Никакого девичника ей не хотелось. Ведь даже он на мальчишник не собирался, хотя сокурсники и намекали. Но её товарки по магазину были настойчивее: соорудили в подсобке настоящее застолье. С положенным по статусу их профессии изобилием: шампанское, икра…
Заведующая секцией была, как ни странно, лаконична: «Светлана! Замужество - серьёзная вещь. Особенно сегодня. Мало кто готов к супружеской ответственности. Твой Родион достойный молодой человек. Уверена, вы будете счастливы. Поздравляю тебя и, надеюсь, после свадьбы ты не оставишь наш коллектив.» Она пригубила содержимое фужера, подошла к подчинённой, как-то неловко (а откуда ловкости и взяться - первый раз такое!) приобняла её и чмокнула куда-то в висок. И (показалось что ли?), смахнув с глаз непрошеную влагу, заторопилась к выходу.
«Ничего себе!» - подумала она. Что, в принципе, они знали о заведующей? Прозвали её «бубнилой» за то, что та каждый день начинала с утомляющей монотонной нотации на тему «вежливого обслуживания покупателей». Они слушали, перемигиваясь и подсмеиваясь глазами, но, конечно, не перечили: перспективы устроиться на более престижные профессии ни у кого не было. Да и желания особого - тоже. Слышали от тёти Паши (уборщицы, которая работала здесь чуть не со школьной скамьи), что Галина Леонидовна (она называла начальницу только так, а про кличку не знала - девчонки почему-то побаивались старушку со шваброй и не рисковали при ней раскрепощаться до такой степени) когда-то была замужем. Но рано овдовела - муж погиб в Афганистане. Единственный сын служил на границе. Внучки-близняшки поступили в какой-то ВУЗ (конкретику тётя Паша забыла) и живут весь год у бабушки, на всё лето уезжая к родителям в (этого населённого пункта уборщица не могла обозначить в силу трудного для произношения названия). Да продавщицам и кассирам это было «по барабану». Один раз услышали, поахали, да забыли - своих забот хватает!
И «лекции» «бубнилы» особого эффекта не имели. Райка, как презирала покупателей (похоже, за то, что с трудом осилила 9 классов, а сейчас числилась в вечерней школе), так и презирает. Лишь заметив на горизонте начальственное лицо, изображала слабое подобие улыбки. Выдавали глаза, которые почти с ненавистью буравили тех, кто робко подходил к её кассовому аппарату. Покупатели (между собой, конечно, но Света не раз сама это слышала) звали Раису «злыдней», и очередь к ней никогда не толпилась. Словом, в этом плане, царило «взаимопонимание»…
Галка всегда опаздывала, поэтому, как правило, моменты нравоучительных речей проходили без неё. Возможно, это больше всего и расстраивало Галину Леонидовну. В остальном претензий к своей тёзке у неё не было. Наскоро переодевшись, та вскакивала на стул, как на боевого коня, и включалась в работу без «предварительной настройки». Скорости обслуживания ею покупателей мог позавидовать каждый! К её рабочему месту стекался как раз главный поток посетителей магазина. Знали: обслужит быстро и без хамства. Как из рога изобилия, сыпались из неё «спасибо», «минуточку», «извините», «я помогу вам» и прочие приятности для неприхотливых ушей покупателей. Да и не притворялась работница прилавка. Все знали: точно так же разговаривала она по телефону и «вживую» со своим мужем Резо. Полного имени его никто не знал, а Галка звала его смешно - «Резик». Он почему-то не обижался, хотя относился, конечно, к представителям тех национальностей, которые очень серьёзно относятся к словам в свой адрес. Просто на эту молодую женщину, но при этом мать четверых (!) детей, трудно было обижаться, настолько улыбчивой и искренне доброжелательной она была. Даже начальницу за глаза не называла прозвищем. Обходилась какими-то вежливыми фразами типа: «Ей не так просто с нами, девочки...» На что «девочка» Рая буквально взрывалась, пытаясь доказать, как им «не повезло с начальством», а вообще-то - «со всеми», кроме самой Райки, конечно. Света с ужасом подумала о том, что их с утра до вечера могли окружать такие «раисы». От одной мысли станвилось нехорошо. А Галка всегда торопилась к мужу и детям. Поэтому и на девичник не осталась. Только по-дружески обняла подругу по работе и как-то тепло-тепло шепнула: «Я так за тебя рада! Родик (она все имена ласково сокращала - добрая) у тебя настоящий. Никогда не подведёт. До понедельника! Придёшь уже Хрусталёвой - здорово!» И уже Резику в телефон: «Всё-всё, выбегаю, хороший мой!» «И у нас так будет» - уверенно размечталась «Светик» (так её Галка звала).
