Любовь Семёновна смела тряпочкой невидимую пыль с буфета, поставила на плиту чайник, придирчиво осмотрела сверкающую чистотой кухню. Полезла было за чашками в навесной шкаф, но, передумав, отправилась в зал, где, за стеклом серванта - строй посуды из сервиза, атрибут праздника и предмет интерьера. Бело-голубые чашки и блюдца, мельхиоровые ложки из бархатной коробки, пузатый заварочный чайник в центр стола. Вазочки с вареньем, конфетами, покупным печеньем, сыро-колбасная нарезка, хорошо, что вчера в магазин ходила. Проходя мимо зеркала, поправила выбившиеся из-под газовой косынки локоны, тронула помадой губы. Заслышав собачий лай, набросила на плечи шубку. Через четверть часа за столом стало тесно, подруги, растревоженные телефонным звонком, пришли в домашнем платье, накинув плохенькие «дворовые» пальтишки. И сейчас косились на принаряженную, будто к празднику, Любовь Семёновну.
- Я вот, девоньки, испугалась второй раз одна-то идти, затем и позвала. Сами посудите, куда Петровна могла деться, третий год не встает совсем?
- А Юрка? Юрка-то что говорит? – дородная Зинаида Кирилловна, Кирилиха, как называли ее в селе за глаза, размачивала сахарное печенье, зажав в истрескавшихся пальцах изящную ручку невесомой чашки.
Хозяйка косилась на Кирилиху с испугом. «Разобьёт, как пить дать, разобьёт», - чашки было жаль, и она ругала себя за сервизное пижонство.
- Что он сказать-то может, всю ночь гуляли. Там и Гришка Максютов, и Славка, и подружка их общая, прости Господи.
Вика, «общая подружка» всех окрестных пьяниц, давала столько тем для обсуждения, что ни одна встреча, ни один разговор не обходился без перечисления ее подвигов. Сашок, законный супруг, иногда отбывал в неизвестном направлении, пропадая месяцами. Женщина, проводив мужа, трезвела, и целый день бродила по деревенской улице.
«Саша мой на заработки подался», - говорила она встречным, растягивая «за-ра-бот-ки», будто слыша в слове шуршание купюр. Через день одиночество сорокалетней дамы являлись скрасить гены-коли-вити, и время ожидания «законного» бежало куда веселее. Через месяц, другой, являлся и Сашок – оборванный, грязный, иногда и босой. Он прятался за ветхими стенами разрушающегося дома, выползая лишь в темноте ночи, подворовывать у соседей. Вика слонялась по чужим дворам, забегая ненадолго, порадовать «законного» принесённой бутылкой и кульком с объедками, а где-то, за сотню километров от села, подрастали в государственных приютах дети, забывшие, как выглядят мама Вика и папа Саша.
- Сашок-то третьего дня вернулся, - чопорная Вера Михайловна отхлёбывала чай маленькими глоточками, - опять по дворам полез. У Кузнецовых даже миску у собаки стащил.
- Благоверная и скачет по притонам. Так вот, захожу я утром к Петровне, понесла ей бутербродов, чайку налила в термос, - хозяйка продолжила рассказ, для которого собрала своих подруг, - а Петровны-то и след простыл. Постель смята, не застелена, будто поднялась наша Лидушка да пошла.
Лидия Петровна - Петровна, Лидушка - пожилая больная соседка, что проживала со своим неженатым сыном Юрием. Три года назад она пришла с огорода, прилегла отдохнуть, да так и не поднялась. «Ноги, ноги не чую», - говорила она сельской докторше, пришедшей по вызову. Докторша осмотрела, написала направление в районную больницу, да с тем и ушла. А Петровна осталась, в больницу не поехала, хоть и приезжали за ней районные доктора.
«Давайте бумаги, подпишу, что следует, а Юрка одного не оставлю. Пьёт он, спалит избу, да и сам сгинет, пока я на койках больничных прохлаждаюсь». Врачи уговаривали, пугали инвалидностью, но женщина стояла на своем. Первое время она еще поднималась, вцепившись в спинку железной кровати. Пробовала делать шаг, но ноги, превратившиеся вдруг в свинцовые столбы, слушаться отказывались.
«Ты мне таблеточку какую назначь», - приставала Петровна к местной докторше, пока та, не смирившись, привезла ей из района пузырьки с разноцветными пилюлями и упаковки с ампулами. Все время, что ходила делать уколы - вела долгие разговоры, убеждая, уговаривая, но Лидия Петровна лишь отрицательно мотала головой. Через полгода Петровна перестала вставать и «на ведро». Юрка, испугавшийся поначалу до протрезвления, запил безудержно. Ходил по соседкам, плакал, бил кулачком в тощую грудь и просил «лекарства успокоиться». Юрку гнали, пряча подальше запасы, без которых на селе не обходилась ни одна услуга, а над Петровной взяли шефство, распределив дни посещения. Даже договорились с Варькой, девкой глупой, но доброй и безотказной, чтобы та приходила раз в неделю мыть больную, а раз в три дня менять тряпки, что служили постелью. За сладости. Конфетами они расплачивались с Варькой и за то, что полоскала эти тряпки в старом корыте во дворе и развешивала их на верёвки. Сами же одинокие пенсионерки приходили два раза в день, приносили еду и лекарства, подметали в комнате, стыдили Юрика, коротающего дни на грязном, пропахшем диване в соседней комнате и уходили по своим делам.
