Марине Васильевне исполнялось пятьдесят. В кафе «Венеция» (работала там главбухом, где гулянки без мордобоя были большой редкостью) она закатила торжество. С белыми тушеными грибами, сидром собственного производства (и не только), молочными поросятами, на которые она старалась не смотреть. К юбилею Марина очень похудела: вставила пару месяцев назад золотые нити…
Старики Рыбаковы, дед Вася и баба Тоня, сидели в числе почетных гостей. Родителей Марина любила, и за столом все старалась подложить им
кусок побольше.
Начались танцы. Дед Вася пошел в круг, побрякивая орденами, приколотыми к любимому старенькому пиджаку. Антонина Федоровна, для всех баба Тоня, сидела поодаль, радуясь на мужа. Но тут Ильинична, соседка по огороду, после вальса вдруг поцеловала его в губы. Баба Тоня смолчала,только нахмурилась. Но с каждой минутой все больше мрачнела и даже отказалась пить за здоровье дочери.
Ночью она завыла. Завыла страшно, с причитаниями. Продолжалось это
до шести часов утра, пока измученные подозрениями соседи не вызвали Марину.
Все подумали, что дед умер, чего ж еще выть?! Тем более праздник был накануне. В тот день подъездные вышли на лавочку пораньше. Потом до нас дошел слух, что у бабы Тони крышу сорвало. Из-за ревности. И что она вообще прогоняет несчастного деда к Ильиничне. А прожили вместе шестьдесят лет!
Дед плакал, клялся в злом умысле «старой дуры». На что супруга его
взвизгивала:
– Старой?!! Да она на семь лет меня младше!
Дед оправдывался:
– Тонь, я тебя люблю!
Весь подъезд волей-неволей стал свидетелем стариковских скандалов.
До этого ужасного случая Рыбаковы были как Ромео и Джульетта. Ими восхищались. Их ненавидели. У многих-то старух уже лет по двадцать мужей не было, а тут гляди-ка! Любовь! В магазин – вместе, к дочери и внукам – вместе, на лавочке вместе сидели. Злые языки поговаривали, что Рыбаковы до сих пор спят.
Баба Тоня оказалась усердной плакальщицей. Могла выть часами. Днем у них было тихо, только кастрюля звякнет или стул заскрипит.
– Так что, Марина Васильевна! Когда это прекратится? Вы бы врача вызвали, жить-то невыносимо. Спим плохо, – сказала я Марине, как только та проходила мимо нашей двери. Стук ее каблучков был слышен еще в подъездном предбаннике.
– А я что сделаю? Не буду никого вызывать. Я ей таблетки даю успокоительные, – психанула она.
– Валерьянку, что ли? – уточнила я. Но Марина хлопнула перед моим носом дверью.
– До инсульта доорется! Дурку вызову! – крикнула я.
На мои угрозы дверь открыла тетя Нина, хозяйка «Венеции».
– Девочка, но нельзя же так! Старые люди… Болеет Тоня.
– Пусть вызовет психиатра. Старуха двинулась, понятно вам! Она днем
отсыпается, а ночью воет! А я днем на работе, а ночью… дочку мою криками
пугают! Ну вас всех!
– Слушай, – сказала я мужу. Как можно в восемьдесят лет так орать?
Я бы давно ноги протянула… на ее месте.
Каждый вечер Марина приходила на обход. И орала на деда Васю.
– Пап, почему ты ей таблетки не дал? Ты что, не понимаешь: она бо-льна-я!
– Давал я. Она их выбрасывает, – кричал в ответ дед.
– Ну не ври ты, не ври! – наступала Марина. – Мама всю жизнь хорошо таблетки пила.
– Заткнись, – отрезал дед.
– Давайте говорить спо-кой-но! – старалась перекричать отца Марина.
Я била по трубе бейсбольной битой, баба Тоня начинала истерить, столы и стулья – грохотать. Мы в бессилии уходили на кухню на перекур. Когда вся эта семейка тоже перебиралась на кухню поговорить «спо-кой-но», мы опять тащились в комнату.
Ближе этих людей у нас тогда никого не было.
Как-то раз мы звонили в милицию. Участковый приехал, сделал Рыбаковым внушение и пожал плечами. «Когда будет труп, тогда и звоните!» – подмигнул и улыбнулся он на прощание.
– Вы что, не понимаете?! Трупы будут наши! А они будут жить вечно! – заплакала я. – Если она любит свою мать, пусть поможет ей пролечиться.
– А вы в дурку позвоните! – снова улыбнулся мент.
Мы убеждали Марину предпринять меры. Так прошло полгода. И однажды днем завыл дед.
Плакал он, правда, редко – единственное, что нас утешало. И мы не выдержали. Позвонили в Яхромскую психбольницу. Там нам сообщили, что определить туда стариков может только опекун.
И то ненадолго. Старики-то особо там не нужны, ведь они неагрессивные.
И не представляют угрозы для общества.
– Давай нажремся! – сказала я мужу.
– Давай!
– И выдернем из Маринки золотые нити…
– Слушай, – сказал муж. – Нужно подговорить Егорыча за бутылку. Он подойдет к старухе во время прогулки и поцелует ее. Пусть теперь дед ревнует. Мы отдали дочку соседям, распили бутылку коньяку, врубили музыку,развернув динамики в потолок, и пошли искать Егорыча.
Но план сорвался. Навстречу нам шли старики Рыбаковы. И вдруг старуха медленно осела и упала прямо на проезжую часть. Муж и еще кто-то,не помню точно, подхватили Антонину Федоровну и понесли ее в подъезд.
Дед был невозмутим и смотрел на эту процессию как посторонний, хотя весь
двор охал и суетился. Баба Тоня оказалась тяжелой, и ее положили на пол.
Василий Степаныч спокойно перешагнул через нее и стал искать ключ.
Мы вызвали скорую. Врачи констатировали гипертонический криз.
Антонину Федоровну забрали в Дмитровскую нейрохирургию. Через сутки врачи наорали на Марину, упрекнув, что отдала больную «не по профилю».
…Не знаю, что делали с бабой Тоней в Яхромской больнице, но больше она не воет. Молча ходит по ночам по подъезду. Шаркает стоптанными тапками. Дед Вася ставит на своей площадке стул. Так сидит, курит, всматриваясь в ждущую их пустоту.