Кто-то бился в дверь, так, что я перепугалась: неужели прорвало трубу и затопило нижний этаж? Уже было, чуть до суда не дошло. Паша заплатил соседке, мне так и не сказал, какую сумму.
- Лена, открывай, я знаю, что ты дома. Ленка, имей совесть!
Такая радость услышать родной яростный крик. Значит, нижний этаж не затопило.
Крик и ярость или яростный крик, - что-то такое, Ксюха вихрем ворвалась, смела меня с пути, прорвалась в комнату и схватила пустую бутылку.
- Опять напилась? Ленка, так нечестно. Подруга ты мне или кто? Столько событий, а ты отключилась. Спала? Ты посмотри, уже три часа. Так нечестно.
- Вроде нормально выглядишь, - осторожно начала я.
Она была в привычной для меня белой майке и розовых шортах.
- Как нормально? Ты знаешь, что я подала заявление на увольнение.
- С ума сошла! - я чуть не села мимо кресла.
- Я с ума сошла? Это Толибабина обнаглела. Потребовала, чтобы я вышла из отпуска на неделю. Привести в порядок кабинет. Видите ли, проверка, комиссия из Киева. Никого не вызвала, только меня!
- Мстит за то, что ты напала на нее. Зачем тебе надо было? Ну, закрыл кто-то проход, обошли бы.
- Ты хоть знаешь, где Толибабина до нас работала? В школе, где уволили директрису. Ее сдала Толибабина, и остальных, с кем надо, поделилась деньгами, и ее не судили. Обогатилась и сдала непричастных, каково!
- Не надо, а? Я знаю, мне противна вся эта история. Директрису жаль, конечно, она жертва демографии: рожают, как хотят и когда хотят. Год на год не приходится, вот и согласилась, идея нашей Шурочки, это она придумала фиктивные классы. Точно по Гоголю. Два класса первоклашек были только на бумаге. Ее поймали, когда она перевела несуществующих учеников в третий класс. Павел смеялся, Толибабина попалась, потому что ей не хватило фантазии придумать фамилии. У нее в классе учились Тимошенко, Луценко, Ющенко, Порошенко и даже Янукович. Такой класс не могли не заметить проверяющие из Киева. История настолько дикая, что я сначала не поверила Павлу, а он ее оправдывал: старалась не только ради денег, ей надо было сохранить педколлектив. Ведь на будущий год ожидалось большое количество первоклашек. Я возмущалась: нельзя обманывать. Ведь она педагог.
- Ты не в этом мире живешь. Кого она обманывала? Власть? Смешно даже.
- Ксюха, ты чего? Поддерживаешь Толибабину?
- Помнишь, дом трехэтажный, за высоким забором? Не пройти, не проехать, к морю не подойти, приходится обходить по жарюке. Площадь участка такая, что даже часовня есть, на его огороде стоит часовня! Какой-то большой чин из Киева хорошо устроился. Им можно по-большому, а нам и по-малому нельзя?
- Тоска ты, моя, Ксюха. С такими взглядами на рынке торговать.
- А с твоими? Для тебя продавцы – люди второго сорта. Все равно, она сволочь! Уволила меня без отработки. И я сразу нашла другую работу. Устроюсь, перетяну тебя из школы. Сколько можно гнить на корню.
– Ты выбрала торговлю.
- Нет, детский клуб, руководителем кружка. Полторы ставки, зарплата примерно такая же, даже немного выше. Ты ведь знаешь мое положение, Андрей почти ничего не зарабатывает. Участие в съемках не оправдало расходы на прическу.
Не могла посоветоваться, чуть не сказала я, но вовремя остановилась. Как она могла советоваться, если я отключила телефон.
- И ты уже не передумаешь?
- Нет. После того, что я ей наговорила при расставании, нет.
- Жаль. Как я теперь без тебя?
- Расстроилась? Да? – обрадовалась она. – Ничего, не переживай. Все отлично. Я в клубе познакомилась с одним человеком. Он ведет кружок, забыла, какой. Он Мишку знает. Встречались. Тоже экстрасенс. Что скривилась? Он знаешь, что мне сказал? Михаил у них самый главный, если он не сможет ничего, жизни никакой не будет.
