Под черным крылом Горюна. Часть 2. Главы 7-8
7
Утро следующего дня началось для Новицкого с неприятных мыслей о поисках новой кухарки. Лукерья уже не могла в одиночку справляться с кухонной работой, у Аленки и без того хватало забот по дому. Новицкий позвал к себе в кабинет Лодыгина и, как только тот вошел, сразу же озадачил управляющего просьбой.
—Иван, дело срочное. Ты в деревне всех знаешь. Посоветуй дельную кухарку.
—Барин, так сразу и не сообразишь, кого присоветовать можно. Мужние – те вряд ли согласятся. Ежели только вдовую какую нанять. Есть одна на примете. Мужа в прошлом году схоронила, деток Бог не дал. Баба чистоплотная, хозяйственная, насчет всего остального не ведаю.
—Зови, там видно будет.
Только-только Иван вышел за порог, как в кабинете появился Гордей, взлохмаченный и хмурый.
—Гордей Ермолаевич, тебя кто трепал? — удивленно спросил старика Новицкий.
—Митрий Федорович, всю ночь спать не мог, а к утру словно кто по башке дал. Открываю глаза – уж день белый на дворе. Вот ведь какое дело. Раньше-то со мной подобного не случалось. Знать, устал караул нести старый солдат. Все, в расход его.
—Тебя только это беспокоит?
—Митрий Федорович, не знаю уж, как и спросить.
Гордей мялся, не знал, куда деть руки, неуклюже переминался с ноги на ногу.
— Спрашивай напрямую, чего смущаешься, чай не девица на выданье.
— Митрий Федорович, сладилось у вас с той купчихой, что в гости к нам в имение приезжала? Али нет? Поди, шуры-муры покрутили с ней, а?
—Ты про это! — усмехнулся Новицкий, достал пачку папирос из кармана, но не закурил. — Сам пока не знаю. Вроде и нравится она мне, но…. Что-то не то. Нет у меня к ней никаких чувств. Мертво внутри.
—Ждите-ждите, пока чувства появятся! Сантименты это все, Митрий Федорович. О долгах помнить надо. С какого доходу с Троповым рассчитываться станете? А иные кредиторы? Ждете, пока имение на торги выставят?
—И так плохое настроение с утра, так ты еще добавил, — нахмурился Новицкий. — Понимаю твою правоту. Но ведь завтра не женишься. Время нужно. К тому же ее папенька интересовался моими капиталами. Вряд ли, узнав о моем финансовом положении, он согласится отдать за меня свою дочь.
—Попыток – не убыток. — Гордей почесал бороду, при этом глаза его устремились к потолку. — Я вот что думаю. Есть один проверенный способ, при котором отцы без колебаний отдают дочерей замуж.
—Ох, Гордей Ермолаевич! Знаю я твои способы. Что опять придумал?
—Все очень просто. Надо совратить девицу.
—Вдруг она слишком правильного воспитания?
Новицкий подошел к книжному шкафу, взял в руки первую попавшуюся книгу, но даже названия ее не заметил.
—Способ рискованный и ненадежный, — сказал, задумавшись.
—Даже ежели и не результат, так хоть удовольствие от своих действий получите.
—Ты уже однажды получил – и что с этого вышло? — тихо, чтобы Гордей не услышал, произнес Новицкий. И уже громче добавил: — Ладно, подумаю на досуге, как завоевать девицу. По крайней мере от букета цветов и подарка ни одна женщина еще не отказывалась.
После обеда в имение по приглашению Ивана Лодыгина пришла новая кухарка. Новицкий увидел перед собой довольно интересную женщину – зеленоглазую, светловолосую, еще в молодых летах, опрятно, хотя и скромно одетую. Крестьянка держалась просто, без всякого смущения. Новицкому показалось, что ей все равно, где и кем работать.
—Тебя как зовут? — спросил крестьянку Новицкий.
—Галиной с рождения кличут, — равнодушно произнесла женщина, рассматривая концы повязанного под подбородком пестрого платка.
—Ну а отчество, фамилия у тебя есть?
—Есть. Отца Никифором звали. По мужу-покойничку Чинкова я.
—Муж отчего умер? — поинтересовался Новицкий.
—От чего они большей частью все помирают? От веселого житья. Пьяный с города ранней весной возвращался, в канаве уснул. От горячки вскорости и помер. Царствие ему небесное. Не человеком и был.
—Это как?
