Это случилось весной. Попрощавшись метелями, ушла наконец-то зима, днём распогодилось и, разгоняя утренний туман, выглянуло, играя золотистыми лучами, солнце. Подули тёплые ветры. Сник, обмяк снег и побежал, искрясь, звенящими ручьями, пробуждая от зимней спячки природу. Показались тёмные проталины и запахла ароматом жизни, покрытая испариной земля. Ликовали не только радостно возбуждённые птицы, каждый, даже самый хмурый человек, улыбался миру и, вздыхая полной грудью благоуханный пряный воздух, приговаривал: «Весна!»
– Мама! – Варька, взлохмаченная, не разуваясь, в пальто нараспашку и с шапкой в руке, вбежала в кухню. – На улице – сказка!»
Чмокнула мать в щёку и побежала к шкафу за новым плащом и туфлями. Понимала, что ещё рановато, но билось восторженно сердечко навстречу весне – жизни рассвету, что каждый год дарит нам новые чаяния и надежды. О чём мечтают девчонки? Ну, конечно же, о любви… и в грёзах, сидела Варька перед зеркалом, тщательно припудривая свежее личико, вытягивая тушью каждую ресничку, укладывая плойкой роскошные, каштанового цвета волосы в локоны.
Долго крутилась-вертелась перед зеркалом и, воровато озираясь, открыла дорогие французские духи. Ими пользовались в самых исключительных случаях, но таяла от восторга и от переизбытка чувств молодость, и этот весенний день казался Варьке самым, что ни на есть, торжественным моментом. Уже выходя, предупредила, что ночевать не придёт. После практики в стационаре – она училась в медучилище – пойдёт с подружкой в клуб на танцы и переночует у неё же, девчонкам есть о чём пошептаться до утра.
Зябко было Варьке на шпильках идти по лужам, но как она молода и красива! Женщины завистливо осуждают: вырядилась, мол, не по погоде! Мужчины, заигрывая, улыбаются и девушка щедро одаривала всех прохожих улыбкой. Она просто не могла не улыбаться. Действительно, день был чудным!
Наташа, подруга, на занятия не пришла, и Варя, как закончилась практика, сразу отправилась к ней, на окраину города. Неинтересно и как-то неловко одной на танцплощадке стоять.
Подмораживало. Подошвы туфель опасно скользили в разные стороны по вновь замерзающему рыхлому снегу. Спрятать бы холодные руки в карманы, да приходилось нелепо размахивать ими, чтобы сохранить равновесие. Весёлое настроение улетучилось, мечтала она лишь об одном: быстрее дойти и согреться. А путь не близкий! Вышла на обочину, может, подвезёт кто?
Не успела подумать, как затормозила новенькая «семёрка».
Села, обрадовавшись, смущённо улыбнулась молодым симпатичным парням… и… больше она ничего не помнила…
Испуг, непринятие – этого не может быть: «Мальчики, не надо! Не надо…не надо…»
– Тащи в кусты, не пачкай машину…
Парализующий страх. Истошно закричала в беспомощности, тщетно отбиваясь и заплакала горько, захлебнувшись впивающейся в тело болью… –– Не надо!!!
Мучительной вечностью тянулось время. Грубыми руками разорвана одежда…и, распятая лежала она в грязи, и грязь была повсюду… много грязи, грязь внутри и снаружи… Леденящим ужасом сковало тело, и отказывалась душа верить в происходящее. Она словно шагнула в пустоту, из которой уже никогда не будет возврата.
Закрыла глаза, понимая бесполезность сопротивления, затихла, обречённо отдавая себя на растерзание низменным инстинктам подонков, лишь ощущая, до головокружения, скорость вращения Земли. До крови, отрывая ногти, руками вцепилась в колючий снег…
– Она, что померла? – услышала гулким эхом издалека. – Вот, дураки, вляпались!
Не глядя друг на друга, молча, присыпали – растерзанную – грязным снегом, прошлогодними листьями, ветками. Услышала шум отъезжающего автомобиля… «Лучше бы убили», – пробежала мысль… Стало тепло, и она почувствовала, как умирает…
Неожиданно встревожившись, Лидия – Варькина мать почуяла недоброе. Набросила пальто на плечи и кинулась к автомату, что стоял на соседней улице, позвонить Наташе. Узнав, что Варька не пришла к подруге и не позвонила, влетела в дом с криком: «Отец, беда случилась!»
