Утренняя меланхолия затянулась протяжным вздохом недавнего студента медицинского. Щеки его были румяны от жара, ужасающе контрастировали с общей болезненной бледностью. Он то и дело тянулся ко лбу, проверяя температуру, старательно рассуждая: “какая же болезнь меня могла поразить?”. Первым он сразу же был готов приписать себе грипп, но ни кашля, ни насморка не было. Общая слабость, боль в мышцах, парализующая головная боль и паршивое настроение. Переживать такое состояние в одиночестве он просто не мог, но разве он смел бы заразить кого-либо еще?
В дверь его комнату тут же постучали, ведь было уже утро, ему скоро на работу, а его прелестная коллега — юная медсестра — не могла позволить этому дураку, вчера напившемуся, как свинья, позорно от того опоздать. В руках у ней уже был поднос для опохмелья своего друга.
— Ефремий Петрович! А ну отворяйте, — тот, заслышав смутно знакомый голос, прижался влажной спиной и не менее влажной рубахой к стене.
— Нет, Танечка, я смертельно болен!
— Да от похмелья еще никто не умирал, Ефремий Петрович, имейте совесть. Ни то я сама открою! — так она и поступила, вваливаясь, как неуклюжий медведь в пропахшее спиртом обиталище. Подставив поднос на тумбу, презрительно она глянула на лицо мужчины, с черными глазками, как две блошки на шее кошки. Окно отворила перелезя через стопку бумаг и конспектов оставшихся со времен учебы.
— Ну и чем Вы таким больны?
— Я не хотел бы этого говорить, — какой же позор, он весь краснеет, счастие, что уснул одетым — Боюсь, что я подхватил французскую болезнь.
— Сифилис что ль? Из чего Вы это взяли? — надменна она была, строга. Давай рассол под нос господину подставлять, насильно чуть ли в рот не заливая, тут же мешая микстуру от головной боли.
— А с тогой то, — голос звучал истерически, тонко, как скрипка, он пытался увернуться от лекарств всех — С тогой то, что все симптомы первые есть. Слабость общая, температура, головная боль, тошнота.
— Ну все, как при похмелье.
— Я вчера... на прошлой недели с блудной девкой переспал, Таня!
— Ой, да бросьте. Желтый билет, он на что был придуман? Ну шанс есть, конечно, но это Вы тогда, как врач, должны были заметить. Или Вы и на прошлой недели были вдрезг?
— Да нет, Таня! Нет, я точно уверен.
— Вам сегодня на работу, Ефремий Петрович. На работу. Что потом делать будете? Сами пойдете в блудницы? Так коль правда сифилис не примут!
— Да нет у меня работы сегодня, Таня. Отгул я брал! У меня брат умер, съездить надо.
— И Вы по этому случаю, конечно же, напились. Ефремий Петрович, ну как так можно!
Ефремий Петрович все таки принимает помощь. Ему давай и рубашку новую, и ботиночки Танечка по-доброте душевной подавать, а он все еще продолжает страшный монолог.
— Ну не бывает же так? Ну у меня холодный пот, Таня! Руки дрожат. Я же на следующий день…
— Вы ипохондрик, Ефремий Петрович, самый настоящий! В прошлом месяце Вы вообще у нас подхватили свинную оспу. С теми же, кстати, симптомами.
— Вы думаете это все таки она?
— Я думаю, что Вам, надо бросать пить, а Вашим родственникам умирать, — она сгоняет с постели суровым сильным жестом, будучи много крупнее, нежели худощавый интерн — А теперь покиньте помещение! Проветрить надо.
И никакой, Ефремий Петрович, не ипохондрик. И не алкоголик. И даже не солдат. Так какой у него сифилис? Значит все таки оспа.