Выдающийся русский литератор эпохи сентиментализма, историк Николай Михайлович Карамзин (1 [12] декабря 1766 — 22 мая [3 июня] 1826 ) совершил 18-месячную командировку в Западную Европу. Будущий создатель «Истории государства Российского» (тома 1—12, 1803—1826 гг.), привязанной к истории Западной Европы, начал со встречи с Иммануилом Кантом.
Командировка финансировалась Английской биржей и, приехав из Твери в Петербург, Карамзин пишет в «Письмах русского путешественника»: « … Каждый день до обеда бывал я на бирже, чтобы видеться с знакомым
своим англичанином, через которого надлежало мне получить векселя. Там, смотря на корабли, я вздумал было ехать водою, в Данциг, в Штетин или в Любек, чтобы скорее быть в Германии. Англичанин мне то же советовал и сыскал капитана, который через несколько дней хотел плыть в Штетин. Дело, казалось, было с концом; однако ж вышло не так… и мне оставалось ехать сухим путем…» (Запись С.-Петербург, 26 мая 1789).
Напомню два фрагмента из записей из Лиона, март 1790 года:
«Я люблю остатки древностей; люблю знаки минувших столетий. Вышедши из города, удивлялся я ныне памятникам гордых римлян, развалинам славных их водоводов. Толстая стена с аркадами, в несколько аршин вышиною, складена из маленьких камешков, вдавленных, так сказать, в густую известь, удивительно твердую, так что ее ничем разбить нельзя, и в сей стене проведены были трубы».
«Римляне хотели жить в памяти потомства и сооружали такие здания, которых не могли разрушать целые веки. В нынешние философские времена не так думают; мы исчисляем дни свои, и предел их есть предел всех наших желаний и намерений; далее не простираем взора, и никто не хочет садить дуба без надежды отдыхать в тени его. Древние покачали бы головою, если бы они теперь воскресли и услышали мудрые наши рассуждения; а мы, мы смеемся над мечтами древних и над странным их славолюбием!»
От себя добавлю, что Карамзину смешно от тех мыслей, которые выражали древние римляне. Эти мысли им, древним, приписали фальсификаторы прошлого. И Николай Михайлович прекрасно знал об этом. И сам он не раз попадал в ситуации, когда реальность не совпадала с описаниями, планами и грёзами. На протяжении всего путешествия Карамзин упоминает Париж как первую столицу мира, а потому приписывает ему заслуги, которых у него нет.
Париж, 27 марта 1790
Мы приближались к Парижу, и я беспрестанно спрашивал, скоро ли увидим его? Наконец открылась обширная равнина, а на равнине, во всю длину ее, Париж!..
Жадные взоры наши устремились на сию необозримую громаду зданий – и терялись в ее густых тенях. Сердце мое билось.
«Вот он, – думал я, – вот город, который в течение многих веков был образцом всей Европы, источником вкуса, мод, – которого имя произносится с благоговением учеными и неучеными, философами и щеголями, художниками и невеждами, в Европе и в Азии, в Америке и в Африке, – которого имя стало мне известно почти вместе с моим именем; о котором так много читал я в романах, так много слыхал от путешественников, так много мечтал и думал!.. Вот он!.. Я его вижу и буду в нем!..»
– Ах, друзья мои! Сия минута была одною из приятнейших минут моего путешествия! Ни к какому городу не приближался я с такими живыми чувствами, с таким любопытством, с таким нетерпением!
– Товарищ наш француз, указывая на Париж своею тростью, говорил нам: «Здесь, на правой стороне, видите вы предместье Монмартр и дю Танпль; против нас святого Антония, а на левой стороне за Сеною предместие Ст. Марсель, Мишель и Жермень. Эта высокая готическая башня есть древняя церковь богоматери; сей новый великолепный храм, которого архитектуре вы, конечно, удивляетесь, есть храм святой Женевьевы, покровительницы Парижа; там, вдали, возвышается с блестящим куполом l'H;tel Royal des Invalides – одно из огромнейших парижских зданий, где короли и отечество покоят заслуженных и престарелых воинов».
Скоро въехали мы в предместье святого Антония; но что же увидели? Узкие, нечистые, грязные улицы, худые домы и людей в раздранных рубищах.
«И это Париж, – думал я, – город, который издали казался столь великолепным?» – Но декорация совершенно переменилась, когда мы выехали на берег Сены; тут представились нам красивые здания, домы в шесть этажей, богатые лавки. Какое многолюдство! Какая пестрота! Какой шум! Карета скачет за каретою; беспрестанно кричат: «Gare! Gare!» и народ волнуется, как море.