—Зверь, как есть зверь. Бить начнет – себя не помнит. Я и дите еще нерожденное через это потеряла. Сейчас, поди, за все грехи свои в аду мается.
— М-да, попасть в столь горячее место…. Ну да черт с ним. Ты готовить умеешь?
— Конечно, — так же равнодушно произнесла женщина и сняла платок с головы. — Жарко натоплено у вас в доме. Сразу видно – дров не жалеете.
—Ты что-нибудь особенное приготовить сможешь? Знаешь, что такое кнель (1), или как приготовить соус бешамель?
—Непонятны эти слова для меня. Суп сварю, кашу. Рыбу готовлю, мясо, соленья, варенья, какие хочешь. А мудреностей барских не разумею.
—Грамоту знаешь? — спросил устало Новицкий и зевнул.
—Немного знаю. Псалтырь читаю, святого отца нашего Ефрема Сирианина. (2) Многие псалмы из него наизусть помню. Вот, например: «Наступит для нас время, исполненное страха и трепета, в которое откроется все, что сделано каждым в тайне и во тьме. И горе душе, которая не имеет помощником Господа!»
—Все, достаточно. Если Сирианина читаешь, тогда и в кулинарных книгах разберешься. Что Лукерья подскажет. Думаю, справишься.
—Барин, Лодыгин сказал – жить в имении надо?
—Да, это одно из условий твоего найма. Можешь подумать и отказаться. Никто не неволит. Об оплате труда с Лодыгиным договоришься. В обиде не будешь.
—Я согласна, — кивнула головой женщина, ни минуты не раздумывая над предложением.
—Лады. Жить будешь во флигеле, там места много. Иван тебе все покажет.
На ужин новая кухарка подала запеченное мясо с картошкой. Гордей одобрительно цокал языком, снимая пробу. Лукерья же была недовольна тем, что на кухне воцарился новый человек. Чего ждать от него? Вдруг как потаенный умысел скрывает? И Лукерья затаила подозрение: пройдет время – выведет змею на чистую воду. Аленка плакала. Тосковала по Василине. Привыкла она к ней, сроднилась, словно со старшей сестрой. Как ей живется в чужом месте? Люба ли она мужу? Вот и кошка скучает без Василины, щегол нахохлился и молчит. Всем плохо. Даже шумные детки Ивана приутихли, чувствуют общую тоску.
Новицкий уже собирался потушить лампу и лечь в постель, когда в дверь спальни тихо постучали.
—Гордей Ермолаевич, это ты? Что, опять не спится, старый вояка?
Но к его удивлению перед ним предстала новая кухарка. Из одежды на женщине была одна ситцевая ночная рубашка и более ничего.
—Тебе чего? — удивленно спросил Новицкий. — Разве Иван не показал, где тебе поселиться?
—Я, барин, подумала, может, ты хочешь?
—Чего я должен хотеть? — сглотнув слюну, сипло произнес Новицкий.
Он беспомощно наблюдал за тем, как тонкие лямки ее рубашки медленно сползают с округлых плеч.
—Того, чего все мужики от баб хотят, — произнесла кухарка и открыла его взору полную грудь.
—Вот что, милая, — пришел в себя от растерянности Новицкий, — договоримся раз и навсегда. В мою спальню имеешь право входить только с предварительного разрешения. А сейчас иди в свой флигель и ложись спать. В твоих прелестях я не нуждаюсь.
—Твоя воля, — равнодушно произнесла женщина, натягивая лямки рубашки на плечи. — Захочешь – позовешь.
И она медленно удалилась, смерив его напоследок презрительным взглядом.
—Вот черт!
Новицкий выругался, затем потушил лампу и забрался под одеяло. Его била мелкая дрожь. «Странная баба, — думал он. — Не надо было ее отпускать. Ведь сама напрашивалась. Впрочем, шут с ней. Что же так холодно? Верно, ночью подморозит. Пора бы. Надоела распутица. А баба ничего, грудастая. Все, спать, утро вечера мудренее».
Примечания
1. Кнель – в кулинарии катышек из рубленого мяса или рыбы.
2. Ефрем Сирианин – (Сирин) 4 век. Один из великих учителей церкви, почитаемый как в православии, так и в католицизме. Христианский богослов и поэт.
