Она скакала по планете, вся такая большая, дебелая и грудастая, лихо потрясая своей белобрысой гривой из крашеных волос, жёстко врезаясь в земной шарик всеми четырьмя своими копытами, на минуту задерживалась, продолжая врезаться в поверхность земной коры, чтобы не соскользнуть с шарика и не оказаться вне жизни на нём, потом почти не переводя дыхания, напоследок оттопырив свою нижнюю силиконовую чрезмерно пухлую губу, громко и призывно прокричав иго-го-го, так чтоб услышали её на другом конце этой планеты, срывалась с места и снова громыхая всеми четырьмя копытами подкованными не железом, а платиной, скакала дальше.
Все звали её Катька, так по свойски было удобнее, не обращаясь к ней как предполагал её возраст и статус вместе с этикетом - Екатерина Ивановна, да и сама она не допустила бы такого, чтобы её, реальную тётю лошадь не только с лица и фигуры, но и с манер, называли бы как - то иначе, чем Катька. Это было заслуженно. И она это знала.
И потому, тряханув в очередной раз своей вечно не чёсанной и кажется, даже немытой белобрысой крашеной гривой, она, пустившись в галоп, на полном скаку подскочила к очередному молодому жеребцу, годящемуся ей в сыновья, а то и во внуки, и громко по обычаю, так, чтобы слышно было её на другом конце планеты, проржала своё иго - го- го .
А тот жеребец, весь из себя такой молодой и подтянутый, весь белый и в множественных серых яблоках, услышав призывный кобылий протяжный вой, сходу весь напрягся, и следом потянулся к ней, к её дебелому телу, больше похожему на тушу, с обвислыми боками и таким же выменем, ещё наполненным хоть и стухшим, но кобыльим молоком, куда и ткнулся тёмно- коричневым, почти чёрным носом с вмиг раздувшимися ноздрями этот хлопчик , ещё не жеребец, а жеребёнок в яблоках, и ощутил влагу между кобыльих ног, увенчанных копытами с подковами из платины,
Потянулся. Ткнулся. Сходу отпрянул. Это не было молоко, даже стухшее, ради которого он радостно и с готовностью ответил на кобылий призыв. Это было нечто иное, что заставило его из жеребёнка тут же превратиться в знатного жеребца, хоть и не по возрасту глупого, он же в душе так и остался неразумным лошадиным дитятей, которому было дозволительно воскликнуть: “ А у меня член, как у коня!” и тем самым поставить себя на одну ступень со взрослым лошадиным жеребцом, дабы оправдать своё пребывание рядом с этой великовозрастной, давно годившейся ему в матери, дебелой кобылой.
А кобыла, та самая знакомая многим Катька, тем временем всё так же весело гогоча сквозь свою оттопыренную нижнюю силиконовую губу, всё так же перебирая своими уже трясущимися от возрастных болячек ногами со стёртыми в кровь копытами из платины, от которой давно остались одни воспоминания, как и о её утраченной и всеми забытой молодости, в которой она была вечной, если не шлюхой, то давалкой налево и направо точно, и такой и оставалась и сейчас, сменив за всю свою не короткую лошадиную жизнь не одного жеребца, на которого с радостью накидывала своё ярмо, предназначавшееся им, и только им, этим коням из одного общего породистого табуна, которые способны были обеспечить её не просто безбедным пребыванием на этой планете, а и чем-то гораздо большим.
Тем пониманием, что она хороша собой, эта белобрысая грудастая кобыла с отвратительными манерами, вечно громко и призывно, когда кончался один жеребец и нужен был на замену другой, ржущая, так, что б этот шарик, вытоптанный до лысин -прогалин её же ногами, сам перевернулся и несколько раз обернулся вокруг себя, как сказочная сивка бурка серая каурка, и перед ней возник очередной жеребец, покорно склонивший свою голову у неё между широко расставленных ног с копытами, уже даже не важно какими подковами, из какого металла, подбитыми, готовый вкусить стухшего кобыльего, совсем не материнского, молока и позволить надеть на свою могучую шею ярмо, которое прочно закрепит его статус послушно вставшего под одну с ней, с той дебелой кобылой, оглоблю, в которой он будет ведомым, а она ведущим — его, не отличающегося особым эстетическим вкусом, не особо притязательным в этой жизни, соблазнившимся на доступность и вечную готовность к совокуплениям, этой старой по сути, во всяком случае для него, кобылы, не зная, как она поступает с такими, как он, с предыдущими его соратниками по породистому табуну, запросто забивая их теми своими копытами, уже подбитыми тяжёлыми железными подковами, вместо тех лёгких и платиновых, нежный звук которых, как и призывное лошадиное не всегда громкое, а иногда тихое ржание, заставлял млеть от счастья и плавиться, как нагретый на огне жёлто - масленый сыр, очередного жеребца, становившегося жертвой доступности этой кобылы и своего непритязательного вкуса.
Становиться мёртвым на том пастбище, где он её повстречал, и куда она прискакала, предварительно обскакав весь земной шарик в поисках наилучшего для себя варианта, как всегда весело тряся свой не чёсаной грязной гривой, и готовая убить, не задумываясь, как только станет ненужным, стукнув своим копытом прямо по жёсткому темени и сразу убив, и потому, не утруждаясь, ударить всего один раз, когда даже забивать не пришлось, зная, что за воротами тёплой и только что такой уютной конюшни, топчется уже в нетерпении следующий претендент на её тяжёлое копыто, не только на обвислую грудь и уже даже наверное, без кобыльего молока, чего он знать не мог, зато с той влагой между её широко расставленных ног, запах которой, затмив всё остальное, и ослепил его до такой степени, что он заранее согласился не только на ярмо, но и на свою преждевременную смерть.
Этим и брала эта вечная кобыла Катька неразумных породистых жеребцов, возжелавших сладкой жизни, но получавших вместо неё полное опустошение и раннюю смерть, а иногда и естественную, положенную возрастному жеребцу, но ускоренную её гневными молитвами.
12.08.2022г
Марина Леванте