Маринка «любила» покупателей наполовину. То есть только мужскую часть отоваривающихся в их магазине. К женщинам - никак, вернее - как робот. Могла бы и не произносить своих «пожалуйста», «будьте добры» и другие протокольные и навязчиво рекомендуемые Галиной Леонидовной формальности. Всё равно из её уст это звучали как «Ну, проходите же уже скорее! Зачем зря моё время тратите. Годы-то уходят, мужа нет, а тут вы ещё со своими курами замороженными...» Похоже, всех их она воспринимала как соперниц по её, где-то притормозившему, счастью. Даже глубоко пожилых посетительниц, чьи «победы» над мужчинами давно отпразднованы и забыты, поторапливала. Что, впрочем, приводило лишь к ступору в среде бабулек, чувствующих волну негатива, вздымающуюся из-за кассы, и очередь до «объекта», намеченного зорким маринкиным взглядом, продвигалась, не соответствуя её горячим желаниям. «Избранник» должен был отвечать набору нехитрых требований: без обручального кольца (массивные золотые печатки, браслеты и цепи на шее, наоборот, приветствовались; она и сама была увешана украшениями, как ёлка на Новый год, и откровенно морщила губы в сторону тех, кто «не мог себе позволить»; то, что у некоторых другой вкус в этом направлении, отвергалось на старте); возраст в пределах пятидесяти; покупающий всё «модное и дорогое» (на эту тему у неё тоже была своя специфика восприятия). Лицо, рост, вес, причёска, речевые предпочтения никакой роли не играли. Надо отметить, что и сама соискательница «хоть кого-нибудь» особой привлекательностью не отличалась. Её как-будто раз двести постирали перед рождением: краски лица, волос, кожи практически отсутствовали. Поэтому «боевой раскрас», который Маринка упорно практиковала, смотрелся грубо приклеенным, а украшения - украденными из соседнего ювелирного салончика. Тем не менее, «удача» её иногда посещала, и она уходила, гордо махнув девчонкам на прощание, с мужичком какого-нибудь калибра. Но всё заканчивалось до обидного (для Маринки в первую - очередь) однотипно: через неделю-другую ухажёр исчезал (магазин при этом навсегда терял в его лице покупателя), а несостоявшаяся невеста мрачнела больше обычного, глядя на покупательниц-женщин. Особенно на тех, кто был при кольце или (это вообще рассматривалось как нахальство) при живом (!) муже. Но своей окаменевшей вежливости не изменяла, поэтому придраться к ней «бубнила» не могла. И, надо отдать должное, молчать об обидчиках она умела (даже тогда, когда приходила с заметными синяками или потерями в своей «коллекции» золотых украшений). На все вопросы от слишком любопытных (а их было достаточно) отвечала односложно и почти дружелюбно: «Чего с них взять-то? Козлы...» Но как только из-за её кассы вдруг слышался журчащий весенним ручейком голос («А вы со скидочкой ничего у меня купить не хотите? Такому мужчине, как вы, это очень пригодится...»), все понимали: у Маринки кто-то на крючке. Тем более за последний год она стала предлагать «скидочки» и тем, кому было за шестьдесят…
К Свете в коллективе относились неплохо. Знали: у неё - «трагедия». А жалеть пострадавших всегда легче, чем сопереживать счастливым. Откуда узнали? Так магазин и находится в доме, где Света с матерью, отчимом и младшим братом проживает. Впрочем, «дядю Лёшу» она бы и отцом с удовольствием звала. Но из-за незримого присутствия «настоящего» (в многочисленных письмах он её всё время «дочуркой» называет и просит «не забывать») не получается . Поэтому дядя Лёша её «Светланкой» кличет, а она его «ты»: «Тебе рубашку постирать? Ты мне сумку отремонтировал?». Все привыкли, без обид обходится. Даже Кирюша, который раньше удивлялся, дожив где-то класса до шестого, перестал спрашивать: «Почему ты папу «ты» зовёшь?» Смышлёный. Всё понял. Свете в семье уютно. И «настоящий» не мешает. Он же маму беременную бросил. Обозначился только, когда «соперник» появился в виде его же одноклассника бывшего. Но живёт, слава Богу, далеко. А к письмам у него страсть: когда-то журналистом хотел быть. Стал матросом. Ну, и хорошо. Пусть себе плавает. Алиментов никогда не платил (формально Свету так и не признал, дядя Лёша её удочерил), два раза в год (на 8 марта и на день рождения) бандерольки присылает. Света ему не пишет: нет у неё к этому занятию склонностей. Получит письмо — короткое сообщение отправит: «Спасибо, всё в порядке, не болей». Иногда почему-то жалко его становится: наплавается, кому нужен? Ни семьи, ни детей других у него так и не было. И она формально никакого отношения к нему не имеет. Алексеевна она. Но два раза в год (на 23 февраля и в день его рождения) отправляет телеграммы. Как он им радуется!
В магазине ей удобно работать: с третьего этажа на первый спустилась - работай! Вечером добираться с одного края города - на другой, как многим, не приходится. На работе Света «судьбу» свою никогда не планировала найти. Ей всё романтичнее представлялось. Тем более, что первая любовь научила не очень-то доверять мужчинам.
С «Васильком» они в лагере познакомились. Ей пятнадцать было, ему четырнадцать. Они внешне похожи, как брат с сестрой. Волосы у обоих тёмные, вьющиеся, ресницы длинные, губы яркие. Эти губы, наверное, и притянули друг к другу в таком-то, джульетто-ромэовском, возрасте. Целовались на каждом углу, когда не ощущали слежки со стороны вожатых, воспитателей да и других ребят, которые до такого «серьёза» ещё не добрались, а любопытствовали. Конечно, и в городе потом встречались. До его восемнадцати всё и тянулось безоблачно. Слово друг другу дали: после его службы - в ЗАГС. Родителей перезнакомили. Не скрывали своего чувства уже ни от кого. Лучше бы не уходил! Нет, хорошо, что ушёл. Родион хоть и не похож на неё совсем, но какой-то по-настоящему родной, незаменимый. И хоть старше её всего на два года, но, как «дядя Лёша», всё примечает: ни о чём долго просить не приходится - всегда рядом, готов поддержать в любой момент, как бы самому ни было трудно. А ведь у любого свои заботы имеются. Персональные, ото всех скрытые…
Правда, в коллективе факт появления у Светы нового друга приняли по-разному. На «ура» - только тётя Паша, Галка и Галина Леонидовна. Те, кто помоложе, ревниво: зачем «старухам» счастье, если молодых ещё не «расхватали». Ровесницы откровенно грустили о бывшем «горе» коллеги: как было удобно жалеть её! Теперь приходилось завидовать. А это, как ни глянь, тяжеловато...