8
Жизнь в N-ском уезде текла относительно спокойно – не то что в бурлящем Питере или охваченной забастовками Нарве. Редко, но появлялись листовки антиправительственного содержания в деревнях, задержано было несколько подозрительных личностей. И даже это малое вызывало головную боль у уездного исправника. Полиция была готова к любым провокациям. Арестовывали за малейшее публичное выражение несогласия с политикой властей. Но пока крестьяне вели себя тихо, в этом была несомненная заслуга сельских сходов, постановивших смуту в волостях не разводить, общим настроениям не поддаваться. Активная молодежь большей частью была в отходе, на заработках, а старикам чего бунтовать-то? Прошло их мятежное время, покоя хочется. Еще чтобы хлеба в амбарах до следующего сева хватило, погоды хорошей без промозглой сырости или лютого холода, здоровья чуток. А там – что бог даст. Накал недовольства в крестьянской среде временно был снят созданием крестьянских комитетов, где тон задавали те, кто пытались решать возникающие проблемы мирным путем. Ни поджогов, ни погромов помещичьих усадьб в уезде не было. И в соседних уездах не было, что создавало видимость некоторого затишья. Но это было затишье поросшего ряской пруда, в который никто еще не бросил камень. А бросит, пусть и нечаянно, – пойдут круги по взбаламученной глади.
Газет Новицкий почти не читал, считая, что в них купленные журналисты одно вранье пишут, с соседями в последние дни не общался, поэтому совершенно ничего не знал о тех событиях, которые происходили в жизни страны. И был чрезвычайно удивлен, когда лакей Заваруйкина принес ему записку с просьбой принять участие в торжественном ужине. Послание носило тон возвышенный, совершенно несвойственный тому положению, в котором пребывал убитый горем отец семейства. Новицкий недоуменно пожал плечами и неспешно стал собираться в усадьбу, с которой было связано много как радостных, так и горьких воспоминаний.
—Гордей Ермолаевич, ты не знаешь, сегодня есть какой-нибудь праздник? — спросил Новицкий слугу, завязывая галстук.
— То как же, непременно есть, — ответил Гордей, бережно поправляя сзади на хозяине пиджак. — Самый что ни на есть светлый праздник – Казанская.
—Ты думаешь, Заваруйкин умом повредился – праздновать церковные праздники начал?
—Не ведаю, повредился умом ваш Заваруйка али нет, а Казанская – великое событие во всей нашей православной жизни. В деревне, где я вырос, знаете, как праздновали! С утра, бывало, в церкви у заутрени отстоишь, все чин чином, хоры торжественно поют, ты же о прянике, что у батьки в кармане спрятан, думаешь. Вечером веселье, пляски. На санках с ледяной горки катались. Это здесь хлябь да распутица, а у нас в это время такие морозы стояли! Щеки горят, иней на ресницах серебром. Хорошая жизнь была, не в пример нынешнему похабству.
Гордей протяжно вздохнул и цокнул языком, давая понять, сколь многое утеряно с тех давних пор.
—Так и нынче, верно, крестьяне веселятся. — Новицкий посмотрел на свое отражение в зеркале, сморщил нос. — Я и знать не знаю, какой сегодня день. Оказывается – Казанская.
—Плохо, Митрий Федорович, что нынешняя молодежь, да простите меня, старика, за правду, о Боге забыла. Праздник – что? Пустое веселье. Вот Бог – он всегда и во всем. И в трудах и в праздности. Нельзя забывать о Боге. Иначе поселятся бесы в душе. А там, глядишь, и разверзлась перед тобой гиена огненная, в ней смрад и стоны грешников.
—Если Бог во всем, как же он допускает, чтобы человек впал в грех? Вот ответь мне на этот вопрос.
Новицкий оборотился к Гордею и пристально посмотрел ему в глаза.
Гордей растерялся от заданного вопроса. Часто-часто заморгал.
—Митрий Федорович, я думаю, Бог грехом испытывает человека. А как оно на самом деле, знает только Бог. Нам разумением слабым трудно постичь его помыслы.
—Ладно, урок богословия закончен. — Новицкий побрызгал на себя одеколоном. — Пойди скажи Якову – пускай запрягает Лорда. Хорошо, что кучера не отпустил. То бы пришлось тебе, Гордей Ермолаевич, на козлы залезать. Чего кривишься? Иди. Сегодня ты свободен.