- Вчера я была, - Кирилиха по-хозяйски придвинула тарелку с нарезкой и уплетала за обе щеки. А щёки у нее были знатные, будто мешки с песком.
- И что? Всё нормально было?
- Всё как обычно. Я вечером ей суп принесла, хлеба два куска. Огурцов бочковых, Лидушка просила посолиться…
- Видела я твой суп, нетронутый стоял. Из чего ты его варишь-то? – Любовь Семёновна не упустила случая упрекнуть Кирилиху, слывшую у них самой нерадивой хозяйкой.
- Из чего, из чего, - передразнила Зинаида, не отвлекаясь от еды. Теперь она с жадностью поглощала варенье из вазочек, - знамо из чего супы-то варят, из всего.
- Да этот вонял нетерпимо.
- От супа моего там воняло, там и без супа духами не пахнет. Из селёдки варила, взяла в магазине сырую, часть засолила, а головы что ж, выбрасывать что ли?
- Да кто же из селёдки варит? Как мужик тебя только и терпел?
- Это еще неизвестно, кто кого терпел. Ты, лучше, чайку мне подлей.
«Вот ведь утроба», - думала хозяйка, наливая полную чашку.
- Огурцов твоих не видела, может эти утащили закусывать.
- Может, и утащили, я почем знаю. Мне там сидеть некогда, я кур пошла закрывать. Передачи интересные начинались. Юрки дома не было, бродил с компанией по деревне. Я на щеколдочку прикрыла и ушла. Петровна лежала, телевизор смотрела.
- Ну что, подруженьки дорогие, делать что будем? Не могла Лидушка подняться и уйти. Куда делась-то? Я Юрку потолкала, а проку, раньше вечера в себя не придёт.
- Давайте вместе сходим, - Вера Михайловна отставила чашку и потянула за рукав Кирилиху.
Три года назад Любовь Семёновна и подумать не могла, что так прикипит к своей соседке, так будет заботиться и переживать. И о ком? О Лидке, с которой, что ни день, то скандал. То межу распашет, ненасытная, то кур в её огород на грядки выпустит. А сейчас сердце не на месте, а она хотела по теплу попросить окрестных мужичков перенести ненадолго Лиду к себе, да ремонт сделать в её комнате, а то лежит, а вокруг чернота прокопчённая. Пакет приготовила с бельишком, соседка усохла, в её ночнушки-халатики влезет. Пока шли, вспомнила, как уговаривала своих подруг: Верку да Кирилиху, говорила, что дело это вместо Храма, которого в их селе никогда не было. «Грешили мы много, чего уж, да и сейчас, все больше судим – рядим. А дело это нам вместо покаяния зачтётся. Сами посудите, отправят Петровну в инвалидский дом, она там через месяц зачахнет. Да Юрка вроде как под присмотром, куролесит с оглядкой. Постепенно исчезала брезгливость, дом с липкими стенами не пугал, разве что одежду надевала похуже. И вечера стала в нем проводить не из жалости, не только из жалости к тщедушной фигурке, зарытой в грязные тряпки. Говорили долго, обсуждали передачи, книжки, прочитанные в юности, а больше мужиков своих ушедших. Говорили, смотрели обе на тусклый закат за мутным окошком, а будто и не закат за ним видели, а тот час утреннего обмирания, за которым буйство света начинается. И жалость рождалась иная, не от немощи да смрада, а от того, что сын Любови Семёновны далеко, за многими километрами в своей семье с детишками, женой-красавицей. И есть ей кого ждать в сытое, летнее время, смотреть за играми внучат и сердцем отходить. А соседушка, хоть сын и рядом, радости этой лишена. Смотрела на нее Люба и думала, что так и живет Лидуша, с вечным закатом за окном.
