5
Лукерья долго не приходила в себя. Напуганную Вареньку Яков спешно отвез в город. Василина заперлась во флигеле и никого не впускала к себе. Аленка с Гордеем не отходили от Лукерьи ни на шаг, ожидая того момента, когда она откроет глаза. Но даже тогда, когда Лукерья застонала и попросила воды, сознание полностью не вернулось к ней.
—Кажись, тронулась умом. И принес же черт эту девицу! Как радовался я, старый дурак, какие прожекты строил, — приговаривал Гордей, поглаживая Лукерью по руке.
—Дедушка Гордей, — жалобно пищала Аленка, — что если бабушка не придет в себя?
—Дохтура бы надо. Пойду к Митрию Федоровичу, пусть зовут дохтура. Вот беда-то какая…
Причитая, Гордей удалился. В этот момент Лукерья открыла глаза и схватила Аленку за плечо.
—Где твой отец? Поди скажи ему, что за ним гонятся волки.
—Бабушка, милая, какие волки? И где тятька – я не знаю! — взмолилась Аленка.
—Волки, волки, они всю ночь на кладбище выли, я слышала, я знаю, — безумно лепетала Лукерья, продолжая сжимать худенькое плечо своей внучки.
Спас Аленку вернувшийся Гордей.
—Потерпи, Лукерья, за дохтуром уже послали.
—Дедушка Гордей, она о каких- то волках толкует, — не сдерживая слез, громко хлюпала носом Аленка.
—Какие волки, детонька, видишь, бабушка не в себе. — Гордей погладил Аленку по голове, полой широкой рубахи вытер ей слезы. — Успокойся, милая, дохтур Назаров ей поможет.
Назаров прибыл не скоро. Был более срочный и тяжелый больной. К приходу врача Лукерья немного пришла в себя. И все же разум ее мутился. Все время она твердила о каких-то волках, о беглом зяте, как о живой говорила об умершей дочери своей, матери Аленки. Наконец, доктор появился. Осмотрел больную, пощупал пульс, задал несколько вопросов. Попросил удалиться Аленку.
—Ну-с, что сказать? Данное недомогание – следствие сильного душевного волнения. Прогноз следующий. Возможны кратковременные провалы памяти, бред преследования. Немного облегчить ее состояние помогут пиявки на голову. Прояснение сознания вероятно, но приступы безумия могут повторяться. Более ничего сказать пока не могу.
—И на том спасибо, Викентий Харламович, — произнес Гордей, смущенно протягивая доктору мятые деньги.
—Спрячьте же наконец свои деньги! — негодуя, прикрикнул Назаров на Гордея. — Неужели вы думаете, что я помогаю людям ради выгоды?
—Никак нет, не думаю, — вытянулся по-военному Гордей, продолжая сжимать деньги в кулаке.
—Мне бы поговорить с господином Новицким. Он нынче дома?
—Так точно, дома. Позвать?
—Спасибо, я сам его найду. Побудьте с Лукерьей. Ей может понадобиться ваша помощь.
Новицкого Назаров нашел в кабинете. Тот только что закончил письмо и собирался положить его в конверт.
—Добрый день, Викентий Харламович. Вы уже видели Лукерью?
—Добрый день, Дмитрий Федорович. По поводу Лукерьи ничего утешительного сказать не могу. Как я и предполагал, болезнь начала прогрессировать. Станет хуже – возьму под свое наблюдение в больницу. Пока же много лучше, если окружать ее будут знакомые лица.
—У вас до меня какое-то дело? — спросил Новицкий, заметив, что Назаров не торопится уходить. — Тогда милости прошу – присаживайтесь.
—Собственно, да, есть дело, — сказал Назаров, подвигая к себе стул. — Третьего дня был у князя Тропова в усадьбе. Встретил княгиню Борову. Вы в курсе, что через пять дней она отбывает в Петербург?
—Уже? Так скоро? Впрочем, чему я удивляюсь? Ее жених забросал пылкими письмами. Хотя, если честно, не понимаю Марианну Вениаминовну. Согласиться выйти замуж за человека, принесшего ей столько горя…
— Дмитрий Федорович, я не желаю говорить о графе Щепине. Мнение свое о нем как о человеке недостойном не изменю ни при каких обстоятельствах. Хотел с вами посоветоваться. Дело в том, что не далее как вчера в городе я столкнулся с Цивиньским. К слову, совершенно неожиданная встреча. Оказывается, Цивиньский уже с неделю как вернулся из Варшавы и гостит в имении своей тетки. Он обрадовался нашей встрече и попросил передать письмо княгине.
