Много раз уже было замечено: если вдруг начинаешь жить легко, все у тебя получается, за что ни возьмешься, – жди испытаний, а, может быть, и беды. Этот жизненный закон она открыла сама, анализируя свои многочисленные взлеты и падения, времена спокойные и тяжелые, и называла его «законом равновесия», хотя, кажется, для него больше подходил бы образ качелей: взлетаешь вверх – захватывает радостью дух, падаешь вниз – холодок под ложечкой. Нет, наверное, все-таки «равновесия», ибо надеялась, что каждому дается шанс: если покачнулся - выпрямись, если упал – соберись с силами и поднимись. И всё можно преодолеть, кроме смерти, как говорил герой Василия Шукшина в ее любимом фильме «У озера».
Тогда тоже, казалось, ничто не предвещало беды. Пробежали, как один день, две недели отпуска у моря. Бодрая, загорелая, помолодевшая она возвратилась на работу и начала разгребать то, что накопилось за ее отсутствие. Снова потянулись интересные насыщенные будни – работу свою она любила.
Показаться врачу пошла просто так, потому что привыкла следить за своим здоровьем. Это тоже входило в ее понимание закона равновесия: болезнь лучше предотвратить, чем лечить, а заболел – значит, надо сделать все, что в твоих силах, чтобы поправиться. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
Через несколько дней врач сама позвонила ей и прямо, без экивоков, сказала, что взятый у нее анализ показал онкологию. Звонок застал ее по дороге на объект. Она выслушала страшные слова, пообещала прийти завтра и на ватных ногах возвратилась в свой кабинет. Страшно заболела голова. Мысль пульсировала только одна: это конец! Потом, вспоминая свою первую реакцию, она удивлялась, что начала думать о себе в третьем лице, глядя как бы со стороны: «Неужели эта женщина, полная сил и энергии, должна скоро умереть? Сейчас у нее дрожат руки, она пытается читать бумаги, но ничего не понимает… Эта женщина… А не я?» Пронзительная жалость к себе охватила ее всю. Слезы полились неостановимо – как в детстве от большой обиды. Последний раз она плакала так, когда узнала о диагнозе матери.
С работы ушла, никого не предупредив, потому что было уже все равно, и пошла домой пешком. На улице плакать неприлично. Шла долго, медленно. Кажется, был дождь. Болела не только голова, но и где-то в груди. Позвонила детям. Они, конечно, стали утешать, говорить про возможную ошибку, что всякое, мол, бывает. «Да-да, - отвечала она. – Я и сама отказываюсь пока верить, я ведь прекрасно себя чувствую…» Запнулась на этом слове: «Вернее, чувствовала до сегодняшнего дня. А сейчас уже и сама не знаю: все болит…» И стало жалко детей, особенно – младшую, которой было всего 12 лет. Не успела ее вырастить… Что с ней будет? Вспомнилась одноклассница Лариска, у которой мать умерла, когда они учились в 4 классе. Тогда она была на похоронах, и жалела Лариску, тихо, без слез, сидевшую у гроба.
Дома сил хватило ровно на то, чтобы рассказать о случившемся мужу. Смотреть ему в глаза не могла. Легла лицом к стене и забылась тяжелым сном.
На следующий день на работу не пошла - чего уж теперь? Пошла к врачу. Та говорила четко, даже профессионально-безжалостно: «Во-первых, не паниковать. Во-вторых, продолжить обследование. В-третьих, даже при самых неблагоприятных обстоятельствах – лечиться! Собраться с духом и продолжать работать, заниматься домом и детьми, в общем, жить дальше». Она слушала и соглашалась, умом понимая, что, конечно, нужно не сдаваться и действовать. И снова ловила себя на мысли, что думает о себе как о постороннем человеке, которого (а не её!) постигла беда. Наверное, это была защитная реакция психики, не позволявшей сознанию провалиться в беспросветный ужас.
Потом пришло какое-то вялое безразличие. Она механически выполняла домашние дела, а все остальное время лежала и тупо смотрела в стену. Не могла ни плакать, ни молиться. На работу не ходила, кажется, неделю и дальше бы не пошла. Но вдруг позвонила пожилая коллега, годящаяся ей в матери, и как мать пожалела простыми словами, неожиданно тронувшими душу. И опять были слезы и жалость к себе, но уже без пронзительного отчаяния первых дней, а со слабой надеждой.
Обследование растянулось почти на месяц. В первые дни она не находила себе места, потом напряженное состояние притупилось: наверное, не может человек жить долгое время, натянутый, как струна. И одновременно как бы обострилось восприятие жизни – и ее собственной, и вокруг нее. Она стала тихо радоваться наступающему дню – именно потому, что он новый, продолжающий ее жизнь. Радовалась всему, что видела на улице: траве, деревьям, бродячим собакам, дождю... Радовалась своим домашним: хотелось согреть их теплом и вниманием напоследок. Напоследок? И снова гнала от себя эту мысль, и робко надеялась – именно робко, потому что просить у Бога себе жизни настойчиво и смело не могла.
…Хмурый осенний день принес добрую весть: диагноз, слава Богу, не подтвердился. Казалось бы, всё снова пришло в равновесие: можно выдохнуть и спокойно жить дальше. Только вот, как тяжелый груз, повис за плечами печальный опыт этих дней, которые она прожила в ожидании своего скорого ухода.