Одно из пришедших ко мне имён было "Жирафа". Гороскоп животных указал, что Жираф и Водолей - одно. У Водолея более древнее название - Змей. Гумилёв создал такое лиричное повествование про жирафа, что мне не захотелось больше отказываться от этого названия. )
У жирафа главной особенностью является шея. Почему бы и не заглянуть в это значение чуть большим интересом?
Шея (лат. collum) — часть тела позвоночных, соединяющая голову с туловищем. Шея обусловливает подвижность головы относительно туловища, что способствует лучшей ориентации в пространстве, захвату пищи, защите и нападению. Сollum даже на латинском наречии хорошо понимается русским языком. "Посаженный на кол" - в прямом смысле означает путевод. Потому когда я в первый раз проезжала перешеек в Крыму, ощутила погружение ума в водную стихию, омывающую и очищающую ум от хорошо уже знакомого континентального быта. Это был переход в другой мир, а потому сама умеренность суши, входящая в тропики, подобна всё тому же жерафу с его длинной шеей. И, думаю, что совсем не случайно этот переход из разряженной водной стихии над континентом, был как бы входом в знакомство с плотной стихией воды именно в завершении 12-годичного цикла, упирающегося опять в змееносца. Из Крыма я выехала обратно ровно в период значения создвездия Змееносца по Зодиаку . "Зодиак" с греч. переводится, как "живое существо". Астрология считается лже- или антинаукой, то есть другим логосом или путём. То есть выходящим в противоположность традиционно-складывающемуся знанию в прикладном творчестве. Это как отдых или выход из работы ума в осознание. В осознании ум "не делает", а "созерцает" сделанное или пройденное. Про что в библии говорится, как о ВЫХОДНОМ или освобождении творца от творчества. Потому "там" всегда всё хорошо и на своём месте. )
Многие в мечтах считают, что зарабатывают своим трудом на земле отдых или ничего-неделание. Это ошибка. В созерцании происходит переход в расширение возможности творчества, потому как пройденный этап творения всегда служит переходом в растворение или расклад сотворённого мира подобно карте звёздного неба, с которой считывают все ходы и связи самой непрерывности. В созерцании происходит углубление знания. Так, к примеру, научившись основательно что-то делать, мы приходим в условное совершенство, в котором познанные в связях материалы и инструменты во взаимодействии больше не могут сотворить, кроме разнообразия в повторении. Потому "новое" - это смена инструмента или материала или же расширение накопленного материала и опыта.
Поездка в Крым стала возможной для меня после того, как я написала сочинение, посвящённое первой учительнице. И это было не фантазия, а описание пройденного пути с благодарностью ему. Учитель русского языка и литературы предложил всем ученикам осознать значение пройденного этапа. И это было просто для того, кто погружался в знание и видел ту самую звёздную карту. Пережитое выходило акцентами памяти на каких-то этапах. Свет памяти снова загорался в тех моментах, которые оставались маячками-пульсарами. И ничего другого было не нужно, как только описать сам расклад этих путеводных звёзд сложением в текст. После данного труда была приглашена наша первая учительница, чтобы просто послушать написанное.
Само собой, что переводящие в старшие классы учеников помощники знакомят только с наукой постижения азов творчества уже на готовых примерах. То, что было собрано человечеством по крупицам в опытах веков, школьникам предлагаются освоить за час, называемый уроком. Нам всем предлагают видеть конец познания через формулы, решения, выводы, созданные системы собранных значений. И никто не обязан знать, каким трудом всё это сложено к ногам младенцев, как скатертью дорога. Всё даётся даром, хоть за эти знания люди отдавали жизни. Для нас этот дар - дар бога часто неизвестного. И если бы не стояли иногда имена под рассказами, теоремами, распознанными явлениями, можно было бы совершенно спокойно относиться к дарам науки, как ненужному мусору в голове, хаосу, в котором есть всё, но с которым не знаешь, что делать. И только божественные имена порой остаются в памяти с указками на путь открытых возможностей творчества. Мы чаще запоминаем имена, становящиеся в нас светильниками, за которыми годы труда и совсем нелёгкой жизни, спрятаны покровами света. Что нам Архимед или Сократ, Лобачевский и Ломоносов? Имя, оставшееся в конце пути целой жизни сомнений, страданий, преодолений, устремлений живой сути, каждый миг готовой потерять смысл жизненного творчества. И я бесконечно благодарна тем учителям, которые приобщают нас видеть за светом рекламы имён и названий бесконечный труд, чтобы ум не будоражили фантазии по поводу того, что все познания спустились к нам с небес летающими тарелками с инопланетянами, дарующими, как Прометей, силу просвещения.
;;;;;;;;;, букв. — «радетель», «предусмотрительный», то есть наставник на мышление предвидения. Имя Прометей в противоположность имени его брата Эпиметея — «думающего после», «крепкого задним умом» - по сути и есть школа знания, фундамент, с которого возможно прозрение в новую сферу творчества. Каждый родитель пытается дать непременный набор приобретённого им самим опыта будущему, то есть ребёнку. Потому всё фундаментальную науку, сложенную к ногам младенца, обучающегося по ней ходить, можно назвать отцом познания или всем человечеством, единым Разумом, где имена служать лишь указателем направления созидания для его же продолжения. Богом знаний нас делает уже школа, а человеком - жизнь.