Сама в милицию побежала, а мужа отправила в дорогу по тому пути, по которому Варька всегда ходила.
Пока объясняла испуганная мать сонному равнодушному сержанту, что не бывало такого, чтобы дочь загуляла, отец, обратил внимание на колею от легковушки, что резко повернув, заехала в лес и вскоре выехала из него. Он это определил по замёрзшему снегу и грязи. Что привело его к месту преступления? Отцовское любящее сердце? Божественное Провидение? Острый мужской ум и умение ориентироваться? Кто знает? Но не найди он замерзающую Варьку сейчас, она, скорее всего, погибла бы. Страшно сказать, но это счастье, что в животной похоти мерзавцы не отъехали далеко от дороги…
– Господи! – рыдала душа. – Как мог ты допустить такое? Как жить теперь? Как быть?
– Прости, – шептала Варька, словно заклинание, – простите меня, простите… это я виновата… я…
Кричит поруганная и растерзанная, словно в забытье, в горе случившемся виноватой себя чувствует…
Разрывались сердца родителей. Легче самим, казалось, умереть, чем весь этот ужас пережить. Не знали, как поступить. Обратись к врачу, заяви в милицию и никогда не отмоешься – разве накинешь платок на чужой роток? Вечный позор и бесчестье до конца дней. Поползут слухи-сплетни по городу и все, как один, Варьку сперва пожалеют, а после её же и осудят. А что, не так?
У матери даже хороводом завертелись разговоры, что пошли бы, узнай народ: «Ой, жаль девчонку, но… нечего было ночами по улицам шастать, да по танцулькам бегать», «Сидела бы дома, ничего не случилось!», «Сама виновата, одевалась бы скромнее – не приманила бы…», «Построже надо было Лидии дочку воспитывать, поменьше свободы давать…», «А девка-то – всё: ПОРЧЕННАЯ… Догулялась! Кто ж теперь её – ТАКУЮ – замуж возьмёт?»
Так думала Лидия, и выла, затыкая себе рот кулаком от бессилия и понимала, что надо бы найти и наказать насильников, но не могла она дать дочери пройти через круговерть публичного позора и стыда.
– Девочка ведь совсем… – причитала, – сволочи! Какая же вас мать родила?
– Я сам разберусь, – твёрдо сказал отец, – найду и убью.
– Ой! – затихла, испугавшись мать. – А посадят тебя…
Дрожащую Варьку в ванной отмыли, ссадины и раны обработали, даже спринцовкой внутри всё, как могли, прочистили. Варька при этом, как щенок побитый, скулила… И, завернув, словно маленькую в одеяло, укачивала её мать, прижав к груди, и плакало её сердце кровавыми слезами.
Спала Варя беспокойно, постоянно всхлипывала и судорожно вздрагивала. А поутру отвез отец дочь в соседнюю область к своей матери, сочинив для всех легенду, что старушку парализовало и в этом деле требуется Варькина помощь. Заявление на академотпуск в училище отнесли, приложив какую-то липовую справку. Одним словом, скрыли не только историю, но и саму Варю от всех.
На этом и закончилась беззаботная счастливая Варькина юность. Не познала она, что такое настоящая пьянящая любовь, робкие признания, ожидания, переживания; нежные и сладкие, до головокружения, поцелуи и тайный трепет первой близости. И не узнает уже никогда. Не сбылось и не сбудется, слезами душа захлебнулась, обидой задохнулась. Неподъёмное горе в семье поселилось. Боялись, лишится Варенька рассудка, настолько она была оцепеневшей первое время, но нет – оказалось крепкой. Всеми силами прятала свои чувства, и память её, испытав глубочайший шок, на самом деле блокировала воспоминания о случившемся. Самым опасным было то, что запрятав горе глубоко, она не пережила его до конца, не выстрадала, не выплакала, не выговорила. Варя старалась жить так, словно ничего не случилось.
Бабке ни в чём не перечила и во всём помогала: что та ни попросит – сделает, а в свободное время рукодельничала. Все нитки в доме перевязала, а заканчивались – распускала и вновь плела красивыми узорами то, что находила в журналах. Но только всё время молчала: слова не скажет, бровью не поведёт, глаз не поднимет. Что воля, что неволя – всё едино. Душа, словно окаменела, заледенела вся, ни на что не отзывалась.
