Две ложки кофе на дно турки, воды на сантиметр ниже среза, зажжешь газ. Поставишь турку на пламя, и время растягивается.
Темная вода чуть дрожит. Появляются первые пузырьки, собираются в пену, она шевелится, словно дышит. Лопаются пузырьки, пена медленно поднимается.
Крутнешь ложкой, пена осядет, но снова упрямо ползет. У нее цель – выплеснуться и стечь на плиту грязной жижей.
В этот момент обязательно пикнет телефон, из форточки не освежающий ветерок, а промозглая сырость. Трётся об ногу кот. И жене именно сейчас нужно что-то подать или ответить.
Отстраненный, ты замер над туркой, а мир крутится вокруг, теребит, дергает, лезет со всех сторон. Когда-то время часто растягивалось до бесконечности: сорок пять минут школьного урока, суточное дежурство, последний год учебы. Полгода плавания. Вышли из Кронштадта в ноябре, вернулись в мае. Потом, как-то незаметно, время понеслось вскачь, лихорадочно меняя дни, месяцы и годы. Теперь лишь утром над туркой оно может растянуться как раньше.
Звонит телефон. Кот запрыгивает на стол, смотрит в глаза: «На кого ты меня променял? На какой-то кофе!»
Все это далеко. Я ушел в себя. Смотрю, как пена, дрожа, ползёт к срезу. Пытаюсь поймать бесконечный и очень короткий промежуток, когда пена нависла над краем, те доли секунды, когда… Время остановилось. На часах споткнулась секундная стрелка, замолчал диктор в радиоприемнике. Кот навис над миской. Жена замерла с помадой над губой. Голубь за окном остановился в полете.
Лишь ты вне времени: выключаешь газ, снимаешь турку, ставишь ее на стол и… все оживает. Сегодня десятки дел. Надо скорее допить кофе, скоро вечер.
Жена ругается – капля попала на плиту. Форточка захлопнулась от порыва ветра. Кот спит в кресле, и никто ему не нужен. А голубь… был ли он?
Осталось только утро. Короткий момент, когда пена поднялась и дрожит над срезом турки. Когда время остановилось, замерло, прежде чем качнуться вперед и понестись, чтобы украсть еще один день из твоей короткой жизни.
Андрей Макаров