Для меня очень памятным стал тот урок, который дал всем нам, учащимся, учитель, научивший видеть путь совместного творчества. Ведь воспоминания показывают, что путь пройден не зря, и каждый в нём участник может видеть, как он рос вместе со всеми через приобретение опытов и закрепления ими ступени уверенности возможного роста над собой. Через оборот назад становится понятно, что всё окружение способствовала личностному росту, вся маленькая вселенная трудилось, чтобы внутри тебяя росла ясность, что нет никакого "я" отдельного от мира. Потому моё сочинение, посвящённое первому школьному учителю, стало благодарением самому пути. Я описала всё, что что коснулось сердца, вызвав тревогу понимания отрезка, который ещё не стёрся из пережитого в ясном значении становления самого пути. Все были удивлены невольным слезам нашей учительцы, приглашённой послушать сочинение. Но именно они вызвали в каждом желание стать чуточку лучше, внимательнее к проиходящему. Можно слушать слова пустым умом, но через слёзы того, кого ты считал опорой указки, ты вдруг чувствуешь живое родство с тем, кто такой живой, как и ты, а вовсе не железный, каким можно его представлять в опоре балке, на которую ты опираешься, чтобы подняться выше.
После этого случая я и получила то самое имя "Жирафа" от своего соседа по парте. Своим сочинением он не смог ничего такого вспомнить, что было в нём сожено закрытой книгой. Но в моём сочинении он тоже был, а потому чувствовал и свою значимость в живых слезах старшего намного нас человека. Он не мог плакать, но в нём пробудилось то же самое тепло отзвуком страницы прожитой книги жизни. Сначала я подумала, что он обзывается, просто дразнит меня за мой рост. Но он не был ниже меня, потому я услышала не обиду, а желание что-то увидеть в его глазах. Миг любви - это счастье, которое хочется спрятать внутри себя, пока ты не уверен, что им можно делиться. Мы отводим глаза не потому, что нам стыдно, а потому, что боимся взгляда в упор, как вызова усилить эту внутреннюю искру прозрения души. Ведь мы её собираем в себе по крупицам. И в этом случае "жирафа" означало проникновение в глубину чувства, в интим, скрываемый от других в пору незрелости, как плод, не имеющий силы.
То, что объединило нас всех в одном море счастья единого бытия, где каждая вещь и человек служит своим значением, из сочинения перешло в другой дар - путёвкой в "Артек". Это было и поощрение и отвественность. Тогда в Артек посылали самых лучших учеников, а не просто для отдыха. Артек тоже была школа, показывающая, как можно жить, не тратя ни одной минуты даром в строгой самодисциплине., как у спартанцев или йогов. Говорят, что эта традиция мирового значения была вовзращена в Артек вместе с Крымом. Ведь это был международный лагерь детей, где обучали дипломатии, сотрудничеству и сполечнию разрозненного мира. Я переживала за Артек. В фильмах Зеленского "Сваты", где на первом месте была всегда маленькая семья с её способами сплочения для насущных задач, образ "Артека" перешёл в разряд обычного лагеря, где дети просто отдыхают от родителей и их опеки. ) А Артек всегда воспитывал самостоятельность каждого человека в коллективном труде.
Мне было бы невозможно всё это выразить словами после возвращения из Артека в родную школу. Но этого и не нужно было. Ведь тогда все чувствовали само значение "Артек". Я же могла сравнивать и преподавание уроков в школе и многое другое, что раскрылось в условно в средне-образовательной школе и артековской школой двумя страничками познания. Я попала в круглогодичный лагерь в период школьних занятий. И то, как преподавали в Артеке уроки, не оставляя для домашнего задания ничего для повторения и усвоения материала, было ярким примером самого обучения для тех, кто хочет учиться, а не только тех, кого надо подтягивать. Пожалуй, что с этого периода у меня начался разрыв мира в несоотвествиях, какой может быть жизнь в полной наполненности и какой - вполсилы. И в этих противоречиях нужно было связать несвязуемое: оставаться собой в мире мечтателей, ждучих прихода миссии или того, кто сделает за них их же жизнь творческо-прекрасной. Наверное, действительно нужно было вынуть и удлинить шею, чтобы видеть разницу желаемого и реализуемого мира здесь и сейчас своими усилиями. Ведь без сопереживания к миру, в котором все люди распределены по своим ступеням в кругах психики, в тебе нет желания взаимопомощи, а в желании преобразовать мир, чтобы уменьшить в нём страдания, ты вынужден входить в курги ада для тебя, где физический труд ценится и оплачивается всегда меньше, чем умственно-творческий. И хоть ты понимаешь, что всё на своём месте, длинная шея создаёт большие неудобства. Ты трудишься как все, зная, как можно лучше, но это твоё "лучше" означет только одно: другому нужно расти над собой без мечты о том, что кто-то за него должен прожить его жизнь.
Жираф знает солнце умом и землю ногами. Но все его попытки спуститься поближе к земле, чтобы послушать жалобы на туман и дожди, где всегда прячется свет, выглядят также неуклюже, как и осколки от мраморной скалы в поминальном камне.
Что не умеет жираф, так это зевать.