Особняк Заваруйкиных, темный и печальный в последние полтора месяца, сиял огнями, что сильно удивило Новицкого. Таким он дом никогда не видел. Даже при жизни Лизы. На пороге Новицкого встретил лакей, который при виде гостя принял вид самый торжественный и жестом попросил следовать за собой. В большой зале, ведущей в столовую, слышались неразборчивые голоса. Войдя туда, Новицкий первыми увидел хозяина дома и жену его Марго. Следующий, кто бросился в глаза, был частый гость Заваруйкиных предводитель уездного дворянства Завьялов, как всегда с выражением страдания на желтушном лице и топорщившимися усами. Здесь же присутствовала и его супруга – очень полная темноволосая дама в летах. Была также чета фабрикантов Ремизовых и еще несколько не знакомых ему господ. Как потом выяснилось, все – представители уездных присутствий.
—Рад видеть вас, Дмитрий Федорович, в своем доме.
Заваруйкин подошел к Новицкому и пожал ему руку.
—Я также безмерно рад, Павел Игнатьевич, но объясните мне, по какому случаю праздник?
—Неужели вы не в курсе? — искренне удивился Заваруйкин и полез в карман пиджака.
Оттуда на свет была извлечена мятая страница газеты «Слово».
—Читайте, Дмитрий Федорович, читайте!
Новицкий посмотрел на газету. Крупными броскими буквами было напечатано «Высочайший Манифесть. Божиею милостию, Мы, Николай Вторый, Императорь и Самодержець Всероссийский, Царь Польский и Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая».
—Что это? — спросил Новицкий, бегло пробегая взглядом по строчкам.
—Манифест о даровании гражданских свобод. Господи, наконец-то свершилось то, о чем мечтали все прогрессивно мыслящие люди в нашей стране! Царизм под натиском революции сдался, уступил, капитулировал. Вы читайте, Дмитрий Федорович, даровать народу неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов. И далее, да вы читайте: «не откладывая выборы в Государственную думу, обеспечить участие в них тех слоев населения, которые, согласно указу от шестого августа, (1) были лишены права голоса». И далее: «ни один закон не может войти в силу без согласия Думы». Как вам это? Дума получает законодательные права, а не те, что были первоначально предложены Фришем. (2) Запомните дату, что стоит под манифестом. День 17 октября войдет в историю России как один из величайших дней!
—Потрясающе! — только и нашелся, что сказать Новицкий.
—Господа! — обратился Заваруйкин к гостям. — Друзья! Единомышленники! Я надеюсь, что вы сегодня разделите со мной радость нашей общей победы. Шампанского, господа!
Несколько лакеев с подносами обошли гостей. Новицкий взял хрустальный бокал, но пить не стал. Не то что бы он не хотел шипучего напитка, просто недоумевал: с чего это вдруг Заваруйкин причислил его к числу своих единомышленников? Между тем гости за разговорами о текущей политике перешли в столовую, где уже был накрыт к ужину длинный стол. Когда улеглось волнение, вызванное рассаживанием приглашенных, слово взял предводитель уездного дворянства Георгий Васильевич Завьялов.
—Господа! — начал он торжественно, подняв глаза к потолку, при этом бокал в его руке подрагивал, выдавая душевное волнение. — Семнадцатого октября сего года произошло событие, которое, как мы все надеемся, перевернет многовековые устои набившей оскомину беспомощной самодержавной власти. Самодержавие под натиском всеобщего недовольства задрожало, и этот страх породил доселе невиданное в России явление. Можно даже сказать, что произошла несомненная сенсация. Наконец-то народу дарованы широкие права, и наша задача отныне состоит в том, чтобы в полной мере воспользоваться этими правами. Но успокаиваться рано, господа. Борьба продолжается. Царизм маневрирует, прижатый революцией. И сейчас готов на многое, чтобы сохранить само свое существование. Мы должны активней, нежели прежде, включиться в политическую борьбу. И мы говорим: да здравствуют свободы совести и слова! Да здравствует свобода собраний и союзов! Мы говорим «да» Государственной Думе и новому избирательному праву! Мы говорим «нет» произволу и мракобесию! С первой победой нас, господа!
—Ура! Ура! Ура! — торжественно чокнулись бокалами гости.
В этот миг все осознавали значимость и неизбежность происходящего.
Новицкий молча жевал кусок мяса, осмысливая увиденное и услышанное им.
