Ночи длинные в декабре, тут уж зима настоящая, уж шибко морозы пошли, какой градус - кто знает сколь? - я дома не знаю какой. Уши мёрзнут - завяжешь. Ноги мёрзнут - нога об ногу - топаешь и руками, чтобы не замерзали.
Мы ещё не изморённые были, а вот ленинградские или смоленские были, они же все малокровные. Пока ходит, двигается - ничего, а как только в оборону - замерзают, и руки обмораживали и ноги. Никакой силы у них, они как лягут - их сразу в сон клонит. Где в обороне лежишь, командир подходит, пинает у него в ногу, а у него уже всё - застыл, замёрз.
В Горьком я лежал - Решетиха, второй барак, две палаты - там обмороженные лежали, исключительно все обмёрзшие. Их там сушат, сушат на электричестве - на электрических печах подсушивают и обрезают, чтобы оно дальше не расходилось. Столовая была рядом, где операционная, слышишь: матерятся и стонут: "Хоть прикончите вы нас! Куда нам теперь?"
Живые и мёртвые. Как мёртвые души какой-то купец держал, чтобы ему земли больше давали на мёртвые души.
В Чебаркуле* еще сколько околевали, многие, в избушке, в землянушке - выйдет покурить и околевает в прихожей. Голодный был да нездоровый, да ещё курит. Санчасть в лесу - палатка была, один в лесу сидел на пеньке, так и околел. Пошли уже, вся часть, посчитали - одного нет, смотрят: он - на пенёчке - околел.
* Чебаркульские военные лагеря.