К покупателям она снисходительно относилась. Было такое ощущение, что они как в последний раз за самым необходимейшим заходят. И, если их надежды не оправдывались, совсем по-детски вели себя: обижались и даже сердились на продавцов, как-будто от них хоть как-то зависел ежедневный ассортимент товаров. Но таким, как Раиса, претензий не высказывали, знали: «где сядешь...» Да ещё «слезешь ли» - от такой и «с потерями» можно было сбежать. И Свете часто приходилось успокаивать ворчливых или просто недовольных людей обещаниями прекрасного для них завтра, в котором «всё будет». Многие привычно улыбались её увещеваниям. Другие грозили, что «ноги их не будет» в магазинчике. И не было - видать, издалека заглянули настроение другим попортить.
Заведующая Свету ценила, несколько раз за себя на отделе оставляла. И переживала: знала, что в «двушке» с родителями та после свадьбы не останется. Конечно, нет: Родя и со своей мамой после свадьбы жить не собирался, хотя у них «трёшка», и комната «для молодых» имелась. И Катя - сестра любимого Свету обожала (подругами, можно сказать, стали). Хотя могла бы и «умереть от зависти», как и положено классической золовке. Её-то женская судьба не задалась. С мужем-сокурсником и двух лет не прожила: утонул в штормовом море, спасая незадачливого пацанёнка, беспризорника очередного, уплывшего от родителей на матрасе. Словом, и место, и условия имелись.
Но жених чётко обозначил: «Жить будем отдельно - и от твоих, и от моих. В гости - другое дело! Сначала снимем квартиру, а там и своим жильём обзаведёмся.» С ним трудно было спорить: всё правильно говорил…
Лерочка пришла к ним недавно. Живых людей она как-будто бы боялась, зато со своими собеседниками (или зрителями?) по телефону раскрепощалась вовсю: громко смеялась и даже кокетничала. Конечно, не на рабочем месте - это было строго запрещено. Одна такая «телефонщица» заядлая недавно была оштрафована и уволена Галиной Леонидовной. А Лерочка (имя Валерия с ней как-то трудно связывалось) целый день испуганно общалась с покупателями, а по окончании рабочего дня хваталась за симпатичный телефончик, как за последнюю надежду своей юности, и уже на крыльце магазина становилась другой девушкой: смелой, остроумной, громкой. Поскольку девичник был не в виртуальной реальности, она извиняющимся тоном пискнула своё «поздравляю» и стремглав убежала «раскрепощаться» где-то вне стен магазина.
Собственно, под конец застолья их было только двое: Света и Рая. Тётя Паша покинула подсобку, не притронувшись к шампанскому. «Не люблю я эти пузырьки, девчонки. Раньше с Витей покойным (она автоматически перекрестилась) за компанию глоток вина сделаю - мне и хватит. А теперь годков десять и без мужа, и без градусов. И так весело: дети не забывают, слава Богу, внуки, правнуки. Дай и тебе с моё без горя пожить, Светочка...»
Райка только и ждала, пока все уйдут. Нацелив на Свету почти такой же взгляд, как на покупателей, она, словно гвозди, вбивала слова в напарницу: «Ой, слушай ты их! Раскудахтались! Родион, Родион! Да, поверь мне, ничем он от других не отличается. Знаю я их...» Она поставила на стол новую бутылку шампанского (других напитков Галина Леонидовна не разрешала во время «тайных» застолий коллектива). Света запротестовала: «Хватит, Рай! Да мне и домой пора...» «Сиди ты!» - повелительно зашипела товарка. Вот бы когда встать да уйти! Света и поднялась, было. Но Райка, как почувствовав, что переборщила с «указаниями», перешла на «дружеские» чувства. «Ну, Свет, махнём ещё чутка. Завтра станешь женой, и закружится: мужу-то угождать надо. То ли дело нам, свободным.» Правда, это вышло у неё с такой ненавистью, сто Света поняла - «несвободным» лучше. Но обижать такую откровенно несчастливую сотрапезницу не хотелось. Опустилась опять на подобие стула в подсобке. Зря! Раиса «села на любимого конька»: «Думаешь, твой других лучше? Ага! Пока по шёрстке гладишь, а как себя проявишь, и в глаз можно схлопотать. Знаем мы… А ты не беременна?» Завтрашняя невеста не успевала за мыслями разгорячённой «подруги». Но тут встрепенулась: «Да ты что?! У нас и не было ничего...» Та выпучила глаза так, что Света подумала про себя: «А они у неё, вроде, и не такие маленькие...» А Райка совсем остервенела, почти закричала: «Как это!? Ты что ему про Ваську не рассказала?!» Было ощущение, что она готова прямо сейчас исправить такую «несправедливость». «Рассказала, всё рассказала!» - ей хотелось, чтобы та замолчала, допила шампанское своё (сама Света уже давно не притрагивалась к фужеру - свадьба завтра!) и отпустила, наконец, её домой. А Раиса, пережив шок, прямо-таки зашипела: «А вот ты его проверь - такой ли образцово-показательный, как притворяется? Скажи, что Васька вернулся, и ты, может, за него выскочишь. Вот и увидим цену его благородства!» Всё это начинало надоедать. Света встала: «Я в Родьке уверена. Он совсем не похож на современных парней - настоящий он.» «Ха!» - Райка залпом опрокинула шампанское, и её толстая шея задёргалась в каких-то конвульсиях, словно сопротивлялась количеству выпитого. Но она налила себе ещё и продолжала: «Настоящий!» А проверить не можешь?! Боишься!» Почему это её задело? Знала же: из зависти коллега по нелёгкой работе колет её злыми мыслями о любимом человеке. Знала же!!! Но она не за себя оскорбилась — за него. Эх, не надо было заглатывать наживку, нанизанную хитросплетениями злой бабёнки. Заглотнула. Спокойно и медленно, как зомбированная, она начала набирать его номер бросив при этом в сторону застывшей в нервном ожидании Райки леденящий взгляд: «Почему не могу? Пожалуйста.» И включила громкую связь:
- Светик, ты где?
