УБЬЮ!!!
Вы помните фильм «Романс о влюбленных» Кончаловского?
Первая серия цветная, солнечная. Героиня очаровательной Елены Кореневой словно летит по воздуху от счастья и поет: «Только я и ты, да только я и ты. Только мы с тобой, да только мы с тобой…» Герой Киндинова продолжает голосом Градского: «Было так всегда! Будет так всегда!». Но не бывает так всегда. Вторая серия черно белая, и только в конце серии жизнь у главного героя начинает налаживаться.
В жизни так бывает. В жизни так часто бывает. После ярких солнечных дней наступают такие сумерки, что порой жить не хочется. Слабые не выдерживают. Слабые ломаются.
И у меня после яркой, цветной была черно-белая серия моей жизни.
«УБЬЮ!!!» - кричал он мне, сжав кулаки, трясясь от дикой злобы, в глазах его была лютая ненависть. Весь красный, сто с лишним килограммовый, он хотел меня уничтожить. Когда же это было? Когда он хотел меня убить? В какой из моих жизней? Никак не могу вспомнить. Иногда мне кажется, что я прожил уже не менее десяти жизней. Наверное, это был 2001 или 2002 год. Очень тяжелые для меня годы.
Воспоминания, воспоминания, ну зачем, зачем вы приходите ко мне, зачем лишаете сна? Помню, было лето. Отношения с женой обострились настолько, что однажды вечером я был вынужден уйти из дома. Это произошло неожиданно. Не помня себя, в летней одежде, ничего не взяв с собой, я выбежал из подъезда. Да что же это такое?! Проклятые девяностые! Сколько же можно?! Как все замечательно складывалось до начала девяностых. Яркая, цветная серия моей жизни. Светлое, солнечное детство, любящие родители, дружная многодетная семья, я один из лучших учеников в школе, победитель городских олимпиад, потом учеба в лучшем в мире институте, стройотряды, шабашки, после которых вплоть до девяностых исчезла нужда в деньгах, двухгодичная служба офицером в космических войсках, работа на престижном уникальном оборонном заводе, куда даже нефтяники мечтали, но не могли устроиться, и где моя карьера быстро росла, женитьба, красивая жена, трое замечательных детей, квартиры – сначала малосемейка, потом однокомнатная, наконец – трехкомнатная. И, главное – все родные живы. И было счастье. Пересматриваю свои любительские семейные кинофильмы тех лет – они наполнены улыбками, смехом, солнцем. Казалось, будет так всегда, будет даже лучше, как в первой цветной серии фильма Кончаловского «Романс о влюбленных». Вторая половина фильма черно-белая. Вот и у меня в девяностые начались удары судьбы. Наверное, последним солнечным днем в девяностых был день моего сорокалетия в августе 92-го, который мы отмечали в нашей новой трехкомнатной квартире. Приезжал и мой брат Мансур из Челнов, подарил настенные часы. В начале девяносто третьего он погиб от ножа подвыпивших подростков. Подаренные им часы остановились. На похороны папа не смог поехать, слег, остался с Азатом. Когда через два дня мы приехали из Челнов, папа был в тяжелом состоянии, а Азат ходил по квартире и хихикал.
Я несколько дней ходил никакой, словно меня по голове ударили дубинкой. Мама тихонько жаловалась мне: «Елыйсы кил;, елап булмый” (Плакать хочу, не могу заплакать). Когда я снова приехал из Челнов с семи дней, жена с дочками собиралась к знакомым на день рождения, меня уговаривала пойти, отвлечься. У меня сил не было куда-то идти. Помню, когда за ними захлопнулась дверь, я стоял, прислонившись спиной к стене, вдруг неожиданно всхлипнул, ноги подогнулись, я по стене сполз на пол и громко заплакал навзрыд. Мой маленький сын, которому было два с половиной годика, обнимал меня, сидящего на полу, за шею и все повторял: «Папа, не пачь, папа, не пачь», а я рыдал еще громче. Потом стало легче на душе. А мама так и не смогла заплакать.