—Так в чем же дело? Выполните его просьбу.
—Если я выполню ее, расстроится свадьба Марианны и графа. Цивиньский настроен решительно. Щепин подлец, да, но достойно ли опускаться до мести ему? Ведь княгиня, черт побери, все еще любит проклятого поляка. И любой намек, что он здесь, вы понимаете… Я, право, не знаю, как мне поступить!
—И вы, и я, Викентий Харламович, уважаем княгиню и желаем ей добра. Так пусть же тени прошлого не беспокоят ее. Пусть едет себе в Петербург. Выходит замуж за Щепина. В конце концов, граф более достойная партия для княгини, чем заезжий поляк.
—Я пообещал Цивиньскому, что выполню его просьбу. В том-то и конфуз, что с какой стороны не посмотри, все плохо.
—Вы не заостряйте внимание на том, что плохо, а что хорошо. Предоставьте Марианну Вениаминовну ее судьбе.
—Вы правы, к тому же я сейчас слишком занят, чтобы сделать визит в усадьбу Тропова.
Назаров старался не смотреть в глаза Новицкому. Он понимал, что слова его – пустое оправдание. Было неловко. Он мучительно хотел, чтобы хоть кто-то разделил с ним ответственность за его решение. Новицкий дал ему некоторую уверенность, по крайней мере, он теперь знал, что следует предпринять.
—Вижу, Викентий Харламович, что не только судьба княгини Боровой гнетет вас. Рассказывайте, что случилось еще?
—Давно хотел с вами поговорить еще об одном деле, да все никак не решался.
Назаров снял очки, повертел их в руках, посмотрел стекла на свет. Снова надел.
—Вы единственный человек, с которым я могу поговорить на эту тему. Вы образованны, умны. Здешнее население не обладает и десятой долей ваших достоинств.
—Полноте, Викентий Харламович. Вы преувеличиваете мои скромные достоинства. Так что же у вас есть мне сказать?
—Дмитрий Федорович, вы когда-нибудь слышали о ликантропии?
—Ликантропии? Не имею чести знать, что это такое. Но думаю, что какая-то болезнь. Или нет?
—Вы правы. Это болезнь. Но столь редкая, что даже в энциклопедии практикующего врача о ней не сказано ни одного слова.
—И в чем же ее проявление? Надеюсь, она не заразная?
—Боюсь, что заразная. Вот почему я вызвался на разговор с вами. Ликантропия – своего рода безумие. Это состояние, при котором человек теряет человеческую сущность и приобретает повадки зверя. Появляется агрессия, причем немотивированная. Вы понимаете, что в таком состоянии человек несет большую угрозу обществу?
—Кажется, я начинаю понимать, куда вы клоните. — Новицкий встал из-за стола и стал расхаживать по кабинету. — Волки-оборотни, всяческие волкодлаки вовсе не нечистая сила, а больные люди? И то, что происходит у нас в уезде, дело рук больных ликантропией? Я прав?
—Да, вы правы. Помните наш разговор о природе зла? Так вот. Я очень многое понял за последнее время. И натолкнула меня на размышление книга Фабрициуса Менга «Церковь, социальная жизнь и оборотни в Средние века». Менг пишет, что ранее наблюдались массовые превращения людей в оборотней. Целые районы Европы были охвачены оборотоманией. Вспомните немецких вервольфов. (1) Церковь как могла боролась с этим явлением. Больных уничтожали, предотвращая тем самым эпидемию. Но я не нашел у Менга ссылок на причины, порождающие массовые безумия. Он просто суммирует факты, показывает угрозу, какую несет ликантропия обществу. И тогда я задумался: где же находится источник зла? И пришел к неутешительному выводу.
Назаров замолчал. Новицкий выждал паузу и спросил:
—Так что это за вывод, Викентий Харламович?