- Иду уже. Проблема одна…
- Говори! Всё решим.
- Василий приехал, зайти хотел…
- А ты?!
- Думаю вот…
- Думай. У тебя теперь много времени…
Она тут же перезвонила. Он был не доступен. Раиса была так довольна, что Света вдруг осознала весь ужас произошедшего и закричала: «Дуры мы! Я дура!!!» Схватив сумочку, она вырвалась из подсобки, как невольник из мест заключения, но на крыльце магазина невольно притормозила. Одна мысль стучала в висках и в сердце: «Его надо найти! Объяснить, что ерунда всё - по приколу...» И вдруг отчётливо вспомнила его слова: «Не понимаю я их (это о сокурсниках, большинство из которых были моложе его - он в армии отслужил, да ещё ждал, пока сестрёнка отучится, чтобы матери полегче было с их образованием справиться), не живут, а «прикалываются». Когда мыслить начнут по-взрослому? Жизнь-то - не спектакль, ничего не переиграешь. Сделал - отвечай.» Ни матери, ни сестре, ни (тем более!) дедушке его она позвонить не посмела: пришлось бы объяснять, что случилось накануне торжественного события такое, что жених с невестой не могут согласовать своей встречи без посторонних. Да и своим что скажешь!? Кате, если бы не та тайна, которой она поделилась со Светой (с Родей, наверное, тоже, но он - «могила» для чужих секретов), можно бы. Но теперь ей нельзя волноваться. И Света тоже отключила престижную брякалку...
Со стороны казалось, что молодая девушка очень устала после трудового дня, но не торопится домой, поскольку там её ждёт карусель женских обязанностей, исполнение которых она изо всех сил оттягивает. Ноги же сами принесли на ту, нелепо расположенную между гаражами и дорогой из шлака, скамейку, где они и познакомились.
Она тогда плакала в надежде, что здесь её никто не увидит. Он и не должен был увидеть. Его гараж располагался через два бокса, и идти ему надо было совсем в другую сторону. Не увидел, а услышал какой-то скулёж, решил: щенка подбросили. У него никогда не было собаки (мама не разрешала), но к животным жалость всегда испытывал. Пошёл к «пёсику» и почти вздрогнул, когда обнаружил источник странных звуков в виде цыганисто-черноволосой девчонки (Света молодо выглядела для своих двадцати трёх лет). Поэтому обратился к ней на «ты»: «Ну, что у тебя случилось? Обидел кто?» Она вздрогнула, не ожидая, что здесь кто-то застанет её врасплох. Но, увидев взгляд спокойных голубых глаз, стройную фигуру в спортивном костюме, вдруг прониклась таким доверием к незнакомцу: «Понимаете, меня Вася бросил. Из армии не вернулся, подработать остался, а сам другую завёл. Мы свадьбу планировали. И у нас «всё было»...» Он нахмурился: «Так тебе, Вам, извините, лет-то сколько?» «Двадцать три.» «Поднимайтесь, и пойдём отсюда. Скоро стемнеет. Девушке в таком месте одной находиться не стоит. Где живёте? Провожу.» По дороге она совсем успокоилась под его рассказ о собственной судьбе: вернулся из армии, работал, учится на четвёртом курсе политехнического. У подъезда она назвала ему свою квартиру и показала магазин, в котором работала. «Зовут-то Вас как? Меня Родион.» Она назвалась, он похвалил: «Хорошее имя, светлое, вот и не впадайте в грусть - не для Вас она. До свидания.» Мать с отчимом были в панике. Выражение их лиц сменилось с тревожного на удивлённое, когда увидели её лицо - не просто спокойное, а излучающее какую-то счастливую загадку.
Молча переглянувшись, позвали ужинать. Ни о чём не расспрашивали, пока она машинально пережёвывала предложенный салат с компотом. И только «дядя Лёша» ласково приговаривал: «Вот и хорошо. Чего грустить-то? Жизнь лучше нас в шахматы играет...»
Решения легко укладывались в её, как-будто освободившемся от камнепада, мозгу (неладное-то с Василём давно подозревала, но не хотела смириться с утратой иллюзий по поводу их общего будущего): «Номер сменю, телефон Кирюше подарю — отец его не балует современными брендами...» Оказывается, в жизни всё решаемо, если есть, на кого опереться. А в этом у неё почему-то не было сомнений. Засыпая, подумала: «А у него тоже имя красивое - Родион. Жизнь, значит...»
Уже на следующий день «подруги» с трудом переваривали счастливые перемены в жизни Светланы: Родион стоял на ступеньках магазина с букетом декоративных ромашек. Вася-то о цветах никогда не задумывался. Шоколадки, правда, дарил. Но разве они могут заменить для девушки (да и женщины!) букет?
И её жизнь заиграла новыми красками, о существовании которых она и не подозревала. Он открыл ей родной город совсем с другой стороны! Оказывается, можно посещать не только все «хлебосольные» места (кафе, бары, рестораны, мелкие забегаловки этой же, желудочной, направленности), которые она досконально изучила с Васей (собственно, в этом и состоял их досуг, когда не было возможности остаться СОВСЕМ одним).