Первое время нехороших болезней боялись, но Бог миловал, зато наградил нежеланной беременностью.
Мать, узнав, тут же приехала: «Только аборт! Ребёнок, неизвестно от кого, с дурной наследственностью не принесёт счастье и будет вечным напоминанием».
А бабушка ни в какую: «Ты уже сделала после Варьки, и бесплодной осталась – хочешь и дочь изуродовать? Не пущу! И тебе не позволю! Ишь, надумали!»
Сердилась, а после плакала и шептала, чтобы Варенька не слышала: «А если замуж не выйдет? Пока боль утихнет, и сгладятся затрутся воспоминания – состарится успеет… да и сможет ли она теперь поверить мужчине? Ребёнок хоть отвлечёт её, к жизни вернёт».
Варьку не спрашивали, а она тем временем постоянно парилась в ванной до обморочного состояния, надеясь на выкидыш. Не хотела она рожать, она уже не любила этого ребёнка, но пока спорили, решали, аборт оказалось делать поздно.
Лидия с мужем, вновь боясь осуждения, наскоро всё распродали и переехали жить ближе к дочери. Людская молва – вещь жестокая да не долгая, но и за короткий срок люди могут не только, как говорится, все кости перемыть, но и душу в порошок перемолоть. Недобрыми словами незаживающие раны нанести, нехороший ярлык, словно клеймо, на всю жизнь повесить и в целом, по коварности или излишней глупой болтливости человеку жизнь испортить.
Зимой Варя родила мальчика. Упорно не наблюдалась и даже не стояла на учёте в женской консультации. Всё надеясь, что этого не случится, но ребёнок родился в срок вполне здоровым. И чем больше глядела юная мать на сына, тем больше его не хотела. Ничего не откликнулось в ней, кроме страшных воспоминаний. Кормила грудью и не верила, что это с ней происходит. Пожимала плечами, когда спрашивали, как назвать малыша. Бабка по святцам подглядела и нарекли нежеланного – Ванечкой.
Горько плакала Варя перед выпиской, сына домой забирать не хотела, но против воли родительской пойти не посмела.
– Не женщиной ты что ли родилась? – в сердцах высказалась как-то бабушка. – Дитя-то в чём перед тобой провинилось? Он ли в лучшем положении, нежели ты? Головой своей подумай! Не на радость в жизнь пришёл малец, а нежеланным да нелюбимым… Погляди, как испуганно смотрит вокруг, боится – чует, что не принимают, а глазёнки-то какие чудные! Вон каким хорошеньким родился, вопреки желанию твоему… да и что греха таить… и нашему… Думаешь, он это не чувствовал? Да возможно, все девять месяцев сердечко его крохотное в страхе между жизнью и смертью металось, что не в любви зачат, что ещё не родившись, отвержен… а если на свет появился, значит так тому и быть. Дети – это дар Божий, это тайна. Может, Господь, жалея, послал тебе дитятко на счастье, а ты отворачиваешься от него, отмахиваешься... Погибнет без тебя малыш, пропадёт, да и ты грехом себя большим покроешь. Вы ведь одной пуповиной с ним навеки связаны. Мальчик ещё больше жертва, чем ты, так согрейте души друг друга, наперекор напасти поднимитесь, возродите любовь. Отпусти боль, найди в себе новые силы. Понимаю, голуба моя, как тяжко тебе, не представляю даже, как сердечко твоё выдержало! Восхищаюсь силой твоей могучей, но не иди на поводу у обиды и злобы, плохие это чувства. Не черни душу, отвернувшись от бессильного. Не виноват мальчонка ни в чём, так ты хотя бы пожалей его…
И она пожалела, и постепенно оттаивало озябшее сердце, и полюбился малыш. Потихоньку притупилась боль, закрыв новыми – как показало время – радостными событиями. Ванечка рос удивительно спокойным, покладистым и улыбчивым. Светленьким родился. Мать и вся её родня были смуглыми, а мальчонка, словно одуванчик: волосёнки золотом отливают, реснички, бровки белёсые, глазки голубые. Носик ровненький, шейка длинная… смешной! В кого-то из тех иродов пошёл… Огорчало это, но приходилось мириться.