«Знаешь, я ведь жадная до работы была, на севере столько лет, все думала, мол, приедем с Юркой, Юрку я там и родила. Был один, залётный, временщик, будто и приехал на север только для того, чтобы сыночка я прижила. Как узнал, что беременная, только его и видели. Мечтала, переберёмся на Большую Землю, куплю себе квартиру, мебель, ковров разных. Глупая была. В этих мечтах и вся жизнь прошла. И Юрку упустила, а когда и сказать не могу. Не видела я его, на работе от зари и до зари. А уж как поняла, что с парнем беда, быстрее на юг перебираться. Купили мы квартиру, хорошую, трехкомнатную. Обставила ее – живи, не хочу. А Юрка и там себе дружков нашел. Я хрусталь покупала, он – из дома нёс. Беда. А тут встретил девушку. Молодой совсем, неопытный. Не понравилась она мне, да смолчала. Все верила, свадьбу сыграют, поумнеют, детки пойдут. Свадьбу им справила, богатую, два дня в самом дорогом ресторане гуляли. Стали со мной жить, а мне в радость, места-то много. Да только через месяц сноха молодая стала к Юрке с разговорами приступать, а он – меня уговаривать. Разменяла я ту квартиру, им двухкомнатную в центре, себе комнатку в коммуналке. И года не прошло, пришел сыночек ко мне жить, выгнала его жена молодая. Такая ушлая попалась, квартиру на себя переделала, а парень мой за порогом оказался. Я и защищать его не хочу, правду сказать, какой из Юрка муж? Он не на жену, в рюмку больше смотрел. На работе долго не задерживался. Я, разумеется, помогала, да только зря выходит. А молодая еще и забеременела, да не от Юрка, от любовника своего. Помню, злились мы, всё месть придумывали, каждый день проклятием начинали и заканчивали. Родила она инвалида, любовник бросил, а я Юрку подальше увезла, в деревню к вам. Боялась, что опять сойдутся, будет за чужим больным дитём ходить. А теперь за мной чужие ходят, такое, видать, мне наказание. Всю жизнь прожила, а главное только сейчас понимать стала», - откровенничала соседка вечерами.
- А правда ли, Петровна пела хорошо? – Вера Михайловна смотрела на подругу долгим взглядом.
- Ой, удивляюсь я вам, девоньки, они еще концерты здесь устраивали, – Кирилиха рванула просевшую дверь.
От смрада першило в горле, слезились глаза. Затхлость, грязь, запустение, чёрные стены с обрывками обоев, липкие косяки, дверей давно уже не было. Комната Лиды отгорожена старой занавеской из искусственного бархата. Сквозь прожжённые дыры пробивается тусклый свет в коридор.
Пусто, серо-желтые кучи тряпок вместо постельного белья. На прикроватной тумбочке все та же тарелка супа и бутерброды, оставленные утром.
- Пела она хорошо. Выводит «На улице дождик», слезу выбивает, - ответила Любовь Семёновна подруге.
- Музыканты, тоже мне, - услышали они голос Кирилихи из соседней комнаты, - вот ещё музыканты почивать изволят. А ну вставай, поганец, отвечай, куда мать девал?
В ответ какое-то бормотание. Женщины бросились на помощь. Дородная Зинаида сволокла Юрка с дивана, и теперь таскала его по грязному полу за сбитый вихор. Тот лишь отмахивался, тёр мутные глаза, порываясь принять вертикальное положение.
- Ну-ка, бабоньки, несите мне воды, разом всех реанимирую, ишь устроили тут вертеп. Гришка, Славка, кому говорю, поднимайтесь. И ты, красавица общего пользования, открывай глазки-то.
Кирилиха выплеснула принесённую кружку на Вику. Та подскочила и женщины с удивлением обнаружили, что из одежды на ней – только старая вытянутая майка.
- Стыд-то прикрой, - не выдержала Вера Михайловна.
- Завидно, старые? Чай у вас такого нет, - пьяная женщина стащила остатки одежды и призывно завертелась.
- Фу, срам какой. Куда вы, изверги, Лидию Петровну дели? – Зинаида отпустила, наконец, мужиков.
- Старуху? Куда мы её дели? У себя лежит, гниёт, что ей сделается? Нам теперь не до старухи, нам бы решить, кого я люблю сильнее: Гришаню или Славика.
- Пойдём, пойдём, бесполезно всё, - утягивала Любовь Семёновна подруг. Удушье схватило за горло, казалось, ещё мгновение, и останется навсегда в этом вязком кошмаре.
Во дворе вздохнула полной грудью. Мартовская свежесть заполнила лёгкие.
- Синь, синь, синь, - тренькала синичка.
- И правда, синь подзаборная, - Зинаида уже исследовала руины сарая, - и следов никаких, нет её здесь.
- Нет. Не найдём мы её, девочки.
- Так куда делась? Надо участковому звонить, у тебя телефон есть? - Вера Михайловна смотрела на подругу с явным беспокойством, - что-то ты совсем бледная, давай до дома доведём.
- Не найдём, - твердила Любовь Семеновна, перемывая чашки парадного сервиза в ожидании вызванного участкового.
- Почему? – недоумевали подруги.
- Знаешь что? Скажи.
Но хозяйка лишь мотала головой и твердила снова, снова:
- Знаю, не найдём.
Уже ночью, перебирая события трудного дня, вспоминая ответы участковому, растерянность протрезвевших друзей, которых сажали в полицейскую машину, Любовь Семёновна неожиданно запела:
«На улице дождик, с ведра поливает, с ведра поливает, землю прибивает…»
И в этот момент крупные капли первого весеннего ливня ударили по крыше.
«С ведра поливает, брат сестру качает», - услышала женщина тихий голос Лидии Петровны