Стояли тёплые, жёлто-голубые и чуть-чуть томительные дни бабьего лета. По площади и бульварам, взявшись за руки, бродили дрожащие синеватые тени. Ребятишки, громко крича, играли в догонялки, катались на велосипедах и скейтах. Пахло жжёной листвой и горящим мусором, какой-то пьяница, разморенный жарой, спал на скамейке...
Отправляясь навстречу ложному, золотистолистному лету, я подсознательно ждала чего-то необыкновенного. Красивой, хрупкой, немного сказочной истории любви. Знакомства с интересными людьми. Но возвращалась домой ни с чем, разочарованная, утомлённая.
И погружалась в мир учебников, английских текстов и домашних заданий, украдкой посматривала на бледнеющее небо за окном и черничные, смутно-опасные сумерки. Именно в такой синеватый вечер ко мне обратилась Ольга, мать шестилетнего Павлика, моего избалованного и нервного ученика:
- Вы с семиклассниками занимаетесь?
Павлик нетерпеливо дёрнул мать за рукав. Ему хотелось как можно скорее отправиться на вечереющий бульвар и погонять на новеньком, ярко-зелёном самокате.
- Конечно.
- Тогда я дам ваш телефон своей подруге Антонине. У неё сын умница, каких мало. Спортсмен, отличник, очень-очень положительный мальчик. Ему недавно тринадцать исполнилось. Просто идеальный ребёнок. Правда, в последнее время всё не так уж и радужно, - Ольга помрачнела. - В дневнике «двойки». Особенно, по английскому. Да и спортивные результаты уже не те. Но вы не подумайте чего. Венечка такой вежливый. Пожилой соседке сумки тяжёлые помогает носить, двери мамочкам с колясками придерживает.
И без всякого перехода Ольга принялась рассказывать о кровавом убийстве, произошедшем на одной из наших улиц. Двое девятнадцатилетних парней шли на день рождения к знакомой, и какой-то сумасшедший напал на них с ножом. Одного ранил, а другого убил. По необъяснимой причине Ольга просто обожала такие истории. Во время рассказов о грабежах и других злодеяниях на щеках у неё появлялся румянец, глаза начинали блестеть.
- Мам, ну ты скоро? Самокат же! – Павлик уже совсем нетерпеливо дёрнул Ольгу за рукав пальто, и она удалилась вместе со своим нервным изнеженным сынишкой.
В тот же вечер позвонила Антонина и с полчаса рассказывала о заслугах Вени. О его победах, кубках, наградах, хороших оценках, вежливости и доброте.
«Странно это всё, - размышляла я, договорившись о завтрашней встрече и продиктовав Антонине адрес. - Как-то слишком его хвалят. Подозрительно это. И откуда «двойки» в дневнике у положительного во всех отношениях паренька?»
***
При первом же взгляде на Веню Краснова синдром Тамары Ивановны начал пробуждаться, выпутываться из кокона полусна-полусмерти. Высокий, болезненно-худой, сутулый, Веня как будто раз и навсегда отрешился от внешнего мира. Его растрёпанные русые волосы слиплись от пота, серо-голубые глаза поражали пустотой. Казалось, этот мальчик никогда ни о чём не думает и не мечтает, никого не любит и не старается понравиться. «Чем он увлекается? Сидит, наверное, до глубокой ночи со смартфоном в руках. Вон какой бледный, и под глазами круги», - я невольно поморщилась.
Его мать во всё время нашей короткой аудиенции болтала по телефону и отвечала на вопросы о Вене и его проблемах в учёбе невпопад. Это была высокая, стройная и довольно красивая блондинка. Мне почему-то подумалось, что уход за собой, посиделки с подругами и городские сплетни для неё важнее Вени, его оценок и благополучия.
«Разве можно судить людей вот так, по первому впечатлению? Может быть, эта Антонина за сына жизнь отдаст. Да и сам Веня... Скорее всего, он просто стесняется, потому и держится странно. Тринадцать лет - возраст социофобии и всевозможных комплексов», - мысленно одёрнула себя я.
Антонина удалилась, и мы с Веней остались один на один. Впоследствии мне казалось, что наша вражда зародилась именно тогда. Я для него была досадной помехой, строгой и скучной учительницей, требующей каких-то никому не нужных, скулосводящих действий.
Меня же в Вене Краснове раздражало решительно всё. Молчание, погружённость в себя, неохотные ответы, удивительно слабые способности. Читал по-английски Веня не лучше шестилетнего Павлика, к запоминанию новых слов и грамматических правил оказался абсолютно не способен.