—Помните мою теорию? — смуглые щеки Назарова зарделись, лоб покрыла испарина. Его руки слегка подрагивали, выдавая сильное душевное волнение. — Я усовершенствовал ее. Суть в том, что и добро, и зло есть понятия абстрактные. Но только как понятия. На самом же деле это такая же реальность, как свет, тьма, многие другие вещи, которых мы вследствие неразвитости чувств не можем ощущать. Это флюиды, которые имеют тонкую природу, что-то наподобие атомов древнегреческих мыслителей. Я даже дал им определения. Флюиды зла я назвал инфестами от латинского infestus – враждебный, неприязненный. Флюиды добра – бонумами от bonum – добро, благо. Помните, я сравнивал общество с организмом? Если организм здоров, то добра и зла в нем поровну, в уравновешенном состоянии. Но стоит организму заболеть, нарушается хрупкое равновесие, и зло начинает активизироваться, принимать самые невероятные формы, действовать на наш мозг, вызывая к жизни инстинкты самые низменные. Тогда-то и просыпается в человеке хищник. Мы сами, того не осознавая, впадаем в безумие, превращаемся в носителей зла. Вы думаете, почему человек начинает мнить себя зверем? Зверь – это сила, ловкость, хитрость, наконец. В его шкуре хорошо, всегда можно найти оправдание жестокости, насилию, нетерпимости. И мы начинаем оправдывать в себе самое страшное зло. А оно уже проникло в наше сознание, перевернуло многие понятия. И вот уже кривда названа правдою, мерзость – святостью, низость – благородством. Дальше – больше. Впрочем, что об этом говорить? Возьмем день сегодняшний. Общество больно революцией, насилием. Концентрация флюидов зла, по всей видимости, явилась причиной появления ликантропии в нашем уезде. Боюсь, это только начало. Ведь за оборотнями нынче не гоняются, на кострах их не жгут. А они представляют реальную угрозу обществу. Причем болезнь может носить как явный, проявляемый характер, так и скрытый, латентный, когда нет видимых симптомов, но сознание уже замутнено. Боюсь, что именно скрытая форма заболевания несет человечеству наибольшую угрозу.
—Все это очень интересно. У вас есть подтверждение того, что заболевание приобретает массовый характер?
—Пока стоит говорить об этом с известной осторожностью. Полиция не разглашает некоторые сведения, которые я как врач обязан знать. Вы понимаете, почему. Стоит только слухам появиться в крестьянской среде, расправ не избежать. Но факт остается фактом: проделки на кладбищах – дело рук больных ликантропией людей. Недавно полиции удалось выследить одного такого. Разрыл свежую могилу, вытащил труп и зубами содрал кожу с его ног. В настоящий момент больной находится в палате для душевнобольных под наблюдением. Твердит, что он волкодлак и вскоре пожрет весь мир. Этот случай можно было бы отнести к нечасто встречающейся перверсии, так называемой некромании, но дело в том, что после того, как больной был взят под наблюдение, на кладбищах уезда произошло еще несколько подобных историй. Участились эпизоды немотивированной агрессии, убийств без видимых причин. Это уже говорит о том, что ликантропия начинает путь от единичных случаев к эпидемиологическому порогу.
—Викентий Харламович, с вашего разрешения я закурю.
Новицкий достал из кармана пачку папирос. Подошел к окну и распахнул форточку.
—Курите, — Назаров снял очки, протер стекла носовым платком, затем вытер взмокший лоб. — Есть еще кое-что. Кто-то усиленно пытается выдать действия больных людей за проделки волкодлака. Вспомните изгрызенные ноги убитого революционера. Человек, кем бы он себя не мнил, не способен перегрызть кость. У человека в помощниках – настоящий хищник. Только кому и зачем это надо, мне пока не понятно.
—М- да, все это достаточно запутанно и прискорбно. Впрочем, всему и всегда в свое время найдутся объяснения.
Новицкий чиркнул спичкой, зажег папиросу. Затянулся.
—Лукерья, надеюсь, не больна этой ужасной болезнью? Ее странности начинают меня тревожить.
—Нет, — Назаров проводил взглядом колечко дыма, выпущенного Новицким. — У вашей кухарки иной характер заболевания.
—Меня, Викентий Харламович, заинтересовала ваша теория. Я тоже кое о чем думал на досуге. Правда, до ваших умозаключений мне далеко. Но наша беседа натолкнула на интересную мысль. Если зло реально, как вы говорите, то его следует изучать, как изучают, к примеру, химические реакции. Следует препарировать зло, может, тогда человечество сумеет приблизиться к разгадке его природы. И спасется от угроз, которые несет в себе темная сторона нашего бытия.
—Вряд ли спасется, Дмитрий Федорович. Со злом шутки плохи. В отношении перспектив человечества я пессимист. Спасибо, что выслушали меня. Необходимо было высказаться. Теперь разрешите откланяться. Дела.
