Держи слово, человек

               
Это бледное лето без ярких мгновений почти утекло было, как вдруг в середине августа мать дает Мансуру задание: в Тукузе у брата Айзатуллы нынче небывало богато таежного мёду, и он передал, чтобы приехал кто нибудь из нашей семьи, пока погода стоит. Мансуру того и надо, согласился с удовольствием, все же разнообразие в летней жизни, да и давно пора познакомиться с тукузскими родственниками. А то он знал в лицо только дядю Айзата, об остальных домочадцах лишь по его рассказам, когда он, проезжая из райцентра домой, ночевал у них.

Как пребывал Мансур в семье дяди – разговор особый и длинный был бы. А если коротко: он быстро подружился с двоюродными сестрами – на год старше и младше его, - богатыми на веселые россказни и сказки, выдумщицами на игры, острыми на язык хохотушками, мастерицами на розыгрыши, что скучать не приходилось. Сам же Айзат акя* сводил Мансура на свою пасеку на лесной опушке, где он недавно выкачал мед из пчелиных сот, где вдвоем, надев на головы белые шляпы с черными сетками, обсмотрели, как вновь заполняются сотами рамы. Все это было интересно, потому что было в новинку Мансуру.

Еще веселей стало, когда дядя знакомил его со своей работой, то есть своим участком тайги, который он контролировал как лесник, для чего отправлялись вдвоем в разные уголки леса то на лодке, где главным гребцом был Мансур, то на штатной у лесника лошади, запряженную в тарантас. Все это до восторга в душе принимал Мансур, поэтому о скором возвращении домой ему не очень-то и думалось...

Но впереди был новый учебный год, и новый пятый класс в новой для него школе в Казанлы, где хочешь-не хочешь, а есть установленное правило: надо, и все тут. В один из дней вся семья родственников пришли проводить его к машине, груженой зерном. И перед тем как тронуться грузовику, сбоку окликнул его тукузский селянин со свертком в руке:
- Ты в самом Митькино живешь, джигит? Не передашь ли этот сверток дяде Тимерали, ты должен знать его – он тракторист.

Прощавшийся с родственниками Мансур машинально подхватил переданный сверток, положил рядом с котомкой, где был подаренный мёд в бидоне. Машина стала трогаться и, будто опомнившись, дядечка вслед спросил, как его зовут, пояснил, что надо обязательно доставить, так как это комбинезон от погибшего в Митькино тукузца. От последних этих слов будто ошпарили кипятком Мансура, он вмиг покрылся пятнами, так как тут же вспомнил ту единственную в ауле историю с проезжавшим трактористом. Но было уже поздно как-то среагировать, грузовик набрал обороты…

…Можно сказать, что их аул Меткэ, Митькино по-русски, как и большинство сибирских деревень, во все времена года живет ничем не примечательной, размеренной, до скуки однообразной жизнью, ведь ее пересекает лишь одна дорога на восток, где через тридцать километров она упирается в непроходимое болото за последним аулом Тукуз. Появление какого нибудь чужака становится здесь заметным для всех явлением, о чем будут судачить во всех семьях: кто такой, к кому, и зачем прибыл гость. Ничто не взбудоражит деревенское бытие. Даже появление велосипеда в соседнем дворе становится для пацанвы большим событием – все сбегутся обследовать, потрогать, общупать, а кому-то повезет - и покататься, если позволит обладатель.

    Оживает деревня в страдную для селян пору, и если где-то затевается какое-никакое колхозное или частное строительство, или заедет кинопередвижка с новым фильмом. А так ничто не всколыхнет деревенскую жизнь.
Но изредка случаются...

В то утро всю деревню накрыла небывало жуткая, до звона в ушах, тягучая тишина… И тишина была такая, будто даже петухи испугались собственного пения. Молча выходили из дворов и тихо ушли на пастбище коровы и овцы; не облаивая, вопреки своих привычек, провожали их собаки; даже пастух ни разу не щелкнул кнутом, не издал ни одного свиста и обычного утреннего мата на лениво собирающееся стадо. И деревня будто утонула в этой тишине – никого не было видно ни на улице, ни в огородах.

       Мансур, по заведенному у них дома расписанию, так же молча, в немом удивлении на тишину, проводил свою Марту к стаду, умылся, попил оставленного мамой молока, и засел за «Робинзона Крузо» в татарском переводе, не особо задумываясь над причиной этого затишья. Но разбередил его друг-сосед Фарит: «Засиделся тут за книжками своими - ты что, не слышал еще?» Ничего не разъясняя, велел быстро собираться.

Оседлав свои велики, они покатили в конец умолкшей деревни, вернее, откуда начинается Меткэ, если въезжать со стороны райцентра. Там, в трехстах метрах от первого дома был мост, где с поникшими головами молчаливо замерли несколько мужчин, где и увидели друзья это жуткое зрелище.

Не докатившийся до ручья, почти под мостом, на боку лежал бескабинный колесный трактор с буквами МТЗ на носу, с помятыми от переворотов трубой и капотом. «Эх, как его покрутило», - подумал было Мансур, но, обойдя трактор, застыл с открытым от немого изумления ртом: из-под капота торчало мужское туловище в забрызганном кровью синем комбинезоне. Все тело у несчастного было наружу, ну а голова оставалась под капотом; рядом сгустившаяся лужа крови еще сочилась в сторону реки, а обе руки у тракториста застыли в позе «руки вверх», упершиеся об капот - это погибающий, уже бессознательно, насилу пытался выдернуть голову свою… 

Мансур молча глянул на друга, мол, хватит нам этой жути, по его телу пошли волны рвотной потуги, они закарабкались наверх, в обратный путь. Дорогой друзья теперь молчали, лишь во дворе стали строить догадки, кто же это мог быть. Во всяком случае, не деревенский был это тракторист, а то бы родственники его уже голосили на всю округу, да народ весь бы был там, гадали друзья.