- Как будто сейчас есть.
Ксюха не очень радовалась изменениям в ее жизни, я чувствовала это. Вернее, видела по ее поникшей голове.
- Заявление на новой работе уже подписали? – начала я издалека.
Она кивнула, но головы не подняла. Что-то подсказывало, лучше молчать и ждать, когда сама заговорит, - она не любит допросов, взрывается до ссоры. Случалось, нечасто, мы расставались, ненадолго, и обе страдали.
Я стала готовить кофе, знаю, ее успокаивает, если начинаю хлопотать.
Наконец, она заговорила:
- Хорошо то, что нагрузка меньше и детей тоже немного. В классе, вон, сколько их было. Опять же свободное посещение, поэтому надо стараться, чтобы кружок не бросали.
Мы пили кофе в тишине, и это было непривычно. Я не выдержала:
- Пожалуйста, не взрывайся, сначала послушай, ситуэйшен, сама понимаешь, не каждый день, что-то не так, я же чувствую, не так.
- Да, Ленка, не так. Клуб в подвале, запущенный. Стены сырые. Обои отклеились. В каких-то серых пятнах, с трудом можно разглядеть, что они желтые с мелкими розовыми цветочками. Меня предупредили, самим нужно делать ремонт. Надо искать спонсоров, чтобы помогли. Ты же знаешь, я умею организовать. Но мне не понравилось, как напутствовали в дирекции. Знаешь, чем я должна заниматься? Воспитанием патриотов родины, так сказал директор всех городских клубов. В подвале! С ободранными обоями! Как это?
- Да, задачка. Пусть тебе выдадут повязки на глаза, затычки в уши, и никого не выпускать. И тогда ты сможешь спокойно воспитывать.
- Таким способом террористы получатся. – Она помолчала, - Год такой, тринадцатый, самый невезучий в нашем столетии. Как ни старайся, если судьба не благоволит, ничего хорошего не будет.
- К гадалке сходила? Или примериваешь на себя новую работу? Почему нет, если платят. В наше замороченное время тоже профессия. Никто не догадался сразу перейти к четырнадцатому году?
- Шаманы предлагали, но власть их не услышала. Всем будет тяжело.
- Константин сказал?
- А ты откуда знаешь?
Прищурилась, ей идет, выглядит умнее, даже с рыжими волосами.
- Не ревнуй, он не герой моего романа.
- Ты Пашку любишь. Тебе бы надо поостеречься, да и мне тоже, Андрей предупреждал, крещенным надо в храм ходить. Полгода как тринадцатый год, я только спохватилась, надеялась проскочить, не вышло. Ты ведь знаешь, когда погибла моя мама, пакостное число.
Шутить над этим я не могу, тринадцатого сентября бандиты расстреляли ее мать, в каком году это случилось, почему-то не запоминается. В школу мы с ней пошли в девяносто втором, возможно, это был девяносто третий или пятый, или седьмой, не за что зацепиться, из года в год серые будни счастливого детства, ничего яркого, кроме этой трагедии.
- В храм сходи, не ленись, свечку поставь. Попроси, чтобы кто-то там, на небесах уволил Толибабину.
- Ты, Ленк, не в курсе, туда идут грехи замаливать, а не просить.
- У меня нет грехов, могу я попросить за тебя?
- Есть, у всех есть, только не все в этом признаются даже себе. Ладно, безгрешная, матери позвони. Она беспокоится, спрашивала у меня, как твои дела. Пашка тоже звонил. Ты ему не отвечаешь. Все волнуются, переживают. Эх, ты.
Я проводила грустную Ксюху. Подружка влипла, по самую макушку. Она даже не представляет, как влипла. На что-то еще надеется, но в школу ее уже не возьмут, ни в нашу, ни в любую другую в городе. Толибабина постарается.
В моем положении глупо что-то ей доказывать, легче самой поверить в предрассудки, может, успокоит. Предрассудок означает перед рассудком, мир в ощущениях: боль, тяжесть, тепло, холод. Мне больно и холодно, несмотря на жару. Хочу верить, что ни в чем не виновата, просто тринадцатый год, и не надо думать, - уговаривала я себя, но успокоения не было.