После ухода Назарова Новицкому стало особенно неуютно и тревожно на душе. Он разыскал Гордея, чтобы не оставаться одному.
—Ушел дохтур? — горестно спросил старый слуга. — Митрий Федорович, совсем плоха наша Лукерья. Что с кухаркой будем делать? Колдовское отродье ведь скоро покинет наш дом. Кто стряпать станет?
—Придумаем что-нибудь. Ты мне, Гордей Ермолаевич, вот что скажи. Ты волков боишься?
—Митрий Федорович! Что за странные вопросы задаете вы старику? Кто ж их, хищников окаянных, не боится? Годков семь назад, помнится, стая волков близ деревни лошадь с всадником задрала. Собак таскают, в овчарнях скот режут. Пакостные существа. Вы для какой надобности спросили?
—Так, ради любопытства, — с расстановкой произнес Новицкий. — Расскажи мне что-нибудь из своей боевой биографии. Я с удовольствием послушаю.
Гордей широко улыбнулся, пригладил усы.
—Это можно. Значится, слушайте.
И старый слуга погрузился в воспоминания, которые, впрочем, Новицкий совсем не слушал. Его мысли вертелись вокруг разговора с доктором.
Примечания
1. Вервольф – в германской мифологии человек, способный превращаться в волка. Оборотень.
6
После Покрова первый снег лег на мокрую землю. Но недолго хрустел под ногами, размяк при оттепели, раскис, превратился в грязное месиво. Не по-осеннему жаркая погода стояла и в политической жизни страны. По-прежнему бастовали рабочие промышленных предприятий, к ним присоединились железнодорожники. Гудками шла перекличка остановившихся паровозов. Бросали работу рабочие мастерских. «Долой царское правительство!», «Да здравствует Учредительное собрание!». Мастера с ног сбились, упрашивая рабочих приступить к выполнению своих обязанностей, грозили увольнением непокорным. Куда там! Снежными хлопьями сыпались листовки, рабочие и служащие кружками собирались в цехах, зачитывая содержащие в них призывы к вооруженному восстанию. Железнодорожников поддержали рабочие текстильных мануфактур страны. Как всегда задавала тон Первопристольная. Дошло до того, что в Москве прекратили работу магазины, бездействовал водопровод, встали конки и трамваи. Вся огромная Российская империя — от Финляндии и Польши до Сахалина — понимала: то лишь всполохи, зарницы предстоящей грозы.
В эти тревожные для страны дни состоялось венчание Василины и Григория. В церкви, где проходил обряд бракосочетания, приторно пахло ладаном. Было жарко. Тоскливо и как-то совсем не торжественно пели певчие. Кислыми были лица приглашенных гостей. Новицкий был почетным гостем на свадьбе. Но, несмотря на праздник, в этот день его раздражало и злило буквально все: начиная с потрескивающих свечей у многочисленных икон до белоснежного убора невесты, олицетворяющего невинность и чистоту. Чего стоила эта невинность, Новицкий понимал как никто другой. Он досадовал, что ласкать Василину будут не его руки, в голову без конца лезли фантазии – одна неприличнее другой. Он раздевал девицу взглядом, ругал себя мысленно за распирающую в церкви похоть. Но ничего не мог поделать с собой. К этому добавлялись любопытные взгляды гостей; нечасто на купеческой свадьбе в числе приглашенных бывает именитый помещик, землевладелец, с которым здоровается за руку (даже страшно сказать!) сам господин земский начальник. (1) Обряд между тем шел своим чередом, обручение молодых перешло в венчание. Жених и невеста, держа в руках зажженные свечи, за священником прошли на середину храма, остановились перед аналоем. Служитель церкви взял венец, перекрестил жениха и поднес к его губам образ Спасителя. Возложил на склоненную голову венец. Затем наступила очередь крестообразного знамения невесты. И тут наступила заминка, вызвавшая замешательство в среде гостей. Василина отшатнулась от образа Пресвятой Богородицы, поднесенного священником к ее губам. Как ни упрашивали ее, она только сделала вид, что целует святой образ. Обескураженный священник покачал головой, возложил на нее венец и произнес:
—Господи боже наш, славой и честью венчай их.
—Верно, правду говорят, что невеста – ведьма, — услышал Новицкий женский голос за спиной.
