История квашеных помидоров начинается ранней весной, когда ваша старая и как будто уже никуда "неугодная” прабабка, вместо того чтобы часами звать к себе смерть или наоборот просить бога продлить ей век, вдруг достает из-под кровати узелки и котомки, газетные пакеты, порванные целлофановые пакетики, а порой и куски из чистого небеленого полотна. Ваша прабабка раскладывает все то на коленях, садится у окна и долго шевелит, перетряхивает узелки, перебирает:
- Вот, пожалуй, эти, прошлогодние, сливки... или нет... это, видимо, те, шо Манька привезла из песчаного...
Ваша бабушка, собственно, дедушкина женщина, – не забудьте же, что она бабушка любимая только вам, а кому-то как раз противная. Ленивая и бранная невестка каждый раз пытается сорвать священное таинство подготовки семян. Она достает из своей пропахшей хлебом сумки магазинные пакетики с семенами и тычет их прабабке в глаза:
– Вот, нате, смотрите! Хорошие! Сортовые! А в ваших узлах – там черти водятся! Я вот их выброшу!
Ваша прабабка недоуменно пожимает плечами, бросает на "эту манию" пренебрежительный взгляд и цедит сквозь зубы:
– Ольгоооо... ош не лез...
Заканчивается все каждый раз одним и тем же – невестка надевает новую сиреневую кофту на четырех пуговицах и убегает в свою квартиру трехкомнатную, с ванной и телевизором, в котором на выбор – звук или изображение. На прощание она обещает, что здесь больше ноги ее не будет, клянется, что в этом году ничего не будет сажать вообще, что ее пенсии вполне хватит на мешок картошки и три луковицы на всю зиму, констатирует, что в этом доме никогда ничего путного не будет, потому что она проклята богом и людьми. А вот прекрасное сортовые семена за сорок рублей за пакетик она с собой возьмет!
- Шоб тебя за пупа взяло, - привычно посылает ей вслед ваша прабабка и продолжает свой бдительный труд...
На дворе хлопает калитка, сердито пыхтит зеленая соседская девятка, лежит наметенная, но еще не сожженная прошлогодняя листва, и уже пробивается с веток новая. Тополя на берегу стоят в воде по колено, наступает вечер, уже цветут вечные болотные ирисы. Вам хочется гулять, хочется дышать дымом, хочется копаться, а ваш дед смотрит телевизор, сотрясается от смеха, гладит кота, надевает и снимает очки...
Уже ночью вы застанете семена в блюдцах, надбитых мисочках и дырявых кастрюльках – замоченные в воде. Будут биться петельки в окно, вы будете есть яичницу с салом и привычно удивляться – как из такой чертовщины может вырасти что-то путное. Но вы ни мгновения не сомневались в своей прабабке.
Через неделю или полторы утром выйдете на улицу и увидите, что прабабка ваша на грядке. И то не сама. А вдвоем с невесткой. Ставят тычки, тяпкой делают бороздки, вбрасывают туда толстые набухающие семечки. Никакой рассады - сразу в живую землю.
Увидев вас, расцветает на пол поля и окликает:
– Ии-гооо-реек! А иди сюда, мой сладенький мармеладик!
Вы чего-то как будто стесняетесь, но идете на ватных ногах и целуете свою бабушку в красные распашистые щеки, втайне лезете к ней в карман в поисках какой-то конфеты и находите чаще всего мятную.
Ваша прабабка пережила невестку лет на семь. Саркома. Весной бабушка начала немного задыхаться, в конце лета уже не могла донести от колодца полведра воды, всю осень пролежала в больнице, а в середине декабря умерла.
Вам никогда не забыть, как мать, уже тогда, когда все было ясно и понятно, послала вас паковать бабушкины вещи в ее городской квартире. Читателям будет не очень интересно знать, как долго вы сидели среди комнаты, не зная, что куда положить и зачем. Просто на ваших глазах самые важные и дорогие в жизни предметы превращались в хлам, становились невидимой пылью. Вы вдыхали эту пыль от ее старых лент, от ее вишневых и зеленых платьев, от простыней, надбитого фарфора, несметных статуэток. Вы складывали ее прежние вещи в картонные ящики, заклеивали их скотчем и курили. Запах дыма смешивался с запахом пыли, с запахом рассыпанных пряностей, столетних духов, индийского мыла и вишневых наливок. Вещи иногда шевелились и стонали – то ли от тесноты, то ли от чего-то другого. Вещи уже тогда знали, что их раздадут соседям, а остальное вынесут на помойку. Они знали, а вы еще не совсем.