—Господа! — взял слово один из присутствующих, полный лысоватый господин в синем костюме. — Безусловно, царизм своей неловкостью, и не побоюсь даже этого слова – преступностью, дискредитировал понятие сакральности самодержавной власти. Нет больше этой сакральности. Лопнули скрепы, рассыпалась вековая симфония власти и народа. Власть, беспомощная и грубая, привела страну к ее нынешнему состоянию. Мы все помним, как чаяния российских земств успешно давились правительством. Помним, как было отказано земствам в допуске к обсуждению законопроектов, отнюдь не общегосударственных, а имеющих прямое отношение к нуждам самих земств. Как пустыми чаяниями назывались наши требования к властям. Знаем также, что ряд наших единомышленников вынужден вести жизнь нелегалов, уезжать за границу и оттуда вести борьбу за наши с вами права. И вот, свершилось! Теперь остается открытым вопрос: что же дальше? Правильно сказал наш многоуважаемый Георгий Васильевич: борьба продолжается. Но вот вопрос: каковы же будут цели и средства нашей дальнейшей борьбы?
—Ваши предложения, Аркадий Николаевич! — вставил голос напыщенного вида господин с густой шевелюрой рыжих вьющихся волос (Новицкий позже узнал, что данный господин носит фамилию Кукушкин и возглавляет уездное присутствие по воинской повинности.) — Верно, вам есть что предложить?
—Безусловно, — продолжал лысоватый господин в синем костюме. — Первое, что надо сделать, это созвать межгубернское совещание по выработке политики земств в новых политических условиях. Второе – обозначить свои предложения по порядку выдвижения земских представителей в будущую Государственную думу. Третье – для более успешного решения сельскохозяйственных вопросов на всех уровнях власти необходимо шире привлекать к работе в земствах представителей крестьянского населения. Как видите, меры, вполне соответствующие текущему моменту.
—Как, по-вашему, земствам строить отношения с царской бюрократией? — подал голос один из присутствующих. — Ведь власть не доверяет земствам.
—Да, это серьезная проблема. Но, думаю, напуганное революцией, самодержавие станет более сговорчивым. По крайней мере я на это надеюсь.
—Простите меня, Владимир Иванович, — тихо обратился Новицкий к сидевшему рядом с ним Ремизову, — я не так давно виделся с Павлом Игнатьевичем, состояние его было более чем плачевным, и сейчас меня безмерно удивляют перемены в его настроениях. Что случилось, вы не в курсе?
—Отчасти, — так же тихо ответил Новицкому Ремизов. — Кажется, это собрание призвано не только объединить всех в едином порыве радости за очередной политический маневр нашей слабодержавной власти, но и решить одну проблему, которая не дает покоя Заваруйкину все последнее время.
—Так вот почему он пригласил меня, хотя и знает, что я не разделяю его либеральных взглядов. Да и вы, кажется, не сторонник бунта против законных властей?
Ремизов холодно и немного отстраненно посмотрел на Новицкого.
—Когда бунтует чернь, я еще могу понять, уважаемый Дмитрий Федорович. Это чернь, и она вечно чем-нибудь недовольна. Но когда лучшие умы Отечества работают на разрушение государства и его вековых устоев, позвольте…. И здесь я только потому, что озабочен состоянием дел в земстве. Это мой долг как гражданина и, не побоюсь этого слова, патриота своей страны.
—Понимаю.
Новицкий отложил салфетку в сторону и устремил взгляд на Заваруйкина. Павел Игнатьевич оживленно беседовал с Завьяловым, доказывая тому что-то и загибая поочередно пальцы на левой руке.
—Хорошо. — Завьялов кивнул одобрительно и поднялся со стула. — Господа! Минуту внимания. Все мы не один год работаем на нужды нашего земства и хорошо знаем его проблемы. И понимаем, что есть одна архиважная задача, решить которую нам не поможет ни Бог, ни верховная власть в силу своей незаинтересованности. Я имею в виду проблему российского пьянства. Не секрет, что размах пьянства в стране — социально негативное явление, вызывающее серьезное беспокойство среди активных членов общества. И если раньше кабатчики спаивали народ, теперь за них это делает государство, получая от винной монополии огромные барыши, необходимые для дальнейших бессмысленных авантюр. Возникает вопрос: что делать? Проводить и дальше политику умерщвления собственного народа? Или показать пример борьбы с многовековым злом?
—Георгий Васильевич, — рыжий господин по фамилии Кукушкин обвел недоуменным взглядом присутствующих. — Конечно, в условиях дарованных свобод говорить об этой проблеме станет проще, но каким образом вы связываете идею дальнейшей политической борьбы и, простите, банальное пьянство?
—О, это же ясно!