Да, именно с рождением ребёнка Варя успокоилась. Успокоилась, но не забыла, она просто научилась жить с болью, всеми силами запрятывая память в самые дальние уголки души и сердца, уступая место божественному чувству материнства.
Бывало, возвращались воспоминания и накатывала невыносимая разрушительная обида. Иногда казалось, что обидчики злорадствуя вспоминают, насмехаются над ней и в такие минуты, испытывая горькое чувство униженности, ей просто не хотелось жить. И кто знает, что могло бы случиться, если бы не Ванечка…
Но со временем такие приступы случались всё реже, ведь для душевных ран время самый лучший лекарь. Оно пластами дней покрывает боль, сглаживая остроту, но, к сожалению, не убирает её. Горе надо выговорить, принять и простить, да – именно так: только принятие и прощение дают полное успокоение, но легко сказать…
Внешне казалось, что всё благополучно, но Варя болезненно не доверяла мужчинам, всячески избегая даже лёгкого общения, не имела близких подруг и единственной радостью для неё оставался сынишка. Мать и бабушка тоже как-то держались, лишь отец не находил себе покоя. Горячая жажда мести со временем только силилась, подтачивала здоровье и он, пережив один инфаркт за другим, от третьего, в итоге, умер. Не смирился – обещал же расправиться с насильниками, да не смог их найти. Долго и тщетно просил у дочери, хоть что-нибудь вспомнить: какого цвета была машина; как выглядели; может, что говорили меж собой, но она отказывалась вспоминать, а отец надеялся, что по горячим следам быстро всех найдёт и по заслугам воздаст. Знал бы где искать и кого!
Месть – чувство коварное. Нереализованная – она токсична и разрушительна, и хотя говорят, что мстят только слабые, сильные находят в себе мужество простить, трудно представить, как можно проявить великодушие к убийцам и насильникам.
Чувство мести неподвластно времени и, как правило, состоявшись, не приносит удовлетворения, но чтобы это понять, требуется отомстить – залатать ею ту брешь, что нанесли обидчики. Только, говорят, не держится латка, не приносит она облегчение, ведь душа наполняется ещё одним грехом.
– Забрал Господь сыночка прежде меня, – причитала бабка, – но не допустил, милосердный, беззаконие совершить…»
Оставалось только надеяться, что сама Вселенная по вымышленному людьми, либо действительно по существующего закону бумеранга, разберётся со всеми и каждому воздаст по заслугам.
Шло время. Ванечка подрастал. На следующий год он уже должен был идти в школу. Варя, закончив медучилище, работала медицинской сестрой в процедурном кабинете.
В стране взорвалась разрухой, объявленная перестройка и прежде спокойная жизнь покатилась под откос. Зарплату задерживали, порой и не платили вовсе, спасали частные заказы. Бывало, что до позднего вечера Варя бегала по городу из дома в дом, делая инъекции, ставя капельницы, обрабатывая пролежни и много-много другого. Слава о ней, как о хорошем человеке и отличной медицинской сестричке уже бежала впереди неё. Иногда приходилось брать с собой Ванечку.
В этом году весна пришла рано и долго спорила с зимой, кто сильнее. Снегопады сменялись дождями, гололедица – слякотью. Ясные дни чередовались ненастными и это плохо сказывалось на здоровье пожилых людей – пациентов было, хоть отбавляй. Некоторые пользовались её услугами постоянно, как, например, Елена Сергеевна – вдова бывшего партийного работника.
Она давно похоронила сына, после – мужа и, не оправившись от горя, много болела. Жила скрытно, с головой ушла в религию, но по привычке продолжала следить за собой. Приятная была женщина. Варя с удовольствием посещала её, а Елена Сергеевна, будучи благодарной, хорошо платила и часто передавала Для Ванечки гостинцы.
– И у меня Ванечка на кладбище лежит, – говорила она тихо-тихо, и по морщинистым щекам печально скатывались слёзы. – Ты береги своего…
Она беззвучно плакала и больше ничего рассказывала, а Варя и не спрашивала. Она спешила к другим больным.