Обернулся в пол-оборота и встретился глазами с Варенькой. Девушка стояла рядом с Саввой Лукичом, своим отцом, и мачехой. Новицкий отметил, что светлая ажурная косынка необычайно идет к ее черным волосам. Варенька понемногу начинала ему нравиться.
Отпито было вино из чаши, соединены руки брачующихся под епитрахилью (2). Григорий почувствовал, как похолодела рука невесты в его руке, но принял это за нервы, к проявлению которых так склонны молодые девицы. Священник трижды обвел новобрачных вокруг аналоя, снял с них венцы. У Царских врат снова вышла заминка. Все заметили, да и трудно было не заметить, что Василина сторонится образа Божьей Матери. С трудом удалось уговорить ее поцеловать икону с изображением Богородицы. Священник, прежде чем произнести слова назидания, внимательно посмотрел в глаза новобрачной и тихо спросил:
—Уж не атеистка ли ты, дочь моя? Скажи прямо, христианский брак атеистов святой церковью не благословляется.
—Христианка я, батюшка, то от волнения, — так же тихо сказала Василина и низко опустила голову.
Священник с сомнением покачал седой головой с редкими прядями длинных тонких волос, быстро произнес слова назидания и поднес крест для целования жениху, затем с какой-то поспешностью невесте, которая не приложилась к нему губами, только мимолетно скользнула ими по холоду чеканного серебра.
—Поздравляю молодых, — первым подошел к новобрачным Новицкий. — Храни ее, Григорий Саввич, она самое ценное, что было в моем доме.
—Гриша, пойдем на воздух, у меня голова болит.
Ни словом, ни взглядом Василина не ответила на слова Новицкого, не дала сделать это и Григорию, поспешно взяла жениха под руку, и они, сопровождаемые поздравлениями, вышли из церкви. Несся по округе, разливаясь в мути хмурого осеннего дня, праздничный перезвон колоколов. Новицкому их торжественное звучание слышалось траурным набатом.
Свадебный пир был устроен в большом двухэтажном особняке Полуяновых. На первом этаже дома располагались подсобные помещения, второй этаж занимали жилые комнаты и кухня. С купеческим размахом Савва Лукич организовал свадьбу своего названного сына. Подарком его молодым стал небольшой домик в центре города, довольно уютный, купленный по дешевке у офицерской вдовы. Гости также не скупились. Фарфоровая посуда, столовое серебро, китайского шелка скатерти, дорогие безделушки… Василина могла не горевать из-за отсутствия приданого. Ей, крестьянской девке, сироте, и вдруг такое счастье, о котором не каждая девица более достойного происхождения может мечтать! Многие недоумевали: как это богатый купец мог дать согласие на столь странный брак? Сомнения развеивались, стоило только услужливым языкам донести до ушей очевидный факт: невеста–ведьма. Впрочем, сам жених довольно резко обрезал подобные слухи. Он был ослеплен красотой юной избранницы и весь вечер не мог на нее налюбоваться. Чего не скажешь про Савву Лукича. Не нравилась Василина ему, жизненный опыт подсказывал, что новобрачная не столь уж невинна и проста, сколь хочет казаться. И намучается же его Гришка с ней. Ох, и намучается! Зачем только уступил уговорам глупого юнца …
Столы ломились от яств, на которые так щедр праздничный русский стол. Чего здесь только не было! Лососина под раковым соусом, белорыбица запеченная целиком, поданная на огромных блюдах, караси в сметане, икра красная, зернистая, икринка к икринке, изнутри так и светится. Икра черная из-под самой Астрахани. Студень из говяжьих ног с хреном, моченые яблоки в брусничной заливке, соленые огурцы, хрустящие, горкой на блюдо выложенные, рассыпчатая картошка. И непременно – соленые рыжики. Ветчина, сосиски свиные с тушеной капустой, почки а-ля мадера. Жаркое из ярославских каплунов, мозги телячьи жаренные с лимонным соусом. Огромное количество пирогов и кулебяк. Вин и коньяков мало, на любителей, зато водки – хоть залейся. В общем, гуляй, пляши, благо всего вдоволь!
