Вальс Свиридова прервал печальные мысли, Ксюхин голос:
- Ленк, ты позвонила матери? Почему она звонит мне, а не тебе? Пашка ей пожаловался, что ты не отвечаешь. Тебе не интересно, как живет твоя мать?
- Сидит на работе и считает чужие деньги.
- И боится звонить единственной дочери. Отучена. Нельзя. Ведь дочь у нее очень занята. Эх, Ленка, постыдилась бы.
- Ладно, уговорила, щас позвоню.
- Леночка, доченька, здравствуй! – услышала я робкий голосок любимой мамули. – Паша звонил, грустный. Ты ему не отвечаешь, наверное, поссорились. Ничего, все наладится. Я недавно встретила, знаешь кого? Ни за что не догадаешься, Евгения. Он стоял у магазина, кого-то ждал. Увидел меня, обрадовался. Мы разговорились, он, правда, немного нервничал. К нам подошла женщина, выглядела старше меня, взяла его под руку и увела. Со мной не поздоровалась. Я рада за него. Ведь он теперь не один.
- Ладно, мама, школа ждет, нужно нести планы.
- Но ты в отпуске.
- Увы, достают.
Мамин голос подействовал благотворно, я захотела есть. В холодильнике пусто. В шкафу немного макарон и гречневой крупы. Выбор небольшой. Зато в кухонном столе за пачкой макарон обнаружилась еще бутылка хереса. Кто ее сунул туда? Я или Павел? Спрятал и забыл? Стареешь, Паша, от старости не спасут ни молодухи, ни старухи.
Снова моя любимая мамуля.
- Леночка, опять я. Может, мне не надо было говорить тебе, что я встретила Евгения. Ах, какая я бестактная.
- Отчего же? Мне было интересно. Извини, мамуль, я поставила макароны варить. С утра не ела.
- Извини, не забывай, пожалуйста, о еде. Ладно? Я тебя люблю.
Она отключилась. Теперь сиди и думай, какой смысл вложила в слово «бестактность».
Бабуся жаловалась, что моя мамуля нисколечко не изменилась. Как была влюбчивой с детства, такой и осталась. Она влюблялась в одноклассника, в соседского подростка, в спортсмена, с которым ходила на тренировки по легкой атлетике, еще в кого-то, с кем-то познакомилась, когда ездила на отдых в Анапу, и писала письма.
Иногда я об этом напоминала, уже после смерти бабушки, когда мы вдвоем устраивали по выходным чаепитие со сладкими пирожками, и мамуля пыталась остерегать меня от мужского внимания. Она округляла глаза и удивлялась: «Не помню, ничего не помню».
Мы почти не ссорились. «В пятой квартире живет тихая семья», - кому-то объяснял сосед на лестничной площадке, я услышала.
Тихо жили, даже когда отец был с нами. Он ушел тоже тихо, позвонил и сказал, что не вернется. Нашел время звонить: первого сентября, когда я пошла в первый класс. В этот день у него родился сын.
Он оставил нам квартиру вместе со своей парализованной матерью, бабой Маней.
Уже студенткой, я пыталась разобраться, почему в нашем доме не задерживались мужчины. Что их не устраивало? Проще всего винить мать. Она, наверное, догадывалась, но не пыталась оправдаться. Иногда говорила, что чувствовала вину за то, что я росла без поддержки отца.
После смерти бабы Мани четыре года мы жили вдвоем. Время пролетело быстро. И вдруг на тумбочке у ее кровати появился сонник. И еще колода карт. Я почувствовала, что-то происходит. Кто-то посторонний появился у моей мамули.
Потом к нам в гости явился мужчина.
- Знакомься, Лена, мой друг, Евгений Николаевич, - сказала она.
- Можно Евгений, - он взял мою руку и осторожно сжал ее.
Я почувствовала тепло и силу. На мужчину стеснялась смотреть.
Мы пили чай, говорила только мать. Она рассказывала лилейным голосом, какая я умная и послушная. Мне было стыдно. Евгений слушал, опустив голову.
В тот вечер он ушел. На следующий день она сказала, что выходит замуж. Объяснила мне, что теперь возрастут мои шансы на будущее, которые она вдвое сократила, лишив меня отца. Про шансы я не понимала ничего. Училась в школе и думала только о том, куда потом идти учиться: на экономиста или филолога.