С каждым новым уроком моя неприязнь к ученику увеличивалась. Когда он, не здороваясь, ни слова не говоря, входил в квартиру и мрачно, долго, с затаённой злобой расшнуровывал кроссовки, у меня стремительно портилось настроение. Его сальные волосы и траур под ногтями вызывали отвращение.
«И где хвалёная вежливость? Где положительность и ум?» - мысленно негодовала я, вешая в шкаф тёмно-синюю куртку Вени.
С ужасом понимала, что вновь превращаюсь в непримиримую и несправедливую Тамару Ивановну, изводящую ученика беспричинными придирками, но поделать с собой ничего не могла.
***
Капризное и взбалмошное Бабье лето наскоро собрало вещи и покинуло наш город. Голубые ситцевые платья и золотые заколки для волос то и дело выскальзывали из плохо закрытого чемодана, когда оно в последний раз проходило по улицам, бульварам и площади. Зарядили дожди, серые, безнадёжные, паутинные. Мы с Веней продолжали тихо, незаметно враждовать.
Он ещё больше осунулся и часто приходил на урок с красными, как будто заплаканными глазами. «Всё свободное время в смартфоне сидит. Лучше бы об учёбе думал», - с бессильной злобой думала я. У Вени был какой-то особый, бредово-горячечный взгляд на жизнь. При этом он умудрялся заражать и меня странными мыслями и идеями.
- Нет-нет, это слово в переводе на русский означает поезд, а не трамвай, - с притворной сердечностью объяснила я.
- А какая разница? - пробормотал Веня себе под нос. – Поезд и трамвай - одно и то же.
- Как – одно и то же?- опешила я и стала объяснять различие между этими, такими не похожими друг на друга видами транспорта.
- Так и то и это по рельсам ездит, - Веня сделал неопределённый жест рукой.
«А ведь, действительно. В чём-то он прав. Да что же это такое? Скоро Веня убедит меня, что Лондон находится в России», - ужаснулась я.
«Господи, ну наконец-то ушёл… постылый», - думала всякий раз, закрывая за Веней дверь около девяти часов вечера. Но после чашки зелёного чая, пахлавы, козинаков и халвы смягчалась и принималась читать в Интернете статьи о подростковой психологии.
Выходило, что поведение Вени норма, так как каждый нормально развитый подросток в один прекрасный день перестаёт принимать душ и чистить зубы, грубит всем и каждому, хлопает дверями, не интересуется ничем, в том числе и учёбой, несёт бред, чтобы вывести взрослых из терпения. Если же тринадцати-семнадцатилетний школьник чистоплотен, аккуратен, вежлив и прилежен, значит он никогда не повзрослеет и не достигнет успехов в жизни.
«Странно, мы, конечно, святыми не были, но за собой следили и до грубости старшим опускались редко. И, тем не менее, повзрослели, жизнь у большинства более или менее сложилась. Впрочем, сейчас время совсем не такое. Но почему у других старшеклассников, с которыми я занималась, не было подобных особенностей? Или они как раз из тех, будущих неудачников?» - и я разрабатывала новые методики преподавания. Но… Веня оставался глух ко всем моим стараниям, а оценки в его дневнике не поднимались выше «тройки».
Хмурость и равнодушие Вени начали сменяться агрессией или невозможной дерзостью. Наши отношения ухудшались с каждым новым уроком. А потом... Снежный декабрьский вечер закончился катастрофой. Это событие стало для всех полной неожиданностью, а меня поразило до глубины души.
***
Выпал первый снег. Вечера стали бело-синими, холодными. Красивые, злые, они с презрением смотрели на желтоглазые дома. Однажды, в такой вот сливочно-черничный час я старалась объяснить Вене простейшее грамматическое правило, но он лишь смотрел на меня с выражением крайнего изумления и не понимал ни слова. С тем же успехом я могла говорить на китайском или на испанском языке.
- Ну сосредоточься, наконец! - вспылила я.- Столько задали, а ты…
- У меня голова болит, - поморщился Веня.
- У меня тоже, но я же с тобой занимаюсь.
Да, высказывание вышло в высшей степени непедагогичным, но... Слово, как говорится, не воробей.
- Если бы у вас болела голова так же, как у меня, вы бы тут не сидели, - тон его прозвучал мрачно, даже зловеще. Наверное, с этого момента я и начала бояться Вени, как бы странно это ни звучало.
***
- А ты ничего, - как-то заметил Веня. - Симпатичная. Сходить бы с тобой в кино.
- Молчать! - вне себя от гнева я стукнула кулаком по столу так, что стаканчик с карандашами и ручками качнулся раз, другой, задумался, а потом упал на левый бок.
