В подвале было уютно.
Одеяла, бутылки с водой, детские игрушки, старые книги из домашней библиотеки, фонарики.
Сегодня мы там сидели третий раз. Гул взрывов раздавался всё ближе. Маленькие дети уже не плакали. Они просто тихонько всхлипывали, периодически взвизгивая, когда стенки подвала начинало трусить.
Было ощущение, что чего-то не хватает.
Луч фонарика выхватил одинокую подушечку с кружевом и затейливыми вышитыми синими цветами на желтоватом, выцветшем от времени, фоне. Такие подушечки были у моей бабушки в Донецкой области в моём далёком детстве. Рядом лежали тёплые вязанные рукавички.
Харитоновны в подвале не было.
Я бежала очень быстро, на второй этаж и думала, как я буду открывать её дверь, если с Харитоновной что-то случилось.
Дверь в квартиру была открыта.
Она сидела в кухне на табуреточке и пила чай.
— Иди в укрытие, зачем прибежала? Я даже могу тебе уступить там свою подушечку, — Харитоновна подняла на меня свои блеклые старческие глаза и я увидела, что она плачет.
— Надежда Харитоновна, ну так нельзя. Мы все боимся, все нервничают, плачут, у всех стресс, но жизнь… Это же очень ценная вещь. В любом возрасте. Пойдёмте в убежище, потому что…, — громкий взрыв за окном заставил меня присесть и закрыть уши. Я заплакала, — Я очень боюсь, миленькая Надежда Харитоновна, умоляю, пошли в убежище!
— Ты иди, деточка. Иди. Я же дитя войны. Когда она началась, мне было три года. Моя мама, Царствие ей Небесное, прятала меня под столом первые дни, потому что отец с дедом рыли погреб возле нашей хаты. Тогда нас немцы бомбили не переставая, почти, как сейчас.
А отец с дедом очень спешили, потому что должны были вырыть этот погреб для нас за два дня, потому что потом была мобилизация.
И один раз во время авиаудара, моя мама меня забыла в доме. Она думала, что я вместе со всеми побежала в погреб. А я была под столом. У меня всё внутри застыло от страха и я не могла двинуться с места. Мама забежала в дом. И у неё было такое же выражение лица, как у тебя сейчас. Я это помню, хотя прошло столько лет.
Тогда я хотела жить. Очень хотела жить.
Сейчас я хочу умереть.
У Харитоновны вдруг стало такое страшное выражение лица и так сильно потекли слёзы, что казалось, что все её глубокие морщины на лице превратились в русла рек, заполненные водой.
— Что? — шёпотом спросила я, — Что у Вас случилось?
— Ты же помнишь, что у меня родилась правнучка? Полгода назад. И они её назвали таким редким для сегодняшнего дня именем. Моим именем — Надюша, — она очень странно улыбнулась и продолжила, — Я её ещё не видела. Но очень сильно ждала. У меня была мечта — дожить до правнуков. И я дожила! Мы должны были встретиться с моими внуками и правнучкой в марте. Я их ждала в гости, — она махнула рукой в сторону холодильника, на котором был прикреплён обрывок белого листа бумаги, на котором карандашом было написано «2 марта».
А сегодня…. сегодня я хочу умереть. Я хочу встретиться со своей правнучкой Надюшей. Надежда и Надюша….
Она смотрела в одну точку. Текли старческие слёзы. Я очень медленно спускалась вниз. Очень медленно. Я была парализованная ужасом. Я вспомнила, что сегодня наиболее сильно бомбили Харьков. Бомбили авиацией, градами и даже Искандерами. Бомбили именно жилые кварталы.
Я вспомнила, что правнучка Надежды Харитоновны живёт в Харькове.
Жила……..