Она перемудрила, не те слова нашла, чтобы объяснить свое замужество. Оттолкнула меня, стала чужой.
В ЗАГСе на регистрации были сослуживцы матери, какие-то мужчины со стороны отчима. Когда пошли в ресторан, меня с собой не взяли. Евгений сунул мне сумку со сладостями, посадил на такси, и мы с Ксюхой вдвоем классно провели у нее время.
Нравился ли он мне? Да, нравился. Мужественный. Темные глаза его чернели, когда он раздражался, и светлели, когда он смотрел на маму или на меня. Мы ему тоже нравились. Обе беспокоились, если он задерживался на работе, выглядывали в окно, не идет ли с остановки домой.
Мать была старше его на пять лет, и это сводило ее с ума. Она считала, что ее круглое лицо смотрится только в молодости. Сморщенный блин не аппетитен.
Зато моя арийская внешность с годами приобретет аристократизм. Мать произносила слово «аристократизм» так, как если бы во рту была сладкая конфета.
Она редко пользовалась кремами для лица. Но миндальный крем для рук она закупала коробками. Перед сном густо мазала руки, надевала варежки из тонкой шерсти, розовые, с белым рисунком, купила на рынке у бабки, и ложилась спать. Так она делала после того, как от нас ушел отец. Лицо ее, конечно, старилось, но незаметно, - щеки оставались гладкими и упругими. А руки вдруг утратили изящную форму, - резко обозначились синеющие извилины вен, сморщилась кожа. Она пыталась замазывать тональным кремом пигментные пятна, делала маникюр, подолгу держала руки над головой, чтобы отливала кровь, и появлялась аристократическая бледность, - труды даром не пропадали. Но на следующее утро приходилось все повторять.
Она не бросила гадать на ночь, даже когда поселился у нас Евгений. Я все также ходила в школу, кажется, ничего не изменилось. Хотя нет, лгу, изменилось: моя жизнь наполнилась яркими эпизодами и новыми впечатлениями.
Как забыть тот, первый раз, когда мы втроем поехали в лес. Был апрель, солнечный день, но ветер еще холодный. Мать взялась разжигать костер, вспомнив свое туристическое прошлое. Мы с Евгением отправились в лес, искать сухие ветки. Я оступилась, чуть не упала, он обнял меня, прижал к себе, бережно отпустил, я не чувствовала ног, и он повел меня, держа за руку.
Мать со следами сажи на лице, растрепанная, концы длинного шарфа в прожженных дырах, - счастливо улыбалась и смотрела на нас. И не видела, что дочь уже выросла.
Еще эпизод: солнечный день, редкий для февраля. Мы втроем решили прогуляться недалеко от дома, до сквера с густо насаженными кипарисами. Шли вдоль заборов частных домов. Тротуар когда-то был, но частники захватили его, переставив заборы до самой дороги. Благо, машин немного.
За нами увязался неуклюжий щенок пегой масти, с длинными лапами и туловищем бочонком. Он бегал вокруг нас кругами, задние лапы обгоняли передние, его заносило в бок. Мы смеялись, песик от радости стал крутиться на месте и ловить собственный хвост.
«Песик, песик», - позвала мать. И он с налету уткнулся в подол ее пальто. Она наклонилась его погладить, в тот момент он подпрыгнул с желанием лизнуть ее в лицо. От резкого движения с маминой головы упала шапка и попала под колеса проходившей машины.
Она вскрикнула, испугавшись за щенка. Но увидела, что он жив и здоров, засмеялась. Я любовалась матерью, Евгений смотрел на меня. Она заметила его взгляд, ее глаза потухли, на щеках обозначилась сеть мелких морщин.
Белая шапка, грязная от колеса машины, осталась на дороге.
Еще помню синее покрывало в белых розах, которое мы стелили на пляже. Это было, когда с нами жил Евгений. Покрывала тоже не стало.
Они не ссорились. Только однажды, смутно помню, как втроем играли в карты, не знаю, почему, но Евгений несколько раз коснулся моей руки. Видимо, мать что-то сказала, я не обратила внимания, Евгений резко поднялся и ушел из дома. Мать куда-то исчезла. Кажется, побежала за ним. Я слушала музыку. Потом увидела ее в кровати с детективом.
