«Совсем стемнело.
Так стемнело,что дамам
борозды не видать».
Чен Джу Диктофон
1. Лоботомия, равно затянутая экспозиция, косящая под старину.
Он пестовал и лелеял. Не бог и не дьявол, а всякое творил. И добро и шкоду. Много. Без остановки. И всё даром. То ли по дури, то ли по умыслу. То ли конь, то ли чел. То ли мэн. То ли чудак, то ли му… э–э–э… мудрец. Короче: волшебник изумрудного Угадайгорода (его иногда Угадэем кличут), что на берегу великой сибирской Нос–О'–Рог–кривер, в которую впадает Вонь–пропадайка. Вокруг них угля полным–полнёшенько, даже марки «А» (2000 рупий за тонну), и всем в стране должно хватить, если не хапать, и не дарить кому попало.
При такой гражданской позиции автора – его героини, а это кобылки такие неосёдланные, поштишто юные, и весьма горячие, возникали практически из ниоткуда, сами собой: вроде с улицы, но не уличные. Скорее сельские, чем городские. С угольных окраин большинство.
Последние приблудницы нарисовались с Дровянников. Так что, опять же, скорее наши, чем ихние.
А хвостов у наших кобылок нет. А булки для прикрепления хвостов есть. Как ихние западные булки – не батоны, не багеты, не круассаны, а именно булки, которые у некоторых их подружек, вроде Мышек и Махоньких Щёлочек, которых Кирьян Егорыч не только наблюдал неоднократно, но и щупал…
Глазами, глазами… художника, вот. Раз только одной коснулся, чтобы проверить погоняло. Ну так она сама пожелала: так льнула к Кирьян Егорычу, что дровянницы решили, что «пора им до магазину прогуляться» и территорию освободили.
Таки заднички их ближе к французским булочкам из буланжери–патисери... гладким, как гузна лошадок – что понями зовут – из декоративных конюшенок парижской волости.
А нами описуемые лошадки не для аркатуры, так сказать, карикатурной. Они по природе тела – рабочие кобылки, на них цемент разгружать, а если б в Америке, то возить секвойю. Но сейчас они куртуазно отдыхают. Счастье такое неожиданное, российски буржуазное свалилось: отдыхать и порхать позволили им.
А Кирьян Егорыч подмогнул, разбаловал слегка, и нужда пока что не каплет над ими. Потому как довольствуются малым: корочка хлеба есть. Кетчуп, чтобы вкуснее было, есть. Можно из горла его, вместо алкухля и для феромонов. Вот и довольно им. Заодно похудеть.
Лишь изредка просит Кирьян Егорыч погарцевать для него под музыку, под Энигму, например. Бёдрами подрыгать, ножками па–де–де сплясать. Для блога впрок и просто так, для души. Любит Кирьян Егорыч под настроение домашние фигуры ставить. Музыку не для того покупал, но оно вона как к месту пришлось. Рад, в общем, Кирьян наш Егорыч знакомству с шустренькими такими дровянницами.
Или в упряжку вставит кобылок своих, никак не в телегу, уж тем более не в плуг. Но и в мерс не посадит чтобы съездить в канкан, где и пиво, и танцы в равной мере практикуют, и курить позволяют кальян и сигаретки тонкие с ментолами: нету не только мерса у Кирьян Егорыча, но и жигулёнок отсутствует: всё как у нормальных россиян, которые не желают жить по нарисованным законам. Неестественные они для русского гражданина.
Иной раз навесят колокольчиков на носы, уши, на шеи, продырявят языки с пупками, может ещё чего, что вам знать не полагается, приклеют разовые татушки на пуза, и мчат гурьбой по долинам и по взгорьям…
Нет, соврал, кажется: мчатся они по дну Гранд-каньона, вдоль то ли Кордильер, то ли Анд, изображая то ли индейских лошадок (которых до европцев вообще-то не было), то ли ковбойщиков, удивляя компетентных пацанов не столько пробелами в географиях, сколько дикими выкрутасами на поворотах, на перекрёстки судьбы похожих.
И шокируют старушек, когда снова превращаются в девиц, и пивасы глушат по взрослому, уже в компании с Егорычем. Вона, мол, гляньте–ка, бабоньки, опять этот похотливый старикашка, а не знаете ли как его зовут? с девками шурымурит под нашим последним тополем, что рядом с сиренью. А уберут ли мусор опосля себя? а не накидают ли под сирень гондонов? А, может, полиции позвонить? И звонят ведь… дряхлые старушенции. Притворяются дряхлыми, а знают всё, что положено знать молодым. И закладки знают что такое: это порошок белый, иногда зелёный, вон он лежит в щели Семённиной лавочки, или вон под тем кирпичом – в клумбе вокруг «Рабочего с койлом». Дождутся: поймают их наркологи!