Позже папа, сам инвалид войны, еле передвигаясь, опираясь на трость, ходил оформлять инвалидность по шизофрении своему младшему сыну Азату. Он успел. Наверное, это был самый тяжелый год в его жизни. Он очень надеялся, что к его 70-летнему юбилею издадут книги. Одна книга – сборник повестей и рассказов «Б;тнек исе” уже была утверждена к печати, и даже получен сигнальный экземпляр с типографии, но книга не вышла, в книжные магазины, в газетные киоски, на экраны телевизоров потоком хлынула чернуха. Нормальные книги перестали издаваться. Не стали издавать и его последнюю повесть “Кызыл туры”, над которой папа работал последние несколько лет. Он пишет отчаянные письма Фарвазу Минуллину и Мударису Валееву, но тщетно. Летом 1994 года его парализовало с потерей речи. Он очень хотел мне что-то сказать, но не смог. Я закрепил в его руке карандаш, поднес бумагу, но ни одной буквы он не мог написать, хотя очень старался. Он не хотел ложиться в больницу, но через два дня мы его уговорили. Когда я с Ильясом выносили его на носилках из дома, он жадно осматривал стены квартиры, подъезда, словно прощался. В больнице мы круглосуточно дежурили возле него по очереди – мама, я, Ильяс. Помню, в мое дежурство он смотрел в сторону окна улыбался – там по подоконнику ходили голуби и ворковали. Я тогда очень удивился – столько трагедий за последний год, он сам чувствует, что вот-вот умрет, но несмотря ни на что лежит, улыбается голубям. На следующий день я позвонил Разиму Валиуллину в Союз писателей, и вечером к папе в больницу пришли Гамил Афзал с женой, Адип Маликов. Папа простился с ними глазами, полными слез. А через два часа на глазах у мамы его сердце остановилось. Помню, это было в пятницу, был конец рабочего дня, люди уже начали уходить домой. Зазвенел телефонный звонок в моем кабинете, и мой брат Ильяс сообщил, что папа умер. Это опять был как удар по голове. Я побежал в кабинет к директору, и с порога только и смог промолвить: «папа… умер…» и слезы покатились по щекам. Директор успокоил меня и отдал распоряжения по телефону по организации похорон: выделение транспорта, изготовление оградки и временного памятника. Я поднялся в кабинет, сообщил по телефону о смерти папы родственникам и в СП Разиму Валиуллину. Гамил Афзал и Нафиса апа пришли от папы домой и, услышав в вечерних новостях по телевизору о смерти папы, тут же написали прощальные слова в газету «;лм;т та;нары”, рассказав о последней встрече (скан прилагаю)...
На заводе в те годы мизерную зарплату платили с задержкой до девяти месяцев. А нефтяники в городе начали получать зарплату на порядок больше, и своевременно. Я из успешного мужчины в расцвете сил превратился в ничто. Приличные деньги на сберкнижке превратились в ноль. Как заработать, где заработать – я не знал. Радиоинженеры никому не нужны, руководители – тем более. И никак не хотелось верить, что оборонку кончают, что самолеты никому не нужны. Ну не может такая огромная страна без оборонки, без своего авиастроения, быть такого не может, я все надеялся, что вот-вот все наладится.
Наконец, с третьей попытки, ушел в нефтяники – одноклассник помог устроиться мастером. Но только начал работать, заболел – нервотрепки, стрессы не прошли даром, начались хождения по больницам, долго не могли поставить диагноз. Потом четыре месяца провалялся в больнице, когда поставили диагноз, одна почка уже стремительно отключалась, врач мне сказал: «необходима срочная операция, ее раньше делали в Москве бесплатно, а сейчас татарстанцам не делают – суверенитет. Если есть большие деньги – езжай в Москву». Денег не было, почка отключилась, вторую интенсивной терапией спасли. (Сейчас думаю, наверное, оно было к лучшему, что я не поехал на операцию, еще неизвестно, чем бы все обернулось, а так уже 25 лет живу полной жизнью с одной почкой). При выписке врач предупредил – Рустам, живи, как жил, только мерзнуть нельзя. На второй же день, как вышел на работу, пришлось всю смену на ветру на сильном морозе провести на объекте, устранять аварийную ситуацию. Не успел поработать и двух месяцев, в лесу на работе укусил клещ. Через месяц, когда я об этом уже забыл, опять заболел – силы ушли, еле ноги передвигал. Опять мытарства по различным больницам, не могли поставить диагноз, пока я не вспомнил про клеща. Месяц провалялся в неврологии с клещевым боррелиозом. Моя койка находилась в двух метрах от той койки, на которой четыре года назад остановилось сердце папы, и со мной в палате лежал мужчина, на глазах которого это случилось. С улицы вовсю гремела песня «Тополиный пух, жара, июль». Подумал – не судьба быть нефтяником, мотаться по лесам, мерзнуть на объектах.
Тут как раз мой друг Котин Анатолий пригласил меня разработчиком нефтепромыслового оборудования в Научно-Производственное управление Татнефти. Опять круто поменял специальность. Работа интересная, опять карьера пошла в гору, вроде жизнь начала налаживаться. Но отношения с женой не налаживались. И вот, вечером, сказав ей в сердцах: «Я ведь никогда не вернусь!», я выбежал из подъезда, не помня себя, и встал.
Куда идти? К маме идти было стыдно. Где ночевать? И тут вспомнил, что у меня в кармане ключи от квартиры нашего главного конструктора Козлова Михаила Тимофеевича, который недавно уехал в отпуск, и попросил меня раз в неделю поливать цветы. Пошел туда, по дороге купив лапшу быстрого приготовления. До сих пор помню – такая гадость, больше никогда в жизни не покупал.