К Елене Сергеевне, чтобы не тревожить раненое сердце, сынишку никогда не брала, но сегодня пришлось. Позвонив, почувствовала некую неловкость и беспокойство, но увидев мальчика, хозяйка квартиры обрадовалась.
– Уж простите, я сегодня не одна…
– Ванечка? – перебила её Елена Сергеевна, и взгляд больных глаз оживился.
Улыбаясь, она присела на корточки и вздрогнула, отшатнувшись. – Господи, так не бывает! До чего же он похож на моего Ваню…
Варя испуганно встрепенулась.
– Идите за мной, – Елена Сергеевна поманила их рукой и повела вглубь большой квартиры, в комнату своего сына…
У окна стол, стопка учебников… На стене гитара… Тахта аккуратно застелена гобеленовым покрывалом и чёрно-белые фотографии в рамках, и без, много фотографий… И с той, что в центре, перевязанной чёрной лентой, на неё смотрел тот… который был первым… что, красиво улыбаясь, открыл ей дверцу своего автомобиля… что хрипло прошептал, раздевая её: «Да, не ломайся… не хочешь по-хорошему, будет по-плохому… запомни, дура, мужчинам не отказывают…»
Подкосились ноги, удушьем сжало горло, подбитой птицей рванулась, было, схватить Ванечку чтобы бежать, сломя голову, из этого ужасного дома, но не хватило сил даже сдвинуться с места…
– Так не бывает, – причитала Елена Сергеевна, продолжая показывать фотографии, – смотрите, одно лицо…
– Этого просто не может быть! – вторила ей про себя Варя. – Господи, зачем!!!
– Вы знали моего Ванечку? Да? Сознайтесь! Его любили девушки, он был очень красив! Ну, скажите, знали? У вас же нет мужа… я это точно знаю… Скажите… мне… правду…
Она судорожно хватала Варю за руки, заглядывала ей глаза. Взгляд обезумел, лихорадочным румянцем покрылись щёки.
–
Это – чудо! Это – Господь. Он услышал мои молитвы… Это мой внук? Ну признайтесь!!! Ванечкой назвали… в память?
Она села на кровать сына и заплакала. Открыла альбом: «Видите, как похожи… перепутать можно… Это Ванин сын… я уверена! Ну, скажите, скажите мне правду!»
– Нет, – откашливаясь, хриплым голосом прошептала Варя. – Все дети похожи друг на друга. Простите, но мне надо работать… Идёмте, я поставлю вам капельницу».
Взгляд опухших глаз безжизненно потух, и Елена Сергеевна, обессиленная, послушно легла.
Не спуская зачарованного взора от Ванечки, она рассказывала о сыне. Был красив, умён… «Такой добрый мальчик… Конечно, мы испортили его, а как иначе – я пятнадцать лет не могла забеременеть. Избаловали… Отец ему машину подарил… Вот он с друзьями, – она показала глазами на стену, – это последний снимок, вечером того же дня они все погибли…»
Варя взглянула и дрожь в очередной раз пробежала по телу. Три насильника – молодые крепкие и действительно красивые парни, в модных дорогих одеждах, стояли вальяжно облокотивших о белые жигули.
«Белые? – удивилась она про себя. – И правда, белые… Почему же они мне помнились тёмными? Вот поэтому папа и не нашёл никого…»
Не догадывалась она, что это память, защищаясь, покрыла чёрной пеленой те страшные события.
Да и искал отец только в своей области – там, где всё случилось, совсем не подумав, что развлекаться пресыщенные сынки приехали из соседней.
Сколько лет он жил стремлением отомстить, не зная, что судьба давно уже расквиталась с мерзавцами. Они погибли как раз тогда, когда он, плача от горя, бережно нёс растерзанную Варю на руках из леса…
А Елена Сергеевна говорила, говорила… «Ехали пьяные… и с моста в реку… Зачем машину ему покупали… зачем?»
– Непостижимы судьбы Его и не исследованы пути Его!* – прошептала Варя, часто слышимое от бабушки и подумала: – Разве возможно простому человеку осознать и понять всю глубину сплетения человеческих жизней?
– Бедственно любопытствовать о глубине судеб Божиих, ибо любопытствующие плывут в корабле гордости!** – громко ответила ей Елена Сергеевна, немного успокоившись. – Вы, я услышала, тоже святоотеческие книги читаете? Может, и в Бога верите?