Ремизов не дал возможности высказаться Завьялову, с горячностью подался вперед.
— Мерами, предложенными земствами, необходимо сократить потребление казенной водки, при этом выступить с инициативой о законодательном ужесточении ответственности за самостоятельное винокурение. Потеряв стабильную статью доходов, власти вынуждены будут более тщательно подходить к вопросам планирования и расходования государственных средств.
—И втрое увеличить косвенные налоги, или не так? — обернулся к Ремизову Новицкий.
—Не так. Земства через своих представителей в новой Думе, через протекционизм должны повлиять на формирование бюджета, подправить предложенную господином Витте (3) систему налогообложения. К тому же можно сколько угодно говорить о необходимости мер борьбы с пьянством и ничего при этом не делать. Но вот вам совершенно свежий пример. Не далее как вчера на моей фабрике погиб рабочий. Причина простая. Был пьян. Что делать? Погрузиться в пустые разговоры о политической борьбе, требовать и дальше все больших свобод или наконец сделать необходимые шаги по истреблению конкретного зла? С этим кто-либо поспорит?
Молчание повисло над столом. Никто, даже несогласные, не проронил ни слова.
—У нашего многоуважаемого Павла Игнатьевича есть конкретные предложения. – Завьялов сделал жест рукой, приглашая Заваруйкина к продолжению разговора.
—Да, — Заваруйкин поднялся с места, откашлялся в кулак. — Я давно думал над проблемой опоев в нашем уезде. Политическая борьба – она ведь состоит не только в том, чтобы показать кукиш властям. Политическая борьба – это необходимость личным примером, достойным действием указать власти на ее просчеты. В этой связи хочу заявить следующее: мною санкционировано открытие в нашем уезде «Дома исправления и трудолюбия» для лиц, страдающих болезненной тягой к спиртному. Помещение уже подыскано управой. Подсчеты расходов показали, что мне одному не по силам обеспечить содержание данного заведения, нужна помощь земства. То есть ваша помощь, господа. Только совместными усилиями мы сможем справиться со злом, называемым пьянством.
—Что ж, в этом есть разумное зерно, — с хрипотцой в голосе многозначительно произнес лысоватый господин в синем костюме. — Повсюду земства открывают новые лечебницы, приюты для призреваемых, отчего бы и нам не попробовать открыть заведение по исправлению заблудших? В крупных городах сейчас успешно действует ряд подобных заведений. Пьяниц подбирают на улицах, не давая им замерзнуть или нанести себе какой иной вред, приводят в трезвое состояние. Довольны все.
—Конкретные предложения по финансированию, необходимому количеству сотрудников заведения я передал в управу. — Заваруйкин обернулся к Завьялову. — Отдельное спасибо за поддержку вам, Георгий Васильевич. Именно вы помогли уладить многие вопросы с полицией, заручиться поддержкой земского начальника господина Ильина.
—Полноте, Павел Игнатьевич. Я же понимаю, что вы стараетесь не ради собственных благ, а во имя процветания нашего уезда. — Завьялов поднял бокал. — У меня тост, господа. За успешное развитие земств, за то, чтобы верховные власти наконец обрели утраченную способность слышать тех, кто внизу. За будущие победы, за свободу, за то, чтобы развивалось и ширилось местное самоуправление, не сдерживаемое удавкой всесильной бюрократии!
В этот момент Новицкий вспомнил о Лизе, представил, с каким воодушевлением бы она восприняла начинания отца, и ему стало грустно.
Примечания
1. Указ от 06 августа – манифест и закон об учреждении Государственной думы. По этому указу Дума имела лишь законосовещательный характер. Только манифестом от 17 октября Государственной думе были предоставлены законодательные права и обещано расширение избирательного права.
2. Фриш – Эдуард Васильевич (1833-1907), российский государственный деятель, председатель Государственного совета Российской империи в 1906-1907 гг. Участвовал в работе «Особых совещаний по разработке узаконений о Государственной думе и Государственном совете». Открывал заседание Первой Государственной думы.
3. Витте Сергей Юльевич – (1849-1915), российский государственный деятель. В 1892-1903гг. занимал пост министра финансов, с 1903 по 1906г. – председатель Комитета министров. Председатель Совета министров с 1905 по 1906г. При нем было введено золотое обеспечение рубля, установлена государственная монополия на продажу водки. При его участии был заключен Портсмутский мирный договор с Японией в 1905г. В результате придворных интриг был отстранен от государственной службы и попал в опалу.