- Да я же ничего плохого…
- Всё, мне это надоело! Звоню твоей матери! – я с решительным видом взяла в руки мобильник.
- Не смей звонить! - дурацкая улыбка на его лице сменилась выражением до бела раскалённой злобы. – Не смей, кому говорю!
И он замахнулся на меня. Происходящее становилось всё более абсурдным и тошнотворным. Воздух на кухне сгустился, вечер за окном потемнел. Я положила телефон на место. Не помню, как прошла оставшаяся часть урока. Перед глазами всё расплывалось.
В этот вечер решила отказаться от невозможного ученика. «Какая там Анита! - думала я. – Да она идеальный ребёнок по сравнению с этим… Как бы его культурно назвать?»
Но, пока я пила чай с восточными сладостями, стрелки на часах приблизились к десяти. Неприличное время для звонка. И, решив отложить неприятный разговор до утра, принялась за скучнейшую экономическую статью.
Ночью пришла Бессонница со всеми свойственными ей атрибутами - сбившейся в комок простынёй, странными шорохами, липким страхом и холодной, блестящей, как лёд, тоской. «Нет, дело не в подростковом бунтарстве. Стань все подростки такими, учителя бы разбежались. А родители… Они бы предприняли массовые попытки суицида. Нет, Веня чем-то болен. Серьёзно болен. Первые признаки шизофрении? Да нет же! Похоже на незалеченную травму головы. Что-то с ним не так. Определённо, не так», - мне вспомнился эпизод из далёкого детства.
Был у нас один родственник, Павел Егорович. Добрейшей души человек. Вежливый, тактичный. Занялся предпринимательством и, как часто случалось в начале двухтысячных годов, попал в переплёт. Сломанный дверной замок, угрозы по телефону и три сотрясения мозга изменили Павла Егоровича до неузнаваемости. Он стал вести себя странно, во время празднования дня рождения жены ни с того ни с сего начал придираться к гостям, оскорблял их. Временами Павел Егорович исчезал из дома на несколько часов и не помнил, куда ходил и что делал.
«Конечно, об угрозах и вымогательстве речи быть не может. Вене всего тринадцать. А вот по голове дать могли. В школе, во дворе, на улице, в спортивной секции. Где угодно. Отсюда агрессия, хамство и полная неспособность к учёбе», - от этой мысли как будто камень с души упал. Решила рассказать о своих подозрениях матери Вени. Пусть сводит мальчика к врачу. Павел Егорович после медикаментозного курса стал прежним. Может быть, и у Вени всё наладится?
***
- Нет-нет, никаких травм у Вени не было, - весело щебетала Антонина. - Он бы обязательно мне рассказал. Просто Веня очень устаёт на тренировках. Вы можете заниматься с ним не в четверг и понедельник, а во вторник и воскресенье? Он в этот день посвободнее. Соображать будет лучше. А насчёт хамского поведения я с ним поговорю. Больше такого не повторится. Ну всё, мне пора к косметологу. Так вы согласны поменять расписание?
Согласилась с большим скрипом. Не говоря о полном нежелании видеть Веню, ради него пришлось передвигать другие уроки.
***
Занимаясь с Веней в воскресенье, я вдруг заметила, что он абсолютно меня не слушает. Нет, даже не так. Он не слышал ни одного моего слова.
- Сосредоточься! Я с тобой разговариваю или со стеной? - опять в моём голосе появились интонации Тамары Ивановны.
Никакой реакции не последовало. Я нетерпеливо постучала по столу ручкой, дотронулась до плеча Вени. Он крепко спал с широко открытыми глазами. Это было по-настоящему жуткое, неправдоподобное зрелище.
- Да, что? Я сейчас! - вынырнул он, наконец, из странного забытья.
Подобное повторилось ещё три раза. После урока пришла в замешательство. «Что делать? Как быть? – спрашивала себя я. - С Антониной разговаривать бессмысленно. Она всё равно меня не услышит. Отцу, поглощённому заботами о ювелирном магазине, на Веню тем более плевать. Да и номера его не знаю»
Следующий урок с Веней начался так же, как и все предыдущие. Казалось, я бреду по просёлочной дороге в мрачный и пасмурный октябрьский день. Ноги мои в неприспособленных для загородного бездорожья туфлях увязают в грязи, продвижения вперёд нет да и быть не может.
