Уже начинался рассвет – совсем не ранний в это время года, когда мне, наконец, удалось задремать. И почти сразу же хмурый и тоже невыспавшийся Вернер разбудил меня.
- Пора, доктор. До Инвернесса путь неблизкий, а время работает против нас.
- Что будем делать с мальчиком? – спросил я, приходя в себя медленнее, чем мне бы хотелось.
- Он поедет с нами. На попечении Орбелли. Не тревожьтесь на его счёт, доктор Уотсон – Орбелли знает, что делает, и у него на этого парня свои планы. Вы лучше подкрепите силы лёгким завтраком и собирайтесь скорее.
Выйдя к столу, я увидел Рону. Нимало не сомневаюсь, спала она ненамного больше моего, но выглядела куда свежее. Уже готовая к выходу, она налила мне молока в кружку и положила передо мной хлеб и брынзу на тарелке.
- Поешь, Джон. Никто не знает, когда мы вернемся. Завтрак скудный, но лучше так, чем никак, верно?
В её тоне звучала виноватость хозяйки, на справившейся с приготовлением достойной трапезы для пятерых человек. Между тем, никто не уполномочивал хозяйничать именно её. не делал покупок к столу, да и денег, насколько мне известно, у неё не было. Мне вдруг подумалось, что она была бы хорошей хозяйкой – настоящей хозяйкой, и направление этих мыслей показалось мне опасным. Я бросил на неё быстрый взгляд, как бы проверяя, не прочла ли она, чего доброго, мои мысли, и встретился с красноречивым ответным, явно показавшим мне. что мы думаем об одном и том же. Пышная выпечка застряла у меня в горле, как ком ваты, я поспешно сделал глоток молока, чтобы протолкнуть её, поперхнулся и закашлялся. Рона терпеливо ждала, глядя с полуулыбкой этакой юной джоконды, после чего вдруг, наклонившись ко мне – а мы были в этот миг одни, и ни Вернер . ни Орбелли слышать нас не могли – веско проговорила:
- Нет. Это не было случайностью.
Быстро выпрямилась и вышла из комнаты своей немного неловкой, неуверенной в поиске равновесия. но стремительной походкой. Я смотрел ей вслед, забыв о молочных усах, дополнивших белизной мои собственные, от природы рыжеватые, и, должно быть, делавших меня похожим на старого капрала с какой-нибудь карикатуры.
Когда, собравшись, я вышел на крыльцо. Вернер уже седлал кобылу, а Рона и вовсе сидела в седле. Орбелли оседлал собственного коня – могучего и, судя по виду, злющего, он на нём и приехал, и Карла посадил перед собой. Выглядели оба – и Виталис, и мальчик – как люди, утомлённые тяжёлым трудом, но даже на расстоянии было видно, что между ними достигнуто редкое взаимопонимание – они общались без слов, переглядом. Более того, нам, всем остальным, Карл хмуро кивнул в знак пожелания доброго утра, как видно. Орбелли же. напротив, был непривычно молчалив и чуть ли ни угрюм. Для нашей поездки он оделся понеприметнее- снял роскошный яркий кушак, например, а на рубашку надел сюртук мышиного цвета. Но и всё равно цыганская сущность его так и лезла в глаза. Впрочем, Вернер сказал, что для этих мест цыгане – не редкость, так что особого внимания наш лоцман не привлечёт.
Я оседлал уже привычную рыжую кобылку, но когда мы выехали за ворота – сюрприз – возле поворота дороги у кустов пощипывал травку вороной жеребец с белой гривой и пышным белым же хвостом, на котором только разводы ещё оставались от маскировочной краски – Чёрт. Не смотря на свой немирный норов, к свистнувшему Орбелли он покорно подошёл и протянул оскаленную в конской ухмылке морду к его руке, исследуя на наличие лакомого кусочка. Кусочек, кстати. нашёлся вдруг в кармане у Карла, и Чёрт не без удовольствия схрупал сахар с детской ладони карлика – мягко и деликатно. Он был под седлом, и седло не было мне знакомо – лёгкое, чёрное, без стремян и луки. Человек, пользовавшийся таким, должен был быть с конём чуть ли не слит в кентавра.
- Ого! – воскликнул вдруг Орбелли, перегнувшийся с седла и ласково оглаживающий бока жеребца. – А это что?
Вокруг подпруги, пропитанная конским потом, была обёрнута тряпка с расплывающимися чернильными буквами. Выпростав её, Орбелли вслух прочитал написанное на ней кратким телеграфным стилем: «Такие костюмы не нужны, чтобы добраться до пояса астероидов. Нужное место где-то в другом месте. Ищите изо всех сил. Мне нужно пройти прежним путём, чтобы вернуться к началу. Другого выхода нет. Простите и помогите, если сможете».
- Это почерк Холмса, - уверенно сказал я.
- И что он хотел этим сказать? – изогнул бровь Вернер. – Впрочем, что бы он ни хотел, он страшно рисковал, отправляя записку с таким неверным почтальоном.
- Это Чёрт-то неверный? – удивилась Рона. – Доставил точно по адресу, а попробуй подойти кто другой, думаю, ему бы не поздоровилось.