Для вас эта квартира с вечно пустым холодильником, засохшим кактусом на подоконнике и чайным грибом в банке была когда-то спасением от отчима, скандалов, истерик и всего вечного дурдома родного дома.
Когда вы сложили все вещи и вдохнули всю пыль, когда сели на пол и закурили уже в последний раз, вдруг потемнело в глазах. Где-то рядом уже стояла суровая зимняя ночь, но шторы были не сняты. Тогда вы сняли все шторы – и квартира стала еще страшнее, еще необычнее, пустой насквозь. Как вы оттуда шли, слыша, что она вам вздыхает вслед и зовет обратно, пока не хочется вспоминать.
Потом в той квартире сделали евроремонт, сменили обои, мебель, и ничто больше, совсем ничто больше не напоминает там о бабушке. Зато в деревне, перед боковыми окнами до сих пор растет три куста пионов. Двадцать зим на них дышали, а они до сих пор есть – белая, розовая, и совсем красная. Приедешь, сядешь перед ней на корточки, и невольно поцелуешь в разгоряченную щеку...
...За месяц ваши бабы уже полют грядку, ругаются, что ни неделя, то и вздымается сиреневая кофта и чихают соседские жигули, а помидорам то безразлично – растут. Совсем скоро там появляются и маленькие зеленые помидорчики, потом их становится больше и больше, и даже так много, что они валяют наземь стебель. Тогда ваш дед состругивает тычок, а прабабка нарезает веревочку, и они подвязывают опавшие стебли.
Вы купаетесь, едите клубнику и ранние огурцы, делаете вред, пробиваете ногу гвоздем, впервые целуетесь, впервые пробуете самогонку и, к большому сожалению, не можете так уж достоверно рассказать, как именно растет помидор. Его жизнь проходит параллельно вашему, а параллельные линии, как известно, никогда не пересекаются.
Уже сейчас, когда прошло много лет, вы можете о чем-то вспоминать и о чем – то сожалеть, бессильно сердиться на себя, что мало помогали своей прабабке, что мало просто были с ней рядом, хоть и было вашим самым большим детским страхом представить, что она когда-то умрет.
Умерла она летом. Перед тем две недели лежала, не вставая, не пила и не ела. Даже вареной колбасы и школьных конфет. Вам тогда было уже двадцать четыре, а ей-девяносто четыре. Она пережила всех братьев и сестер, трех дедовых жен и даже одного внука. Когда вы наклонялись в последний раз ее поцеловать, перед тем как гроб должны были уже заколачивать, вам отчего-то нестерпимо захотелось хорошо запомнить этот миг. И потому вы припали к ее лбу, пожалуй, слишком надолго, потому что сзади уже начали дергать за рукав и спрашивать:
- Тебе не плохо?
Плохо вам стало позже, под осень, когда дед начал сносить к дому желтоватые, зеленоватые и совсем красные помидоры, когда дед по привычке складывал их на подоконник, чтобы доходили до спелости. И лежали они там и месяц, и два, и три. Покрывались плесенью, мхом, просто гнили, коричневая уха стекала по стенам на пол. И не было на то никакого совета. И вы собирали их с окон, и выносили на помойку. Пожалуй, лишь тогда вы на самом деле поняли, что прабабка ваша умерла, что она на том свете и что тот мир – это так неизмеримо далеко, что не достать даже не сделанной работой.
А между тем находили бочку – в погребе, или на чердаке. Выкатывали на улицу и много раз мыли, с крапивой, но без мыла – боже упаси. Тогда обдавали их кипятком, тогда заливали водой и оставляли так на несколько дней – набухнуть. И уж потом носили в ведрах помидоры, мыли-перемывали, таскали сероватую соль из мешка, ладили рассол. В рассол щедро вбрасывали зонтики укропа, вишневых, смородиновых и дубовых листьев, а еще хрена – листьев и корешков. Высыпали туда помидоры из ведер, сверху накрывали двумя дубовыми дощечками еще и прижимали камнем.