Через несколько дней кто-то из моих детей сообщил мне по городскому телефону (мобильников тогда еще не было), что моя мама велела мне прийти к ней. Оказывается, она позвонила в нашу квартиру, и дети ей сказали, что я ушел из дома. Узнав об этом, она категорично велела им передать мне, чтобы я пришел к ней.
Я с порога коротко рассказал ей причину моего ухода, и она сказала – живи здесь. Я немного успокоился, прошел в квартиру и увидел жуткую картину. В квартире стоял сплошной густой сигаретный дым. Мой самый младший брат Азат превратился в чудовище. Он растолстел, весил больше ста килограммов. На улицу не выходил, ходил из комнаты в комнату, там полежит на диване, здесь на кровати, и везде курил, очень много курил. Пепел стряхивал на пол. Харкался на пол везде. Семидесятипятилетняя мама безропотно ходила за ним и вытирала его плевки, сигаретный пепел. Я возмутился: «Ты что делаешь?! Ведь ты убиваешь маму! Ей нельзя дышать этим дымом! Кури в кабинете папы с открытой форточкой и при закрытой двери! Ты почему плюешь на пол?! Ведь мама не слуга тебе!!!» Он с ненавистью посмотрел на меня широко открытыми глазами и ушел в комнату, захлопнув дверь.
Вот у него сигареты начали заканчиваться. Смотрю, мама побежала на рынок покупать дешевые сигареты. На мой вопрос – а почему он сам не идет за сигаретами, мама отвечает – ему же тяжело!
Дальше – больше. Смотрю – он малую нужду справляет не в туалете - в унитаз, а в ванную. Я взорвался: «Ты что делаешь! Иди в туалет! Ванная для купания!» Азат молча смотрит на меня с дикой ненавистью. Мама опять его защищает – ему же тяжело! На следующий день мама просит меня сходить на рынок за сигаретами для Азата, объясняет, что Азат совсем разучился обращаться с деньгами. Сходил. Вечером Азат полез в ванную мыться, мама включила ему душ, отрегулировала температуру и просит меня – намыль его, ему же тяжело. Захожу в ванную, стоит под душем, сто с лишним килограммовый, пыхтит, даже мочалку не намыливает, смотрит на меня. Ладно, намылил. Не удержался от замечания, что надо самому мыться, не маленький. Опять в его глазах ненависть.
Так прошло несколько дней. Днем я уезжаю на вахте на работу, вечером приезжаю. Во дворе раздается детский крик: «Папа!» Непроизвольно бросаюсь к окну, нет, это не меня, это другого папу зовут. Азат продолжает курить во всех комнатах, плюется на пол. Делаю замечания.
И вот при очередном замечании он опять с дикой, лютой ненавистью посмотрел на меня, кулаки у него сжались, весь покраснел, затрясся и закричал: «УБЬЮ!!! Иди к своей Са;иде!!!»
Ведь я вторгся в его владения, где мама была ему служанкой, он делал, что хотел, а тут я неожиданно появился. Я в шоковом состоянии смотрел на него, а в голове клокочет, бурлит, кипит – Как!? Как мой младший братишка, которого я на руках носил, красивый, умный, веселый, стройный мальчишка, превратился в такое неуправляемое страшное чудовище, да еще грозится убить меня, гонит из родительского дома?! Почему мама во всем потакает ему, ведь это она довела его до такого состояния! Почему два близких, родных мне человека медленно убивают друг друга? Почему я раньше этого не замечал?
В тот раз я реально испугался. Нет, днем он был мне не страшен, ведь я сильнее его, хотя он и весил в полтора раза больше меня. А вот ночью он запросто мог ударить меня ножом, топором, ведь для него ночь и день перепутаны, часто он всю ночь ходит по квартире и курит, курит, и непонятно, что у него в голове. Двери в комнаты не запирались, а шпингалеты, если бы я их и прикрутил, он мог бы одним ударом выбить.
Что же это такое?! Опять я без дома. Козлов уже приехал из отпуска, ключи я ему вернул на работе. Что делать? Пошел к своему другу Альберту Каримову, он жил один в двухкомнатной квартире, объяснил ситуацию, попросился пожить у него две-три недели. Он согласился. По вечерам заходил к маме с Азатом, и уже не так громко, терпеливо объяснял ему, что из-за него мама может умереть. (Забегая вперед, скажу, что так и случилось. Через несколько лет маму полностью парализовало, и еще через год она умерла).