– Стараюсь… становится легче…
– Бедная девочка! В твоих глазах я давно увидела скорбь. Тоже, поди, много горя хлебнула – отпусти, легче станет. Надо верить. А я, глупая, не верила. Даже насмехалась. Если бы не моя свекровь, Ванечка так и погиб бы не крещёным... Вот горе-то было! … Ты помолись о моём сыночке. Хочешь, фотографию дам… Будешь своих поминать и о моём подумай… Иван… Всё теплее ему там станет… Помянешь?
Помянешь… помянешь… – ударяясь о стены, слова длинным эхом заметались по комнате.
– Это невозможно! – обессиленно подумала, вскинув испуганный взгляд на Елену Сергеевну. Быстро замотала головой в разные стороны.
Неожиданно узнав в любимой пациентке мать насильника, Варя в первые мгновения испытала жуткий страх и невольное отвращение к ней, но когда набралась смелости и взглянула в перекошенное от боли лицо, когда встретилась с измученным взглядом немного оживших от встречи с Ванечкой, глаз, от сострадания закололо, защемило в сердце и заплакала навзрыд душа. Возможно ли такое? Что это? Глупость или милость? Великодушное забвение, всепрощение?
Как же трудно было Варе сейчас! Она смотрела на эту несчастную женщину и испытывала океан бушующих в душе противоречивых чувств, приносящих адские страдания: казалось бы, её следовало презирать и ненавидеть, и злоба моментами прожигала душу насквозь, но тогда Варя вздрагивала, как от удара током. Ей казалось, что правильнее – ненавидеть, а она… жалела. К своей боли присоединилась чужая и, заглушая друг друга, общие страдания, словно растворяясь, порождали… прощение. Они обе жертвы одного и того же человека… только по разные стороны: одна безумно любит, а другая с такой же силой ненавидит…
– Помяну… – ответила, неожиданно для себя, несмело, неуверенно. – Помяну…
Всю дорогу домой Варя едва сдерживала слёзы. Не было сил идти и хотелось лечь прямо посередине улицы на землю, разрыдаться в голос, душераздирающе завыть и бить от бессилия кулаками по асфальту, кричать до тех самых пор, пока боль полностью не отпустит её. Эта неожиданная встреча с матерью того, кто зверски снасильничав, подарил ей сына – сына, которого она, вопреки всему, по-настоящему по-матерински полюбила и не раздумывая, ради него на смерть бы пошла, перевернула всю её жизнь. Перевернула вмиг, распахивая наглухо застёгнутую душу и отпуская пленённые на долгие годы в ней боль, страхи, обиды, разочарования и чувство вины – она не прощала саму себя за то, что добровольно села тем злополучным вечером в автомобиль, улыбалась, кокетничала…
Слишком много задето чувств. И сейчас на волю рвались слёзы очищения и прощения, впуская в её жизнь новые силы.
Она шла, крепко держа сына за руку и невероятным казалось, что в тот же вечер её обидчики погибли, в тот же самый вечер…
Рок, судьба, провидение, месть Вселенной, либо просто случай, кто знает? И стенала душа за преждевременно ушедшего отца, и тяжело было думать о Елене Сергеевне... Но чем больше она жалела её, тем легче и теплее становилось на сердце, ведь счастливо оно только тогда, когда в нём живёт любовь.
Упали на землю последние дождинки, выглянул из-за туч яркий диск заходящего солнца, заблестели, засверкали хрустальным блеском капли воды и покрыла небосвод, переливаясь многоцветьем, радуга. Весна!
Ванечка восхищенно глядел в небо и ему хотелось крикнуть маме: «Смотри, радуга!», но своим детским умишком он понимал, что произошло что-то важное, и малыш продолжал идти молча. Он с интересом озирался по сторонам и временами бросал на мать пытливые взгляды. Ему не терпелось побежать, чтобы успеть пройти через весёлые радужные ворота, но Ванечка решил не тревожить маму. Он подождёт, потому что верит и знает, впереди у них будет ещё много-много полноцветных ярких радуг.
* «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (Рим.11:33).
** «Бедственно любопытствовать о глубине судеб Божиих, ибо любопытствующие плывут в корабле гордости». (Пр. Иоанн Лествичник).
12.08.2022