- Холмс сейчас, - проговорил я не без едкой печали, - только этому жеребцу и доверяет в полной мере, так что другого почтальона он выбрать и не мог.
- Он и нам доверяет, раз прислал записку.
- Только что она значит?
- По-моему, он выразился предельно ясно хмуро проговорил Орбелли, - Пояс астероидов – это, конечно, «Кольцо Сатурна», и специальные костюмы для подводного плавания не нужны, чтобы туда доплыть – можно и на лодке. Значит, искомое место – «в другом месте», куда нужно добираться под водой. Он хочет вернуть воспоминания и свою личность, «вернуться к началу», а для этого должен понять кухню профессора, то есть «пройти прежним путём».Конечно, лучше всего это проделать, снова пройдя весь цикл. Но он боится, что у него не хватит сил пройти его отстранённо и без потерь. Поэтому поторапливает нас, а догадка насчёт лаборатории совпадает с нашей. Так что профессор устроил базу на «Кольце Сатурна»…
- Для отвода глаз, - с усмешкой вспомнил я расхожую формулировку Скотланд-Ярда.
- Именно, доктор. Об этом Вангар и пишет.
Я впервые услышал из уст Орбелли таборное прозвище Холмса, и прозвучало оно так по-цыгански, гортанно и крикливо, что я невольно поёжился, словно на меня дохнуло чем-то чужим и холодным.
- Вы ревнуете Шерлока к его прошлому, Уотсон? – тут же спросил Орбелли, резко повернувшись ко мне.
- Я только хочу, чтобы он вернулся цел и невредим, - буркнул я, отводя взгляд. – Больше мне ничего не нужно.
- Лукавите, доктор. На самом деле вам нужно куда больше. Вы виноваты перед Шерлоком – я эту историю знаю. И тем более виноваты, что после с ним случилось то, что случилось. Но нет на свете никакой вины, которую не загладит искренняя привязанность и любовь. Так что вы правы. Совершенно правы. И вы снова станете ему самым близким человеком, не зависимо даже от того, вспомнит он вас или узнает заново.
Я не слишком понял, к чему этот спич, и уже почти было рассердился на столь бесцеремонное , при всех, замечание по вопросу, его, Орбелли, особенно не касающемуся, как вдруг заметил, какими глазами смотрит на нас юный Карл Ленц. Всё стало прозрачно понятно. Вот кому были адресованы на самом деле эти слова, и вот кого он убеждал, а вовсе не меня.
Я, по-прежнему, не очень знал пока, что и как произошло с Карлом, что сделало его послушным оружием в руках негодяев, но именно с этого мгновения я твёрдо поверил в то, что Орбелли удастся исцелить его - если не тело, то больную душу - и снова превратить маленького альрауна в мальчика-подростка.
- Пересяду-ка я на Чёрта, - сказал Вернер. – У него с братцем родственные отношения – ну, как вынюхает его, как собака?
- Пересядь, пересядь, - одобрительно покивал Орбелли. – Будет лишняя лошадь – вдруг, да пригодится. Я возьму твою в поводу. Вот только ещё подпустит ли тебя этот красавец к своей спине?
Чёрт, однако, без сопротивления позволил Вернеру себя оседлать.
- Такое впечатление, - проговорила наблюдавшая за всем этим Рона, - что у него чёткие инструкции, с кем из нас как себя вести. Можешь поверить в это, Джон? – обратилась она почему-то прямо ко мне.
- У меня когда-то была собака, - сказал я. – Клянусь, она всё понимала получше иного человека.
Ей, кажется, понравилось, что я так ответил.
А Орбелли вдруг сказал, тронув за плечо Карла Ленца:
- Я подарю тебе щенка, хочешь?
Мальчик ничего не ответил, но снова в глубине его глаз что-то отразилось глубинным пониманием, как после спича о вине и её искуплении любовью. Я не очень понимал в методах Орбелли. но чувствовал, что именно поэтому мальчик с нами ,и именно поэтому он сидит на спине коня Виталиса, и всё, что Орбелли говорит – мне, Роне, Вернеру, он, в то же время, отчасти говорит и Карлу. Я с того дня, как видел его последний раз, успел позабыть немного его манеру, его методы, его харизму, во мне успела вызреть даже лёгкая враждебность, основанная и на ревности – тут он был прав – и, в какой-то мере, на неприятии в целом насильственного проникновения в душу, которое он называл суггестией. Вот только теперь, снова видя его взаимодействие с мальчиком, я чувствовал, как неотвратимо снова попадаю под обаяние этого странного цыгана, и, более того, как начинаю всерьёз уповать на него. Мой страх за Холмса делался чуть меньше, когда я смотрел на них с Карлом, а сейчас мне это было очень нужно.
- Смотри, - снова сказал мальчику Орбелли. – От меня ни на шаг. И если где-то станет невтерпеж, то тоже скажи мне. Только мне - понимаешь? До того, как хотя бы шаг шагнёшь или произнесёшь ещё хоть какое-то слово. Успей мне сказать прежде всего – и тогда уже больше ни о чём не думай, я всё сделаю так, что тебе будет хорошо. Верь мне, ладно?
- Ладно, - сказал Карл, и я вздрогнул от осознания того, что впервые за долгое время вдруг услышал его голос.