С Родей она регулярно ходила в музеи, которых, представьте, было много спрятано на улицах и в переулках, казалось бы, знакомого города. И театральный сезон для них не заканчивался: пересмотрели все спектакли местных трупп, а летом знакомились с гастролирующими коллективами огромной страны. Часто приезжали артисты, знакомые по кинофильмам. Билеты достать было невозможно. Для многих, но не для её мужчины. Его «блат» был прост: двоюродная тётя по материнской линии работала билетёром в ведущем театре города. Пока позволяла погода, катались на колесе обозрения, откуда большой город представал во всей своей красе и многообразии старинных русских построек, соседствующих с современными, пусть не такими уютными, но внушающими уважение к монументальности задуманного, зданиями.
Как всё было здорово в той жизни, которую открыл ей Родион. Её вдруг резанули собственные мысли: «было», «в той жизни»… Пришло осознание, что уже ничего этого не б у д е т. «Не-е-е-т!!!» - она сама вздрогнула от собственного крика.
«Ты кричала?!» - запыхавшийся Николай Егорович испуганно смотрел на неё. Вглядевшись, удивился снова, но уже потише: «Светланка, ты ли? А твой 15 («Егорыч» любил точность - отставной майор) минут назад укатил. Я думал - за тобой, у вас же свадьба завтра. Что стряслось-то?» Она встала и, отрешённо глядя на оторопевшего пожилого мужчину, проходя мимо, прошептала ему почти на ухо («крепко сшитый» Николай Егорович роста был одного со Светой): «Ничего уже не будет, дядя Коля. Я - дура». Остолбеневший сторож пытался удержать девушку нестройными фразами, но она вдруг рванула с места и побежала так, что он испугался: «Каблуки сломает, голову разобьет...» Хотя понимал, что сломано и разбито что-то самое главное в судьбе этой девчонки и его любимого владельца одного из охраняемых им гаражей Родиона. Этого молодого человека он, повидавший немало современной молодёжи, уважал за добрую словоохотливость с людьми и какой-то стержень взрослости, такой не характерной сейчас и для сорокалетних, которые всё «ищут себя», закапываясь в проблемах, этими метаниями и созданных. «Егорыч», как звали его владельцы гаражей (кроме Роди - тот только по имени-отчеству), тяжело вздохнул: оставить пост он не мог, а до конца смены оставалось ещё 3 часа. Разве что - позвонить! Он пошёл в бытовку для сторожей, где имелись телефоны всех обладателей колёсной техники. На экстренный случай. А сейчас был именно такой - в этом бывший военный не сомневался. Не доступен Родион. Снова вздохнув, он тяжело задумался, абсолютно уверенный, что неумолимые секунды приближают к трагической развязке судьбы двух молодых людей, к которым он привязался душой. Своих внуков у него не было. Сын, отслуживший 20 лет на подлодке, детей иметь не мог. А сноха, горделивая Алёна (это она требовала, чтобы её так называли, по паспорту-то Елена Викторовна), усыновить ему никого не разрешила. Всё себя холит, да ревниво всех спрашивает: «На сколько я выгляжу, по вашему мнению?».Те супружеские пары, с которыми семья сына сдружилась смолоду, дедушками-бабушками стали. Поэтому на молодящуюся ровесницу привыкли смотреть снисходительно и с готовностью отвечают: «Лучше всех!» Одна только Лариска (в школе она была влюблена в сына Николая Егоровича) язвительно констатирует: «Всё моложе и моложе...», подразумевая явно не внешние изменения подруги детства. Но Елена-Алёна не видит, как над ней подшучивают. Глупа. Но заботлива, ничего не скажешь: муж одет чистенько, накормлен сверх нормы - живот уже намечается не по годам солидный (пенсионер-то он молодой - по выслуге). Любит по-своему сына его. Да любовь-то какая-то гастрономно-тряпичная. У «ребяток» (так он мысленно называл Свету с Родионом) по-другому всё: как кино смотришь приятное. Да что-то случилось, минуй оно нас всех! Вздохнув ещё раз от нелёгких мыслей про убежавшую Светланку, «Егорыч» пошёл открывать ворота гаражного кооператива красной иномарке, скандальная владелица которой, чем-то напоминающая ему сноху, ждать, ох как, не любила.
Стержень настоящего мужчины в Родионе воспитывал дедушка - бывший десантник, а теперь - егерь в сельском районе, расположенном в тридцати километрах от северной окраины города. Мог бы и отец, наверное, но из семьи тот ушёл, когда дочери было пять, а сыну три года. «Поднялся», как говорят,
в «перестройку». Да тут же и «опустился» (это уже
Максим Петрович о своём сыне выразился):соблазнился на молоденькую секретаршу, а жену, бросившую, в своё время институт, чтобы муж мог учиться, а дети без мамы не росли, оставил. Дед не стал единственного сына даже слушать, с новой избранницей на порог не пустил. Как отрезал: «Одна у меня невестка - Наталья, ни тебя, ни Люси твою пензинского разлива видеть не желаю до конца дней моих!» С тем и выгнал «молодых» вместе с коньяком и другими гастрономическими изысками, которые тогда добыть было не так просто.