Матери было тридцать пять, Евгению тридцать, мне пятнадцать. Все хотели любви. Они подали на развод, и Евгений ушел от нас.
Потом появился сосед, военный пенсионер. Утром он шел в сквер и делал зарядку. Однажды пришел к нам в гости. «Чисто у вас, уютно», - восхитился он. Посидел за столом, выпил чашку чая с вареньем и пригласил в гости мать.
Ей у него не понравилось. «Представь, пили чай на кухне. В раковине гора немытой посуды. Грязное окно, серая штора, когда-то была белой. Наверное, он пьющий» - сказала она и с соседом больше не встречалась.
Иногда она вспоминала, как познакомилась с Евгением. Шла по улице, - весна, солнце слепило глаза, - и вдруг попала в объятия мужчины.
«Представь, он уболтал меня, и я вместо работы пошла с ним в кафе», - много раз повторяла она, и зрачки ее расширялись от переживания.
Однажды она сказала:
- Евгений любил дарить мне тюльпаны.
- Что-то не помню, - усомнилась я.
Он щедрым на подарки не был.
- Неужели забыла? И его тоже забыла? Глаза карие, ресницы черные, брови густые. Он постоянно улыбался. Добрый был.
- Он? Добрый? – опять усомнилась я.
- На пустяки не тратился. Но на тебя денег не жалел.
- Вот как? Не знала.
- Ты, дочка, ведь сразу влюбилась в него.
- Я? Ты не путаешь?
- Нет. Ты его даже ревновала. Как-то принесла альбом и стала показывать ему мои фотографии в молодости. Я бы этого не стала делать. Пристально так посмотрела на мое лицо и сказала: «Не знала, что нос всю жизнь растет. А ведь был раньше нормальный».
- Я так говорила?
- Да, ладно, давно это было, зачем вспоминать. Ты красавица у меня, носик аккуратный. Добрая. Но в пятнадцать лет была безжалостной.
Мне казалось, что каждый человек находит занятие, чтобы заполнить пустоту жизни. Бабуся была бодрой не по годам. И вдруг ее подкосило, она стала плохо видеть, роняла вещи, разбивала посуду, смотрела плохо видящими голубыми глазами и улыбалась, будто просила прощения за свою беспомощность и за то, что долго жила.
Мать успокаивала ее: «Ничего, можно ведь делать что-то другое, не то, что раньше». «Что делать?» - глухо спрашивала она.
Мать после моего замужества, когда я перешла жить к Павлу, продала бабусину комнату. Настояла я, - хотелось, чтобы у нее были деньги, и она ни в чем не нуждалась. Но мне не нравится, что она предпочитала личный комфорт, ведь могла выйти замуж. Сомнительное занятие: ежедневная чистка ковров и мебели.
Не знаю, может, перепила херес, мне стало грустно. Жаль, что Евгений ушел из моей жизни. Жаль. Если бы он стал моим мужем, я бы не мучилась ревностью, ведь он на много лет старше меня.
О, боже, о чем я думаю! Мать из-за меня рассталась с любимым мужчиной, а я сижу и жалею, что не превратила ее жизнь в вечный ад. Она бы потеряла дочь. А что я? Даже если бы была самой счастливой женщиной, неужели перестала бы мучиться угрызениями совести?
Случай правит нашими судьбами. Вернее, хватательный рефлекс, взять то, что само плывет в руки. Не факт, что не дерьмо. Но разбираться некогда. Карма придумана для оправдания собственных поступков. Приятно осознавать, что вины моей нет, если прадед совершил преступление. Остальное дело техники. Свечку зажечь, помолиться, покреститься.
Где тут я? Что я могу изменить в своей жизни? Что? Если точно знаю только то, что уже никогда больше не буду молодой и красивой.
«Больше» можно убрать. Зачем усиливать никогда, если больше, чем никогда, не бывает.
Если случай правит миром, и не в нашей воле что-то изменить, чему и как учить детей?
Может, Миша прав, и где-то записана моя судьба? Может, в этих пожелтевших от времени бумагах? И жутко и очень хочется знать, что меня ждет в будущем.