Вскоре все знали, что это был тукузский земляк, гнавший домой полученную в МТС технику. Проезжая за ней, ночевал у митькинского коллеги, у которого попросил на время комбинезон. Обратной дорогой планировал также переночевать в Митькино, но не доехал. Может, усталый к ночи, он уснул за рулем, может и нетрезвый был, но факт есть факт: закончил жизнь под мостом. Трактор достали, и в рабочем состоянии погнали в Тукуз вместе с обезглавленным трупом.

Прошло время, все текущее прошлое унесло с собой, в своей памяти. Через месяц никто уже не поминал об этой аварии с чужим для деревни трактористом. Может, забыл бы об этой трагедии и Мансур, если б не  сверток…

…Машина с ветром примчала немногих на кузове пассажиров, и остановилась у магазина в центре Митькино, как раз напротив тропы, ведущей к реке Агитке, в сторону его дома. Мансур проворно спрыгнул с котомкой в руке, тут его окликнула ехавшая с ним рядом соседка:
- Ты забыл сверток, балам**! - и бросила его прямо в руки Мансура.

За короткую жизнь свою Мансуру никогда не приходилось иметь дела с вещами, связанными с усопшими. После того, как похоронили двухлетнюю сестренку Назифу, он больше ни разу не показался на кладбище, торопливо пробегал мимо домов с покойными. Любые вещи, оставшиеся от сестренки, когда случайно попадались на глаза, будь то куколка тряпичная, ее бантик или юбочка, что берегла мать, казались ему, будто пахнут смертью, и могут самого задеть могильной заразой
 - он ни разу не притронулся к вещицам сестренки, как бы ни любил ее при жизни.

Поэтому и сверток этот в его сознании никак не вязался с жизненной чистотой, несмотря на то, что отстиран для возвращения хозяину, кем был его односельчанин Тимерали. Мансур не пошел со свертком к его дому, с волненьем в сердце направился домой, планируя, что ведь можно будет отнести после, когда отойдет, остынет. В голове не укладывались вместе мёд и комбинезон погибшего, с которыми надо было пройти через всю деревню.

На пути, перед спуском к реке, стоял коровник, наспех собранный из жердин самоуверенным новым в ауле хозяином, год назад присланного руководить местным сельпо. Мансур не знает тонкостей всего этого дела, но помнит разговоры по селу. Дескать, новый «персидател» решил удивить сибиряков новшеством в строительном деле. Может, предстоящая зима его торопила, может, он где-то перенял такой способ - он быстренько сколотил двойной каркас из длинных еловых жердей, а пустоту меж ними заполнил всем, что под руку попались: картофельной ботвой, соломой, болотным мхом – утрамбовал как мог. Народ гадал, может, затем он строение свое обошьет снаружи досками и по-своему подвел итог этому делу: нельзя так с кондачка подходить к строительству. Если б обратился, вся деревня пришла бы на «омэ***» к нему и за неделю у него стоял бы сосновый сруб под крышей. Судачил народ, что Сибирь обязательно отомстит за легкомыслие. И точно: зиму председательская коровенка не пережила в насквозь продуваемом сарае…

Это чудо – то ли клеть, то ли коровник, - стояло перед спуском к реке, в завершение участка. У Мансура тут толкнулась в голову мысль. Вот же выход! Он обошел строение, и со стороны реки, где его никто не видел, разгреб ботву, в образовавшуюся пустоту просунул злополучный сверток, снаружи прикрыв соломой.
Сколько раз после этого он проходил, пробегал, проезжал на своем велике  мимо этого коровника, столько раз с опаской поглядывал в то место со свертком, раздумывая «брать-не брать». Но так и не отважился – тут погибла корова, безвинная душа, и тут был мертвецкий комбинезон с трупной памятью, с чем он не хотел связываться. Со временем он привык к этому своему состоянию должника, и ничего с этим поделать не мог…

В один из дней к ним наведался чужак. Хорошо, Мансур оказался на улице, увидя незнакомца, чуя тревожным все это время сердцем, что, возможно, это по его невыполненному делу, он спрятался в сенях, и оттуда прослушал, как разговаривали отец с гостем. Вот тут-то и выручила Мансура отцовская память, вернее, его беспамятство, приходящее временами.

В войну осколком снаряда Хасану снесло кусок черепной кости размером в два пальца, и теперь то место на голове было прикрыто лишь кожей и волосами, сквозь которые, когда отец разговаривал или жевал, видно было шевеленье мозговой мякины. После этого ранения он не мог вспомнить, рассказывая о своей войне, ни одной фамилии своих командиров, кроме командарма Рокоссовского, в войсках которого служил, ни одного города, названия рек, которые брал, кроме как о ночных своих вылазках за языком...

- Да, - подтвердил Хасан, - балам Мансур. Но одного его мы никуда не отпускаем, в Тукузе он не мог быть. Может, другой был мальчик, может, не митькинский?

Мужик извинился за причиненное беспокойство, ушел, даже не допив чаю. Вот так отец спас Мансура от позора, не исполнившего святое поручение. В ту же осень жердяной сарай с секретом от Мансура был снесен. Нашли там комбинезон или нет, слухов не было.

Этот жгучий душу позор Мансур пронес через всю свою жизнь, все эти годы внутренне казня себя за этот бесчестный поступок - как сказал классик: «ты сам свой высший суд»…

*- акя(ака) – брат, дядя;
**- балам – сынок. Это когда обращаются взрослые к младшему. Когда произносят родители, дословно: мой сын;
*** - омэ - бескорыстная общая помощь в строительстве.