СВИНЬЯ
Пола, как и все свиньи, жила в свинарнике – чистом, светлом и сытном. Летом все обитатели свинофермы предпочитали двор – тоже светлый и чистый, с корытами в ряд, широкой теплой лужей и обширной тенью. Что в свинарнике, что во дворе – жизнь была однообразной: корыто, лужа, опять корыто и снова лужа. И так изо дня в день. Отрадой в этой унылой череде служили ежедневные пересуды: кто сколько съела и сколько отдавила ног. Вежливость ценилась, как и скоротечное материнство – поросят при матери держали не долго. Любили посудачить о будущем: хоть и туманное, оно казалось светлым, а именно – умножение мясного ряда колбасами, ветчиной и прочей вкуснятиной.
Но самой желанной темой, конечно, были достоинства хряков. Здесь роились симпатии, бурные переживания и знойные томления.
Йоркширская товарка Полы Сара, только что побывала на свидании с хряком Бедуином и теперь лежала расслабленная.
– Он такой хороший и такой нетерпеливый. Он накрыл меня как небо.
– Что это – небо? – спросила Пола не без зависти.
– Не знаю, – был ответ, – что-то светлое.
– Чепуха – вмешалась соседка справа. – Места много, а корыта нет.
Другие тоже кривили и морщили пятачки – дело, мол, пустое.
Пола тяжело потащилась к петуху, который везде бывал и все знал.
– Это правда, что небо это много места, а корыта нет?
– Правда, – важно ответил Петух.
– А еще чего нет?
– Границ.
– Что такое “границ”?
– Заборов нет.
– Там нет заборов, – мечтательно повторила Пола, – так разве бывает?
Петух важно ковырялся в навозе.
– Бывает, как видишь.
– Я вижу только землю. А небо твое, без корыта, не интересно.
– Там есть другое.
– Что же?
– Простор, свобода, безбрежность. Небо – это прекрасно.
– Я хочу посмотреть.
– Смотри…
Пола покружилась и огорчилась.
– Я вижу только землю, корыто, лужу и немного забор.
– Врешь!
– Еще ноги, Марьяны и Гальбы свинаря.
– А ты задери голову.
Раздалось усердное кряхтенье.
– Не задирается.
Петух сочувственно осмотрел Полу.
– Да… Анатомия.
Настроение Полы померкло.
– Что же делать?
Петух предложил прогуляться до ближайшего холма – там получится.
… Он шел быстро и все время возвращался, чтобы взбодрить тяжелую и непривычную к походам спутницу. Она потела, задыхалась и роптала: что это за небо такое? Кому оно нужно за такие муки?
Вот и холм. Петух взлетел на вершину и позвал ее к себе. Склон был пологим, и Пола могла только ползти. Мучительно, но расстояние между нею и Петухом сокращалось. При этом ее не покидало желание бросить глупую затею, но какая-то сила все-таки влекла. Наконец ее голова поравнялась с ногами Петуха.
– А теперь смотри!
Поле открылась знакомая ей земля, трава, панорама поля, и над горизонтом узкая голубая полоска. Подумалось, что поле и есть небо. Но там были заборы, дома, и лаяли собаки. Нет, усилий это не стоило.
– Голову задери!
В ответ только бесплодное кряхтенье. Петуха вдруг осенило.
– Забирайся сюда и ляг так, когда кормишь деток!
Пола послушно взобралась на вершину и улеглась набок.
– А теперь перекатись на спину, как будто тебе чешут живот и соски, – хлопотал Петух.
Пола перевернулась и подставила живот, и в ту же секунду в глаза ее устремилось безбрежная небесная синь. Впечатление было столь сильным и пугающим, что Пола вздрогнула, и этого хватило, чтобы потерять равновесие – она кубарем скатилась по склону вниз. Но ей повезло – падение завершилось исходной точкой, на спине, и небо открылось, и в благодарность за верность щедро наполняло ее глаза, душу, весь ее тяжелый неповоротливый состав. И оказалось, что не нужно ни стен, ни корыт, ни потолков – одно единственное бездонное небо в своей неохватности, чтобы центнеры тела перестали обременять.
Но со стороны уже спешил Гальба. Петух его видел, но молчал: интересно быть зрителем развязки. Он приблизился, и хворостина яростно ожгла живот Полы. Она завизжала, перевернулась и неуклюже помчалась к ферме, гонимая хворостиной.
Потом ее взвешивали, после чего тщательно поливали из шланга и скоблили щеткой. А она нежилась, вспоминая небо. Потом показалось, что под лопатку ставят градусник. Но это был нож Гальбы, который вошел в самое сердце, и последним лучом света в меркнущем сознании было небо. Она была счастлива.
К вечеру ее разделали на колбасу и прочий ассортимент мясного ряда. А потом началась гульба: пили самогон, закусывали только что приготовленной свининой, орали песни и танцевали. Больше всех духарил Гальба: с остервенением танцевал и гонялся за Марьяной и другими свинарками, щупая их и задирая платья. Они тоже визжали, но визг их был другой – веселый, теплый, мягкий и дразнящий.