На лице Вени застыло тупое и сонное выражение. Где-то я уже видела такое. Почему-то вспомнился безобразный шрам у кого-то на щеке. Воспоминание это было связано с мертвенным голубоватым светом и жутковатыми тенями. Задумавшись, я пропустила момент, когда Вене стало нехорошо. Как-то странно скривив губы, он упал со стула на бок. Я перепробовала самые разные способы из старых романов. Плеснула Вене в лицо водой из стакана, похлопала его по бледным, синеватым щекам, открыла форточку и задрожала от порыва ледяного ветра, смешанного со снегом. Ученик мой, несмотря на все ухищрения, не желал приходить в себя.
«Господи, он умирает! Менингит, кровоизлияние в мозг из-за незалеченной травмы, клещевой энцефалит? Ну нет, какие клещи в декабре!» - лихорадочно перебирая самые невероятные версии, я слушала гудки в телефоне. Антонина почему-то не брала трубку.
Отчаявшись дозвониться до матери Вени, дрожащими руками набрала номер «скорой помощи».
- Приезжайте, у ребенка остановка сердца. Кажется, он не дышит, - не помню, что ещё говорила равнодушному и усталому диспетчеру.
Почему я сказала, что у Вени остановка сердца? Наверное, думала, что так врачи приедут быстрее. Но прошло полчаса, а медики всё не появлялись. «Ведь ещё совсем недавно "скорая" приезжала через десять-пятнадцать минут. Всё одно к одному», - Веня не приходил в сознание, драгоценные минуты утекали.
Изабелла, нарушив кодекс молчания при посторонних, выла в комнате тоскливо, протяжно. Совсем, как те бездомные собаки в сырой осенний вечер. Антонина всё-таки взяла трубку, и тут её проняло. Забыв о салонах красоты, подругах и шопинге, несчастная мать наскоро оделась и бросилась ко мне.
Наконец, на пороге квартиры появились мужчины в белых халатах. Повезло, что приехали не хрупкие девушки или женщины средних лет. В этом случае пришлось бы договариваться с соседями, просить их, чтобы снесли Веню вниз. У подъезда наша скорбная процессия столкнулась с растрепанной, плачущей Антониной.
- Я его мать. Я поеду с ним,- всхлипывая, бормотала она. – Пустите меня с ним! Венечка, как же так?
Я проводила машину с красным крестом на боку печальным, задумчивым взглядом.
Вечер и следующий день, казалось, состояли из стекла, под которым плескалась мутная, зеленоватая вода. Машинально и некачественно написала статью об электротоварах, без аппетита сжевала козинак, выпила снотворное и провались в черноту нездоровой дремоты. Утром бродила по улицам, днём и вечером кое-как вела уроки. Ближе к ночи пришло сообщение от Антонины: «Извенити, Веня пока ни сможит ходить на зонятия»
От смс веяло таким беспросветным отчаянием, таким тёмным ужасом, что мой первый порыв позвонить и узнать о самочувствии Вени как ветром сдуло. Спустя пару дней осторожно поинтересовалась у Ольги судьбой странного ученика.
- А вы что, ничего не знаете? - Ольга вытаращила глаза. – Это ведь на вашем уроке случилось. Или я ошибаюсь? Передозировка у него. Еле откачали. Антонина мне звонила и полчаса рыдала в трубку. Соли это просто бедствие. Слава богу, мой Павлушка ещё маленький, а то бы я сошла с ума от страха за него. Безобразие! На каждом доме граффити с рекламой этой дряни, а полиции всё равно.
«Вот оно что, - размышляла я после ухода Ольги. - Как же я сразу не догадалась? Ведь несколько моих бывших одноклассников умерли из-за этой гадости. Один выпал из окна девятого этажа, другой в аварию попал, трое других отравились Но кто мог предположить, что парнишка из благополучной семьи, спортсмен и отличник, почти ребёнок, попадет в тёмный, зыбкий мир теней и смерти?»
Если бы кто-то из моих коллег–репетиторов рассказал эту историю, я бы не поверила ни одному слову. «А как же мать? Она что, ничего не замечала? А отец? А учителя и тренер? И что, в школах и секциях отменили медкомиссии?» - под градом этих вопросов незадачливый врунишка наверняка бы сник и постарался замять разговор.
Но история Вени оказалась правдой. Не привиделась же она мне. С тех пор много воды утекло, но иногда нет-нет да и придёт в голову мысль: «Если бы не синдром Тамары Ивановны и моя неприязнь, можно было бы убедить Антонину в том, что здоровью и жизни её сына угрожает опасность. Но я занималась собой, своими страхами и ощущениями. Вот и стал паренёк жертвой всеобщего равнодушия» «Всем было на него плевать: родителям, учителям, тренеру, полиции и… тебе», - нашёптывала на ухо Бессонница. С ней соглашались часы. В тиканье их слышалось осуждение.
Конец
Имена, фамилии и названия изменены