Бабушка Нюра тайком плакала, но мужу перечить и не пыталась: прожила с ним как за каменной стеной со свадьбы и понимала, что глубокая справедливость в его поступках (и к своим, и к чужим) всегда жила. А тогда и спорить не о чем. Сын пытался тайком от отца с матерью встречи наладить. Но, раз побывав у него в коттедже, где всем заправляла «современная» сноха («Здесь аккуратнее, пожалуйста - не сбейте занавесочку. Обувь у нас только тут ставят. Нет-нет, чеснок мы не держим. Такой запах! Как можно?»), задохнувшись от навязчивых освежителей воздуха, начисто перебивающих запах окружающих дом сосен, она мягко, но навсегда отказала ему в будущих встречах: «Не обижайся, Петруша. Гостьей у вас больше не буду. Ни вас, ни себя напрягать не хочу. А притворяться не умею - сам знаешь. И учиться такому не хочу. Звонить, если ты не против, раз в неделю буду - по средам, когда папа в контору ездит. И ты, если что, где-то до пяти вечера в этот день звони. Об этом и Максиму скажу: не зверь - поймёт.»
Муж понял. Да недолго эти среды длились. После седьмой их них в ночь на четверг остановилось сердце Анны. Максим, выплакав первые слёзы от утраты, страшной для себя, словно застыл в суровости, хотя и так излишней эмоциональностью не отличался. Похоронил любимую жену на деревенском погосте, километрах в трёх от его егерьского хозяйства. Сыну не звонил. Его считал виновником смерти матери. Склонив головы прощались со своей бабушкой внуки (даже маленький Родик почему-то не спрашивал, когда поедут «на масинке», хотя обычно это волновало его больше всего). Чуть слышно шмыгала носом по любимой свекрови невестка ( у них, на редкость, доверительные отношения были). Может, потому, что сама Наташа детдомовской была: родители угорели от печки, когда ей девятый год шёл. Спасло девчушку то, что на каникулы к бабушке в приморский город отправили. Понятно, что в ласковой Анне почувствовала она что-то уж очень родное. Знала: и свёкор ей, как отец родной. Да ведь мужчине и близкому не всё расскажешь. А Анна Гавриловна и о Петре новости передавала. Его-то Наталья из сердца никак изгнать не могла, хотя «женихов» хватало. Но ни для себя, ни для детей (тем более!) никого другого она не представляла в роли мужа и отца. Но Максим Петрович сказал: «Смотри!» И смотрела. Грустно только очень. Все замечали...
Настоятель небольшой церквушки, отпев усопшую по чину, зримо грустил: Анна была постоянной прихожанкой, самой серьёзной из его паствы, хотя и крестилась почти в сорок. Во всё вникала, помогала без лишних просьб, вопросы задавала со смыслом…
Пётр Максимович лишь в следующую среду догадался, что произошло непоправимое. Сразу позвонил отцу. Но тот из «черного» списка сына не вычеркнул. Подросшему Родьке он потом объяснил такую жёсткую принципиальность: «Предательства, внук, не прощай. Одно, конечно, если «слаб в коленках» тот, кто предал - пыток не выдержал или шантажа, что дитю его голову отрежут. Такое неприятно, но извинительно. Не всяк Карбышевым родится. Ну, а если за сладкой «конфеткой» потянулся или за «длинным» рублём - такого не переделаешь! Он сто раз извинится, а нутро своё не изменит. Всю жизнь себе оправдания будет искать...» Пришлось изменнику свою бывшую жену после работы подкарауливать: без пропуска не попасть на серьёзный завод. Как узнал про мать, покраснел (от стыда, видать, что так его игнорировали), потом побелел и посерел одновременно (а это уже от горя невосполнимой утраты - мать одна связывала его с прошлой жизнью, об уходе из которой он так сожалел; скрывал, что со «звёздочкой» своей уже дня три как расстался; ситуация стандартная, как выразился кто-то неглупый: «есть с кем спать лечь - проснуться не с кем»; катастрофически скучной оказалась его новая избранница - кроме покупок бесконечных ничего её не интересовало). Но об этом промолчал, а «бывшую» лишь глухо попросил: «Съездишь со мной к ней?» И вздрогнул, как от удара - уверен был, что откажет. Она бы и отказала (сколько раз представляла, как «накажет» его за горькие ночные слёзы и униженное положение «брошенки»). Но что-то в его тоне, отстранённости взгляда и сжатости фигуры, которой она когда-то гордилась, подсказало - не добивай! «Конечно, поехали» - и от этой короткой и абсолютно формальной фразы он посмотрел на неё так, как и в первый год знакомства не замечалось. Её даже смутил этот странный взгляд, хотела отказаться от сказанного, но смешно же… На кладбище из живых были они одни. Свежая могила матери показалась ему чем-то не реальным. В нём стонало: «Нет! Не может быть. Ошибка какая-то».
Вслух обратился к холмику со свежим венком: «Прости, мама, дурака». А, отвернувшись к лесу, посетовал кому-то: «Могли бы и позвать проститься-то». Она пошла к машине. Он - за ней. Дорогой молчали. И лишь перед подъездом, общим когда-то для их семьи, Пётр обернулся к ней на заднее сиденье и сбивчиво начал: «Наташа, тут такое дело… Может, мы...» Она не дослушала и ,остудив его несостоявшуюся откровенность, сказала («как отрезала» это называется): «НАС больше нет - ты убил.» И как-то согнуто (хотя никогда не сутулилась — даже после его предательства) поспешила домой. «Плачет» - горько подумалось ему - «Вот ведь медведь, опять обидел.»
Обнаружив на другой день букет белых роз на могиле жены, Максим Петрович позвонил снохе:
- Явился? Пожалела?
- Вы бы его видели! И как не пожалеть? Да я ведь только на могилу к Анне Гавриловне сводила…
- И всё? Не лез к вам?
- Нет-нет! Да и зачем ему? У него свои радости…
- Вот и радовался бы! А чужое горе не бередил…
- Да ведь не чужое оно - мать потерял - не смогла удержаться Наталья.