Уже на следующий день с самого утра вы ныряли в погреб и доставали из кадки помидоры. Прабабка смеялась и ругала:
- Да куда... еще не просолились.
Вы брали в руки тугой помидор, пробовали и разочарованно вздыхали. Для разочарования и грусти у вас было много поводов – лето заканчивалось.
А потом наступало проклятое первое сентября, и вас железными когтями вытаскивала из рая семья и школа. Поведение два, дневник, ремешок, бесконечные нотации – вкус и запах страха. Жизнь - от субботы до субботы. Пережидание. Укрывательство. Вы жили так съёжено, что почти не занимали места в мире. Вас было мало.
Зато же в субботу вы вырастали. В субботу после последнего урока, не дожидаясь никакого дурацкого автобуса, вы пешком шли в деревню. Четыре километра счастья.
А в деревне была осень. Ранняя-ранняя. На удочку в это время хорошо клевали красноперки. Бабушка их жарила вечером – они так радостно и весело шкварчали, так умопомрачительно пахли, будто и мечтали всю жизнь, чтобы вы их поймали, чтобы ваша прабабушка их обчистила, обстряпала, выкачала в отрубях и зажарила в ароматном масле, когда солнце уже садится, когда дым от тумана стелется низко...
- Ба! А помидоры же!!! - кричите вы так громко, вдруг вспомнив о них, что прабабка шарахается.
- Пусть Господь милует, заступа и отводит... да пусть завтра... там в погребе, пожалуй, и свету нету... пусть завтра дедушка вытащит.
Какое там! Вы опрометью бросаетесь в погреб, открываете ляду и ныряете в глубину и прохладу. Свекла и картофель, немного моркови. Кастрюля с капустой, здоровенные пятилитровые банки с огурцами и... помидооооооооры!!!... Вот они! Бросаете в сторону просоленный серый камень, аккуратно вытаскиваете доски и накладываете огромную алюминиевую миску доверху. Еще немного любуетесь мутным рассолом, вдыхаете прокисший и прогорклый дух зелени и плодов. Вылезаете с миской наверх и в конце вносите их в дом.
И когда вы берете в руки первый за осень помидор, вы даже не решаетесь его сразу есть – любуетесь. Сквозь тонюсенькую кожуру при свете лампочки вы видите, как бродит там сок и сияют маленькие семечки. Есть надо очень осторожно, потому что как только откусишь, как оттуда просто таки брызнет рассол. Вкус детства и счастья – кислый, сброженный, невероятно свежий и прохладный. Съев один, берете и второй, и третий, уже не в силах остановиться. Вместе со шкуркой и хвостиком. До самозабвения. Не помня о рыбе, о бабе и о субботе. Потому что это не еда-то алкоголь. То какая-то нирвана, пропасть, в которой приятно тонут ваши детские трагедии, ваша недетская нервность и ужас.
Опустевшая миска утром напоминает вашу опустевшую душу. Потому что это воскресенье. Худший день недели. Надо возвращаться домой. Школа. Вас немного знобит.
Четыре километра горя.
Вы так давно забыли этот вкус. Жизнь приучила к другим вкусам. Теперь вы любите крепкий черный кофе без сахара, а года два назад попробовали каперсы – это маринованные почки какого-то дерева и они вам очень пришлись по вкусу. Правда, вы до сих пор не научились пить городское молоко из пакетов, но тут уж что поделаешь... вряд ли когда-то и научитесь...
Но на днях, возвращаясь с работы, в очках с оправой, которая стоит где-то четыре пенсии вашей покойной прабабушки, после надоевшего маркетинга и рекламы, вы встретили их в одном маленьком магазинчике. Их, их - квашеные помидоры. Вы на них смотрели с сарказмом, не верили им, потому что в такое верить нельзя и не надо.
Стоили они сто пяддесят за кило. Вы не были мелочными и купили два килограмма. Принесли в целлофановых пакетиках, довольно равнодушно высыпали в тарелку, получили один и по привычке поднесли к глазам – под тончайшей кожицей бродил рассол и светились семечки. Вы решились и попробовали.
Спохватились уже в сумерках, перед пустой миской с темно-зеленым листочком. В голове было пусто. Глаза чего-то пекли и чесались. То вы натерли их солеными руками...