судов находчивый юноша использовал большие корабельные фонари, их свет самым волшебным образом отражались на всём ; на поверхности воды, тростниках и ветвях деревьев. Спектакль казался всем зрителям по-настоящему сказочным! На этих судах королевская чета и приглашенные ими почетные гости начали свою «музыкальную» прогулку по реке около семи часов вечера и закончили ее поздней ночью. Фаринелли находился на борту королевского судна и в сопровождении оркестра из восьми музыкантов исполнял арии из известных опер, казалось, он впервые пел с таким воодушевлением, его голосовые пассажи напоминали мощный фонтан или лучи Солнца...
… С королём Филиппом они продолжали быть лучшими друзьями. В тот день юноша приехал к испанскому королю лечить мигрень пением и заметил, что у того снова заплаканное лицо. Карло Фаринелли с искренним сочувствием произнёс:
— Дорогой уважаемый друг, вам нельзя плакать, у вас может возобновиться мигрень, а мы только успехов добились в лечении. Это же такая вредная болезнь, будете расстраиваться, она опять вернётся, зараза. У вас случилась беда? Если посчитаете нужным, можете мне рассказать, наша беседа останется тайной, слово христианина и дворянина…
— Карло Фаринелли, милый друг мой, как тут не плакать: моя дочь, инфанта Агриппина ждёт ребёнка, причём она… не в браке, согрешила с каким-то офицером, а с кем, не призналась. Осталось уже два месяца, она, бедняжка, чтобы не опозорить себя и семью, из покоев своих не выходит, и духу-то её ругать за грех такой не хватает. А тяжелей  и мучительнее всего знать то, что для сохранения королевской чести семьи, а мне никак нельзя допустить бесчестья дочери, мне нужно будет её отдать замуж выгодно по-политическим соображениям за австрийского принца, это дитя придётся отдать в сиротский приют. У меня душа болит за малютку, там и холодно, и голодно, а если и возьмут в семью, каким людям достанется ребёночек… — пожаловался король Филипп, и в расстроенных чувствах по-дружески приобнял юношу, который из-за жаркой погоды был в красивой яркой тонкой шифоновой рубашке и почувствовал рубцы от розг.
— Эм… я не ошибся, извините за бестактность, друг мой? Это следы от розг? — спросил Филипп Добрый.
—Ну, да,… — трогательно смутившись, начал свой  неторопливый рассказ Карло Фаринелли, — Вы, как друг итальянского короля Иосифа, наверное, слышали о законах Италии, касающихся певцов-кастратов, каковым я и являюсь. Так же помните, что перед переездом в Испанию у меня были трудности, о которых я не мог сразу рассказать откровенно… — а, закончив рассказывать длинную и непростую историю их семьи, робко предложил, — Конечно, мы с моей супругой Арабеллой не можем иметь детей, хотели брать сиротку в приюте. Не лучше ли отдать ребёнка её высочества в нашу семью, где он будет в любви и ласке, как родной, чем в приют? А вы бы и её высочество всегда могли видеть дитя…
Король Филипп заплакал, обнял юного друга и воскликнул:
— О, вы — действительно Ангел! Я так рад! Я не знаю, как вас благодарить, всю жизнь у вас в долгу буду!
 Скоро инфанта Агриппина родила девочку, которую официально объявили дочерью Карло и Арабеллы Броски, очаровательной малышке дали имя Лаура. Знать и придворных король Филипп и Карло Фаринелли легко обхитрили, посадив Арабеллу в одну комнату с инфантой Агриппиной во время родов, врачам и многочисленным повитухам было заплачено за то, чтобы они всем говорили, что ребенка родила Арабелла.  Грубая нечувствительная инфанта швырнула маленький кулечек с милой девочкой в руки Арабелле, а молодая леди с просветленным лицом мадонны нежно прижала не родное, но горячо любимое дитя…
… В красивой разрисованной цветами и Ангелами колыбели с балдахином лежала маленькая Лаура, а Арабелла и Карло Фаринелли со светозарными от блаженного счастья ликами склонились над ней. Счастливый Франчесско тихо зашёл и ласково по-доброму пошутил:
— Повезло тебе, младшенький Ангелочек мой, у тебя —  лапочка дочка, такой же милый Ангелочек, как и ты, а со своими «оболтусами» намучился! Не хотят учиться, страна новая, гимназия новая, а двойки и проказы, увы, те же…
Лео и Бенджамин подбежали к отцу и спросили:
— Папа, а что, Ангел принёс дяде Карло и Арабелле дочку?
— Да, вашу двоюродную сестрёнку Лауру… — проворчал нехотя Франчесско-Риккардо, потому что занимался написанием оперы на испанском.
— Папа, а нас тоже принесли Ангелы, да? — не унимались любопытные Лео и Бенджамин.
Тогда Франчесско-Риккардо оставил в покое клавесин, встал, отряхнул любимый ярко-синий  плащ, бережно укутал в него ребят и ответил:
— Тоже, я тогда очень обрадовался, мы с вашей мамой очень хотели, чтобы нам Ангелы кого-нибудь принесли, но я просил Ангелов принести мне менее болтливых и любопытных сыночков! А еще просил, чтоб мои сыночки были послушными и хорошо учились, несмотря на то, что Ангелы не очень-то исполнили мои просьбы и принесли двух лоботрясов, я вас все равно очень люблю…
— Я так счастлив, что мне всё даётся легко и с радостью, лучше я побуду ночью с Лаурой, ложись спать, береги себя, моя звёздочка… — изрек с мягкой лучистой улыбкой Карло Фаринелли любимой жене…