- Ну, да... - неуверенно поддакнул тесть: «Но для меня ничего не изменилось. На могилу к матери пусть ходит - чего уж! А ко мне - ни ногой!»
Пётр так и жил: обо всех своих проблемах рассказывал только матери - на кладбище. Как-то раз встретил там батюшку Михаила и почему-то ему тоже всё рассказал. Тот успокоил:
- Если вину свою понял, простят.
- Когда!? Время-то летит, дети взрослеют, отец стареет, жена, может, замуж за другого соберётся!
Свою вторую (тоже теперь -бывшую) он не ревновал, а вот представить Наташку в объятиях другого не мог - аж скулы сводило от одной мысли об этом. Священник, словно поняв невысказанное, грустно улыбнулся:
- Как торопишься-то. Ломать - не строить. Это и про вещи так, а коли отношения людские переломаны... Скоро ли память об этом зарубцуется? Жди, милок - Господь милостив. Не нам, грешным, чета...
И он терпеливо ждал. Издали наблюдал за отцом - как раз по средам, когда тот появлялся в райцентре. У лесных апартаментов не рисковал показываться - Максим Петрович следы, как букварь, читал: быстро бы вычислил «разведчика». А там - кто знает! Ни разу в жизни не бил сына бывший спецназовец, но Пётр ни разу и не осмелился перечить его требованиям.
Не упускал из виду детей: знал всё об их учёбе, успехах, болезнях, личной жизни. Видел, как воспитывал из его сына его отец настоящего мужчину. По выходным учил мальчика и стрелять, и ножом орудовать с лёгкостью заправского вояки. «Хочет хоть из этого продолжателя своих ратных подвигов сделать, раз со мной осечка вышла.» Сам он после армии закончил факультет гражданской архитектуры, о чём ни разу не пожалел. Пока не стал начальником с положенной по статусу секретаршей... Она-то и разрушила понятный и привычный для него мир красивой семейной жизни. Увлекла в мутные потоки страстей, престижа, брендов и прочей чепухи, которая никогда не виделась ему чем-то значимым. Но навязчивые ласки казались подлинным проявлением настоящего чувства, новые знакомства - необходимыми, череда дорогих покупок (и мелких, и масштабных) - приложением к достаточно высокой должности. Только разорвав всякую связь не только с женой и детьми (на этом настаивала «лапуся»), но и с родителями (это уже было требование отца), он понял, ЧТО потерял. Получалось - ВСЁ. «Люси» (так, с французским ударением, Людмила «просила» её называть - не назовёшь, котлетами сырыми накормит, а то и похлеще что придумает!) согласилась на развод легко, оставив себе «на память» о нём коттедж с неплохим участком, элитную иномарку и небольшой катерок для водных прогулок «с друзьями».
Дед никогда не читал Родиону нравоучений. Просто вся его жизнь была примером для внука. Поэтому и отсутствие отца не стало для него трагедией: был мужчина, на которого он хотел быть похожим! Разве этого мало? Они могли говорить на все темы. О женщинах, кстати, тоже… Максим Петрович (особенно после смерти жены) стал заглядывать в её Библию, лежавшую в книжном шкафу особняком от других томиков. Как-то, когда Родька вошёл в подростковый возраст, он, слегка стесняясь, спросил внука: «Девочки-то в классе тебе нравятся?» «Нравятся» - не заметив подвоха, ответил тот. Дед встрепенулся: «Ты смотри у меня - чтобы баловства никакого не было!» Внук возмутился в свою очередь: «Да ты о чём? Просто хорошие у нас девчонки - не сплетницы, не ябеды, даже не кокетки. Сейчас редко в каком классе такие есть» Дед обрадовался: «Вот и славно. Я ведь к тому, что нельзя обижать их. Даже в бабушкиной книге так сказано - заботиться о них должно с уважением. И как выбрал одну, так чтобы на всю жизнь! Понял ли?» «Конечно, дед! За это можешь не волноваться» - Родька был уверен, что у него именно так и будет. А вот с профессией «подвёл» деда: как и отец, по военной стезе не пошёл. Инженером на судостроительный к матери планировал идти. Но Максим Петрович не унывал: «Ладно, правнука к мужскому делу приспособлю. Кто вас, инженеров-архитекторов, защищать будет, случись что?!» Внук такому наставнику без колебания доверил бы всех своих сыновей. Дочерей Светлана пусть с бабушками обучают...
Пётр Максимович знал и о готовящейся свадьбе Родиона и Светланы. Он твёрдо решил, что не пропустит такое событие: придёт, помирится с отцом, попросит прощения у сына с дочерью, а потом (прямо там - на свадьбе сына!) встанет на колени перед обиженной им Натальей и попросит её снова стать его женой (он и кольцо купил). И не поднимется, пока не услышит её «да». Всё было красиво продумано, не хватало одного: человека, который на законных основаниях пригласил бы его на роспись. Выбор пал на Светланку: во-первых, ей никто не откажет; во-вторых, видел он, что девчонка без выпендрёжа, добрая, своя какая-то. План-то хорош, а реализация всё откладывалась. Дотянул до пятницы. Дальше - некуда. Он оставил машину в тени деревьев и ждал на противоположной от магазина стороне. Долго. Слишком долго. Последние покупатели разошлись. Ушёл кое-кто и из продавцов, а её всё не было. Наконец-то! Он собрался перейти улицу, но заметил, что настроение у невесты не праздничное. Смутился («Они, может, передумали, а тут я - «возьмите с собой». Куда?!). Но поехал за девушкой. Гараж сына он знал - сам когда-то в этот кооператив вступал. Решил: выйдут вместе, обоим сразу и покаюсь. Молодые, счастливые, не будут душу покаянную терзать. И так сколько мучился из-за своей глупости! Но она выбежала (!) одна, а вид был ещё хуже, чем когда покидала магазин. Что-то подсказало ему, что ждать больше нельзя. «Светлана!» - он притормозил рядом с бегущей, раскрыв на ходу дверь. Она шарахнулась от него в сторону. Поняв нелепость ситуации, выкрикнул: «Я отец Роди! Где он?» Теперь она бросилась к нему, как к последней надежде на спасение её, растворяющегося в неизвестности, счастья. «Говорите скорее!» - Пётр понимал, что случилось или должно случиться что-то страшное. Как ни странно, Света достаточно быстро и ясно изложила события странного вечера этой несчастной пятницы. Пётр попробовал набрать номер сына, узнав его от девушки, со своего телефона. Не доступен. Никому не был доступен будущий супруг плакавшей пассажирки отца жениха.
