Во сне такой ясности не бывает. Я стою у подоконника, листаю подшивку недельной давности. Солнечные лучи щедро льются через незашторенное окно, и газетные листы медвяно светятся. И настроение своё хорошо помню: устало-добродушное.
Вот, и заходишь ты. Я, и не глядя, знаю, что это ты. Приближаешься тёмным пятном, в поле зрения попадает край чёрной куртки – ты локтем опёрся о подоконник. Куртка масляно-чёрная, и разогретый воздух доносит знакомый запах табака и бензина. Ты поднимаешь газету, что выпала из подшивки и произносишь, как бы мимоходом:
- Лёха звонил. Мать в тяжёлом состоянии, в больнице.
Лёха…. Есть у тебя такой друг, в дальнем селе. Значит, мать привёз в больницу.
- Денег не просил занять? – осведомляюсь я.
Ты озадаченно молчишь и снова, с нажимом, повторяешь первую фразу. Теперь я – в недоумении. Что-то не поняла?
- Какой Лёха? - догадываюсь уточнить.
- Ну, брат твой.
У меня перехватывает дыхание. Алёшка! Мама?! Где?!
Ты называешь посёлок, километров двести отсюда. Конечно, едем! Сегодня же!
Начальница смотрит недоуменно. Войти вот так, без предварительного поскребывния в дверь и пошаркивания – из ряда вон.
- Езжай, - говорит она веско, словно ставит печать под документом, - деньги на дорогу возьми в бухгалтерии.
Бухгалтерша таращит глаза.
- Ничего страшного, - успокаиваю я, хотя сама себе не верю и, против воли, что-то потихоньку воет внутри.
Дома торопливо собираю дорожную сумку. Это так не похоже на наши обстоятельные сборы в город, с неизменным ребячьим «Купи…», что дети заражаются общим взвинчено-оживлённым настроением и носятся по всему дому.
- Никаких спичек, никаких. Газ не зажигайте. Чайник подогреете на плитке, и выключить, выключить не забудьте… Тебе, Андрей, как старшему говорю.
Оставить пятиклассника и третьеклассника до позднего вечера дома одних – поступок взрывоопасный, но делать нечего. Уже на бегу кричу соседке через забор, чтобы присмотрела за нашей гвардией…. Ну, с Богом…