Постепенно-постепенно Азат стал прислушиваться к моим словам. Курить начал только в кабинете папы или в ванной, и дыма в квартире стало значительно меньше, хотя он по-прежнему курил очень много. Я уговорил его сходить со мной на рынок, показал, где продаются сигареты, убедил его, что маме очень тяжело бегать ему за сигаретами. И мама начала выдавать ему деньги, он сам начал покупать себе курево. Через некоторое время, не помню уже, через сколько, я вернулся в родительскую квартиру, и ненавязчиво, мягко начал приучать Азата к порядку.
Мой самый младший брат Азат родился в июле 1970 года. Помню, я помахал маме, стоявшей возле окна на втором этаже роддома с крошечным Азатиком на руках, и поехал поступать в КАИ, а Казань. Я уже писал, что еще в конце 60-х годов у мамы начались странные видения, будто нашу семью преследуют какие-то враги, облучают какими-то лучами. А когда она была беременна Азатом, у нее был острый приступ этих видений, и папа отправил ее на две-три недели на лечение в неврологический диспансер. Оттуда она вернулась спокойная. Азат рос здоровым, веселым, шустрым, энергичным мальчиком. Папа с мамой души в нем не чаяли, как и в другом моем младшем братишке Ильясе, родившемся четырьмя годами ранее. Они оба дружили, учились в школе почти на одни пятерки, как и все мы – пятеро детей.
После окончания школы Азат по стопам трех старших братьев поехал поступать в КАИ, недобрал один балл, вернулся, и я, уже работавший тогда заместителем директора по качеству на крупном оборонном заводе «Радиоприбор», устроил его учеником слесаря-инструментальщика во второй цех. Все было хорошо. Я совсем не беспокоился о нем, ведь все мы, Тухватуллины, выросли самостоятельными, и не нуждались в контроле. Через некоторое время начальник цеха стал жаловаться мне, что Азат не соблюдает технику безопасности, сует руки куда не следует, так и до несчастного случая недалеко. Мне и в голову не могло прийти, что с ним не все в порядке. Когда ему пришла повестка в армию, он прошел медкомиссию в Альметьевске, мы устроили ему проводы, ничего особенного - тогда все служили, папа войну прошел, и я служил, и Ильяс служил, только Мансур был освобожден от военной службы по зрению. Неожиданно через несколько дней Азат вернулся из Казани – там его не пропустила медицинская комиссия. Я не придал этому значения, и в голову не приходило, что с ним может быть ненормально, потому что этого просто не может быть! Ведь так не бывает, чтобы столько лет все было замечательно, и вдруг – ненормально. Ведь он в школе учился на пятерки, рос веселым, послушным, уж я-то знаю! – думал я. (Только через много-много лет из интернета прочитал, что шизофрения начинает проявляться именно в этом возрасте – ближе к двадцати годам, и что она практически неизлечима, можно только затормозить процесс. Ничего этого я не знал, тогда интернета не было). Поскольку с завода он уже был уволенный, то я снова устроил его, уже на другую должность – в электротехническую лабораторию испытателем. Вскоре начальник лаборатории тоже начал жаловаться мне, что Азат не соблюдает технику безопасности, и его может ударить высоким напряжением. Я опять не придал этому значения, ведь Азат на моих глазах вырос абсолютно нормальным, отличником. Вскоре меня отправили на два месяца в г. Львов на курсы повышения квалификации. Когда приехал, Азат уже был уволенным. Потом он еще несколько месяцев поработал на Алнасе, оттуда тоже его уволили. И папа вскоре оформил ему инвалидность по шизофрении, он все видел и понимал, а я то жил со своей семьей отдельно, и при кратковременных посещениях родителей не очень то видел отклонения брата. И меня старались не беспокоить, не загружать лишними проблемами. И постепенно Азат дошел до такого дикого состояния.
Как же трудно было приводить его психику в более-менее нормальное состояние. Главный принцип – делай как я. Ненавязчиво, постепенно.
На этом на сегодня заканчиваю. За лютой зимой всегда приходит весна. После беспросветных сумерек всегда проглядывает солнце. Но сколько же испытаний надо пройти, чтобы выглянуло солнце! Забегая вперед, скажу только, что у нас с Са;идой давно уже все хорошо, мы построили дом, мы опять самые близкие люди, у нас замечательные дети, у нас замечательные внуки. А Азат сбросил более 20 килограммов, старается контролировать себя, своей пенсией распоряжается сам, ходит по магазинам, научился немного готовить простые блюда. Скольким людям жизнь посылает испытания, порой гораздо тяжелее и беспросветнее моих! У кого-то родные наркоманы, неизлечимые алкоголики, а то и уголовники, домашние тираны, у кого-то дети не хотят работать, висят на шее стариков родителей. И я ведь знаю таких людей. По сравнению с ними мои проблемы – мелочь. Нет, не надо жаловаться на жизнь. Надо радоваться жизни!