В самый разгар пиршества, когда, устав от здравиц молодым и криков «горько!», гости отправились танцевать, к обществу разгулявшихся купцов и их приказчиков присоединился еще один приглашенный, которого Новицкий никак не ожидал здесь увидеть. Этим приглашенным оказался Елизар Велимирович Пишкин. Поэт был в черной атласной паре, с красным бутоном в петлице. Гости встрепенулись при виде столь известной и достопочтенной персоны, наперебой предлагали выпить на брудершафт. Пишкин никому не отказывал, словно кот на солнце, нежился в лучах собственной популярности. К тому времени, как встретится глазами с Новицким, Пишкин успел изрядно поднабраться, продекламировать пару своих новых творений и опрокинуть тарелку студня на пол – к удовольствию шныряющей под ногами гостей любимой хозяйской болонки.
—Ба, никак господин Новицкий собственной персоной! — развел руками Пишкин и, покачиваясь, направился в сторону Новицкого. — Неужели глаза меня не обманывают?
—Добрый вечер, хотя какой он к черту добрый, — брезгливо протянул руку для пожатия Новицкий.
—Если не секрет, — заплетающимся языком произнес Пишкин, — что вы здесь делаете?
—А вы? — вопросом на вопрос прямо спросил Новицкий.
—Я? Да вот, гуляю-с. Было бы вам известно, что на торжественных мероприятиях ваш покорный слуга – первейший гость. М - да-с, положение, знаете ли, обязывает.
—Вот и меня мое положение обязывает этот вечер проводить в подобном обществе.
—Вы не правы, — помахал рукой Пишкин перед самым лицом Новицкого. — Вопрос ведь, в сущности, состоит не в том, с кем проводить, а как проводить! М-да! Не нравится вам здешнее общество, какая жалость! Что это меняет? Мне, может, тоже не нравится, а, поди ж ты, куда нынче без Пишкина? Пишкин – украшение любого банкета. Кстати, не желаете ли мои новые стихи послушать?
—Простите, в следующий раз, — раздраженно произнес Новицкий.
—Можно и в следующий. — Пишкин был явно разочарован тем, что Новицкий отказался выслушать его вдохновенные оды. — Пардон, я желаю танцевать.
И он, насвистывая модный куплет, направился в сторону танцующих пар.
— Вы знакомы с господином Пишкиным?
Варенька подошла к Новицкому, заметив, что тот только что разговаривал с поэтом.
— Имел честь знать эту особу. Вы почему не танцуете, Варвара Саввична?
— Не хочется.
— И мне не хочется. В этом наши желания совпадают.
Новицкий похлопал себя по карману пиджака и отметил, что пачки папирос в нем нет, осталась в кармане пальто. Сильно хотелось курить.
— Господин Новицкий, я слышала, как мой отец интересовался вами.
Варенька зябко поежилась, кутаясь в тонкую белую шаль, столь большую, что она почти скрывала ее нарядное сиреневое платье.
—Что же его интересовало в моей скромной особе?
—Не так уж и мало. Его интересовало количество десятин земли, которыми вы владеете, знатность и древность вашего рода. А также — сколь велик ваш капитал.
—Вот как! — присвистнул Новицкий. — Боюсь, узнав насчет капитала, ваш батюшка будет сильно обескуражен. У меня нет капитала, нет ценных бумаг, нет конюшен и маслобоен.
—Вы обиделись? Напрасно я вам об этом сказала. Вечно разболтаю, что не следовало бы сообщать. Пойдемте танцевать. Как раз начинается кадриль.
—Варвара Саввична, но я не умею танцевать кадриль.
—Я научу вас.
И Варенька, взяв Новицкого за руку, увлекла его в вереницу выстроившихся в танце пар.
Савва Лукич внимательно наблюдал за Новицким и Варенькой. Затем поманил пальцем своего приказчика.
—Вот что, Петька. Видишь того барина? Глаз с него не спускай. Любую бабу, окромя Варьки, гони от него прочь! Есть у меня на него виды. Ежели слажу дело, быть мне, Петька, в одном ряду с людьми именитыми, знатными. А там, глядишь, и орден, какой дадут, али иной почет будет.
Савва Лукич довольно погладил бороду, опрокинул залпом в рот рюмку водки и громко выдохнул.
Примечания
1.Земский начальник – чиновник Российской империи с 1883 по 1917 г г., на территории своего участка (земства) осуществляющий в отношении крестьян и их сообществ ( сельских обществ и волостей ) административную власть и ограниченную судебную власть по отношению ко всему остальному населению.
2. Епитрахиль – принадлежность богослужебного облачения православных священников. Длинный нагрудник, надеваемый на шею.