А Кирьян Егорыч не из этих: ему на траву, и на таблетки – плевать и насрать.
Кирьян Егорыч, когда возится с лошадками, он тверёз как младенчик. Он не только папочка и мамочка им, он им возницей служит, и составляет маршрут «куда идти гулять сегодня». Он в мундире бархатном, и в шляпе наследной, фиолет с полями, плащ до пят, с хлыстом. Но хлыст там больше для виду: хлыст у него шёлковый. А управляет он брыкастыми ласковым голосом.
Барышни–лошадки его для выходных променадов годные, и для гордости ими, а вовсе не для дрочьбы втихаря. Как у недопущенных к телу молокососов, хренотвислых, бля. И, тем более, не для етитьбы другими. Хотя это их проблемы: свобода совести, как говорится.
Но, ещё не хватало Кирьян Егорычу, чтобы в темноте разные шариковы его девочек подкарауливали и цапали их за сиськи, которые в некотором смысле есть часть оплоченного егорычева зрелища и потому есть криминал в сфере шоу–бизнеса. За такие хватальные эксперименты Кирьян Егорыч может кокинаки–то пацанам оторвать. А если взрослому какому алкашу, то и по морде горазд: силы для того хватит.
Во-вторых, у кобылок Кирьян Егорыча хвостов, к счастию нет, то было литературной метафорой, поскольку Кирьян Егорыч числится в графоманах. И даже копчики у них «норм», когда для эроса требуется реализм обнажёнки, иначе выйдет на фотке «блевонтин» и «идите нахрен»: таким порномоделям место в гинекологии – атавизм признать, а матку на место поставить, и «чтоб в искусство большого порно вовек не совались».
В-третьих, возвращаясь к начатому, булки у них очень даже ничего себе. Загорелые, с разрезом, выпуклы по радиусу. Красота в общем – все же мы немножко эстеты, а многие из нас не только циркули в руках держали.
Но, думают пошлые фантазёры – и сопливые, и те, что в соку, но безмозглые, оркитекторы, мать их, начитавшись сказок заморских, и завидующие Кирьян Егорычу от таких-то лошадок… к его конюшне приблудших: «Вот бы ещё по твенти файф тыщ рубель под каждой такой булкой лежали!»
Думаете, Кирьян Егорычу желали помочь?
Фиг там! Себе!
Любят они халяву, а ещё – если б им платили, а не они… лошадкам… за ездьбу на них.
Резюме такое: фиг–вам… то есть фиг–им: булки–то в конюшнях есть, а рубель, тем более тыщ, найн и ноу.
Сам–то Кирьян Егорыч – то ли мэн, то ли чел, такого не любит… Ну, когда любовь за рубли.
***
Издевается наш графоман над пословицами. Извращает основу. Вставляет в сочинения. В меру, конечно, графоманских способностей. Вот и мимо сивки–бурки не прошёл.
Формулирует мысль, перлы, так сказать (а мы всё знаем, архивы-то в интернете живей всех живых):
«…как листы представали героини перед, и шелестели они кронами кучерявыми своими над сивкой–буркой вещим каурком равно святым Кирьян Егорычем». Чаще по ночам, но, бывало, и днём.
Тогда «чай, кофий, чего хотите, девушки?»
«Чаю хотим, последствий не очень»
«Да я ж не клофелинщик, девчонки!»
«Тогда кофе».
Наливал кофе, расплачивался, иногда домой приглашал переночевать: негде им, приезжие они.
Как трава–мурава стелились они тогда под Кирьян Егорычем – милым жеребчиком. Как ковёр персидский, по которым в калошах нельзя, расстилались и разляgались они по hостелу на Wарочной-стрит: койка-то одна, и та – диван. Ещё и с животными, от которых, если в мелкоскоп посмотреть, кровь в жилах замирает. Приходится делиться с такими животными кровушкой. А кровушки у молодых и здоровых, как илу на дне Вонь–речки, как росы в Кедровом бору. Так что и «ничё вроде», терпели и делились.
А чё? Хостельеру по мягкому ходить – одно удовольствие. Калош нет. Бродит босиком, можно в носках. Носки стираные. А уж думать о мягком и недолговечном вообще услада.
Удобств не обещал: радуйтесь тому, что бог послал вам Кирьян Егорыча, пусть не хитрого мецената, зато филантропа от сердца».
Вот такие литературные пироги пёк Кирьян Егорыч параллельно ходу жизни. По дури и по эстетской прихоти.