Сей неописуемый шум, сие чудное разнообразно предметов, сие чрезвычайное многолюдство, сия необыкновенная живость в народе привели меня в некоторое изумление.
– Мне казалось, что я, как маленькая песчинка, попал в ужасную пучину и кружусь в водном вихре.
Переехав через Сену, в улице Генего, остановились мы подле «H;tel Britannique». Там, в третьем этаже, нашлись для нас две комнаты, светлые и чисто прибранные, за которые должно платить по два луидора в месяц.
Прервём записи. Для меня главное – увидеть и показать другим, что это не просто командировка и индивидуальная учёба Николая Михайловича Карамзина у западноевропейских историков и писателей, деятелей культуры и финансистов. Это ещё и дрессировка покорности русского автора. Его ведут англичане от первого дня до последнего. Деньги и векселя он получил в английской бирже. Его консультирует англичанин. В пути у него есть особые точки, где он должен появиться в определённое время. Туда направляют для него почту, там он получает векселя и инструкции. Например, в Лионе он получил указание изменить маршрут и вместо Юга Франции ехать сразу на Париж, а это значит, что он не увидит мест, воспетых Петраркой, не увидит могилы Лауры, не побывает на родине Понтия Пилата. А в Париже он поселился в отель «Британика».
Он не смог начать своё путешествие на корабле, зато завершал на корабле. И в каких условиях. Приведу со значительным сокращением некоторые записи из главы «Море».
Я не сдержал слова, любезнейшие друзья мои! Оставляю Англию…
Итак, друг ваш уже на море! Возвращается в милое отечество, к своим любезным! Скорее, нежели думал! Отчего же? Скажу вам правду. Кошелек мой ежедневно истощался, становился легче, легче, звучал слабее, слабее;
наконец, рука моя ощупала в нем только две гинеи...
Мне оставалось бежать на биржу, скорее, скорее; уговориться с молодым капитаном Виллиамсом, взлезть по веревкам на корабль его и, сняв шляпу, учтиво откланяться с палубы Лондону.
- Меня провожал русский парикмахер Федор, который здесь живет семь или восемь лет, женился на миловидной англичанке, написал над своею лавкою: "Fedor Ooshakof", салит голову лондонским щеголям и доволен, как царь. Он был в России экономическим крестьянином и служит всем русским с великим усердием.
Капитан ввел меня в каюту, очень изрядно прибранную, указал мне постелю, сделанную, как гроб, и в утешение объявил, что одна прекрасная девица, которая плыла с ним из Нового Йорка, умерла на ней горячкою.
"Жеребей брошен, - думал я, - посмотрим, будет ли эта постеля и моим гробом!"
- Страшный дождь не дозволил мне дышать чистым воздухом на палубе;
я лег спать с одною гинеею в кармане (потому что другую отдал парикмахеру) и поручил судьбу свою волнам и ветрам!
Сильный шум и стук разбудил меня: мы снимались с якоря. Я вышел на палубу... Солнце только что показалось на горизонте. Через минуту корабль тронулся, зашумел и на всех парусах пустился сквозь ряды других стоящих на Темзе кораблей. Народ, матрозы желали капитану счастливого пути и маханием шляп как будто бы давали нам благополучный ветер. …Скоро вышли мы в открытое море, где корабль наш зашумел величественнее. Солнце скрылось. Я радовался и веселился необозримостию пенистых волн, свистом бури и дерзостию человеческою.
Но у меня самого в глазах темнеет; голова кружится...
Как мучительна, ужасна морская болезнь! Кажется, что душа хочет выпрыгнуть из груди; слезы льются градом, тоска несносная... А капитан заставлял меня есть, уверяя, что это лучшее лекарство! Не зная, что делать, я сто раз ложился на постелю, сто раз садился на палубе, где морская пена окропляла меня.
Болезнь моя продолжалась три дни. Вдруг засыпаю крепким сном - открываю глаза, не чувствую никакой тоски - едва верю себе - встаю, одеваюсь. Входит капитан с печальным видом и говорит: "Ветер утих; нет ни малейшего веяния; корабль ни с места: страшная тишина!"
- Я выбежал на палубу: прекрасное зрелище! Море стояло, как неподвижное стекло, великолепно освещаемое солнцем; парусы висели без действия, корабль не шевелился, матрозы сидели, повеся голову. Все были печальны, кроме меня; я веселился, как ребенок, и здоровьем своим и картиною морской, почти невероятной тишины.