Вдруг он вспомнил то место, где его самого отец, дедушка Родьки, тоже учил стрелять и метать ножи! Там вполне можно было отлежаться от горя. Или… Это «или» заставило его так газануть, что Света ойкнула, вдавившись в своё кресло. «Пристегнись!» - машинально произнёс он необходимую команду. Она молча повиновалась.
Родька всё помнил про женщин. И никогда не обижал их. Старался каждую подбодрить, успокоить, каждой помочь. Влюбился в Свету не сразу, а - распознав в ней родственную душу, способную учитывать не только свои «хотелки», как было модно сейчас, но и понимать других, бережно относиться ко всем участникам процесса под названием жизнь. Помня о личной трагедии её почти в детстве, щадил её чувства, поэтому и выстраивал взаимоотношения «как положено», а не «как вздумается» молодой плоти.
Продумал все «мелочи» их будущей семейной жизни: где снимут квартиру на первый год, где будет работать и подрабатывать, чтобы помочь сестре, которая призналась, что ждёт ребёнка (наверное, от этого подлеца Стасика, что так демонстративно целовал матери руку). Вторичное появление Василия сломало его мечты. Жить он не хотел. Обвинять кого-то - тоже. Судьба. Себя ему почему-то было не жалко. Вот остающихся - очень.
Надо было написать что-то ободряющее каждому из них. Перед дедом просто извиниться - он так на него рассчитывал. Сестре подсказать, где взять деньги, скопленные им честным трудом грузчика в свободное от учёбы и Светланки время. Ей с малышом пригодятся.
И уже дописывал предпоследнюю записку, когда свет фар и шум мотора нарушили покой уснувшего зверья и его уединение. Первой вбежала Светланка, зарёванная, со следами размазанной помады на правой щеке. Смешная! Но ему было не смешно - от машины двигалась мужская фигура. Родька прикрыл раздражение иронией: «Решила меня с будущим мужем познакомить. Входи, Василёк!» «Что ты! Что ты!» - только теперь её накрыла настоящая истерика. Мужчина с порога бросился к девушке: «Воды, сынок! Видишь, как наши глупости дорого обходятся...» Постепенно она перестала бормотать про девичник и про Райку, уткнувшись в футболку любимого. А Пётр молча рвал на мелкие кусочки записки, написанные красивым почерком сына, ужасаясь возможности прочтения их теми, кому предназначались, и прятал эти обрывки в карман джинсов, чтобы никто и никогда не узнал о задуманном Родионом. Он встретился с сыном глазами. Тот со вздохом пожал плечами. А отец поклялся себе, что теперь будет защищать свою семью ото всех напастей этого мира, включая раскрепощённых секретарш. И свою Наташку, уж точно, никому не отдаст.
Родька, прижав к груди вновь обретённое сокровище своё, вдруг весело сказал: «Бать! А сестрёнка-то тебя скоро дедом сделает!» Света оживлённо встрепенулась: знала, такая новость отвлечёт от её дурацкого поступка. И потенциальный дед весело подмигнул молодым: «Вот и хорошо! Все вместе взрослеть будем. А теперь, молодёжь, «по коням»!»
Но им предстояло задержаться: подъезжал джип Хрусталёва-старшего. Резко затормозил рядом с уже стоявшей машиной. Из двух дверей параллельно и синхронно выбежали матери пропавших и вновь обретённых детей и бросились к растерявшимся от счастья и внимания «голубкам». Дядя Лёша курил у машины, что-то бормоча в седые усы и периодически поглядывая на «сбежавших».
Но Пётр напряжённо ждал реакции отца на финал уходящего дня. Максим Петрович, как всегда, легко выпрыгнул из машины и, секунду помедлив, быстро и близко подошёл к сыну (почти вплотную). И осипшим вдруг голосом спросил на ухо лишь одно, одновременно хватая своей правой ручищей ещё не готовую к рукопожатию правую кисть Петра:
- Успел вовремя?!
- Конечно. Как иначе? Не воюем, но службу знаем…
- Спасибо, сынок! Теперь нас ничто и никто «из седла» не выбьет!
И, оглянувшись на застывших в их сторону детей и матерей, засмеялся:
- Хорошо же мы с вами завтра выглядеть на свадьбе будем, дурачье моё любимое!
Все погрузились в состояние законной эйфории после минувшей катастрофы. И только Пётр с Натальей вели серьёзный разговор взглядами:
- Простила?
- Давно.
- Любишь?
- И не переставала.
И этим, выстраданным годами разлуки, счастьем
они были обязаны необдуманному поступку доверчивой девочки, которая, чуть не сломав свою судьбу, помогла им снова обрести друг друга. А она ведь просто «прикольнулась» на потребу тем, кто способен лишь разрушать чужое, ничего не построив для себя...
01.00. 15.08.2022.