Андрей Николаевич, прикурив от настольной зажигалки Zippo, застучал по клавиатуре " ... и кажется, что автор романа, подменив любовь пошлой, грубой, примитивной страстью, делает огромную ошибку. Любовь, как понимаем её, мы, русские - это всегда ... - Андрей Николаевич задумался, - всегда сострадание, всегда отказ от себя во имя единственного человека, это любовь-подвиг. У русских всегда, подчеркиваю и настаиваю - любовь, которая идет через знак равенства к семье. Любовь-страсть, любовь-порок, любовь-влечение, ах нет, это не по-русски!
- Андрей Николаевич! К ужину! - голос жены пробился с первого этажа, колыхнул шторы, спугнул замершего на сосне дятла и смешался с дробью шагов, звоном посуды, кашлем входной двери.
- Мамочка, - Андрей Николаевич поцеловал супругу в серебряную капельку сережки, - для нас, русских, семья - это святое!
Невесть каким чудом сохранившийся колесный пароход "Аргунь" пускал в застиранное, выцветшее небо дым, гудел утробно, а капитан, в белом кителе и фуражке с кокардой стоял в рубке и картинно смотрел в бинокль. Андрей Николаевич, совершавший круиз скорее для вдохновения, чем для отдыха, тосковал, пытался читать в кают-компании, выходил на палубу, пытаясь понять, как можно наслаждаться брызгами холодной воды, трогал зачем-то брезент, скрывающий шлюпки, и как-то даже спустился в машинное отделение, где сразу оглох от шума и мата. Вечерами на задней палубе мялись неловкие пары под громкую музыку, кто-то целовался, сидя на сложенных в бухты канатах, кто-то пел непременного "Стеньку Разина" - все было пошло, всюду был узаконенный отпуском разврат и бездуховность. Глаз не выхватывал из толпы отдыхающих ни одного умного или значительного лица, а терпеть предстояло еще четыре дня. Как-то, мучась от бессонницы, Андрей Николаевич вышел на палубу, закурил, и скорее ощутил, чем услышал, чье-то присутствие на палубе 2 класса. Перегнувшись через перила так, что сетчатое ограждение отпечаталось на парусиновых брюках, он увидел молодую женщину, стоявшую у фальшборта. Она плакала совершенно беззвучно, и все обнимала себя за плечи, будто жалея. Повинуясь порыву, он сбежал по лесенке вниз, и, не понимая, зачем - протянул ей платок. Она поблагодарила его молча, просто помотав головой и продолжила плакать. Она была молода, и густые каштановые волосы, собранные в пучок, меняли её, делая настолько несовременной, что жест, которым Андрей Николаевич полуобнял её за плечи, был совершенно естествен. Ночь, далекие огоньки на берегу, огоньки бакенов, шлепанье воды с колесных лопастей, прохлада, которая предваряет вход парохода в шлюз, мрачные зеленые космы водорослей - все настраивало на совершенно иной, романтический лад. Вдруг в воздухе ясно стала ощутима та особая свобода, которая делает даже женатого мужчину героем, способным на безумие. Андрей Николаевич и не заметил, что давно уже не просто обнимает, а стискивает женщину в объятиях, и вдыхает тот особый запах - каким пахнет загорелая молодая кожа, и что на палубе давно уже нет никого. Он не заметил, что, поддерживая незнакомку под локоть, ведет ее к своей каюте класса люкс, сделанной с той романтической искренностью, которая просто недостижима в наш циничный век. И вот уже, в душной темноте каюты, находится теплое вино и они пьют его из горлышка, и он тихо смеется, и пытается расстегнуть такую несовременную застежку ее платья, состоящую из крохотных, обтянутых тканью пуговок, и вот он вынимает шпильки из ее прически, недоумевая, откуда сейчас - шпильки, и постепенно тьма светлеет и становится видна прямая спина и её высоко поднятые руки, и этот защитный жест приводит его в совершеннейшее исступление, и он целует её запястье, ощущая губами тонкую полоску шрама. Потом падает бутылка вина, и пароход толкает в покрышки, навешанные на дебаркадере, и слышно, как летит канат с криком "чалься" и кто-то принимающий вяжет канат на кнехты, и слышны ночные голоса чужой пристани ... Утро наступит в полдень и он проснется - один, и тут же сядет на разоренной постели и поднесет к лицу простыню, сохранившую ее запах, а потом наспех оденется и пойдет, ускоряя шаг, по пароходным лесенкам, заглядывая в каюты, поворачивая к себе чужие спины, и будет искать её - в кают компании, в ресторане, даже в капитанской рубке и только спросив помощника капитана, поймет, что еще утром "Аргунь" швартовалась в крошечном городке с названием затейливым, как славянская вязь, и да, там вышла пассажирка в в бежевом, да, молодая, да высокая, да каштановые волосы, и он вернется в каюту и пролежит там до того дня, когда пароход придет в Астрахань, и будет только пить теплое вино и курить, стараясь даже в самых затаенных, тщательно выметенных уголках памяти сохранить ниточку этого шрама, пресные слёзы в ложбинке шеи и вкус кислого и теплого вина на губах чужой женщины ...