Нам встретились норвежские рыбаки. Капитан махнул им рукою - и через две минуты вся палуба покрылась у нас рыбою. Не можете представить, как я обрадовался, не ев три дни и крайне не любя соленого мяса и гороховых пудингов, которыми английские мореходцы потчевают своих пассажиров!
Норвежцы, большие пьяницы, хотели сверх денег рому, пили его, как воду, и в знак ласки хлопали нас по плечам.
- В сию минуту приносят нам два блюда рыбы. Вы знаете, что такое хороший обед для голодного!..
Опять страшный ветер, но попутный. Я здоров совершенно, бодр и весел.
Нынешняя ночь была самая бурная. Капитан не спал, боясь опасных скал Норвегии. Я вместе с ним сидел у руля, дрожал от холодного ветра, но любовался седыми облаками, сквозь которые проглядывала луна, прекрасно разливая свет свой на миллионы волн.
Какой праздник для моего воображения…
Все наши матрозы спали, кроме одного караульного. Когда хотя мало переменится ветер, караульный закричит; в минуту все выбегут, бросятся к мачтам, и другие парусы веют. Корабль наш очень велик, но матрозов только 9 человек.
- Я лег спать в три часа, и сильное качание корабля в первый раз показалось мне роскошью. Так качают детей в колыбели!
Между тем, друзья мои, я в восемь дней удивительным образом привык к Нептунову царству и рад плыть куда угодно.
Вчера ночевали мы перед самым Копенгагеном. Как мне хотелось в город!
Жестокий капитан не дал лодки.
От себя добавлю, что корабль прибыл в установленный день, а появившись в Санкт-Петербурге, Карамзин узнал, что в столице судят Александра Радищева и присуждают его к смерти за издание книги «Путешествие из Петербурга в Москву».
Согласитесь, что Николай Карамзин сдал британцам интересы своей страны. Сколько предателей будет потом! К примеру, декабристы вместе с масонами готовили Российскую империю к развалу. Об этом удачно написал Александр Пушкин в сценах из «Фауста». Помните?
Фауст
Сокройся, адское творенье!
Беги от взора моего!
Мефистофель
Изволь. Задай лишь мне задачу:
Без дела, знаешь, от тебя
Не смею отлучаться я —
Я даром времени не трачу.
Фауст
Что там белеет? говори.
Мефистофель
Корабль испанский трехмачтовый,
Пристать в Голландию готовый:
На нем мерзавцев сотни три,
Две обезьяны, бочки злата,
Да груз богатый шоколата,
Да модная болезнь: она
Недавно вам подарена.
Фауст
Все утопить.
Мефистофель
Сейчас.
(Исчезает.)
Века прошли, а тема предательства по-прежнему остра и злободневна, актуальна, как никогда, ведь весь финансово-экономический блок в России действует в интересах врагов России. В каких школах и у кого учились эти финансисты –экономисты, утверждающие, что твёрдый рубль опасен для бюджета России? Чем меньше товаров и услуг купишь на русский рубль, тем выгоднее для страны?
А если этих финансистов-предателей отправить на Севера или в Сибирь, чтобы на практике познали, сколько сигарет можно купить на постоянно обесценивающийся рубль?
На закуску – стихи поэта из Крыма.
ПРЕДАТЕЛИ
Константин Фролов-Крымский
Ну как не вспомнить тут Создателя?
Его вердикт предельно крут:
Мы в окружении предателей.
Предатель ценит только кнут.
С предателем нельзя любезничать,
Свои восторги выражать,
За праздничным столом трапезничать,
Подачкой сладкой ублажать!
Да, он воспримет это с радостью,
Как представитель высших каст,
Но посчитает это слабостью
И в сотый раз, увы, предаст!
Свою убогую окраину
Отдав, как пса на поводке,
Он будет кланяться хозяину,
Который держит хлыст в руке!
А что, мы этого не ведали?
Тбилиси, Таллинн, Кишинёв!
Мы их прославили победами
Своих отчаянных сынов.
Вон Рига с Вильнюсом лидируют,
Сгущая русофобский смрад.
И Финны Балтику минируют,
Чтоб заблокировать Кронштадт.
Повсюду воинство Батыево,
Которым правит сатана.
И вот теперь союзник Киева -
Сосед-предатель Астана!
Оценкой поведенья гадкого
Пожалуй, будет горький вздох.
А в наказанье – год без сладкого!
И строем в угол! На горох!
14.08.22